Они смотрели на него, будто бы на безумца. Мастер — казалось бы, и вовсе безымянный, давно смешавший должность с собственным естеством, — широко распахнул глаза и тяжело дышал, будто бы пытался отрицать то, что видел. Но трудно игнорировать божество, когда оное стоит перед ними и смотрит строгим, уничижительным взглядом, осуждает за каждое действие, которое могло быть совершено в то или иное мгновение их существования.

— Вы будете продолжать спорить? — мужчина бросил короткий взгляд на портрет. — Или уже провели оценку личности и наконец-то рухнете на колени и прочитаете молитву, или что там мой культ предполагает в качестве реакции на проявление бога?

— Бог никогда не сходил с небес на зов наш, — отвёл взгляд Мастер. — Сейчас же он спускается в бренный мир только лишь потому, что мы запутались в жертвоприношении? Так скорее враги Их пытаются остановить изменения к лучшему и лик свой прячут за волшебством.

Темноволосый эльф фыркнул.

— Будь я в чуточку худшем расположении духа, мой дорогой, — предполагаемое божество равнодушно повело плечами — кажется, одеяние братства было крайне неудобным, да и узковатым в плечах, — то сейчас бы наколдовал себе кнут и пробежался б за тобой по дороге, может эта стая несмышлёных остолопов… то бишь, дети мои, ведомые внутренним светом, разуют глаза и пойдут наконец-то за своим разумом, а не за постулатами пустой религии. Но я в хорошем настроении, тебе повезло, потому просто брысь отсюда, не мешай. Мне надо пообщаться с жертвой.

Шэйран поперхнулся. Если мгновение назад — даже вопреки внешнему сходству с портретом, — он считал этого мужчину просто похожем на бога эльфом, то сейчас сомнений не осталось. Рэй мало времени проводил с отцом в последние годы, но Дарнаэл Второй вёл себя точно так же.

Разве что ушей у него острых не было, но зато язык — более чем.

Мастер отчаянно пытался проронить хотя бы несколько слов, но божество продолжало наглеть. Оценив внимательным взглядом свой собственный портрет вместе с богиней Эрри, странно смахивающей на Сэю Тальмрэ, он хмыкнул и вновь обратил всё своё внимание на несчастного главу церкви.

— Вы ждёте мою дражайшую супругу? Её не будет. Она нынче занята, — хмыкнул мужчина. — Несколько месяцев назад, когда я в последний раз оценивал ситуацию, она как раз, позабыв о своём истинном обличии, старательно соблазняла моего внучка. Но вы обязательно с нею повидаетесь, потому что до добра эти глупые связи никого ещё не доводили. А нынче прошу покинуть нас и не смущать своим излишним присутствием.

— Я не… — Мастер запнулся. Будь это настоящий бог — он, наверное, колдовал бы уже направо и налево, а не стоял и смотрел таким язвительным взглядом.

— Ясно. Я как всегда должен делать всё сам, — прискорбно вздохнул мужчина. — Так… Молодой человек, за мной, — он легонько толкнул Шэйрана в плечо. — Пообщаемся за границами этих душных сводов, ибо… Тьфу! Проклятые пять столетий! О времена, о нравы — откуда у меня на языке это старьё? Чего стоишь, как столб, иди давай!

По правде говоря, Шэйран представлял себе Дарнаэла Первого как-нибудь иначе. Чем-то вроде несломимого лидера со строгим выражением лица, отсутствием чувства юмора и вечным стремлением к улучшению жизни в собственной стране и колдовству. Таким его показывали в книгах, на портретах изображали с суворым взглядом и чуть припорошенными сединой волосами — сорокапятилетним, когда Элвьента всё больше и больше разрасталась на просторах былых стран.

На деле от привычного, книжного образа не осталось ничего. Века и тысячелетия никак не повлияли ни на чёрные волосы, ни на не слишком склонный к пафосу характер, хотя Шэйран и не понимал, как этот эльф — острые ведь уши, — мог действительно принимать решения по созданию миров.

Дарнаэл шагал быстро, уверенно, не отходя от избранного заранее маршрута.

— Кхм, вам не кажется, Ваше… Божественное Величество, — Шэйран не мог гарантировать, что в его словах звучало уважение, а не некоторые оттенки издёвки, — что вы ведёте себя чуточку не по статусу и не по возрасту? Не как бог, существовавший с начала времён, а как… Хм, двадцатилетний мальчишка?

— Нет, куда там! Как сорокалетний почтённый король! — воскликнул Дарнаэл, а после обернулся и хитро прищурился. — Знаешь, сын мой, — на его губах заиграла улыбка, — перед тем, как пытаться влиться в струю жизни, я должен был вникнуть в суть дела, да и посмотреть хотя бы, как себя ведут. Что может быть лучше, чем пример поведения моего тёзки и ближайшего родственника? Не помню, сколько надо использовать «пра». А то, честное слово, официоз прошлого меня выводил из себя, благо, я тогда не помнил все свои прежние жизни. А там, за гранью, скучно быть равнодушным и чопорным.

— Пример? С моего папы? — усмехнулся Шэйран.

— Предположим, да.

— Ну, я ж говорил. Как двадцатилетний ребёнок, — передёрнул плечами Рэй. — Способный спорить со своими солдатами на золотой, по какой траектории будет убегать враг или сколько бутылок он сможет выпить за вечер…

Дарнаэл моргнул. Выглядел он абсолютно дезориентированным — прочем, если этот мужчина и вправду пять сотен лет провёл где-нибудь в безвременье, Шэйрана это не так уж и удивляло.

— Хм, — протянул он. — Значит, обычно короли себя так не ведут?

— Ну… — Рэй отвёл взгляд — чья б мычала, принц, называется! — Смотря какого короля брать за абсолют.

— Ай! — махнул рукой Дарнаэл. — Тогда меня всё устраивает! Нормальный король должен быть близким к народу! Вот я, к примеру… — он скосил взгляд. — Не стоит тебе этого знать, дурной пример заразителен…

— Вы к примеру что? — Шэйран, казалось, растерял хотя бы часть собственной холодности; сейчас, когда смерть не стояла за плечами, а дышать было легче, он почти унял дикое желание умереть.

— Это не имеет значения, — строго отозвался бог. — Имеет значение то, что кто-то отчаянно стремится попрощаться со своей жизнью, ну уж как минимум с инстинктом самосохранения…

Шэйран лишь раздражённо, будто бы отрицая всё только что сказанное, повёл плечами. Хорошее настроение, и до того далеко не абсолютное — скорее попытки скрыть собственную усталость и абсолютное равнодушие, — развеялось, будто б его и не было, и Рэй теперь смотрел на божество так, словно увидел ненавистного врага, а не своего родственника и, в конце концов, родоначальника династии.

— Сейчас уже ничего не имеет значения, — хмыкнул наконец-то Тьеррон, будто бы пытаясь подчеркнуть собственную бесполезность, даже с теми намёками на силу, которые были в его жизни. — В конце концов, теперь, когда боги сходят с небес, простые смертные ничем помочь не могут. Я так понимаю, моё активное участие в чём-либо, кроме собственной жизни, подошло к концу, не успев и начаться?

Дарнаэл передёрнул плечами, будто бы пытался сбросить что-то мешающее ему со спины, и зло посмотрел на юношу.

В них тоже наблюдалось некое сходство — в глазах, в чертах лица, в построении фигур, — но бог не мог вспомнить ни дня, когда он мог так легко сдаться на произвол судьбы.

Разве что тогда, когда чёртовы эльфы столкнули Эрри в пропасть и попрощались навеки с очередным источником конфликта — но после того столько всего успело случиться!

Источник вновь бушевал. Дарнаэл мог сколько угодно быть главным виновником в творении континента и земель вокруг, но магия была его частью — не рабом. И ежели Океан в очередной раз сорвётся с цепи, если вдруг сила окажется не в тех руках, проблем им не избежать.

Особенно если все долги прошлого придётся отдавать сейчас.

— Я не для того оживлял тебя, чтобы сейчас об этом слышать. У каждого есть своё предназначение, — Дарнаэл говорил холодно и зло, от доброжелательности в его тоне и жестах не осталось ни малейшего следа. Можно было подумать, будто бы мгновение назад не этот человек — да какой человек, эльф, — смеялся и шутил над собственным появлением в центре храма, посвящённого ему же самому.

Шэйран бросил на него короткий, равнодушный, абсолютно убитый взгляд.

— Во власти божеств возвращать мертвецов с того света? Надо было оставить меня там.

Дарнаэл Первый только расправил плечи. Дурацкая ряса служителя Религии словно сама по себе сползла с его плеч и рухнула к ногам бессмысленной серой тряпкой, открывая взгляду и сапоги с грязными пятнами, словно он только-только с дороги, и шпагу — почти как у Дарнаэла Второго, разве что немного старомоднее.

— Во власти божеств залечивать старые раны, — проронил он. — И мотивировать наследников их дара хотя бы иногда маяться делами мира сего. Твоему дару ещё предстоит послужить на пользу этого погрязшего в собственных грехах материка.

— А твой дар идти к этой благой цели не может?

Рэй не верил. Это было видно. На фоне красот эльфийского острова он казался тёмным мрачным пятном, давно уже утерявшим охоту к собственному существованию. Не положено в двадцать три года вести себя, будто столетний старик, уставший от всего, что его окружает.

Дарнаэл перевёл взгляд на буйствующую зелень за его спиной. Ньевидд — это всего лишь временный остров, который должен был рухнуть при творении всего остального, и они сделали большую ошибку, хватаясь за давно знакомое, будто бы за крепкую и понятную основу. Сейчас, спустя много-много тысяч лет, он, наверное, поступил бы иначе, но только после того, как увидел всю жизнь человеческую своими глазами. А тогда для молодого эльфа, мечтающего остаться с любимой, это оказалось слишком тяжёлым испытанием — бросить его в бесконечно глубокий мир бессмертия и вынудить умирать или творить что-то новое.

Источник никогда не выбирал, кому отдавать силу. Единственное, что Дарнаэл тогда знал о магии, так это то, что она творится с человеческой — эльфийской, — ненависти, и формирует замкнутую систему.

А сейчас, когда прошло уже столько лет, он понимал: маг с неограниченным резервом не больше чем человек, способный слишком быстро конвертировать чужую боль.

Вот только кому-то это дано, а кому-то — не совсем.

А ещё — и это было проверено многими сотнями лет, — он отлично понимал, что есть люди, способные воспринимать волшебство, и люди, которые не могут дотянуться до нитей. У Шэйрана был огромный простор, и если б ему нормального наставника и лет десять долгих трудов и учёбы, он смог бы одним щелчком пальцев обратить ненависть человеческую в абсолютное подчинение, обратить все чувства, до которых сможет дотянуться, в огромную бурю, способную разнести весь их мирок.

И именно по этой причине Дарнаэл знал, что никогда не будет рассказывать Рэю о том, в чём таится настоящий их дар. Пусть он считает это внутренним резервом, который слишком быстро пополняется, пусть.

Но это не значит, что ему можно оставаться на нынешнем уровне — магия ведь никуда не денется. Рано или поздно его способность вытягивать силу на себя разорвёт его самого и всех окружающих на мелкие кусочки, и Дарнаэл будет первым, кого следует в этом винить.

Он протянул руку, пытаясь призвать силу, таившуюся в источнике. Магия перерождалась много-много раз; это тогда, в том далёком прошлом, они тянули свежую силу. Вся тьма волшебника теперь пряталась в его душе, множество погубленных поколений — чем больше, тем лучше.

Не хотелось даже предполагать, почему обыкновенный мальчишка родился с этим кладезем мрака, но его это ломало. Не позволяло поднять голову и бросить вызов самому себе. Не позволяло бороться.

Ничего не было. Дарнаэл знал, почему: потому что у него иная магия. Он творил этот мир, он не может питаться тем, что от него осталось.

Его жилу силы нельзя перерезать, но перехватить — можно.

— Видишь? — даже слабый огонёк пламени, такого привычного и родного, не вспыхнул на кончиках пальцев. — Видишь, Шэйран, как я могу колдовать?

Дарнаэл мог только чувствовать. И видеть — распахнутые широко невидимые врата, что пропускали силу в сознание молодого мага, что стоял напротив него. Вот только если он не научится этим управлять, то сойдёт с ума совсем-совсем скоро.

— Тэллавар думал, что забирает твой дар, — проронил он, сжимая ладонь — невидимый пепел так и не осыпался своими тонкими хлопьями на землю, не коснулся сочной зелёной травы, которую они так нагло топтали своими ногами вопреки всем эльфийским заповедям, — но это ему не под силу. Нынешняя магия крайне похожа на глупый суррогат; каждому с рождения выделяется несколько капелек силы, и они пополняют её с окружающей… — хотелось сказать о ненависти, но Дарнаэл попросту проглотил конец предложения. — У тебя всё иначе. Ты сам как источник; ты пользуешься своим даром, но глубина его таится не в тебе, а в источнике, врата к которому всегда открыты. Ментальные, я имею в виду. Можно отобрать то, что таится в глубине, но нельзя отобрать то, что привязано к твоим мыслям.

— Это не оправдывает наличие у Тэллавара силы.

— О, — Дарнаэл усмехнулся. — Я влил в границу всё, что мог тогда, в последний день собственной очередной жизни.

— Не первой?

— Даже не десятой, — он поднял голову и долго-долго смотрел на ясное небо, словно пытался отыскать в нём хотя бы одну знакомую черту, но так и не смог. Взгляд его был отчаянно разочарованным, будто бы мужчина окончательно потерялся в том, что должно было стать частью его собственной жизни. — Ведь я должен был оставить где-то ключ к границе, верно? Он был в усыпальнице. Это дало Тэллавару весь тот безграничный запас, который я влил в эту бесполезную зелёную стенку.

— Тем не менее, это никак не объясняет тот факт, почему я пережил перелом позвоночника и сейчас стою на ногах, — вздохнул Шэйран.

Небеса — такого же цвета, как и его грустные, холодные глаза, — заботили его куда меньше. Он, казалось, мог смотреть только на траву, а Дарнаэлу, чувствующему его гнев, хотелось посоветовать поступить наоборот. Не то чтобы облака могли избавлять от всей тяжести, которая накопилась у человека на душе, но, по крайней мере, от кипящего в крови наследника престола Элвьенты волшебства они не начинали множиться и тянуться куда-то вверх.

Трава уже доходила до колена, пусть и была аккуратно подстрижена всего несколько дней назад, и Дарнаэл не хотел даже представлять себе, что будет, если не унять его силу как можно быстрее.

— Это не объясняет и тот факт, почему ты до сих пор дышишь и говоришь с перерезанным горлом, — повёл плечами Дарнаэл. — Тем не менее, когда у меня отобрали последнюю нить старой жизни, я смог возродиться в новой — мог по первому желанию, и пожелал, как только у меня появился такой шанс. Теперь это не зависело от желания источника.

Он мог ещё добавить, что теперь это не зависело и от того, жива ли его Эрри в сие мгновение. И теперь он не терял память, потому что Тэллавар взломал старые печати своего же проклятия.

— И ты вернулся.

— Вернулся и исцелил тебя тем, с чем пришёл, — отозвался он. — У меня был выбор, впрочем, уйти с этой ограниченной магией и неограниченными воспоминаниями, либо заживить твои раны, устроить волшебную вспышку, до полусмерти напугать несчастного эльфа и вернуться таким, как есть. Эльфом без силы. Пустым внутри. Всё, на что я способен — это разве что болтать и наставлять тебя на путь истинный. Ну, и фехтовать немного, ежели будет нужно.

Рэй вздохнул. Это всё казалось настолько же правдивым, насколько и невероятным, но он не хотел ничего слышать. Усталость переходила через всякие границы, и он едва-едва подавлял раздражение, кипевшее в нём, будто бы лава в вулкане.

Парень знал, что не должен так просто уходить, но, тем не менее, так и не нашёл ничего лучше, кроме как повернуться спиной к Дарнаэлу и медленно двинуться по траве куда-то в сторону моря.

— Стой!

Дарнаэл кричал не потому, что им надо было продолжать разговор — просто его совершенно не радовало, как вытягивалась и рвалась к небесам трава там, где ступал Шэйран. Если магия выходит из-под контроля так просто, значит, он уже пресыщен и едва-едва сдерживает своё волшебство, чтобы не выпустить его на свободу. Болезненный, отчаянно неприятный процесс, с которым надо как-то бороться — но он на самом деле не знал, как заставить парня слушаться.

Бог оглянулся на храм, посмотрел на него с неожиданным раздражением, будто бы мечтал, чтобы вся эта махина немедленно рухнула, обратилась в элементарную пыль, да и всё тут. Казалось, храм был самым настоящим средоточием ненависти; пустой, бессмысленный, никому не нужный.

Древний и обновлённый, он всё равно так и не научился выполнять свои настоящие функции.

— Остановись, кому говорю! — Дар всё так же стоял на месте, зная, что не стоит на хрупком, едва держащемся в мире острове слишком злить подобный источник волшебства — во избежание взрыва, в конце концов. — Твою магию надо научиться контролировать и использовать, а не спускать всё на самотёк, ты слышишь?

Шэйран обернулся. Казалось, только сейчас он увидел огромную траву — ровно по его следам, — и только сейчас осознал, насколько это всё может быть опасным.

— Тебе не хочется вернуть всё на круги своя? — недовольно продолжил Дарнаэл. — В конце концов, отобрать у Тэллавара то, что он получил незаконным путём… Есть же у тебя родители, родственники… Та милая черноволосая девица.

Шэйран только плотнее сжал губы. Казалось, Дарнаэл и вправду попал в точку — недовольство, отчаянное раздражение так и читалось в чертах лица Рэя. Он отчаянно хотел забыть и о родителях, и о сестрице, и о той, которая умудрилась запасть ему в сердце. Будто бы ведьма — какой бы она ни была, — способна обратить внимание на даже самого всесильного мужчину на свете.

— Мне хочется избавиться от этого. Всё равно магия не приносит никакой пользы в моей жизни, так пусть она будет у кого-то другого.

Дарнаэл покачал головой. Он знал, откуда это всё. Знал, что чары мёртвых тянут к смерти — и понятия не имел, как убедить слишком потерявшегося, слишком необученного внука, что надо стремиться к свершениям, научиться колдовать и, в конце концов, вернуть всё на круги своя.

— Ты не можешь от этого избавиться. Ты можешь только обуздать это, — покачал головой Первый. — И выбора у тебя нет.

Рэй усмехнулся.

— А если я не хочу?

— Мы в любом случае вернёмся к этому завтра, — голос звучал почти обречённо. — И обязательно поговорим насчёт того, что делать с твоими чарами, я обещаю. Но постарайся, пожалуйста, найти где-то место, где можно лечь спать, а не влезать в неприятности.

— Обещаю, — Шэйран усмехнулся. — Тэра найду, в конце концов.

Он всё равно говорил устало и равнодушно, и Дарнаэл Первый знал, что ничего с этим не поделает. Но, так или иначе, кроме расстроенного, ступившего одной ногой за границу смерти Шэйрана Тьеррона у него было ещё множество проблем.

Мастер, к примеру, как излишне рьяный служитель Религии.

* * *

Он был всё таким же синеглазым и темноволосым, когда покидал храм, и растворился в ночи без единой капельки волшебства. Он был всё таким же богом с давно известной картинки, но разве внешность определяет божество? Разве можно быть уверенным в том, что это — бог, только по одной простой причине — именно он изображён на предательской фреске?

Мастер никогда не верил этому. Он знал, что и взор человеческий бывает обманчив, и эльфы иногда ошибаются. Они могли изобразить красивого мужчину, пришедшего к ним во снах, аки бога, но это не делало его тем, кто сотворил континенты и среди Океана сотворил нынешние земли. Люди не были доскональными, конечно, но всё же, и они не казались настолько несовершенными, чтобы быть творением рук обыкновенного, не одарённого чарами эльфа.

Его спокойствие нарушил тихий шелест. Эльфы — даже этот неведомый, бог он или человек, — всегда ходили бесшумно. Змеи — черти богов, — пусть и казались могучими, всё равно не могли передвигаться так же, как и их прародители. Шипение, шелест одежд выдавал их с головой, и Мастеру не пришлось и оборачиваться для того, чтобы понять, кто стоит за его спиной.

— Я слышу зов, — промолвила Грета, тряхнув головой. Её волосы — странного, тускловато-рыжего цвета, — рассыпались по плечам, наконец-то свободные от глупых причёсок, и она запрокинула голову, всматриваясь во мрак ночного неба. — Сильный зов.

— Боги?

— Да, — кивнула она. — Я не из древних, и не видела Богов своими глазами, но помню, что когда рождалась — ощущала это. Слышала, как меня зовут, как меня утягивает куда-то в неведомую даль, будто бы чары всюду, где только можно достать рукой. Потрясающее чувство, просто невероятное, будто бы ты рождён для того, чтобы служить Им, и наконец-то это стало реальностью.

— Неужто правда? — Мастер закрыл на мгновение глаза. — Жертва, значит, не нужна, и они не желают принимать её. Им не нужно… Но если тебя так тянет к Богам, значит, у них есть для тебя задание. Почему ж ты находишься тут, а не рядом со своими повелителями, не ждёшь, пока наконец-то они огласят тебе, чего желают?

Грета молчала. Казалось, в ночной тишине не слышалось ни единого звука, даже для эльфийских ушей. Притихли травы, ветер — всё!

— Всё это очень странно. Нэмиара уверена, что это не такой зов. Говорит, что, как эльфийка, она сильнее в плане определения Силы, и что это — косвенное и порочное. Но я уверена в том, что зов не может быль лживым. Тот, кто может призвать к себе Змей, и является нашим творцом.

Мастер кивнул. Этому змей всегда учили в храме — пусть вот уж десятки тысяч лет прошло от сотворения мира, они должны повиноваться своим Богам и не отступать ни на миг от их вечных правил. И если Боги призывают, надо идти. Ведь змеи созданы только для служения, для того, чтобы выполнять приказы, эти вечные спутницы Бессмертных!

— Нэмиара слишком много времени провела вдалеке от родной земли. Верь своей душе, Грета, — покачал головой эльф. — Столько лет я служу религии — и уверен в том, что этот человек, будь он хоть сто раз похожим на фрески на стене, представься хоть миллион раз божеством, может оказаться просто эльфом с преступными намерениями, чьё имя созвучно с нынешним королём Элвьенты. Ведь он даже не продемонстрировал ни разу нам свои могучие чары, а они должны у него быть!

— Он и вправду похож на нынешнего элвьентского короля, — протянула Грета. — И на одарённого тоже. Говорят, короли Элвьенты произошли от нашего божества, и его портреты развешаны по всему дворцу — правда, с круглыми ушами.

— Он может оказаться просто достаточно древним эльфом, однажды соблазнённым человеческой женщиной. Или наоборот… Кто знает. В любом случае, это лишь жалкая уловка, призванная сбить нас с истинного пути. Если тебя призывает бог, ты должна подчиниться ему. И остальных призвать к истинному служению.

Грета коротко кивнула. Она и не думала спорить с Мастером, вот только Нэмиара и этот жалкий полуэльф Тэр — все они были ослеплены схожестью новоявленного Дарнаэла Первого с фреской на стене. Будто бы его отсутствие чар не открыло им глаза на правду! Разве ж можно быть до такой степени слепыми, чтобы не замечать очевидных вещей?!

* * *

Тэравальду хотелось скрыться. Сейчас — и это было почти правдой, — он чувствовал себя отвратительным предателем, правда, никак не мог понять, кого именно предал — принца или свою собственную веру, прежде такую значимую, такую абсолютную, такую единственную и неповторимую для него самого.

Здесь, на острове, всё было таким понятным и логичным, таким прозрачным — он не мог сомневаться в том, что сделал, он ясно видел все мотивы и понимал свои ошибки. Но то, что приносило эльфам счастье, эта бесконечная ясность и точность, ему, наполовину человеку, доставляло лишь дополнительные страдания. Будто бы существование в вечной муке!

Ему дико хотелось повернуть время вспять и сделать всё так, как было бы правильно. Выступить только на одной стороне. Но он — полуэльф, не цельный человек, равно как и не цельный остроухий — это больно, постоянно существовать на грани, но ведь это и есть его природа. Сколько б ни старался Са побороть это, вряд ли у него действительно что-то получится.

Он попытался абстрагироваться от окружающего его маленького мирка, словно Ньевидд растворился в далёкой пустоте, и мыслями рванулся к прошлому. Мастер служил религии, но его методы осуждал сам Дарнаэл Первый — боги сходили с небес и смотрели на Тэравальда, разговаривали с ним один на один, а он пытался ещё выбирать между ними и своим наставником!

— Ты всё ещё полон сомнений, — женский голос показался ему подобным журчащим ручейкам. Тэравальд обернулся — Нэмиара застыла за его спиной, вся такая ровная и прекрасная, гибкая, переменчивая, но в тот же момент до ужаса стойкая и правильная.

Она улыбнулась ему — нежно, но совсем не открыто, — и Тэравальд поймал себя на мысли, что не сможет перейти на сторону, вражескую этой прекрасной эльфийке.

Он — лишь жалкий полукровка. Даже хуже. Человеческого в нём слишком много, да и уши наполовину острые, а не так, как у неё. Он — только позор своего рода, но что поделаешь? Он — столичное дитя, а она — чистокровная, отсюда родом, и Тэру было страшно даже представить, сколько сотен лет на самом деле провела на этом свете Нэмиара. Ведь пусть внешне она оставалась молодой, в её светлых глазах навеки затерялась странная, тихая грусть.

— Да, — кивнул Тэравальд. — Ведь Дарнаэл Первый, он…

— Он абсолютно лишён магии, — кивнула Нэмиара. — Я знаю. Я слышу Зов — впервые за долгие годы, за десятилетия, — вот только это не его голос. Моя магия льнёт туда, в пустоту, и я должна подчиниться и последовать туда, где меня ждут. А заместо этого стою тут и жду, пока мне прикажет мой бог, не способный даже разжечь костёр с помощью чар.

— Значит, это не он? И Мастер действительно должен был принести в жертву принца, чтобы всё сработало?

Тэравальд столько всего обещал! Дарнаэлу Второму — что убережёт его сына. Шэйрану — что откроет хоть какую-то дорогу в его жизни. Первому — что будет служить ему всю жизнь. Мастеру — что будет выполнять все его приказы. И не знал, на какой стороне должен оказаться.

Пожертвовать тремя обещаниями ради одного, одним ради трёх? Тэр знал, что совместить всё воедино не сможет. Он слишком слаб, слишком глуп для того, чтобы принять действительно мудрое решение — и Нэмиара могла открыть ему глаза.

— Ты не понимаешь, — покачала головой Нэмиара. — Его магия не у него. У кого-то другого. Но это не означает, что он — не наш бог.

— Но разве не у Шэйрана? Мы тогда должны были её вернуть и…

— Это всё глупости! У каждого человека свои чары, со своим привкусом. Ты не способен этого ощутить, потому что видел слишком мало волшебников. Ты не знаешь, как это — когда волшебство настолько сильное, что его вкус просто невозможно забыть. Я помню вкус сил Дарнаэла Первого. Это будто бы горный источник — такая чистая, бесконечная магия — немного болезненная. Она — то, из чего соткан наш мир. Шэйран унаследовал её, будто все сильные Тьерроны — синие глаза, будто каждый дарниец — смольные волосы! Да, эта магия похожа на ту, что была у Дарнаэла, но это не одно и то же. Он не воровал её. Он просто получил её при рождении. Неужели ты не понимаешь?

— Но чтобы получить, надо забрать у кого-то! — покачал головой Тэравальд. — Может быть, именно это и случилось с ним и Дарнаэлом Первым…

— Нет же, нет! — лицо её исказилось маской раздражения — эльфийка будто бы не понимала, как можно оставаться до такой степени глупым. — Всё, что ты говоришь, абсолютная ерунда! Когда дочь наследует у матери шелковистые светлые волосы, они не пропадают у одной из них! Они есть у обеих. Так и тут. Магия Шэйрана и магия Дарнаэла — я чувствую, я знаю! — могут сосуществовать одновременно. Но магию Дарнаэла кто-то забрал — и этот зов преследует меня.

— Вдруг это тоже какой-то наследник дара? — предположил Са.

Ему хотелось бы отвернуться от Нэмиары. Не следовало так пожирать её взглядом, всматриваться в каждую чёрточку лица, пытаться будто бы вытащить из неё ещё что-то, какие-то странные, непонятные сейчас для него мгновения. Она была настолько идеальной — в его глазах, — что и трава меркла, и небеса казались тусклыми.

— Грета хочет идти на зов, — её взгляд казался мутным, потерянным. — А я знаю, что это не наш бог, что это не наследие. Магия имеет свой привкус — и тут он такой же, но будто бы ещё и запятнанный. Словно кто-то испортил его! Это воровство, следы кражи. Такой вкус был у магии границы, когда она начала застаиваться. Ты никогда не поймёшь, ведь ты полуэльф…

Тэравальду так хотелось коснуться её руки, осторожно утереть единственную слезу, диамантом засверкавшую на щеке! Но от эльфов ему достался только дикий романтизм в воспевании женщины и умение влюбляться — на всю жизнь и множество раз.

— Не смотри на меня так, — разумеется, она заметила этот взгляд — только осталась всё такой же равнодушной, как и прежде. — Я надеюсь, что ты не сделаешь опять такую же глупость, как ранее с принцем. Тогда у тебя ещё было оправдание — никто ведь не знал, что Мастер может так сильно ошибаться. Но теперь у нас нет права на подобные просчёты, ведь ты понимаешь?

Он устало кивнул, будто бы устал что-либо отрицать, и всё ещё пристально смотрел на девушку, словно ждал от неё каких-нибудь ещё слов.

Но Нэмиара вновь замерла, будто бы та берёза, которой она провела столько времени. Взгляд её, теперь потерянный, отдалённый какой-то, и вовсе помутился — и Тэравальд был готов поклясться, что она его не слышит.

Он протянул руку и перехватил её за запястье, но эльфийка только дёрнулась.

…Столько лет Мастер ставил ему Нэмиару в пример, столько лет говорил, что она — истинный пример для подражания, что как только она и вправду оказалась такой, как думал Тэравальд, он не смог сдержать своё пылкое человеческое сердце, зараженное эльфийским идеализмом.

— Это не потому, что ты полукровка, — она вывернулась из его рук и вновь воззрилась на море, разбивавшееся о скалы. — Это потому, что ты трус.

* * *

Солнце всегда очень рано вставало над островом. Будто бы зная, как сильно его ждут эльфы, оно выбиралось из своего укрытия из туч и гор, поднималось высоко-высоко и замирало на несколько часов, ослепляя любого человека — но не эльфа.

Дарнаэл вдохнул родной — давно уже забытый, впрочем, — воздух и усмехнулся. Наверное, все эльфы, как бы мало их не осталось, любили свой родной дом, рвались к его берегам и стремились вновь ощутить касание морского бриза к своей коже. Но он — даже не Эрри и не Тэл, он один, — ненавидел это место, пожалуй, больше всего на свете.

Ему нравилось искреннее солнце Дарны, яркое и весёлое, освещающее тёплое, ласковое, иногда штормившее, но никогда не обманывавшее море. Ему нравилась мостовая Лэвье, он любил густые леса вокруг элвьентской столицы.

И люди ему тоже были по душе. Они казались открытее, проще; за короткие сорок, семьдесят, сто лет многого не успеешь, но они спешили, постоянно спешили. И только некоторые — те, в ком ещё слишком много осталось от того прошлого, от душ, вырвавшихся на свободу, — умудрялись находить свой покой. Дарнаэл любил слушать бойкую, мчащуюся вперёд дарнийскую музыку, часто останавливался, только-только заслышав грубое, хриплое пение военных — искреннее, с каплями тоски по дому и жажды победы.

Эта эльфийская идеальность его раздражала. Ни одно солнце не кажется красивым, когда тучи не пытаются его скрыть; ни один дождь не приносит облегчения, если он каждый раз одинаковый, такой прямой и тёплый — только чтобы земля могла напитаться влагой. В эльфийском государстве не было и капли честности — тут всё вылизанное, правильное, прекрасное. Если шторм — то без единой капельки солнца на небесах, если радуга — так уж без туч и без дождя, даже если это физически невозможно. Во всём этом не было ни капли искренности — даже привычное любование природой вызывало безмерное раздражение. И все эти острые уши, тонкие черты лиц — они казались Дарнаэлу до горького одинаковыми. Эльфам не хватало уродства — ни того, что будет вызывать отторжение, ни того, что заставит замечать красоту. Впрочем, что ж, он ошибался в этом — у них было много отвратительного и непривлекательного, просто древняя раса умудрилась отобрать это у своей внешности и полным букетом посеять в душах. Браво — лучшего шага от эльфов ждать и не следовало! Пусть лучше на клумбах растут сорняки, а под прекрасным храмом льются потоки холодного, осеннего дождя, чем на идеальных лужайках прогуливаются скрытые предатели — вот только почему-то во многом они, такие чудесные и высокоморальные, были со своим божеством несогласны.

И, признаться, он был рад, что эльфы существовали и до него. Рад, что во всех потоках своих воскрешений он рождался человеком, а не возвращался к своему истинному подобию. Потому что сейчас для Дарнаэла не было ничего противнее, чем вернуться в эльфийскую шкуру.

Он подошёл к краю ущелья — когда-то тут тоже плескалось море, но чары сделали своё дело — и вознесли ещё одну тонкую полосу земли. Сюда прыгали самоубийцы — не эльфийские, разумеется, обыкновенные, если их пускали на Ньевидд, сюда сбрасывали кости умерших недостойных эльфов; достойных, напротив, торжественно обращали пеплом над морем.

Что-то подсказывало Дарнаэлу, что недостойных эта лживая земля вот уж сколько лет не видела.

— Ущелье — замечательное место, чтобы прыгнуть, — послышался за спиной холодный раздражённый голос. — Вот уж не думал, что на рассвете встречу тут своего замечательного предка.

Дарнаэл обернулся, только сейчас заметив, что подошёл уже к самому-самому краю. Ему-то ничего бы не случилось, наверное, бессмертный так просто не погибнет, но одно только присутствие Шэйрана на скале, откуда так часто прыгают всевозможные самоубийцы, совершенно его не радовало.

— Я тут встретил свою любовь и тут умер, — проронил Дар. — В конце концов, имею право пройтись по местам былой славы. Меня куда больше смущает твоё присутствие тут.

— Ну, — хмыкнул Шэйран, — тут родилась моя магия. Судя по тому, как весь этот мир мечтает о скорой моей смерти, возможно, она отчаянно желает тут и умереть.

Он бросил холодный, злой взгляд на ущелье.

— Можно подойти и прыгнуть, — продолжил он. — И надеяться, что я умру быстрее, чем мои кости начнут собираться в кучу. Но, в конце концов, меня не затопили эти твои божественные кровавые рубины. Право слово, для опыта было бы куда полезнее хоть раз и вправду умереть. Да хоть от того меча.

Дарнаэл хмыкнул.

— Ущелье не позволит тебе исцелиться, — протянул он. — Это ведь придумали для убийства и одарённых эльфов тоже. Я просто перерожусь вскоре, но не хочется тратить уникальный шанс научить наследника своего замечательного дара.

— Я не хочу учиться.

— Что за глупость? — фыркнул Дарнаэл. — В тебе плещется такая магия! Ты просто обязан всему этому миру развивать её и становиться сильнее. И что ты сейчас мне заявляешь? Что не желаешь учиться?

— Моя мать ясно продемонстрировала мне, что толку от меня как от волшебника никогда не будет. А ещё, если судить по всему, что я видел, по тому, во что чары обратили Тэллавара, я как-то и не хочу.

— Тебе дарована небесами власть, — Дарнаэл сложил руки на груди. Дарована она была отнюдь не небесами, и он отлично об этом знал, но никогда и не думал, принимая решение насчёт наследования дара, что его драгоценнейший приемник будет так плохо относиться к своим же возможностям. — Воспользуйся ею. В конце концов, ты знаешь, что творится в твоей стране?

Рэй запрокинул голову, всматриваясь в небеса, словно спрашивая, зачем они вообще подарили ему эту силу. Он о ней не просил; в конце концов, с его родителями было бы куда спокойнее прожить безо всякого волшебства — просто не лезть на рожон и не желать устроиться на троне.

Дарнаэл Второй достаточно силён, чтобы править ещё лет сорок, а потом… а потом как уж сложится, Шэйран так далеко предпочитал не загадывать.

— Мне всё это не нужно. Единственное, чему ты можешь меня научить — как избавиться от дара и выжить. Вот и всё.

— Что за глупость! — возмутился Первый. — Что переменилось за одну короткую дорогу от моей гробницы до Ньевы, что ты уже ничего не хочешь?!

— О, — Рэй устроился на траве, свесил ноги в ущелье, будто бы собирался вот-вот оттолкнуться от поверхности и туда же свалится. — Ну, я, например, чуть не умер из-за того, что кто-то очень хотел получить мой дар. Ты ж бог! Лиши меня этих чар, лиши их Тэллавара, и пусть всё будет тихо и мирно!

— Я не могу.

Это прозвучало так серьёзно, что Шэйран аж повернулся к своему прадеду — или в каком колене бог приходился ему родственником?

— Не можешь? Ты ж создал этот мир! — фыркнул он. — Ты можешь всё!

— То во мне, — Дарнаэл скрестил руки на груди, — что создало этот мир, осталось там, наверху. В океане, в конце концов. Когда я возрождаюсь, я могу быть и всемогущим, но сейчас я просто лишённый чар, но не опыта эльф. И так повезло. Я редко обретаю свою истинную физическую форму, да ещё и со всей памятью, но, очевидно, пришло время. И пока ты — а больше этого сделать просто некому, — не вернёшь то, что украл Тэллавар, власти у меня не больше, чем в котах совести.

Шэйран только равнодушно передёрнул плечами и отвернулся вновь.

— А если я прыгну, — поинтересовался он абсолютно равнодушно, — то мои чары тебе перейдут? Так всё и исправишь.

Дарнаэл закрыл глаза. Ему тогда не следовало тянуть и ждать, пока уйдёт Тэллавар — переступая порог знакомого мира, он первые минут пять был и вправду очень силён. Он мог бы остановить чёртова мага, наверное, сам, а самое главное, не продемонстрировал бы Шэйрану того, что находится за гранью. Не дал бы опустить руки и вот так спокойно говорить о собственной смерти.

Разумеется, на фоне неестественно синего неба, сидя на такой же изумрудной траве, он думал, будто оживёт вновь. Будто бы смерть — это просто игрушка, с которой можно загадывать шарады и откровенно веселиться. Спокойно жить себе дальше так, как будет удобно, не тратя собственное время ни на что — особенно на определённую борьбу. Но не придётся в жизни всегда уходить, когда что-то не нравится. Он должен бороться. Хоть как-то. Должен проявить волю. А этого — ну ни капельки, будто бы на деле парень просто остался тут физически, а морально давно уже покинул родной мир. Бывает же!

Дарнаэл потянулся за шпагой, наскоро прицепленной к поясу сегодня на рассвете — без оружия, пусть человеческого и совершенно недосконального, бороться было бы куда труднее. В конце концов, он не должен забывать о том, что не все верят в него — не все спокойно отнесутся к тому, что запредельно далёкое божество оказалось тут, так близко, блуждает по Ньевидду и всеми командует. Да и не создавал он эльфов, сам выходец отсюда, так что, они равные — а равные друг другу не подчиняются.

Он мог хоть сто раз без магии воскреснуть, но от того бессильным и неспособным бороться не становился ни на мгновение.

Шпага выскользнула из ножен предельно легко, и Дарнаэл ещё раз скептически осмотрел Шэйрана, убеждаясь в том, что у того и вправду из оружия только собственная магия. Этого больше чем достаточно, конечно, но ведь юноша должен по-настоящему выбирать между жизнью и смертью. Показать, что его слова о самоубийстве — пустой — или нет, — звон.

— Ну что ж, — Дарнаэл взвесил оружие в руке, а после направил его на Рэя. — Если ты так уж и жаждешь смерти, то пожалуйста.

Рэй обернулся как-то лениво и неохотно и уставился на острие шпаги, будто бы не ожидал увидеть что-то подобное в собственной жизни.

Страха во взгляде Дарнаэл не заметил — принц поднялся как-то медленно и недовольно, вероятно, подобные методы на нём уже активно использовал отец.

Но, в отличие от своего тёзки, Первый отлично знал, каковы границы волшебства у Шэйрана.

— Ты серьёзно желаешь меня убить? — хмыкнул Рэй. — Ты ж сам сказал, что чары, скорее всего, к тебе не вернутся. Мог и не воскрешать тогда.

— Ну, они бы пропали, — пожал плечами Дар. — А что ж такую прекрасную силу на ветер выбрасывать.

Он сделал первый выпад без предупреждения, прерывая этим резким, рваным движением разговор, и Шэйран едва-едва успел отскочить в сторону. Шпага описала странную фигуру в воздухе — будто бы невидимая, непонятная петля, — а после рванулась к груди словно сама собой.

Рэй инстинктивно вскинул руки — чары вспыхнули на кончиках пальцев, укладываясь в ровную волшебную стену, но Дарнаэл лишь хмыкнул и покачал головой, перерезая слабую защиту совершенно лишённым магии оружием.

Чары могут быть сколько угодно сильны, но если не пользоваться ими так, как следует, то и толку будет поразительно мало.

Дарнаэл больше не тратил время на пустые разговоры. Лезвие мелькнуло серебристой тенью — идеально круглое яркое солнце светило с небес, очевидно, достаточно сильно, чтобы обычный человек видел плохо, а глаза слезились, — и вновь устремилось к горлу.

Чары на сей раз отреагировали куда быстрее, чем прежде. Шэйрану не пришлось уже размахивать руками и кричать эти презренные заклинания, чтобы магия, защищая его жизнь, встретила шпагу будто бы сплошной щит.

Срикошетило — соскользнув, острие резануло по плечу, располосовав рубашку и оставив тонкую царапину на правом предплечье.

Шэйран отступил — отскочил даже скорее в сторону, и на пальцах наконец-то вспыхнул короткий огонёк неосознанного пламени, призванного выполнять вполне логичные цели — защищать своего владельца.

Следующий удар оказался для него неожиданным — интуитивная защита уже не сработала, и Дарнаэл не потрудился остановить шпагу — рана на груди была неглубокой, но кровоточила довольно сильно.

Шэйран лишь опустил на мгновение взгляд, будто бы проверяя, действительно ли он ещё жив — а после Дар ощутил, как сильно чем-то неведомым обожгло пальцы.

Шпага лужицей стекла к его ногам.

Рэй тяжело дышал — последнее заклинание он, разумеется, не знал, и магия вновь сработала хаотично, забирая сил больше, чем следовало.

Дарнаэлу хотелось сказать, что, будь Шэйран всего лишь обыкновенным волшебником низшего уровня, то он сейчас бы просто рухнул без сил — не все высшие решались влиять непосредственно на материю, а оплавить металл изнутри куда труднее, чем сделать это с помощью внешнего огня, — но не успел. За спиной раздалось вполне знакомое короткое покашливание — эльфийка, только у них это удаётся до такой степени элегантно.

— Почему я не удивлена? — протянула незнакомка. — Ведь вы, мужчины, только лишь бы броситься в бой. Неужели непонятно, что силу надо развивать постепенно, а не этими резкими безумными рывками? Но кому я рассказываю, впрочем, только испортили хорошую шпагу…

Её мягкий, звенящий смех уже почти не оставил никаких сомнений, но Дар всё никак не мог вынудить себя обернуться.

— Сэя? — Шэйран непроизвольно зажал рану ладонью. — Что ты тут делаешь? И почему…

— Почему у неё острые уши? — Дарнаэл даже не посмотрел на женщину. — Потому что это не Сэя. И, Рэй, не позорься, заживляй свою рану, не хватало ещё только слечь от потери крови.