Год 120 правления Каены Первой

Тони чувствовал в себе непоколебимую силу. Он забыл обо всех сомнениях, выбросил из головы предрассудки. Душа эльфа билась в его руках — он чувствовал, как полыхал жаром в пальцах кулон. И был уверен в том, что ни одна иллюзия теперь не удастся Роларэну.

Он никогда не чувствовал такой поразительной мощи в каждом своём движении. Он, Громадина Тони, теперь овладеет всем, чем пожелает — будь то эльфийка с её чистой, родниковой магией, будь то Мастер — или сколько ещё в миру у него есть имён?

— Не подходи! — воскликнул он. — Я успею сжать кулак до того, как ты сделаешь хотя бы шаг.

Тони знал, что металл будет послушен. Он чувствовал, как пласты драгоценностей сползали, стекали пламенем по его запястье. Он уже не был тем предателем, что привёл к Роларэну своих на погибель, он позабыл о том, что должен отступить пред мощью чего-то куда более древнего, чем сам его род.

В Тони кипело торжество. Он, мальчишка, мужчина, не переступивший ещё границы в двадцать пять лет, мог сейчас одним щелчком пальцем повергнуть Вечного на колени, заставить его умолять.

И Шэрра. Если она так охотно шла за Роларэном, чтобы поручить ему собственную жизнь, она пойдёт и за Тони с такой же лёгкостью, лишь бы только спасти возлюбленного. Он будет показывать ей кулон — и говорить, что раздавит его в своих руках. А потом — отдавать приказы. Он сделает это не потому, что гнил изнутри — они сами виноваты, эти эльфы, виноваты были с самого начала, сжимая в своих руках неимоверное могущество, презирая его и вытирая о него ноги…

Для Тони теперь весь мир потерял яркость красок. Солнце сосредоточилось в сильных пальцах — вот-вот сила Вечного покинет реальность…

— Шэрра, — он повернулся к ней. — Подойди ближе ко мне. Ближе. И не вздумай дурить, а то…

Он сотряс воздух своим кулаком, сжал чуть сильнее. Она побледнела, сделала шаг вперёд, но всё равно во взгляде подчинения не хватало.

— Почему я не слышу ваши мольбы? — раздражённо переспросил Тони.

Они должны были бы его убить ещё после первого предательства. Когда Громадина, коря себя, швырял камушки на землю. Ведь это не измена — главное оставаться целостным, не позволить мыслям растерзать свою душу. Эльфы для него враги. А Шэрра заворожила; он приручит её, эту ещё не до конца испорченную Златым Лесом эльфийку, он разрушит всё её прошлое и затмит собой всё, что сможет.

Тони не думал о том, откуда это взялось. Эльфы предпочитали корить человеческую природу. Если им так угодно — почему нет? Зачем возражать, если жертвы самостоятельно, без его помощи, с такой лёгкостью придумали десятки оправданий для него же?

Как это называется — полюбить своего мучителя?

— Потому что не за что молиться, — ответил Роларэн.

— Я раздавлю этот кулон.

— Раздави, — пожал плечами он.

Тони ошеломлённо взглянул на Вечного. Он ждал того мига, когда наконец-то он сдастся, когда покорно склонит голову. Рэн — не поддавался, будто бы…

— На колени, — прошипел он. — На колени…

— Раздави, — уверенно повторил Роларэн. — А потом можешь встать и на колени. Я дождусь.

Тони моргнул. Он не слышал страха, не видел ужаса в зелёных, словно трава, глазах. Неужели Вечному было настолько всё равно, останется ли он в живых?

Он не сдвинулся с места. Взгляд был направлен на кулон, пылающий в сжатом кулаке. И Громадина тешил себя этим видимым бессилием, на которое не смог бы решиться ни один другой эльф. Он чувствовал, как все мысли Роларэна были устремлены к этому украшению — несомненно, невообразимо важному для него.

Но Вечный ничего не сказал. Он отступил на шаг, на два назад, забыв и о кулоне, и о палице, и медленно побрёл куда-то вперёд. Он не терялся за деревьями — тут тянулась широкая просека.

Тони попытался закричать, но не получалось. Шэрра стояла совсем уж близко; под ногами у них красовалось эльфийское оружие, которое никто, кроме Роларэна, не смог бы взять в руки.

Вечный остановился, когда отошёл уже шагов на двадцать. Повернулся к Тони лицом и совсем тихо прошептал — вот только Громадина всё равно услышал:

— Раздави.

Он не хотел прощаться с жизнью. Никто не хочет. Тони искренне верил в это.

— Ты пойдёшь со мной, — он повернулся к Шэрре. — Ради него. Ведь ты его любишь. Значит, сделаешь всё, чтобы он выжил.

— Он последний из Вечных, Тони, — покачала головой она.

— Это должно пробить меня на жалость?

— Не может пробить на то, чего нет. Ты и сам жалок — куда уж тут милосердия к другим?

Тони хотелось закрыть уши. Не слышать мудрых эльфийских речей, которые в итоге всё равно не будут иметь никакого значения. Рано или поздно все умирают, и эльфам, надменным, гордым эльфам тоже придётся отправиться в мир иной. Если сегодня у него есть шанс, то он позаботится о том, чтобы хоть один из них наконец-то перестал отравлять мир своим дыханием, перестал одаривать взглядами тех, кто заслужил право на жизнь.

— Лучше бы ты, Вечный, не покидал свой Златой Лес, — прошипел Тони. — Лучше бы ты вообще не рождался…

— Вот тут, может быть, ты и прав, — пожал плечами Роларэн, словно признавая право на проигрыш — проигрыш человеческому мужчине.

Он вновь обернулся и зашагал туда, к Златому Лесу. Грань сребрилась где-то вдалеке — её можно было и не заметить, наверное, если б только просека не становилась всё уже и уже. Тони почти мог видеть капли крови, оставшиеся на траве — и почти слышал шепот ветров Златого Леса.

Шэрра посмотрела на его, словно пыталась понять что-то. Посмотрела, как важно, словно тот спаситель, взирал на неё Громадина Тони, как буквально пенились у него на губах давно потерянные в пустоте слова. Отвернулась, словно не желала иметь ничего общего — и взгляд скользнул по палке.

— Стой!

Тони не сдержался. Переступив через эльфийское оружие, рванулся к Роларэну — тот вновь оглянулся. Пальцы, сильные, но короткие, крепко сжимали кулон, и казалось, что металл уже сминался под чужеродной, глупой, бестолковой силой. Громадина шипел что-то себе под нос, слова вырывались как-то сами по себе…

Он бормотал что-то преисполненное ненависти, что-то злое и дикое, что-то наполненное болью и в тот же миг поразительным самодовольством. Повторял одну и ту же формулу — о том, как Шэрре с ним будет лучше, что он закроет её в высокой-высокой крепости, выбьет из неё эльфийское зло — и тогда они вместе будут наконец-то счастливы, а Роларэн — Роларэн и его кулон останутся гарантией сохранности их семьи.

Шэрра вспоминала, как шептали ей несчастные подснежники свою грустную, кошмарную даже историю. Как тихо-тихо напевали песнь о том, что люди разрушили эльфийский дом. Люди разбили всё, что эльфы когда-либо в своей жизни любили. Отобрали у них и деревья, и леса, и цветущие поля… А у эльфиек, для них слишком хрупких и нежных на вид — их честь, право быть со своими мужчинами, а не с человеческими…

Палица лежала у её ног. Роларэн говорил — самое трудное не принять её удар, а взять чужое оружие, принадлежащую другому душу, и пойти с нею в бой. Ударить. Позволить кому-то взять на себя грех за другого. Но это была палица королевы Каены, и смерть Тони не казалась чем-то вроде греха.

Он шептал, что убьёт сейчас же. Чтобы Роларэн больше никогда не смел вмешаться.

Она склонилась к палице. Почувствовала, как задрожали пальцы. Это можно сделать иначе — но ведь Роларэн ждал такой шаг, верно? Он для этого и уходил. Он давал ей шанс не умереть; за это Шэрра ухватиться попросту не могла.

Ладонь крепко сжала покрытое ядом древко. Девушка выпрямилась, чувствуя, как капельки кислоты разъедают нежную эльфийскую кожу — а после ударила Тони наотмашь по плечу.

Он осел. Яд входил в кровь — быстро, стремительно по шее расползался ожог. Парень опустился на колени, в траву рухнул кулон. Роларэн где-то вдалеке замер — а после повернулся к ней вновь, может быть, решил вернуться.

Шэрра чувствовала, как невыносимая боль прожигала руки, видела, как её собственная кровь стекала по пальцам, но отступиться она не могла. Так и стояла над Громадиной, дожидаясь, что он пошевелится.

— Он же… — прохрипел человек, — убьёт… тебя…

— Вечные не предают, — уверенно ответила Шэрра, опускаясь на траву рядом с ним. Тони лежал уже на спине — широко распахнув глаза, он, умирая, смотрел в ясное небо.

— Почему… — голос срывался в тихий хрип, — Мастер? Почему всё… так, — он шептал едва слышно, и никто, кроме эльфа, уже и не смог бы разобрать в мелких движениях, в шевелении губ ни единого понятного слова. — Почему…

— Это мой долг, — ответила Шэрра. — Я должна была родиться раньше на много сотен лет. Тогда было бы проще.

Тони улыбнулся в пустоту. У него были ещё вопросы, но они уже не могли сорваться с мертвеющих губ.

Он не умер быстро, в один миг. Она — не отпустила то, в чём билась прогнившая душа Каены Первой.

— Ты ведь его… — он не договорил. — И он… А я люблю. Почему не тогда?

Тогда он предал их по идеалам. Сейчас, в приступе злобы пытаясь причинить Вечному вред, погиб за то, что изменил самому себе. Шэрре не было его жаль, на глазах у неё не выступили слёзы. Она не отпустила то, что стрелой боли пронзало её насквозь.

Заставив себя оторвать от поверхности дерева одну ладонь, она протянула руку и закрыла Тони глаза. На его губах застыла улыбка — нежная, мягкая, влюблённого до ужаса мужчины, который один раз вкусил родниковую, светлую и чистую магию эльфов, а после не смог отпустить её от себя ни на один миг.

И Шэрра прощалась с ним. Прощалась навсегда, зная, что ей больше не будет места в человеческом мире.

— С этого всё начиналось, — прошептала она. — Когда первый человек осмелился напасть на эльфийку, захватить её в свой плен, когда вы вздумали смешать кровь. Всё началось с того, что вы посеяли ненависть среди нас, вы взрастили в наших душах то, чего там не было. Теперь оно вошло в корни Златого Леса. Эльфы кровожадны только потому, что до них добрались люди…

Тони уже не мог ответить. Он умер — умер, будучи столько раз прощённым и исцелённым. Шэрре казалось — он бы не слишком переживал, убей тогда Рэ. Не волновался бы о том, что парнишка ещё мог прожить долгую и счастливую жизнь. И она не могла думать о том, как жил бы дальше Тони.

Вкусивший магию эльфов, опьяневший от неё, он больше никогда бы не смог погасить в себе воспоминание о чудесном воскрешении. А теперь, когда он покоился, мёртвый, у самого подножия Златого Леса, Шэрра чувствовала, как отступало всё её принятие человеческого мира. Прочь. Прочь. Она не могла избавиться от ощущения, что сейчас утонет в собственном разительном отвращении, валившим с ног одной сплошной волной. Она чувствовала — задыхается.

Роларэн стоял напротив неё. Совсем близко.

Громадина Тони не имел другой жизни. Как хорошо людям — им достаточно лишь подумать о собственных верованиях, проникнуться — вновь заставить себя кивнуть глупым, бездумным, пустым изнутри идеям, что на том свете их ждут какие-либо боги.

— Испытание на верность, — прошептала Шэрра, — бывает очень жестоким. Ни один человеческий мужчина не имеет права мечтать об эльфийской женщине. Ни один не должен пытаться пленить свою возлюбленную, если она не способна ответить ему взаимностью. Их варварство, их крепости…

Она подобрала кулон — совсем целый, — и сжала его в ладони. Роларэн бы не умер, раздави Тони это украшение, его драгоценность из далёкого прошлого, потерянную в веках. Слишком уж силён был Вечный, чтобы просто так сдаться. Он не отбирал кулон не потому, что не мог, а потому, что ему не хотелось. Он даже не искал оправданий; Тони ни за что не догадался бы, а Шэрра поняла — но всё равно не отступила.

Она смотрела на жуткие раны — молча. Роларэн тоже взирал на них с поразительным спокойствием, и ей хотелось улыбнуться ему в ответ на эту дикую немоту. Да, разумеется, его должно было колотить от увиденного, от того, что делал Громадина, но мужчина, как обычно, давно уже отравил свои чувства Вечностью — куда уж человеку их вновь разбудить… Тем более, человеку до такой степени примитивному, как Громадина Тони, такому обыкновенному, такому простому… Нет.

Шэрра хотела спеть песню и покрыть его тело цветами, но понимала, насколько противно будет зелёным росткам скользить по этому трупу. Она оставила его на месте, поднялась, обошла стороной — пока не добралась до Роларэна. Тот словно доселе не заметил мертвеца — он только смотрел на свою палицу, и на губах застыла блаженнейшая улыбка, смесь радости и довольства, словно он и не верил в то, что Шэрра будет способна пройти придуманное им испытание, а она вдруг взяла — и прошла.

— Прелесть, — прошептал он. — Тебе не стоит идти в Златой Лес. С таким духом ты не должна быть в нём пленницей на попечении у королевы.

— Должна, — возразила Шэрра, — если желаю однажды вернуться туда пусть не королевой, но полноправным жителем.

Мужчина слабо кивнул. Казалось, смысл слов доходил до него постепенно, но он не стал отрицать.

Просека вела к границе. Теперь, хотя Рэн и говорил прежде, что им было безумно далеко до Златого Леса, Шэрра прекрасно знала, что именно таится там, за особенно резким поворотом. Человека окутает и вышвырнет древняя иллюзия, выстроенная теми, кто жил задолго до Роларэна. Эльфа…

Эльфа пропустит.

Шэрра посмотрела на Рэна. И его бы пропустило, с нею или без неё, и девушка прекрасно знала об этом.

— Вечные не предают? — переспросила она, словно желая в чём-то удостовериться.

— Вечные не предают, — согласно кивнул Роларэн. — Мне нужно её доверие. Ты прекрасно знаешь об этом.

— Знаю, — согласилась Шэрра. — Знаю — потому и иду за тобой. Только для того, чтобы это всё-таки когда-то закончилось.

Рэн опустил голову.

— Ты не предаёшь, — повторила она шёпотом. — И я тебе верю. Пойду за тобой. Даже если это закончится смертью — я всё равно иду…

Он зажмурился, будто бы пытался понять, зачем она произнесла последнюю фразу. В глазах его медленно темнела, чернела яркая, сочная трава — рождались зелёные, такие мёртвые изумруды…

— Пойдём, — уверенно промолвил он, сжимая её ладонь. Во второй руке осталась палица. Исцеляющая магия его скользила по её рукам — чтобы Каена не узнала? Чтобы не было ещё одного долга?

— Пойдём.

Дорожка казалась невообразимо короткой. Шэрра ступала по ней быстрыми, широкими шагами, понимая, что должна будет отпустить его руку, как только они минут границу.

Искривление пространства светилось впереди.

Он посмотрел на тонкую линию границы и прошептал:

— Эльфы там, у себя дома, становятся в разы сильнее. Моя магия приумножится. И ты должна научиться отличать правду от игры, Шэрра. Иначе ты так и не сумеешь выбраться отсюда.

— Я научусь, — ответила она. — Вечные не предают. Что бы ты потом не сказал — Вечные не предают.

— Я не пойду к ней пленником, — уверенно промолвил Роларэн.

— Гостем?

— Нет, — возразил Рэн. — Я — последний Вечный Златого Леса. И к королеве Каене я отправлюсь так, как полагается вечному. Даже если для этого… — он умолк. — Шэрра, что бы ни случилось. Вечные не предают. Вечность не прощает. Грехи слишком тяжелы для наших птичьих костей.

Она повернулась к нему. Посмотрела в глаза.

— Я — не вечная, — ответила наконец-то Шэрра. — У меня нет Златого Дерева — у меня нет души.

— Твоя душа бьётся там, где у человечества — их прогнившее сердце. Твоя сила всегда с тобой, — уверенно ответил Роларэн. — С этого начинался Златой Лес. Это его последний дар тебе. Новая жизнь, в которой не будет Златых Деревьев. Я стану сильнее. Помни об этом. Помни.

Шэрра кивнула.

Вечному место в Златом Лесу. Он станет сильнее.

Если она — то, о чём он говорит, — она сможет. Она выживет. Даже если все на свете — и в первую очередь королева Каена, жаждавшая мщения, — будут против, она обязательно выживет. Что б они ни говорили.

Девушка расправила плечи и закрыла глаза, пытаясь собраться с силами. Роларэн окутал иллюзией палицу Каены, заставляя её превратиться в тонкую цепочку у него на шее. Шэрра знала, что она неимоверно жгла его кожу.

Знала — и не желала об этом думать.

Он протянул руку — и израненная ладонь коснулась становящейся материальной границы. И поворот дороги растворился в пустоте, обращаясь неровными рядами погнутых, больны, мёртвых изнутри Златых Деревьев…