Осмотрел царя здесь же, в Престольной палате, он вызвал колокольчиком постельничего, с его помощью разоблачился и лег на лавку. Худое от истощающего недуга тело смотрелось жалко, каждая косточка выпирает через бледную тонкую кожу, казалось, душа в нем держится едва-едва, дунь посильней и она улетит в небеса. Тем контрастнее на фоне немощной оболочки чувствуется сильный дух юного правителя, его желание жить вопреки уготовленной судьбой несчастной доли. Осмотр провел тщательно, как состояния и тонуса организма в целом, так и каждого составного его элемента, органов и систем. Первоначальный диагноз подтвердился, к нему еще добавился букет других хворей, легче перечислить, что еще осталось здоровым. Поражаюсь, как можно в таком состоянии вести государственную службу, часами сидеть на троне, исполнять какие-либо обязанности, при том терпеть боль и муки. У меня все больше зреет симпатия и сочувствие к Федору, ежедневно совершающему душевный подвиг, не сдающемуся все разрастающемуся недугу, желание помочь ему без какой-либо корысти.

На лечение царя у меня ушло три дня сеансами по два часа. В первый день провел общеукрепляющие процедуры, внутренних ресурсов истощенного организма просто не хватило бы на восстановление многочисленных поврежденных органов. Второй и третий день последовательно, одно за другим, залечивал пострадавшие структуры и связи, ткани и системы, но внести необходимые изменения на генном уровне не смог, наследственные пороки остались. К концу курса состояние пациента разительно улучшилось, приблизилось к нормальному для здорового организма, осталось только ждать, когда он наберется сил. Но уже сейчас Федор мог спокойно вести государеву службу без прежних мучений, радоваться вновь подаренной жизни. Юный самодержец не скрывал чувств от меня, не было границы его довольства и блаженства, так и светился счастьем, не раз благодарил меня и господа за ниспосланную благодать.

Вынужден был огорчить Федора вестью, что у него осталась унаследованная предрасположенность к недугу, возможно новое обострение, придется время от времени повторять курс лечения, да и детям передастся эта беда. Грусть на мгновение вернулась на разом сосредоточившееся лицо монарха, он задумался, но после высказался, у него будет время для осмысления подобной заботы, а пока надо жить и трудиться, насколько хватит подаренного здоровья. Несмотря на мои заверения в бескорыстности деяния, царь здесь же одарил меня златым перстнем, снятым со своей руки, достал из ларца драгоценные украшения с каменьями, вручил их мне, а потом добавил:

- Иван Лукьянович, моя благодарность не в сей позолоте и каменьях, а в душе. Пока буду жив, я в вечном долгу перед тобой, да и образом жизни мы сроднились. Ты мне как брат, твои хлопоты и заботы теперь станут моими, надеюсь и на твою помощь в службе нашей общей стране.

Ответил государю словами признательности и заверениями во всемерном содействии, на том мы простились, довольные друг другом. У меня объявился покровитель на самом высоком уровне, выше некуда, в таком стечении вижу волю Господа, кому я служу по мере своих возможностей.

Через три дня по зову царя прибыл к нему в Кремль, вновь в Престольную палату, он в присутствии ближних бояр собственноручно вручил мне грамоту о принятии Запорожского воинства на службу, а после другую, о пожаловании меня государевым воеводой, окольничим и ближником государя. Практически он уравнял меня по чину с царским наместником в Малороссии, князем Василием Голицыным, назначенным взамен Ромодановского, кстати, в прежней истории, одним из фаворитов Софьи Алексеевны. Даже более того, как ближник, я получил право прямого обращения к государю, минуя своих номинальных руководителей, наместника и начальника Посольского приказа. Такое возвышение вряд ли оставило в покое других бояр, чувствую их удивление непонятному интересу государя к малоизвестному мужу из дальней окраины, зависть и недовольство, хотя внешне никто не высказал этих чувств. Напротив, после речи Федора они с видимым радушием присоединились к поздравлениям, пожелали вести дружбу с новым ближником царя.

В связи с новым назначением и прямой просьбой-приказом царя мне пришлось задержаться в Москве еще на две недели, участвовать в заседании Боярской думы, советах царя со своими ближними боярами, вести долгие беседы с самодержцем по разным вопросам. В первое время я старался не привлекать внимание окружающих, хотя это оказалось невозможным, новое лицо в окружении царя вызвало всеобщий интерес. Бояре и другие чины сами подходили ко мне, затевали витиеватые разговоры, пытались всякими путями выяснить подноготную обо мне. Сам я поддерживал принятый тон, отвечал обходительностью и увертками на попытки дворцовых групп привлечь меня в свой лагерь, сторонников Милославских и Нарышкиных. Мне только не хватало участвовать в их интригах и взаимных кознях, приведших в прежней истории к бунтам и смуте, вряд ли сейчас обстоит иначе.

Позже мне пришлось выступать на советах ближних бояр по прямому указу государя, спрашивающего мое мнение по разным вопросам. В том случае, когда я затруднялся с ответом, не до конца знал ситуацию по ним, прямо признавался в своем неведении, чем расположил к себе других мужей и монарха, в большей части давал развернутые, с пояснениями и доводами, советы, какие-то выводы и предложения. После таких совещаний ко мне уже обращались сами бояре, спрашивали моего суждения по интересующим их делам и планам, постепенно завоевывал у них авторитет. Когда пришло мне время уезжать из первопрестольной, бояре при прощании звали навестить их в следующий приезд, не терять связи с ними. С царем я простился тепло, пообещал на следующий год непременно приехать к нему, оговорить новые дела, да и проверить здоровье моего подопечного, сейчас не дающего повода для тревоги. За минувшее после лечения время Федор окреп, даже стал набирать вес, поправляться, лицо порозовело, с него ушло измождение.

В конце июля, после месячного пребывания в столице, отправились в обратный путь, вначале в Киев к Голицыну, согласовывать с наместником дальнейшее наше взаимодействие, размещение казачьих полков, а потом домой. После Калуги и Брянска свернули к Новгород-Северскому, здесь встретился с воеводой северского края, обсудил общие дела, возможные совместные планы, дальше направились в Чернигов с подобным визитом к воеводе черниговщины. В Киеве наша первая встреча с наместником стала несколько напряженной, он не мог сразу принять изменившуюся картину отношений со своенравной Сечью даже после предъявления ему царской грамоты. Но позже, после непростых переговоров и моих пояснений, наше общение пошло более конструктивно, сумели решить все основные вопросы. Еще день задержался здесь, занимался текущими делами и встречами с воинскими начальниками, только потом выехали к себе.

Прибыли в Сечь в первых числах сентября, три дня побыл дома в кругу все увеличивающейся семьи. Катя и Настя опять родили во время моего отъезда, причем вновь вместе, почти одновременно, вот так у них заведено, уже по третьему разу. После, на срочно созванном кругу, рассказал казакам о поездке в Москву, приеме государем, зачитал грамоту о службе казачьего воинства, объявил об условиях ее несения, правах и обязанностях, формировании казачьих полков. Казаки восприняли вести спокойно, без особого восторга, но и без возмущения и недовольства. Часть противников нового порядка, самых ярых, ушла из Сечи на Правобережье и Дон, остальные смирились. К нам даже напросились казаки с другого берега, захотели устроенной жизни в моем воинстве. Сейчас на Правобережье неспокойно, волнения среди казаков, несогласных с правлением гетмана Самойловича, но и к Гоголю, под руку Речи Посполитой, тоже не хотят. Принял всех прибывших, нам лишние руки не помеха, но предупредил их о строгом пресечении прежних вольностей, грабежей и насилия.

По царской грамоте наши курени переводились в 15 полков, каждый численностью 500 бойцов, в военное время и походах доводились до 1000. В Сечи и Запорожье на постоянном базировании оставались семь из них для несения дозорной службы от Днепра до Оскола по рубежу Дикого поля, дальше уже зона Донского войска. Остальные полки направлялись в Правобережье и Подолию для охраны западных границ с Османской империей и Речью Посполитой по левому берегу Буга. При объявлении войны и всеобщей мобилизации мы выставляли еще пять полков из запасников, семейных и зимовых казаков призывного возраста, до 45 лет. В другое время они проходили раз в три года месячные сборы летом, в перерыве между посевной и уборочной страдой. В боевых условиях казачьи полки сводились в корпуса и армии с собственными задачами и командованием, оперативным их подчинением командующему всеми войсками в Малороссии.

На формирование полков, их оснащение и отправку к местам дислокации ушел весь сентябрь, к Покрову в Сечи остались только три полка, два строевых и учебный, подготовку джур к ратной службе оставили здесь. Наверное, впервые в истории запорожского оплота встречали праздник в таком урезанном составе воинства. Но народу было ненамного меньше, приехали ветераны, казаки из Правобережья, Подолии, Чигорина, Слобожанщины, а также приглашенные мной гости, командиры русских полков, воеводы и старшие гарнизонов из черниговщины, брянщины, орловщины, северской земли, атаман и старшина Войска Донского. Оказали мне и запорожскому казачеству уважение наместник, князь Голицын, и гетман Самойлович, ответили на мое обращение и приехали со своим окружением. Гетман Гоголь сам не прибыл, но отправил представительное посольство во главе со старшиной.

Нынешнее празднование особое, по сути начинается новая жизнь запорожского воинства, на службе Русскому государству, без прежней вольницы с походами и грабежами. Это понимают все казаки и гости, сомнения и брожения с выбором дальнейшего пути остались позади, теперь нужно неуклонно и продуманно идти по ней. Для придания значимости и торжественности происшедших событий я со своими помощниками расстарался с праздничной церемонией, мы ввели новые ритуалы и обряды, разнообразили развлекательную программу, состязательные зрелища. По моей просьбе после службы в храме священники совершили крестный ход вокруг божьей обители и майдана, настоятель храма благословил казачество на новый подвиг во славу русского царства.

Я начал речь перед многотысячным кругом слушателей словами:

- Братья-казаки, дорогие гости! Казацкое воинство своими подвигами и самоотверженным ратным трудом заслужило немалую славу. Издавна наши деды и родители обороняли мирный люд от напастей и набегов ворогов, в сражениях и походах били неприятеля не щадя живота своего. Мы продолжаем славные деяния предков в союзе со своими братьями, русичами. Вместе, плечом к плечу, бьем супостатов, идущих на нас войной, татей, убивающих детей и стариков, угоняющих в полон наших сестер и дочерей. И пусть дружба между нами будет вечной, общая служба против единого врага сплотит нас, станет оплотом неприступности и процветания родной земли. Слушайте же песнь о казацкой доле и славе, пусть слова ее станут залогом нашей чести на службе государю!

Я со специально подготовленной группой казаков с хорошим слухом и мощными голосами пропел известную позже песню, немного изменив ее, теперь ставшей нашим гимном:

Наливаймо, браття, кришталев╕ чаш╕,

Щоб шабл╕ не брали, щоб кул╕ минали

Гол╕воньки наш╕!

Щоби земля-мати не плакала,

Щоби наша слава, козацькая слава,

Пов╕к не пропала.

А козацька слава кров╕ю полита,

Рубана мечами, с╕чена шаблями,

Ще й сльозами вмита.

В дружб╕ з Русью

Примножимо честь свою

В╕рною службою та в╕двагою.

Наливаймо, браття, поки ╓ще сили,

Поки до походу, поки до сх╕д сонця

Сурми не сурмили.

Проникновенные слова песни, мощные и суровые голоса исполнителей захватили всех, еще минуту стояла полная тишина, пока ее не разорвал громкий крик из казацкого строя:

- Слава казацкому воинству!

Круг очнулся от наваждения только что услышанной песни, единым дыханием трехкратно повторил: - Слава! Слава! Слава!

Позже, когда унялась волна всеобщей гордости за свое братство, продолжил:

- Так поклянемся же, братья, что будем достойно нести честь нашего товарищества верным служением своему долгу, не опорочим недостойными деяниями и изменой. Свидетелем нашей клятвы станет Господь, нарушившим ее ждет божье проклятие и казнь товарищей. Клянемся!

- Клянемся! - прокатилось по всему строю круга, за сечевыми казаками повторили и другие, общность порыва души объединила всех, на их торжественных лицах светилась радость и гордость за причастность к проводимому таинству клятвы.

После меня выступили старшины, старые казаки, гости, в завершении торжества еще раз, уже с подпевом всего круга, повторили свой гимн, прошли парадным строем по майдану полки. Пришло время утех и зрелищ, в них участвовали казаки и гости, приглашенные скоморохи и певцы, с ярмаркой, плясками и песнями в разнообразных конкурсах. В состязаниях показывали свою удаль и воинское мастерство юные джуры и матерые бойцы как в прежних упражнениях со стрельбой, конной выездкой и единоборствах, так и новых, перетягивании каната, борьбе на бревне и на руках (армрестлинге), даже пробовали гонять мяч по полю в подобии будущего футбола. Веселье и смех не затихали до самого вечера, увлекшиеся игроки и борцы не следили за временем, да и призы победителям мы приготовили многочисленные и богатые. Праздник удался даже лучше, чем мы ожидали, гости и казаки нахваливали ведущих развлекательные программы, просили в будущем обязательно провести их еще.

За воинскими хлопотами не упускал из вида заселение наших земель работными людьми, развитие ремесел, освоении земель. Поток переселенцев к нам нарастал, к ним добавились охочие из дальних краев, Молдавии, Галиции, Буковины, а также беглые крепостные из русских воеводств. Мы с государем условились, что я принимаю их с условием выплаты откупной по твердо установленному тарифу приказным чинам, иметь дело с каждым помещиком мне не придется. За минувший год население на запорожской земле увеличилось на треть, по переписи, проведенной сечевой канцелярией весной этого года, составило свыше ста тысяч живых душ, от мала до велика, из них казаков с их семьями 60 тысяч. Мне же нужно вдвое больше для полного заселения, так что велел помощникам, ведающим набором, продолжить свои усилия. Первые вложения уже стали окупаться в виде налогов, пошлин, снабжением нужным нам товаром по приемлемым ценам, мы направляли полученные доходы на расширение новых производств, привлечение мастеров с ближних и дальних краев.

На Рождество взял себе месячный отпуск, немного устал от многих хлопот по службе, да и дело к тому времени в основном наладилось как в хозяйственной части, так и с полками, обустроившимся на рубежах. Не раз по осени объезжал места их дислокаций, следил за их размещением, довольствием, вел разговоры с казаками по их нуждам, местными чинами, решал текущие проблемы с наместником и его распорядителями. Ка и в любом новом деле хватало накладок, недочетов, да и казаки нередко грешили прошлыми замашками в отношениях с местным людом. По царской грамоте задержанных буянов и бузотеров местные службы передавали казацким командирам, те же совершали скорый суд, не щадя своих, постепенно мнение окружающих о казаках стало меняться к лучшему, меньше стало жалоб на моих бойцов.

Уже привычно устроил елку с хороводом, подарками, прокатил малышню на санях, старшие снисходительно отказались, уже совсем большие. Самый старший, Андрей, уже вылетел из родного гнезда, проходит службу в одном из полков на Правобережье, следующая, Даша, заневестилась, ей уже исполнилось 17 лет. Вся в маму, Марию, такая же статная и красивая, парубки за ней ходят табуном. Максим, старший сын Аксиньи, 16-ти лет, в Сечи проходит курс юного джуры, сейчас он с нами, на праздник командир дал увольнительную домой. Остальным малышам детские забавы в радость, увлечены играми до забвения, только щеки горят на морозе. Время коснулось и моих жен, младшие стали дороднее, особенно Катя, располнела после рождения пятого ребенка. Сейчас мало что напоминает в ней прежнюю заводилу, на коня уже не садится, да и ходит степенно, неторопливо, но с делами справляется споро. Только Аксинья своей статью сходна с юной девой, легка в движениях, в постели тоже самая заводная.

Возобновил прием увечных и трудных больных, с другими справляется Мария, она уже признанный среди страждущих лекарь. Рука у нее легкая, ласковая, больные так и тянутся к ней, особенно дети, да и познаний и опыта у нее достаточно. Сам я из-за загруженности сечевыми заботами лечу урывками, в свободное время, иной раз моего приема ожидают неделями, но самые нуждающиеся готовы терпеть сколько угодно, пока дойдет черед к ним. Дает знать приобретенный опыт, да и богом данные способности растут, лечу уже многое из того, от чего ранее отказывал, особенно связанные с повреждением, даже разрушением нервной системы и острые сердечные болезни. Так в лекарских трудах, заботах по хозяйству, общении с детьми и женами провел отведенный самому себе отпуск, пора возвращаться к делам сечевым, много планов и задумок у меня на этот, 1681 год.

Объехал и осмотрел новые поселения, появившиеся в степи за последний год, их для переселенцев выстроили осевшие на наших землях строительные бригады и артели. Они возводили не только жилые хаты, но и мастерские, кузни, печи, другие производственные сооружения по заказу и под руководством мастеров-новосельцев. Расходы на их строительство приняла на себя Сечь, контролировали специально назначенные мной помощники по строительным и производственным работам - генеральные будивельник и майстеровий, ввел в штат сечевого руководства эти должности. Запорожская степь на глазах преображалась, переселенцы осваивали ранее безлюдные просторы, их поселки и хутора все дальше уходили на юг и восток. Проехал со своими помощниками до самого Дона, побыл на наших шахтах в Лисичанске, заехал к своему донскому коллеге, Фролу Минаеву. С ним и его старшиной пообщались на службе и корчме, приняли не одну чарку горилки, в доброй компании не грех и выпить.

После возвращения из поездки плотно взялся за продумывание усовершенствования ремесленного производства, промышленного освоения новых изделий, простейших механизмов, перехода от кустарных мастерских к более оснащенным и сложным предприятиям. Можно сказать, решил заняться прогрессорством, исходя из урывков знаний из своей памяти и существующих сейчас возможностей. Начальная, самая минимальная техническая база создана привлеченными ремесленниками, начато собственное производство многих нужных предметов и изделий. Большую часть потребности в них закрываем собственными силами, даже что-то вывозим в другие края, тот же металл и изделия из него. Но всего этого недостаточно, объемы их, да и ассортимент ограничены слабой производственной базой нынешнего времени, думаю, что в моих силах внести здесь серьезные новшества.

Пришлось буквально изобретать велосипед, вернее, его прообраз - самокат, но начинать все же с основ, от простейшего точильного и режущего станка с ручным, а после механическим приводом, тисков, слесарных инструментов, пресса, штампов. Параллельно с проработкой чертежей изделий готовил их производство, в начале весны собрал в будущем экспериментальном заводе мастеров посметливей, озадачил их перспективой нового дела, показал первые наброски прорабатываемых изделий. Они проявили немалый интерес к новинкам, не откладывая в долгий ящик перенесли в специально выстроенное производственное здание свои приспособления и инструмент, подготовили необходимые материалы и оснастку. Как только я передал им с разъяснениями чертежи станков и принадлежностей, принялись ломать голову с их изготовлением.

Первый блин выпал комом, проблемы в новом производстве начинались с элементарного, меры измерения. Я привычно для себя отмерял метрами и миллиметрами, а они для нынешних мастеров оказались совершенно не представляемыми, не осязаемыми. Им сподручнее мерить вершками, локтями или аршинами, которые вживую можно проверить своими руками и шагами, пришлось помучиться, пока убедил их перейти на новую меру. К тому же я переоценил возможности нынешней технологической оснастки, мастера не могли добиться требуемой точности обработки и чистоты поверхности, детали просто не вкладывались или собирались с недопустимыми зазорами, пришлось все переделывать и упрощать до предела. И так с каждым изделием и деталью, не раз меняя и бракуя, пока не стало получаться хоть-что-то приемлемое. Первые рабочие образцы станков и другого технологического оборудования появились только к осени, когда я после военной кампании пребывал в Москве на приеме у государя.

В конце мая пришла от наместника весть, что Ян Собеский, король Речи Посполитой, после замирения с Османской империей собирается идти войной на нас, отвоевывать Подолию и все Правобережье до самого Киева. Голицын дал указ мне отправить все наличные полки в на границу с неприятелем, заменить их запасными. В начале июня я с полками южных рубежей и дополнительным формированием для западных частей отправился скорым маршем в Подолию, оставил за себя в Сечи Крыловского. За две недели мы дошли к месту назначения, едва только укомплектовали пополнением все полки, организовали отдельную казачью армию с двумя корпусами, как враг, собравший свое 75-тысячное войско у наших рубежей, перешел в наступление. Наши силы немного уступают по численности, всего 70-тысяч, считая и казачью армию Сечи в 15-тысяч бойцов. Как и прошлой кампании с Османской империей уговорился с наместником, назначенным царем командующим всеми войсками, что мы будем действовать автономно, пойдем рейдом по тылам неприятеля.

Стремительным ударом всей армией мы прорвали строй вражеской пехоты, залповым огнем драгунов отбили атаку "летучих" гусар и рейтаров, а затем ушли в отрыв в глубину занимаемой неприятелем территории на два десятка верст. Здесь после краткой стоянки и разведки тыловых баз отправил двумя крылами корпуса с задачей уничтожения складов, обозов, тыловых частей, сам с центральной группой из семи полков развернулся к линии фронта, напал с тыла на наступающее войско противника. Командирам полков строго предписал не вступать в затяжные бои, наносить молниеносные удары и тут же отступать, а потом бить огнем увлекшуюся погоней вражескую конницу. Вот такой тактикой мы принялись изводить коронное войско, не давая ему покоя ни днем, ни ночью своими атаками и диверсиями. После двухмесячных сражений на фронте и в тылу враг, дошедший до Умани, стал отступать, вынужденный как потерями в живой силе, так и перебоями в снабжении боеприпасами и провиантом.