Скажу сразу – эти строки будут признанием в любви. В любви к человеку, которого каждый, кто хоть немного знал, не мог не полюбить. А мне выпало счастье знать его долгие годы и, смею надеяться, пользоваться его дружеским расположением.

Лев Разгон. Наш дорогой Левочка. Совсем недавно мы поздравляли его с девяностолетием, и вот его нет больше среди нас. Что делать, не говори с тоской их нет, а с благодарностью были…

Его судьбу мало назвать тяжелой и несправедливой, она трагична.

Тридцати лет, в 1938 году, в полном расцвете сил, он был репрессирован, и потянулись долгие годы – почти два десятилетия – тюрем, допросов, пересылок, лагерей, ссылок. Вместе с ним была арестована его жена и двадцати двух лет погибла в застенках ГУЛАГа, оставив годовалую дочку одну-одинешеньку на всем белом свете. Уничтожены были и родители жены.

Думая о судьбе Льва Разгона, не перестаешь удивляться, какой надо было обладать силой воли, мужеством и любовью к жизни во всех ее самых мрачных проявлениях, чтобы сохранить в душе столько света, тепла и доброты, что до последнего его дня люди куда моложе его, прожившие благополучную жизнь, шли к Разгону, чтобы в трудную минуту почерпнуть у него силы духа, оптимизма и уверенности в торжестве справедливости.

Мы познакомились с ним в начале семидесятых в городе Чита, где проходили дни литературной читинской осени. Как много хороших писателей съехались туда на праздник: Юрий Давыдов, Марк Сергеев, Владимир Порудоминский, Виль Озолин, Сергей Давыдов, артист Яков Смоленский – всех уже и не вспомнишь. Мы ездили по Читинской области, посещали знаменитые места, связанные с пребыванием здесь в ссылке декабристов, – Петровский завод, Акатуй.

Помню, как в Акатуе мы долго стояли у могилы Михаила Лунина, находящейся возле бывшего острога, в котором он и умер, то ли покончив с собой, то ли от угара, то ли был убит, за то, что и из этого каторжного угла России продолжал слать вольнолюбивые письма. У подножия большого железного креста, поставленного еще в прошлом веке его сестрой, увидели мы небольшую металлическую пластинку, на которой тонкой проволокой была наварена надпись: «Ветерану войны с Наполеоном от ветерана войны с Гитлером». Подписи не было, но у нас от волнения перехватило дыхание и слезы выступили на глазах. Кто он, этот воин, прошедший ад Отечественной войны и добравшийся в эту глушь, чтобы принести благодарность и любовь такому же воину, сто с лишним лет назад защищавшему Отечество? Мы этого никогда не узнаем и никогда не забудем…

– Великая Россия… – еле слышно проговорил Разгон.

Мы выступали в самых разных аудиториях – в домах культуры, в сельских клубах, в воинских частях, в школах. Выступали по нескольку раз в день, и немудрено, что к вечеру изрядно уставали, да и расстояния в Сибири нешуточные, протрясись целый день в расхлябанном газике по бездорожью, и станет понятен предвоенный лозунг: «Чужой земли мы не хотим!» Со своей бы управиться! Но самый старший из нас – Лев Разгон никогда не жаловался на усталость, и, когда вечером мы собирались у кого-нибудь в номере, чтобы «расслабиться», он был главным заводилой в застолье, с удовольствием выпивал наравне со всеми, произносил тосты, читал стихи… Да, справедливость в судьбе Разгона восторжествовала. Но на это понадобилось полвека – пятьдесят лет! Никогда не забуду, как он, выступая на митинге, когда в сквере на Лубянке открывали камень – памятник жертвам сталинских репрессий, сказал, указывая на здание КГБ:– Мой путь от этого дома до этого камня длился тридцать лет!Он сказал это, не сетуя и не жалуясь, он произнес эти слова с высоким чувством собственного достоинства. И он имел на это право.В 1980 году к нему пришла литературная слава. По словам его близкого друга Даниила Данина, Лев Разгон был вознагражден за верность жизни.В журналах стали появляться лагерные рассказы Льва Разгона, сразу завоевавшие внимание читателей. Написаны они были гораздо раньше – естественное желание поведать людям о пережитом заставило его взяться за перо. Однако надежды на то, что они смогут увидеть свет, тогда не было. Но мы, его друзья, уже знали о них.В тесной ли квартирке Разгонов или на террасе в Переделкино мы с волнением слушали только что написанные рассказы.Впрочем, волновались не только слушатели, но и сам автор, голос его порой срывался, влажнели глаза. А что уж говорить о нас! Это было потрясение…А потом вышла книга, названная очень просто, одним словом – «Непридуманное». Лучшего названия быть не могло. Каждая строчка в этой книге дышала правдой, жестокой правдой. О ней много писали, и я не буду повторяться. Об одном не могу не сказать, о той, кому посвящена эта книга:

Рике Берг,

Моей жене и спутнице

По непридуманным скитаниям —

читаем мы на первой странице. С этой удивительной женщиной Льва Разгона свела судьба на одной из тюремных пересылок. Дочь известного революционера, она расплачивалась за судьбу своего репрессированного отца, который, по ее словам, не сидел в тюрьме только краткий период с февраля по октябрь 1917 года. 1922 год он тоже встречал в Бутырке. Но тогда времена были помягче, и родным разрешали принять участие в новогоднем вечере. Пришла к отцу и Рика.– И вдруг, – рассказывала она, – около полуночи в комнату, где собрали заключенных и их родных, вошел Шаляпин, да, да, сам Федор Иванович Шаляпин, и обратился к нам с такими словами: «В этом году я навсегда покидаю Россию и последнюю новогоднюю ночь хочу провести с теми, кто страдает! Я буду вам петь…»Лев Разгон уже давно знал о трагической смерти своей первой жены, и горе его было безутешным.Встреча с Рикой стала милостью судьбы.Их связало большое чувство, пронесенное через все разлуки, все невзгоды и превратности лагерной судьбы. И после возвращения из ссылки, до последнего своего часа эта удивительная женщина, красавица, несмотря на почтенный возраст, несла людям свет и радость.У Льва Разгона много книг, их знают и любят миллионы читателей, обо всех не расскажешь. Но есть среди них одна, чья судьба не менее удивительна, чем судьба ее автора. Вышла она в свет не так давно, прекрасно оформлена художником В. Полищуком и называется «Позавчера и сегодня».Это повесть-воспоминания о детстве, о бедной еврейской семье, в которой он родился и вырос. Впрочем, как утверждает автор, воспоминания не только о детстве, сколько о том, что сохранилось на всю жизнь. Так растение, насильственно вырванное из родной почвы, могло бы с тоской грезить о своих корнях. Писалась эта книга в лагере, тайком от начальства. Писалась для дочки Наташи. Ей было тогда уже четырнадцать лет, она жила на Севере, у ссыльной тетки со стороны матери. Лев Эммануилович не знал, суждено ли будет им когда-нибудь встретиться. Так кто же расскажет ей о еврейских корнях ее отца, о ее деде и прадеде, о семейных еврейских традициях, о его бедном, но таком счастливом детстве?По вечерам, когда заканчивался нудный лагерный день Разгона-нормировщика, он разводил водой припрятанный чернильный карандаш и убористым почерком писал в толстой тетрадке-книге, присланной братом, воскрешая в памяти события давно минувших лет.Когда книга-тетрадь была заполнена, он переслал ее Рике, находящейся тогда в пожизненной ссылке в Красноярском крае, с просьбой передать Наташе, когда той исполнится восемнадцать лет.Рика переслала тетрадь, Наташа ее получила и даже написала об этом отцу. Но когда Лев Эммануилович после смерти Сталина вернулся в Москву и встретился с дочерью, выяснилось, что тетрадка пропала.Тридцать три года о судьбе тетради не было ничего известно.Автор тосковал, ощущая ее утрату, как утрату своего детства. Но чудеса все-таки случаются на свете.Когда стали публиковаться рассказы Льва Разгона, в одном из них он упомянул об этой тетради.И вдруг телефонный звонок. Мужской голос сказал, что у них уже много лет хранится тетрадь неизвестного автора (имени на тетради, естественно, в целях конспирации не было), что они много раз перечитывали ее и очень полюбили героя. А когда Лев Разгон примчался по указанному адресу, ему открыла дверь русская женщина, которая держала в руках его тетрадь. «Я заплакал…» – признается автор.Спустя тридцать пять!!! лет рукопись пришла к читателю…

Конечно же, годы и утраты брали свое, и Разгона нередко настигали болезни, но он о них не говорил, и никто никогда не слышал от него ни слова жалобы. По первому зову он готов был откликнуться на просьбы друзей: выступить на вечере, провести презентацию новой книги.Всегда подтянутый, собранный, красивый, он рыцарь по натуре своей. Недавно, когда один негодяй позволил себе в печати оскорбить память его первой жены, Лев Разгон удостоил его заслуженной пощечины. Это в девяносто лет!Мне вспоминается, как несколько лет назад пришли ко мне на дачу в Переделкино Лева и Рика, которые жили в то лето в Доме творчества. И в разговоре, так, между прочим, Лев Эммануилович сказал, что через два дня исполнится тридцать лет, как он вышел на свободу.– Так надо же это отметить! – сказала я. – Приходите ко мне, всё будет готово к такому торжеству.Настал долгожданный вечер, стол накрыт, а Разгонов всё нет и нет. Звоню в Дом творчества:– Где же вы?– А что случилось? – с недоумением спрашивает Лева и, поняв, в чем дело, смущенно добавляет: – А я совсем забыл… Идем, идем!Судьба не поскупилась на отпущенные ему годы, но жизнь не баловала его. А он любил ее всем своим добрым горячим сердцем и умел быть благодарным за любую, пусть маленькую радость. Он любил людей. Когда за год до смерти он попал в больницу и оказался в реанимации, едва ему стало чуть легче, он потребовал, чтобы его перевели в общую палату, он хотел быть с людьми, без них он не мыслил своего существования.Последние годы он страстно, как делал всё, отдавал силы работе в Комиссии по помилованию, и не сомневаюсь, что многие люди, которым была сохранена жизнь, даже не подозревают: они обязаны этим и Льву Разгону.От него исходила легкость и радость. Наверное, неслучайно, что в тот день, когда мы навсегда прощались с Разгоном, евреи всего мира с первой звездой встречали Новый, 5760 год. В такие праздники из жизни уходят праведники.