Год 120 правления Каены Первой

Они добрались до города без проблем. На улице вновь поднималась метель, слишком сильная даже для эльфов, и Роларэн повернул в первую же гостиницу, которая попалась им по пути. Здесь он швырнул им на стол Златой Лист — уже как плату, — и хозяин принял его с недостойным трепетом, будто бы полагал, что ничего полезного в каком-то растении быть попросту не может. Но Роларэна не волновало постороннее уважение. Он вновь потребовал ужин в комнату, так и не дождался возражений по тому поводу, что не имеет права ночевать в одной спальне с женщиной, что ему не дочь и не жена. Тут не уточняли. И той атмосферы тепла и некой доброты, что исходила от предыдущей хозяйки, они не заметили.

Еда оказалась пресной. Безвкусной. Но они были достаточно голодны, чтобы съесть и такое.

Роларэн вновь лежал на кровати и молча смотрел в потолок. Шэрра на этот раз придвинулась ближе, чем вчера. Воротник его рубашки был расстёгнут — и она скользила пальцами по руне на его шее, словно пыталась выучить, как бы на древнеэльфийском выглядело её имя. Пусть это имя на его плече и принадлежало другой женщине — Шэрре почему-то нравилось скользить пальцами по ледяной коже мужчины.

Надпись темнела под её прикосновениями. Она почти проступала чёрным — равно так, как чернела её собственная руна от того, что Роларэн был слишком близко.

— Каена полагала, что они очень быстро сходят, — прошептала она, и дыхание, холодное, как и сама эльфийка, коснулось его кожи. Роларэн хрипло рассмеялся.

— Она права, если быть далеко от того, чьё имя начертано на твоём плече, она быстро пропадает. Брачные руны растворяются по смерти одного из супругов. Не сразу, но если выдержать вдовий отрез.

— Твоя не пропала.

— Она пропала, — возразил Роларэн. — Но в последнее время — лет десять как, — начала постепенно сереть.

Шэрра прижала ладонь к одному из завитков. Тот почернел, наливаясь тёмной краской, и теперь полосы растекались уже по всей его коже. Роларэн скосил взгляд и усмехнулся, а после перехватил пальцы Шэрры, заставляя её больше не прикасаться к руне. Он так и не отпустил руку девушки, даже когда она не стала сопротивляться — переложил ладонь туда, где медленно билось уставшее вечное сердце. Она вздохнула и придвинулась ещё ближе, положила голову ему на плечо и закрыла глаза, пытаясь отыскать защиту у того, у кого её точно никогда не было.

— У тебя было много женщин? — вдруг спросила она.

— До жены я пользовался популярностью у эльфиек, — голос мужчины всё ещё звучал так, словно он простыл. — После — только жена.

— А Каена?

— Я ведь уже говорил, — покачал головой он, — Каену я люблю совсем не так, как мужчина должен любить женщину. Совершенно. Это нечто абсолютно другое. Мне казалось, ты осознаешь это довольно быстро.

— Я осознаю, — не стала спорить Шэрра. — Но сколько лет назад умерла твоя жена? Почти век, верно?

— Почти век.

— Вдовье пятно давно уже пропало с твоей шеи.

— Теперь оно проявилось вновь, — возразил Роларэн. — Ведь ты видишь.

— Я не о том.

— Да. Ты права. Но… Для эльфиек моё приближение уже в силу существования Каены было опасно. Не то чтобы хотелось, — он обнял Шэрру крепче, — но ты отлично знаешь, чем это закончилось для тебя. Было бы проще, если бы твоя смерть случилась раньше, правда?

— Правда, — эхом отозвалась Шэрра. — Но всё равно, я предпочитаю выживать, пока это реально. Может быть, потом будет проще, а я из-за страха попросту не дождусь того времени и умру раньше? Это ведь глупо!

Он погладил её по плечам как-то слишком нежно, по крайней мере, как на эльфа, пытающегося защитить от Каены, но Шэрра не возражала. Ей хотелось так и уснуть — не выворачиваясь из его рук, пытаясь согреться в теплоте прежде ледяного чужого тела. Сейчас, когда руна на плече вновь начинала чернеть, она не могла избавиться от ощущения, что нужна Роларэну больше, чем он то хочет признавать. И ей нравилось быть ему нужной не только в качестве жертвы, согласной самой прийти в руки к Каене первой. И видел он в ней, наверное, не только это — раз уж до сих пор не оттолкнул. Может быть, она и не чувствовала к нему того, что, к примеру, Каена, но Рэну, казалось, от того же было лучше.

— Глупо не для всех, — возразил он. — Но это не имеет значения.

— А человеческие женщины? Чем они тебя не устраивали. Как на эльфа, ты замечательно подходил бы по их предпочтениям…

— Они не подходили по моим. В людях было что-то пошлое, то, что никогда не встречается в эльфах. Мне это совершенно не нравилось — и не хотелось позволять этому человеческому проникать слишком далеко. Да, нынче эльфы успели испоганить свой светлый статус, но об этом я тоже предпочитаю не думать.

Шэрра кивнула. Она не могла представить рядом с Рэном человеческую женщину — до того отвратительным со стороны это казалось. Сейчас, когда она вновь окунулась в эльфийскую, старую жизнь, особенно хорошо вспоминалось прошлое.

Не хотелось помнить о том, как она отползала от границы, но забыть тоже не выходило. У неё перед глазами проносились сцены из прошлого — как, задыхаясь, она отчаянно пыталась вырваться на свободу, но знала, что совершенно ничего не получится. Для того надо быть сильнее. Она не могла заставить себя освободиться от преследующего её страшного чувства — даже дышать было труднее. И задыхаться намного проще, однако.

Она чувствовала, что терялась. Пропадала в глубоких рвах бесконечно страшных снов. Девушке казалось, что она вот-вот утонет в своих воспоминаниях об эльфийской жизни, в страхах, что однажды её всё-таки обнаружат. И потому она без конца бежала.

Вчера Шэрра спала спокойно. Не только от того, что рядом был Роларэн, а он не позволил бы причинить ей вред, по крайней мере, до пересечения границы, а ещё и по той причине, что она возвращалась навстречу своей опасности. Теперь не приходилось выгрызать у жизни остатки своей свободы. Она могла наконец-то проживать её сполна.

Даже здесь, в этом деревянном здании, в месте, где, может быть, эльфам не стоило бы находится, на этой твёрдой кровати, с такой кошмарно грубой тканью, что колет кожу, не прикрытую привычным слоем иллюзии, она была больше дома, чем в Академии. И не потому, что оттуда постоянно приходилось скрываться, не потому, что для любого остроухого там слишком опасно. Шэрра просто отлично знала, что есть такие вещи, с которыми легче сражаться прямо. Не стоит прятаться за иллюзией — сейчас ей не перед кем.

В Академии было хуже. Страшнее.

— Мне интересно, — прошептала она, — а можно ли было случайно родиться Вечным, но определённое время об этом не догадываться?

— Скорее наоборот, — покачал головой Роларэн. — У Вечных есть магия. Без неё никак. Потому, когда молодой эльф рождался с волшебством, его сразу соотносили к тем, кто имеет шанс на бессмертие. Королева Каена пила их потому, что кровь Вечных даёт больше всего силы. Уверен, она довольно часто ошибалась, когда останавливала свой выбор на этих почти ещё детях, но в некоторых моментах она была совершенно права.

— Но ведь у меня была магия. Не сильная, но была. И есть, если я смогла выстроить иллюзию, сквозь которую тебе пришлось столько времени всматриваться. А значит, если я чувствую Златой Лес, во мне следовало заподозрить Вечную. Но ведь вечности во мне ни капли.

— Ты не можешь утверждать.

— Я просто живуча.

Он перевернулся на бок, прижимая теперь её одной рукой к кровати. Шэрра смотрела в глаза почти без страха — но и без этой смелости, без глупого вызова, которым так любили сверкать человеческие женщины, строившие из себя героинь. Ей не надо было кричать, что она его не боится — это и так чувствовалось в каждом жесте, в каждом движении и в каждом шаге.

Живуча. Он зацепился за это слово, словно в нём прятался некий сакральный смысл, а теперь пытался отыскать его корни в глазах девушки. Но не мог. Что-то упорно от него терялось — знать бы только, что именно. Ему, наверное, и самому очень-очень хотелось бы разгадать ту загадку, на которую мужчина не мог найти ответ уже много лет.

Он склонился к ней и поцеловал, скорее испытывая, чем пытаясь показать тёплое расположение к девушке. Но в этом поцелуе было что-то ещё, кроме старой, потерянной горечи.

— Ты и её никогда не любил, — выдохнула ему в губы Шэрра. — Ты только думал, что это было так. Почему каждая женщина для тебя — это просто та, кто могла бы выносить твоего ребёнка? Почему ты не отыскал подходящую, раз так переборчив?

Он отпрянул и смотрел на неё ошеломлённо, будто бы не знал, что и ответить. Карие глаза теперь сверкали вызовом без капли лишней смелости. Она тяжело дышала, но не собиралась отворачиваться и позволять вопросу утонуть в пустоте. Нет, ни за что — она не для того его задавала.

— Ответь мне. Почему ты каждую женщину мог любить только как мать своего будущего ребёнка? Именно потому после жены никого не было, верно? Твоя… Шэрра, — она выплюнула её — не своё, — имя так, будто бы оно было ядовитым, — не оправдала твои надежды. Верно? Она просто поступила не так, как было правильно. Она не любила свою дочь. Тогда ты понял, что всё это было просто фарсом. И ты хочешь всё восстановить. Ты и за мной вернулся не только для того, чтобы убить Каену. Верно? Но почему ты не можешь попытаться восстановить всё без такого чрезмерного риска? Зачем возвращаться к королеве?

Роларэн скомкал простыни. Она не боялась. Он нависал над нею, будто бы страшное смертельное проклятье, но всё равно ни в едином жесте девушки не чувствовалось ни капельки страха. Она словно давно уже потеряла это дивное умение и совершенно не хотела возвращать его себе — не хотела вновь учиться пугаться каждого жеста таких, как Вечный.

— Ты даже живёшь только ради этого, — слова звучали жестоко, но беззлобно. — Но зачем тогда убивать Каену?

Он не ответил. Не отвернулся. Но Шэрра не требовала ответа — она для себя его давно уже нашла.

— Ты её не любил, — продолжила она, — постфактум. Даже если что-то и было, то, как она отнеслась к вашему ребёнку, выжгло её из твоей души навсегда. Правда?

- Правда.

— Ты хочешь всё вернуть. Ты не хочешь новой семьи — ты собираешь старую. Из осколков.

— Из новых частей, — прошептал Роларэн. — Из новых, правильных деталей. Старого больше нет.

— Есть. Ты — не поменялся.

— Нет. Но я попытаюсь.

Она послушно кивнула, а тогда сама потянулась к нему. И руки безвольно легли на его шею — Шэрра будто бы признавала, что он бесконечно прав, и ни на мгновение не могла отпрянуть или попытаться сбежать. Ей казалось, что она начинала его постепенно ненавидеть — и в тот же момент любить. Она избегала чувств очень долго — а сейчас, запутавшись в беспорядочных прикосновениях, в беспорядочных касаниях его губ, думала, что утонула — а на самом деле нашла свой путь на свободу…

Открыть глаза было испытанием. Она слышала громкий стук в дверь, но вырываться из собственной иллюзии, иллюзии, в которой можно было восстанавливать мир из осколков, не рискуя перед этим собственной жизни, не хотелось.

Роларэн неподвижно лежал рядом. Даже сквозь тёплую ткань одежды теперь она чувствовала лёд его рук. Вчера он оттаял всего на несколько секунд — и всё равно… Этого было недостаточно.

Она не хотела полюбить его. Она хотела разбить, расколотить этот лёд и вернуть ему все долги сполна. Зачем затягивать со вторым?

Но Рэн оставался твёрд. Ему следовало разбить не только последние старые осколки. Ему надо было уничтожить Каену. Он сказал, что в Златом Лесу она поймёт, почему это до такой степени важно. А пока ещё рано. Там — Каена умрёт, а Древо его дочери вновь прорастёт.

Шэрра не знала, можно ли вернуть судьбу вспять. Но она чувствовала, сколько боли — и сколько же любви! — таилось в душе Роларэна. Бесконечный, бездонный кладезь, такой же вечный, как и он сам — разве существовала в мире женщина, что не хотела бы стать в его сердце хозяйкой?

Вот только её что-то другое толкало вперёд. Что-то более существенное — она не могла нащупать смысл в пустоте, в темноте не имела никаких сил на него натолкнуться, но отлично знала, что никуда больше не сбежит. Не уйдёт. Роларэн привязал её к себе цепями. Желаниями.

Он умел это делать слишком мастерски, чтобы обыкновенная эльфийка хотя бы раз за собственную жизнь попыталась противиться Вечному.

Он и вправду тогда её не дождался.

Несколько сотен лет.

Шэрра могла поклясться. Родись у них дочь — кем бы она ни была, какой бы она ни была, — в ней бы нашлось немного любви для этого ребёнка. Но она не могла ручаться за свою покойную тёзку. За ту, на могиле которой она уже стояла, оскверняя её одним только своим присутствием.

Громкий стук в дверь повторился вновь. Но Шэрра не заставила себя встать. Не могла. Вырываться из прошлого трудно. Уходить из будущего — и того хуже.

— Открывайте! — прогрохотали по ту сторону. Голос она узнала — это был хозяин.

— Сколько пошлости в одном только крике, — протянул лениво Роларэн. — Лежи.

Он встал, медленно дошёл до двери — отворил её и опёрся плечом о дверной косяк. Шэрра даже повернулась к нему — почему-то было любопытно посмотреть на Рэна, в котором не плескалось боли. Его не отпустило, но он вновь спрятал её достаточно далеко, чтобы никто не смог достать.

— Я вас внимательно слушаю.

Под звук эльфийского голоса, под ровный и спокойный тон хозяин, стучавший в дверь, застыл, будто бы завороженный, а теперь ошеломлённо моргал и пытался понять, что именно происходит. Потом закашлялся — даже отвёл на мгновение взгляд. Он словно забыл, что здесь эльфы.

— К вам пришли, — сердито сообщил он. — Там, внизу.

— Пусть сам бы и пришёл.

— Я не мог отказать.

— Очень зря, — покачал головой Роларэн. — Вон.

Хозяин отступил. Он хотел перечить эльфу, но не мог. Наверное, в Роларэне и вправду было что-то настолько страшное, что у него просто пропадал дар речи. Вот только теперь это казалось ещё страшнее — пойти и возразить тому, кто засел там, внизу, или попытать судьбу и заявить подобное Роларэну. Нет, определённо, на это он не рассчитывал, когда пускал эльфов в собственный дом.

В гостинице было шумно. Крики всё равно скроются за гулом множества гостей. Но эльфы, так почетаемы многими, были ненавистны Академии — и хозяин боялся утерять ещё и её покровительство.

— Пусть поднимается сам, — повторил Роларэн. — Дверь открыта для него. Для тебя, человек, нет.

Он легонько толкнул его в грудь — и хозяин подпрыгнул на месте, едва сдержав громкий испуганный крик. На губах мужчины вновь появилась издевательская, холодная улыбка, но он не стал ничего говорить, только вернулся внутрь, к Шэрре.

— И кто же там, внизу? Откуда ты знаешь, кто именно? Ты не пользовался магией.

— Ты привязываешь к себе живых, — покачал головой он. — Я тоже. Твой живой скоро догонит нас. Сегодня пришёл мой.

Он стоял и смотрел словно сквозь приоткрытую дверь. Шагов слышно не было, но Роларэн — эльф, остроухий. И он отлично знал о том, к какой именно ходе ему следует прислушаться.

Шэрре хотелось во вчерашний вечер. Утонуть в поцелуях эльфа, которого она ни минуты не любила, но так бесконечно мечтала отдать долг. Утонуть в его руках, в его прикосновениях и нежности, той самой, о которой прежде и думать-то не приходилось. Сегодня, может быть, он вновь станет прежним. Мёртвым.

Но Шэрре казалось — он оживал ровно так же быстро, как медленно зацветала руна на его плече. Уверенности в желании убить Каену становилось всё больше и больше, и теперь девушка могла поверить в искренность этой страсти и жажды. Может быть, у него были более чем реальные причины. Теперь, по крайней мере, она могла так подумать.

Дверь открылась теперь уже полностью. На пороге стоял — как она и полагала, — Фирхан, — и девушка только откинулась на подушки, пытаясь сделать вид, что не замечает ничего, кроме деревянного потолка над собой. Что всё остальное её не интересует. Взгляд просто скользил по старым, прогнившим балкам, она представляла себе те деревья, из которых был когда-то давно построен дом, и на губах застыли клочки смеха.

Может быть, следовало и вправду рассмеяться. Это было бы правильно, пожалуй. Шэрра знала, что правильно. И она испугала бы Фирхана — теперь в нём затаился тот маленький мальчик…

Которого она не знала. Но эльфы не всегда опираются исключительно на свой опыт, и она могла быть такой же. Она тоже могла понадеяться на рассказы Роларэна, поверить его слову. Сделать то, чего он от неё сегодня ожидал — точно ожидал, она могла прочесть это в его заинтересованном взгляде.

— Проходи, мой мальчик, — улыбнулся Роларэн. — У тебя даже есть время, чтобы пояснить мне твоё появление здесь.

Фирхан содрогнулся. Эльф — вопреки даже острым ушам, — выглядел совсем молодым. Да, в его зелёных, словно трава, что была так не к лицу зиме, таилась боль. Такую боль можно было собрать только за долгое время — очень старательно, постепенно, капелька за капелькой. Но, тем не менее, он в остальном был безгранично молод. И теперь Фирхан, уже старик, с седыми волосами и сутулыми плечами, смотрел на него, будто бы маленький ребёнок смотрит на своего отца.

Теперь Шэрра подумала о том, как это — Вечному стать родителем ребёнка, у которого никогда не будет бессмертия. Наблюдать за тем, как из него постепенно станет вытекать жизнь. Как она медленно покинет уже дряхлое тело. И не будет даже Златого Дерева, не будет ни единого символа бессмертия или хотя бы обыкновенной жизни. Эльфы — это безумие. Эльфы — это вечность. Эльфы — это постоянные потери.

Нет, не так. Роларэн — это постоянные потери. Не было ничего, что принадлежало бы ему достаточно мало, чтобы оставаться чужим, и ничего, что достаточно долго, дабы уже надоесть. Он всё потерял. Но надежда ещё теплилась в том уголке ледяного сердца, к которому она вчера, кажется, смогла достучаться.

Фирхану было страшно. Его глаза — только теперь стало видно, насколько мало в них осталось цвета, — смотрели не так с ужасом, как с громадным уважением к одному из эльфов, с которыми он боролся.

— Ты обещал, что их не тронешь, — наконец-то прошептал Фирхан. — Они тоже чьи-то дети. Я начинал из-за тебя эту войну, а ты сам возжелал её продолжить.

— Я просил тебя уберечь людей от моего дома, от Златого Леса, чтобы никто не повторял твою судьбу. Если ты решил пойти на Златой Лес войной, то должен понимать, чем всё это закончится.

— Они просто дети.

— Дети, у которых слишком страшные игрушки.

Фирхан пошатывался. В нём совершенно не было сил — казалось, тело вот-вот сломается как раз у основания, и он осыплется горсткой пепла к ногам неувядающего эльфа. Шэрра поразилась тому, как он переменился с поры Академии. Казалось, она не видела его всего лишь несколько дней, а из мужчины словно выпили остатки жизни. Волосы его теперь были не просто седы — они казались белее снега, да ещё и такие тонкие-тонкие, что к ним страшно было даже прикоснуться. Снежинки, невесомые хлопья, что вот-вот полетят на пол. А руки! Во что превратились руки прежде сильного мужчины? Дрожали, будто бы он был невесть каким стариком, а не человеком, которому ещё жить да жить.

Он опустился на стул, сжал побелевшими от возраста и грусти пальцами спинку, до такой степени, что постаревшее, как и он сам, дерево раздражённо заныло, и закрыл глаза.

— Я не думал, что когда-то ты придёшь в то место, что было выстроено в честь тебя, эльф, и его на корню разрушишь.

— Я не трогал твою Академию.

— Ты учил их — а теперь оказался эльфом. И что сказать мне людям? Что я слеп, что не способен рассмотреть у себя под носом Вечного? Или, может быть, что делал это для их же блага, когда не позволил убить тебя? Так ведь они и не поймут. Ты уходишь сейчас, забираешь ещё один мой грех, эту эльфийку. Зачем, Вечный? Зачем?

Роларэн усмехнулся.

— Однажды я спас тебе жизнь, — ответил он. — И ничего не просил взамен. Однажды, — он скользнул взглядом по Шэрре, — я подумал, что для ребёнка это нормально — не знать благодарности. Но она до сих пор готова умереть за лишние тринадцать лет своей жизни, — он подался вперёд. — И стать пристанищем для чудовища за какие-то жалкие два года. Она была благодарна и за один день — миг в моих глазах. Сколько лет я тебе дал и ни разу не попросил ничего взамен? Я пришёл к вам в Академию, чтобы показать, что такое на самом деле эльфы. Я больше двух лет учил твоих студентов, тех, кого ты называешь детьми, чтобы они не пали после первой же битвы с таким, как я. Но не для того, чтобы они атаковали Златой Лес. Войны не будет — вы не пересечёте даже границу. Никто не позволит вам этого сделать.

Фирхан отвернулся. Он словно не верил ни единому слову Роларэна, но не был в праве отрицать его тихий и страшный шёпот. Может быть, пытался добраться до самых глубин…

— Я думал, — прошептал он, — что умер последний достойный эльф Златого Леса, защищая человеческое дитя. А он не умер. Его никогда даже и не существовало.

Рэн рассмеялся.

— Подумать только! В чём я тебе виноват? В том, что посмел остаться живым, выступая против толпы эльфов? Разумеется, живым! Я Вечный, Фирхан. Вечный — а не один из этих жалких существ. Я мог снести половину Леса, и вряд ли кто-то посмел бы меня остановить. Даже королева Каена. Уж тем более вы. Я пришёл в твою Академию, потому что мне надо было дождаться. Я не вредил. Не причинял им вреда. Я, в конце концов, учил их.

— Ты мог признаться.

Шэрре казалось, что от Роларэна она никогда не слышала такого радостного и лёгкого смеха, такого воздушного, будто бы летние облака на человеческих небесах. Он словно сбросил со своего сердца все Холодные Туманы, что опускались много лет на него и сдавливали, сдавливали, не позволяя сделать ни вдох, ни выдох. Рэн даже отпрянул от Фирхана, в и его глазах сияло искреннее удивление.

Трава. Ясная зелёная трава. Цвет, которому нет места в Златом Лесу.

Она почти убедила себя в том, что никогда его не полюбит. Что это почти такая же правда, как и то, что она никогда его не любила. А теперь поняла — что в нём осталось от Златого Леса, кроме этого проклятого дерева?

Нет. Он тоже новый. Просто сложить ту же мозаику — такой же цвет кусочков, но они новые. Не изломанные. Может быть, у него и вправду может получиться? Главное, чтобы она помогла.

— Ты убил их, — прошептал Фирхан. — Я не хотел следовать за тобой. Не хотел говорить об этом. Но ты погубил Миро. Оставил это клеймо у него на коже. Ты убил остальных.

— Нет, — возразил Роларэн. — Большинство я оставил в живых. Там вряд ли умерло больше, чем трое или четверо.

— Тебе этого мало?

— Мало, — кивнул Рэн. — Если б я был настроен убивать, никто бы не выжил.

Фирхан смотрел на него, долго-долго, а потом тихо выдохнул:

— Чудовище… Разве есть что-то страшнее, чем ты?

— Я уже рассказывал твоим ученикам сказку об одном свободном человеке, — покачал головой Роларэн, присаживаясь на край кровати. — А ты знаешь другую? О чудовище, похожем на меня? Чудовище, на которого упала страшная сила? Чудовище, который вынужден был нести эту ношу у себя на плечах? Он, — тон эльфа стал почти напевным, нежным, и Шэрра сама заслушалась. И Фирхан сидел, будто бы завороженный, не мог пошевелиться, — не хотел принимать силу. Он даже не знал о ней сначала — та оставалась для него такой же тайной за семью печатями, как и для всего остального его маленького мирка. Или большого. Но послушай же — знаешь, почему он был чудовище? Думаешь, он убивал, воровал маленьких детей или, возможно, причинял кому-то вред? Нет. Чудовищем его нарекли лишь потому, что он был слишком могуч. Слишком могуч, чтобы хоть что-то живое вправду могло его остановить. Потому они с опаской смотрели на него, потому повторяли — страшен, страшен… Причинил ли он кому-то зло — откуда мне знать? Он хотел жить и быть счастливым. Он был чудовищем, потому что чудовищна была магия внутри его, потому, что у него был шанс творить жуткие дела. Даже если он на самом деле их не делал, одного шанса хватило для того, чтобы кто-то вздумал его осуждать.

Фирхан смотрел на него. Он говорил своим ученикам, что эльфы подлы и коварны — но не знал, что сам так легко попадётся в эти дикие сети. Когда напевный голос Роларэна скользил по его сознанию, мужчине казалось, будто бы он проваливается в глубокую пустоту без единого шанса вырваться из неё и выйти на свободу.

— Они нарекли его своим правителем и любили, потому что бояться хуже, чем любить. Но были и такие, что распускали грязные слухи. Нет, он этого не делал. Но он мог. Им этого хватало. Этого хватало таким, как вся Академия — одного только шепотка было достаточно, чтобы страх растёкся по всему миру. У него была сила творить добро, но разве добрые деяния ему вешали на спину? Разве не огорошили тоннами грехов, которых на нём никогда не было?

Фирхан молчал.

— Жил-был один король, — напевно продолжил Роларэн, будто бы он всю свою жизнь оставался самым лучшим сказочником на свете, — у которого была сила перевернуть любое человеческое чувство. Жил-был король, у которого был выбор — стать бессмертным или умереть в положенный ему час в старости, но зато с женой и с детьми. У него был выбор между вечностью и смертью лет через сорок. Что выбрали бы вы? Он решил умереть. Умереть, но видеть счастье в глазах своей постаревшей жены и спокойствие народа. Им хорошо жилось. У него был выбор. У Вечных его не было.

Мужчина поднялся на ноги. Казалось, сказка — дикая, страшная сказка, выпила его до самого дна. Но Роларэн лишь покачал головой и приказным жестом велел вернуться на место.

— Я не закончил.

— Я уже всё понял, — прошептал он.

— Нет, ты не понял, — возразил Роларэн. — Жил-был король, и в руках его была сосредоточена страшная сила. Каждое чувство он мог обратить вспять, ненавидящего — заставить любить. Жил-был король, но злом был не он, могучий и способный разрушить мир по щелчку пальцев. Злом были бессильные, слабые люди. Жили-были Вечные, — он запрокинул голову назад, как тогда, в лесу, — и эльфийский лес был счастлив. У них стали рождаться дети без бессмертия и без силы, и они же обрушили кошмар на его просторы. Но только вы не боитесь эльфа за острые уши. Вы боитесь его за силу. А бояться надо за его подлость.

Он положил руку на плечо Фирхану — то ли выпивал, то ли даровал силы. Тот вдруг выпрямился — и глаза его приобрели тот цвет, что много лет назад, когда он был совсем ещё мальчишкой и преданно смотрел на Вечного. Вечного, в котором были силы убить весь мир — но он обошёлся только тем, что был должен сделать.

— Но даже такой справедливый король, как тот, о ком я веду речь, должен был убивать. Только он обходился малой кровью. Даже если иногда это ранило очень больно, — покачал головой он. — А ещё, если можно было не убивать — он оставлял в живых. С клеймом памяти. Но у Миро память коротка. Миро забывчив. Потому я должен был отпечатать клеймо ещё и на его теле — чтобы он не забыл эту страшную сказку никогда в своей жизни. А теперь уходи, Фирхан. Твои ученики ещё догонят меня. Я знаю, что не ты послал их. Но тот король всегда мог остановить своё воинство. Сможешь ли это сделать ты?

Когда Фирхан встал, он словно был моложе. И голос его звучал хрипло-хрипло, когда он заговорил наконец.

— Ты выдумал его. Таких не бывает, — прошептал он. — Сила и власть всегда соблазняют.

— Не сила и власть, Фирхан, а желание их заполучить. Когда у тебя есть бессмертие и мощь, зачем тебе вторая, скажи мне? А этот мир мудрый. Если б мы у него только не воровали… Иди.

— Я не стану их останавливать.

— Я не сомневаюсь, — усмехнулся Роларэн. — В маленьком смелом мальчике в Златом Лесу поселилось слишком много страха.

— Я не боюсь тебя.

— А меня и не надо было бояться, — возразил он. — Но ты не сможешь меня убить. А я тебя смогу. Скажи, кто из нас сильнее, не делая того, что в его силах, или совершая то, на что не способен?

Фирхан, казалось, ничего так и не понял. Теперь его душа будто бы состарилась на целую сотню лет, соприкоснувшись с чем-то вечным, с чем-то старшим, чем он и все поколения, которые он застал за свою жизнь. Глупость в нём вытеснила горечь; единственный достойный эльф достойным был только потому, что позволил себе умереть. Бессмертные казались ему греховными. Почему? Потому что у них было больше, чем могли позволить себе люди?

— Видишь, — игнорируя присутствие Фирхана, повернулся к Шэрре Роларэн. — К этому приводит благодетель. Ты спасла. Он вернётся. Вернётся, но я советую не забывать. Люди подлы.

Шэрра знала, что он говорил о Тони. О том, сколько грязи могло смешаться в человеке. Она ценила жизнь и совершенно не желала с нею расставаться. А люди, может быть, слишком многого хотели от тех, кто дарил им щедрые дары — такие, как спасение, такие, как возможность выжить.

Фирхан попятился. Теперь в его теле оказалось силы больше — он был готов сражаться, но только против кого-то слабее, чем он сам. Не против Роларэна. Наверное, на это ему никогда не хватило бы духу.

Шэрра вспомнила все те настановления Мастера, которые он шептал без конца на уроках. На эльфа — на Вечного, — надо было нападать скопом, всем одновременно, чтобы попытаться его победить. Надо было действовать так, как умеют люди. Что их толкало? Ненависть к эльфам? Но она теперь не верила, что страх одного человека мог породить целую Академию. Теперь, может быть, Шэрра окончательно осознала, что проблема была скорее в зависти, чем в желании человечества защитить собственную шкуру.

— Мы дождёмся его не здесь, — сказал Роларэн Шэрре. — Но дождёмся, если ты этого хочешь.

— Хочу, — кивнула она.

Фирхан не понимал, о чём шла речь. Он ушёл — даже скорее сбежал, не оборачиваясь, и ждал смеха в спину, но так и не услышал ни единого смешка. Он так и не понял, что произошло — наверное, потому, что видел в сказке только одну сплошную правду.

Жил-был король в мире, полном боли и страха. И умел превращать её в радость и надежду.

Но только разве людям это было нужно?