Без нимба и денег вдоль шумных столов блуждал, словно дервиш, тишайший Светлов. С улыбкою мудрой входил он в кафе, ни разу под мухой – всегда подшофе. И в шутках, как в розах, легчайше тяжел, невидимый посох в руке его цвел. Но часто я слышу чувствительный вздор: «Он мягок был слишком, он слишком был добр. Не то что ребенка,- во взглядах не строг, он даже подонка обидеть не мог. На каждую пакость, на происки зла преступная мягкость ответом была». Все стерпит бумага, но слово беру: к добру он был мягок, но только к добру. Любая гримаса судьбы не страшна, когда есть Гренада, Гренада, Грена… Не плачась напрасно, жалея людей, он не был ни разу в Гренаде своей. И без укоризны, угасшей уже, он умер – с безвизной Гренадой в душе. И как там – неважно ¦- его ученик, я безынструктажно в Гренаду проник. Я, думая горько о том, что вдали, взял теплую горстку гренадской земли. Со стеблями маков повез ее я, «преступную мягкость» в душе затая. Таможенник матом меня не честил. Преступно был мягок – ее пропустил. Привез я к Светлову на вечный постой гренадскую волость в тряпице простой. Могила молчала под сенью ветвей, и ветром качало ромашки над ней. Лопатою ясной, в работе толков, нахохлясь, как ястреб, налег Смеляков. И почва, чуть вздрогнув, черна и тепла, гренадскую – добро в себя приняла. И круто и крупно, светя вдалеке, скатилась «преступно» слеза по щеке. И, мягкостью ранящ, слезу свою стер Семен Ханааныч – мудрец и актер. Земля была грустной землею сырой, испанской и русской и просто землей. Дышала негласно земля, как могла, преступно прекрасна, преступно мягка…