5 марта 1861 г. русским крестьянам было объявлено о свободе. А 13 марта «Кёльнская газета» писала: «…никогда ещё смертному не доводилось совершать дело столь важное и благородное, как то, которое совершил благодушный император Александр II. Одним росчерком пера он возвратил 23 миллионам людей их права». В газете, однако, не говорилось, что путь к «росчерку» длился сто лет. Александр был уже пятым императором, взявшимся за решение крестьянского вопроса.

Е. Ботман. Портрет Александра II Освободителя. 1868 г.

Первой о вреде рабства задумалась его прабабка Екатерина II, увлечённая идеями Просвещения. Идеи гласили, что все люди от природы равны и потому должны быть свободны, и, по возможности, счастливы. Эта рекомендация не вязалась с состоянием дел в империи. Екатерина была дамой осторожной, и прежде чем осчастливить всех, решила послушать мнение избранных. По её распоряжению, в Москве собрались депутаты от свободных сословий для обсуждения будущего государственного устройства. Прежде чем приступить к заседаниям, депутаты выслушали наказ императрицы руководствоваться «общим благом». Депутаты приступили к слушаньям, а Екатерина – к подслушиванию. Часть зала заседаний была заранее отгорожена тонкой стеною, так чтобы императрица могла узнать мнение подданных, не смущая их своим присутствием. Мнение это несколько разошлось с тем, что хотела бы услышать поклонница Вольтера и Дидро. Депутаты от сословий ратовали за собственные интересы. Государственных крестьян интересовало снижение налогов, купцов – торговые привилегии, дворян – подтверждение исключительных прав на владение людьми. Об общем благе никто не вспоминал, о крепостных и подавно. Освободить крестьян означало бы поссориться с дворянами. Идеи просветителей Екатерина любила, но ещё больше она любила собственную власть. Екатерина распустила депутатскую комиссию и больше об отмене рабства не помышляла.

Б. М. Кустодиев. Чтение манифеста. Освобождение крестьян. 1907 г.

Её сын Павел оказался решительнее. Он полагал, что всякий дворянин – рыцарь, и к крестьянам должен относиться по-рыцарски. Павел запретил заставлять крестьян работать по воскресеньям, продавать отдельно от семей и без земли. Рыцарских взглядов Павла его дворяне не разделяли и составили заговор. В политике императора их не устраивало многое, и рыцарственные жесты по отношению к крестьянам не в последнюю очередь. Пример убитого отца научил сыновей осторожности. И Александр I, и Николай I считали крепостное право злом, но как избавиться от этого зла, не знали. И никто в империи не знал. Осторожные эксперименты показывали: дворяне не за что не согласны расстаться с крепостным имуществом. И тайные проекты, составленные в недрах канцелярий, оставались на бумаге. К слову сказать, большинству дворян власть над крепостными особых доходов не приносила. Владельцев тысяч крепостных душ в стране было немного. На долю обычной дворянской семьи приходилось душ по 20 мужского пола, включая младенцев и стариков. А души эти ещё и налоги платили, и себя кормили. Так что на доходы от деревеньки было особо не развернуться, многим дворянам приходилось или служить, или обзаводиться прибыльным делом. И опыт Европы показывал, без крепостного права прекрасно можно обойтись: к середине века, помимо России, оно оставалось лишь в Румынии.И тем не менее сила привычки и страх неизвестности заставляли держаться за своё живое имущество. И перед этой силой и этим страхом императоры отступали: призрак дворянского заговора витал над Зимним дворцом. 23 млн непросвещённых рабов и 100 тыс. просвещённых рабовладельцев составляли задачу, казавшуюся неразрешимой. Как убедить первых, что можно жить иначе, и не стать их жертвой? Как освободить вторых, не ввергнув страну в анархию разгулявшейся стихии? В 1855 г. к решению задачи приступил Александр II.Говорят, что едва взойдя на престол, Александр вынужден был выслушать сетования своей матери, вдовы Николая I, упрекавшей сына в увольнении всех министров отца. Александр ответил так: «Папенька был гений, и ему нужны были только исполнители, я не гений, мне нужны талантливые министры». Вольно ему было шутить с овдовевшей императрицей. В обращении со сплочённым дворянским сословием потребовалась куда как большая находчивость.

Первая страница печатного манифеста 19 февраля 1861 г.

На собрании московского дворянства император заявил: «Слухи носятся, что я хочу дать свободу крестьянам; это несправедливо». Дворяне облегчённо выдохнули: у них не отнимут крепостных. И вдруг, к концу успокоительной речи, «гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, чем снизу». «Этим» называлась отмена крепостного права. Из зала выходили совершенно сбитые с толку дворяне: так будет правительство готовить реформу или нет? Александр заставил благородное сословие тревожиться и недоумевать. Топчась в нерешительности, дворяне привыкали к мысли о возможной реформе. Была в речи императора ещё одна маленькая находка. Он заговорил об «улучшении крестьянского быта». Отныне только так будут называть предстоящую отмену крепостной зависимости. Все, конечно, понимали, о чём речь, но для дворянского слуха звучало как-то приятнее.Сама ситуация публичного обсуждения Крестьянской проблемы была новой. Предшественники Александра создавали для решения крестьянского вопроса комитеты один секретнее другого. На этот раз император повёл дело в прямо противоположном направлении. Это был рассчитанный психологический ход. Если дворяне будут в страхе ожидать, что кто-то сверху решит вопрос в неблагоприятном для них ключе, у них будут все резоны составлять заговоры. Если же позволить им самим искать путь решения проблемы, активность уйдёт в другое русло.

Неизвестный художник. Портрет М. А. Назимова. Гравюра. 1860-е гг.

Дворяне, однако, с предложениями не торопились. И тогда правительство предприняло второй оригинальный шаг. К нему подтолкнул запрос Виленского генерал-губернатора Назимова. Он слыл человеком невеликого ума, зато прямым и решительным. Говорят, что в актовом зале Московского университета, попечителем которого он прежде состоял, Назимов увидел статуи девяти муз и велел поставить десятую – для симметрии. Теперь Назимов тоже повёл себя решительно. Дворяне вверенных ему губерний не понимали, предстоит ли в ближайшее время отмена крепостной зависимости. Назимов попросил разъяснений у императора. По поручению Александра министерство внутренних дел составило разъяснения. Они назывались «Рескрипт генералу Назимову» и содержали недвусмысленную информацию: «улучшение крестьянского быта» предстоит. Дворянам же нужно подумать, как именно крестьянский быт надлежит улучшить. Рескрипт вручили Назимову, но он оказался не единственным получателем. Документ отпечатали в 75 экземплярах и отправили железной дорогой во все губернии, хотя их главы вовсе не донимали императора вопросами о его дальнейших намерениях. И вот тут-то дворяне взялись за дело – дело подготовки реформы. Из рескрипта явственно следовало, что правительство имеет план реформы и намерено её осуществлять. Большинству дворян это не нравилось. Но они не стали возмущаться. Их занимал теперь другой вопрос: в соседних губерниях могли получить рескрипт раньше, и раньше начать обсуждение. Тогда соседские предложения могли первыми поступить в столицу. Они уже обсуждают, а мы ещё нет! Они уже говорят, а мы молчим! Неважно, что ещё вчера дворянские собрания и слышать не хотели ни о каком крестьянском быте. Сегодня его улучшение обсуждали соседи! Нужно было не отстать. Так уж устроен человек. Император сыграл на том же чувстве, которое заставляет нас сначала занимать очередь, а уж потом выяснять – куда.

Н. К. Пименко. Жатва. 1896 г.

И дворянские предложения наводнили столицу. Вслед за бумагами в Петербург потянулись делегаты из губерний – «от большинства» и «от меньшинства». «Большинство» выступало или против «улучшения быта» вообще или за личное освобождение почти без земли. «Меньшинство» полагало разумным крестьян земли не лишать. Споры между помещиками приобретали такую остроту, что многие прибывали в Петербург со своими телохранителями – из крестьян. Обсуждать освобождение крепостных было безопаснее под их же охраной.

Неизвестный художник. Портрет Я. И. Ростовцева. 1860-е гг.

К 1858 г. предложений накопилось множество, пора было готовить закон о крестьянской свободе. Консерваторы, однако, глаз с правительства не спускали и поднимали шум при всякой попытке решать дело так, чтоб не только помещиков, но и крестьян не оставить без средств к существованию. Активность «большинства» следовало умерить. Но как? На этот раз император действовал как иллюзионист, отвлекающий публику, пока меняют декорации. Разработка плана реформы была поручена Главному комитету, составленному из видных сановников, консерваторов, служивших ещё при Николае I. Дворянское большинство могло быть спокойно: дело подготовки реформы – в надёжных руках её противников. Но через год Александр подписал указ о создании в помощь главному комитету «Редакционных комиссий». Официально перед ними были поставлены второстепенные задачи: собирать предложения с мест, составлять обзоры и передавать в Главный комитет. В тайне же «Редакционные комиссии» получили от императора совсем другие полномочия. В это учреждение вошли либеральные чиновники, в большинстве молодые, которым предстояло подготовить настоящий проект реформы. Дворяне успокаивались тем, что проект готовится в консервативном Главном комитете в благоприятном для них духе, и мало интересовались «Редакционными комиссиями». Тем более что комиссии возглавил человек с репутацией неколебимого консерватора – Яков Иванович Ростовцев. И мало кто догадывался, что в деле подготовки реформы Ростовцев явил собою ещё одну находку императора. Только на этот раз изобретательность царя была ни при чём: Ростовцев стал для Александра подарком судьбы. Всем известный охранитель устоев незадолго до назначения в комиссию превратился в горячего поборника реформы. Жизнь Ростовцева складывалась столь причудливо, будто этот человек специально был предназначен историей играть свою особенную роль в драме Освобождения. Сюжет закручивался за тридцать пять лет до кульминации. За два дня до восстания на Сенатской юный подпоручик Ростовцев, начинающий поэт, знавший о планах декабристов, явился в Зимний дворец и сообщил Николаю о грядущем мятеже. Следующий шаг был нетривиален. Прямо из дворца Ростовцев отправился к своим приятелям, руководителям тайного общества, Рылееву и Оболенскому, и детально рассказал о визите к наследнику престола. Зачем Ростовцев всё это затеял, историки гадают до сих пор. То ли собирался предотвратить кровопролитие, то ли подталкивал стороны к переговорам, то ли попросту заглаживал своё участие в сходках тайного общества. Заговорщики после некоторой дискуссии сочли мотивы Ростовцева благородными, а Евгений Оболенский сохранил с ним дружбу на всю жизнь, пронеся её через тридцать лет ссылки. Вскоре после разгрома восстания Николай I провозгласил юного подпоручика образцом верности долгу и спасителем престола. И хотя Ростовцев был отнюдь не единственным информатором императорского дома, в глазах света Яков Иванович сделался главным доносчиком, и осуждали его отнюдь не только сторонники декабристов. Карьера Ростовцева между тем складывалась удачно. В 32 года он стал начальником штаба всех военно-учебных заведений Российской империи и оставался в этой должности два десятка лет. От учащихся Яков Иванович требовал усердия, отменных знаний и никаких вольностей во вверенных ему заведениях не допускал. Кадеты Ростовцева не любили, начальство – безгранично доверяло. Для будущего крестьянского Освобождения и то, и другое оказалось на пользу. Военные школы курировал наследник престола цесаревич Александр, так что именно он был непосредственным начальником Якова Ивановича. За годы совместной работы он проникся к Ростовцеву не только доверием, но и почитал за друга. Поэтому именно Ростовцев стал доверенным лицом императора Александра в кругу сановников, приступивших к разработке Крестьянской реформы. Новое назначение его не радовало и не увлекало. Главный воспитатель будущих офицеров ничего не смыслил в крестьянском вопросе. Но, имея привычку любое поручение исполнять со всей тщательностью, он взялся за доскональное изучение темы. И в этот момент случилось преображение. Яков Иванович получил известие из Германии о тяжёлой болезни сына, студента Гейдельбергского университета. Сыновей у Ростовцева было трое, и они немало страдали от сомнительной репутации отца: причиной его служебных успехов многие полагали ту декабрьскую историю. Всю весну 1858 г. Яков Ростовцев провёл у постели сына. Болезнь оказалась безнадёжной. Умирая, сын просил отца помогать освобождению крестьян, чтобы «загладить свою память» и за декабрь, и за нелюбовь дворянской молодёжи, обучавшейся в военных заведениях. «Я дал клятву семье служить крестьянскому делу», – напишет позже Ростовцев. Находясь в Германии, он изучил жизнь тамошних крестьян и пришёл к твёрдому убеждению: освобождать нужно с землёй, иначе крестьяне получат «свободу птиц». Четыре письма с программой освобождения отправились к императору в Петербург и существенно повлияли на взгляды монарха. Ростовцев возвратился в Россию с намерением выполнить клятву, данную семье: отдать все силы делу Освобождения и действовать на пользу крестьянам. О такой перемене не было известно широкому кругу. Дворянское большинство могло не опасаться Ростовцева во главе «Редакционных комиссий». Его новые либеральные убеждения двигали теперь дело Реформы вперёд, в то время как его консервативная «благонадёжность» успокаивала помещиков.

А. Г. Венецианов. Крестьянские дети. 1843 г.

В. Е. Маковский. Крестьянские дети. 1890 г.

Ростовцев оказался «находкой» ещё в одном отношении. Он организовал дело так, будто оно происходило «сто лет тому вперёд». Ни одно учреждение в империи не работало подобно «Комиссиям». Вместо долгих заседаний в учреждениях – обсуждения на дому у председателя и выезды на природу. Дискуссии строились по принципу, который в XX в. назовут «мозговым штурмом». К работе комиссий Яков Иванович сумел привлечь лучших знатоков крестьянского вопроса, и как-то так вышло, что большинству не было и 40 лет. Ростовцев добился того, что в комиссии поступала вся возможная информация по крестьянскому делу, включая революционный «Колокол», нещадно критиковавший самого Ростовцева. Менее чем за год проект Реформы был готов. 56-летний Ростовцев был к этому времени тяжело болен. Последние слова Яков Иванович обратил к императору. «Не бойтесь», – разобрал Александр. До Освобождения оставался год. Александр не забыл слов Ростовцева. Но помнил он и слова де Местра, сардинского посла при дворе своего отца: «Дать свободу крестьянину в России – это как дать вина человеку, никогда не знавшему алкоголя».В канун шестой годовщины своего восшествия на престол, 18 февраля 1861 г., Александр подписал «Манифест об освобождении» и «Положения 19 февраля», разъяснявшие, что же будет с землёй. Ночь на 19 февраля он провёл не дома в Зимнем дворце, а у сестры в Мариинском. На всякий случай. На тот самый, опасаясь которого, его предшественники так и не совершили «росчерка пера». Обнародование документов задержали на две недели и готовились к нему как к опаснейшему событию. По стране разъехались воинские команды. Были сделаны приготовления для отъезда царской семьи за границу.И вот 5 марта настало. Крестьяне, как правило, в полной тишине выслушивали то, что им зачитывали с амвонов церквей, и тихо расходились. Ни новой пугачёвщины, ни дворянского заговора не случилось. Рабство пало без потрясений.Когда происходят войны, восстания или, на худой конец, пожары, современники ищут виноватых, а историки – причины. Когда что-нибудь ужасное не случается , поисками никто не озабочен. Давайте нарушим правило и посмотрим, как это вышло, что в огромной стране большинство её жителей, 23 млн потомственных рабов, в одночасье получив свободу, и не взбунтовались, и не сошли с ума от радости. Без сомнения, по деревням и городам распространялась весть о воле, люди чувствовали, что совершается что-то важное и, может быть, хорошее. Это дело не стоило омрачать. Местные власти с удивлением рапортовали в Петербург о необычайной трезвости. Но дело было не только в стихийном чувстве, но и в том, как объявили о воле. Провозглашение свободы началось со столиц. 5 марта император вышел к народу перед Манежем в Петербурге и сам читал Манифест. Впоследствии он называл 5 марта «лучшим днём своей жизни». А теперь скажите, пожалуйста, что должно происходить в лучший день жизни монарха? Ну конечно же, придворный праздник и народное ликование. Ни того, ни другого не случилось. Потому что столичному люду накануне объявления воли приказано было воздержаться от ликования. Один дворник не поверил и пообещал назавтра первым крикнуть: «Ура!» Обер-полицмейстер велел его примерно наказать. Дворника выпороли. Император категорически не хотел превращать лучший день своей жизни в праздник. Слишком часто праздники кончаются разгулом. Слишком опасно дать страстям разойтись. Менее всего Александру II хотелось подвергать своё дело опасности.Но, если в столицах для сдерживания страстей имелась полиция, к каждой деревне полицейский взвод было не приставить. А как знать, где таится огонь пугачёвщины? Император прекрасно понимал, что даруемая им воля не будет для крестьянина легка. Слишком мало земли к этой воле прилагалось. Но иначе было нельзя. Иначе помещики не дали бы делу сдвинуться с мёртвой точки. Однако одолеть помещиков было мало. Теперь крестьянам нужно было объявить о свободе так, чтоб не полыхнула искра бунта.Составить Манифест о воле Александр попросил 78-летнего московского архиепископа Филиппа, сомневавшегося в пользе Освобождения. Филиппу царская просьба была не по душе, но уговоры сановников подействовали, пришлось скрепя сердце браться за перо. Манифест вышел сухим и казенным. О воле говорилось сложно и тяжеловесно. Далеко не всё можно было понять на слух. Документ прозвали «филькиной грамотой». До сих пор мы употребляем это выражение, имея в виду что-то маловразумительное. Неужели Александр II, ученик Жуковского и современник доброй половины русских классиков, не мог найти другого автора для главного закона своего царствования? Мог, только задача у императора была иная. Тот, кто придумал называть «Манифест» «филькиной грамотой», и представить себе не мог, какую высокую оценку он выставил архиепископу. Этот мастер казенного слога добился именно того эффекта, на который рассчитывал царь. Манифест не будил, а гасил страсти. И чем меньше вспыхивало эмоций, тем больше оставалось шансов, что начнётся не бунт, а реформа.Вспомним «Кёльнскую газету», в которой говорилось, что «одним росчерком пера» «благодушный» Александр сделал свободными 23 миллиона крестьян. Чтобы росчерк пера состоялся, одного благодушия было мало. Император сумел пообщаться и с дворянами, и с крестьянами так, что дело его жизни оказалось выигранным. Теперь это называется «пиаром» – от первых букв английских слов «общественные отношения». Это выражение придумал в начале XX в. американец Эдуард Берне. Он же написал первые учебники изобретённого им предмета. Они назывались «Кристаллизация общественного мнения» и «Инжиниринг общественного согласия». За полвека до Берне этими искусствами вполне владел Александр II.