Весна 982 года выдалась ранней. Последний месяц зимы против своего названия — лютень, сильными морозами не стращал, а уже в середине марта пришло тепло, на реках начался ледоход. Каждый погожий день новгородское воинство проводило в учениях — вои в лагерях под присмотром опытных бойцов, дружина и полк — на поле. Варяжко предпринял все возможное, чтобы лучшим образом подготовить ратных людей к близкой войне. В прошедшие три месяца своей службы тысяцким денно и нощно следил за боевой выучкой в регулярных частях, результаты сказались на весенних смотрах. Воины проявили намного лучшее мастерство и слаженность, особенно в дружине, понемногу приближались к тому уровню, что позволил бы справиться с сильным врагом.

По настоянию Варяжко город выдал средства на обзаведение конями из Поморья, позволив тем самым перевести большую часть дружины в конницу. Первый успешный опыт ее применения в прошлом году против варягов убедил совет старейшин и посадника пойти на немалые расходы. Да и они сами понимали, что прежним путем не одолеть многочисленное войско, которое приведет князь против вольных земель, положились на юного воителя, уже не раз бившего далеко не слабого противника. А в том, что Владимир придет с войной — ни у кого из мужей города сомнений не оставалось. Хотя тот не посылал гонца с вестью "Иду на вы", как поступал прежде отец его — Святослав, выступая в поход, но тому находилось не одно свидетельство.

Кроме ставшей всем известной грамоты князя главе заговорщиков с прямым, без околичностей, намерением прийти с войной, тот предпринял другие меры, ясно говорящих о его враждебности. Против принятого между ним и Новгородом уговора предписал принять часть его дружины под предлогом охраны княжеского представительства. Мало того, наказал отправить весной вдвое больше войска от города якобы для похода на вятичей. О том говорилось в грамоте, которую передал совету его наместник в начале зимы, едва ли не сразу после раскрытия заговора. На требование главы города объяснить умысел князя в сношении с заговорщиками, боярин Радислав усмехнулся и ответил без какого-либо вежества: — Не вам учинять спрос с Великого князя. Будет на то его воля — от вас мокрого места не останется.

И слова и тон, с которым высказался княжеский представитель, без обиняков говорили многоопытному Росславу — Владимир более не считается с Новгородом, готов подмять вольный город под себя. О том и его новых указах рассказал старейшинам и другим важным мужам на спешно созванном совете. Ни у кого из собравшихся не оставалось иллюзий о каком-либо мире с князем, речь пошла о тех мерах, которые нужно принять до начала войны. Исполнять княжеские указы не посчитали нужным — они явно шли против города. Пускать врага под бок, тем более отдавать своих воев на заклание — а в том, что Владимир перебьет их, получив в свое распоряжение, не сомневались, — на такое не мог согласиться даже ребенок. Наглость князя переполнила чашу терпения мужей, даже самый мирный из них ратовал против какого-либо сговора с ним.

Для вящей поддержки земель оповестили Верховный совет, а также послали гонцов по городам и весям с грамотой новгородского совета о созыве вече всей Северной земли. На нем известили собравшихся со всех краев мужей о происшедших в Новгороде событиях, враждебном намерении князя и его последних указах. В большинстве они поддержали решение Новгорода не посылать воев Владимиру и готовиться к войне. Единственными, кто уклонился дать прямой ответ, оказались смоляне. Уже тем самым они дали повод подозревать их в каких-то сношениях с князем, возможном присоединении к нему в случае войны. Но вслух о том никто не высказался, только поставили зарубку на будущее — держаться с ними востро, ожидать от них самого худшего, даже удара в спину.

После вече посадник передал боярину Радиславу грамоту для князя с отказом Новгорода исполнить его указы. Самому же наместнику дал седмицу на сборы, после его духа не должно быть на здешних землях. Тот вначале опешил от такой дерзости, когда же речь вернулась к нему, излил всю ненависть к городу и его народу. Велимудр не стал выслушивать хулу и вступать в перебранку, тотчас покинул Городище, только оставил у ворот стражу для присмотра. Этим шагом Новгород открыто порвал с Владимиром, отрезал себе последнюю возможность пойти на попятную. Но оставлять под боком княжеского соглядатая накануне войны мужи города сочли неразумным, да и ничего другого, кроме козней и новых заговоров, не следовало ожидать от того.

Из дошедших слухов узнали о гневе князя на вольный город, выславшего вон его наместника, к тому же отказавшего дать ему воев для похода против так и не покорившихся вятичей. Люти ему добавили радимичи — те, глядя на ослухов, дали от ворот поворот княжескому воеводе Добрыне, прибывшему с дружиной за данью. Племя и прежде не отличалось покорностью, а теперь и вовсе отказало Владимиру во власти над ним. Русь затрещала — в других землях также пошли брожения, пока еще не дошедшие до прямого неповиновения. Видно, люд на них выжидал — сможет ли князь унять зачинщиков, вернет ли под свою руку. Трудная доля выпала молодому правителю, но от того он стал только ярей — поклялся перед своей дружиной и народом киевским выжечь каленым железом смуту на землях русских.

Всем — тем, кого он затрагивал напрямую, другим, кто ждал — чем же закончится противостояние, был важен вопрос — на кого же первым пойдет князь, кто примет на себя основной удар княжеского войска? Радимичи считали, что на них и готовили схроны, чтобы отступить, вятичи ждали его у себя, тоже готовили тылы в чащобе. Только новгородцам некуда было податься, бросить нажитое добро и скитаться неприкаянно — о том и мысли не держали. Варяжко с полным основанием полагал, что не пойдет Владимир по полям и лесам выискивать племя небогатое, с которым больше мороки, чем добычи, а непременно придет на землю новгородскую. Так же считали и другие мужи города, готовились к встрече врага как могли. Почти все, что запрашивал неугомонный тысяцкий для будущего сражения, отдавали сполна, скрепя сердце от непомерных расходов.

Полуторатысячное регулярное войско, притом тысячу в нем составляли конные воины, снарядили лучшим оружием и доспехами. Не поскупились на кожаные латы для коней — тяжелой коннице предстояла прямая сшибка с вражеским строем, так что пошли и на эту трату. Для ополчения также набрали нужного снаряжения, пусть и попроще, но вполне добротное. По чертежам Варяжко смастерили щиты на колесах и повозки для них. Он заказал их по подобию гуляй-города — полевого укрытия понадежнее прежнего вагенбурга. К месте будущего сражения — на Ловати близ волока, — свезли лес и другие материалы для засек, надолбов, рогаток, ловушек и еще многих хитростей против неприятельского строя.

Варяжко еще зимой выезжал сюда с помощниками, подыскивая лучшее место — достаточно просторное для размещения войска и атаки конницы, но и с природными укрытиями для засады и скрытных маневров. Поле в излучине реки подходило как нельзя лучше — шириной в версту, лес по обе стороны, с рядом холмов и балками между ними. Продумал сам, а затем со своими командирами разобрал — где поставить пешее войско и конницу, откуда ударить по врагу, как обойти фланги, другие детали будущего сражения. Разметил с ними на местности возможные укрепления, нужные средства и работы по их обустройству. После уговорился с местными посадником и волостелями, те не с особой охотой, но все же дали людей для заготовки леса и предстоящих по весне земляных работ.

Тем временем Владимир решил взять на измор мятежные земли — запретил купцам везти хлеб с Днепра на север, поставил кордоны на торговом пути. От того больше пострадал народ Северной земли — скудный урожай ржи и ячменя в этих краях не покрывал надобности, пшеницу же не выращивали, везли с юга. Хлеб на торгу подорожал вдвое, люди примешивали в муку лебеду и крапиву, истолчённую сосновую кору, конопляные жмыхи, даже мох. Но не роптали — и прежде в неурожайные годы приходилось им перебиваться так. Благо еще, что леса и реки здесь богаты припасами, так что голодной смертью мало кто умирал.

Кроме торговли хлебом прервалась поставка и других товаров с юга — византийских тканей, вин и пряностей, скота и кожи из степи, меда, воска, полотна и гончарных изделий с Приднепровья. В отместку Новгород со своей стороны перекрыл торговый путь на юг, изгнал киевских купцов, свои же пошли на запад, в Поморье и земли франков. Убытки и нужду в необходимых вещах испытывали все, так что уже вскоре после введения запрета вначале исподволь, обходными путями, а потом уже открыто возобновились торговые связи. Владимир под давлением своих и приезжих купцов, всего люда к концу зимы отменил свой указ, оставив только с хлебом, а потом и с ним решилось в общую пользу.

В конце апреля пришла весть — князь собирает войско для похода на мятежные земли. На кого именно — о том он не сказал, держал в тайне от других. Но на Северной земле и стар и млад знали, что их он не обойдет, и когда общее вече бросило клич встать с оружием на защиту от ворога, люди сами, без принуждения, пошли на зов. Никто не тешил себя надеждой, что если победит Владимир, то он обойдется малой кровью, пощадит мирный люд. В прошлом походе на западные земли, а затем к вятичам не раз вырезал тех, кто попал в его руки, а жен и дочерей непокорных защитников отдавал на потребу своим воинам.

В середине мая на Ловати собралось войско со всей Северной земли из семи тысячи воинов. Как и предполагали— не пришли смоляне, вступили в сговор с Владимиром. К тому времени пришли слухи о выходе князя с ратью в поход на север, после — что он миновал по Днепру Любеч, тем самым подтверждая — идет не на вятичей. Когда же не свернул на речку Радучу к Радомле — столице радимичей, сомнений не осталось — идет на Северную землю. Собравшемуся воинству пришлось прождать на поле неделю, когда выставленные у Двины дозоры донесли о подходе ладей князя. Насчитали их немногим более двухсот, получалось, что у Владимира в войске около девяти тысячи воев вместе с дружиной.

Для Варяжко и его командиров такая численность противника в какой-то мере стала неожиданностью. Предполагали, что будет намного меньше — после прошлогодних потерь, да еще без воинов из Северной земли и радимичей. Отдали должное уважение упорству Владимира — сумел набрать людей для нынешнего похода почти столько же, как и в прошлом. Но сложившееся на стороне врага превосходство не смутило ни самого тысяцкого, ни его людей, поверивших в удачу и воинский талант юного воителя. Да и подготовились к сражению наилучше — всю неделю трудились с укреплениями, не покладая рук.

Разбили лагерь на берегу Ловати и принялись ставить доставленное на ладьях снаряжение — гуляй-город, шатры, полевые кухни. Вкопали надолбы и рогатки, вырыли ров на ширину поля перед линией сцепленных щитов, замаскированные ловчие ямы с ветками-метками, чтобы самим туда не угодить. По краям поставили засеки, оставили в них проходы для конницы, закрыв до нужного времени сдвижными рогатками. В просеке по обе стороны волока подрубили высокие сосны для его завала — Варяжко собирался поставить здесь пешую часть дружины и воев-лучников заслоном, не дать вражескому войску уйти обратно.

Приготовления шли до того дня, пока не объявился враг, не давал людям сидеть без дела. Когда же войско князя высадилось из ладей на берег и пошло по волоку, следил за ним, каждый час высылая дозорных. Как только неприятель приблизился за несколько верст до поля сражения, отдал команду своим бойцам и воям выдвигаться из лагеря на предписанные им позиции. Ждали час-другой, когда показалась в просеке голова вражеской колонны, а перед ней дозорный отряд из десятка воинов. Они шли сторожко, выискивая засаду, но посланных в заслон воев не заметили — те схоронились в глубине леса, — и прошли дальше. Выйдя на открытое место и завидев перекрывшее им путь войско противника, остановились и дальше не пошли, за ними встала и вся колонна.

Шло время, противостоящие стороны замерли, выжидая, что же предпримет противник. Варяжко не торопил князя, дал тому возможность осмотреться и выдвинуть свое войско на поле. Когда же оно выстроилось наизготовку, но продолжало стоять — Владимира, по-видимому, необычное укрепление неприятеля озадачило, опасался сразу бросить в атаку — решил раззадорить того, предпринял свой ход. По сигналу рожка с обеих флангов выдвинулись вперед две большие повозки с впряженными парами крупных коней, развернулись и встали. На каждой из них воины принялись накручивать смонтированную катапульту, а потом привели ее в действие — в сторону врага полетел солидный, весом в два пуда, камень.

Накануне этого дня расчеты катапульт вели пристрелку по линиям возможного поражения, но все же первый бросок оказался с заметным недолетом. Наскоро перезарядили онагры и снова ударили в строй противника, все еще стоящего на занятой линии. Попали после третьего-четвертого выстрела каждого орудия и тогда враг не выдержал — пошел в атаку. Не бегом, с опаской, обходя стороной подозрительные участки поля — по-видимому, прознали о ловушках на поле. Но все равно — уже на пол-пути к вставшему в обороне войску стали все чаще попадать в ловчие ямы с острыми кольями на дне. Крики попавших в них воинов побудили остальных к большей осторожности и замедлить ход наступления. И тут открыли стрельбу лучники северян из-за щитов гуляй-города, к ним присоединились расчеты катапульт.

Камнеметные орудия Варяжко придумал сам, что-то используя из известных в это время катапульт и требушетов — при Святославе русским воинам довелось их испытать на себе, когда воевали против Болгариии и Византии. Сами же подобные сооружения не строили из-за их громоздкости и сложности, обходились без них — Святослав в своих походах предпочтение отдавал скорости марша, двигался налегке, с минимумом обоза. Для новгородских мастеров заказанные Варяжко онагры оказались вообще в диковинку, но за зиму все же справились со сложным изделием — выпустили сначала один, после его испытаний и доработки еще три. Все четыре орудия доставили на ладьях к полю боя, два поставили стационарно, на ближних холмах, другие два установили на приспособленных повозках.

Первая атака княжеского войска захлебнулась — под градом стрел и падающих сверху камней остановились вои ополчение, а потом без всякого строя побежали назад, за ними отступила дружина, прикрываясь щитами. Рисковать конницей и бросать ее в атаку на отходящего врага Варяжко не стал, только снова выпустил вперед онагры, не давая тому возможности перевести дух. И тут Владимир предпринял непредвиденный ход — его войско не остановилось на краю поля, как прежде, а продолжило отступление, уходя обратно по волоку. Что же он надумал — для Варяжко оставалось тайной, но тому, что едва начав бой, тот отправится восвояси — не поверил, ожидая какой-либо каверзы.

Дал команду своему войску оставаться на месте, сам же с полком и стрелками бросился нагонять неприятеля по оставленным в поле проходам. В узкой просеке не оставалось места для обходного маневра — так и держался следом за шедшей в арьергарде колонны княжеской дружиной. Лучники и расчеты передвижных катапульт продолжали обстрел, выбивая десятками воинов противника, пока тот не встал, упершись в заслон. Запертый с обеих сторон, он недолго терпел, неся потери, сам перешел в атаку. Теперь уже Варяжко отступал со своими бойцами, не прекращая беспокоящий обстрел. Так дошел обратно до поля, преследуемый по пятам, а затем до линии своих укреплений.

Противник вновь встал, встреченный плотным огнем стрелков, укрывшихся за щитами. На этот раз Варяжко не стал ждать, пока тот отступит, бросил на него тяжелую конницу. Она пошла в обход с обеих сторон и ударила по флангам, проламывая здесь строй ополчения. Не успевшие перестроиться вои отступали к центру своего войска, все более смешивая ряды и создавая сутолоку. Мгновенно оценив возникшую у неприятеля сумятицу, дал команду полку вступить в бой со сбившейся в полукруг княжеской дружиной, остальному воинству атаковать растерявшееся под ударом конницы ополчение.

Основное, самое упорное сражение сложилось между воинами полка и дружины. В прямой схватке сошлись примерно равные по силе противники, строй встал против строя. Юные бойцы Северной земли противостояли матерым варягам и опытным воям, набранным Владимиром в свой ближний отряд. Может быть, уступали в хладнокровии — горячились излишне, да и в отточености ударов и защитных приемов также, но своей слаженностью и командной выучкой сумели устоять и выдержать натиск врага, не отступили ни на шаг. Подоспела еще подмога конных воинов, прорвавшихся через строй княжеского ополчения и с тыла ударивших по дружине — той поневоле пришлось перейти к круговой обороне.

Прямое противоборство двух войск все больше складывалось в пользу хозяев поля. Незваные гости бились отчаянно даже ради спасения своей жизни, но переломить сражение так и не смогли. То замешательство, которое им пришлось испытать от обстрела недосягаемым противником, а потом внезапного удара тяжелой конницы, врезавшейся в их строй, переросло в полный разброд в их рядах. Прорвавшиеся сквозь разрывы строя вои северного ополчения разорвали на части княжеское воинство, вскоре в нем не осталось и подобия какого-либо построения — каждый бился за себя. Кровь лилась рекой, раненные и убитые падали под ноги сражающихся, а те шли по их телам, видя перед глазами только врага.

Варяжко сам не вступал в схватку, наблюдал за ней с возвышения, взобравшись на повозку с катапультой — она встала чуть поодаль от передового строя по центру, за полком. Иногда давал команды через рупор — смастерил его сам из листового железа, так что голос командующего слышали и на другом конце поля. Часть конницы отправил на волок подсобить заслону, да и захватить оставленные здесь ладьи, остальную же посылал на те участки, где считал нужным. Битва шла по всей ширине поля, враг вначале отступал под натиском северного войска, а потом встал в его окружении. Бой практически перешел в резню — на каждого поверженного северянина приходилось двое, а то и трое их южных воев.

Охватившие вначале волнение за исход сражения, а затем радость от успеха своего войска, уступили другому, прежде не испытанному чувству — боли за проливающуюся кровь, как своих воинов, так и противника. В них уже не видел смертельного врага, которого бы следовало уничтожить безжалостно — как в варягах, шедших грабить Новгород. Да и в битве с войском Ярополка не думал о жертвах — своих и чужих, увлекся атакой на его дружину. А сейчас, смотря как бы со стороны, как одни русичи убивают других по воле вершителей их судьбы, не выдержал горечи в сердце, казалось бы, зачерствевшем за минувшие в этом мире годы, выкрикнул:

— Всем встать, убрать оружие!

Часть воинов с той и другой стороны замерли, с недоумением повернув голову в сторону Варяжко, но оружие не опустили, держали его наизготове. Другие все продолжали биться, возможно, в пылу схватки не услышав команду. Повторил ее, после, когда вои в большей части все же послушались, прокричал надрывно, с идущей от сердца убежденностью:

— Довольно смерти! Никому она не нужна. А того, кто привел вас на погибель, вызываю на поединок — лицом к лицу, не прячась за спины других. Княже, выйди вперед — мои вои не тронут тебя. Или готов положить всех вместе с собой?

Из-за строя дружины вышел не князь, а крепкий еще муж почтенного возраста в доспехах и ответил на вызов отчитывающим тоном:

— Кто ты такой, что смеешь дерзить Великому князю?

— Я Варяжко, тысяцкий Новгорода. Поставлен вести войско Северной земли. А кто же ты, добрый воин, взявший на себя честь говорить за князя?

— Добрыня, воевода княжеской дружины. Скажи ка мне, Варяжко, что же ты хочешь от войска и от князя?

Не только воевода, но и все воины обеих сторон выжидательно смотрели на юного вождя — что же тот предложит? Варяжко не стал медлить с ответом, произнес громко, на все поле:

— Предлагаю уговор. Если в поединке победит князь, то можете уйти обратно с нашей земли — чинить препоны не будем. Если же я, то войско твое складывает оружие и сдается в полон, как и князь, коль останется жив. Жизнь вам обещаю, но воли нет. В том порука моя и всего войска Северной земли — можем поклясться Перуном.

По сути предлагался божий суд, ответчиками в нем выступали вожди обоих войск. Варяжко просчитал, что князь не сможет отказаться от него на глазах множества воинов, уронив тем самым свою честь. Так и случилось — спустя малое время перед строем вышел совсем еще юный, не старше Варяжко, ратный муж в добротных латах, его худощавое скуластое лицо с усами, еще невеликими, но без бороды, можно было без какой-либо натяжки назвать красивым. Прежде Варяжко не видел Владимира, но то, что это именно он — сомнений не вызывало. Гордая осанка, властный взгляд, незаурядная внутренняя сила, которая чувствовалась в его невысокой стройной фигуре — все в нем вызывало невольное уважение окружающих людей.

Густым сильным голосом, неожиданным для его совсем не богатырского сложения, Владимир молвил, глядя прямо в глаза Варяжко, все еще стоящего на повозке:

— Ну, что же, тысяцкий, я не против сразиться с тобой. Вижу, что воин ты славный, да и о других печешься. Только сойди ка на матушку-землю, да и обговорим ладком, что бы все между нами вышло по честному.

Варяжко ни на йоту не поверил добродушному тону и льстивым словам князя — в его тёмно-карих глазах видел лютую злобу, да и на суровом лице отражались отнюдь не миролюбивые чувства. Почти наверняка — жажда мести, надежда отыграться в единоборстве за бездарно проведенный, по сути уже проигранный бой и поразить насмерть удачливого соперника. Сам же Варяжко, как ни странно, не испытывал к визави сильных эмоций, отчасти даже потерял к нему интерес. Полководческие способности Владимира разочаровали его — ожидал более разумных шагов, а не метаний вперед-назад. Вначале предполагал, что тот заманивает вглубь леса, чтобы подстроить там какую-нибудь хитрую каверзу, потому держался настороже, готовясь отразить любую неожиданность. Но ничего подобного не произошло, а после сражение перешло в ближний бой, в котором успех сопутствовала северянам.

Варяжко ни на йоту не поверил добродушному тону и льстивым словам князя — в его тёмно-карих глазах видел лютую злобу, да и на суровом лице отражались отнюдь не миролюбивые чувства. Почти наверняка — жажда мести, надежда отыграться в единоборстве за бездарно проведенный, по сути уже проигранный бой и поразить насмерть удачливого соперника. Сам же Варяжко, как ни странно, не испытывал к визави сильных эмоций, отчасти даже потерял к нему интерес. Полководческие способности Владимира разочаровали его — ожидал более разумных шагов, а не метаний вперед-назад. Вначале предполагал, что тот заманивает вглубь леса, чтобы подстроить там какую-нибудь хитрую каверзу, потому держался настороже, готовясь отразить любую неожиданность.

Но ничего подобного не произошло, а после сражение перешло в ближний бой, в котором успех сопутствовала северянам. Каким-то оправданием бессилия Владимира на поле битвы могло служить то, что вряд ли и другим, даже известным своей воинской славой полководцам удалось бы справиться с тем же гуляй-городом. Он и подобные полевые укрепления с успехом применялись долгие годы и века, пока не появилась совершенная дальнобойная артиллерия. Сам Варяжко сомневался, взял бы он его сам приступом, но бросать войско без предварительной подготовки не стал бы. Можно было вначале постараться разрушить укрепления камнеметами или поджечь зажигательными стрелами, а после прорвать фланговыми ударами, но при умелой обороне успех атаки не гарантировался.

Обсуждение поединка надолго не затянулось — оба участника жаждали скорей начать его. Договорились биться на мечах тут же, перед вставшими в общем строю прежними врагами, до смерти или невозможности вести бой. Дали зарок именем Перуна проигравшей стороне исполнить свое обязательство перед победителем, а потом, больше не медля, встали в круг и обнажили мечи. Для Варяжко намерение противника тайны не составляло — о нем можно было не гадать, видя оскал на лице того, как у злобного пса. Сам же не собирался убивать Владимира, да и наносить ему тяжкие раны, тем самым усложнял себе задачу выиграть схватку — биться предстояло с осторожностью, тогда как соперник такими заботами себя не сдерживал, напротив, так и норовил лишить его жизни.

О том стало ясно с первых ударов и наскоков князя — начал бой, взяв на себя инициативу. Бил умело, без широкого размаха, но с поразительной для не столь могучего тела силой. Щитом также владел преотмено, закрывая им уязвимые участки. В скорости же уступал, так что Варяжко успевал подставить щит или уклониться от летящего в голову и грудь длинного меча, вершков на десять больше его. Обманными движениями тот почти не пользовался — или они не входили в его технику, или усыплял бдительность Варяжко. Сам он не атаковал, отбивал удары, только время от времени имитировал свои выпады, охолаживая противника, когда тот лез уж чересчур нагло. Время шло, Владимир уже стал выдыхаться — удары потеряли начальную силу, да и наступал не так рьяно, чаще стал проваливаться после промахов.

Когда же князь после очередного промаха с ударом в голову качнулся вперед, потеряв на мгновение равновесие, Варяжко скользящим шагом ушел от него в сторону, а потом ударил плашмя по шлему, добавляя скорости одновременным разворотом корпуса. Удар получился неуловимым даже взглядом — вроде только что князь пошел в атаку и вдруг упал, не подавая признаков жизни. Все вокруг, смотревшие до этого момента на зрелище боя молча, затаив дыхание, только глазами следили за поединщиками, сейчас замерли от неожиданности, не осознав еще — что же произошло? Лишь только через добрую минуту, когда Владимир зашевелился, приходя в себя, вои отошли от оторопи, среди северян раздался рев победы: У-Ра!

Так закончилось сражение на Ловати, внесшее в судьбу Новгорода и Северной земли важные перемены. На Руси же настали нелегкие времена — разгром собранного князем войска и полон многих тысяч ратных мужей с верных до сего земель, — ослабили узы, сдерживавшие прежде племена и земли воедино, среди них пошел разброд. Кто-то последовал примеру мятежных земель, отказавшись от власти Киева, другие в сомнениях ожидали — что же несет им будущее? Пришла напасть из-вне — прознав о слабости Руси, налетели, как стервятники, иноземные вороги: на западе — поляки, на севере — ятваги и ливы, на востоке — булгары, на юге — печенеги. Каждый старался захватить все, что мог безнаказанно — людей, земли, добро. Народ стонал и просил защиты, а помощи все не было — некому стало оборонить от беды.

Конец первой книги