Меня подвели к Светлову в Доме литераторов в 1956 году. Я была «начинающей», приехала в отпуск в Москву из Хабаровска. Он сказал:

– Ну, прочти стихи. Только покороче.

Я прочла стихотворение из трех строф. Он подумал, пожевал губами.

– А теперь переверни.

– Как?!

– Экая непонятливая! Дурочка моя. Ну, поставь начало в конец, а конец, наоборот, в начало. Поняла?

Я мгновенно «перевернула» стихотворение и опять его прочла.

– Все равно плохо,- грустно сказал Светлов.- Да ты не огорчайся. Ешь конфеты. Конфеты любишь?

Конфеты были большие, в красивых бумажках, я их ненавидела, но ела – не хотелось уходить от него. Потом почему-то все пели, и я тоже. Михаил Аркадьевич сказал:

– Старуха, а это у тебя лучше получается! Может, тебе в хор Пятницкого податься?

Не знаю, как это объяснить, но все это было необидно. Это было правильно. Поэзия – Дело жестокое. Я потом всегда верила Светлову, а когда он хвалил, тем дороже были похвалы.

Он был волшебник. Этому нельзя научиться, но с ним рядом можно было вдруг открыть в себе это, если уж оно было. Я почти никогда не читала Михаилу Аркадьевичу стихов,- мне казалось, что это не самый лучший способ учиться у него. Просто – быть рядом.

Иногда все же стихи читались. Неестественность, насилие над словом его коробили – по лицу было видно, даже если он молчал. Однажды я ему спела песенку о парусе. Он к ней отнесся по-доброму. Мне кажется, я не написала бы этого стихотворения, если бы не знала Светлова. Я посвятила его ему. Может, это один из самых скромных цветов к его памятнику. Но – по праву любви.

М. Светлову