Человек в черной рясе с капюшоном бесшумно двигался по людной площади Королевской Милости. Миновав Помост для Экзекуции в ее центре, он остановился у Храма Семи Вилний, называемого в народе Домом Гнева, чтобы отыскать глазами нужного ему мужчину, затем вошел в бронзовые двери храма, с изображенным на них тысячеликим кошмаром, бросив на ходу маленький черный камешек в протянутую чашу нищего, и смешался с разноязычной толпой, в то время как традиционные слова попрошайки: «Будьте благословенны, лорд», — обернулись потоком фантастических ругательств, когда тот увидел, что же явилось прибавлением в его чаше. Нищий вынул камень с брезгливым желанием отбросить его немедля прочь, но замешкался, разглядывая черную зеркальную поверхность — такие не встречались возле города Кхороса. В это мгновение внезапный шум отвлек его внимание, он выпустил странный камешек на землю и вернулся к своему занятию, забыв думать о даре и о незнакомце в рясе.

Шем, нищий, шел по безлюдной пустыне. Солнце висело у него над головой, черные камни на поверхности долины раскалились, причиняя боль его мозолистым ступням. Горячий воздух мучительно входил в легкие. Впереди, насколько хватало глаз, не было видно ни одной живой твари, исключая его самого, — ни тени движения, могущего означать ящерицу, ни обычных для пустыни колючих растений.

Вдобавок ко всему, он все же чувствовал на себе неприятный испытующий взгляд, имеющий оттенок вкрадчивого ожидания и злорадства. И мерзость заключалась в том, что Шем не имел ни малейшего желания находиться здесь, его естество отчаянно боролось против принуждения, толкавшего идти по пустынной долине, отчего он горячо молился своим богам.

Шем, нищий, проснулся от собственного крика, прямой как стрела, на провонявшем потом соломенном тюфяке и просидел, не смыкая глаз, до самого утра.

Боаз брился в заведении Ниссана-цирюльника. Темные круги под глазами и измученный взгляд выдавали болезненность лица, с резким контрастом выражающим наемного убийцу.

…С того времени, как Шем рассказал свой сон, меня начали мучить те же кошмары. Но прошлой ночью мне удалось пройти долину, я проснулся возле двух больших неподвижных камней. Поистине, это дьявольское место. Похоже, незаконнорожденный сын Ерлика наложил на меня проклятие!

Ниссан улыбнулся и сказал:

— Всемогущий Боаз убоялся сна! Хотя, — добавил он быстро, увидев гневный взгляд клиента, — подобный сон может напугать каждого. Мой совет: иди в Дом Наслаждения Шайи и наполни себя вином и женщиной. Держу пари, там ты забудешь свой нездоровый сон довольно быстро.

Боаз ухмыльнулся и приподнял ногу.

— Возможно, возможно. Но посмотри сюда.

Его ноги были испещрены порезами, одни начали заживать, другие казались свежими и кровоточили.

Несколькими днями позже Ниссан, цирюльник, стал весьма испуганным человеком. Заметно прихрамывая, он дошел до Площади Королевской Милости, свернул к Храму Анахиты, речной богини, которая покровительствовала его клану, и уединился с приходским священником.

…Итак, я прошел между двух исполинских камней, о которых говорил Боаз, и оказался в долине, очень похожей на первую, если бы не кольцо ограничивающих ее скал. На дальнем конце я увидел полукружье неподвижных камней на подходе к огромному утесу. Монсеньор, вы должны помочь мне. Представьте ваше собственное тело, движущееся помимо вашей воли… и каждую ночь становится все хуже. Не мне бороться со снами. Я не молод, здоровье мое пошатнулось, к тому же это… — сказал он, поднимая изуродованную ожогами и порезами ногу.

Священник в страхе отшатнулся.

— Вне всяких сомнений, это не обычный сон, это дело рук некроманта. Не держит ли этот Боаз за что-нибудь зуб на тебя?

— Нет, монсеньор. Он один из наемников Бартлока, который взимает десятину с заработков нищих, карманных и храмовых воров… — Он замялся в смущении, потом начал снова. — Уже два года Боаз приходит ко мне каждую неделю, чтобы побриться. За это время я не причинил ему иного зла, разве только случайно порезал.

— Подожди здесь, — велел священник. Через минуту он вернулся, держа в руках амулет и палочку. С помощью последней он начертил вокруг цирюльника, беспрерывно взывая к силе Анахиты, и трижды окропил его водой из наконечника. Затем он повязал амулет на шею цирюльника и произнес:

— Возьми и носи, не снимая. Это священный талисман, благословлен самим Первосвященником. На нем выгравированы три магических символа защиты. С ним ты будешь в безопасности. Богиня удовольствуется приношением двадцати зардов.

Ниссан настоял на тридцати; священник безмолвно взирал на это указание, как на воистину великий страх цирюльника, что священнику помешало положить в карман десятью зардами больше, помимо тех пяти, которые он заработал.

Выйдя из храма, Ниссан облегченно вздохнул. Он почувствовал себя настолько обновленным, что остановился у Помоста для Экзекуции поглазеть в толпе зевак на Королевскую Милость.

Когда сон не вернулся, Ниссан принялся возносить хвалу Анахите и ее священникам, наполняя патетическими гимнами уши своих клиентов, и даже не требовал с храма платы за новообращенцев.

Меж тем Шамаш, священник, не ликовал. На четвертый день, будучи, во внезапном и небывалом порыве религиозности, он решил, что Богиня прокляла его за присвоение тех десяти зардов и вознамерился исповедаться у Гудеи, главного служителя культа.

Шамаш вошел в роскошные покои Гудеи, тот поднял глаза от стола, вырезанного из монолитного куска малахита и сказал скучным голосом:

— Мне сказали, что ты хочешь исповедаться в грехе. Согрешил ли ты против Богини?

— Да.

— Каким образом?

— Я утаил от казны десять зардов, полученные сверх положенной платы. Богиня разгневалась на меня…

— Довольно. Проклятие положено между тобой и Богами. Верни двадцать зардов Храму, ищи мира с Богами и сними проклятие у священников Дома Гнева.

— Повинуюсь, Отец мой.

С внутренним трепетом Шамаш приблизился к Храму Семи Вилний, который в народе называли Домом Гнева. Он всегда недолюбливал это место из-за толпы нищих, окружавших храм, словно мухи, прекрасно понимая, что тот, кто идет обрести мир с властителями божественного гнева, будет щедрее обычного, надеясь смягчить милостыней ярость богов.

Проявив уважение к чину священника Анахиты, Шамаша не заставили ждать, а сразу провели на заднюю половину поразмышлять о грехе перед внушающими страх лицами Вилний, чьи гигантские статуи возвышались над алтарем в ужасающем блеске — каждая имела по восемь рук, в которых держала кнуты, мечи, ножи, стрелы бубонной чумы, отрубленные головы и орудия пыток. За спинами богинь виднелись сложенные крылья нетопырей. Одна из голов принадлежала тигру, другая — орлу, грифу, собаке, медведю, коршуну, дракону.

Спустя надлежащее время, Шамаша препроводили в крохотную келью, где ждал один из семи священников храма.

— Не часто священник жалует к нам, чтобы снять проклятие Вилний со своих плеч, — сказал и мрачно улыбнулся хозяин кельи. — Против какого бога согрешили и не пытались ли предпринять какие-нибудь действия?

Шамаш объяснил суть своего проступка и рассказал о возмещении, которое сделал.

— Так, хорошо. Теперь опишите проклятие.

— Это сон… — начал Шамаш, живописуя с сильным чувством. — Мне трудно передать страх, который я испытывал в полукружье неподвижных камней. Но я знаю, что если не избавлюсь от проклятия, то войду в пещеру в скале и уже никогда не вернусь оттуда. Монсеньор, мне неведомо, кто обитает в пещере, но это исчадие дьявола и ужаса.

— Так. Надеюсь в будущем вы остережетесь обкрадывать богов. Они пекутся о своей собственности. Подойдите к прислужнику у жертвенника нечистой силе и предложите ему вену правой руки, после этого наполните кубок кровью, сожгите ее, смешав с ладаном перед ликами Вилний. Потом вы свершите приношение храму в размере двадцати зардов. Проклятие исчезнет, когда сгорит кровь.

Той ночью Шамаш, священник, спал сном младенца, и впоследствии слыл самым благочестивым человеком — в течение целого месяца.

Задок, Священник Детей Гнева, шел по земле огня. Его подошвы обжигали черные камни, нежные пятки были изрезаны, отчего он оставлял за собой кровавые следы. Тяжелые удары солнца, висевшего над его головой, казались нескончаемой пыткой. Он шел так целую вечность.

Спустя каждый шаг, Задок пытался остановиться, повернуться и бежать прочь. Но его тело влекла иная, не подвластная ему сила. Всей кожей он ощущал присутствие злорадствующего невидимого наблюдателя, и что самое худшее — он чувствовал его голод.

Когда Задок достиг гряды неподвижных камней, неумолимо притянутый к квадрату, зияющему в скале, словно пелена упала с его глаз. Он увидел, что каждый камень имел отвратительные богохульные очертания, почти человеческие контуры, но черные и сверкающие, как куски обсидиана, с отвислыми ушами, острыми, выпирающими изо ртов клыками, рваными когтями на руках, которые доходили у них до коленей, и лишенными волос хвостами, являвшимися продолжением их тел. Он слышал непристойное хихиканье и музыку, какую некоторые из них играли на продолговатых флейтах, вырезанных из человеческих бедренных костей.

Когда Задок с трудом оторвал взгляд от этого отвратительного зрелища, он увидел перед собой не скалу, а огромный дворец, старый… старый, покрытый изображениями множества неописуемых существ тысяч различных форм, что двигались в бесконечной процессии, поклонялись неведомым богам, танцевали и… пожирали.

Он сделал шаг… другой… и оказался в громадных воротах. Задок испытывал на себе взгляды тысяч невидимых глаз, улавливал скольжение, шорохи и вздохи, и в какой-то момент шипящий голос, который заставил его на миг замереть у изображений неких ящероподобных существ, вьющихся по фасаду замка.

Шаг за шагом Задок шел вглубь черного коридора по направлению к массивным бронзовым дверям, за которыми было… — что? — Он знал лишь, что оно было хозяином мира, и предпочел бы послужить людоедским склонностям существ, которых уже видел, прежде чем войти в эти двери.

Задок, священник, проснулся, на его душераздирающие, полные ужаса крики со всех сторон сбежались храмовые служки. Он выпил вина из кувшина, что стоял рядом с постелью, и с нескрываемым отвращением взглянул на выверенные пентаграммы, начерченные на полу серебром, кровью и мукой, смолотой из зерен священных злаков, растущих на полях Матери Хлеба; на свечи красные, черные и зеленые; курильницы, испускающие струйки фимиама; на Имена и Знаки; Печати Семерых, чьим слугой он являлся; на Четыре Великих Печати Защиты; — и долго ругался, витиевато ругался.

Почтенный Задок был выше чином простого священника — он был колдуном, сведущим во всех областях знания; однако любая защита, которую он мог изобрести, любая попытка разрушить проклятие, оказались бессильны. Его власть послужила ему лишь для того, чтобы получить намек на тайну, сокрытую для других, не не столь одаренных. Он понял, когда пристально вглядывался в бесполезные теперь орудия своего ремесла, что остается лишь один путь для спасения…

В тот день немало людей приходило к священнику Задоку. Каждому он пытался рассказать свой сон в надежде, что ночные кошмары и их гибельность отойдут от него. Но язык оказывался словно заключенным во рту, когда Задок приближался к сути…

На следующий день, священник встретил Пороса, лавочника, богатейшего человека из Кхороса, частого посетителя Дома Гнева. Порос поразился состоянию Задока, едва передвигавшего ноги, что неуместно для человека, проживающего в стенах храма; его лицо и руки, обожженные докрасна солнцем.

— Что ты желаешь, сын мой? — устало произнес священник. — Снова грех из-за твоей жены, которую ты медленно свел в могилу, застав ее с любовником?

— Нет, — потупился Порос. — Многие грешат этим. Сейчас меня волнует другое.

— Тогда тот, кого, будучи молодым, ты оставил умирать в пустыне, хотя он спас тебя от грабителей в Залите?

— Да, священник. Больше того. Я боюсь. Счастье слишком долго улыбалось мне. Не прошло и месяца, как я бросил в пустыне рубин, лучший камень из моей коллекции, чтобы разрушить цепь зла и восстановить равновесие. И вот прошлой ночью он вернулся ко мне в брюхе дикого козла, которого я велел слугам зажарить к ужину.

— Воистину, Боги не терпят насмешек и не покупаются на дешевые трюки. — Язык священника молол помимо воли. — Чему быть, того не миновать, — усмехнулся он и выложил опешившему лавочнику все четыре своих кошмарных сна. Того словно парализовало. Он сидел не в силах шевелиться, а священник закончил рассказ и вышел вон, и никогда больше Задока не тревожили страшные сны.

Меж тем, существует крайняя необходимость рассказать о состоянии Пороса, лавочника, по прошествии нескольких дней.

В глубине своего сердца Порос не был плохим человеком. Правда, он отравил и ограбил того, кто спас его от грабителей в погребке Залита; он оставил жертву умирать в пустыне от жажды, причем процедура смерти ускорялась присутствием грифов, всегда готовых помочь и не склонных ждать всех признаков конца, чтобы начать свой ужин.

Однако Порос похитил драгоценные камни, какие отравленный нес, чтобы добиться руки прекрасной Барайилы — он должен был быть богатым в действительности, очень богатым человеком — так решил ее отец. Он смог убедить себя, к тому же он был влюблен, а разве не все вещи забываются в страданиях любви? И самое главное — кто, если не первая красавица Кхороса, а, следовательно, и всего мира была достойна стать его женой.

Правда, Порос убил и прекрасную Барайилу, медленно, со множеством мучений, так что она взмолилась о смерти задолго до того, как приняла ее. Но разве не смерть, которую он дал ей в итоге, есть самый великодушный акт милости? — После всех измен Барайилы. — Итак, она умерла в страданиях за ту боль, какую причиняла Поросу, в муках, не став самым прекрасным бриллиантом в его сокровищнице. Это Порос начал понимать только теперь.

Порос знал, что любим своими рабами — их никогда не били; раб в синяках не достоин называться его собственностью. Он заботился о том, чтобы каждый достиг совершенства. Холостой, к примеру, юноша Нэт был кастрирован, чтобы не утратить совершенства голоса, столь высокого и благозвучного. Случалось, правда, что рабы не оправдывали его ожиданий по причине упрямства, тяги к скандалам или внешнего уродства — такие рабы продавались нередко тем, кто использовал их для работы на рудниках. Порос хорошо обращался со своим имуществом до тех пор, пока оно не вызывало его недовольства…

Между тем, Порос обнаружил одну специфическую особенность — как ни старался, он не мог никому описать свои сны. Но старайся Порос еще больше, он сказал бы лишь то, что они были ужасными.

В отчаянии он послал слугу в некий дом, располагавшийся в не очень почтенной части города, и тот привел к нему потрепанную фигуру Назикханда, колдуна. В стремительном потоке слов Порос выплеснул на колдуна рассказ, полный горечи и страха, но его речь то и дело прерывалась, когда он приближался к сути.

— Для меня происшедшее очевидно, Порос. Это не случайное явление. Сон послан тебе каким-то врагом, чародеем большой силы. Рано или поздно тебя ожидает смерть, или нечто большее, чем смерть, если его сила не будет сломлена.

Лавочник затрясся.

— Я знаю это довольно хорошо. Но можно ли что-то сделать?

— Вероятно. Для начала я должен найти первопричину. Но расходы будут большими — настолько большими, насколько велика опасность, которая тебе угрожает. Ты ведь знаешь, что я не умирающий с голода уличный колдун, чтобы разменивать мой талант ради нескольких медяков. Да и твое дело для меня небезопасно. А если мне и нравится гулять со сводниками больше, чем с принцами, и носить лохмотья вместо бархата, то запомни, это только моя забота.

— Я заплачу. Скажи моему дворецкому, пусть он даст тебе все, что ты захочешь. Вот, — добавил он, снимая перстень с пальца, — дай ему это. И ответь теперь, как я могу быть спасен?

— Я уже говорил, что должен найти истоки сна и отправить его по пути, по которому он шествовал, пока не вернется к тому, кто его послал. Тогда, если я найду силы сделать так много, он испытает судьбу, которую предназначал тебе. Я начну с Задока, священника Храма Семи Вилний.

В действительности, Назикхард начал с получения весьма кругленькой суммы в золоте и драгоценных камнях от дворецкого богача Пороса.

Это было работой последующих дней и ночей восстановить движение сна от Задока к Шамашу, найти Шамаша в доме терпимости, провести сон от него к Ниссану, от Ниссана к Боазу и от последнего к Шему. Немало часов было потрачено на поиски Шема, который отсутствовал на своем месте у дверей Храма Семи Вилний, в простонародье Дома Гнева, с тех пор, как имел непредвиденную стычку с Боазом и его кинжалом.

Узнав, что если он хочет найти Шема, его надо искать не на квартире Езы, его бывшей хозяйки, а в доме Мркала, называемом Домом Смерти, Назикхард вернулся к себе в логово и свершил ряд заклинаний, направленных на вызывание духов умерших. Вскоре он был вознагражден тонким, подобным свирели голосом того, кто когда-то был Шемом, нищим.

Долгой была борьба, но, наконец, ему удалось заставить того, кто когда-то звался Шемом, войти в маленькую бутылку и скрепить ее печатью, не доступной для мертвого, ибо это была печать Жизни. Прихватив с собой бутылку, он направился в дом богача Пороса, чтобы передать сон плененному духу и через него тому, кто наложил проклятие на нищего.

Приблизившись к дому Пороса, Назикхард увидел распахнутые, никем не охраняемые двери; войдя внутрь, он обнаружил полы, заваленные дорогими товарами, и предположил, что рабы разбежались, предварительно разграбив дом.

Наконец Назикхард достиг комнаты Пороса, втуне страшась того, что найдет за дверью. Случилось то, чего он опасался, ибо там, распластавшись на постели, лежало сочащееся кровью, обезглавленное тело, и каждая его косточка была расщеплена до костного мозга.

Назикхард печально покачал головой, выпуская того, кто был в бутылке, и отправился домой, попутно прихватив несколько ценных вещичек с разгромленных прилавков в лавке богача Пороса.

Человек, завернутый в плащ в укромном углу таверны в Залите, улыбнулся.