— Не кажется ли вам, что жара нынче полегчала? — сказал за завтраком Иван Алексеевич. Все молчали, не зная, какого старик ждет ответа. Но Иван Алексеевич проснулся в добром расположении духа, и потому всеобщее молчание не раздражало его, а лишь подтвердило полную и безграничную власть в доме. Он продолжал покровительственным тоном: — А не съездить ли нам после обеда в Лужники, прогуляться?..
Шушка, предвкушая удовольствие, заерзал на стуле, Луиза Ивановна строго взглянула на него, и он тут же притих.
— За город едем, — между тем наставительно говорил Иван Алексеевич. — Уложите с собой несколько пар носков, не ровен час, ноги промочим — вода-то ведь рядом! Да сапог захватите пары две-три…
Луиза Ивановна посмеивалась про себя, но молчала. Она понимала, что такая предусмотрительность бессмысленна и нелепа. Впрочем, если бы она посмела сказать об ртом, ее замечание вызвало лишь поток колкостей и воркотни. А может, что еще хуже, и прогулка бы не состоялась. А так хотелось хоть на несколько часов вырваться из городской духоты, побродить по низкому травянистому берегу Москвы-реки, возле тихой прохладной воды…
Закатные отблески уже лежали на розовых стенах и башнях Новодевичьего монастыря, когда коляска подъехала к Москве-реке. Шушка первым выскочил из экипажа и кинулся к воде, с завистью глядя, как мальчишки плещутся в мутных волнах, визжа и поднимая ослепительные снопы брызг.
— Голову ему напечет, без шляпы побежал, — ворчливо говорил Иван Алексеевич, идя по берегу рядом с Луизой Ивановной. И снова Луиза Ивановна промолчала; солнце клонилось к закату, лучи его стали бессильными, нежаркими, беспокойство Ивана Алексеевича было излишним.
От реки веяло прохладой и тишиной. Зеленели склоны Воробьевых гор, высился на крутом берегу белый Андреевский монастырь. Птицы летали высоко и бесшумно. Медленно проплыла лодка, мерные всплески весел удалялись, глуше становилась дробь падающих капель — тишина.
И вдруг, разрушая покой гаснущего дня, раздался отчаянный крик:
— Тонет! Тонет!
Прямо навстречу Шушке бежал человек в одной рубашке.
— Помогите!
Шушка взглянул на бежавшего человека и узнал в нем француза-гувернера, который сопровождал чернявого юркого мальчика, труса и ябеду. Все глядели туда, куда указывал француз. На белом песчаном мыске, далеко вдававшемся в реку, сгрудилась небольшая толпа. Люди взволнованно спорили о чем-то, толкали друг друга, но никто не трогался с места. Вдруг с той стороны реки, с Воробьевых гор, быстро сбежал казак и как был, в одежде, кинулся в воду. Через минуту он вынырнул. Казак вышел на берег, держа в руках тщедушного, рябого человечка, — его лысая голова беспомощно болталась.
— Еще отходится, покачать надо… — мрачно сказал казак, раздеваясь и отжимая мокрую одежду.
Гувернер-француз кинулся к спасенному, стал поднимать и опускать ему руки, растирать грудь.
— Три его, три! — раздались из толпы сочувственные возгласы.
— Оживает, гляди-ка, оживает!
И правда, вода хлынула изо рта и ушей утопленника, он помотал — головой и открыл мутные серые глаза.
Иван Алексеевич быстро достал из бумажника деньги и предложил присутствующим последовать его примеру. Казаку стали совать деньги.
Казак смущенно почесал в затылке и сначала отказывался:
— Грешно за этакое дело деньги брать, и труда, почитай, никакого не было его спасать, вон он тощой какой, словно кошка…
Потом подумал, помолчал и добавил простодушно, без ужимок:
— А впрочем, мы люди бедные, просить не просим, ну, а коли дают, отчего не взять. Покорнейше благодарим…
Завязав деньги в мокрый платок, казак хотел направиться на ту сторону Москвы-реки, где он пас лошадей, но Иван Алексеевич окликнул его:
— Скажи-ка мне имя твое, голубчик!
Казак оглянулся и назвал себя. Иван Алексеевич быстро записал карандашом на клочке бумаги, услужливо подсунутой ему французом-гувернером.
— По начальству доложу, пусть наградят за подвиг! — сказал он.
Теперь в доме у Яковлевых только и разговоров было, что о происшествии в Лужниках. Судили-рядили на все лады. — Но вот однажды утром лакей доложил, что какой-то немец, а с ним казак желают видеть Ивана Алексеевича.
— Проси, — сказал Иван Алексеевич, и в глазах его загорелось любопытство.
— Благодарить пришли вашу милость, — зычно сказал казак, входя в комнату. — Произведен в урядники!
— Поздравляю, братец, — ласково ответил Иван Алексеевич. Видя, что казак топчется на месте, не зная, куда девать свое огромное тело, он добавил:. — Можешь идти! — и вопросительно поглядел на его спутника.
— Карл Иванович Зонненберг, — пискливым голосом отрекомендовался маленький человечек, надушенный, в завитом белокуром парике. Держался он игриво, но несколько заискивающе. — Заканчиваю немецкую часть воспитания двух вверенных мне молодых людей и перехожу к одному симбирскому помещику, воспитывать его единственного отпрыска! Пришел поблагодарить за милости, оказанные моему спасителю!
Иван Алексеевич поглядывал на Зонненберга с насмешкой, но добродушно. Новый знакомый нравился ему своей нелепостью. И когда немец ушел, Иван Алексеевич сказал Луизе Ивановне:
— Если придет, принимать!
Так в доме Яковлевых появился еще один Карл Иванович.