Ветер сорвал ещё несколько листков из ближайшего дерева, швыряя их в лицо Сандриэтте. Несвойственный пограничью холод тянулся к ним своими страшными, когтистыми лапами, старательно окутывая и пытаясь превратить в ледяные статуи посреди жаркого летнего дня. Жуткий контраст между этим участком дороги и лесом, который закончился лишь минут пять назад, пугал, но повернуть назад они не имели никакого права — потому что Дарнаэл Второй — это единственный шанс держать государство в нормальном состоянии. Дарнаэл Второй, растворившийся, словно в воздухе, скрывшийся на территории Эрроки.

Скрывшийся? Если он ещё жив!

— Тут всё тихо! — крикнули откуда-то спереди. Анри вздохнула. Идти… Ей не было страшно, конечно, да и королевской страже вообще не положено чего-либо бояться, но дикое, глупое чувство опасности так никуда и не пропало. Она чувствовала, как холод касался кожи, как старательно сковывал разум ужас, совершенно несвойственный нормальному человеку, остановившемуся на спокойной проезжей дороге.

Тут даже границы были открыты обычно — если они теперь вообще были. Почему-то Анри казалось, что на привычном месте она не узрит ничего, кроме столбов пограничья и статуй стражи, или что тут могло остаться. Магия кипела в воздухе, магия была всюду — и она не понимала, кто мог такое натворить. Ведь в Элвьенте нет толковых магов, Рэй не считается, он вряд ли способен на что-то стоящее, а Эррока… Эррока никогда не могла прорваться сквозь границу, ей это не по силам.

Она не могла узнать местность, в которой работала столько лет кряду. Она тут бывала ещё совсем-совсем маленьким ребёнком, и всё равно — ни разу, среди зимы или среди лета, не сталкивалась с такими сильными ветрами. Холод был скользким, диким, вязким — увлекал, втягивал в свою пучину и, испив всё до последней капельки, вышвыривал на обочину судьбы, как пустую, непригодную для чего-либо оболочку. И, казалось, Анри оказалась не там, где жила прежде, а в неизвестной параллельной реальности, в мире, где центром является пустота.

Кто-то задел руку, но Сандриэтта даже не обернулась. Они путешествовали очень долго в абсолютной тишине, хватаясь за осколки прошлого и понятия верности одному и тому же королю, но она так и не смогла привыкнуть к мысли, что вынуждена идти плечом к плечу с Кэором. Или с магом, который прежде знал Шэйрана, который с ним учился — бездарность редкостная, и во всех смыслах. И к Кальтэну она тоже привыкнуть не могла; человек, которого она прежде так уважала, сейчас с уверенностью прорывался сквозь бурю, но ветры словно выметали из него все понятия прошлой жизни.

Кальтэн выглядел по меньшей мере странно. Его волосы, плечи, спина и грудь покрылись изморозью — мелкие осколки льда приносил ветер, и они намерзали на всём, даже, казалось, на щеках. Анри уже сотню раз пожалела, что не взяла ничего тёплого; пожалуй, единственным, что толкало её вперёд, оставалось предельное желание вырвать Дарнаэла из лап отвратительной женщины, которой почти двадцать пять лет назад он отдал своё сердце. Но нынче Тьеррон не был столь слеп; нынче он рвался туда, дабы дать шанс дочери выжить, даже если для этого придётся отдать собственную жизнь. По крайней мере, в это верила Сандриэтта — а уж её вера умела быть предельно непреклонной, даже если весь мир пытается убедить в противоположном, она выстоит и сможет воспротивиться кошмарному негативному влиянию со стороны.

Вновь повеяло странным туманом. Граница — Сандриэтта хорошо это помнила, — там, впереди, осталось несколько сотен метров. Они уже миновали памятное старое дерево — Анри даже при такой погоде смогла узнать его сухие, скрюченные ветви, что так и тянулись к горлу своими лапами, будто бы хотели порвать на кусочки. Это под ним она стояла совсем ещё маленькой девочкой, когда мать заступала на свой пост и впервые в жизни взяла дочь с собой.

Фэз собирался идти вперёд. Ему в приступе верности к королю было абсолютно наплевать на то, что там дальше — смерть или жизнь прячутся там, за стеной границы, он всё равно хотел миновать её как можно скорее.

Анри абсолютно разделяла его чувства — преданность всегда была основой её мировоззрения. И даже если ради Дарнаэла Второго придётся отдать всё, что у неё есть, и даже то, чего никогда не было, Сандра знала — она сделает это. Даже если придётся умереть. Даже если её жизнь оборвётся прямо в это мгновение, и она не оставит себе ни малейшего шанса продвинуться дальше, хотя бы на несколько миллиметров короткой, страшной дороги своей судьбы.

Впереди туман казался густым — даже слишком. Она попыталась пройти сквозь него, но молочная жидкость пружинила, делала всё, чтобы только не допустить девушку к центру, туда, где всё начиналось.

— Тут начинается магическое воздействие границы, — прошептала наконец-то Анри. — Я думаю, что-то случилось.

Голос сорвался. Там, за этой молочной пеленой, наверное, полегло множество её сослуживцев. Она помнила весёлые глаза Галра, парня, что заступил её место здесь, помнила седобородого дядьку-капитана, имя которого оставалось для всех секретом вот уже года три, что Сандриэтта тут провела. Кто знает, они ли дежурили тут, когда случился весь этот ад — но Анри могла только предполагать, что там, за тонкой молочной плёнкой, лежат их трупы. Либо даже костей не осталось — ведь если на них воздействовала магия, то даже пыли могло не остаться. Волшебство сильно, и Эррока, прибегнув к нему, могла натворить много бед.

Но есть ли граница? Она не могла сказать об этом ровным счётом ничего — потому что за туманом не видела ни привычного зелёного сияния, ни деревьев, что теперь, посреди лета, покрылись тонкой, но ощутимо холодной коркой льда, спрятались за снежными сугробами, за белыми хлопьями, возникнувшими словно из-под земли.

— Магия, — многозначно выдал Антонио. Он молчал долго — вот уже три дня, как они шли, из парня нельзя было вытрясти ни единого слова, — а тут внезапно решил вспомнить о том, что даже обучался колдовству.

Анри сжала руки в кулаки. Ясное дело — магия! Всюду теперь волшебство; и из-за чар оказался там, по ту сторону неизвестной стены, их король, а государство теперь открыто перед врагами — перед Торрессой, перед всеми, кто вздумает захватить их страну. Даже граница не помешает, если найти достаточно сильных магов.

Если она ещё есть, та граница.

Кальтэн посмотрел на него с неожиданным довольством — и Анри захотелось ударить его, вопреки всему уважению, что накопилось за долгие годы — ведь глава же королевской стражи, на важном задании, должен спасти Его Величество, а не тратить драгоценные секунды на то, чтобы коситься на драгоценного сыночка, что ни за что в жизни ничем не рискнёт.

— Мы должны идти дальше, — непреклонно заявила она. — И немедленно. Магия или нет — ты же волшебник, расколдуй. Да, Кэор?

Она мотнула головой, и светлые волосы рассыпались по плечам. Хотелось окунуться в воду с головой, чтобы ничего, кроме шелеста волн, не слышать, и дышать тоже водой, дабы гадкий, молочно-кислый, туманный воздух не попадал в лёгкие. Но девушка понимала, что это невозможно, а раздражение совсем-совсем скоро отступит в сторону.

Всегда есть прорехи, всегда есть шанс пробраться туда, куда, казалось бы, путь заказан. Магия или нет, способ есть. И они его найдут, с Антонио или без него — это уже совсем другой разговор.

Кэор приблизился к границе излишне осторожно, словно отчаянно пытался что-то почувствовать, нащупать, и отрицательно покачал головой. В чёрных волосах запуталось слишком много льда, и он, казалось, стремился как-то стряхнуть его — Анри хотелось верить, что это не отказ, просто жест, просто попытка избавиться от холода. Но это слишком самонадеянно — думать вот так.

— Нам стоит остановиться, — он осел на землю под деревом, и снег свалился прямо на тёмную, лёгкую, летнюю одежду, осыпался комками и капельками воды, оставив тонкую царапину на лбу — от маленькой льдинки. Кэор проигнорировал это; королевский племянник, стражник, сильный, казалось бы, человек, угасал каждый раз, как вспоминал о своей проклятой покойной супруге.

Анри подумалось, что, как бы она ни любила человека, она была бы рада его казни, если б тот пытался убить короля. Потому что это правильно. Потому что нельзя позволять кому-либо разрушать жизнь целой страны.

— Я пойду, — упрямо повторила она. Молочная жидкость впереди всколыхнулась, и Анри уставилась на дерево — то наполовину терялось, таяло в белесом сумраке. Зелёные ветви смешались с обгоревшими листьями — и она понимала, чем закончится попытка добраться до границы.

— Там магия, — повторил упрямо Антонио.

— Ну так останови её!

Антонио поднял на неё взгляд своих карих, странных глаз — словно припорошенных пылью, уставших и грустных. Анри понимала, что давить на него не стоило, но и выбора особого у неё не оставалось. Если на кону жизнь короля, то плевать на то, как отреагирует кто-либо другой.

— Я не буду этого делать.

Анри отвернулась. Они должны были оказаться по ту сторону границы. Ведь не просто так же прошли весь этот путь, не просто так преодолели долгую дорогу и оставили государство на тех, кто был сейчас там, чтобы… чтобы остановиться на полпути. Это предательство по отношению к Дарнаэлу, и Анри не могла позволить себе и кому-либо другому так поступить с драгоценным королём. Они должны беречь его, должны думать о том, как подарить ему ещё несколько лет или десятилетний счастливой и спокойной жизни, а не оставлять в плену у сумасшедшей королевы Лиары. У женщины, что вряд ли позволит уйти ему живому.

И всё же, он её любил. И Анри могла сколько угодно кричать от бессилия, но от того Дарнаэл Второй ни на минуту не подумает о ней, как о красивой, привлекательной девушке, что могла бы стать его второй половиной. Она навеки останется всё той же девчонкой-стражницей, и, как и все остальные, растает на фоне драгоценной Лиары.

Лиары, которая так его ненавидит.

Сандриэтта опустилась на холодную землю рядом с Кэором. Она чувствовала, как от парня исходил тот самый ледяной ветер — потому что он тоже, и не просто так, себя винил. Потому что и он был частью всего случившегося, одним из ничтожных или не очень компонентов, и теперь Анри не могла оправдать его в собственных глазах, равно как и всё то, что в определённое время между ними случалось.

Только сейчас она поняла, как сильно болят ноги. Как кружится голова. Как трудно дышать, ведь неизвестные оковы сжимают лёгкие и отчаянно пытаются заставить её задохнуться.

— Мы все очень устали, — наконец-то проронил Кэор. — Может быть, нам стоит попытаться сделать это завтра. Перейти границу. И тогда Антонио действительно нам поможет.

Он не смотрел на него с надеждой или с ожиданием — скорее с равнодушием. Анри сжала руки в кулаки; как можно было так равнодушно реагировать на опасность, что грозила жизни Дарнаэла?

Они все прошли одинаковое расстояние. Они все преодолели один и тот же путь. Они все шли по таким же самым камням, миновали посты стражи, пытались прорваться сквозь повторяющиеся попытки их задержать.

Но почему-то только Анри была готова идти дальше. Только для неё осталось жизненной необходимостью оказаться по ту сторону преграды и спасти его Величество от того, что ждало его там, за границей Элвьенты. Но ладно Антонио, ведь он был всего лишь безвольным волшебником, к тому же, эрроканцем. У него и взгляд оттого мёртвый, что он совершенно не умеет сражаться. И не научится, наверное. Но Кальтэн! Он-то должен сейчас оттолкнуть в сторону назойливого мага и первым рвануться туда, в глубину, чтобы наконец-то спасти Тьеррона.

И Кэор. Там его родной дядя, а он продолжает убиваться по предательнице, которую не просто так, между прочим, убили. Которую он сам вызвался расстрелять.

Анри хотелось вытолкать из головы связанные с ним воспоминания. Горячие сухие губы и пьяную боль в голове, что стучала в виски так назойливо и сильно. Всё это осталось в прошлом. Они уже давно покинули мир собственных иллюзий. Но вынуждены были оставаться в нём мысленно — и духовно. Потому что так нужно, потому что все так привыкли, потому что, в конце концов, это их жизнь такая.

— Я не устала, — возразила наконец-то Сандриэтта. — Пусть он откроет мне проход, и я пойду одна.

Кэор не возражал. Он словно примёрз к этому дереву, потерял не только собственное мнение и верность, а даже способность разговаривать — просто дышал.

Кальтэн тоже промолчал. Сказать ему было нечего; почему-то смех вызывали косматые, покрытые снегом, которого тут не было, брови. И ещё — льдистые дорожки на щеках, которые, очевидно, остались после слёз — на таком холоде болели глаза, приходилось без конца их тереть.

Антонио отрицательно покачал головой.

— Я всё равно бессилен, — выдавил он из себя. — И даже если б я мог, я не стал ничего делать. Там моё государство. И троих сумасшедших я туда не поведу.

Пальцы сами по себе сжали нож, но Сандриэтта ощутила ледяное, острое прикосновение — не волшебства, а пальцев Кэора. Он смотрел на неё своими тёмно-карими, чёрными даже глазами так, словно пытался образумить, и Баррэ чувствовала эту скрывшуюся в глубинах сознания мысль.

Они пройдут. Сколько б ни было между ними разногласий, если завтра придётся бороться за то, чтобы оказаться по ту сторону, они обязательно пройдут. Но Кальтэну знать об этом абсолютно не нужно. И уж тем более Антонио.

Она повернулась к нему, словно пыталась всмотреться в глубину души. Парень только покачал головой — холодно, строго.

— Я убил её, — прошептал он на ухо девушке. — Неужели ты действительно думаешь, что я остановлюсь после этого у какой-то стены? Но мы устали. Мы не можем идти сегодня.

Анри кивнула. Даже если бы мать прорывалась вперёд, следовало руководствоваться здравым смыслом. И она помнила о том, что последнее, что следует делать — это бросаться на собственных спутников. Если она едва-едва стоит на ногах, то стоит остаться. Отдохнуть. А после, когда уже всё закончится, когда Кальтэн и слабый, слишком слабый Антонио уснут или попросту потеряют бдительность, она заставит мага открыть эту проклятую границу, а после уничтожит каждого, кто встанет на её пути к спасению короля. Чего б ей это ни стоило, Дарнаэла нужно вытащить.

Вопреки всему.

* * *

Обычно тьма наступала тут спокойно, плавно, мягко. Элвьента никогда не была страной слишком сильных холодов и слишком густого мрака. Но теперь, сквозь молочное зарево, просматривалась откровенная чернота. Ни единой звезды, ни единого лучика от мёртвой луны — всё утонуло в туманном холоде, окутавшем приграничье.

Кальтэн чувствовал, что что-то шло не так. В нём впервые за многие годы жизни и верной службы Дарнаэлу Второму появился настоящий раскол — и мужчина понятия не имел, откуда взялось само понятие сомнений. Неужели он может позволить себе оставить короля там, во вражеском логове?

И Дар не был для него просто Его Величеством. Кто, если не он, вытаскивал Фэза из его депрессии после того, как его прогнала Тэзра? Кто сделал тем, кем он был сейчас? Но Тьеррон умел бороться, а Кальтэн вот только сейчас осознал, что на самом деле означает понятие сражения. Это не так уж и просто, как можно было бы подумать раньше. Как только появляется два варианта, сразу начинаешь сомневаться — прежде Фэзу было так легко и просто, но сейчас, когда он понял, что придётся делать, когда доберётся до Дарнаэла, всё перевернулось с ног на голову.

…Юная Баррэ, так схожая со своей матушкой, и племянник короля задремали. Кальтэн покосился на них, будто б видел в образах стражников какую-то опасность для себя, бывалого уже воина. Кэор однажды бывал на войне, но давно и далеко не в первых рядах, кто ж его туда пустит? Сандриэтта видела только опасности границы, часто несоизмеримые с опасностью даже мелкого сражения, не говоря уже о серьёзной битве. Это её мать была готова броситься в каждую горячую точку, а её дочь ещё просто не осознаёт, где, в каком мире оказалось. Анри самонадеянна, Анри верна, но не более того. Она просто не может себе смоделировать ситуацию, в которой бы отказалась от загаданных идеалов, но разве стоит уточнять, что рано или поздно такое всё-таки случится?

Больше не холодало. Только волосы упрямо покрывались серебристой паутиной невидимого снега. Кальтэн не мог сейчас увидеть самого себя, неразличимыми были зимне-летние следы на белых волосах Анри, но дарниец, напротив, служил откровенным пособием для определения холода. Казалось, седина закралась в чёрные пряди, но Фэз понимал, что на самом деле Кэор просто умудрился где-то намочить волосы, может быть, сунулся в туман.

Завтра они, наверное, рванут вперёд. Потому что ни Анри, ни Кэор не станут ждать с моря погоды. Для них по ту сторону всё определено, и Фэз понимал, что нельзя тянуть и позволять им взять инициативу в свои руки. Да, там его король. Но тут сын, и он не мог потерять Антонио, которого только-только обрёл.

Антонио не спал. В его голове, вероятно, не роились и такие мысли, как были у Кэора или Анри — верность королю была для него пустым словосочетанием, и теперь Кальтэн даже не до конца понимал, зачем сын пошёл с ними. Для этого должны были быть причины. Антонио не слаб — ему хотелось в это верить, — но ведь он не горел местью проклятому королевству, в котором столько матриархата. Он к этому привык. Кальтэн помнил, как сам поддался Тэзре — она умела убеждать. А что ж говорить о парне, который провёл там всю свою жизнь, в государстве, в котором ему постоянно пытались впихнуть в голову мысль о собственной ничтожности?

— Ты сможешь открыть границу? — наконец-то спросил Кальтэн.

Он поднялся и отошёл подальше от Сандриэтты и от Кэора. Лучше б им ничего не слышать, даже если тут не будет сказано ни единого важного слова. В конце концов, они слишком молоды для того, чтобы понимать, почему Кальтэна одолевали сомнения.

Он видел в сыне своё собственное отражение. Конечно, сходство было не таким сильным, как у Шэйрана и Дарнаэла, но всё же, мужчина мог с уверенностью сказать, что это его ребёнок. И вряд ли кто-то другой поспорил бы, разве что с корыстных соображений.

Но всё же, в его сыне не было той жажды к свободе.

— Не думаю, — отозвался Антонио. — Я — никакой маг. Мужчины не бывают талантливы в волшебстве.

— Я сотни раз видел, как колдует Его Величество, — возразил Кальтэн. — К тому же, у меня был чародей-знакомый, ему поддавалась практически вся зелень.

— Мужчины не могут колдовать.

Фэзу захотелось схватиться за голову. Он ожидал чего угодно от родного сына — неповиновения, непризнания, сопротивления. Но он не понимал, как человек мог быть настолько равнодушным к своей собственной судьбе, как мог с лёгкостью игнорировать все зачатки здравого смысла, уступая пустой, ненужной религии.

— Нас учили, — отозвался вновь Антонио, — что ни один мужчина не способен овладеть достойной магической силой. волшебство отмирает. Все привилегии достаются женщинам. Мама говорила, что я должен быть благодарен ей за то, что получил хотя бы капли волшебства. Лээн был и того хуже, на экзаменах ему просто повезло, знаешь, что он попал с Рэем в одну группу.

— А Рэй? — не сдержался Кальтэн. — Послушай, я не воспитывал тебя все эти годы, но ведь могу вмешаться сейчас! Ты просто недооцениваешь собственные способности!

Антонио не смотрел на него. Он видел только молочно-белый туман впереди, который стелился по земле и рвался ввысь, словно пытаясь спрятать под собой все земли континента. Но получалось слишком плохо; постоянное сомнение застревало в душе так сильно, что способа оказаться на свободе не найти уж точно никогда.

Фэзу хотелось, чтобы его сын пылал волей к победе. Ведь это реально — по крайней мере, мужчина верил в это, — и он может достигнуть хотя бы чего-то в этой жизни, если постарается сражаться. Кальтэн не понимал, почему его родное дитя так легко отказывалось от всего, что было впереди. Почему подчинялось.

Он мало контактировал с людьми Эрроки, но он видел Шэйрана. Немного растерянного, но периодами вполне уверенного в своих то ли глупых, то ли абсолютно правильных действиях, способного действовать так, как ему самому хочется. Вопреки словам родителей.

И он верил в то, что встретит своего сына. Тоже рвущегося к победе. Тоже способного на какое-то сражение внутри себя. Но видел только полумёртвого, уставшего парня, из которого будто бы выкачали всю жизнь. Выкачала родная мать.

— Рэй… — махнул рукой Антонио. — Такой же, как и я.

Кальтэн не понимал, почему разговаривает с ним так. Куда делась капитанская бравада, куда делась верность королю? В чём он растворился, в жалости к своему ребёнку, которого до этого не видел целых двадцать лет? Фэз всегда был одинок. Он не понимал, как можно разговаривать с сыном. Он не видел живого примера; его отец пропадал на войнах, на войнах сгинул, но мать не была властной, мать не была примером. Но у него была королевская гвардия, а потом — Дарнаэл, всю жизнь задававший темп.

За Тьерроном надо было успевать. И Кальтэн как-то приноровился идти с ним в ногу, только на шаг поодаль, за спиной. Прямо, гордо, чеканя шаг, так, как говорил Дарнаэл, туда, куда говорил Дарнаэл. Второй после короля на битве, главный во дворцовой страже, уверенный в каждом своём шаге. А теперь, когда Дар оказался за стеной, а может уже и погиб, Кальтэн не знал, как ему быть. Не мог подобрать нужные слова. Живой пример растаял, а он никак не мог подобрать достаточно дружелюбный, шутливый тон, потому что память о Тьерроне оказалась не слишком яркой. Да и он же не признал как бы своего сына.

Но вот сын его признавал. И плевать, что Шэйран считался сиротой, а у Дарнаэла по документам, бесполезным и никому не нужным, не было детей. Потому что, так или иначе, они смотрели друг на друга, как родные люди. А Антонио — пусть даже сейчас они сидели плечом к плечу, — был так бесконечно далёк, словно между ними Тэзра проложила истинную пропасть.

— Я думаю, ради свободы, ради того, чтобы больше никого не загубили в этой стране, ты просто должен помочь, — наконец-то выдохнул Кальтэн с такой уверенностью во взгляде, будто б его сыну только полезности в жизни и не хватало. Но Антонио посмотрел на него до того дико, что Фэзу жутко хотелось отпрыгнуть от него — чтобы не заразиться сплошной слабостью. Но ведь это его ребёнок, в жизни которого он совсем не по своей вине не принимал участия, и теперь стоит сделать то, что в его силах.

— В этой стране никого не губят, — вздохнул наконец-то Антонио. — Когда Лээн погиб, я ещё думал, что это всё нечестно…

Он запнулся. Когда Лээн погиб, его мир на мгновение перевернулся. А после Антонио показалось, что во всём виновата его слабость — в том, что люди вокруг жертвуют собственными жизнями. Мужчины не должны брать на себя такую ответственность, раз уж у них не получается нормально колдовать или нормально управлять страной. Ведь стоит здраво оценивать собственные силы.

— Даже если б я мог, — продолжил он, не глядя на отца, — я б ни за что не позволил открыть эту границу. Потому что королева Лиара поступает как должно. Если она призвана уничтожить все зачатки слабости на чужом троне…

Антонио вздохнул. Прежде он так не думал. Да, не сражался яростно, как это делали другие, но всё же. Но теперь, когда в сердце зияла кровавая рана скорби то ли по Лээну, то ли по Лиррэ — и он не мог понять, о ком грустил больше, вопреки всему, — теперь, когда ему удалось продумать всё, он был готов поклясться: больше нельзя позволить никому поставить власть Королевы под сомнение. Она права. Она делает всё, чтобы спасти этот мир от несомненного краха, а окружающие её мужчины просто не могут заставить себя понять до конца высоту её мысли. Верно, ведь они не могут. Королева могущественна, она не просто так подчинила их себе. Она установила в Эрроке законы, которые приведут к процветанию, и если б Антонио не натворил огромное количество ошибок, если б следовал им неукоснительно, то, может быть, многого бы и не случилось. И это касалось не только его.

— К тому же, во имя богини Эрри, что такое ваша вера? — не удержался всё-таки парень. Он теперь выглядел удивительно упрямым и уверенным. — Ведь вы поклоняетесь даже не божеству, а какому-то очередному королю, кто ж так поступает?

Кальтэн промолчал. Это был не его сын — не его ребёнок. Настоящий Фэз — кто б его не воспитывал, — не позволил бы убить в себе всё от мужчины, что в нём только было. Но…

Поздно теперь считать проигранные битвы. Сколько б Кальтэн не придумывал, что его ребенок ещё появится откуда-то с небес, что сейчас всё исправится, а Антонио станет смелым и сильным — ничего от того не изменится. Он должен был принимать своё дитя таким, каким оно есть. Пусть его сыну уже двадцать с чем-то лет, пусть он едва-едва способен принимать самостоятельные решения и полностью подчиняется религии своего государства. Кальтэн даже собственной честью с готовностью пожертвовал бы ради того, чтобы быть рядом с сыном. Чтобы помочь ему.

— Я могу тебе помочь, — наконец-то проронил мужчина. — В конце концов, ты даже не представляешь, чему можно научить молодого волшебника.

Он всё ещё хорошо помнил, как зелень вилась под пальцами Шэйрана, как рвалась к небесам — и что случилось с теми, кто попытался зацепить королевского наследника, пусть даже и непризнанного. Если на это способен ребёнок Лиары и Дарнаэла, то чем хуже Антонио? Тэзра не слабее королевы, а Кальтэн…

А Кальтэн не выдавил бы из себя и одной искры, когда Дарнаэл при должном желании, пожалуй, мог бы сыпать ими направо и налево.

— Мне уже ничем не поможешь, — отозвался Антонио. — Всё, что было, уже растворилось. Прошло слишком много времени с той поры, когда я мог хоть что-то из себя выдавить.

Он подошёл поближе к молочной пелене и обернулся. Кальтэну показалось, что отчаянье, мелькнувшее во взгляде Антонио, было окончательным приговором — но не их отцовско-сыновьим отношениям, а самой его жизни, которая теперь только-только получила свой первый шанс на восстановление.

Карра протянул руку. Решительности в его движениях и в выражении его лица не было и вовсе, но он всё равно тянулся к этой молочной перегородке — чтобы только оказаться на свободе от собственного тела. Может быть, там ему будет легче. Никаких упрёков, никакой ненависти, ничего.

Кальтэн знал, что он в первую очередь должен думать о короле. Но ведь разве Дарнаэл выбирал между сыном и державой последнее? На самом деле, Фэз не знал. Ему просто показалось, что это единственное, что он может сделать для своего ребёнка.

И прежде чем Антонио окончательно растворился в молочной пелене, он рванулся туда за ним — без оглядки, бездумно и слишком бессмысленно.

* * *

Анри открыла глаза с огромным трудом. Казалось, холод сковал её с ног до головы и превратил в какую-то жуткую льдинку. Тем не менее, Кэор всё ещё был рядом, такой же равнодушный и такой же замёрзший, и Анри показалось, что ей стало как-то спокойнее от его присутствия.

Если уж он решился уничтожить Марту — пусть Сандриэтта сделала бы это с огромнейшим удовольствием, — то действительно заслуживает на доверие. К тому же, и это девушка повторяла про себя сотни раз, он верен королю, он единственный, кроме неё, кто не преследует другие интересы в этом путешествии. Он может заставить волшебника открыть путь.

Кэор шевельнулся и придвинулся к ней чуть ближе. Сандре хотелось понять, куда делись Кальтэн и маг, но она не могла обернуться, потому что, казалось, примёрзла к своему месту.

Молочный туман протянул свои щупальца и осторожно, будто бы прощупывая почву, мазнул по щеке. Анри была уверена, что она просто спит: странный дурман сковал её по рукам и ногам и, казалось, отчаянно пытался проникнуть в дыхательные пути, сжать лёгкие и превратить их в нечто использованное и испорченное.

Сандриэтта смогла лишь немного сдвинуть руку и с силой, которую лишь была способна добыть из собственных тонких пальцев, сжать ладонь Кэора. Тот лишь успел вновь шевельнуться, потянуться к ней, перед тем, как на них обрушилась странная, бесконечная вьюга.

От снега и белых ледяных крупинок рябило перед глазами. Сандриэтта была не из пугливых, но сердце дико заколотилось от мысли о том, что она так и не сможет ничем помочь королю, если внезапно погибнет, ещё и от такой глупости, как снежная буря.

Но как же поздно о чём-либо жалеть или размышлять! Как только первые льдинки коснулись кожи, Анри внезапно осознала, что ничего уже не изменить. Холод железными кандалами оплёл руки и ноги, прорвался к сердцу, заставляя его биться медленнее, чем следует, а после и вовсе остановиться. Всё поплыло, запрыгало в непонятной последовательности, вспыхнуло — сначала коротко, а потом быстро, словно пытаясь заставить Сандриэтту ещё больше запутаться в собственных непринятых решениях.

На мгновение лёд разбило тепло — но после растворилось в пустоте. Анри показалось, что она куда-то падает — единственным вариантом оказалось держаться за Кэора, и он что-то прокричал ей, но до того тихо — или это так громко гудело в ушах? — что Сандра даже не смогла ответить или расслышать. Она просто падала и падала, хваталась замёрзшими, ледяными пальцами за пустоту и отчаянно теряла собственные ориентиры, которые так удачно выставила в далёком прошлом.

Они не спасут короля.

И это она понимала слишком чётко.

…Поляна пустовала. Посреди неё замер снежный вихрь, будто бы волшебством остановленный ровно по центру. Оттуда не доносилось ни единого звука — только молчаливая снежная воронка рвалась к небесам и таяла среди серых зимних туч, застрявших на летнем небе.

* * *

Молочный туман рассеялся. Казалось, Антонио только-только нырнул в его гущу, как всё растворилось в воздухе — не осталось ни противных холодных касаний вязкого киселя, ни трудности в дыхании. Он оказался дома, в по-летнему тёплой Эрроке, и теперь мог ощутить вкус родных земель — истинный, такой, каким он был.

Антонио обернулся, чтобы попрощаться с границей, и замер. Он ждал увидеть такую же стену или Кальтэна, но теперь взгляд скользил по ледяной статуе. На зелёной траве стоял Кальтэн — те же черты лица, те же цвета, только приглушённые чуть снегом и инеем. Ледяные глаза ничего не отражали, стали стеклянно-светлыми, будто бы у мертвеца. Он тянулся к парню одной рукой, будто бы пытался коснуться плеча, но не успел — и теперь обратился в это жуткое марево, в страшную статую, сотканную из снега, льда и когда-то живого человека.

Он не дышал, не был тёплым, и Антонио отступил на шаг назад. На фоне синего неба, зелёных трав и деревьев, которые рвались к солнцу, молочный туман превратился в какую-то страшилку прошлого, но Кальтэн не спешил обращаться в живого человека. Его отец остался всё таким же слабым, как и каждый мужчина; его отец обратился в глыбу льда, стоило ему только ступить на территорию Эрроки.

Антонио был дома. Он смог пройти. Он смог оказаться тем, где ему, возможно, когда-то будут рады. Но, тем не менее, в сердце всё равно засела странная и предельно страшная мысль: а если его не удастся вернуть? Если мама не сможет, если королева прикажет уничтожить… Если это окажется им не по силам?

Он оглянулся. Дорога вела к столице, и статуя отца теперь всё так же отвратительно притягивала взгляд. Молочный туман вновь поглощал его, прятал от взгляда Антонио, но того не покидала мысль: капитан Кальтэн Фэз оставался там, немым укором его безвольному ребёнку, который не был готов ни на что в этом роде, который не рискнул бы собственной шкурой ради чего бы то ни было — даже если б на кону стояло всё королевство.

Может быть, это не все мужчины жалки? Может, только Антонио, а мама просто перепутала, определяя общую тенденцию?

Он не знал, что делать. Но одно мог сказать точно: сам он ничем помочь отцу не может. Потому что более бездарного мага ещё не видел свет.