11.1. Общие вопросы

При жизни Сталина не делалось серьезных попыток вскрыть и проанализировать коренные причины поражений советских войск, приведшие к оккупации огромной территории наиболее развитой европейской части страны. Все сводилось к тому, чтобы выделить его руководящую роль, когда сражения выигрывались.

В то же время причин ошибок и просчетов Сталина и высшего военного командования в первые три года войны множество и затрагивают они широкий круг проблем.

Причины поражений и побед советской и немецкой армий в период 1941–1945 гг. до сих пор остаются спорной темой многих исторических трудов отечественных и зарубежных авторов.

Что же нового познал я как непосредственный участник этих событий?

Только при углубленном знакомстве с состоянием этой проблемы в исторической науке мне представилось, насколько она сложна, противоречива, и что мне при формировании собственного представления о причинах ошибок советского и немецкого командования в отдельные периоды войны, предстоит столкнуться с определенными трудностями.

Это в значительной степени вызвано разной оценкой событий войны до смерти Сталина и после, в период хрущевской оттепели и горбачевской перестройки. К тому же в последнее время историки разделились на тех, кто поддерживает мнение писателя Владимира Суворова о причинах поражения советских войск в начальный период войны, и тех, кто с ним не согласен.

Чтобы разобраться в этом феномене, мне пришлось сопоставить издания о войне всех этих периодов. Особенно отличались мемуары советских военачальников, переизданных после смерти Сталина.

Характерным примером такого изложения материала об ошибках служат упрощенные и не очень достоверные оценки причин отступления советских войск, изложенные генералом армии С.М. Штеменко в книге «Генеральный штаб в годы войны» (книга первая, изд. 2-е, испр. и доп. М.: Воениздат, 1975).

Содержание его объяснений можно условно разделить на несколько частей.

В первой части, посвященной анализу оценки подготовки наших вооруженных сил, С.М. Штеменко утверждает:

«Теперь, когда от той роковой ночи нас отделяют десятилетия, появилось множество самых разных оценок тогдашнего состояния наших вооруженных сил. Иные говорят, что мы совсем не были готовы к отражению нападения противника, что армия наша воспитывалась в расчете на легкую победу. И хотя подобного рода высказывания принадлежат, как правило, людям невоенным, вокруг них громоздится обычно непроницаемый частокол мудреной специальной терминологии. Утверждается, например, что из-за неверного якобы понимания характера и содержания начального периода войны у нас неправильно обучались войска боевым действиям именно в этот период.

Утверждение столь же смелое, сколь и невежественное, ведь понятие “начальный период войны” — категория оперативно-стратегическая, никогда не оказывавшая сколько-нибудь существенного влияния на обучение солдата, роты, полка, даже дивизии. И солдат, и рота, и полк, и дивизия действуют в любом периоде войны, в общем-то, одинаково. Они должны решительно наступать, упорно обороняться и умело маневрировать во всех случаях. Независимо от того, когда ведется бой: в начале войны или в конце ее. В уставах на сей счет никогда не было никаких разграничений. Нет их и сейчас.

Довольно часты разговоры о том, что у нас-де недооценивалась опасность войны с Германией. В защиту этого неверного соображения выдвигаются подчас совсем смешные доводы о неудачной будто бы дислокации войск в военных округах, на которые возлагалось прикрытие и оборона западных границ. Почему неудачной? А потому, видите ли, что крупные силы, входившие в состав приграничных округов, были расположены не на границе, а на удалении от нее. Между тем и практикой, и теорией давно доказано, что в любом виде боевых действий главные силы обязательно эшелонируются в глубину. Где больше должно быть сил и как глубоко надлежит их эшелонировать — вопрос сложный. Здесь все зависит от обстановки и замысла военачальника. Элементарной неосведомленностью в военном деле объясняется, видимо, и то, что некоторые авторы объявляют ошибочным известное положение довоенных уставов Советской Армии о подчиненной роли обороны по отношению к наступлению. Таким приходится напомнить, что это положение действительно и поныне».

Одним словом, в ряде случаев люди, рассуждающие о войне, пошли, на мой взгляд, по неправильному пути, не дав себе труда как следует изучить суть дела, которое берутся критиковать. В итоге же похвальное их стремление разобраться в причине ошибок, постигших нас в 1941 г., перерастало в свою противоположность, порождало вредную путаницу.

Вторая часть посвящена укреплению военного производства страны до начала вторжения. Здесь рассматривается наличие в нашей стране потенциальной возможности воевать против сильного противника.

В этой части сравниваются развитие промышленности к началу сороковых годов в СССР и Германии. Одновременно показано какие предпринимались мероприятия для усиления Советской армии. Предлагаемый материал по этой части не очень критичен и, скорее всего, несет обычный пропагандистский характер. Единственно можно согласиться с утверждением:

«Однако к началу войны мы еще значительно уступали противнику в численности современных танков, не успели закончить перевооружение войск на новую технику, насытить мощными KB и Т-34 уже сформированные и еще формируемые механизированные корпуса даже в наиболее ответственных приграничных округах — Прибалтийском, Западном, Киевском и Одесском. Эти округа, принявшие на себя главный удар фашистской Германии, располагали весьма небольшим количеством современных танков. Старые же системы не могли оказать решающего влияния на ход предстоящих операций, да и их не хватало здесь до штата наполовину».

Третья часть показывает, допускали ли мы сами возможность нападения на нас Германии в 1941 г. и делали ли что-либо практически для отражения этого нападения? Ответ гласит следующее:

«Да, допускалось! Да, делалось! Договор о ненападении, заключенный в 1939 г. по предложению Германии, не вызывал иллюзий — было понятно, что это лишь отсрочка, что рано или поздно фашистская Германия, поощряемая империалистическими кругами западных держав, ринется на восток. Поэтому Коммунистическая партия и советское правительство предпринимали энергичные меры по укреплению обороноспособности».

В четвертой части воспоминаний раскрывается краткое содержание подготовки к войне с Германией. В ней сказано:

«Наш оперативный план сосредоточения и развертывания вооруженных сил на случай войны, который в обиходе Генерального штаба именовали планом отражения агрессии, называл наиболее вероятным и главным противником именно гитлеровскую Германию. Предполагалось также, что на стороне Германии выступят против СССР Финляндия, Румыния, Венгрия и Италия. Под руководством Б.М. Шапошникова над планом непосредственно работали Н.Ф. Ватутин, A.M. Василевский, В.Д. Иванов, А.Ф. Анисов, а впоследствии Г.К. Маландин.

5 октября 1940 г. план докладывался И.В. Сталину наркомом С.К. Тимошенко и новым начальником Генштаба К.А. Мерецковым. Имелось в виду, что будущая война с первого же дня примет характер очень напряженных и сложных операций всех видов вооруженных сил на суше, море и в воздухе. Ожидалось, что нападение мощных танковых и пехотных группировок противника будет сопровождаться авиационными ударами по советским войскам и объектам тыла, имеющим большое военное значение. План исходил из того, что советские войска полностью подготовятся к отражению противника и сумеют отбить его удары силами и средствами пограничных округов на территории, прилегающей к государственной границе. В последующем предусматривалось наше решительное наступление, в том числе войсками, подаваемыми из глубины страны. Все составные части плана были тщательно увязаны между собой и с работой народного хозяйства, транспорта и связи.

На основе плана Генштаба были созданы планы развертывания войск военных округов. Таким образом, в оперативном плане верно определялся характер возможной войны, правильно решался вопрос о вероятном противнике и направлении его действий. По свидетельству К.А. Мерецкова, И.В. Сталин высказал мнение, что Германия свои основные усилия направит не на западном направлении, как было записано в плане, а на юго-западном, с тем чтобы прежде всего захватить наиболее богатые промышленные, сельскохозяйственные и сырьевые районы Советского Союза. Нарком обороны, недавно прибывший с юго-западного направления, видимо, тоже придерживался этой точки зрения. Во всяком случае, ни он, ни Генштаб не возразили против этого заключения Сталина.

Генштабу было приказано исправить план, а это повлекло за собой сосредоточение главной группировки советских войск не на западном как предусматривалось ранее, а на юго-западном направлении».

Как показали события Великой Отечественной войны, данный прогноз оказался ошибочным. Главный удар Гитлер нанес все-таки на западном направлении, и советскому командованию пришлось исправлять группировку войск и сосредотачивать главные силы на западное, смоленско-московское направление. Это привело к известному замешательству, так как некоторые войска уже выгрузились не там, где им впоследствии пришлось драться, и потере драгоценного времени.

В последней части воспоминаний генерал пишет о просчетах и упущениях в начале вторжения немецких войск:

«Наконец, нападение Германии произошло раньше, чем ожидалось. В связи с этим войска западных приграничных округов не были еще полностью укомплектованы личным составом, автотранспортом, вооружением, особенно таким, как новые танки, самолеты, которых очень недоставало. Своевременно не были отданы единые для Вооруженных Сил распоряжения о полной боевой готовности. Войска (кроме флота и соединений Одесского военного округа) не успели поэтому занять предусмотренные планом оборонительные позиции, сменить аэродромы, поднять самолеты в воздух, осуществить другие необходимые в той обстановке мероприятия. Нельзя не сказать и об ошибках в определении порядка действий и силы первоначальных ударов врага.

Высшее советское командование предполагало, что противник не сразу станет вводить все силы на советско-германском фронте, и это позволит сдержать агрессора, используя войска так называемого прикрытия. Но война развернулась не так: гитлеровские захватчики ринулись вперед ударными группировками войск на всем протяжении западной границы нашего государства. Отбить этот удар силами, расположенными в пограничной зоне, к тому же не вполне готовыми к немедленным действиям, мы не смогли».

В наименьшей степени трудности с выяснением истины в отношении ошибок во время войны были связаны с выходом, начиная с 1978 г., книг бывшего сотрудника ГРУ СССР писателя Виктора Суворова (автор книг «Ледокол», «Аквариум» и др.) и существованием многочисленных историков, опровергавших предположения, что Сталин планировал агрессивную экспансионистскую войну с Европой и готовил внезапный удар по Германии.

Не вступая в исторический спор со всеми участниками обсуждения как с одной стороны, так и с другой, поскольку согласен со многими их утверждениями, хочу отметить, что в большинстве трудов по тематике войны 1941–1945 гг., с которыми я ознакомился, характер ошибок правительств и командования противоборствующих сторон не рассматривается комплексно. Они не увязывают вопросы взаимосвязи этих ошибок с внешней и внутренней политикой, состоянием экономики и общественно-социальных отношений участников Второй мировой войны.

В отношении книг Суворова и Никонова, в целом положительно отмечая проделанную ими огромную исследовательскую работу, обращаю внимание на такую практическую деталь, дающую повод для дискуссий, как, к примеру, их утверждение, что Гитлер всего лишь на несколько дней опередил вторжение советских войск на германскую территорию.

А что если взглянуть на обоснование этого предположения под другим углом зрения? Что война рано или поздно будет, знали все. Несомненно, лучше других знал об этом Сталин, которому об этом докладывала разведка. Но поскольку военная стратегия Советской армии предусматривала только ведение наступательных действий, и к тому же на вражеской территории, то можно предположить, что это было всего лишь подготовкой к наступлению, без учета конкретного времени его начала. Этот тезис подтверждает характер проведения приграничных сражений. Они были осуществлены действительно скверно, непродуманно, с традиционной российской расхлябанностью и неорганизованностью.

В этом плане мое возражение Суворову поддерживает замечание доктора исторических наук, старшего научного сотрудника ВНИИ документоведения и архивного дела М. Мельтюхова. Оно приведено в книге А. Никонова, писателя, ученика и хорошего друга Суворова, «Бей первым! Главная загадка второй мировой» (М.: «Издательство НЦ ЭНАС», 2009).

«Широко распространенное мнение о том, что СССР ждал нападения врага, а потом планировал наступление, не учитывает, что в этом случае стратегическая инициатива добровольно отдавалась бы в руки противника, а советские войска ставились в заведомо невыгодные условия. Тем более что сам переход от обороны к наступлению, столь простой в абстракции, является очень сложным процессом, требующим тщательной и всесторонней подготовки. Он должен был начинаться с оборудования четырех оборонительных рубежей на 150 км в глубину. Но ничего подобного до начала войны не делалось. Поэтому вряд ли стоит отстаивать тезис о том, что Красная Армия могла успешно обороняться на неподготовленной местности, да еще при внезапном нападении противника. Кроме того, советскими планами оборона вообще не предусматривалась».

Доказательств о намерении Сталина опередить Гитлера в упомянутых выше книгах приведено больше чем достаточно. Но то, что какие-то действия по расширению территории могли предусматриваться, например, в отдаленной перспективе, в работах авторы не рассматривают.

Не могу согласиться с писателем А.П. Никоновым, который в своей в целом очень интересной и полезной книге главным виновником всех отступлений советских войск считает Жукова. Виновато в этом было все руководство страны. Чего только стоит недельное отключение Сталина в самый ответственный момент, с 22 по 29 июня 1941 г., от руководства страной и другие его деяния как в мирной жизни, так и во время войны.

Очевидно, это единственное упущение этой книги, хотя она содержит довольно содержательный анализ роли Советского Союза и Германии, Сталина и Гитлера во Второй мировой войне и в истории двадцатого столетия в целом.

Особенно впечатляет описание автором процесса формирования на государственном уровне сознания населения в нужном направлении под воздействием пропаганды и агитации в газетах, журналах, радио, художественной литературе, кино и театральных постановках для увековечивания роли Сталина как высококлассного менеджера в развитии экономики и стратега в военном деле.

Наиболее подробно, содержательно и откровенно излагает все перипетии боевых действий и допущенные ошибки его участников огромный труд «История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг.». Из него я почерпнул много полезных ответов по спорам между историками.

Неоценимую помощь в составлении записок оказал мне сборник «Канун и начало войны; Документы и материалы» составитель Л.А. Киршнер (Л.: Лениздат, 1991). В сборнике помещены весьма интересные печатные публикации прошлых лет, воспоминания, документальные материалы ученых, политических деятелей, военных — как советских, так и зарубежных.

По материалам сборника выясняются причины временных неудач Красной Армии в начальный период войны. Рассказывается о мероприятиях Коммунистической партии и советского правительства по мобилизации сил советского народа на отпор врагу, о героической и самоотверженной борьбе наших людей с фашистскими захватчиками. В сборнике также содержится внушительная статья его составителя «Страницы нашей истории». Но поскольку он составлен в эпоху Горбачева, в нем постоянно проскальзывает некоторая неопределенность, попытка найти золотую середину в споре, что источником бед России были не принципы идей Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, а отход от них и их попрание.

К примеру, в прилагаемой статье к сборнику совершенно верно говорится о низкой квалификации высшей элиты и директорского корпуса: «На место репрессированных специалистов пришли так называемые “красные директора”, которые могли выкрикнуть лозунг и “толкнуть речь”, но не могли грамотно руководить хозяйством… Свыше 70% секретарей райкомов, горкомов и до 40% секретарей обкомов, крайкомов и ЦК компартий национальных республик имели начальное образование. А недостаточная компетентность толкала руководителей на волевые решения и приказные методы управления, что еще больше способствовало росту и закреплению бюрократической командно-административной машины».

В то же время сборник содержит целый раздел документов «Организация Коммунистической партией и Советским правительством отпора врагу», где к заслугам парторганизаций относят создание новых формирований, размещение новых дивизий, их вооружение, снабжение, обмундирование, обеспечение их командным и политическим составом. Помимо этого к заслугам парткомов также относят создание силами населения оборонительных сооружений — противотанковых рвов, окопов, огневых точек. Возникает естественный вопрос, а что конкретно тогда делали местные советские власти?

По моей личной версии, на неправильную оценку Сталиным разведданных о начале немецкого вторжения могли главным образом повлиять советско-германские соглашения, подписанные в 1939–1940 гг.

Очевидно, в этой детали кроется одна из многочисленных причин отступления наших войск на первом этапе войны. Ну а почему не начали наступление первыми, то в годы моей далекой боевой юности обычно объясняли, что Сталин ожидал, пока Англия и Германия в результате войны ослабеют и тогда можно будет «погреть руки у пылающего костра».

Первые дни войны вскрыли недостатки командно-административной системы управления народным хозяйством страны, несовершенство советской военной стратегии и тактики, организационной структуры во всех звеньях Советской армии, включая Ставку, Народный комиссариат обороны и все его управления, включая Генеральный штаб.

Сталин, и главное командование Советской армии прозевали начало войны и применение новой успешной стратегии из-за создания на границах страны «железного занавеса», преследования интеллектуалов, космополитизма и неуважительного отношения к талантливым личностям. Сюда же можно отнести действие в Стране Советов систем неэффективного механизма управления экономикой.

В отношении одной из грубых ошибок командования советских войск в области стратегии и тактики, в части преимуществ обороны перед контрнаступлением, достаточно вразумительно высказался маршал К.К. Рокоссовский в своем труде под названием «Солдатский долг» («Военно-исторический журнал», 1989, №6, с. 51–54):

«Войскам, ввязавшимся в бой с наседавшим противником, следовало поставить задачу: применяя подвижную оборону, отходить под давлением врага от рубежа к рубежу, замедляя этим его продвижение. Такое решение соответствовало бы сложившейся обстановке на фронте. И если бы оно было принято Генеральным штабом и командующими фронтами, то совершенно иначе протекала бы война, и мы бы избежали тех огромных потерь, людских, материальных, которые понесли в начальный период фашистской агрессии.

Не могу умолчать о том, что как в начале войны, так и в Московской битве вышестоящие инстанции не так уж редко не считались ни со временем, ни с силами, которым они отдавали распоряжениям и приказам. Сплошь и рядом такие приказы и распоряжения не соответствовали обстановке, сложившейся на фронте к моменту получения их войсками. Нередко в них излагалось желание, не подкрепленное возможностями войск.

Походило это на стремление обеспечить себя (кто отдавал такой приказ) от возможных неприятностей свыше. В случае чего обвинялись войска, не умевшие якобы выполнить приказ, а “волевой” документ оставался для оправдательной справки у начальника или его штаба. Сколько горя приносили войскам эти “волевые” приказы, сколько неоправданных потерь было понесено!

Очень убедительно оценил роль Сталина в войне У. Черчилль: “Война — это по преимуществу список ошибок, равную той, которую допустили Сталин и коммунистические вожди, когда они отбросили все возможности на Балканах и лениво выжидали надвигавшегося на Россию страшного нападения или были неспособны понять, что их ждет. До тех пор мы их считали расчетливыми эгоистами. В этот период они оказались к тому же простаками. Сила, масса, мужество и выносливость матушки России еще должны были быть брошены на весы. Но если брать за критерий стратегию, политику, дальновидность и компетентность, то Сталин и его комиссары показали себя в тот момент второй мировой войны полностью растяпами”».

 

11.2. Стратегические и тактические ошибки

Неизбежность неудачного развития событий в начале войны во многом возникла в связи с тем, что Сталин не сумел сделать из войны в Испании и Финляндии необходимые выводы о необходимости срочного перевооружения армии, развертывания массового производства новых типов вооружения, особенно новых самолетов и танков. Уже в Испании в начале 1938 г. появились модернизированные «мессершмитты», которые превосходили наши истребители И-16. Однако Сталина это обстоятельство не насторожило. Ему тогда было не до этого. Все его внимание и время многие месяцы было поглощено организацией массовых репрессий, инсценированием процессов по делу Бухарина, Зиновьева и Каменева. Он окончательно расчищал дорогу к своей неограниченной диктатуре. А без Сталина вообще никто не был в праве принять сколько-нибудь ответственное решение, тем более по вооружению армии.

Другой крупный просчет Сталина, уже в области оперативно-стратегической, связан с принятием плана обороны страны и мобилизационного развертывания вооруженных сил. По его личному указанию осенью 1939 г., вскоре после заключения договора о дружбе и границах с Германией, Генеральный штаб приступил к разработке документа. Готовили его под руководством Б.М. Шапошникова, а основным разработчиком был полковник A.M. Василевский. Главная идея плана заключалась в обеспечении готовности вести борьбу на два фронта: в Европе — против Германии и ее союзников и на Дальнем Востоке — против Японии.

Предполагалось, что Западный театр военных действий будет основным. Здесь и должны быть размещены главные вооруженные силы. Как считалось, главные усилия противник может сосредоточить на западном и северо-западном операционных направлениях. Нарком обороны, рассмотрев план, не утвердил его, полагая недостаточно решительными наши возможные действия по разгрому противника.

К августу 1940 года план обороны был пересмотрен. Теперь его подготовкой руководил уже новый начальник Генерального штаба — К.А. Мерецков. Ответственным за его подготовку по-прежнему был A.M. Василевский. Он все так же считал, что главные усилия нашей армии целесообразно сосредоточить на Западном фронте, имея в виду возможную концентрацию сил противника в районе Бреста. Военные считали, что главный удар силы вермахта нанесут на смоленско-московском направлении. Тем более что на рубежах к северу от Полесья фашисты концентрировали мощную танковую группировку.

Пятого октября план обороны страны доложили Сталину. После знакомства с ним он произнес: «Мне не совсем понятна установка Генерального штаба на сосредоточение усилий на Западном фронте. Мол, Гитлер пытается нанести главный удар по кратчайшему пути на Москву… Думаю, однако, что для немцев особую важность представляет хлеб Украины, уголь Донбасса. Теперь, когда Гитлер утвердился на Балканах, тем более вероятно, что он будет готовить основной удар на юго-западном направлении. Прошу Генеральный штаб еще подумать и доложить план через десять дней…»

Четырнадцатого октября переработанный план обороны вновь доложили Сталину. Все его пожелания были учтены полностью, а это означало коренную переориентировку основных усилий вооруженных сил. Главное направление основного удара стали ждать в соответствии с планом на юго-западном направлении. Как показали дальнейшие события, это было ошибочное решение.

Одновременно с переработкой плана по указанию Сталина в Генеральном штабе готовили концептуальный документ: «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных сил на Западе и Востоке на 1940–1941 годы». В соображениях правильно определялось, что главной опасностью является Германия, но на практике его по многим причинам не удалось реализовать.

Основной ошибкой этого же рода, приведшей к поражению советских войск в первые годы войны, было отставание в нашей стране военной науки. Она отрицала и подвергала критике различные зарубежные военные теории, которые делали ставку на «молниеносную войну». Во второй половине тридцатых годов вопросы стратегии все больше считались прерогативой высшего руководства в лице Сталина. Необоснованные репрессии вообще приостановили развитие стратегической теории. Многие интересные концепции были объявлены чуждыми, вредительскими.

Большим просчетом Ворошилова, как наркома обороны СССР, была недооценка роли танков и переоценка роли кавалерии в будущей войне. В качестве основополагающей стратегической задачи выдвигалась такая стратегическая установка: упорной обороной на госгранице на базе полевых укреплений не допустить вторжения противника на нашу территорию, обеспечить время для мобилизации, затем мощными контрударами отразить наступление противника, перенеся боевые действия на его территорию. Предполагалось, что наши главные силы вступят в действие не раньше чем через две недели. Ни «Соображения», ни готовившийся план не уделили должного внимания стратегической оборонительной операции. Ее положения и параметры не были определены. Фактически исключалась возможность прорыва крупных сил противника на большую глубину.

Когда на одной стратегической игре опробовали такой вариант, Сталин ядовито заметил: «Зачем культивировать отступательные настроения? Вы что, планируете отступление?»

По признанию Сталина, единственным объяснением были «внезапность и вероломство немецкого нападения». Правда, впоследствии, хотя вначале об этом в объяснении не упоминалось, он признал, что со стороны СССР были допущены «некоторые ошибки». По моему мнению, уже в первом слове этого утверждения допущена неточность, так как в действительности российская сторона знала о неизбежности войны, но обе стороны боялись, очевидно, как бы ни обмануться в определении дня нападения и его не прозевать.

В конце концов можно считать, что Гитлер перехитрил Сталина и обвел его вокруг пальца, как несмышленое дитя. Несмотря на все принятые обязательства советско-германского пакта о ненападении сроком на 10 лет.

Во всех армиях мира военачальники считали, что танки можно использовать только так, как они применялись в Первой мировой войне, то есть в качестве поддержки пехоты, которая передвигалась пешком.

По этой причине лучшие тяжелые танки союзников, вроде британской «Матильды», обладали значительной огневой мощью и толстой броней, но двигались со скоростью не быстрее чем обычный пехотинец.

Советская стратегия боевого использования танков основывалась на опыте их применения в Первую мировую и Гражданскую войны. Тогда танки должны были сопровождать пехоту и конницу и уничтожать мешающие их продвижению пулеметы. Позднее появилась еще задача уничтожения артиллерийских позиций. Но в любом случае деятельность танков ограничивалась непосредственной целью организации прорыва фронта противника на всю его глубину. Впрочем, эта глубина предусматривалась не более 10–12 км. Одни танки должны были поддерживать наступающих пехотинцев, другие — прорываться к позициям артиллерии и уничтожать их, прекращая град снарядов. Еще одной задачей танков должна была стать борьба с подобными себе танками, то есть отражение танковых контратак противника в ходе прорыва линии его обороны.

В российской военной литературе вопрос особой роли танков после взлома обороны противника никогда не рассматривался. Советская военная наука также отрицала эффективность молниеносной войны и базировалась на принципе, что всякое нападение на Советский Союз завершится полным разгромом врага на его собственной территории.

Следует отметить, что перед войной наши танковые войска организационно состояли только из механизированных корпусов. Существовавшие у нас до лета 1940 г. отдельные танковые части (войсковые и РГК) были ликвидированы, кроме танковых полков кавалерийских дивизий. Таким образом, был нарушен правильный принцип использования танков, наряду с танковыми и моторизованными соединениями предназначенных для выполнения самостоятельных задач, также наличие отдельных танковых частей для совместных действий с пехотой.

Первый же год войны указал на ошибочность реорганизации в 1940–1941 гг. и вместе с тем подтвердил правильность общего направления организации советских танковых войск в 30-е годы.

Боевой опыт первых танковых сражений показал, что боеспособность механизированных корпусов западных приграничных военных округов в силу их недостаточной укомплектованности личным составом, слабой сколоченности частей, соединений, штабов, низкой степени оснащенности новой боевой техникой, автотранспортом, вспомогательными машинами и нехватки боеприпасов была весьма ограниченной. Они оказались громоздкими, маломаневренными, трудно управляемыми и легкоуязвимыми для вражеской авиации.

Наряду с этим тяжелые условия, создавшиеся в первые дни войны для боевых действий советских танковых войск, привели к большим потерям танков. Небольшое количество оставшихся танков в условиях оборонительных боев использовалось лишь в тесном взаимодействии со стрелковыми соединениями.

Увеличение производства танков и численности подготовки танкистов позволило с 1 апреля 1942 г. приступить к созданию танковых корпусов. Первые четыре танковых корпуса (1-й, 2-й, 3-й, 4-й) были сформированы по директиве НКО от 31 марта в апреле 1942 г. В них пока еще не предусматривалось создание частей боевого и тылового обеспечения и по всем этим вопросам они полностью зависели от общевойсковых армий, что резко снижало их оперативно-тактическую самостоятельность. Всего в 1942 г. было создано 28 танковых корпусов.

Они получили первое боевое крещение в мае 1942 г. в Харьковской наступательной операции Юго-западного фронта.

В сентябре 1942 г. началось формирование механизированных корпусов. Они отличались от танковых корпусов наличием большого числа подразделений мотопехоты. Это увеличивало их большую боевую самостоятельность в решении оперативных задач как в наступлении, так и обороне. Механизированные бригады стали формироваться с момента создания мехкорпусов.

Директивой НКО от 17 сентября 1942 г. в механизированный корпус был введен мотоциклетный батальон. К моменту создания мехкорпусов был издан приказ НКО № 325 от 16 октября 1942 г. Он подытожил весь опыт использования танковых частей и соединений в первом периоде войны и дал принципиальную установку их дальнейшего применения в наступлении и обороне. Формирование танковых армий происходило с конца мая 1942 г. до середины января 1943 г. Были созданы шесть танковых армий, в том числе 5-я армия создавалась дважды.

В изданной в Швеции в 1942 г. книге «Танки под Харьковом» было справедливо отмечено: «Шведы в 1942 г. увидели то, чего не увидели наши военачальники даже после войны (судя по их мемуарам)». (См. ссылку на эту книгу Константина Быкова, «Харьковский “котел”, 1942» (М: ЯУЗА; ЭКСМО, 2007, стр. 17 примечаний.)

Новым в военной стратегии использования немецких войск стало широкомасштабное использование танков и самолетов. Немецкие генералы обнаружили нечто такое, до чего не смогли догадаться военные теоретики других армий, а именно то, что танки и самолеты являются не только оружием, но и своего рода средством передвижения.

Они могли не только двигаться сами, но и перевозить пехоту, а при сопровождении самоходной артиллерией делать возможным концентрацию сил в одной точке, обеспечивать прорыв, окружение и глубокое проникновение в тыл противника, прежде чем у него найдется время отреагировать. При такой стратегии возникает также возможность обеспечить фланги своей армии с обеих сторон или напасть на фланги противника.

Внедрил эту идею в стратегию германской армии немецкий военачальник Гудериан, воспользовавшись работами двух английских военных теоретиков Дж. А.С. Фуллера и Базила К. Лидцела Горта.

Благодаря энтузиазму Гитлера в отношении применения танков во время войны Гудериану удалось осуществить эту доктрину и укрупнить все танковые части до уровня дивизий и армий — вместо того чтобы сформировать из них небольшие подразделения, закрепленные за пехотными дивизиями, что сохранялось в советской армии.

В то же время немцы внедрили новаторскую идею применения танковых соединений, способных вести бой в отрыве от своих войск на больших расстояниях. Самостоятельность действий обеспечивалась сочетанием в одном соединении танков, артиллерии, инженерных средств, разведки и связи. Это позволяло ему не только осуществлять прорыв обороны противника, но и развивать его вглубь, отрываясь от основной массы своих войск. Это позволяло танковому соединению вести бой с резервами противника, самостоятельно захватывать важные объекты, не ожидая подхода пехотных дивизий и сопровождающих их полков артиллерии.

Кроме того, Гудериан добился принятия положения о том, чтобы бронетанковым дивизиям были приданы части моторизованной пехоты, артиллерии и инженерные войска, которые могли бы передвигаться со скоростью танков.

Германское командование стремилось применять в операциях свой обычный, переходящий в шаблон прием: действуя двумя фланговыми группировками («клиньями»), окружать противника в масштабе от обширных колец, имеющих целью охватить целиком главные силы противника, до «клещей», откалывающих, окружающих и уничтожающих одну из его частных группировок или ее составляющих.

При этом первоначальное окружение обычно осуществлялось танковыми и моторизованными войсками (так называемое «танковое окружение»), а затем оно закрепляется идущими вслед пехотными дивизиями.

Еще одним подразделением организационной структуры танковых дивизий были мотоциклетные батальоны. По своей сути это был усиленный вооружением мотострелковый батальон на мотоциклах. То есть вместо грузовых машин в мотоциклетном батальоне пехотинцы усаживались на мотоциклы. Соответственно каждое отделение пехоты из девяти человек перевозилось на трех мотоциклах с коляской и вооружалось одним ручным пулеметом, шестью автоматами и одним пистолетом-пулеметом (у командира отделения). За счет такого рода войск достигалось резкое увеличение скорости их передвижения. В условиях маневренной войны выдвижение мотоциклистов играло важную роль, обеспечивая захват населенных пунктов, переправ и узлов коммуникаций.

Успехи немецких танков обусловливались не только взаимодействием с авиацией (строго говоря, в 1941 г. авиация поддерживала только одну из четырех немецких танковых групп — группу Гудериана), но и взаимодействием с саперными подразделениями, которые всегда двигались в голове боевых танковых групп. Иначе и быть не могло. Ведь без саперов, без их понтонно-мостовых парков введенные в прорыв танки мгновенно теряют свое превосходство — подвижность.

Наконец, моторизованная пехота могла помочь удерживать захваченный в глубине обороны объект, препятствуя отходу окружаемых воинских соединений или подготавливая плацдарм для дальнейшего наступления. Превосходство танковых соединений в подвижности над основной массой войск должно было обеспечить смыкание танковых «клещей» за тылом окружаемых армий быстрее, чем те смогут отойти назад.

Германское командование широко применяло так называемую тактику «танковых клиньев». Оно обычно сосредотачивало на узком участке фронта крупные силы танков и наносили удары по стыкам и флангам наших войск. Немецкий генералитет стремился применять в операциях свой обычный, переходящий в шаблон прием: действуя двумя фланговыми ударными группировками, окружать целиком группировку противника или одну из его частей «клиньями», а затем откалывать и уничтожать их поодиночке. При этом первоначальное окружение обычно осуществлялось моторизованными войсками (так называемое «танковое окружение»), а затем противник стремился его закрепить идущими вслед пехотными дивизиями («пехотное окружение»).

Соображения об основах развертывания вооруженных сил и план обороны нашей страны на западе, предусматривающий равномерное построение войск первого эшелона, был ошибочным. В начале войны это привело к тому, что соединения вступали в сражение последовательно, поочередно, и получалось, что противник имел возможность вести уничтожение соединений по частям.

Винить в ошибках только Сталина неправомерно. Как правильно оценивал его действия Г.К. Жуков, ответственность с ним должны делить и его ближайшее окружение: Молотов, Ворошилов, Маленков, Берия, Каганович, Буденный. Лежит она и на целом ряде других людей в партии и правительстве, а также на военных.

И все же следует подчеркнуть очевидное: главная ответственность за просчеты лежала на Сталине, занимавшем особое место в руководстве государством.

Заметное место в составе ошибок занимает низкий уровень боевой подготовки и неспособность советской промышленности снабдить в достаточном количестве Красную Армию современным вооружением. В частности, последнее относилось к отсталости танковой промышленности, производству автоматов, что поставило советскую пехоту в крайне невыгодное положение. Хотя первые специальные противотанковые ружья были изготовлены в России в 1940–1941 гг., к началу войны армия их еще не получила. Не хватало автомашин, и значительную часть орудий приходилось передвигать на лошадях или совершенно не приспособленными для этого сельскохозяйственными тракторами.

Стратегическое преимущество давало немцам применение специализированных самолетов «Ю-87» — пикирующего бомбардировщика с неубирающимся шасси, который нес 500-килограммовую бомбу, разработанного для нанесения точечных ударов по полевым позициям противника. Несмотря на то, что он имел скорость всего 395 км в час, люфтваффе (военно-воздушные силы вермахта) быстро завоевали превосходство в воздухе, так как его поддерживал отличный истребитель «Me-109».

«Ю-87» выполнял функции дальнобойной артиллерии и был достаточно эффективен. Этот самолет наводил ужас на наших солдат благодаря точности бомбометания и еще потому, что немецкие пилоты снабжали «Ю-87» обычным свистком, который во время пикирования издавал пронзительный визг.

Когда германские танки прорывали вражеские линии, для огневой поддержки они могли использовать и свою собственную артиллерию, и пикировщики. Это стало новым способом получения оперативно-тактического преимущества.

Советское главное командование не видело необходимости в создании подобного самолета и сосредоточилось главным образом на бомбардировке по площадям, что оказалось на поле боя гораздо менее эффективным, чем точечные удары.

В Германии 12 октября 1934 г. была завершена разработка схемы организации танковых дивизий. Они должны были состоять из двух танковых полков, полка мотопехоты, батальона мотоциклистов, разведывательного батальона, артиллерийского полка, батальона истребителей танков, инженерной части тыловых и вспомогательных частей. Это позволяло не только осуществлять прорыв обороны противника, но и развивать ее вглубь. Отрываясь от основной массы своих войск на сотни километров, танковое соединение становилось в значительной мере автономным и самодостаточным. Это позволяло ему вести бой с резервами противника, захватывать важные пункты в тылу самостоятельно, не ожидая подхода пехотных дивизий и сопровождающих их полков артиллерии.

Взорванный мост на своем пути танковая дивизия могла восстановить с помощью моторизованного понтонного батальона или даже сборного металлического моста. Саперные части дивизии могли снять минные поля, разрушить заграждения. Артиллерия позволяла на равных вести артиллерийскую дуэль с встретившимися на пути резервами противника. Наконец, пехота могла помочь удерживать захваченные в глубине обороны позиции, препятствуя отходу окружаемых частей или подготавливая плацдарм для дальнейшего наступления. Основной отличительной особенностью пехотных дивизий было практически повсеместное использование гужевой тяги. По штату она насчитывала 6000 лошадей. Моторизованными частями в дивизии были только противотанковый дивизион, саперы и разведывательный батальон. В некоторых дивизиях так называемой первой волны в таком батальоне имелся взвод бронеавтомобилей. Однако те десятки и сотни километров, что легко покрывали танки и пехота на автомашинах, пехотинцы были вынуждены преодолевать пешими маршами.

Большая часть группы армий «Центр», после тяжелых боев с окруженными в Белостокском выступе советскими армиями, вынуждена была форсированными маршами догонять вырвавшихся далеко вперед танкистов.

В мемуарах командира девятого армейского корпуса Германа Гейзера «От Буга до Кавказа» (М: Издательство «Транзиткнига», 2004) написано: «К 24 июля 9 корпус преодолел 700 километров — почти две трети расстояния до Москвы. Это означало, что всего мы прошли от 800 до 1000 километров за 33 дня, в среднем около 30 километров в день. И все это с боями, по русским дорогам и при русской жаре!»

На практике при равном соотношении сил в первые годы войны советские войска еще значительно уступали противнику в умении воевать и имели ограниченную военную подготовку.

Не отвечала современным требованиям система обучения офицеров и солдат.

«Большой вред воспитанию советского народа в духе преодоления трудностей возможной войны, — говорится в “Истории войны”, — нанесли настроения легкой победы над врагом, распространявшиеся накануне войны (например, фильм “Если завтра война” и др.)».

Совершенно по-другому происходило за Бугом. Здесь с середины 1940 г. были построены классные шоссейные дороги, в том числе автострады, железные дороги и широкая сеть аэродромов.

В конце апреля 1970 г. маршал Жуков согласился дать интервью для газеты «Комсомольская правда». Вопросы задавал В. Песков.

«Вопрос: Георгий Константинович, всякий раз, вспоминая войну, мы неизбежно возвращаемся к ее началу. Вы были начальником Генерального штаба, что вы знали о приближении войны? Каким для вас было утро 22 июня?

Жуков: О подготовке Германии к войне с нами сложилось довольно много сведений. Разумеется, обо всем этом докладывалось Сталину, но он относился к этим сведениям с преувеличенной осторожностью.

21 июня мне позвонили из Киевского округа: “К пограничникам явился перебежчик — немецкий фельдфебель. Он утверждает, что немецкие войска выходят на исходные позиции для наступления и что война начнется утром 22 июня”. Мы с маршалом Тимошенко и генерал-лейтенантом Ватутиным немедленно поехали к Сталину с целью убедить его в необходимости приведения войск в боевую готовность. Он был озабочен: А может, перебежчика нам подбросили, чтобы спровоцировать столкновение?

Вопрос: Итак, приближение войны чувствовалось. В чем же причина промедления с приведением страны в боевую готовность?

Жуков: Одна из важных причин состоит в том, что Сталин был убежден: войну удастся оттянуть, удастся закончить перестройку и оснащение армии. Он опасался, что наши действия будут предлогом для нападения. Судить о моменте, сложившемся перед войной, надо с учетом сложной международной обстановки того времени. Многое было неясным. Англия и Франция вели двойную игру. Они всеми силами толкали Гитлера на восток. Опасаться разного рода провокаций были все основания. Но, конечно, осторожность оказалась чрезмерной. И мы, военные, вероятно, не все сделали, чтобы убедить Сталина в неизбежности близкого столкновения. Вообще есть глубокие объективные причины, предопределившие затяжной характер войны с огромными для нас жертвами, с огромным напряжением сил».

В начале войны войска вермахта форсировали Буг и начали наступление мощными танковыми колонами, за которыми двигалась пехота. Возможность применения неприятелем удара такого масштаба советское командование даже не предполагало и не ожидало. Как писал в воспоминаниях Г. Жуков, «что и он не мог предполагать нанесение удара с такой мощью и на такой протяженной линии фронта».

В книге «Маршал Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления», (М.: АПН, 1979) автор более объективно и достоверно, чем в своем интервью, приводит некоторые обстоятельства, обусловивших наши ошибки в начале войны.

Жуков пишет:

«Даже в ночь на 22 июня, в некоторых случаях командиры соединений и объединений, входивших в эшелон прикрытия границы, до самого последнего момента ждали указания свыше и не держали части в надлежащей боевой готовности, хотя по ту сторону границы был уже слышен шум моторов и лязг гусениц». Далее он отмечает, что накануне войны Сталин, нарком обороны и Генеральный штаб, по данным разведки, считали, что гитлеровское командование должно будет держать на Западе и в оккупированных странах не менее 50 процентов своих войск и военно-воздушных сил. На самом деле к моменту начала войны с СССР гитлеровское командование оставило там меньше одной трети. Ни нарком обороны, ни руководящий состав Генерального штаба не предполагали возможность перехода немцев в наступление в таких масштабах, притом сразу всеми имеющимися и заранее развернутыми на важнейших стратегических направлениях силами. Они также не рассчитывали, что противник сосредоточит такую массу бронетанковых и моторизованных войск и бросит их в первый же день мощными компактными группировками на всех стратегических направлениях с целью нанесения сокрушительных ударов. К тому же, накануне войны 10-я армия и ряд других частей Западного округа были расположены в выгнутом в сторону противника Белостокском выступе. Эта армия занимала самое невыгодное расположение. Такая оперативная конфигурация создавала угрозу глубокого охвата и окружения частей со стороны Гродно и Бреста путем удара по флангам. Между тем дислокация войск фронта на гродненском и брестском направлениях была недостаточно глубокой и мощной, чтобы не допустить здесь прорыва и охвата Белостокской группировки. Такое ошибочное расположение войск, допущенное в 1940 г., не было устранено вплоть до самой войны. Когда главные группировки противника смяли фланги групп прикрытия и прорвались в районе Гродно и Бреста, надо было быстро отвести 10-ю армию и примыкающие к ней фланги 3-й и 4-й армий из-под угрозы окружения, рокировав их на тыловые рубежи, где они могли значительно усилить сопротивляемость действующих там соединений. Но этого сделано тогда не было. Аналогичная ошибка повторилась и с армиями Юго-западного фронта, которые также с запозданием отводились из-под угрозы окружения».

Отрицательные последствия для наших войск дала директива № 3, отправленная войскам наркомом обороны по указанию И. Сталина вечером 22 июня — о переходе наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома противника на главнейших направлениях, притом с выходом на его территорию. «В истории второй мировой войны 1939–1945 гг.», об этом написано довольно уклончиво: «Нацеливая советские войска на разгром вражеских группировок, представляющих наибольшую опасность, Главный военный совет не полностью учел трудности, с которыми была сопряжена организация и подготовка в течение одной ночи ударов по врагу со столь решительными целями». К началу сентября 1941 г. Киев стал оконечностью длинного, все время сужавшегося выступа. Придавая этому большое значение, Гитлер директивой от 21 августа 1941 г. сообщил в приказном порядке, что соображения главнокомандования сухопутных войск относительно дальнейшего ведения операций на востоке от 18 августа не согласуются с его планами. Исходя из этого, он приказал:

«Главнейшей задачей до наступления зимы является не взятие Москвы, а захват Крыма, промышленных и угольных районов на Донце и лишение русских возможности получения нефти с Кавказа; на севере — окружение Ленинграда и соединение с финнами. Благоприятная оперативная обстановка, сложившаяся в результате достижения линии Гомель — Почеп, должна быть немедленно использована для проведения операции смежными флангами групп армий “Юг” и “Центр” по сходящимся направлениям. Нашей целью является не оттеснение советской 5-й армии за Днепр частным наступлением 6-й армии, а уничтожение противника, прежде чем он отойдет на рубеж Десна — Конотоп — Сула».

По поводу содержания этой директивы существует записка Гитлера от 22 августа следующего содержания: «Я бы сказал, решающее значение имеет улучшение обстановки на стыке группы армий “Центр” и группы армий “Юг”.

Здесь нам представляется благоприятная возможность, какую дарит судьба во время войны в редчайших случаях. Огромным выступом глубиной почти в 300 км расположены войска противника, с трех сторон охватываемые войсками двух немецких групп армий. Уничтожить этого противника возможно лишь в том случае, если в настоящий момент руководствоваться не узкими интересами групп армий, а исключительно интересами всей настоящей кампании…

Возражение, что в результате этого мы потеряем время и наступление на Москву будет предпринято слишком поздно или что танковые соединения по техническим причинам не будут тогда в состоянии выполнить эту задачу, является несостоятельным. Ибо после уничтожения русских войск, как и прежде угрожающих правому флангу группы армий “Центр”, наступление на Москву будет провести не труднее, а легче».

На Юго-западном направлении к началу сентября немцы начали наступление на Конотоп, Полтаву. Таким образом, к началу сентября Киев стал оконечностью длинного, все время сужающегося пояса, так как немцы прорвались далеко на восток как с севера, так и с юга от украинской столицы. Поскольку на 9 сентября немцы продвигались с севера к Нежину, на юге другая группа германских армий проникла глубоко в излучину Днепра, а у советского командования не было резервов, чтобы остановить эти два немецких наступления, то Буденный и Хрущев решили отвести войска из киевского выступа.

Катастрофическое положение войск Юго-западного фронта возникло после того, как немцы 17 августа 1941 г. заняли Днепропетровск и форсировали Днепр. Советские войска были вынуждены отойти, несмотря на приказ советского Главнокомандования удерживать линию Днепра любой ценой. Потом были захвачены Херсон, Николаев и Кривой Рог. На юго-западе была окружена Одесса. Одновременно севернее Киева немцы начали наступление в общем направлении на Конотоп, Полтаву.

11 сентября 1941г. Тимошенко доложил Сталину, что его прежнее указание послать из Киева две стрелковые дивизии, чтобы остановить продвижение немцев на север, не может быть выполнено, что советские армии на Украине крайне ослаблены после нескольких недель тяжелых боев и что, несмотря на возражения Ставки, они считают необходимым отход на новый рубеж.

В тот же день Сталин в разговоре с командующим Юго-западным фронтом генералом Кирпоносом «категорически возразил против оставления Киева и отвода войск из киевского выступа на рубеж реки Псел». Он приказал удерживать Киев любой ценой, перебросить на правое крыло фронта все силы, которые можно снять с других направлений, и «во взаимодействии с Брянским фронтом разгромить Конотопскую группировку противника». Одновременно Сталин освободил Буденного от занимаемой должности и заменил его Маршалом Советского Союза С.К. Тимошенко, который 13 сентября приступил к своим обязанностям.

В этот день горловина между Лохвицей и Лубнами, по которой можно было отвести четыре армии Юго-западного фронта, достигала в ширину не более 30–40 км. Два дня спустя немецкие танковые соединения закрыли эту горловину. 14 сентября начальник штаба фронта генерал-майор В.И. Тупиков счел своим долгом еще раз информировать начальника Генерального штаба Б.М. Шапошникова о катастрофическом положении войск фронта. «Начало понятной Вам катастрофы — дело пары дней». В ответе доклад назван паническим и высказано требование сохранять хладнокровие и выполнять указания тов. Сталина, данные 11 сентября.

Но 14 сентября немцы закрыли горловину выступа и четыре советские армии были окружены. Одна из них, 37-я, еще удерживала в районе Киева плацдарм радиусом примерно 25 км. Все эти войска, говорится в советской книге «История ВОВ», уже понесшие большие потери, были дезорганизованы и в значительной мере утратили боеспособность… Всего этого можно было бы избежать, если бы Ставка в свое время согласилась с предложениями С.М. Буденного и Н.С. Хрущева.

Поскольку Ставка не дала разрешения на общий отход, Военный совет Юго-западного фронта принял самостоятельное решение об оставлении Киева и выводе войск из окружения. Пока фронт противника на реке Псел был еще не прочен, это являлось единственным благоразумным выходом из создавшегося положения, хотя, несомненно, отход войск был связан с преодолением больших трудностей.

16 сентября это решение Военного совета юго-западного направления было передано Кирпоносу устно через начальника оперативного управления Юго-западного фронта генерал-майора И.Х. Баграмяна, прибывшего из штаба фронта.

Вместо немедленного выполнения этого решения Кирпонос усомнился в его достоверности, поскольку оно противоречило приказу И.В. Сталина. После долгих колебаний командующий наконец запросил Ставку: выполнять или не выполнять указание. Только в 11 часов 40 минут вечера Шапошников по поручению Ставки ответил, что Верховное Главнокомандование разрешает оставить Киев, но ничего не сказал о выводе войск за реку Псел. Таким образом, были потеряны два дня, в течение которых могли бы прорваться значительные силы советских войск. Вслед за этим начались неорганизованные попытки вырваться из окружения. Их неорганизованность усиливалась тем, что связь между штабами армий отсутствовала. Так 37-я армия, отрезанная от других армий, еще два дня продолжала свою безнадежную борьбу за Киев и только после этого начала прорываться с боями без всякой надежды на успех. Лишь некоторым частям удалось прорваться. Кирпонос был смертельно ранен. Убиты были член Военного совета и секретарь ЦК Компартии Украины М.А. Бурмистенко, а также начальник штаба фронта В.И. Тупиков.

Немцы утверждают, что во время окружения Киева вермахт захватил не менее 665 тысяч пленных. Согласно «Истории войны» к началу Киевской операции на Юго-западном фронте имелось 677 085 человек. Из этого числа 150 541 человек избежали окружения. Окруженные войска вели бои в течение почти всего сентября и понесли очень тяжелые потери. Некоторым же из них удалось прорваться. При этом в плен попало не более трети первоначально окруженных войск. По нашим данным, число пленных составило около 175 тыс. человек.

По мнению некоторых ведущих германских генералов, время, потерянное на Киевскую операцию, в большей мере опрокинуло планы немцев достичь Москвы до наступления зимы. Немцы считали, что «противник уже не в состоянии создать прочный оборонительный фронт или оказать серьёзное сопротивление на Украине». Фронт был прорван на 300 с лишним километров в ширину, и открылась хорошая перспектива захватить Донецкий бассейн и выйти к Дону.

По поводу киевского окружения, кроме приведенного ранее, существуют воспоминания о Сталине A.M. Василевского, приведенные в его книге «Дело всей жизни» (М., 1976, с. 143–148):

«Вечером 7 сентября военный совет Юго-западного фронта сообщил главкому Юго-западного фронта сообщил главкому юго-западного направления и Генеральному штабу, что обстановка на фронте еще более осложнилась. Противник сосредоточил превосходящие силы, развивает успех на конотопском, черниговском, остерском и кременчугском направлениях…

Военный совет фронта просил разрешить отвести 5-ю армию и правый фланг 37-й армии на рубеж реки Десны. Военный совет юго-западного направления согласился с предложениями Военного совета фронта. Обсудив столь тревожное донесение, мы с Шапошниковым пошли к Верховному Главнокомандующему с твердым намерением убедить его в необходимости немедленно отвести все войска за Днепр и далее на восток и оставить Киев. Мы считали, что подобное решение в тот момент уже довольно запоздало и дальнейший отказ от него грозил неминуемой катастрофой для войск Юго-западного фронта в целом.

Разговор был трудный и серьезный. Сталин упрекал нас в том, что мы, как и Буденный, пошли по линии наименьшего сопротивления; вместо того чтобы бить врага, стремимся уйти от него. При одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание. Нам же, видимо, не хватило необходимой твердости, чтобы выдержать эти вспышки неудержимого гнева, и должного понимания всей степени нашей ответственности за неминуемую катастрофу на юго-западном направлении».

Начальник штаба Юго-западного фронта генерал-майор В.И. Тупиков в донесении на имя начальника Генерального штаба от 13 сентября сообщил, что «положение войск фронта осложняется нарастающими темпами».

Ознакомившись с этим донесением, Верховный Главнокомандующий спросил Шапошникова, что он намерен ответить Туликову. И тут же, не дождавшись ответа, сам продиктовал следующий ответ, адресованный командующему Юго-Западным фронтом, в копии — главкому юго-западного направления: «Генерал-майор Тупиков номером 15614 представил в Генштаб паническое донесение. Обстановка, наоборот, требует сохранения исключительного хладнокровия и выдержки командиров всех степеней. Необходимо, не поддаваясь панике, принять все меры к тому, чтобы удержать занимаемое положение и особенно прочно удерживать фланги. Надо внушить всему составу фронта необходимость упорно драться, не оглядываясь назад. Необходимо неуклонно выполнять указания т. Сталина данные вам 11.IX.». Отправлено за подписью Б. Шапошникова 14.IX.1941 г. 5 ч. 00 м.

Сталин категорически возражал против оставления Киева, на чем настаивал командующий Юго-западным фронтом генерал Кирпонос и Военный совет этого фронта, куда входили Буденный и Хрущев. Сталин настоял на своем и приказал удерживать город любой ценой. Но горловина, по которой можно было отвести четыре армии Юго-западного фронта, достигла в ширину не более 30–40 км, а через два дня немецкие танковые соединения ее полностью закрыли. Буденного от занимаемой должности освободили, а на его место назначили маршала С.К. Тимошенко. Тем не менее было потеряно время на прорыв из окружения, и лишь только некоторым частям удалось прорваться.

На Днепре немцы прорвали фронт на триста с лишним километров в ширину, им удалось в последующие два месяца занять всю Левобережную Украину, почти весь Крым, но были отброшены несколько назад только после первого освобождения Ростова.

Определенную отрицательную роль на отступление Советской армии в начальный период войны сыграли запоздалые поставки союзниками по ленд-лизу самолетов, танков, вооружения, автомашин («студебеккер», «додж» «виллис», «форд»), боеприпасов, продовольствия и др.

В этом отношении наиболее тяжелыми были 1941–1942 гг., так как первые поставки в Советский Союз по ленд-лизу начались в октябре 1941 г. и первые 9 месяцев велись с помощью одиночных транспортных судов.

Резкому ослаблению много лет создаваемых защитных возможностей линии обороны на старой границе способствовало решение Сталина снять там всю артиллерию и перебросить ее к новой границе.

В феврале — марте 1941 г. на Главном Военном совете вооруженных сил дважды обсуждалось, как быстрее закончить строительство укрепленных районов, но не было найдено решение, как обеспечить УРы артиллерией.

Ввиду разногласий, возникших на Главном Военном совете, вопрос был доложен И.В. Сталину. Согласившись с мнением Г.И. Кулика, Б.М. Шапошникова и А.А. Жданова, он приказал снять часть артиллерийского вооружения с второстепенных участков и перебросить его на западное и юго-западное направления.

Как сообщал Г.К. Жуков и подтверждал A.M. Василевский, нецелесообразно было в непосредственной близости от новой границы строить в 1940–1941 гг. аэродромы и размещать военные склады. Генштаб и лица, непосредственно руководившие снабжением в Наркомате обороны, считали наиболее целесообразным иметь к началу войны основные запасы подальше от государственной границы, примерно на линии Волги. Некоторые же лица из руководства НКО (особенно Г.И. Кулик, Л.З. Мехлис и Е.А. Щаденко) категорически возражали против этого. Они считали, что агрессия будет быстро отражена и война во всех случаях будет перенесена на территорию противника. Видимо, они находились в плену неправильного представления о ходе предполагавшейся войны. Такая иллюзия, к сожалению, имела место.

Из этого тезиса кое-кто сделал неправильный вывод, что действия советских войск обязательно будут носить с самого начала только наступательный и притом непременно успешный характер. А раз это так, то и склады должны быть уже в мирное время придвинуты поближе к войскам. Потом выяснилось, что в этом вопросе была допущена ошибка.

К такому же роду ошибок следует отнести зачаточное состояние использования в Советской армии радара и то, что даже обычная радиосвязь между армейскими частями не являлась общим правилом. Многие командиры не умели пользоваться ею и предпочитали телефонную связь. В условиях высокомобильной войны такая связь зачастую оказывалась совершенно бесполезной.

Ненадежной была также пропускная способность железных дорог в новых приграничных районах, которая была в три-четыре раза ниже, чем на германской стороне.

В вышеупомянутом сборнике содержится ссылка на еще один важный момент поражения в первые два года войны, а именно «отрицательное влияние, которое оказывал на развитие советской военной науки культ личности Сталина». Эта особенность руководства страной вела к догматизму и начетничеству, сковывала инициативу командования войсками. Она вынуждала ждать руководящего указания, без которого окончательное решение не могло быть принято.

Примером такого поведения могут служить разногласия в первую неделю вторжения немцев между начальником штаба Северо-западного фронта генералом Пуркаевым и командующим генералом Кирпоносом. Согласно директиве № 3 Главного Командования фронт должен был нанести контрудар в общем направлении на Люблин, окружить и уничтожить противника. Но эта задача не соответствовала той обстановке, что сложилась на Украине к исходу первого дня войны. Двух суток, отведенных для прихода к месту сражения, было недостаточно, так как войскам предстояло еще пройти 120 км. Генерал Пуркаев считал, что только полное сосредоточение механизированных корпусов потребует не менее трех-четырех суток, а за это время противник, естественно, успеет продвинуться еще дальше. Пуркаев предлагал обратиться к Главному Командованию за разрешением создать на рубеже укрепленных районов, вдоль старой государственной границы, прочную оборону, то есть сначала остановить врага, а уже затем, перейдя в контрнаступление, разгромить его. Генерал Кирпонос, соглашаясь с доводами начальника штаба, стоял на том, что приказ есть приказ и его надо выполнять во что бы то ни стало. Прибывший в штаб фронта вечером 22 июля генерал армии Г.К. Жуков одобрил мнение Кирпоноса. В результате этих контрударов приграничное сражение было проиграно. Глубокое вклинение немецких танков в районе Дубно создавало опасность тем армиям, которые продолжали сражаться в «Львовском выступе».

Существенной ошибкой Генерального штаба Советской армии было предположение, что войска будут полностью укомплектованы за те несколько дней, которые пройдут между мобилизацией и фактическим началом военных действий.

Серьезные ошибки были допущены при разработке стратегии войны. Она базировалась на принципе, что нападение на СССР закончится для врага полным разгромом на его собственной территории. Стратегия отводила обороне подчиненную роль по отношению к наступлению. При этом вопросы организации обороны в ней разрабатывались неполно. Считалось ее применение возможным только на отдельных направлениях, но не на всем стратегическом фронте. В отношении отступления допускался временный отход, но только на отдельных участках фронта и как временное явление, связанное с подготовкой наступления. Не был проработан вопрос об организации прорыва из окружения крупных воинских частей. На практике при равном соотношении сил в тот период советские войска еще значительно уступали противнику в умении воевать.

Наступления Советской армии зимой в 1941–1942 гг. не обеспечило предполагаемых результатов. Оно проходило в исключительно тяжелых условиях. Суровая зима, глубокий снежный покров и ограниченная сеть дорог затрудняли маневр на поле боя. Доставка в войска материальных средств и организация аэродромного обслуживания были сопряжены с огромными трудностями. Страна еще не могла полностью обеспечить армию необходимым количеством боевой техники, вооружением и боеприпасами. Войска в целом еще не имели крупных танковых и механизированных соединений, что сильно снижало ее маневренность и темпы продвижения. Все это отрицательно сказывалось на ее ударной силе и результатах наступления. Не обошлось без серьезных ошибок со стороны Ставки Верховного Главнокомандования, командования фронтов и армий. Так, например, Наркомат обороны и Генштаб считали, что война начнется, как ив 1914 г.: «Главным силам сторон до вступления в сражение потребуется несколько дней, а то и до двух недель».

О том же свидетельствует следующий пример: переоценив результаты декабрьского — январского наступления под Москвой, Ставка излишне распылила резервы. В бой были брошены девять новых армий: две были брошены на Волховский фронт, одна — на Северо-Западный, одна — на Калининский, три — на Западный фронт и по одной — на Брянский и Юго-Западный фронты. В итоге, когда на завершающей стадии битвы под Москвой создались благоприятные предпосылки для завершения окружения и разгрома главных сил группы армий «Центр», необходимых резервов в распоряжении Ставки не оказалось, и успешно развивавшаяся стратегическая операция осталась незавершенной.

Расположение войск приграничных военных округов не отвечало требованиям обороны государственной границы. Оно исходило из предположения, что внезапное нападение противника исключено. Ему должны предшествовать либо объявление войны, либо фактическое начало военных действий ограниченными силами, после чего советские войска смогут выдвинуться к своим оборонительным позициям.

К тому же эти войска в большинстве своем были рассредоточены вдали от границы. Так войска Прибалтийского особого округа война застала разбросанными на глубину до 330 километров от границы, Западного — до 100–300 километров, Киевского — до 400–600 километров.

Согласно планам и расчетам Генерального штаба доукомплектование войск пограничных округов до штатов военного времени должно было завершиться через несколько суток после объявления мобилизации. Следовательно, предполагалось, что от начала мобилизации до открытия военных действий пройдет какое-то известное время. В соответствии с планом прикрытия… на одну дивизию первой линии приходилось в среднем около 50 километров фронта. На отдельных участках государственной границы, где имелись выгодные для обороны естественные рубежи (лесистые Карпаты, реки Прут и Дунай), ширина фронта обороны стрелковых дивизий достигала 100–120 километров. На остальном протяжении государственной границы ширина дивизионных полос обороны колебалась от 25 до 50 километров, в то время как советская военная наука определяла полосу обороны дивизии в 8–12 километров.

Ошибкой Сталина, несомненно, был его отказ в начале наступления немецких войск от приведения войск приграничных военных округов в боевую готовность. В соответствии с его строжайшими указаниями всякая инициатива по приведению в боевую готовность частей и соединений со стороны командующих стала немедленно пресекаться руководством Наркомата обороны СССР и Генштаба. Строгое указание в этом отношении получили командующий войсками Киевского особого военного округа генерал-полковник Кирпонос и Прибалтийского особого военного округа генерал-полковник Ф. Кузнецов.

В начальный период вторжения Ставка и Генштаб советских вооруженных сил сделали все возможное для реализации планов Гитлера, поскольку рассредоточили большую часть воинских подразделений вдоль всей границы. Как следствие прорывы немецких армий в нескольких точках позволили германским войскам пройти мимо обороняющихся соединений Советской армии и, создав «котел», перерезать им пути к отступлению. Грубой ошибкой правительственных и военных кругов было допущение плохого состояния железных дорог, что чрезвычайно затрудняло стратегическое сосредоточение и развертывание воинских подразделений. В результате войска приходилось разгружать из эшелона близ старой государственной границы и выдвигать на запад походным порядком.

Такой же ошибкой следует считать расположение тыловых военных складов у самой границы. Когда началась война, врагу удалось в короткий срок захватить в свои руки материально-технические запасы военных округов, что осложнило снабжение войск и мероприятия по формированию резервов.

Ошибкой также следуют считать незавершение строительства оборонительных сооружений и укрепрайонов на западной границе. Когда же началась война, пограничникам и войскам прикрытия пришлось бороться с противником в открытой местности, а военному руководству командовать, находясь в не приспособленных для штабной работы помещениях.

Весьма грубую ошибку Сталин допустил в середине марта 1942 г. при составлении стратегического плана военных действий на летнюю кампанию 1942 г. Он решил опередить Гитлера, добиться уже тогда коренного стратегического перелома в войне. А для этого сразу ударить в нескольких местах: под Ленинградом, на Украине и в Крыму. Сейчас известно, что решение это не в последнюю очередь было результатом дезинформационной акции немецкой разведки. Очень сложным путем в руки Сталина попал так называемый план под кодовым названием «Кремль», который как бы раскрывал намерения вермахта на 1942 г. По этому плану главный удар немцы должны были якобы нанести силами группы армий «Центр», то есть прямо на Москву. Об обстоятельствах, в которых принималось это решение, свидетельствует Г. Жуков. Он пишет, что маршал Б. Шапошников выразил несогласие с планом наступательной операции на Украине и указал на отсутствие для этого необходимых резервов. Сталин, не дав ему закончить, сказал: «Не сидеть же нам в обороне сложа руки и ждать, пока немцы нанесут удар первыми! Надо самим нанести ряд упреждающих ударов на широком фронте и прощупать готовность противника. Жуков предлагает развернуть наступление на западном направлении, а на остальных фронтах обороняться. Я думаю, что это полумера».

Верховное Главнокомандование предусмотрело в плане предложение Сталина и решило одновременно и обороняться и наступать. При этом не было учтено, что после московского зимнего наступления 1941 г. советские войска были обессилены и обескровлены и не имели достаточного запаса ни снарядов, ни мин, ни продовольствия. Помимо этого главные резервы советских войск были сосредоточены под Москвой, а Гитлер нанес удар в районе Харькова.

В результате этого ошибочного решения трагедией обернулись действия 2-й Ударной армии в болотах под Ленинградом, гибель войск в Крыму, прорыв нашего фронта под Харьковом, откуда потом фашистские войска стремительно двинулись на Сталинград и Кавказ.

Таким образом, требование Сталина активных наступательных действий на лето 1942 г. задержало более чем на полтора года разгром врага и освобождение всей советской территории.

Серьезные просчеты в развитии отдельных видов вооруженных сил и родов войск допустил занимающий пост наркома обороны К.Е. Ворошилов, который для этой должности не имел достаточной военной эрудиции и оперативного кругозора.

Самым большим его просчетом была недооценка роли танков и переоценка роли кавалерии в будущей войне. Часто, когда нужно было принимать конкретные решения, в нем побеждал кавалерист. В этом плане характерно его выступление на XVII съезде ВКП(б): «Необходимо раз и навсегда покончить с вредительскими “теориями” о замене лошади машиной, об “отмирании лошади”». До самой войны Ворошилов был твердо убежден, что «красная кавалерия по-прежнему является победоносной и сокрушающей силой и может решать задачи на всех боевых фронтах». Абсолютизация опыта Гражданской войны в войне грядущей исправлялась дорогой ценой.

 

11.3. Внешние политические ошибки

Основная ошибка Сталина состояла в том, что он в двадцатые годы прошлого столетия создавал условия для возрождения мощной германской армии и становлению в этой стране фашизма. После окончания Первой мировой войны Германии запретили иметь наступательное вооружение, включая танки, тяжелую артиллерию, боевые самолеты. Однако Сталин не мешал возрождению ударной мощи германского милитаризма, а наоборот способствовал созданию материальной базы вермахта.

Наступление фашизма в Германии в двадцатые годы требовало решительного поворота во всей политике. Следовало образовать единый фронт рабочего класса, сблизиться с социал-демократическими партиями. Перед лицом фашистской опасности они заняли твердую антифашистскую позицию. Но этого не было сделано. Наоборот, с 1929 г., когда Сталин утвердил свое лидерство в Коминтерне, непримиримость к социал-демократам усилилась. При приходе Гитлера к власти Сталин сделал ошибочные выводы, как насквозь ошибочной была вся его предыдущая политика, чреватая трагическими последствиями.

X пленум исполкома Коминтерна в июле 1929 г. объявил, что главным врагом революционного пролетариата является социал-демократия, являющаяся особой формой фашизма. Поэтому перед коммунистическими партиями стоит задача решительного усиления борьбы против социал-демократии, особенно против ее левого крыла как опаснейшего врага, и надо порвать с ней всякие связи, вскрыть ее социал-фашистскую сущность. Этот безрассудный экстремизм облегчил приход Гитлера к власти.

В 1928 г. за нацистов в Германии проголосовало 810 тысяч избирателей, а 14 сентября 1930 года., когда немецкие коммунисты обрушили огонь на социал-демократов, за нацистов было подано 6 млн. 400 тыс. голосов, то есть в восемь раз больше. Ошеломляющий успех Гитлера должен был бы, казалось, заставить Сталина приветствовать политику Коминтерна. Но, по его мнению, рост популярности нацизма свидетельствовал лишь о том, что трудящиеся массы теряют свои парламентские иллюзии и неизбежно перейдут в революционный лагерь. И поэтому главной остается задача разгрома социал-демократии.

Раскольническая политика Коминтерна подорвала немецкое рабочее движение, его единство, усилило Гитлера. В результате такой политики в январе 1933 г. нацисты получили 11,7 млн. голосов, коммунисты около 6 млн., социал-демократы — 7,2 млн. Образуй тогда коммунисты и социал-демократы единый антифашистский фронт, еще можно было бы спасти положение. Но этого сделано не было, и к власти пришли фашисты.

Страшные репрессии обрушились на зарубежных коммунистов, искавших убежище в СССР от преследований на родине. Многие работники аппарата Коминтерна также разделили эту горькую участь. Сталин не раз обвинял видных деятелей международного коммунистического движения в контрреволюционной деятельности и шпионаже. X. Раковского он называл английским шпионом, В. Кнорина — польским и немецким шпионом, Б. Куна, многих других — пособниками троцкистов и агентами иностранных разведок. Руководящие деятели и активисты нелегальных в то время компартий Австрии, Венгрии, Германии, Латвии, Литвы, Польши, Румынии, Финляндии, Эстонии и Югославии, находившиеся в СССР коммунисты и политэмигранты из Болгарии, Греции, Италии и некоторых других стран, как и советские люди, подвергались пыткам, мукам следствия и обрекались на смерть.

Одной из серьезных причин отступления советских войск в начальный период вторжения, по моему особому мнению, явилось заключение в Москве 23 августа 1939 г. советско-германского договора о ненападении, рассчитанного на 10 лет, и секретного пакта Риббентропа — Молотова по разграничению сфер влияния в мире.

Этому также, несомненно, служил советско-германский договор о дружбе и границе, который обеспечил вступление советских войск в середине сентября 1939 г. на территорию Польши, обозначенной как Западная Украина и Западная Белоруссия, Литвы, Латвии, Эстонии и Бессарабии и Северной Буковины.

Эти документы принесли в стратегическом отношении больше пользы Германии, чем России. Это можно объяснить тем, что за 1939–1940 гг. фашистская Германия увеличила свою военную мощь в большей степени, чем СССР. А вот присоединение новых территорий выдвинуло необходимость строительства на новой границе мощных военных укреплений, по типу тех, которые были выстроены за годы советской власти на старой границе. К сожалению, на присоединенных территориях такие укрепления построить не успели. Строительство укреплений вдоль новых границ находилось в начале войны лишь в начальной стадии. Укрепления на старой границе были демонтированы, а на новой границе было построено только несколько сот дотов и орудийных позиций. План строительства противотанковых рвов и других препятствий был выполнен лишь на 25%.

Кроме того, договоры с Германией успокоили Сталина и посеяли у него уверенность, что в ближайшее время, пока сохраняется действие заключенных договоров, можно не опасаться немецкого вторжения.

Поскольку неизбежность войны с Германией была очевидна, основной ошибкой этого уровня следует считать недооценку Сталиным информации о сроках возможного нападения на СССР. Еще задолго до начала войны он получил массу достоверной информации о прямой подготовке Германии к войне и сроках ее начала.

Сталин накануне войны совершенно запутался, никого не слушал, никому не верил и все решал только сам в узком кругу ближайших помощников. Зная о неготовности страны к войне, он пытался ее оттянуть и уверовал в такую возможность. В этом вопросе он очень полагался на Молотова, который твердил одно: «Важно не поддаться на провокацию».

Анализ сообщений о нависающей угрозе вторжения немецких войск на территорию СССР шла от множества источников, среди которых можно выделить армейскую разведывательную сеть, разведчиков органов госбезопасности и дипломатов, даже предупреждения У. Черчилля принимались Сталиным как дезинформация.

Не верил он информации доктора Зорге, который с сентября 1933 г. был советским разведчиком в Токио и благодаря приятельским отношениям с германским послом в Японии слал в Москву важную информацию.

Используя свои уникальные возможности, Зорге в феврале 1936 г. сообщил в Москву о заключении между Германией и Японией «Антикоминтерновского пакта». В сентябре 1940 г. Зорге доложил Центру о заключении тройственного пакта о военном союзе между Японией, Германией и Италией.

С конца 1940 г. Зорге несколько раз сообщал данные о подготовке агрессии против СССР со стороны Германии.

Так 1 июня 1941 г. в телеграмме Центру он докладывает:

«…Из Берлина послу Отту поступила информация, что нападение на СССР начнется во второй половине июня». Это были сведения, которые могли изменить ход событий, если бы к ним своевременно прислушались. Но огромные усилия разведчика сводились, по сути, на нет. В разведуправлении, изрядно пострадавшем после 1937 г., знали о том, что Сталин с большим подозрением относился к информации, идущей вразрез с его мнением.

Это в значительной степени влияло на отношение руководства советской военной разведки к достоверности подобных сообщений. Так, на упомянутой выше телеграмме, сохранившейся в архиве, имеется пометка начальника разведывательного управления советской армии генерал-лейтенанта Ф.И. Голикова следующего содержания: «В перечень сомнительных и дезинф. сообщений Рамзая».

По свидетельству С.К. Тимошенко: «В начале июня 1941 г., когда сообщения по разным каналам о готовящейся агрессии против СССР стали очень тревожными, мне удалось добиться у Сталина согласия принять меня вместе с начальником Генштаба генералом армии Г. Жуковым. Обычно “хозяин”, хорошо знавший мой прямой характер, предпочитал принимать меня с глазу на глаз. Мы вручили ему большую пачку последних донесений наших военных разведчиков, дипломатов, немецких друзей антифашистов и др., убедительно свидетельствующих о том, что каждый день следует ожидать разрыва Гитлером пакта о ненападении и вторжения врага на советскую землю.

Прохаживаясь мимо нас, Сталин бегло пролистал полученные материалы, а затем небрежно бросил их на стол со словами: “А у меня есть другие документы”. И показал пачку бумаг, по содержанию почти идентичных нашим, но испещренных резолюциями начальника военной разведки генерал-лейтенанта Ф. Голикова. Зная мнение Сталина, что в ближайшие месяцы войны не будет, и стремясь угодить ему, Голиков начисто отметал правдивость и достоверность всех этих донесений. Так ничем закончился наш визит…»

Просчетом Сталина в предвоенное время вполне очевидно следует считать Заявление ТАСС от 14 июня 1941 г., которое отражало неправильную оценку Сталиным сложившейся к тому времени военно-политической обстановки. Это сообщение, опубликованное в те дни, когда война стояла уже у порога, неправильно ориентировало советских людей, деморализовало командование воинских частей и усыпило их бдительность.

В преддверии вторжения Сталиным были допущены также несколько общеполитических просчетов, что привело к жесточайшим поражениям в первые два года войны.

Не оправдалась его ставка на длительный выигрыш во времени для СССР в результате затяжного характера войны Англии и Франции с Германией, а также их взаимное истощение.

Была проявлена потрясающая недальновидность при признании фашистской Германии дружественной страной и заключении с ней договора о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г. и включение в его состав секретных соглашений по присоединению к агрессивному пакту трех стран (Германии, Италии, Японии) по разделу территории всего мира.

Проигнорированы все сигналы и предупреждения о готовящемся вторжении.

 

11.4. Внутренние политические, экономические и социальные ошибки

В этой области человеческих отношений Сталин и его окружение допустили не меньше ошибок, чем по другим элементам государственного управления. Все они трагически отразились на готовности страны к отражению вражеского нападения.

Среди них видное место занимают ошибки в отношении ускоренной индустриализации (конец 20-х — 30-е годы), и прежде всего в изыскании средств для строительства предприятий тяжелой промышленности.

Сталинская концепция ускоренной индустриализации предусматривала свертывание НЭПа, укрепление административного контроля города над деревней, ликвидацию рыночных отношений подавление экономической свободы производителя, жесткое планирование. Этим принципам отводится основное место в системе управления экономикой страны. Однако в системе планирования было допущено смешение понятий «планомерность» и «планирование». Эти понятия неоднозначны.

Первое означало плановое руководство всем общественным, или, как его называли, народным, хозяйством, осуществляемое на основе единого государственного плана, и контроль над его выполнением, охватывающий все звенья этого хозяйства.

Планомерность включала в себя не только планы, устанавливаемые высшими эшелонами власти для предприятий, но и рабочие места на предприятии.

Единый план должен был исполнять роль главного регулятора централизованного управления экономикой страны. Для этой цели в стране были национализированы важнейшие сферы промышленности, транспорта, а также земля, недра, леса, банки, учреждения страхового дела и др. Субъектом управления, руководящей силой производства стало государство.

Планомерность включала целую систему планов. В её состав входили единый народно-хозяйственный план экономического и социального развития страны, отраслевые и региональные планы.

Второе включало планирование производственной деятельности предприятия на базе государственного плана и осуществлялось директивным методом, путем разверстки заданий каждому конкретному исполнителю, централизованного распределения между ними практически всех ресурсов, определяемых на верхнем уровне управления как для всего общественного хозяйства, так и для каждого его объекта.

В процессе практического применения идея планомерности, т.е. планирование всего государственного имущественного комплекса, дискредитировала себя полностью.

Об уровне осуществления индустриализации можно судить по показателям довоенных пятилеток.

Первый пятилетний план (1928/29–1932/33 гг.) вступил в действие с 1 октября 1928 г. Субъективистское вмешательство государства в составление плана привело к срыву ряда его важнейших технико-экономических показателей. Так, планировалось довести выплавку чугуна в 1933 г. до 10 млн. тонн. Однако в 1930 г. без какого-либо обоснования Сталин потребовал повысить задание до 17 млн. тонн. Попытка выполнить его указание привела к срыву не только нового, но и прежнего задания. Даже в 1933 г. было выплавлено всего 7,1 млн. тонн.

Проведенная в последнее время статистическая проверка показала, что в подавляющем большинстве все пятилетки были заведомо невыполнимыми, тем не менее официально сообщалось об их досрочном завершении.

Многие авторы изданий по политической экономии социализма, отмечая преимущества планомерности ведения народного хозяйства, показывали, что капитализм обрекает общество на экономические кризисы, анархию производства, безработицу, хроническую недогрузку предприятий и т.п. А в реальности получалось все наоборот: планомерность способствовала постоянному дефициту материальных благ, неоправданному распылению ресурсов среди большого количества потребителей и соответственно разрыву между товарной массой и доходами бюджета и населения.

Наиболее зримо недостатки концепции планомерности общественного хозяйства наблюдались за счет фондирования материально-технических ресурсов, при определении фонда оплаты труда и централизованного в масштабах государства ценообразования на товары и услуги.

Дефицитными были все ресурсы — природные, материальные, финансовые, трудовые. Дефицит на продукцию особенно наглядно и остро ощущался при посещении магазинов. За дефицитными товарами образовывались огромные очереди. Персонал торгово-распорядительной сети снабжения предприятий и населения материальными благами имел возможность получать существенные нетрудовые доходы.

Недостатки государственной плановой системы сначала объясняли отсутствием опыта планирования, а впоследствии — незрелостью и косностью руководителей и работников планирующих органов.

Предприятие при планомерности являлось простым исполнителем воли центра, который устанавливал задания по выпуску продукции, определял цену, размер прибыли и отчисление от нее в бюджет, централизованно выделял капитальные вложения, путем фондирования распределял между предприятиями практически все ресурсы. На верхнем уровне, по существу, устанавливались цели, задачи, приоритеты для каждого предприятия.

В таких условиях цель плановой работы сводилась лишь к поиску наиболее рациональных способов использования выделяемых ресурсов для выполнения установленных сверху заданий по объему выпуска продукции, росту производительности труда, снижению себестоимости и других показателей народнохозяйственного планирования.

Но все же больше всего отрицательные стороны планомерности проявлялись на сроках изготовления промышленной продукции, включая военной. Если при составлении пятилетнего плана какая-нибудь ее номенклатура не была включена в его состав, то такой товар возможно было выпустить только в следующей пятилетке. Да и только в случае, если ее предусмотрят в новом плане и будут завершены проектно-изыскательские работы, которые тоже планировались.

Административно-хозяйственный механизм этого периода способствовал низкой эффективности производства, порождал выпуск некачественной продукции. Этот процесс вел к расточительности в использовании материально-технических и трудовых ресурсов. Запущенность социальной сферы и неэффективные формы организации и стимулирования труда повсеместно снижали его производительность.

Все эти проблемы обострились в связи с реальной военной угрозой, значительным увеличением расходов на оборону.

Особо чувствительный вред развитию общественного хозяйства был нанесен в результате затратного метода ценообразования, основанного на трудовой теории стоимости. Он препятствовал снижению издержек на производство товаров и услуг: чем выше были трудовые затраты, тем больше становилась стоимость и соответственно определяющая их цена.

На развитие производства отрицательно влияла замена конкуренции социалистическим соревнованием, по сути, являющимся показухой. Также сказывались особые принципы подбора кадров по партийной принадлежности и постоянный всеобщий контроль сверху донизу. Приоритет производителя над потребителем при продаже товаров вел к безответственности и недопустимо низкому качеству продукции.

Экономика советского периода понесла огромные потери от множества различных волевых недостаточно обоснованных хозяйственных решений, на реализацию которых бесполезно расходовались огромные материальные ресурсы и бюджетные средства.

При создании индустриальной базы страны процветала гигантомания, не считающаяся с тем, как это отразится на эффективности производства и затратах по выпуску продукции.

Промышленность по регионам страны и непроизводственная инфраструктура вокруг вновь создаваемых промышленных предприятий размещались без учета перспектив их развития и возможного сокращения встречных перевозок на огромные расстояния грузов. Централизованная государственная система распределения финансовых ресурсов на капитальные вложения и иные нужды предприятий сопровождалась коррупцией в форме ценных подарков, предоставляемых сотрудникам планирующих органов.

После хлебозаготовительного кризиса 1927–1928 гг. и введения в 1928 г. карточной системы распределения продуктов в городах государство, с одной стороны, вынуждено было прибегнуть к чрезвычайным мерам в области хлебозаготовок, а с другой — взять курс на сплошную коллективизацию. Первоначально тип кооперации не был определен. Но уже в марте 1928 г. предпочтение явно отдавалось колхозам. По первому пятилетнему плану имелось в виду на добровольной основе вовлечь в колхозы к концу пятилетки 18–20% крестьянских хозяйств. Однако в ноябре 1929 г. был взят курс на резкое форсирование создания колхозов, и к марту 1930 г. было коллективизировано 58%, а к осени 1932 г. — более 62%.

Колхозы превращались в поставщиков внерыночного хлеба по твердым ценам. Речь шла не о хозяйственно самостоятельных коллективах, а о таких производственных организациях, которым сверху планируют основные производственные и заготовительные задания. А также твердые цены. Нередко ниже себестоимости. При этом вводился такой порядок, когда государственные органы могли давать повторные планы заготовок, изымать даже семенное зерно. В феврале 1930 г. был принят закон, запрещающий аренду земли и наемный труд; кулачество было разделено на три категории: первая — контрреволюционная — подлежала немедленному уничтожению; вторая — переселению в северные необжитые районы, третья — расселению в пределах района коллективизации на новых, отводимых им за пределами колхозов землях.

Ошибка Сталина в вопросе коллективизации заключалась в том, что он выбрал насильственный путь создания колхозов и осуществил широкомасштабный размах «раскулачивания». Это привело к существенному понижению урожайности и снижению общего валового сбора зерна. Если в 1926 г. валовой сбор зерна составлял 76,8 млн. тонн, а в неурожайном 1928 г. — 73,3 млн. тонн, то в 1931 и 1932 гг. валовой сбор зерна снизился до 69 млн. тонн. Но зато за счет массовых репрессий против зажиточных слоев крестьянства и эксплуатации всей остальной массы крестьян удалось резко увеличить государственные заготовки зерна и его экспорт.

Так, в 1928 г. государство заготовило 11 млн. тонн, в 1930 г. — 16 млн. тонн, а в 1931 и 1932 гг. — по 22 млн. тонн в год. Еще более резко возрос экспорт хлеба. За границу в 1928–1929 гг. всего было продано 99,2 тыс. тонн. В 1930 г. его количество выросло до 4,84 млн. тонн, а в 1931 г. — 5,18 млн. тонн. Это не могло не сказаться на продовольственном положении в городах, где в 1928–1934 гг. действовала карточная система. Еще хуже было положение в деревне, где, так же как в городе, свирепствовал голод, унесший жизни миллионов людей. Этому в огромной степени способствовало решение властей до начала весенней посевной кампании 1930 г. провести обобществление скота, принадлежащего крестьянам. Когда стали проводить это решение в жизнь, крестьяне начали в массовом порядке резать скот. Только за первую пятилетку поголовье крупного рогатого скота сократилось с 60,1 млн. до 33,5 млн., свиней — с 22 млн. до 9,9 млн.

Голод охватил Украину, Северный Кавказ, Поволжье, Южный Урал и Казахстан. В ходе хлебозаготовок у крестьян отобрали все зерно, не оставляя на посев и питание. За невыполнение плановых заданий выселяли на Север целые деревни и станицы. Голод довел людей до людоедства. Официальная статистика об умерших отсутствует, так как упоминать о голоде было запрещено. По различным данным, погибло от 5 до 8 млн. человек.

Несмотря на страшный голод, Сталин настаивал на продолжении экспорта хлеба в страны Европы. Даже в самом голодном 1933 г. было вывезено около 10 млн. центнеров зерна. А между тем и половины вывезенного зерна хватило бы, чтобы уберечь все южные районы от голода.

Изыскание средств на военные цели путем централизованного изъятия через госбюджет части накоплений легкой промышленности, сельского хозяйства, сферы обслуживания вели к скудности накоплений и не обеспечивали объем производства вооружения в количестве, востребованном командованием армии.

Военное руководство СССР не сумело правильно оценить особенности подготовки вермахта в 1940–1941 гг., а в основном занималось подсчетом количества дивизий, других сил и средств вооруженной борьбы возможного противника. Именно поэтому для советского командования оказалась полной неожиданностью сила ударов, которые немецко-фашистские войска обрушили на нашу страну уже в первые дни войны.

Сделав упор на качественное совершенствование вермахта, германское военно-политическое руководство сумело использовать все имеющиеся в его распоряжении ресурсы и время более эффективно, чем советское.

Руководство СССР, несмотря на то, что с ноября 1940 г. неизбежность войны с Германией стала вполне очевидной, продолжало проводить прежний курс на увеличение численности вооруженных сил, количества оружия и военной техники. Даже в феврале 1941 г. правительство СССР по предложению начальника Генштаба Красной Армии Жукова приняло план расширения сухопутных войск еще почти на сто дивизий, хотя более целесообразно в создавшейся обстановке было бы доукомплектовать, перевести на штаты военного времени имевшиеся двести с лишним дивизий и повысить их боеспособность.

Крупнейшей ошибкой Сталина, связанной с его сквернейшим характером и стремлением к самодержавию и неограниченной власти, культом личности был гигантский масштаб репрессий, охвативших всю страну и все без исключения слои общества. Они нанесли огромный ущерб развитию производительных сил страны, способствовали росту непроизводительных расходов на содержание органов госбезопасности.

Если репрессии конца 20-х — начала 30-х годов были направлены против остатков кулачества, нэпманов, зажиточных слоев населения деревни и города, интеллигенции, то, начиная с декабря 1934 г., их стали распространять и на другие социальные слои. Любые производственные неудачи объяснялись вредительством «спецов». Последовали громкие судебные процессы: «Шахтинское дело» в 1928 г., дело «Промпартии» и «Крестьянской трудовой партии» в 1930 г. На место репрессированных специалистов пришли так называемые «красные директора», которые могли «толкнуть речь», но не могли грамотно руководить хозяйством.

Наконец, в середине и во второй половине 30-х годов репрессии обрушились на партийный и советский аппарат и командный состав армии.

Сразу после убийства Кирова, 1 декабря 1934 г., было принято постановление Президиума ЦИК СССР о порядке ведения дел по подготовке или совершению террористических актов, которое существенно ужесточило права обвиняемых. Сокращались до 10 дней сроки следствия, обвинительное заключение обвиняемому положено было вручать за одни сутки до суда, в котором дело рассматривалось без участия сторон (то есть без прокурора и адвоката). Кассационное обжалование и подача ходатайств о помиловании не допускались, и приговор к высшей мере наказания должен был производиться в исполнение немедленно. Аналогичный порядок вводился 14 сентября 1937 г. и по делам о вредительстве и диверсиях. Максимальный срок лишения свободы по делам о государственных преступлениях увеличивался с 10 до 25 лет. Приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно по вынесении приговора.

Это постановление грубо нарушало гражданские права обвиняемых. Никакое государство, никакая власть не смеют лишать обвиняемого права на защиту, а это постановление лишает подсудимого даже возможности защищаться самому — если ему вручат обвинительное заключение за сутки, то он не готов к защите. Никто не смеет лишать обвиняемого права на кассацию, ведь судьи — люди, они могут ошибаться. Никто не имеет права лишать обвиняемого надежды на помилование, без милосердия не может существовать государства.

По указанию Сталина сначала репрессиям подверглись бывшие идейные противники и возможные соперники.

Репрессии особенно развернулись, когда 10 июля 1934 г. ОГПУ было преобразовано в НКВД, а при нем была создана внесудебная организация — Особое совещание. Ее работа развернулась 1 декабря 1934 г., после убийства Николаевым Кирова, который в то время стал соперником Сталина на посту генсека. С этого времени в газетах почти ежедневно публиковались длинные списки террористов, заброшенных из-за границы и расстрелянных в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске. Создавалось впечатление, что именно они и убили Кирова.

Все его соратники по работе в Ленинграде были уничтожены. Обвинения были предъявлены членам бюро Ленинградского обкома партии Чудову, Козацкину, Алексееву, Смородину, Позерну, Угарову.

Всех обвиняемых, включая двух бывших членов ЦК ВЛКСМ Котолынова и Румянцева, тогда же и расстреляли. Несколько позже были репрессированы большинство членов Ленинградского обкома и горкома партии, комиссии народного контроля. Они также были расстреляны. За пять лет, с 1935 по 1938 г., Ленинградская партийная организация уменьшилось вдвое. На XVII съезде партии Киров возглавлял делегацию от Ленинградской парторганизации в составе 154 человек, включая Сталина, Андреева и Шкурятова. Из них на XVIII съезде в 1939 г. делегатами остались только они.

Расширению масштабов репрессий вело недовольство Сталина тем, что старые члены Коммунистической партии выступали против его внутренней политики в организации террора. На этой основе в конце декабря 1934 г. советские газеты назвали организаторами убийства Кирова зиновьевцев и бывших руководителей ленинградского комсомола, которые ему мстили. Они якобы хотели убить также Сталина и других руководителей партии и правительства.

Был инсценирован судебный процесс по организации заговора участниками «Объединенного троцкистско-зиновьевского центра», возглавляемого Зиновьевым и Каменевым. Был составлен список старых большевиков, отобранных на роль подсудимых как зиновьевцы и троцкисты.

В январе 1935 г. на скамье подсудимых очутились сами Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Бакаев и другие видные в прошлом деятели партии, всего 19 человек. Их прямое участие в убийстве Кирова не было доказано на суде, и все же Зиновьеву дали десять лет, а остальным по восемь, шесть и пять. Процесс проходил без защитников, однако, поскольку Николаев, как сообщали газеты, в прошлом зиновьевец и все его товарищи зиновьевцы, поэтому моральную ответственность за них несут Зиновьев и Каменев. Их также обвиняли за то, что в 1926 г. они объединились с Троцким, которого за год до этого объявили злейшим врагом партии.

Всю вину за убийство Кирова Сталин взвалил на Троцкого и тех, кто ему сочувствуют. Как он писал: «Почему это им нужно, почему это выгодно Троцкому? Ему это нужно было по двум причинам. Первая — показать миру непрочность внутреннего положения в СССР, ободрить германских фашистов, английских и французских империалистов. Вторая — направить внутреннюю контрреволюцию в СССР на путь террора, указать контрреволюции путь террора как единственный путь борьбы с советской властью. Убийство Кирова развязывает в СССР индивидуальный террор. Поэтому мы должны разоблачить Троцкого перед всем миром как организатора убийства Кирова, как создателя в СССР террористических групп, готовивших террористические акции против руководителей партии и правительства, как союзника фашизма, милитаризма и империализма. Вот пусть Зиновьев и Каменев и их сторонники разоблачают Троцкого».

Во время процесса «Объединенного зиновьевского центра» были названы имена Пятакова, Радека, Сокольникова, Серебрякова и других троцкистов. Было сообщено, что они арестованы и идет следствие по делу «Параллельного троцкистско-зиновьевского центра центров», к которому они якобы принадлежат.

Из доклада Хрущева на XX съезде Компартии СССР 25 февраля 1956 года «о культе личности и его последствиях» видно, что произвол Сталина по отношению к партии и ее Центральному комитету особенно проявился после XVII съезда партии, состоявшегося в 1934 г. Так из 139 членов и кандидатов в члены Центрального Комитета партии, избранных на съезде, было арестовано и расстреляно (главным образом в 1937–1938 гг.) 98 человек, то есть 70%. Из 1966 делегатов съезда с решающим и совещательным голосом было арестовано по обвинению в контрреволюционных преступлениях значительно больше половины — 1108 человек.

При приеме проекта новой конституции СССР 7 июля 1935 г. состоялся пленум Конституционной комиссии, в которой председательствовал Сталин. В ней было 30 членов. Главные докладчики Бухарин и Радек были авторами ее проекта. Из 30 членов Конституционной комиссии были расстреляны: в 1937 г. — Гололед, Енукидзе, Сулимов; в 1938 г. — Айтаков, Бухарин, Ербанов, Икрамов, Крыленко, Мусабеков, Рахимбаев, Уншлихт, Ходжаев; в 1939 г. — Акулов, Радек, Чубарь; в 1940 г. — Бубнов, Червяков и Любченко покончили жизнь самоубийством. Панас Любченко перед тем, как застрелиться, застрелил жену, чтобы избавить ее от мучений и пыток.

В сентябре 1936 г. наркомом НКВД вместо Ягоды был назначен Ежов, со ссылкой на то, что был раскрыт правофашистский заговор в самом Наркомате. 20 декабря этого года Сталин в годовщину основания НКВД пригласил всех руководящих работников прошедших судебных процессов на банкет, где он выразил им полное доверие. Но через некоторое время все присутствующие гости были уничтожены. Нарком внутренних дел СССР Ягода был расстрелян в марте 1938 г. Первый заместитель наркома Агранов — в 1937 г. Заместители наркома Прокофьев — в 1937 г., Берман и Фриновский — в 1939 г. Начальники отделов Главного управления Госбезопасности НКВД СССР Молчанов, Паукер, Шанин, Гай — в 1937 г. Слуцкий покончил жизнь самоубийством в 1938 г. Многие другие следователи были уничтожены тогда же вместе со своими начальниками. Всего в 1937–1939 гг. были расстреляны или приговорены к длительным срокам каторжных работ около 20 тысяч чекистов.

Чтобы оправдать массовые репрессии в глазах общественности, Сталин на февральско-мартовском Пленуме ЦК партии в 1937 г. выдвинул тезис: по мере успехов социалистического строительства сопротивление классового врага якобы усиливается, а классовая борьба — обостряется. Этот Пленум по замыслу Сталина должен был привести к выявлению вредителей, двурушников, троцкистов. Центральное место на нем заняло рассмотрение «дела» Бухарина и Рыкова. В докладе Ежова 23 февраля им были предъявлены обвинения в сотрудничестве якобы с иностранными разведками, измене родине, подготовке вооруженного восстания с целью свержения советской власти, террористических актах против Сталина и Ежова и т.д. Бухарин и Рыков категорически отвергли эти обвинения, показав их нелепость и вздорность.

При голосовании резолюции Пленума предложение Ежова исключить Бухарина и Рыкова из партии, предать суду Военного трибунала с применением высшей меры наказания — расстрела не прошло, хотя его и поддержали Буденный, Мануильский, Шверник, Косарев и Якир. Предложение Постышева — предать суду без применения расстрела — поддержали Шкирятов, Антипов, Хрущев, Николаева, Косиор, Петровский и Литвинов. Но Сталин предложил ловкий и тонкий ход: «Суду не предавать, а направить дело Бухарина и Рыкова в НКВД», якобы для дополнительного расследования. Этот вариант поддержали все члены комиссии, избранной Пленумом для выработки проекта резолюции. Тут же, на Пленуме, оба они были арестованы.

С 22 по 29 июня 1937 г. заседает очередной Пленум ЦК партии. На Пленуме снова выступал Ежов. Текст доклада, насколько известно, до сих пор не найден. Сохранились в архиве ФСБ несколько листочков его тезисов. В тезисах перечислялись вражеские заговоры, раскрытые НКВД за последние месяцы. Он связал все эти «заговоры» в один узел неким «центром центров», в который будто бы входили Рыков, Томский, Бухарин, Каменев, Зиновьев, Сокольников, Пятаков, Енукидзе. Главная задача этого вселенского заговора — объединение всех антисоветских сил, «от бывших оппозиционеров до белогвардейцев, включая эсеров и меньшевиков», с целью свержения советской власти. Дальше идет перечень обвинений, который ляжет в основу всех приговоров в ближайшее время: план «дворцового переворота» — физического устранения Сталина и его приближенных. Подготовка военного восстания, которое должно победить при поддержке интервентов из-за границы. В случае войны — подготовка поражения в ней и приход к власти благодаря политическим и территориальным уступкам победителю. Связь с Японией, Германией и Польшей. «Центр центров» ставит все объединенные им оппозиционные группы на службу фашистским разведкам. Готовит диверсантов на случай войны. Организует кадры повстанцев из партизан Гражданской войны, белого казачества, кулаков, спецпереселенцев, уголовников, «бывших» и многих других.

Председательствующий на суде «центра центров» Вышинский потребовал расстрела всех обвиняемых участников заговора: Сокольникова, Смиглу, Рыкова, Бухарина, Томского, Радека, Угланова, Пятакова, Серебрякова, Мдивани, Окуджаву, Смирнова, комкора Примакова, комдива Шмидта.

В ночь с 23 на 24 августа 1937 г. в два часа тридцать минут суд объявил приговор: всем подсудимым смертную казнь через расстрел. По закону осужденные имели 72 часа для подачи жалобы о помиловании. Однако уже утром 24 августа всех осужденных вывели на расстрел. Бывших членов ленинского политбюро, бывших личных друзей Ленина изобразили как бандитов и убийц.

Дочь Смирнова Ольга и жена Роза были тут же арестованы и расстреляны в 1937 г. В том же году были расстреляны сын Зиновьева — Степан Радомысльский, жена Бакаева — Анна Петровна Костина, член партии с 1917 г., брат и племянник Мрачковского, брат Тер-Ваганяна.

Вскоре после расстрела Каменева были расстреляны его первая и вторая жены. Младший сын Каменева Юрий был расстрелян 30 января 1938 г., не дожив одного месяца до 17 лет. В 1939 г. расстреляли старшего сына Александра.

30 июля 1937 г. членам Политбюро был разослан для голосования проект оперативного приказа НКВД № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». В приказе и в сопутствующих постановлениях уже более детально разработано, как осуществлять эту операцию: когда ее начинать, как она должна проходить, кто входит в состав троек, каковы лимиты на аресты и расстрелы, сколько денег выделить на оперативные расходы, на транспорт, на строительство новых лагерей, каких и где нужно построить, сколько нужно прислать из запаса командного состава врачей и фельдшеров в лагеря. 31 июля Политбюро приказ утверждает. С 5 августа разворачивается гигантский масштаб репрессий по всей стране. Пытки летом 1937 г. были официально санкционированы и даже рекомендованы как метод ведения следствия. Подтверждение тому — телеграмма за подписью Сталина, разосланная в январе 1939 г. всем региональным руководителям ВКП(б) и НКВД. В ней прямо сказано: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б)».

В течение 1937–1938 гг. по политическим обвинениям по всей территории страны было арестовано более 3 778 234 человек, а вместе с жертвами депортаций и осужденными «социально вредными элементами» число репрессированных переваливает за 4 миллиона. В процессе репрессий более 786 тысяч арестованных были казнены. Больше всего расстрелянных было в Оренбургской области — более 96% осужденных, в Краснодарском крае и Новороссийской области — более 94%, в Куйбышевской и Волгоградской областях расстреляли более половины, а в Армении и Грузии — меньше трети.

С середины 1937 г. репрессии распространили на людей не только по политическим мотивам. Был издан приказ «о женах изменников Родины» и за принадлежность к людям, живущим в СССР, но этнически относящиеся к народам, основная часть которых живет за пределами СССР, главным образом — в соседних странах. Детей репрессированных насильно отбирали у родителей и помещали в детдома.

Чтобы оправдать массовые репрессии в глазах общественности, Сталин на февральско-мартовском Пленуме ЦК партии в 1937 г. выдвинул тезис: по мере успехов социалистического строительства сопротивление классового врага будет усиливаться, а классовая борьба — обостряться. Этот тезис был выдвинут в условиях, когда в решениях XVII съезда партии было записано, что социализм в нашей стране уже победил, то есть исчезла социальная основа для обострения классовой войны в стране.

Огромный урон для обороны нашей страны имели необоснованные массовые репрессии в 1937–1941 гг. против высококомпетентных командных кадров советских войск. Как об этом сообщалось в печати, из пяти Маршалов Советского Союза как жертвы погибли трое: М.Н. Тухачевский, А.И. Егоров, В.К. Блюхер.

Остались живы: К.Е. Ворошилов и С.М. Буденный. Погибли оба армейских комиссара 1-го ранга — Я.Б. Гамарник и П.А. Смирнов. Из пяти командармов 1-го ранга погибли трое: И.Э. Якир, И.П. Уборевич, И.П. Белов. Погибли оба флагмана флота 1-го ранга — В.М. Орлов и М.В. Викторов. Погибли все командармы 2-го ранга: П.Е. Дыбенко, М.К. Левандовский, И.Н. Дубовой, А.И. Корк, Н.Д. Каширин, А.И. Седякин, Я.И. Алкснис, И.А. Халепский, И.И. Вацетис и М.Д. Великанов. Погибли оба флагмана 2-го ранга. Погибли все пятнадцать армейских комиссаров 2-го ранга. Из 67 комкоров были репрессированы 60, из них погибли 57. Из 28 корпусных комиссаров репрессированы 25, из них погибли 23. Из пятнадцати флагманов 2-го ранга погибли девять. Из 199 комдивов репрессированы 136, из них погибли 125, возвратились из заключения одиннадцать человек. Из 97 дивизионных комиссаров репрессировано 79, из них погибли 69. Из 397 комбригов репрессированы 221, их них погибли 200.

Репрессии продолжались вплоть до самого начала войны. Буквально за две недели до начала войны были репрессированы заместитель начальника Генштаба по авиации генерал-лейтенант, дважды Герой Советского Союза Я.В. Смушкевич и начальник Управления противовоздушной обороны генерал-полковник Герой Советского Союза Г.М. Штерн. Тем самым наша авиация и противовоздушная оборона были обезглавлены в самый канун войны. Не поэтому ли наша авиация в первые дни войны не успела перебазироваться на полевые аэродромы и мы потеряли около 1200 самолетов, большинство из которых было уничтожено на аэродромах, не успев взлететь?

Всего только в армии с мая 1937 по сентябрь 1938 г. было репрессировано 36 761 военачальник, на флоте — свыше 3 тысяч. Мировая история не знала случаев, чтобы перед надвигающейся войной с таким неистовством и размахом уничтожались военные кадры в собственной стране.

Очевидно, справедливо мнение, что ни Генеральный штаб, ни Наркомат обороны не проявили бы такой некомпетентности, если бы не были совершены необоснованные репрессии в отношении руководящих командных и политических кадров в 1937–1938 гг.

Упоминание о Тухачевском и других жертвах чистки, разумеется, дает крайне неполное представление о действительном характере репрессий. Следует учесть, что временно или окончательно было устранено не менее 15 тысяч офицеров, то есть около 10–15% от их численности, но среди старшего и высшего командного состава этот процент был еще выше.

Говоря о репрессиях в армии, особенно поражает разгром Военного совета при народном комиссаре обороны СССР. Он был образован в соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 19 ноября 1934 г. Председателем Военного совета являлся нарком обороны, им утверждались все решения совета, они проводились в жизнь его приказами и распоряжениями. В него вошли 16 января 1935 г. 85 человек.

Уже 26 сентября 1936 г. из состава Военного совета, куда вошли высшие военачальники и политработники, были репрессированы 73 человека. Исключены как враги народа В.М. Примаков и С.А. Туровский. Расстреляны 68 человек. Не выдержав обвинений, покончили жизнь самоубийством: Я.Б. Гамарник и А.Я. Лапин. Умерли во время следствия в Лефортовской тюрьме — В.К. Блюхер, в лагере после осуждения — Л.М. Галлер.

Репрессии имели далеко идущие последствия для снижения обороноспособности страны, так как породили атмосферу неуверенности, страха, боязни самостоятельных решений, проявления инициативы.

Можно согласиться с мнением многих историков, что если бы Сталин не совершил злодеяний в отношении старых большевиков, Коминтерна, командования Красной Армии, интеллигенции, не расколол бы рабочее движение, то Гитлер мог и не прийти к власти, и войны могло бы не быть.

По вине Сталина огромной катастрофой завершилась летняя эпопея 1941 г. по защите Киева. Таким образом, к началу сентября Киев стал оконечностью длинного, все время сужавшегося выступа. Просчетом Сталина, касающимся обороны страны, служит принятое им в начале 1941 г. единоличное решение (вопреки протестам ряда наркомов, в том числе наркома вооружения Б.Л. Ванникова) подписать проект постановления о работе артиллерийской промышленности. Этот проект был подготовлен заместителем наркома обороны Г.И. Куликом и предусматривал прекращение производства чрезвычайно нужных армии 45- и 75-миллиметровых противотанковых пушек.

Не меньшую отрицательную роль сыграла недооценка в России автоматического оружия. Это объяснялось тем, что в армии слепо верили в силу одиночного винтовочного огня и боялись большого расхода боеприпасов. Многие считали их непригодными для зимних условий страны и сложными в обслуживании. Идеальной считалась винтовка системы Мосина образца 1891 г. со скользящим затвором для ручного перезаряжения после каждого выстрела. Автоматическое оружие было представлено ручным пулеметом В.А. Дегтярева, станковым пулеметом «максим», пистолетом-пулеметом Дегтярева (ППД). В первой половине 1941 г. на вооружение войск стал поступать автомат Шпагина (ППШ). Общая насыщенность советских войск автоматическим оружием из-за почти полного отсутствия пистолетов-пулеметов значительно уступала немецкой армии.