Год 117 правления Каены Первой

Златая Охота собирала на улицах не только всех жителей столицы. Она будто бы вызывала из глубин каждого покаянного эльфа, притягивала сюда всех, кто только посмел однажды попасться на глаза Её Величеству. Кто-то выдыхал с облегчением, радуясь, что этот день не станет приговором. Кто-то — мысленно ставил ставки на победителя, пусть они нигде официально не свидетельствовались. Сам азарт полыхал в эльфийской крови, подталкивая победителей и умертвляя проигравших. Эльфы редко рисковали прежде, до того, как начали умирать вечные, но теперь, однако, им точно было нечего терять.

Жертвы проходили по своеобразному пути покаяния только однажды. Пламенные угли они вряд ли пережили бы, сейчас всё заменила магия. Они умрут там. В котле. В Златом Лесу, где охотник с огромным желанием, с жаждой к победе рванётся за своей жертвой.

Шэрра знала, что ещё двое из дворца, приговорённых к Охоте, покончили жизнь самоубийством. Слабость. Глупость. Зачем убивать себя своими руками, если можно дождаться королевского приказа? И так умрут на Охоте. Почему бы не насладиться жизнью последние несколько минут.

Она зажмурилась. В комнатушке, которую ей выделили для подготовки, было тесно, душно — и она чувствовала, как изнутри давит магия. Магия, которую она не выпускала уже столько времени, магия, сжатая в груди и бьющаяся в унисон с сердцем. Трудно остановиться, когда некуда бежать, верно? И её волшебство, как и сама Шэрра, мечтало о свободе. Необученное, пустое…

Если она проявит магию, её уже ничто не спасёт. Но и так… Некому. Нечему. Некуда. Королева Каена подписала ей смертельный приговор, когда отдала на растерзание Златой Охоте.

Но там есть шанс победить. Даже королева об этом говорила. Иллюзорный. Неощутимый. Даже если она и не знает, кто за нею будет бежать. Эльфы не знают пощады. Но эльфы не знают лжи. Очевидно, королева Каена — эльф лишь наполовину.

На вторую — просто чудовище.

Шэрра коснулась простой одежды — "для охоты, чтобы бежать было легче". С одной стороны, можно было встретить смерть не спиной, а лицом. Даже если и с завязанными глазами. Но это означало сдаться.

Она не собиралась сдаваться.

Дверь тихо скрипнула. Она не обернулась, подумав, что это могли быть смотрители — а кто ещё? Проводить её на казнь, даже если это официально величается какими-то там играми. Что может быть веселее?

— Я ещё не одета, — сухо отрезала она, стараясь сделать вид, что не чувствует пристального взгляда. Платье было слишком откровенным — в стиле королевы Каены, — со слишком глубоким вырезом на спине. Сегодня она избавится от всей этой пошлости, сегодня ступит на Пылающий Путь, если будет нужно, сегодня промчится под сенью ночи по Златому Лесу, и либо её Охотник, либо Твари Туманные растерзают хрупкое девичье тело на мелкие кусочки.

— До церемонии ещё много времени. Успеешь.

Она обернулась. В воздухе застыла пламенная сфера — но она и без магии, по одному только голосу могла узнать обладателя дара.

— Я — твой Охотник, — равнодушно промолвил он. — Каена полагает, что лишила тебя всех шансов. Или, может быть, она думает, что так будет больнее.

Шэрра не спрашивала, кому. Королеве было абсолютно наплевать на какую-то там придворную даму. Нет — она причиняла боль своему Вечному.

— Я всё равно буду бороться, — ответила девушка. — Даже если это бессмысленно.

— Почему?

Она хмыкнула. В вопросе Рэна чувствовался искренний интерес, и проигнорировать его было бы самой настоящей глупостью. Или хамством. Он, в конце концов, Вечный, и даже если он её Охотник, Шэрра всё равно была должна ему целые две недели жизни.

— Мама рассказывала мне о том, — промолвила девушка, — что прежде для эльфов первым делом была честь. Первая важность. Первый приоритет. Что за честь каждый эльф был готов перегрызть глотку, думаю, скорее всего себе. А ещё они хранили свои Златые Деревья и думали, что их грехи отражаются на Златых Листьях. Мама говорила об этом с таким восторгом…

Пламенная сфера угасла. Роларэн смотрел на неё не то чтобы ошеломлённо — взгляд вообще было трудно рассмотреть в этом полумраке, — но как-то удивлённо. Острые черты его лица теперь казались и вовсе враждебными, словно те Каеновы стрелы и мечи. Она ждала услышать от него хотя бы одно слово, но Вечный промолчал.

— А мне кажется, это вас всех и погубило, — усмехнулась Шэрра. — Зачем свои грехи превращать в благодеяния? Зачем пытаться жить правильно, если не умрёшь, не пострадаешь? Подумать только — пара листиков падет… Вот так погибли эльфы. Королева Каена здесь ни при чём.

— Тебе восемнадцать лет — не восемнадцать веков, — отметил Роларэн. — И ты смеешь судить Вечных?

В его голосе она не почувствовала укора. Может быть, даже понимание. Возможно, ему хотелось кивнуть и подтвердить, что вся эта религия, которая основывалась на том, чтобы ценить, уважать, превозносить до невообразимых высот эльфов прошлого давно уже состарилась.

— У меня нет Златого Дерева, — промолвила она. — Мама говорила, что назвала меня в честь собственных видений. Что она чувствовала, как будет правильно. И не искала Древо. Зачем? Поэтому нет листьев, на которые я могла бы всё списать. Поэтому я не эльф даже. Не эльф прошлого точно. Мне нечего делать в этом королевстве. Поэтому — я намерена победить. Даже если это невозможно. Даже если против меня будет стоять Вечный.

Он подступил ближе. Казалось, вдыхал аромат её собственной уверенности, впитывал в себя давно забытые эмоции.

— Мою жену звали так, как тебя, — протянул он так спокойно, так меланхолично, что оставалось только закрыть глаза и пошатываться, грозясь упасть. — Она была и похожа на тебя. Волосы, глаза. Улыбка. Но моя жена никогда не была Вечной. Моя жена была просто чудовищем, уничтожившим нашего ребёнка. Наполовину. Вторую половину разрушила королева. Но всё же, — пламени не было, и от его тепла — удивительного для эльфийского королевства, — Шэрре становилось неуютно, — она имела свойство ждать, пока потемнеют листики на Шэрриэле. Пока Златое Дерево должно было пасть, — мужчина протянул руку, но так и не прикоснулся к ней, — она умерла сама. За её смерть я Каену винить не могу. Может быть, это и вправду было избавление. Может быть, Каена совсем немного прогадала со своим милым подарком. Но Златой Лес давно уже сгнил. Выгорел. Пропал. Какой толк в Златой Охоте? — он подался вперёд. — Мою жену назвали в честь какой-то Вечной. Своровали её имя. Может быть, это всё повторяется вновь? Будь ты ею, ты бы поступила, как древние эльфы. Ты бы встала лицом к Охотникам и испепелила бы магией свою повязку. Но ты эльф из этого времени, — Роларэн хмыкнул. — Пусть и не такой как все. Что ты будешь делать?

— Я буду бежать, — уверенно ответила она. — Даже если мне в спину швырнёт заклинанием последний из Вечных. Даже если от этого сгниёт последнее живое Златое Дерево в этом проклятом лесу. И я, — она шагнула к нему, окончательно уничтожая то оставшееся расстояние, — выживу. Хочет того Каена или нет.

— Используй магию, — усмехнулся Роларэн. — И ничего не бойся. Вечность на твоей стороне.

— Вечность, которой у меня нет. За мной не закреплено Златое Дерево, Рэн, помнишь? — она рассмеялась. — Ты убьёшь меня выстрелом в спину?

— Я дождусь, пока ты обернёшься лицом. Испепелю своей же магией твою повязку. Но помни, — он закрыл глаза — Шэрра видела это даже в кромешной темноте. — Больше нет Каены, которая могла бы тебя убить. Либо я, либо никто. И если ты сумеешь добежать благодаря магии — пусть она тебе поможет. Некому догонять и мстить.

Она кивнула. Слишком серьёзно, как на эльфа, приговорённого к Златой Охоте за грехи, которых у неё никогда и не было.

— Что же, — мужчина наклонился к ней. — Помни, — выдохнул почти в губы, — если у тебя нет Златого Дерева, в честь которого тебя назвали, это не значит, что его не существует. Это значит, что оно ещё не проросло.

Шэрра была готова поклясться, что он всё же оставил лёгкий след поцелуя на её коже. Невесомого, ничего не значащего поцелуя, что, наверное, должен был бы заставить её не сдаваться и двигаться вперёд. Тем не менее, Шэрра промолчала, только поймала застывшую в мужских глазах мягкую улыбку, словно на мгновение Роларэн потерял остаток собственной мрачности и растопил слишком уж страшные льды. А после всё пропало, словно его и не было никогда, и она осталась наедине, и лишь лёгкая, светящаяся отчасти дымка напоминала — нет, он действительно заходил.

И действительно предлагал победу любой ценой.

Более того.

Она вправду на неё согласилась.

* * *

Год 120 правления Каены Первой

Когда Рэ вернулся в общую комнату, они уже успели немного подлечить собственные раны и все до единого казались разозлёнными. Кто-то смущённо устроился в углу, словно победителю было смотреть в глаза неприятно, кто-то глядел с поразительным вызовом, словно собирался наброситься голодным волком при первой же возможности. Если б они были такими на уроках у Мастера, то, наверное, имели бы успех. Но нет, эти люди, очевидно, полагали более уместным срываться на кого-то проще. Ближе. Мягче. Они смотрели на Рэ, как на маленькое мастерово воплощение — с ненавистью, с плохо скрываемым страхом и ужасом. Наверное, с удовольствием набросились бы на него ещё там, но всё равно было страшно. А вдруг Мастер сам встанет на защиту ученика? В конце концов, он вполне мог это сделать. Почему нет? Почему б не защитить того, кого столько времени учил?

Они сначала строили разные версии. Но Рэ — всё такой же худенький, щупловатый и скрывающийся от посторонних взглядов при любой возможности, — был сильным. Достаточно для того, чтобы победить в бою на экзамене у Миро. Достаточно для того, чтобы победить в бою самого преподавателя.

После уроков Мастера они шли к своему любимому наставнику и надеялись увидеть всё ту же манеру боя, стойкую и понятную. Без тонких переходов и переливов. Мастер не учил их быть грациозными, превращаться в воду в бою. Зато он показывал, как следовало от этого защищаться, как можно было сжать эльфы в тиски и раздавить его, превратить в обыкновенный расколотый на несколько кусков фрукт. Будто бы живое существо — это просто яблоко. Яблоко — и ничего интересного. Они усмехались этому глуповатому факту, хохотали, когда не следовало этого делать. Представляли себе, как убили бы настоящего эльфа, отрубили бы ему голову и притащили за длинные светлые волосы, а потом швырнули бы Мастеру под ноги.

Чтобы он рыдал о своём ученике или хохотал по смерти страшного эльфа. Или, может быть, протянул им руку помощи или сорвался и показал своё настоящее лицо.

Они поднялись — не все, конечно. Часть из них. Громадина Тони тоже было вскочил, но всё же опустился обратно на диван, будто бы передумал. И уставился в одну точку на стене. Нашёл там маленькое алое пятнышко — пока оно не разрослось до огромного просто пятна крови, такого страшного и безумно яркого, что медный тягучий запах проникал повсюду. От аромата становилось дурственно, и Громадина закрывал глаза, уши, рот — и всё только мысленно, не сдвинувшись с места.

Рэ даже не понял, когда всё случилось. Когда на него бросились, будто бы на того эльфа, с оскорблениями на устах и кулаками — болезненные тычки, раздражённое шипение — "Мастерова собака".

Подхалим. Скотина. Эльф.

Остроухий.

Но Рэ помнил, когда начал защищаться. Ответил ударом на удар, вскинул в защитном жесте руки. Магия хотела оправдаться, хотела открыться. Магия хотела всей своей полноты — чтобы суметь оттолкнуть их одним взрывом. Разрушить это кольцо.

Если хотите поймать эльфа — окружите эльфа. Не играйте с остроухим в честь, разбейте его одним быстрым, чётким ударом, насладитесь осколками, в которые он превратится. Пусть рассыплется прахом.

Но эльфы — остроухие - не так сильны, как всем кажется. Рэ прекрасно знал. Не все из них владеют магией. Последний Вечный, казалось, погиб. Осталась только эта короткая, но со смертельным для него, вероятно, исходом драка. Вот только Рэ не собирался отступать. Он наносил удары, он ускользал — он делал всё, чему научил его Мастер, пусть и не так удачно.

Его магия била метко. Их кулаки — оставляли синяки и разбивали лицо до крови. Рэ чувствовал боль, спрятавшуюся где-то глубже, чем была просто кожа. Он чувствовал её на себе-настоящем — равно как и то, что края ран постепенно стягивались в единое целое. Как медленно уходили следы кошмара и боли.

Он не позволял слоями падать вниз клочкам разбитых иллюзий. Но их оставалось слишком много в этом кругу, и Рэ знал: упадёт — умрёт. Мастер не раз говорил ему, что вся эта честь превращается в аллюзию, стоит только человеку переступить определённую черту, на деле практически незаметную, но столь важную. Он способен перепрыгнуть через неё и в любви, и в ненависти — не просто переступить, а уйти до того далеко, что останется лишь едва-едва заметная полоска там, вдалеке.

У эльфов этой черты нет. Они потерялись в своём Златом Лесу, все до единого, давным-давно — и ничего не пытались сделать для того, чтобы выбраться на свободу. И вряд ли могли на самом деле сопротивляться даже не судьбе своей, а тому, во что её добровольно и собственноручно превратили.

Или в этом виновна тоже королева Каена?

Рэ потянулся к тому скрытому резерву, о котором если кто и знал, то не по его воле. Попытался добавить смертельной силы в ту магию, что должна была его защитить. Чтобы они сбили о броню кулаки, а он не ощутил боли. Чтобы их лица разошлись по трещинам, сначала невидимым, а потом таким широким, превратились в разбитые маски.

Они — глина. Мягкая, податливая в руках Миро, давно уже высохшая и непригодная для Мастера. Глупые горшки и тарелки, по которым тот может только ударить молотом. Рэ знал, что вряд ли у него так выйдет, но хотя бы попытаться… Сражаться до последнего — вот единственное, чего ему нынче хотелось.

Где-то впереди замаячил Громадина Тони. Рэ только сейчас понял, что тот не участвовал в драке, а теперь вдруг встал. И молот не успел опуститься им на головы, магия внезапно притихла — парень заставил её скрыться, утонуть в глубине чувств. И глаза его вернули прежний сероватый цвет, и черты лица стали такими, как должны быть.

— Хватит, — прогрохотал Тони. — Вы ж его убьёте.

Рэ тряхнул головой. Не убьют — не сумеют. Но лицо теперь разбито, губа вот, бровь рассечена, дышать вроде бы как тяжело. Он пытался повторять всё так, как нужно. Так, как это бывает на самом деле. Но до чего же плохо получалось!

Рэ едва-едва мог скрыть торжество. Не от того, что кто-то встал на его защиту, а перед этим столько времени клялся в верной ненависти. По правде, ему не было никакого дела до Громадины Тони. Зато до этой осатаневшей толпы, что не сумела заставить его упасть, до сверкающих злобой чужих глаз…

Они боялись, но не того, кого следует. Они все — полые внутри. И Рэ подумал, что однажды эта пустота будет чем-то заполнена. Чернильной тьмой, а может, возвышенными мыслями о себе-прекрасном, как это с удовольствием делал Миро. Что за глупости! Разумеется, нет — оно так и останется пустым, бездонным…

Рэ мотнул головой. Громадина Тони как раз зло оттолкнул нескольких человек одним только взмахом громадной лапищи, а после обернулся к самому пострадавшему. Он достаточно его ненавидел, чтобы самому не желать выжить, но промолчал, не сказал ни единого злого слова. Может быть, демонстрировал собственную честность и справедливость.

Рэ понял только минут через пять. Тони ждал короткого "спасибо" от спасённого. Не слёзных благодарностей сахарной девицы, они всё-таки в Академии. Но этого короткого, такого простого и быстрого слова…

Не дождался. Парень не проронил и звука. Он только утёр кровь с губ, усмехнулся кривовато, посмотрел на ладонь, на которой появилось теперь несколько алых полос, а после тихо, едва заметно сам себе кивнул. Рэ не грустил о ранах на лице, не думал о том, что должен давно уже рухнуть. Он пошатывался совсем немного, даже слишком мало, как на те повреждения, что были ему нанесены, но не издал ни стона. Словно внезапно у него пропало чувство реальности и боли.

— Если уж хотите его убить, — не умолк Тони, — то можно это сделать лично, а не скопом.

— Моралист! — презрительно фыркнул кто-то ему в лицо. Громадина даже не поморщился — в ответ отвесил подзатыльник, отцовский такой, руководительственный.

Рэ хрипловато рассмеялся. Они все повернулись к нему, пристально смотрели, ждали, пока сам по себе сломается тонкий позвоночник, а парень рухнет на землю и будет биться в конвульсиях.

Он прошёл мимо них, всё ещё тихонько посмеиваясь. И смех не казался истеричным — таким натуральным и правильным, что слушать его было дико.

— Дураки, — прохрипел он, медленно поднимаясь по ступенькам наверх, к своим спальням. — Какие же дураки…

Перед глазами всё стоял Мастер. Он что-то говорил, и Рэ пытался уловить каждое слово, но ничего не мог разобрать.

Он видел его шрамы — эту дивную полузнакомую карту, — протягивал руку, касался чужой ладони и чувствовал мягкость кожи. Так и не решился спросить о том, почему нет шрамов наощупь — не было в тот единственный миг соприкосновения. Если б только Мастер знал о нём всю правду… То — что было бы тогда? Чем бы всё это закончилось? Парень очень сомневался, что чем-нибудь хорошим, если по правде. И не хотел даже и думать об этом сейчас. Слишком уж поздно, однако.

Он тяжело вдохнул и опустился на свою узкую, твёрдую и дико неудобную кровать. Иллюзия давила на сердце, кровь стекала по коже, а он не мог её вытереть.

Он откинулся на подушку и вновь усмехнулся. Эльфийская палица — триумфальная и явно чужая, смертельная для любого, кроме её хозяина, — всё ещё стояла перед глазами, и Рэ всё задавался вопросом, чья она.