Чего я только не передумала за это время. Но мне и в голову не приходило, что он, - хотя он был абсолютно автономен - мог от меня совсем уйти. Я думала о нападениях грабителей, ведь несмотря на то, что он поразительно силен, он вряд ли справился бы с шайкой из десяти-одиннадцати головорезов. Даже если его программа позволяет защищать не только меня, но и себя. Но его могли ударить сзади по голове дубиной или каким-нибудь железным прутом, вон их сколько на улицах валяется. Да нет, вряд ли такое могло случиться. Как бы то ни было, для меня он был смертным.
И все же я оставалась спокойной. Сказывалась материнская школа психологического анализа. Я начала уже анализировать его поступки, как будто речь шла о знакомом человеке. Нет, напасть на него с целью ограбления не могли. Ты его обидела. У него есть эмоции, по крайней мере, он знаком с ними. Ответный его ход состоит в том, чтобы встревожить тебя и тоже в каком-то смысле обидеть. Так может поступить только человек. Но, может быть, он даже не знает, что на такое способен только человек или что он поступает именно так. Значит, он не умеет пользоваться этим приемом.
Я была удивлена и опьянена своим открытием. У меня немного повысилась температура, но я этого почти не чувствовала, хотя, несомненно, именно жар сделал меня такой окрыленной, уверенной и спокойной перед лицом, неизвестности.
Я надела ботинки, малиновую куртку и сверху еще меховую куртку. Посмотрела на себя в зеркало.
- Куда ты идешь, Джейн?
- За Сильвером.
- Ты же не знаешь, где он.
- Знаю. Он поет на базарчике под светильниками на рыбьем жире.
- О, Джейн. Это замечательно. Базар работает всю ночь.
- Это первый.
- Возможно.
- Пока не ушла, Джейн.
- Что, Джейн?
- Накрась меня.
И я стояла перед зеркалом, а она меня накрашивала. Она была бледная, как снег, с нездоровым румянцем на щеках. Она наложила на веки серебряные тени, накрасила тушью ресницы, и они стали густыми и черными, как полночные кусты, а рот благодаря помаде - засветился ярким янтарным пятном.
Я выбежала на улицу, помчалась по улице Терпимости. На углу бульвара я увидела Астероид и рассмеялась. А потом вдруг начала петь и впервые услышала свой голос - он казался исходящим откуда-то извне. Он звенел, как колокол, в морозном воздухе. Он был тонкий и чистый. Он был…
- Как она счастлива, - сказал кто-то, проходя мимо.
- У нее приятный голос, хоть она и надралась в стельку.
Спасибо тебе, неизвестный доброжелательный критик.
Передо мной возник базар, залитый ярко-золотым светом.
Сильвер в золотом сиянии. Люцифер. Я буду тебя так звать. Ангел. Падший ангел. Тот, что принес огонь. Но теперь уже слишком поздно. Я никогда не буду звать тебя иначе, чем… Сильвер.
Он пел, и я его услышала, и я его нашла. Толпа возле него была плотная, но я все же, наконец, увидела его лицо над чьими-то спинами. Оно было таким, каким я увидела его в Садах Вавилона. О любовь моя, любовь моя. Лицо склонилось над гитарой, как будто он занимался с ней любовью. Казалось, он посылает пучок лучей. Он вытягивает из толпы всю энергию, концентрирует ее в себе, а потом отправляет ее обратно сияющим лучом. Он не человек и не машина. Он был подобен Богу. Как смела я, пытаться изменить его? Теперь это ничего не значит. Надо быть с ним, любить его.
Песня кончилась. Толпа взревела. Он поднял голову и увидел меня сквозь толпу, так же как увидел тогда в Садах, спел «Гринсливз». Теперь его лицо оставалось неподвижным, как будто он чего-то ждал от меня. Что мне делать сейчас? Я знала. Я двинулась сквозь толпу. Подошла к нему и осторожно пригладила ему волосы.
- Привет, - сказала я, встав рядом с ним и повернувшись лицом к толпе.
На земле лежала куча монет и банкнот. Кто-то выкрикнул название песни. Сильвер посмотрел на меня и заколебался.
- Ты мне говорил, что я могу петь, - сказала я. - Я тебе доверяю.
Он взял аккорд и начал петь. Я вступила с третьего слова и сразу попала в тональность. Вскоре послышался легкий одобрительный гул толпы. Понравилось. Сильвер не остановился и даже не взглянул на меня. Толпа начала в такт прихлопывать нам.
Я слышала, как сливаются наши голоса. Они были окрашены, как наши волосы. У него огненный, каштановый, более темный, более густой. Мой прозрачный и бледный, белая цепочка нот. Голос Джайн. Прекрасный голос.
Когда песня кончилась, толпа затопала и завопила от восторга. И я знала, что и в мой адрес - тоже. Полетели монеты. Но эти звуки были где-то далеко. Мне хотелось продолжать, петь еще. Но Сильвер покачал головой. Толпа начала таять. А мне хотелось, чтобы он созвал их обратно.
Вперед пробилась женщина. Она сунула Сильверу в руку кружку, там что-то дымилось и пахло спиртным.
- Выпей, согреешься, - сказала она и посмотрела на меня. - Никак, та самая Блондинка. Надела свою куртку. - Мое верхнее пальто было распахнуто, а женщина была из магазина одежды. - Я и не знала, что ты здесь, а то бы принесла и тебе выпить.
- Мы поделимся, - сказал Сильвер, передавая мне кружку.
Я выпила. Это был кофин, разбавленный коньяком.
- Прекрасная куртка, - сказала женщина, давая понять присутствующим, где она куплена. Исполненная благодарности, я развела меховые полы в стороны, чтобы павлины засияли на весь рынок.
- Очень хорошая, - проговорила я громко и отчетливо. - И такая теплая…
- Даже чересчур теплая, - сказала женщина и потрогала мой лоб. - Тебе лучше пойти домой.
- Так всегда делала моя мать, - сказала я.
- Ее нужно уложить в постель, - сказала женщина Сильверу и подмигнула ему.
Сильвер запахнул мою меховую куртку.
- Я сегодня больше не работаю, - объявил он.
- Правильно, - согласилась она, - ты достаточно потрудился. Мне очень понравилась та песня. Песня про розу. Как там?..
Засунув деньги в толстую матерчатую сумку, он спел для нее эту песню.
- Дай розе ты любое имя, но свойствами своими она останется все та же - и поцелуя цвет и даже тень пламени.
Это была импровизация. Я была по-прежнему погружена в золотую ночь и стала подпевать своим странным новым голосом:
- Другое имя нужно дать ей, «любовь» ее зовите, братья, ее любовью буду звать я. Любовь же - море, что всечасно преображается напрасно всегда оно одно.
Женщина посмотрела на меня.
Сильвер сказал:
- Это стихи Джейн.
- Любовь - как море. Я люблю его, - сказала я женщине. Коньяк ударил мне в голову, а жар - в кровь.
- Что ж, идите домой и любите друг друга, - улыбнулась она.
Мы вышли с базарчика, и он закутал меня в фалду своего плаща, будто взял под свое крыло.
- С тобой все в порядке? - спросил он.
- Пустяковая человеческая болезнь, - сказала я. - Так, ничего особенного.
- Зачем ты сюда пришла?
- Я хотела быть с тобой.
- Почему ты запела?
- Разве я пела? Он сжал мою руку.
- Ты преодолела какой-то барьер в себе.
- Я знаю. Ну не смешно ли?
До дома мы дошли в один миг. Так мне показалось. Поднимаясь по цементным ступеням, Сильвер сказал:
- Половина квартплаты у нас уже есть. По-моему, можно рискнуть купить пончиков на завтрак.
Мы вошли в квартиру. Уходя, я оставила включенным радиатор и десять свечей, которые напрасно горели, да и пожар мог случиться. Впрочем, это все ерунда.
- Я хочу купить серебряный грим, - сказала я. - Чтобы кожа была, как у тебя. Это будет тебе неприятно?
- Нет.
Я прилегла на тахту. Странно, но я чувствовала, что у меня падает температура. Я выравнивалась, как флаер, когда он подходит к платформе. Я знала, что болезнь отступит и все будет хорошо.
Плащ и гитара Сильвера были небрежно брошены у стены, там плясали отблески свечей. Небрежная живописность. Сильвер сидел рядом со мной, пристально глядел на меня.
- Со мной все хорошо, - сказала я. - Но приятно, что тебя беспокоит мое здоровье.
- Не забывай, что только благодаря тебе я не заперт в кладовке для роботов у Египтии.
- Прости меня, - сказала я. - Я вольно и невольно стремилась вовлечь тебя в человеческие переживания.
Я думала, он засмеется. Он не засмеялся. Он держал мою руку и смотрел на нее. В комнате стало темнее, видимо, прогорела одна из свечей,
- У меня и так человеческие переживания, - сказал он наконец. - Иначе я не смог бы вести себя подобно человеку. Но тут дело в степени. Я знаю, что я машина. Машина, которая ведет себя, как человек и отчасти чувствую, как человек, только проявляет свои чувства не совсем так. Кроме того, возможно, к большому несчастью, я приобрел эмоциональные рефлексы, связанные с тобой.
- Правда? - сказала я мягко. Я поверила ему. Никаких сомнений во мне не было. Я чувствовала в себе удивительную кротость.
- Если подойти логически, - сказал он, - то я отвечаю на свой собственный ответ. Ты особенным эмоциональным образом реагируешь на меня. А я реагирую на твою реакцию. Если хочешь, я просто заполняю твою потребность.
- Нет, этого я не хочу. Я устала от того, что ты заполняешь мои потребности. Я хочу заполнять твои. В чем они, Сильвер?
Он поднял на меня глаза. Казалось, они проделали долгий путь, через огромные пространства и глубины…
- Понимаешь, - сказал он, - никто, черт побери, не спрашивает паршивого робота о его потребностях.
- Существует закон, который мне это запрещает?
- Закон человеческого превосходства.
- Ты превосходишь всех.
- Не во всем. Я - вещь, сделанная человеком. Сооружение. Без чувства времени. Без души.
- Я люблю тебя.
- И я люблю тебя, - сказал он и покачал головой. Он выглядел уставшим, а может, это мне казалось в мерцающем свете. - Не потому, что могу сделать тебя счастливой. Я просто чертовски тебя люблю.
- Я так рада, - прошептала я.
- Ты с ума сошла.
- Я сама хочу сделать тебя счастливым, - произнесла я. - Вот в чем твоя потребность. И моя тоже.
- Мне, как ты понимаешь, три года, - сказал он. - Можно еще расти и расти.
Мы поцеловались. Когда мы начали заниматься любовью, это было так же чудесно, как всегда. Но теперь я уже не сосредоточивалась на том, что происходит со мной. Через меня прокатывались волны изумительных ощущений, и я плыла по ним к манящему огоньку на горизонте, который все время отступал. Он был вне меня.
Возможно, я не ощутила бы ничего подобного, если бы не коньяк на пустой желудок, легкая лихорадка, отказ матери и не пение перед публикой. Даже сейчас мне это кажется невероятным. Я знаю, что вы мне не поверите, хотя понимаете, что я хочу сказать. Если вы когда-нибудь прочитаете, если я позволю когда-нибудь вам это прочитать.
Я не хочу, и не буду описывать каждое движение, каждый звук, я не Египтия. Прочтите ее рукопись - она изливает свою жизнь, как шампанское, через ваш видеофон.
Внезапно, когда я пребывала в сладком горячечном сне - очень далеко от себя, от своего тела и как будто в его теле, - он вдруг приподнялся и как-то недоуменно на меня посмотрел. В цветном сиянии свечей лицо его было, чуть ли не искаженным - и заключенным в самом себе. А потом он снова лег на меня, и я почувствовала, как напряглось все его тело, как перед прыжком в глубокую воду. Шелковые волосы забирались мне в глаза, поэтому я закрыла их и стала языком пробовать их на вкус. Я почувствовала, что происходит в нем, безмолвный бешеный сдвиг, сотрясающий его изнутри. Землетрясение плоти. Кричала я, как будто у меня был оргазм. Но мое тело только отражало его наслаждение, оно было одновременно и моим наслаждением. Так я познала то, что он знал уже давно: счастье от радости моего любовника.
Молчание было долгим, я лежала и слушала, как потрескивают свечи на блюдцах. И целовала его волосы, шею, гладила, обнимала его.
Наконец, он снова привстал на локте и посмотрел на меня. Лицо его было тем же - ласковым, нежным, задумчивыми.
- Технически, - сказал он, - это просто невозможно.
- Что-то случилось?
- Конечно, - тихо сказал он, - настоящий мужчина не оставил бы в тебе сомнений. А ты никогда не можешь быть уверена, что это не…
- Притворство? Я уже это слышала. Я знаю, как это бывает, когда ты притворяешься. Совсем не так. Так что сомнений у меня и так нет. Кстати, в прошлом месяце я пропустила контрацептивные уколы.
- Джейн, - сказал он, - я люблю тебя. Я улыбнулась. И сказала:
- Знаю.
Он улегся рядом со мной, и я стала сонно напевать про себя, пока не уснула.
Вот и кончается наша история. Если вы прочитали до этого места. Для кого предназначены эти записи? Этого даже Сильвер не может сказать, хотя он знает, что я пишу. Может быть, это для тех, кто влюбился в машину. И наоборот.
Я пишу песни. Я всегда могла их писать, но не верила в это. Иногда могу и сымпровизировать. У меня хорошо получаются каламбуры.
Иногда я издалека, будто с высоты птичьего полета, вижу себя, как я все это делаю, пою соло и с Сильвером в дуэте, играю перед толпой. Бывает сотни две человек. И меня всегда поражает: вот это - я? Да нет, конечно, не я. Это Джайн. Джайн с ее белыми волосами, талией в двадцать два дюйма, серебряной кожей, павлиновой курткой, плащом из изумрудно-зеленого бархата с полосами фиолетового атласа.
Уже полтора месяца мы прожили в этом чудесном убогом месте.
Вчера шел снег и сегодня сыпал с утра, просто метель, и мы остались дома. Мы занимались любовью и изготовляли домашнее вино. Правда, когда взорвался сахар, едва не разнесло плиту.
Белая кошка приходит к нам в гости и лежит, будто комок теплого снега, посреди латунной кровати, которую мы купили две недели назад. Если по ней поерзать, она издает роскошный скрип - кровать, не кошка. А кошка-то, оказывается, смотрителя. Мы платим ему по частям, и он не ворчит. Он тоже явно влюбился в Сильвера, только этого не знает.
Иногда нам целый день нечего есть, а бывает, мы обедаем в дорогих ресторанах. Когда мы поем, нас не отгоняют от магазинов, порой даже просят петь внутри.
Я уже сто лет не видела Кловиса, Египтию, Хлою. А также мать. Искушение позвонить ей часто бывает очень сильным, но я преодолеваю его. Не нужно мне торжества. Она не знает, где я, но знает, что я победила. Иногда она мне снится, и я просыпаюсь в слезах. Он утешает меня. Я почему-то прошу прощения.
Кое о чем я стараюсь не думать. Когда мне стукнет шестьдесят, он останется таким же, как сейчас. Существует же омоложение - к тому времени мы можем и разбогатеть. Он утверждает, что металл тоже разрушается, и ковыляет по комнате, издавая зловещее бряканье. И комета всегда может упасть на землю. К черту все это.
Развалившийся дом за окном побелел от снега. В комнатах горит свет, озаряя наши лица.
Я люблю его. Он любит меня. Я не хвастаюсь. Я сама едва могу в это поверить. А он верит. Господи, он верит.
И я счастлива.