Глава 18

Сделки

В сумерках окованные медью створки Синих ворот Заддафа закрывались под пение труб. Каждый раз на закате производилась эта церемония, а на рассвете ворота открывали с такой же торжественностью. Это был вардийский обычай, ибо Заддаф, новая столица Старого Закориса, был насквозь вардийским городом. Теперь здесь правил наместник, а короли уплыли домой, за море. Однако ворота оставались памятником завоевателям — их украшали пятидесятифутовые статуи могучих Ашкар, вардийских Анакир, а поверхность стены, выложенная плиткой с фиолетовой глазурью, была видна с расстояния двух миль в обе стороны.

При желании путники могли безопасно заночевать, не входя в ворота. Вокруг столицы широко раскинулись пригороды, и вдоль Южной дороги Заддафа имелось достаточно вилл, храмов и таверн. Болота осушили, однако быстрорастущий лес все еще продолжал вторгаться на островок, застроенный человеком. Даже сквозь мостовые на улицах без конца пробивались щупальца зелени, которые вырывали или обрезали, а корни выжигали. Любой дом на окраине, оставленный без присмотра, съедали джунгли, и он разрушался за десять дней или даже меньше. Душными ночами жарких месяцев в глубинах Заддафа, окруженного каменной стеной, квакали лягушки и стрекотали сверчки, а большие насекомые путались в газовых пологах над кроватями и умирали там, становясь похожими на тускнеющие драгоценности.

Но всадники, только что подъехавшие к воротам, не проявили желания идти на ближайший постоялый двор. Въехав под арку ворот, глава отряда ухватился за цепь, свисающую с бронзового колокола, и позвонил. На площадке сверху показались двое солдат.

— Эй! Что ты себе позволяешь?

— Зову вас, чтобы впустили меня внутрь.

— Перелетай через стену. Или жди до утра. Еще раз дотронешься до колокола, получишь плетей.

— Как бы вам их не получить, — огрызнулся Галутиэ эм Дорфар. — У меня дело к лорду-правителю и совету.

— По какому праву?

— Подойдите и увидите.

Через некоторое время трое разозленных солдат и офицер, оторванный от ужина, спустились по лестнице. Галутиэ предъявил печати. Они произвели впечатление: богиня Высшего совета Дорфара, подлинные золотые змея и скипетр Шансарского Элисаара и лев, оседлавший дракона — символ самого Заддафа.

Тон часовых изменился. Они приоткрыли боковую дверь и позволили Галутиэ и его спутникам проникнуть в город.

Оставив на улице свою свиту из головорезов, Галутиэ с важным видом шел через зал совета Заддафа. Здесь почти никого не было, лишь писцы что-то переписывали за конторками. Семья прочила Галутиэ такую же карьеру, но тот оказался более честолюбив. Он работал, втирался в доверие и пролагал себе дорогу наверх. Сероглазый Галутиэ не был чистой помесью Равнин и Дорфара (наиболее почетный вариант) — со стороны матери в нем имелась изрядная доля таддрийской крови.

Что же до связи его родословной с Равнинами — или вторым континентом, — то никто не мог сказать, где именно она произошла. Галутиэ сам придумал себе прадеда с Равнин и часто говорил, что почти верит в это.

Когда в комнату вошел советник Сорбел, Галутиэ обрадовался. Получивший свое имя в честь вардийского короля, Сорбел был правой рукой лорда-правителя Заддафа. Как бы то ни было, советник казался оживленным.

— Чего ты хочешь, Галут? — Галутиэ поморщился, услышав таддрийский вариант своего имени. — И что за безобразие ты устроил у ворот? Никто здесь не злоупотребляет своими привилегиями так, как ты.

— Мой лорд, свои привилегии я получил за рвение на службе. Мне показалось, что в данном случае срочность не является неподобающей.

— И почему же?

Галутиэ объяснил причину. Сорбел изменился в лице, насторожился и подобрался.

— Эта история о женщине-эманакир… — неожиданно произнес он, помедлил и закончил вардийским выражением: — … слишком хрупкая мачта, чтобы удерживать парус.

— Даже если и так, — Галутиэ сделал вид, что понял фразу дословно, — когда совет Дорфара послал меня изучать Равнины, я был посвящен в эту, как вы выразились, историю. А потом мне пришло в голову, что здешний Совет куда больше нуждается в моих изысканиях… Раз они так считали, смею думать, это важно. Неужели нет?

— Не будь нахален.

— Прошу прощения, лорд Сорбел, долгая дорога портит манеры. Пятьдесят три дня по суше и морю.

— Где этот человек?

— В безопасности. Заперт на постоялом дворе в пяти милях отсюда по Южной дороге Заддафа.

— Хорошо. Подожди здесь.

Сорбел вышел, и Галутиэ сел. Через минуту вошел слуга с блюдом пирожных и бодрящим вардийским вином.

Большой жук, сверкающий, как капля крови кого-то из богов, стучался жвалами в оконное стекло. Один из троих мужчин, находящихся в комнате, подскочил к нему, занося рукоять ножа, чтобы раздавить насекомое.

— Почему бы не позволить ему жить? — спокойно сказал третий. Это были первые слова, произнесенные им за долгое время, поэтому, услышав его, человек с ножом остолбенел.

— Какое тебе дело?

— Ты все равно не сможешь остановить его, — заметил второй. Ибо третий был прикован к столу за железный браслет на правом запястье.

Белокурый полукровка, которого выводило из себя разнообразие насекомых, лишь увеличивающееся по мере их продвижения на северо-запад, поднял рукоять еще выше. За окном звенела и урчала черная ночь.

— В Элисааре считалось дурной приметой убить любое существо перед поединком или боем, — Регер говорил так же спокойно, как прежде. И, как и прежде, другой помедлил. — Ибо боги сразят тебя точно так же — внезапно, без причины и жалости. Как жук, ты можешь не заметить, откуда пришел удар.

Беловолосый головорез Галутиэ уставился на жука и неохотно опустил нож.

— Анакир защищает нас, — произнес он ритуальные слова. Он почитал всех богов и ни одного.

Он вернулся на дальний конец стола, где хохотал второй страж Регера — смуглый полукровка-оммосец.

— Испугался гладиатора? Жди, пока он разорвет цепи. Или он недостаточно силен?

Галутиэ приобрел кандалы сразу же после того, как они сошли с заравийского корабля в приграничном порту, и «настоятельно попросил» Регера принять их как необходимость. Тот не спорил. Когда его сковали, другой конец цепи намотал на руку самый огромный из людей Галутиэ, немой с каштановыми волосами и безумным взглядом. «В конце концов, тебе должно быть все равно, — сказал Галутиэ Регеру, когда это случилось. — Ты ведь раб, не так ли?»

Въехав в Зарависс, они не знали ни минуты покоя, пока не сели на корабль. Галутиэ явно подозревал какой-то хвост за собой, но решил обмануть преследователей, создав видимость того, что они отправились в Дорфар или, по крайней мере, в один из северных заравийских городов. На самом же деле они пересекли Внутреннее море в самом узком месте и достигли рубежей Шансарского Элисаара. В бухте на границе торчало несколько полусгнивших рыбачьих корабликов, и хозяин одной из этих посудин согласился доставить их на побережье Закориса. Стояла безветренная погода, команда гребла, люди Галутиэ бездельничали среди смрада гниющих водорослей, иногда рыбача или ловя водяных змей с бортов. Закорианские моряки почти не обращали на них внимания.

Наконец по левому борту показался Закорис, страна, непроходимая во всех отношениях — джунгли высились в несколько ярусов, заслоняя солнце и даже спускаясь в море. В эти дни Регер обходился без оков, лишь с наступлением темноты цепь прикрепляли к железному кольцу на мачте. Когда второе плавание — двадцать душных, бездумных дней и проведенных на якоре ночей — закончилось в Илве, одном из портов Вар-Закориса, Галутиэ привел откуда-то несколько маленьких лошадок. Цепь удлинили, и немой с Регером смогли ехать рядом. Во время ночных привалов Галутиэ, не доверяя немому, сам перехватывал цепь Регера. «Можно я лягу с тобой, дорогой?» — спрашивал он в своей обычной издевательской манере. Но и тогда, как прежде, Галутиэ не удостоил его и нескольких слов. Разве что ворчал по утрам: «Как чудесно ты спишь! Ни храпа, ни кошмаров. Научи этому остальных, а то их стоны и сопение нагоняют на меня бессонницу».

На Южной дороге Заддафа, в деревнях и пригородах, люди принимали Регера за преступника — а может быть, не его, а немого, скованного с ним цепью. Однажды из придорожного храма появились несколько чернокожих жрецов и начали чистить дорогу, по которой проехал отряд — как от конского навоза, так и от оставшейся после них недоброй ауры. В общем, покоренные закорианцы казались менее интересными, чем вардийские завоеватели. Вардийско-закорианских помесей почти не встречалось, однако народ не выглядел угнетенным. Ближе к столице завоевателей закорианцы соблюдали больше вардийских обычаев, одевались и вели себя в основном как вардийцы, и владели двумя языками. Тут и там встречались изображения черной Ашкар-Анакир, но никогда — белокожих Зардука или Рорна.

В Заддафе имелся закон относительно нарушителей спокойствия после полуночи. Поэтому на постоялом дворе стояла полная тишина, и стук копыт с дороги был слышен вполне отчетливо.

— Наши возвращаются, — сказал беловолосый полукровка и, расслабившись, метнул нож, затрепетавший в деревянной стене.

Свет факела ударил в окно, о которое незадолго до этого бился жук. Но когда дверь распахнулась, за ней не оказалось ни Галутиэ, ни его свиты. Там стоял подтянутый вардийский офицер с пятью стражниками-закорианцами. Вардиец потребовал, чтобы ему выдали Регера, и люди Галутиэ подчинились.

— Вижу, ты честный человек, — сказал офицер во дворе. — Если поклянешься богиней, что не попытаешься сбежать, то можешь ехать до города свободным.

— Я не поклоняюсь богине, — ответил Регер с правдивостью хорошего ребенка, как подумал вардиец, предпочитая держать это мнение при себе.

— Что ж, искренний ответ. Поклянись именем любого бога, которого предпочитаешь, или просто дай слово — думаю, этого хватит.

— Хорошо, — кивнул Регер. — Считайте, что я его дал.

Зал без окон освещали лампы. Широкое отверстие в потолке прикрывал холст. Мотыльки все еще сыпались вниз мелким дождем. Кроме Регера и Галутиэ, в зале не было людей, не принадлежащих к народам богини. Светлые волосы, янтарные глаза, бледный загар, свойственный людям Равнин, шансарцам и вардийцам. Если у кого-то в роду и имелись смешанные браки, на потомках это не сказалось.

Лорд-правитель Заддафа опустился в резное кресло, Сорбел встал позади. Рядом с Сорбелом стоял другой человек, высокий и хорошо сложенный, одетый, как шансарский принц. Лорд-правитель немедленно повернулся к нему.

— Что скажешь?

Шансарец устремил на Регера пристальный взор хищной птицы. Желтые глаза вспыхнули, рот искривился, унизанные кольцами руки разошлись в стороны в знакомом жесте — так держат поводья колесницы. И тогда Регер вспомнил шансарца. Конечно, не лицо и не имя — но его самого и час встречи с ним.

— Он заявляет, что он раб из Элисаара, именуемый Лидийцем, — подал голос Сорбел.

— Да, ваши ищейки выше всяких похвал, — произнес шансарец, не спуская глаз с Регера. — Мы мчались ухо в ухо, Лидиец. Но я не стал говорить в Шансаре, что Рорн разгневался. Ибо на самом деле гневалась Анакир.

Лорд-правитель откашлялся. Шансарский принц, владеющий поместьями в Ша’лисе и Кармиссе, который однажды ездил в Элисаар для участия в Огненных скачках, повернулся и сказал:

— Повелитель, мы бок о бок мчались с ним по утесу над морем. Он тоже это помнит. Там он вместе с Рорном, их несуществующим морским божеством, сделал из меня посмешище, когда после того, как затряслись земля и вода, его колесница обошла мою. Я мог выиграть скачки, если бы не этот раб.

— А что скажешь ты? — осведомился лорд-правитель у Регера.

— Он тоже участвовал в Огненных скачках, как и говорит. Тогда мы были ближе друг к другу, чем сейчас.

— И ты выжил во время разрушения Саардсинмеи? — лорд-правитель, как и прочие в зале, с некоторым упрямством отказывался верить. — Но как?

— В убежище на Могильной улице, — ответил Регер.

— Ты доверился гробнице?

— Он участвовал в похоронных обрядах по своей возлюбленной, — вмешался из угла Галутиэ. — По ней .

Вардийский офицер за спиной Регера отшатнулся.

— Молчи, Галутиэ. Ты считаешь себя слишком умным, — заметил на это Сорбел и обратился к Регеру голосом, прозвучавшим как резкий скрежет: — Тебя просили описать, как ты спасся.

— Готов успокоить вас, лорды. Если вы боитесь, не восстал ли я из мертвых, то скажу вам — нет, — произнес в ответ Регер.

Великолепный выпад. Это ощутили все, кто находился в зале.

— Был слух о человеке с арены, которого исцелили, — сказал Сорбел.

— Женщина, о которой вы говорите, действительно эманакир, — отозвался Регер. — Но в Элисааре считают колдунами всю вашу светлую расу.

— Галутиэ обещал нам, что поймает тебя и приведет сюда как пленника, — резко произнес Сорбел. — Пожалуйста, объясни, как в этом свете расценивать твои слова и действия.

— Я шел с Галутиэ по собственному согласию.

— Но на тебе были цепи.

— Вардийский офицер сохранил цепь. Может быть, он вернет ее на меня, — попросил Регер.

Не задавая вопросов, вардиец быстро надел на Регера оковы и цепь.

Регер защелкнул оковы на кисти и, продолжая держать в другой руке конец цепи, медленно потянул ее из браслета. Через несколько мгновений звенья цепи изменили форму, словно размягчились в горне. Люди в комнате молча наблюдали за этим зрелищем, пока цепь не выскочила из браслета и Регер не сбросил ее на пол. Еще быстрее он сломал запор на браслете и тоже сбросил его вниз.

Шансарский колесничий неловко захлопал в ладоши.

— Висский пес принес свой стадион в Заддаф. Славьте его. Давайте сделаем ему венок.

— Давайте сначала выясним, что за венок он желает, — прервал его Сорбел. — У нас есть вопросы к нему, но у него есть собственные вопросы. Взгляните на него. Этот человек — не раб. Мы думаем, что ему известна какая-то тайна. И он презирает наши подозрения. Думаете, растянув его на углях, или выпоров и искалечив, мы добьемся согласия? — Сорбел взглянул на Регера. — В тебе есть кровь Равнин?

— Насколько мне известно, нет.

Сорбел положил свою узловатую руку на его горло.

— А есть ли в тебе, насколько тебе известно, кровь Ральднора эм Анакир?

Зал заволновался. Лампы заколыхались и замигали от неровного дыхания собравшихся.

— Разве я дал повод считать меня потомком Ральднора? Моя мать — искайская женщина с фермы, выданная замуж за крестьянина из горной долины.

— Тогда чего ты хочешь? — потрясенно выкрикнул Сорбел, в водовороте чувств утративший самообладание опытного дипломата.

— Так сложно догадаться? — вопросом на вопрос ответил Регер. — Мне знакома женщина Аз’тира. Как и вам, мне интересно, может ли она жить во плоти после смерти. И если это так, куда она ушла.

Как и в древних дворцах Висов, в залах Совета Заддафа имелась подземная часть. С верхних этажей, заполненных протоколами, чиновниками, формальностями и тайными поздними заседаниями, коридоры спускались в провал высохшего речного русла. Там не слышался даже назойливый звон насекомых — но иногда там раздавались совсем иные звуки.

Камера, освещенная двумя глиняными лампами, была не слишком тесной, в ней даже имелась жаровня для защиты от сырости и холода. Вдоль одной из стен лежал чистый соломенный тюфяк. Тюремщик, занимавшийся обеспечением камер, обещал вскоре принести щепки для растопки, масло и еду. А если понадобится, он мог бы достать вина и даже женщину.

— Не унывайте, господин, — сказал он в заключение. — Я не знаю ни одного человека, который задержался бы здесь дольше, чем на шесть месяцев.

Регер уселся на тюфяк и стал ждать.

Он думал, плавно прослеживая последовательность этапов жизни, о путях опыта, которые привели его сюда. Переплетение нитей в ткани, гобелены с изображениями колесниц, мечей и шумящей толпы, огонь, вырывающийся из воды, словно металл из ножен — и мраморная пыль. А у кромки в искайских сумерках — его мать, не имеющая лица. И через все тянется хрупкая нить, белая, как сердцевина пламени в лампе.

«Вспоминай меня иногда». Так написала ему эманакир перед тем, как погиб город. Живая или мертвая, она притягивала его. Он вспоминал. Он помнил ее.

Пока он вспоминал, другой человек подошел к двери камеры и заглянул сквозь решетку. В неверном свете янтарный шансарский глаз увидел статую задумавшегося короля, сделанную из позолоченной бронзы.

Шансарец щелкнул пальцами, и тюремщик пропустил его в камеру Лидийца.

Регер не поднялся ему навстречу и таким образом стал королем, дающим аудиенцию, не поднимаясь с ложа. Очевидно, он не печалился, не сомневался и не беспокоился о себе. Ни ему, ни для него уже ничего нельзя было сделать. Кроме того, он был честен. Он все сказал.

Шансарский принц посмотрел вниз, на сидящего короля.

— Значит, Огненные скачки все еще свежи в твоей памяти? Останься твой город на месте, я вернулся бы на следующий год и победил тебя.

— Возможно.

— В этом зале наверху ты видел собрание союзников, которые не доверяют друг другу и вообще всему на свете, — продолжал шансарец. — Меня призвали от провинции Элисаар. Я рассказал им то, что мне известно, славную историю. Ты тоже хочешь, чтобы я рассказал ее?

— Затем я сюда и пришел.

— Я не собираюсь ничего приукрашивать. Я не платный шпион Вардата, как этот дорфарианец Галутиэ, который лижет им пятки. Я почитаю богиню. Моя страна за океаном первой присягнула в братской верности Ральднору и Равнинам. Ваткрианцы претендуют на то, что первыми были они, но они лгут — первым был Шансар. Теперь же Равнины разделились на две расы, и одна из них — враг. А история такова. Незадолго до конца времени Красной Луны через северный Элисаар проезжала девушка-эманакир. Ее сопровождали двое или трое слуг, которые служили ей так, как всегда служат белым. Молодой лорд из шансарской провинции увидел ее на улице и вспомнил, как блистала ее красота в Саардсинмее, где он искал успеха в некоторых делах. Он отправил к ней домой вежливое послание, интересуясь, она ли та госпожа, и если это так, поздравляя с тем, что она успела покинуть город перед уничтожением, как и он. В ответном послании говорилось, что она стала свидетельницей трагедии или ее последствий. Принц пришел к ее дверям, но они были закрыты. Кто рассердил эманакир? Ему пришлось уйти.

— Ты и есть этот принц? — спросил Регер.

— Я, — шансарец сделал изящный жест. — Казарл эм Шансар.

— Ты встречался с ней в Саардсинмее.

— Наблюдал за ней, после колесниц. Но с тех пор она принадлежала тебе. Или говорила так.

— И все же ты видел ее достаточно часто и близко, чтобы узнать во второй раз, на севере.

— Я в этом клялся? Та женщина на улице была под покрывалом. Однако, знаешь ли, женщина, которая завладела твоим воображением… посадка головы, походка, движения — все это застревает в памяти.

Регер ждал. Некоторое время Казарл эм Шансар изучал его, затем протянул:

— Неужели ты не понял? Она похвалялась передо мной, когда посылала письмо с заявлением, что выжила.

— Я понял это.

— Она и перед тобой хвалилась силой своего народа? И тем, что он может повергнуть гордый город черной расы, чтобы дать пример?

Регер не ответил. В его памяти был упавший ястреб и надменная Аз’тира, стоящая на коленях и рыдающая в ужасе. Не только ее народ, но и она сама тоже разделилась надвое. Как ему казалось, это и побудило ее, коварную ведьму, позволить убить себя.

— Сейчас дикие россказни ползут по Элисаару и провинции, словно сорняки, — продолжал Казарл. — Возможно, с ее же подачи. Женщина из Саардсинмеи задумала убить ее и сделала это, ее видели в могиле. А после землетрясения и волны эманакир возродилась в своем теле, которое излечила от смерти ее магия.

— Люди Равнин верят в то, что жизнь неугасима.

— Но не плоть, которая подвержена тлению. В Шансаре есть легенды о героях, которые возвращались в собственные тела, если возникала нужда в них. Считается, что Ральднор сделал это во время не-войны с Закорисом.

Одна из ламп вдруг протекла, и ее свет стал красным. Словно это было сигналом, шансарец опустился на пол напротив Регера.

— Теперь я поведаю тебе вторую историю. В Таддре существует чудесный город. Или за Таддрой, в лесах далеко на западе. Это настолько далекая и забытая земля, что даже Вольный Закорис не жаждет заполучить ее. Этот город построили эманакир. Отчасти с помощью магии, отчасти благодаря труду рабов-Висов.

— И кто бывал в этом городе?

— Может быть, и никто. Слухи ползут вдоль рек. В Дорфаре говорят — вымысел. Потомок Рарнаммона — трус и вольнодумец. На его личном гербе изображен дракон, то ли обнимающийся, то ли борющийся со змеей. Он будет повелителем гусей. Все же он платит ищейкам, таким, как Галут, чтобы прояснить кое-что. Но Галут выяснил, что Висы могут лишь соперничать друг с другом в мелочах, а жители Равнин ослепили их или украли глаза. Никто не видел города эманакир… кроме их самих.

— Она ехала на запад?

— Так мне сказали. Она пропала, словно белый дым. Хотя по всему Вар-Закорису теперь ходит легенда о воскресшей богине. В некоторых закорианских деревнях, далеко в лесах, ты найдешь ее алтари. Сейчас появился новый план — послать на запад людей, миссию обреченных. Леса непроходимы. Сердце Таддры всегда было землей потерянных. Даже боги и герои пропадают там навсегда. Джунгли крайнего запада глубже, чем самые глубокие моря. Тем, кто туда входит, нужны крылья. Но это значит, что эманакир летают, — неожиданно заключил Казарл. — Она говорила тебе об этом?

Треснувшая лампа погасла. Другая тоже, но без всякого предупреждения.

— Духи подслушивают, — раздался в темноте голос шансарца. — Или у тебя есть сила. Да, я уверен, что это так. Во время скачки по утесам я чувствовал это.

— Колесницы живут собственной жизнью. Это тебе скажет любой настоящий колесничий.

— Это и есть Сила. Но вы, Висы, всегда приписываете ее внешнему миру. Ваши боги печальны, но опасны, потому что вы вкладываете в них слишком много, — Казарл склонился вперед. Его голос понизился до шепота: — Вардийцы могут убить тебя — настолько велик их страх.

— Меня предупреждали об этом.

— И ты все равно пришел сюда? Значит, это она позвала тебя. Выйдя на свободу, пойдешь ли ты в город на западе, который то ли существует, то ли нет?

— Если это зов ведьмы, наверное, у меня нет выбора, — ответил Регер, помолчав мгновение, и добавил: — Но что я должен тебе?

Судя по звону драгоценностей на запястьях и поясе, Казарл встал.

— Было одно мгновение, когда мы бок о бок неслись на колесницах. Подумал ли ты тогда: «Братья, которые сражаются за право первородства»?

— Да.

— Ты владеешь мысленной речью. Совсем чуть-чуть, слабым прикосновением. Не настолько, чтобы твой висский мозг сошел с ума. Сейчас в темноте мы заключаем сделку. Не спорь, Регер эм Ли-Дис. Некоторые вещи в этой жизни обязаны случаться. Наверху Сорбел весь изошел на пену, но я уговорю лорда-правителя. Мы пойдем на запад, ты и я.

Вторая лампа, недавно угасшая, вспыхнула и с шипением начала светить. Когда Казарл стукнул в дверь камеры и вышел, она снова ярко загорелась.

— Его спрашивали долго, и он отвечал открыто. Писцы занесли его рассказ на бумагу. Но он Вис. Как можно подумать, что он сообщник эманакир?

Сорбел стоял, заслоняя рассвет в высоком окне лорда-правителя.

— Его не допрашивали с пристрастием, мой повелитель.

— Не знал, что тебе нравится пытать людей.

— Мы вступили в войну, мой повелитель, и вам это известно. В войну против магов. Сначала мы считали себя частью избранных и друзьями белой расы, такими же светлыми, как и они. Но эманакир — альбиносы и присвоили себе знак белой змеи. Даже их собственный народ-прародитель, люди Равнин, стал чужим Лишенным Тени. Поэтому выходит, что мы подвергаемся риску наравне с темными людьми Дорфара и Элисаара и почти не способны защитить себя.

— Я уже усвоил все эти истины, Сорбел.

— Они могут напасть на нас так и тогда, когда пожелают. И они нападут на нас, потому что это враждебный и высокомерный народ, к тому же наделенный Силой. Разве мы, находясь в таком положении, можем оставить без внимания даже песчинку?

— Как заметил этот Регер, тебя, Сорбел, тоже могли бы счесть колдуном на юге, востоке и в Междуземье.

— А Казарл — шансарец и сумасшедший, как и весь его народ.

Лорд-правитель слегка рассмеялся. Он очень устал и мечтал о простых радостях жизни — завтраке и сне.

— Да, Казарл — шансарец.

— С другой стороны, мой повелитель, мы знаем, что он богатый искатель приключений. Если неистовство толкает его к городу на западе…

— Возможно, город существует. Возможно, что он его найдет. Это может обернуться нам на пользу.

— Найдет с помощью Регера Лидийца.

— Обдумай все, Сорбел, — произнес лорд-правитель. — Если Регер был ее любовником, причем любимым до такой степени, что она спасла его — а похоже, что так оно и было, — то, скорее всего, она хочет, чтобы он вернулся. Возможно, если разрешить ему беспрепятственно добраться туда, установится сверхъестественное равновесие. Тебе, Сорбел, должна быть известна ценность таких сделок.

— Мне снятся сны, — отозвался Сорбел. — Жена говорит, что я кричу, пока она не разбудит меня. Я лежу в ее объятиях, как ребенок, содрогаясь от ужаса, и не могу вспомнить, почему так, где я побывал и что видел.

— Казарл отправится в свое путешествие вне зависимости от решения совета Заддафа. Так пошлем Лидийца с ним. Они никогда не вернутся из лесов, потому что оттуда никто не возвращается. Возможно, через десять лет мы будем все так же обсуждать этот вопрос. А может быть, наши страхи по поводу эманакир — всего лишь дурной сон. Богиня разбудит нас, и мы будем лежать в ее объятиях.

Сорбел отвернулся от окна. Свет восходящего солнца обтекал его.

— Когда при мне в Совете пересказывали сплетни о чародеях, которые теперь способны возвращаться после смерти, я отмахивался от глупой болтовни, — проговорил он, черный на фоне света за спиной. — Но здесь, в личной беседе, я могу сказать, что верю им. Словно кто-то шепчет мне в ухо, ночью, в темноте: против сверхъестественного врага, который ненавидит нас и умеет не умирать, любая борьба безнадежна. Или нет?

— Борьба зачастую бесполезна, — ответил лорд-правитель. — А надежда, как злая гадюка, соблазняет лишь для того, чтобы больнее укусить. Но даже если так, должно быть какое-то иное состояние — не отчаяние, не надежда и не борьба. Какая-то вера или знание, не имеющее имени, но определенное. Зацепись за него, Сорбел. Или позволь ему поймать себя и унести.

Дорфарианский агент Галутиэ воссоединился со своими людьми на постоялом дворе. Злобно размахнувшись, он швырнул золото на стол, и пока головорезы ругались и дрались из-за него, объявил:

— Недодали. Эти ублюдки урезали нам плату.

Он был возмущен покровом секретности, под которым действовал совет союзников в Заддафе. Правда, обходными путями ему удалось выяснить, что Регер в тюрьме, но это не слишком обеспокоило Галутиэ. Дорфарианский таддриец, имеющий призрачного прадедушку с Равнин, отнесся к этому философски и перевел свой взгляд на другой предмет.

Он разрешил своему отряду развлечься в городе этим вечером. Завтра они должны были вернуться по Южной дороге в Илву, где он рассчитывал встретить кое-кого — точнее, Йеннефа. Пока они плыли через море от Зарависса, Галутиэ догадался, что за ними следует не кто иной, как Йеннеф. Скорее всего, ланнец посчитал, что они направятся прямо в Дорфар, поскольку Дорфар платил им обоим. Галутиэ позаботился, чтобы тот нашел доказательства этому. Желая иметь что-нибудь в запасе, он даже оставил далеко на севере послание для Йеннефа на случай, если тот до сих пор не понимает, в чем дело. Но Галутиэ был уверен, что в конце концов Йеннеф направится на вардийский запад, где законы Дорфара не слишком-то способны помочь или защитить. А шпион не забыл хватку ланнца и острый металл у горла.

Пока его люди развлекались со шлюхами и напивались, он совершил приношение в храме Анакир-Ашкар. Это была кровавая жертва, которая разрешалась здесь. Он просил богиню даровать ему право на месть, что казалось ему вполне допустимым. Из всех ее восьми воздетых рук — каждая из кости палюторвуса, добываемой в Заддате, с янтарными браслетами, золотыми пальцами и топазом на ладони — он смотрел лишь на руку возмездия.

Сквозь дым Галутиэ привиделось, что богиня улыбнулась ему.

Он чтил и восхвалял ее, она была его божеством, и он давал ей то, что ей нравится. Она не должна оставить без внимания его просьбу.

 

Глава 19

Огонь, вода и сталь

Все дороги кончались через сорок миль к западу от Заддафа. Дальше был лишь лес и то, что принадлежало лесу или чему он позволял существовать. Порой наверху по нескольку дней нельзя было увидеть небо из-за полога сомкнувшейся листвы. Поднявшись на высокую земляную террасу, удавалось разглядеть, как на юге зеленый покров разрывают горы, чьи склоны казались полупрозрачными, а вершины таяли в небе. На прогалинах темнели неподвижные лужи чернильной воды, над которыми клубился туман из мелкого гнуса и летали стрекозы. Изредка попадались деревни, отвоевавшие себе место. Некоторым не удалось устоять, и их останки едва виднелись среди ползучих растений и корней, поглотивших дома. Сквозь лес пробивались тропинки, проложенные людьми и животными. Вдоль таких проходов, привлеченные светом, на земле или в десятках локтей над нею распускались огни летних цветов. Ночью лес звенел, словно арфа. Внезапные грозы ударяли по листьям, и вместе с дождем вниз сыпались ящерицы.

Страна джунглей была самым древним местом Виса. Она существовала задолго до вардийцев, задолго до людей. Может быть, где-то в здешней земле лежали сокровища: бруски белой кости, помятые золотые маски ритуалов Зардука незапамятных веков или украшенные драгоценными камнями зубы странников. Но люди Казарла, по большей части вардийские закорианцы, не пользовались картами или магией лозоискательства и не копались в земле в поисках подобных вещей.

Вместе с десятью вар-закорианцами с ними шли двое шансарцев, слуги семьи Казарла, и повар из Кармисса. Каждый из них по шансарскому обычаю поклялся в верности Казарлу и соблюдении тайны на мече, стоящем в раскаленных углях. В старину им полагалось сжать металл в левой руке, чтобы ожоги стали знаком их намерений и напоминанием о верности. Казарл дважды напоминал об этом, прежде чем предложить измененный обряд. Но от Регера он не потребовал клятвы. «Ты и так связан», — заявил он.

В лесу время измерялось только сменой дня и ночи, но когда путь становился особенно труден, считался каждый час. Было невозможно провести вьючных животных в глубь джунглей, поэтому каждый нес на себе часть поклажи. Порой приходилось прорубать путь, и тогда каждый из пятнадцати работал до изнеможения.

Они почти не вели разговоров, которыми часто скрашивают время безделья. Вечером у костра кармианец, у которого оказался прекрасный голос, иногда пел жалобные песни своей родины. Закорианцы играли в раскрашенные вардийские кости. Казарл выдавал задумчивые монологи о Шансаре-за-Океаном, легендарной войне Равнин, богах и Анакир. Во время этих рассуждений он подзывал Регера, но тот всегда очень недолго поддерживал разговор.

— Расскажи мне побольше о Саардсинмее, — попросил как-то вечером Казарл.

— Она уничтожена, — ответил Регер.

Однажды утром не досчитались двоих закорианцев. Вскоре были найдены их останки. Судя по следам в подлеске, обоих раздавила гигантская змея, но съела только одного, оставив лишь металлические пряжки и башмаки. Другим позавтракали птицы и ящерицы. Цветы, на которые попала кровь, жадно подняли головки.

Некоторые испугались. Сейчас змея была не столько физической, сколько моральной угрозой.

— Тогда возвращайтесь, — сказал Казарл, стоя над змеиным следом с королевским пренебрежением. — Дорогу знаете? Клянусь Ашкар, я так не думаю. Так что идем с нами дальше.

Той ночью он сказал Регеру:

— Люди Равнин сжигают своих мертвых. Этот обычай соблюдают, чтобы дух мог улететь, освободившись от тела. Но теперь я думаю, что причина в другом — пламя не дает им восстановиться.

Теперь отряд состоял из тринадцати человек. Они установили дежурство по ночам.

Шансарские слуги, естественно, считали невыносимой изнуряющую влажную жару. Казарл в гневе заявил, что в Ша’лисе быть выносливым куда проще. Прошло полтора месяца с тех пор, как они покинули Заддаф.

Они перешли болото по старому закорианскому мосту, частично разрушенному. На краю болота валялся огромный скелет палюторвуса или какой-то еще более древней твари. Лихорадка подкралась к их лагерю, добравшись до обоих шансарцев и троих закорианцев со смешанной кровью. Они слегли на день или два. Но жар спал, и клятва осталась в силе.

— Что там? — сонно спросил Регер, открывая глаза.

— Не змеи, — заверил его Казарл. — Идем, покажу тебе кое-что.

В стороне от бдительного часового спал лагерь, не потревоженный даже гнусом. Занималась заря, пробиваясь с той стороны, откуда они пришли.

Сквозь папоротники и вьющиеся растения Казарл продрался под нависающий свод деревьев. Как они и предполагали накануне, здесь находилась еще одна опустевшая деревня. В отличие от прежних, она была заброшена недавно, и зелень еще не до конца затянула ее. Хижины заросли кустарником, но каменная печь-колонна, самый древний вид алтаря огненного бога, все так же высилась на подставке из спекшейся глины. Казарл указал на ее подножие, предварительно очищенное от растений. Там в землю было вбито что-то вроде деревянного столбика, обмазанного белым. У столбика имелось подобие лица и покрывало — или грива — из высветленных человеческих волос.

— Алтарь Зардука и алтарь Аз’тиры, — сказал Казарл. — Видишь там, снизу, следы на глине? Они приносили ей дары. Сжигали мясо.

Рассвет, обтекая тело Регера, пришел в заброшенную деревню. Он смотрел на выбеленную деревянную Аз’тиру. В ночь ее похорон он стоял перед алтарем в шалианском храме и обещал сделать приношение богине-змеерыбе за упокой ее души. Он так и не совершил этой жертвы. Вместо этого жертвой стала вся Саардсинмея, возложенная на алтарь и отданная морю во имя очищения.

Медленная буря ненависти уже привычно шевельнулась у него внутри. Это началось на корабле Эрн-Йира, однако в мастерской Вэйнека напряжение спало, лишь иногда отдаваясь тупой болью, какой никогда не беспокоил его шрам на руке. Но третья жизнь, жизнь скульптора в Мойе, тоже отдалилась от него. По мере продвижения на запад ненависть снова разрасталась и углублялась, и сейчас, пожалуй, целиком овладела им.

— Она проходила здесь, — уронил он.

— Явно — кивнул Казарл. — Иначе эти дикари никак не могли бы узнать о ней.

«Что до меня — я люблю тебя, наверное, с того мгновения, как увидела».

Картина вернулась к нему, через нынешнее деревянное подобие и через ту, которую он сам высекал из мрамора — образ ее прекрасной смерти на ложе, будто она спала. Ненависть охватила его, словно желание.

— Осторожнее, Регер, — предостерег Казарл. — Я предупреждал, что мысленная речь не совсем незнакома тебе. Твой мозг грохочет, как гром, и оглушает меня.

— А какими словами?

— Без слов. Разве кричащему ребенку нужны слова?

Регер вскинул глаза и посмотрел сквозь деревню, которую заволокло зеленью.

— Когда в Заддафе тебя неожиданно спросили, не происходишь ли ты из рода Ральднора, — вдруг произнес Казарл, — ты с педантичностью ответил, что не считаешь себя его потомком. Это увертка?

— Прочти в моем мозгу, — предложил Регер. — Если сможешь.

— Нет необходимости. Я просто сложил воедино два красноречивых факта. Ты схож обликом с потомками первого Рарнаммона, дорфарианского Повелителя Гроз. Ты не ведешь свой род от Ральднора. Значит, ты происходишь от его сводного брата Амрека.

— Об этом сказала мне она , — Регер отвернулся от деревни.

Поначалу она внушала ему отвращение. Эта белизна… Он никогда не причинял боли женщине, но она не была человеком. Он вырезал ее из мрамора, лепил из воска стройный контур ее шеи…

— Скульптор из Мойи использовал меня как модель для статуи Ральднора, — ответил Регер Казарлу. — Статую везли в Зарависс, и по случайности она упала. Все черты лица оказались разбиты.

Меч превращается в змею, а змея в женщину. Змея, которая сбрасывает кожу и выползает из темного логова под камнем… она так прекрасна…

Регер наклонился, выдернул из глины побеленный столбик и отбросил куда-то в деревню.

Позади раздавались обычные звуки пробудившегося лагеря. Повар гремел горшками и напевал.

— Согласно традиции, мы враги, Регер эм Амрек, — заявил Казарл. — Ты это знаешь и уже сказал об этом.

— Тогда сразимся, шансарец. Так и тогда, когда ты пожелаешь.

— Богиня укажет место и время.

— Твоя богиня — демон воздуха. Время и место укажет твоя воля.

Казарл поклонился, несмотря ни на что, соблюдая законы чести Кармисса.

Ни птица, ни насекомое не смели подать голос в листве вокруг них. Заключив договор, они легко пошли к лагерю, словно ничего не произошло.

Первая полоса дикой местности закончилась в городках и деревнях, на расчищенном, но полном болот и промоин западе Вар-Закориса. Здесь имелись кое-какие виды, главным из которых были горы, тянущиеся до самого южного горизонта.

Во времена Старого Закориса к Великому Морю-озеру не было путей. Корл и Отт использовали этот отгороженный кусочек океана для торговли рыбой и пиратских нападений друг на друга. Но теперь по берегу вились две вардийские дороги.

Отряд Казарла снова уменьшился. Невзирая на данную клятву, пятеро закорианцев пропали в первом же городке за лесом.

— Когда треснувший металл проверяют в огне, он ломается, — заметил на это Казарл. — Не стоило тащить этих паразитов в дебри Таддры.

В рыбацком порту на озере один из слуг Казарла нашел капитана-отта, который собирался вести свою двадцативесельную галеру через Оттамит и Пут. Казарл кинжалом нарисовал на песчаной земле подобие карты: «Здесь и здесь города Отта, а здесь, или здесь, река, которая течет через горы на север, куда мы идем». Так они обосновались на корабле.

Вода Моря-озера блестела, как стекло, под лучами солнца в зените, вдалеке играла рыба. Капитан и его люди сочли это благим знаком и немедленно поспешили на галеру. Казарл и Регер поднялись на борт, но остальные, бродившие по порту, чуть не остались на берегу. Кармианский повар ругал оттов, называя их дикарями. Но их уши огрубели от местного наречия, и они, предпочитая не обращать внимания на рожи, которые он корчил, улыбались, болтали и кивали в ответ.

Оттамит, столица, состоял из деревянных домов, крытых тростником и выкрашенных в алый, розовый и кремовый цвета. Сверкающие синие молы непонятного, возможно, религиозного назначения врезались в голубизну волн где-то на полмили. Прибой бился о берег, но озеро оставалось спокойным, с воды дул сильный ровный бриз. Путешествие заняло чуть больше дня. У Оттамита галера повернула на север, прижимаясь к берегу. Маленький оттский корабль рвал местные сети и продвигался, опутанный обрывками, через Море-озеро, пока его не поглотило широкое устье реки. Здесь располагался Пут, тоже деревянный и тростниковый, рдеющий стенами домов и ощетинившийся молами. Дикие попугаи гнездились на крышах и оглашали воздух пронзительными криками. За городом снова высились смутно различимые, но всемогущие черные джунгли. Устье реки, болото, окаймленное огромными зарослями тростника, было забито песчаными отмелями, островками и горячими источниками, из которых в небо вздымались дрожащие струи пара. Пройти через него было возможно, лишь перетаскивая легкое суденышко через преграды, пока не достигнешь основного, чистого русла реки. Но ни у кого из оттов не возникало желания идти таким путем, хотя некоторые умели обращаться со всеми видами лодок.

Ящерицы размером с двухлетнего ребенка сидели на камнях и наблюдали, как низкие коренастые отты с бегающими недобрыми глазами ведут переговоры, большей частью на языке жестов, с высокими шансарцами и закорианцами. Попугаи верещали и скребли когтями.

Перед рассветом все закорианцы, кроме одного, сбежали. Один из шансарцев снова свалился в лихорадке, и его забрали в приют у священного мола. Кармианец, который был в родстве с этим человеком, впал в уныние и в конце концов выпросил у Казарла позволение остаться и готовить для больного, «чтобы спасти его желудок от путской мерзости». На следующее утро, едва зашевелились попугаи, четверо оставшихся путешественников вышли из Пута с легкой гребной лодкой на плечах.

Через пятнадцать миль вверх по течению река расступалась в заводь, где росли пурпурные лилии, внезапно возникшие из густой коричневой воды.

Горные берега западной Таддры приближались к ним, как сон.

Горы расступились и пропустили их. На покатом склоне между горами и руслом реки теснился лес, спускаясь к самой воде, а порой и вторгаясь в ее пределы. Громадные деревья запустили в реку корни, и вода, наталкиваясь на них, яростно пенилась. А вершины гор, возвышавшиеся над лесом, словно великаны над лугом, стояли, с одинаковым безразличием глядя в прошлое и будущее.

Стиснутая джунглями, река разделилась на несколько проток и сузилась, но все еще оставалась глубокой. В этот день они продолжали путь, задевая веслами стволы и огромные папоротники. Ветви смыкались над головой, образуя туннель.

С полудня повисла предгрозовая нехорошая тишина, нарушаемая только дыханием работающих людей, шумом лодки и воды. Сам воздух стал преградой, еще одним препятствием на пути непослушной лодки.

Незадолго до заката великолепное небо поднялось на мили вверх от лиственного полога. Воздух накалялся. Через час с невероятного расстояния донесся удар грома, ворча, словно лютый голод в пустых желудках долин, ударясь о горы и отскакивая. Лесные твари ответили воплями, визгом и сверканием распахнутых крыльев. Затем вернулась тишина, тяжелая, как свинец.

Люди положили весла вдоль бортов. Вода в протоке шла рябью, выравнивалась и поднималась, плотная, как агат, только теперь она вздымалась перед лодкой и казалась наполовину иллюзией.

Молния пронеслась по лоскуткам неба среди листвы. Раздался отдаленный треск, словно что-то взорвалось, и снова ударил гром, так, словно с небес посыпались каменные блоки. Ветер, как коса, пронесся по речной долине, сгибая деревья и заставляя лодку прыгать на жесткой воде.

Люди сжались. Вар-закорианец начал волноваться, шансарский слуга, наоборот, впал в транс.

Ветер выкрикивал незнакомые слова. С плачущим шипением снова ударила молния и поразила какую-то вершину над навесом листвы не более чем в тридцати шагах от лодки. Мир вывернулся наизнанку, когда вверх взметнулось полотнище живого пламени. Агатовая река стала золотой. Вниз обрушился ливень горящих листьев и ветвей, а гул огня заглушил все.

Когда лодка загорелась, Регер бросился в воду.

Под тремя или четырьмя слоями горящей поверхности в глубине узкой реки царила темнота. У нее не было дна, лишь здесь и там торчали глухие выступы земли и другие преграды.

Вскоре Регер вынырнул, чтобы глотнуть воздуха. Лодка лежала в некотором отдалении, охваченная огнем, среди пылающих обломков деревьев и отсветов в воде. Огонь был повсюду, вокруг и наверху. Никого из других людей не было видно. Он снова нырнул.

Теперь вниз просачивался красный свет, а речные боги запустили клыки в его ступни. Во второй раз он поднялся намного позже. Огонь суетился выше по течению, но так и вспыхнул, словно торопясь к нему.

Один из речных богов обхватил Регера за талию и снова потащил в глубину, сжав стальными человеческими руками.

Там, в тусклой красноватой тьме, он различил светлые одежды шансарца, бледность его тела и волос. Светлые глаза Казарла широко раскрылись, светлые зубы сжались в усмешке — даже дыхание неохотно раздвигало их. Отпустив Регера, Казарл повис перед ним в воде, словно небесное создание, отдыхающее в полете. В руках шансарца не было оружия, он показывал пустые ладони, намереваясь пользоваться только своим телом, как тренированный на стадионе боец.

Похоже, Казарл решил, что богиня создала условия. Время для сражения…

Когда шансарец рванулся к нему, намереваясь вцепиться, Регер проскользнул под ним, отталкивая все дальше и дальше узел его тела и ног, извивающийся в толще воды.

Они вырвались на поверхность еще раз, всего в двенадцати шагах друг от друга, ограниченные протокой. Огонь хлестнул их, от мокрых волос пошел пар. Воздух обжигал, но они жадно глотали его. Шансарец смеялся, не дыша и беззвучно, глаза его пылали, как лес. Традиционное боевое безумие его народа. Он вынырнул и в огромном скачке, словно рыба-прыгун, через всю протоку обрушился на Регера, увлекая его вниз. Одна из его рук сомкнулась на горле Лидийца.

Когда они снова погрузились, пальцы Казарла сдавили вены, выдавливая жизнь, принося темноту в глазах и полубессознательное состояние, однако достойную статуи шею Клинка, как и все тело, защищала броня из мышц. Регер стал безжалостно разжимать хватку Казарла, шансарец сломал захват и попытался развернуться и оттолкнуть противника. Но теперь уже Регер схватил Казарла, отворачивая перекошенное лицо, руками и ногами удерживая его и одновременно выгибая его тело дугой, чтобы сломать позвоночник.

Но толща воды снова обманула и отдала преимущество другому. Шансарец внезапно метнулся назад, добровольно изгибаясь аркой. Оба закружились друг вокруг друга, словно вращающиеся колеса, и таким образом освободились, повиснув отдельно, но не успокоившись.

Горящая ветка из леса наверху, не сразу погаснув, пронеслась мимо них над рекой, словно пылающая комета. С их губ срывалось серебряное пламя дыхания.

Здесь сражались не люди — огнедышащие порождения неба. Утратив все человеческое, шансарец впал в боевое неистовство ритуалов своей родины. В его глазах не осталось ничего, кроме голода и жажды. Его руки были напряжены и готовы к сражению. К Регеру вернулась жажда крови, знакомая по Саардсинмее, но не подлинная, не идущая изнутри, ибо он сохранил способность трезво мыслить — замена, подделка, попытка выплеснуть ноющую ненависть.

Багровая комета пронеслась мимо, словно старое вино пролилось в пропасть. Далеко ли ей падать?

Двое мужчин, в сильных легких которых осталось еще немного воздуха, самозабвенно спешили вернуться к своему единению, словно два разделенных любовника, и набросились друг на друга, не отпуская.

Рот Казарла исказился в усмешке удовольствия, он начал рвать, давить, уничтожать врага. Но Регер, медленно, с ужасной невыразительной силой сжимал противника, свободной рукой выдавливая остатки воздуха из его легких. Левая рука шансарца оказалась зажата. Он понял это и удвоил усилия правой руки — но Регер перехватил ее и начал выкручивать, медленно, почти изящно, в сторону и назад…

Ужасная боль в этой руке, идущей по кругу и почти уже вырванной из сустава, лишь подогрела неистовство шансарца, но крик — отчасти боевой ярости, отчасти нестерпимой боли — вырвал остатки воздуха из его легких. Его ребра прогнулись под тяжестью ладони Регера, и беспомощные судороги, подобные страшной икоте, сотрясли тело, вместо воздуха глотающее воду.

Наконец, полузадушенный, шансарец стал тонуть.

Он барахтался, начиная бороться, потрясающая живучесть неистового воина все еще подталкивала к битве, словно молоты пытались сокрушить непреклонную бронзу.

У самого Регера потемнело в глазах, его легкие натянулись из последних сил, как кожа на барабане, но он держал Казарла, как огромного бьющегося безумного ребенка, который постепенно засыпал, успокаивался, шаг за шагом, миг за мигом переставая бороться…

Сцепившись, медленно вращаясь, они погружались все ниже.

Регер почувствовал, как тяжелая голова упала на него, ноги и унизанные браслетами руки обвисли, словно водоросли — чувствовал, но уже не мог видеть. А скоро не сможет и чувствовать…

Он повернулся в воде, отталкиваясь от выступов речного русла — корней и камней, которые царапали его, пока он падал. Придерживая Казарла лишь за роскошную пряжку пояса, Регер тащил их обоих наверх, неловкий, незрячий, почти несуществующий, вдоль боковой стенки русла. Используя ее как опору, Регер поднимал себя и смертельно тяжелого и одновременно невесомого Казарла — наверх …

Темнота. В воде, в глазах, в сознании. Темноте или тени нет конца. Как и воде. Наверное, под поверхностью воды протока расширяется, и они оказались под скалой, погребенные в камне реки.

Белизна полоснула его по лицу. Воздух ворвался в легкие, как нож. В воде он не мог глотать его, а теперь не мог вдохнуть достаточно. Зрение еще не проснулось… Они все еще в воде, только теперь она падает сверху и колет его… Это дождь. А огонь утих.

Под дождем и угрюмым небом, застрявшим меж остатков лесной крыши, Регер перевернул шансарца лицом вниз и начал выгонять реку из его легких и кишок.

Жажда крови, почти стоившая ему жизни, отступила. Должно быть, легче продолжать падать в забвение и ночь. Но только теперь, вытащив их обоих к жизни, он осознал, как в самом деле это было просто.

Казарл эм Шансар лежал на боку, глядя на Регера горящими возбужденными глазами.

— Это не конец, — с трудом выдавил он.

Регер не стал отвечать ему. Лодка пропала. Нигде не было видно ни шансарского слуги, ни вар-закорианца. Шел дождь. Небо протекло, как когда-то лампа в камере.

— Три Испытания, чтобы отличить виновного от невиновного, определить победителя или сущность того, что должно быть, — снова прохрипел Казарл. — Огонь, вода, сталь. Не обязательно в этом порядке. Герой Ральднор проходил через них — сталь наемного убийцы, потом буря, наконец, вулкан.

— Побереги себя, — ответил Регер. — Нам предстоит дорога, как мне кажется.

— Я говорю не о фактах, но об истине.

— О шансарской истине.

— Огненные скачки — это был огонь, который повторился здесь, с нами обоими. А для тебя был еще огонь в море, как у Ральднора, и волна, которая накрыла твой рабский город — вот твое испытание водой. И сталь — любой из твоих поединков на потеху толпе. Но пусть сталь испытает тебя еще раз — со мной, — Казарл вернулся в свое тело еще не до такой степени, чтобы изменить положение и уменьшить неудобство.

— Говоря твоим языком, я убил тебя в реке, — заметил Регер. — Ты побежден. Твоя богиня-рептилия отдала тебя мне, — при этом его лицо и глаза оставались спокойными, он говорил без злости или радости.

— Ты убил меня и воскресил, — возразил Казарл. — Ты сохранил меня для стали, как она сохранила тебя.

— Кто — она? Анакир?

— Да, Анакир.

— Если она существует, твоя богиня, и действительно такова, как утверждают твой и ее собственный народы — она есть все, она во всех временах и местах, в этой земле, в этой погоде, во всех людях, в тебе и во мне, — негромко и отчетливо проговорил Регер, — тогда мы более чем виновны, шансарец. Мы портим мир. Мы делаем его плохим и неправильным, а в ответ получаем беды и страдания. Вставай. Пойдем туда, куда, как ты считаешь, мы идем. Даже если твоя философия точна, какое это имеет значение?

Казарл лишь кивнул и довольно твердо встал на ноги. Его драгоценности потускнели, но глаза снова превратились в полированный сверкающий янтарь.

— Зачем дети играют в игры? — спросил он. — И разве хорошо и правильно запрещать им играть, даже если они ушибаются или порой ранят приятелей? Дети должны играть. А почему мы так думаем?

Регер ждал. Казарл вяло указал на запад, вверх по реке. И они пошли вдоль берега на запад, под дождем, меж обугленных останков леса.

Спустя мили и дни после пожара деревья снова сомкнулись над рекой. Лишь иногда показывались вершины гор, которые, казалось, принадлежат не земле, а небу.

В грязных, илистых местечках, оставшихся от реки, удавалось ловить ящериц. Доступная вода оказалась полна солей, и они по большей части надрезали стебли папоротников и пили их кислый млечный сок.

Указателями пути были иногда возникающие горы и свет дня, порой пробивающийся под полог леса.

Без необходимости они не говорили друг другу ни слова, не мерялись выносливостью и скоростью. Они срослись в странном союзе. Словно так было подстроено (если, конечно, в этом не заключался план Анакир), все покинули их, и наконец стало очевидно, что цель существует и они достигнут ее. Несмотря на драку под водой, они не пытались вредить друг другу и не устраивали даже умственных состязаний. Общее жестокое чувство дикости опустилось на них.

В середине дня, предположительно пятнадцатого или шестнадцатого после пожара (а может быть, и позже), Лидиец, идущий впереди, пробился сквозь непрекращающиеся лесные дебри к расчищенному месту, настолько широкому, что его дальний край пропадал из виду. Но это был отнюдь не конец джунглей — вдалеке они снова поднимались к солнечному свету, словно холмы голубого тумана, а над ними нависали призраки гор — с юга, не с севера.

На расчищенном месте стоял город или большая деревня.

Долгое время пробавляясь редким безвкусным мясом и соком папоротников, нетрудно было приписать ее странное появление простому обману зрения.

Здесь обитало таддрийское племя, родственное оттам. Земляные постройки нарастали друг над другом, как соты. На тростниковых крышах стояли резные деревянные птицы, видимо, приносящие удачу. Затем одно из изваяний подняло крыло — это нелетающая курица охраняла свое гнездо. Казалось, городок не имеет никакой связи с джунглями. Люди здесь не глазели на двух путников, а лишь изредка бросали взгляды.

На площади имелся рынок, где они, на удивление, смогли достать еды за деньги.

С одной из сторон площади, не обращая внимания на торговлю, за длинным столом шла традиционная для оттов Мертвая трапеза. На почетном месте сидел забальзамированный труп, одетый в лучшие одежды, и наблюдал за пирующими из-под синих век. Отты пили за мертвого и приглашали проходящих утолить жажду. Регер и Казарл оказались в их числе. Крепкое пиво ударило им в голову. В любом случае ничто из этого не казалось им любопытным или настоящим.

Когда дневной свет начал растворяться в сумерках, на широком куполе небес над равниной показалась алая звезда. Настала первая ночь Застис.

— Все еще огонь, — заметил Казарл.

Они сидели на крыше таверны, под навесом, сплетенным из листьев. Налетевший ночной ветер испытывал навес, заставляя листья трепетать, словно крылья. Они могли бы жить в этом городке долгие годы.

Внизу на площади начали расходиться участники похорон. Появилась фигура Смерти — мужчины, одетого, как женщина, и во всем белом, — чтобы проводить умершего к могиле с шутками и радостными песнями.

Светлая голова Казарла запрокинулась, чтобы лучше разглядеть Звезду.

— Твоя Застис не влияет на таких, как я. Мы не испытываем особой жажды. Любой шансарец скажет тебе то же самое, устремляясь к дверям публичного дома. Нет-нет, столь явное желание — примета Висов.

Регер наблюдал за окончанием погребальной церемонии. Волнение в его крови было не столь уж сильным, но он готовился к нему последние дни, предчувствуя приход этой поры. Он привык сдерживаться или находить заменитель. Бой в реке, хотя и случился давно, был слегка окрашен предвкушением Звезды.

— Застис — это дом, где боги Висов предаются любовным утехам, преданный огню и вечно пылающий в небесах, — заявил Казарл, который уже опьянел. Впрочем, их обоих нельзя было назвать трезвыми. — Или, — продолжал рассуждать шансарец, — Застис — это одна из таинственных летающих колесниц людей Равнин или висских Королей Драконов. Это пылающая магия, неспособная сойти на нет, ее чувственное влияние осыпается на нас, словно алый снег…

— Если тебе хочется женщину, иди и найди, — отрезал Регер.

— Посмотри вон туда, — сказал Казарл и показал через розовеющие в сумерках кровли на другую крышу не так далеко от них. На ней сидели две женщины, одна укладывала волосы другой в прическу. Они сияли в сгущающихся сумерках, ибо, хотя обе женщины имели смуглую кожу, их длинные косы были высветлены. Одна из сидящих заметила, что Казарл смотрит на нее с интересом, улыбнулась сама себе и отвела взгляд. Другая продолжала делать ей прическу, но при этом стала напевать низким приглушенным голосом.

Добраться до тростниковой крыши женщин оказалось легко — все кровли соединялись краями.

Женщины приветствовали их любезно, словно старых друзей семьи. Они оказались очень скромными, даже застенчивыми. Разница диалектов не предполагала долгих обсуждений.

Казарл увлек младшую девушку вниз по лестнице. Регер же улегся со старшей на крыше, в гнезде из тростника, под звездами, которые расправляли крылья и проносились по вечному своду небес.

— Эти люди утверждают, что никогда не ходили ни на север, ни на восток. Им не интересно, что находится за границей джунглей — да, где-то есть море, но кто до него доходил? Лес ловит и ест путешественников, и только призраки возвращаются назад. Моя женщина, всхлипывая от ужаса, рассказывала мне истории об этом и так напугала сама себя, что мне пришлось ее успокаивать.

— И все же в этом городке пользуются монетами, — заметил Регер.

— В горах на севере и востоке есть другие поселения, — объяснил Казарл. — Так они говорят. Торговцы приезжают из мелких королевств Таддры, из далекого Закориса и с дорфарианских дозорных постов.

— А как насчет легендарного города? Они о нем слышали?

— Если и слышали, то никогда не прислушивались.

Они стояли у границы городка, на кладбище. Могилы здесь были утрамбованными холмиками, прямо на которых росли ползучие растения и цветы. Они выглядели весело и беззаботно, и там, где они высились, цветы лишь распускались пышнее.

— Город окружен джунглями и находится между этой местностью и берегом, — пояснил Казарл. — Мне уже начала сниться Ашнезия. Я упоминал, что этот город так называется?

— Опиши свой сон, — отозвался Регер.

— Белый свет, звенящий в полночь и огонь глаз.

— Ты тоже начал говорить, как жрец.

— Все шансарцы — жрецы. Жрецы-воины. Сегодня мы снова сразимся, ты и я.

— Но как я найду дорогу в Ашнезию, если убью тебя? — возразил Регер.

— Ты рассчитываешь, что я могу отвести тебя туда?

— Она дала тебе направление, — настаивал Регер. — В Саардсинмее или в Ша’лисе.

— Она? То есть эманакир? Это ты так думаешь.

За кладбищем начинался лес. Солнце позолотило его первые деревья, но в глубине царила темнота.

— Ты признаешь магию, по крайней мере, в виде сна, — наконец сказал шансарец. — Ты говоришь себе — ничто не таково, каким кажется.

— Я понимаю, тебе очень хочется, чтобы я думал так.

— Как мы будем сражаться? — поинтересовался Казарл. — Где мы возьмем мечи? Хочешь, поищу их? Я могу пойти в лес и поймать пару змей. Каждая превратится в стальной клинок.

— Именно этот трюк она проделала со мной, — мягко ответил Регер.

— Кто ты? — вопросил шансарец. — Ты знаешь себя? Может быть, ты умер в Саардсинмее. Может быть, я умер в реке.

— Здесь и сейчас, — произнес Регер в ответ, резко повернувшись.

Он перепрыгнул одну из осыпающихся могил и пошел к Казарлу, выхватив нож, который ему дали в совете Заддафа взамен того, что отобрал Галутиэ. Нож был испытанный, он легко разрубал тростник, лианы и плоть ящериц. Все обычаи стадиона утратили силу — даже воздержание от близости перед боем. Он провел ножом вдоль ребер Казарла, и брызнула кровь, красная, какой не бывает ничто, кроме нее.

Блеснул кинжал шансарца — шалианской работы, со змеерыбой, выгравированной на лезвии, и драгоценным камнем в навершии рукояти. Казарл даже не обратил внимания на порез на боку.

Регер стоял, ожидая. Когда шансарец бросился на него, он блокировал удар, потом еще один, и оттолкнул от себя Казарла, считая ниже своего достоинства ранить его еще раз.

Солнечный свет окутал землю. Но сражение было тяжелым и бессмысленным. Пользуясь отточенной реакцией, выработанной безжалостными тренировками на стадионе, Регер обнаружил, что его тело стало странным. Оно двигалось не так, как он помнил, и само было обижено этим. На арене кладбища не было гудящей упоенной толпы, не было причины и не было приза.

Шансарец откатился и стремительно бросился на него, снова и снова. Регер встретил его удар, сам ударил сбоку, снизу, в никуда, затем плавно перешел в нападение, вынуждая Казарла защищаться.

Первая и единственная рана шансарца кровоточила. Порез не лишил его боеспособности, но ему и без того не хватало боевого духа. Сейчас он не выкладывался так, как в реке.

Регер перебросил нож Заддафа из правой руки в левую, шагнул вперед и правым кулаком нанес удар в челюсть шансарцу. Когда тот покачнулся, Регер пнул его ногой. Казарл рухнул в цветы, шалианский кинжал отлетел в куст.

— Ты умер в реке, как и сказал мне, — уронил Регер.

— Амрек! — воскликнул шансарец. — Убей меня или позволь встать, чтобы сразить тебя.

Регер стоял над ним.

— Братья в Элисааре боролись за право первородства. А за что сражаться нам?

— За весь мир. Это продолжение вражды Ральднора. Кто-то должен возобладать, — он дотянулся до щиколотки Регера и потянул вниз, но Регер оторвал руку Казарла от своей ноги.

— У тебя идет кровь, эм Шансар. Иди в поселок к женщине и попроси осмотреть твою рану.

— Кто возобладает? — повторил Казарл. — Твоя раса или моя?

— Или эманакир. Если я пойду на запад, я найду город.

Казарл распластался на земле. Внезапно порез на боку начал причинять ему боль.

— Я был ее слугой в северном Элисааре — Ша’лисе. Я видел ее без вуали. Это была Аз’тира. Она умерла и снова ожила. Я лгал тебе, — он прикрыл глаза от солнца, его лицо стало загадочным и серьезным.

— Она говорила, что ее магия заставит меня последовать за ней?

— Она ничего не говорила о тебе. Она забыла тебя, Лидиец.

— Значит, она говорила только о городе.

— Кое-что и о городе.

— Но достаточно, чтобы ты смог найти дорогу туда.

— О да…

— Почему ты не сделал этого раньше?

Казарл снова открыл глаза. Его лицо сделалось гордым, высокомерным и совсем незнакомым.

— То одно, то другое. Или мне самой судьбой было предназначено стать твоим проводником.

— Только до этого места.

Медленно и осторожно Казарл сел, затем, опираясь о могилу, встал на ноги.

— Ашара-Анак, — только и произнес он.

Не спеша, так же прямо, как после боя в реке, он пошел назад в поселок. Он даже не вспомнил о дорогом кинжале, оставшемся в кустах, и больше ничего не сказал Регеру.

Лидиец прошел через кладбище и вошел под своды джунглей. Утренний свет остался позади, запад лишь угадывался за чащей леса. Вскоре, как, по словам Казарла, рассказывали люди, лес сомкнулся за ним.

Вокруг царила ночь. Ночь днем. Здесь не было дня. Равно как и направлений, севера или юга, востока или запада. Полный холодной ярости, опьяненный разочарованием и прозрачностью тьмы, он отдался воле судьбы, или Анакир, или желанию и памяти женщины по имени Аз’тира.

Казалось, в лесу нет ничего живого, кроме него и невероятно разросшихся деревьев. Было очень жарко и влажно. Когда его мучила жажда, что случалось не так часто, он пил росу с листьев. Он шел до тех пор, пока не падал с ног от нечеловеческой усталости. Тогда он спал, а когда просыпался, снова пускался в путь.

В нем проснулось что-то детское. Он возвышался над другими людьми, но в бесконечной ночи под деревьями его личность стала не нужна.

Если бы он измерял время, то, наверное, прошло около пяти дней, когда он подошел к колонне.

То ли ее белизна, то ли что-то другое освещало эбеновый лес. Она поднималась над самыми высокими деревьями, на восемьдесят локтей или даже выше. Если подойти ближе, можно было увидеть силуэты птиц и кошек, драконов и змей, вырезанных в непорочном белом камне.

За колонной начиналась прямая, словно прорезанная ножом сквозь лес, немощеная дорога, на которой без труда разъехались бы две колесницы. На ней не было ни малейшей грязи и никакой поросли. Она шла вдаль, пока темнота не проглатывала ее. Без сомнения, она куда-то вела. Она вела к последнему видению, городу эманакир. К Ашнезии.