Съев большую часть бифштекса и почти всю порцию вареного картофеля, Виктория почувствовала себя лучше. Она решила, что с самого начала слишком много внимания уделяла собственным переживаниям. И вот небольшой инцидент она раздула до размеров вселенской катастрофы. Роун, правда, вел себя отвратительно, но он осознал свою ошибку и извинился. Она была убеждена в искренности его извинений. Вряд ли стоило сейчас давать волю злорадству и наказывать его, отправляя назад в Лаббок. Конечно, если он сам не хочет возвращаться. Может быть, теперь, когда фильм уже снят, вся эта погоня за торнадо ему наскучила и он с удовольствием вернется домой. При мысли об этом Викторию неожиданно охватило уныние.

— Давай возьмем кусок яблочного пирога на двоих? — предложила она с твердым намерением оставить позади все неприятности и примириться с Роуном.

Он вскинул голову, посмотрел ей в глаза, а затем отвел взгляд.

— Нет, спасибо, — тихо отозвался он.

— Не хочешь? — удивилась Виктория.

— Нет. Я наелся. Но ты ешь, не обращай внимания.

Наелся? Она посмотрела на его тарелку. Разрезав свой бифштекс на крохотные кусочки, он вяло перебирал их вилкой, почти ничего не съев.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — Она не смогла удержаться от вопроса.

Он выдавил слабую улыбку.

— Все в порядке, Виктория. Просто я не голоден.

Виктория. Не Вики или Вик. И даже не запнулся, произнося целых четыре слога. Как ни странно, но она пожалела, что он перестал называть ее ласкательным именем. Она уже привыкла к новому обращению. Неужели она в конце концов оттолкнула от себя Роуна навсегда? Неужели он больше не будет поддразнивать ее? Куда подевались его игривые улыбки, дерзкое, вызывающее поведение?

Когда Виктория умышленно дала ему возможность увидеть последствия торнадо и ощутить опасность, которая им угрожала, она хотела лишь одного — чтобы он получил небольшую встряску. У нее и в мыслях не было повергнуть его в настоящее уныние. Однако что-то определенно было не так, что-то явно скрывалось за обычным утомлением, потерей аппетита и настроения. Раньше она только угадывала в нем печаль, теперь же замечала ее в каждой черточке его лица, в каждом его жесте.

— Ты не хочешь поговорить об этом? — непроизвольно вырвалось у нее.

Он вздрогнул, словно его застали за недостойным занятием, затем улыбнулся натянутой, как показалось Виктории, улыбкой.

— О чем еще говорить? Я сел в лужу. Теперь буду из нее выбираться. Для меня это не ново.

— Ты часто садишься в лужу? — спросила она с сомнением. Иногда он мог быть невыносимым, но ей и в голову не приходило усомниться в том, что любые его действия — умелые.

— Разве кто-либо от этого застрахован? А мир наш не балует неудачников.

Эти слова ошеломили ее. Более того, ей вдруг открылась та сторона жизни Роуна, о которой она и не подозревала. Он всегда производил впечатление счастливчика, которому во всем везет. Вместо того чтобы почувствовать себя обиженной его угрюмостью, она была заинтригована… и немного смущена сознанием своей вины, которую усматривала в том, что наговорила ему столько неприязненных слов, тогда как он оказался более уязвимым, чем она предполагала. Ей захотелось узнать причину его печали.

Не то чтобы она имела на это право. Она, правда, сама открыла ему то, что хранила глубоко в душе — и кто ее только тянул за язык? — но это не означало, что он должен был последовать ее примеру. Какими бы ни были его секреты, ее они не касались.

И все же сам факт того, что она доверилась ему, до некоторой степени сблизил их. Пусть она и не была посвящена в его сокровенные мысли, но имела право проявить дружеское участие по отношению к нему.

Когда официантка вернулась, чтобы убрать со стола, Виктория заказала пирог в надежде, что Роун возьмет кусочек с ее тарелки, как сделал это во время их первого совместного ужина. Но он даже не взглянул на десерт.

— Интересно, что ждет нас завтра? — набравшись смелости, спросила она. — Три торнадо за три дня — это очень необычно. При такой норме — да если еще немного повезет — поездка окажется более чем успешной.

— А я думал, что на повестке дня у нас только кратчайший путь в Лаббок, — Роун поднял голову и смущенно взглянул на Викторию.

— Ну, в общем-то, да, но если по пути туда появится что-нибудь стоящее внимания, я бы не хотела упускать возможность понаблюдать за торнадо. Какой смысл заниматься поисками хорошей грозы, если она рядом.

Роун, казалось, чуточку воспрял духом.

— Пока я расплачусь, ты просмотри информацию в компьютере. Так мы сможем скорее выехать.

— Спасибо, пожалуй, ты прав. Пора заглянуть в компьютер. — Она потянулась к своей сумочке, но он отрицательно покачал головой.

— Сегодня моя очередь.

Виктории вдруг пришло в голову, что если она позволит ему заплатить, то настроение у него улучшится и к нему вернется обычная уверенность в себе.

Когда Роун спустя несколько минут присоединился к ней, она уже просмотрела все, что ей было нужно. Но, к сожалению, пока не нашлось ни одного грозового прогноза, и она готова была поставить последние десять долларов на то, что завтра не будет ни одной приличной грозы.

Вот и исчезло последнее оправдание, чтобы отложить возвращение в Лаббок. Зато теперь, когда она могла не бояться упустить торнадо, появилась идеальная возможность избавиться от Роуна.

— Есть что-нибудь интересное? — спросил Роун, взбираясь на свое сиденье в «Торнадомобиле».

— Пока не знаю, — уклончиво ответила Виктория, выключая компьютер и запихивая свои испещренные пометками карты в корзину рядом с принтером. — Давай найдем мотель и завалимся спать. Я совсем выдохлась. Может, утро будет более благоприятным. — Она имела в виду не только погоду.

Роун потер воспаленные глаза, ожидая, когда служащий мотеля выпишет ему квитанцию. Настроение нисколько не улучшилось после ночи, которую он провел, ворочаясь с боку на бок, снова и снова перебирая в памяти события вчерашнего дня и задаваясь вопросом, действительно ли он был таким безрассудным, как ему теперь казалось. Когда же наконец он смог заснуть, то видел смутные, чередой сменявшие друг друга кошмарные сны, прерываемые эротическими видениями, в которых пряди длинных каштановых волос рассыпались по его обнаженному телу.

Горячей воды в душе хватило только на полминуты, после чего ее сменил ледяной поток, окончательно уничтоживший остатки его утреннего оптимизма. За все эти удовольствия надо было благодарить Викторию. Вчера в городке он нашел вполне приличную гостиницу с уютными номерами и прекрасным завтраком, но ей хотелось кабельного телевидения. И этот занюханный мотель оказался единственным в округе, где оно имелось.

Вспоминая об этом, он почувствовал себя виноватым за то, что злится на нее. У Виктории были свои правила, которым она следовала, и было несправедливо таить на нее обиду только потому, что ей был нужен погодный канал. Роун был уверен, что причина его скверного настроения в том, что она с позором отсылает его домой. Он даже боялся думать о том, как станет объяснять все это Амосу.

Но Викторию он винить не мог. Черт возьми, он даже не мог попытаться уговорить ее отменить решение, поскольку понимал, что она поступает абсолютно правильно, гоня его прочь.

Он был удивлен тем, что испытывает чувство сожаления и разочарования. Ведь несмотря ни на что, он получил от этой поездки то, что ожидал. Он увидел и испытал на себе действие торнадо и сделал, как надеялся, чертовски интересные фотографии. Настало время заняться чем-то другим.

Но он не представлял себе, что ему будет не хватать общества Виктории. Даже если он и пообещал, что не дотронется до нее, Роун все время наслаждался ее присутствием.

Когда через несколько минут он встретился с ней у фургона, она не проявила бурной радости, но уже не была такой замкнутой и сердитой, как вчера вечером. По крайней мере, она выглядела отдохнувшей.

— Ты проверяла данные сегодня утром? — спросил он. Она мрачно кивнула, укладывая свои вещи в машину.

— Хуже некуда. Ни малейшего намека на грозовую активность.

О черт! Он так надеялся, что большая гроза где-нибудь неподалеку отвлечет Викторию от затеи доставить его в Лаббок немедленно. Роун рассчитывал, что, став образцом послушания, он, быть может, смягчит ее сердце. Теперь эти надежды рушились.

— Ты хочешь вернуться в Лаббок? — неожиданно спросила она, словно опять прочитав его мысли. Она изумляла его этой своей способностью, о которой, возможно, сама не догадывалась.

Почувствовав сильнейшее искушение солгать и в какой-то степени сохранить свое достоинство, он почти произнес: «Конечно, делай, как тебе удобно», — словно ему это было безразлично. Но глядя на нее, вбирая в себя всю ее красоту — огромные карие глаза, нежные, словно лепесток цветка, щеки, разглядывая обтянутые плотной тканью джинсов стройные ноги, — он не мог отделаться беспечной фразой, не мог сказать, что хочет уехать от нее.

— Нет, — произнес он медленно, четко выговаривая слова. — Я не хочу возвращаться в Лаббок.

— Я подумала, что ты устал от погони за грозами. Иногда это довольно скучное занятие.

— А я подумал, что ты устала от меня, — возразил он с вымученной улыбкой.

— Ты действительно иногда раздражаешь меня, но я никогда от тебя не уставала. С тобой не соскучишься, Роун Каллен.

Неужели это правда? Неужели она и в самом деле намерена повременить с исполнением приговора?

— В таком случае я совершенно точно не хочу возвращаться в Лаббок.

— Хорошо. Но предупреждаю, не надейся на приятные развлечения. Сегодня утром я разговаривала с Амосом. Он считает, и я с ним согласна, что торнадо, если вообще возникнет, появится севернее от этого места — в Канзасе, Небраске, может, в Миссури. Ты когда-нибудь был в Небраске?

— Нет.

— Небраска — моя родина. Моя мать все еще живет на той ферме, где я выросла. Вот я и подумала, что мы могли бы заехать к ней, остановиться, вести оттуда наблюдение за погодой и быть готовыми выехать, если действительно появятся обнадеживающие признаки. В то же время мы устроимся удобно да еще сэкономим деньги на мотелях. Так что выбирай — Лаббок или дом моей матери. — Она захлопнула заднюю дверцу фургона, скрестила руки на груди и вызывающе посмотрела Роуну в глаза.

Что тут выбирать? Любой вариант устроил бы его больше, чем перспектива возвращения в Лаббок, но поездка на ферму в Небраске показалась ему на удивление привлекательной.

— Ты уверена, что твоя мать спокойно отнесется к появлению незнакомого мужчины в ее доме? — спросил он.

— Абсолютно уверена. Места в доме более чем достаточно, а моя мать — прекрасный повар. Она вечно жалуется, что ей некого кормить, кроме себя, разумеется, и говорит это вполне серьезно.

— Тогда, конечно же, поедем на ферму.

Виктория кивнула, но выглядела немного озабоченной. Может быть, она нервничала перед его встречей с матерью, но совершенно напрасно. Ведь это был не тот случай, когда дочь приводит домой нового приятеля. Как бы то ни было, он не доставит ей поводов для беспокойства.

Местом, куда они направлялись, был город Идз, и находился он всего в четырех часах езды от мотеля, в котором они ночевали. Они пересекли границу штата. Роун с удовольствием созерцал сельские пейзажи, хотя Небраска в этих местах не очень отличалась от Канзаса — такие же ровные поля, старые сараи, белые каркасные дома, ветряные мельницы и маленькие городишки, как две капли воды похожие друг на друга.

Идз ничем не отличался от других городов — он вытянулся вдоль шоссе, обрамляя его рядом магазинчиков с обветшавшими фасадами, с более современными зданиями в глубине, с большим супермаркетом в центре и ресторанчиками быстрого приготовления пищи на окраинах. Когда они въехали на Мейн-стрит, Виктория свернула с шоссе. Они миновали причудливую городскую площадь, типично провинциального вида среднюю школу и заботливо ухоженное кладбище.

Виктория в нескольких словах рассказывала о каждой местной достопримечательности. Роун кивал, вслушиваясь в звуки ее спокойного голоса. Его не столько занимала история города, сколько тот факт, что Виктория больше не сердится на него. В сотый раз за последние три часа он пожалел, что пообещал не прикасаться к ней. Но уже однажды он нарушил свое обещание, отказавшись повиноваться ей и немедленно убраться с пути торнадо. Теперь он не повторит своей ошибки и выполнит обещание, как бы сильно ни хотелось ему нарушить данное слово.

Вскоре они свернули на извилистую, окаймленную деревьями грунтовую дорогу, которая окончилась перед низеньким, аккуратным каркасным домиком с зелеными жалюзи на окнах. Большая, похожая на дворнягу собака выскочила встречать фургон, отчаянно лая и виляя хвостом.

— Приехали, — сказала Виктория, заглушив двигатель. — Надеюсь, твой знаменитый аппетит по-прежнему в порядке, потому что мама будет кормить тебя на убой.

— Прекрасно, я созрел для обеда.

Невысокая женщина с кудрявыми светлыми волосами вышла на порог, и Роун с изумлением понял, что это и есть мать Виктории. Он представлял ее высокой, величавой дамой, словом, постаревшей копией Виктории, с тронутыми сединой волосами, убранными в пучок на затылке. И обязательно в переднике.

Нелва Дрисколл оказалась на голову ниже дочери. И одета она была в спортивный костюм. Она шагнула им навстречу и заключила Викторию в объятия.

— О, дорогая моя, как я рада тебя видеть. Я только что вернулась с теннисного корта и буквально минуту назад получила твое сообщение. — Она повернулась и окинула Роуна взглядом невероятно синих глаз. — А это, наверное, племянник профессора Амоса. Извините, Виктория не удосужилась назвать ваше имя.

— Роун Каллен, — сказал он, протягивая руку. — Рад познакомиться с вами, миссис Дрисколл.

Она энергично пожала ему руку, и у Роуна создалось впечатление, что, будь он чуть менее сдержан, она бы обняла и его.

— Давайте без формальностей. Зовите меня Нелвой. Как хорошо, что вы оба приехали. Виктория, устрой Роуна в гостевом коттедже, а я пока приму душ. Потом мы подумаем об обеде. Вы ведь еще не обедали, верно?

— Нет, мама, — сказала Виктория, улыбаясь. — Неужели я стану наедаться, когда еду к тебе? — Она повернулась к Роуну и добавила: — Ждать придется недолго, уверяю тебя.

Объяснив, где найти простыни и полотенца, Нелва ушла принимать душ. Виктория и Роун извлекли из фургона сумки с вещами. Оставив свой багаж на крыльце, Виктория повела Роуна по мощенной камнем дорожке к небольшому домику, окруженному деревьями.

— У вас есть даже гостевой домик, — заметил Роун. — Это впечатляет.

— Впечатляет, пока не войдешь внутрь. Этот домик — бывшая сторожка. Когда я была маленькой, здесь жили мои дедушка и бабушка.

— Дедушка и бабушка… — мечтательно произнес Роун, облокотившись на перила крыльца. — Я всегда хотел, чтобы у меня были дедушка с бабушкой, но они умерли еще до моего рождения. А твои еще живы?

— Только дедушка. Ему девяносто три года, и он живет в доме престарелых, но у него здесь все в полном порядке. — Она постучала себя пальцем по лбу.

— Ничего себе. Девяносто три. Не думаю, что в моей семье кому-то удавалось дожить до такого возраста. Дядя Амос — наш рекордсмен.

— Если все они были похожи на тебя, то это не удивительно, — выпалила Виктория и тотчас же прикрыла рот ладошкой. — Извини за бестактность.

— Но это правда. Мы, Каллены, спешим жить. Наша фамильная шутка гласит, что Калленам запрещается умирать естественной смертью. — Он не смог сдержать горькие нотки, прорвавшиеся в голосе.

Виктория отвернулась, пошарила рукой над дверным косяком и извлекла из щели ключ от домика. Но, отпирая дверь, секунду помедлила.

— Твоя сестра… с ней произошел несчастный случай?

Ким. Воспоминания о том ужасном дне мучили его с позавчерашнего вечера, но ему удавалось прогонять их, вопреки давней привычке терзаться ими, перебирая их снова и снова. Теперь же невинный вопрос Виктории потряс его с такой силой, будто на него налетел грузовик.

Несчастный случай? Нет, это была умышленная беспечность. Безответственное пренебрежение правилами безопасности.

— Она погибла, ныряя с аквалангом, — Роун заставил себя ответить на ее вопрос.

— Боже мой, это ужасно. Извини. Мне не следовало задавать дурацкие вопросы. — Она повернула ключ и открыла дверь. — Фу, как здесь душно. Давай откроем окна и проветрим.

Роун наблюдал, как она распахивала настежь окна во всем доме, пока не добралась до спальни. Но там окно почему-то не хотело открываться. Она дергала и трясла оконную раму, но все напрасно.

Роун тихо подошел сзади.

— Дай я попробую.

— Нет! Я сама справлюсь.

Он взял ее за плечи и отодвинул в сторону, зная, что расстроилась она вовсе не из-за окна.

— Вик, все нормально. Ты ничего особенного не сказала.

Она обхватила себя руками и опустила голову.

— Нет, я не имела права спрашивать тебя о ней. Я ненавижу, когда меня спрашивают про отца, чтобы подробнее узнать, почему он умер так рано. Мне должно быть стыдно самой проявлять такое же нездоровое любопытство.

— Все нормально, — снова сказал он. — Ведь это я затронул тему о смерти близких. Твой вопрос не был проявлением нездорового любопытства, он был абсолютно естественным. Но на эту тему мне бы не хотелось распространяться.

— Понимаю. Больше об этом говорить не будем. — Они одновременно повернулись к окну, столкнувшись плечами. Виктория отпрянула, словно наткнулась на раскаленное железо.

Роун молча покачал головой, понимая, что она чувствует. Находиться так близко и не сметь касаться ее для него тоже было настоящей пыткой. Он и раньше встречал женщин, которые нравились ему, но оставались недоступными, и тогда он поскорее убирался от них подальше. Однако в случае с Викторией внезапно обнаружил, что согласен выдержать пытку неудовлетворенного желания, лишь бы быть с ней рядом.

А это значило, что она либо потрясающе сексуально привлекательна, либо он просто нуждался в женщине. Сколько времени прошло с тех пор, когда он последний раз позволил себе насладиться близостью с женщиной? Это было так давно, что он и не сразу вспомнил.

Виктория нашла стопку белых простыней в шкафу в холле и принялась застилать постель. Роун пытался помочь ей, но каждый раз, когда бросал взгляд на стоявшую по другую сторону кровати девушку, он испытывал почти непреодолимое желание уложить ее на эти белые хрустящие простыни и… В конце концов он занялся одеванием наволочек, оставив в ее распоряжении простыни и одеяла.

Когда они вернулись в дом, Нелва, переодетая в джинсы и фирменную майку Техасского политехнического, уже колдовала возле плиты с булькающими кастрюлями.

— Надеюсь, вы не против, если мы пока пообедаем тем, что у меня осталось, — сказала она. — Здесь несколько ростбифов и рис с подливой.

— Пахнет замечательно, — искренне восхитился Роун. Настоящие домашние блюда. Он уже сто лет не пробовал домашней кухни, не считая того куриного супа, которым в день приезда к Амосу угостила его Виктория.

Больше всего на свете он любил женщин и хорошую еду, но сам от них отказался. Случайно? Или намеренно? От чего он еще отказался в последние три года?

— Чем мы можем тебе помочь? — спросила Виктория.

— Вы можете сесть за стол, — сказала Нелва. — И положить лед в стаканы для чая.

— Я могу наколоть лед, — предложил Роун.

Виктория посмотрела на него, удивленая его неожиданно пробудившимся желанием внести лепту в создание домашнего уюта. Ну что ж, он, как любой нормальный парень, может вести себя вполне воспитанно, когда, разумеется, захочет. И почему-то ему сейчас действительно этого хотелось.

Обед был превосходный, и Нелва была просто прелесть, хотя Роун не мог припомнить, чтобы когда-либо видел мать и дочь так мало похожих друг на друга как внешне, так и по характерам. Нелва любила поговорить, Виктория же сдержанно молчала. Кроме того, у Нелвы была привычка — разговаривая, прикасаться к собеседнику, — и она все время тянулась рукой через стол, чтобы дотронуться до дочери. Она даже пару раз коснулась и руки Роуна.

Нелва поинтересовалась здоровьем Амоса, а затем стала расспрашивать их о поездке. Когда Виктория промямлила что-то вроде: «Да, мы видели один небольшой смерч, в общем, так себе, ничего особенного», Нелва повернулась к Роуну.

— Может, он действительно был «так себе» для уважаемого Метеоролога, — громким театральным шепотом проговорила она, кивая на дочь, — но вас-то он наверняка заставил поволноваться. Вы впервые видели торнадо?

— Да, впервые. Это было впечатляюще. — «Может, даже слишком», — мелькнуло в сознании Роуна, но он тут же громко сказал: — Будет интересно посмотреть фильм, который я снял. Вообще-то… У вас есть видеомагнитофон?

— Конечно. Прекрасная идея. Виктория никогда не дает мне смотреть ее видеозаписи.

Виктория отрицательно качала головой, глядя на Роуна, пока наконец он не понял, что сморозил глупость. Боже праведный, какой же он бесчувственный болван! Предлагать Нелве посмотреть фильм о торнадо, зная, что ее муж погиб во время этой стихии, было не просто бестактностью.

— М-м… Может, не сейчас? — спросил он.

— Я считаю, что его вообще не стоит смотреть, — одновременно с ним заговорила Виктория. Оба вдруг замолчали и смущенно посмотрели друг на друга.

— Что это с вами? — поинтересовалась Нелва. Затем она подмигнула и сказала: — Не рассказывайте мне сказки о том, что у вас пленка засвечена и только местами можно разглядеть кадры бушующей стихии — да и то с трудом. Вы просто боитесь провалиться перед публикой, не так ли?

— Мама! Это даже не… я хочу сказать… я никогда…

— Ой, только не волнуйся. — Нелва шлепнула Викторию по руке. — Правду говоря, девочка не унаследовала моего чувства юмора. — Затем она вдруг стала серьезной, вновь обратившись к Виктории. — Ты думаешь, что я не знаю, почему ты никогда не показываешь мне свои съемки торнадо? Виктория, девочка моя, твой отец погиб восемнадцать лет назад. Конечно, его убил торнадо. Но если бы я проливала слезы каждый раз, когда случается гроза, я была бы самой грустной женщиной в нашем городке. Поверь мне, фильм о торнадо вовсе не ввергнет меня в пучину меланхолии. Один торнадо виноват в смерти твоего отца, но я же не могу винить в этом все остальные. И ты тоже, так ведь?

— Разумеется, нет. Ты совершенно права, мама, — согласилась Виктория, — но иногда я об этом забываю. — Ее взгляд на долю секунды встретился со взглядом Роуна, и он понял, что она вспомнила о том страшном чувстве беспомощности, которое охватило ее, когда они попали в зону действия торнадо.

— Ну давай же, Виктория, — настаивала Нелва, — иди за кассетами. Я хочу посмотреть фильм.

В конце концов Виктория уступила, и Роун принес из фургона обе видеокассеты. Он смотрел фильм, сидя на диване между Викторией и ее матерью. Виктория хотела остановить ленту до того, как они начали спорить, но Роун не позволил. Пусть эта сцена навсегда запечатлеется у него в мозгу — на тот случай, если он когда-либо попытается о ней забыть, — с тем чтобы он ни разу в жизни вновь не совершил таких поступков, как это бездумное ничтожество на видеопленке.

Только в тот момент, когда Виктория на экране подошла вплотную к его камере, отчаянно ругаясь, Роун остановил кассету.

— Боже мой, Виктория, а я и не знала, что ты можешь так ругаться, — сказала Нелва.

Лицо Виктории залила краска смущения.

— Я и сама не знала. Даже не помню, как все это говорила.

— Поверьте, для этого были основания, — заявил Роун, с острым ощущением неловкости вновь переживая эту сцену. Но он уже извинился, по меньшей мере дважды, а на большее он не был способен.

Нелва рассмеялась.

— Знаете, Роун, я считаю, что вы хорошо влияете на Викторию. Я всегда говорила, что ей надо быть чуть более раскованной.

— Мама, пожалуйста…

В другой раз Роун бы посмеялся над замешательством Виктории, но не сейчас. Он-то знал, что никакого влияния на нее оказывать не может, тем более — хорошего. Видеофильм только что напомнил ему об этом.

Как предполагала Виктория, день, за исключением нескольких шероховатостей, прошел гладко. Роун был вежлив, предупредителен и в целом вел себя вполне воспитанно — то есть проявил такт, на что, по ее глубокому убеждению, вообще не был способен. Короче говоря, он не был похож сам на себя, и это ее искренне беспокоило. Она не могла отделаться от впечатления, что именно она стала причиной такой перемены в его поведении.

Виктория поймала себя на мысли о том, что хотела бы, чтобы ее мать увидела того Роуна, которого знала она. Оба они — Нелва и Роун — обладали одним и тем же колким и язвительным остроумием, и Виктория знала, что ее мать сумела бы оценить непочтительность Роуна скорее, чем ее дочь в начале знакомства с молодым Калленом.

Вскоре Роун на самом деле раскрепостился настолько, что попотчевал ее мать рассказами о своих более чем рискованных проделках. Поскольку Виктория не хотела даже косвенно поощрять его самоубийственное поведение, она ни разу не просила его рассказать о своих приключениях. Но у Нелвы не было таких предрассудков, и она поддакивала Роуну, смеясь над забавными ситуациями, в которые он попадал, и вскрикивая от ужаса в самые опасные моменты.

Роун же описывал свои переживания будничным тоном, без того разудалого щегольства, которого Виктория от него ожидала. И она не могла не увлечься его рассказами, хотя пугали они ее до полусмерти. Как можно так легкомысленно обращаться с жизнью, так мало ценить этот великий дар? Либо он так и не повзрослел, все еще питая мальчишескую веру в собственное бессмертие, либо ему просто наплевать. Она начинала думать, что верно — последнее.

После раннего ужина Нелва предложила поиграть в «сумасшедшие восьмерки». Виктория с удовольствием согласилась. Она уже много лет — со школьной скамьи — не играла в эту игру, но помнила, как они с друзьями веселились, склонившись над разбросанными по всему столу картами. Смех — чудесное лекарство от всех неприятностей.

Однако Роун вежливо отклонил предложение. Он поблагодарил мать Виктории за вкусный ужин, сказал, что хотел бы немного почитать перед сном, и удалился в гостевой коттедж.

Виктория озадаченно смотрела ему вслед. Что беспокоило его? Ее мать тоже провожала Роуна задумчивым взглядом.

— И где только твой профессор прятал своего племянника все эти годы? — внезапно спросила она.

— Мама, пожалуйста, не начинай. Между мной и Роуном ничего серьезного нет и не будет.

— А почему не должно быть? Он же просто красавчик.

— Приятная внешность — это еще не все, что нужно в жизни.

— Ты права, но что в нем не нравится тебе? — спросила Нелва.

— И ты еще спрашиваешь после того, как выслушала эти его рассказы? Он явно не способен находиться рядом с кем-либо достаточно долго, чтобы завязать серьезные отношения. Но даже если бы это случилось, ты бы хотела влюбиться в человека, который наверняка свернет себе шею, проделывая очередной трюк на авто- или каких-нибудь других гонках?

— Виктория, дорогая моя… — Нелва усадила дочь рядом с собой на диван. — Я вышла замуж за приятного простого парня — фермера из Небраски, и посмотри, какая беда с ним случилась. Ты не сможешь предвидеть все, жить в постоянном страхе. Даже зная, что твой отец покинет меня в расцвете лет, я бы все равно стала его женой. Я дорожу теми годами, которые мы прожили вместе.

Виктория улыбнулась, как она улыбалась каждый раз, вспоминая о той глубокой любви, которая связывала ее родителей. Но это дало ей повод возразить:

— Мы с Роуном вовсе не влюблены, как вы с папой. Я даже сомневаюсь, что мы вообще нравимся друг другу.

— Поскольку вы знаете друг друга всего четыре дня, то я уверена, что вы не влюблены, — согласилась Нелва. — Но вы можете хотя бы попробовать понравиться друг другу. Ты всю жизнь разбираешь любого мало-мальски достойного парня по косточкам, пока не отыщешь предлог, чтобы поскорее с ним расстаться. Ты была такой придирчивой всегда — с самых пеленок.

Виктория вздохнула. Они уже не раз говорили на эту тему. Обсуждать было нечего.

— Мама, поверь мне. Мы с Роуном очень разные, как ночь и день. Мы постоянно ссоримся, у нас нет ничего общего…

— Похоже, вы такие же, как мы с твоим отцом, — сказала Нелва. — Всю свою осторожность и здравый ум ты, между прочим, унаследовала от него. Я всегда была взбалмошной и непредсказуемой женщиной. Люди считали, что наш брак будет неудачным.

— Мама…

— Хорошо, хорошо. Ты все еще хочешь сыграть в карты?

— Может, лучше посмотрим какое-нибудь старое кино?

Нелва, поискав, достала видеокассету с эксцентричной комедией тридцатых годов с Кэтрин Хепберн и Кэри Грантом, и Виктория в течение двух часов бездумно развлекалась. Но когда мать отправилась спать, мысли Виктории снова побежали к Роуну, как это часто — пожалуй, слишком часто — случалось в последнее время. Интересно, чем он сейчас занимается? В самом деле читает или ему просто захотелось побыть одному?

Переодевшись в длинную ночную рубашку, которую она нашла в шкафу в своей бывшей спальне, Виктория села по-турецки на кровать и стала просматривать метеосводки на своем компьютере. Но прогнозы не предвещали ничего утешительного, и девушка несколько раз поймала себя на том, что вглядывается в окно, из которого был виден гостевой коттедж. Когда в маленьком домике погас свет, она представила себе, как Роун ложится в постель, которую они приготовили вместе, как его смуглое тело выделяется на фоне белых простыней… Но едва этот образ родился в ее сознании, как она испытала сильнейшее потрясение, осознав, что желает близости с ним. Как же так получилось, что ее злость улетучилась?

Закрыв компьютер, она снова посмотрела в окно. На этот раз Виктория заметила неяркую оранжевую точку. «Он сидит на крыльце и курит», — догадалась она. Один. В темноте.

Несмотря на присущее ей благоразумие и осторожность, не в характере Виктории было равнодушно смотреть на страдающего человека. А в том, что Роуну было плохо, она ничуть не сомневалась. Сначала она подумала, что он все еще не может успокоиться после той взбучки, которую получил от нее, но потом пришла к выводу, что вряд ли он до сих пор переживает из-за такой ерунды.

Больше оставаться в доме она не могла, поэтому закуталась в старый велюровый халат — скорее для того, чтобы уберечь себя от вечерней прохлады, чем из скромности, — но не найдя в комнате туфель, выскользнула во двор в одних носках и пошла в темноте по дорожке к коттеджу.

Ей не удалось подойти незаметно. Роун увидел ее, как только она появилась на дорожке, но не тронулся с места.

Когда она подошла, он спросил ровным, лишенным всяких эмоций голосом:

— Что ты здесь делаешь?

— Решила навестить тебя. Подвинься.

Он повиновался, освободив ей место рядом с собой на верхней ступеньке крыльца. Садясь, она заметила, как сверкнула, взлетев дугой, сигарета, выброшенная через перила. Она хотела было напомнить ему о пожарной безопасности, но вовремя осеклась. Земля была сырой, и сигарета наверняка сразу погасла, как только упала. Кроме того, ее больше заботило то, что Роун был без рубашки.

— Ты не замерз? — спросила она. Ночью в этих местах бывало прохладно, и температура, наверное, опустилась ниже пятидесяти градусов .

— Немного.

— Почему ты не оделся?

— Мне нравится мерзнуть.

Грубоватый тон ответа привел ее в замешательство, но только на мгновение.

— Знаешь, ты какой-то сам не свой с той… в общем, после нашей ссоры, — скороговоркой произнесла она.

— Разве я опять веду себя плохо?

— Нет, что ты, я пришла сюда не для того, чтобы с тобой ссориться.

— Тогда зачем?

— Я беспокоюсь за тебя. И чувствую, что чем-то огорчила тебя.

— Чем-то еще, кроме этой взбучки?

— Ты ее заслужил, но я думаю, что дело не в ней.

— Почему ты уверена, что я «огорчен», как ты выразилась?

— Я же не слепая…

— Ладно, пусть так, но не обольщайся — это никак не связано с тобой.

Виктория не позволила себе обидеться. Она была уверена, что таким образом он пытается заставить ее уйти, поэтому решила остаться.

— Тогда в чем дело? Ты не хочешь говорить об этом? Я не обижусь…

— Я не хочу говорить об этом.

Напряженное молчание с каждой секундой становилось тягостнее. Виктория с трудом сдерживала себя, чтобы не прикоснуться к Роуну, успокоить его, помочь, хотя и не знала, почему он страдает. Зато по своему недавнему опыту она знала, как быстро утешение может смениться страстью.

Она пыталась подыскать слова, которые помогли бы им нарушить это молчаливое отчуждение, но Роун опередил ее.

— Ты действительно хочешь знать, о чем я думаю? — спросил он с горечью. — Ты и вправду хочешь знать, какой я эгоистичный ублюдок?

Резкость его тона напугала ее. Возможно, она вовсе не хотела ничего знать. Но она чувствовала, что Роуну нужно выговориться, поэтому заявила:

— Да, я хочу знать, что тебя мучает.

Он тяжело вздохнул.

— Мы как-то говорили о моей сестре, о моей младшей сестре Ким. Ей было всего двадцать лет… Она погибла, ныряя с аквалангом, но это не был несчастный случай. Я убил ее.