Лиара выглядела поражённой и испуганной — она не ждала таких новостей, как и многого другого из того, что случилось с ними за последние дни. Дару хотелось рассмеяться ей в лицо — можно подумать, он не повторял раз за разом, что с добровольной миссии Кальтэна не получится ничего хорошего. Он не способен теперь ни на адекватность, ни на добрые бескорыстные поступки, а желание отомстить, пылающее в глазах, могло казаться незаметным только для одного человека в этой жизни.

Для Лиары.

— Они прислали извещение с границы, — промолвила она, впрочем, стараясь держаться уверенно и прямо. — Мои информаторы…

— Твои шпионы, Лиара, — резко оборвал её Дарнаэл. — Научись называть вещи своими именами и прекрати без конца мне лгать, дорогая, это никогда не приводило к добру. Одни только отвратительные последствия, от которых мы всё не можем избавиться — и благодаря чьему упрямству, скажи мне на милость?

— Какая разница, как я назову людей, которые принесли мне известие о том, что на моей границе стоит половина армии Элвьенты?

Он только горько усмехнулся. Это, так или иначе, было бесполезно. Его одного стали бы слушать там, конечно, но скорее уж прирезали бы по дороге. Кальтэна тоже послушали, и он, вероятно, сто раз повторил своей армии, что там бегает живая тень, похожая на их короля, и эту тень следует убрать с дороги первым делом.

— Действительно, это совершенно не важно, Лиара. Важно только то, что мы с тобой вдвоём в этом всём виноваты, — он подошёл ближе к ней и запечатлел короткий поцелуй на губах — будто бы издеваясь, обнял покрепче, и ладонь скользнула по атласной ткани её светлого платья. — И уже ничего не исправить, моя дорогая. Боюсь, у тебя не получится.

Она зажмурилась, отрицая столь очевидные мысли, словно он мог только лгать — ни слова правды, ни единой капельки честности. Ведь это её Дарнаэл, разве нет? Сколько хитростей они уже пережили вместе?

— Ну что, Ваше Величество? Я предупреждал. Там, на твоей границе, стоит моя всесильная, сметающая страны на своём пути армия. Границы больше нет, только её обезумевший источник, и я уверен, что там дело отнюдь не в волшебстве твоей чокнутой ведьмы. И теперь я ничего не смогу с этим сделать.

— Ты уверен, что не стоит попробовать? Ты обещал мне выиграть эту войну, — она оттолкнула его от себя, упёрлась ладонями в грудь, а рыжие волосы причудливым узором спадали на плечи. — Ты обещал, что…

— Я не хотел её и начинать, Лиара. А теперь придётся, — подытожил Дар. — Конечно, мы выиграем. Если ты выпустишь меня из трёх комнат, по которым я блуждаю, будто идиот, и позволишь наконец-то узреть твои боевые отряды. Мне не нужно много людей, но надо ведь хоть какая-то защита, прежде чем я выеду к ним?

— Ты предлагаешь мне дать тебе пушечное мясо?

— Я сам — пушечное мясо, — ухмыльнулся Дарнаэл. — Но дай хотя бы армии успеть защитить меня, прежде чем до меня доберутся мои же войска. Твои мародёры тут будут так не кстати.

Она кивнула.

— Делай что хочешь, — Лиара устало опустилась в кресло и отмахнулась от него. — Я уже ничему в этой жизни не верю. Мне кажется, что ничего уже нельзя исправить.

— И не я, поверь, в этом виноват, — рассмеялся Дарнаэл. — Встретимся ещё, если боги позволят нам это сделать. Можешь помолиться не только Эрри для исключения в эти дни.

* * *

Лиара часто любила повторять, что её армия находится не в идеальном состоянии. Дарнаэл знал об этом — если б он решился пойти войной на неё, то, наверное, победил бы, главное обставить всё так, чтобы маги Эрроки не смогли слишком часто вмешиваться в течение битвы и не добавляли лишних, опасных препятствий. Тем не менее, он не думал, что войска у неё нет вообще — только стая болтунов и пугливых мужчин, что прятались за стены своих домов и юбки жён, как только появлялась малейшая угроза вторжения. Они не могли, разумеется, устроить революцию — потому что для этого нужно иметь хоть какие-то моральные силы. Хотя бы их подобие.

Конечно, у них ещё было время до того, как армия Элвьенты сгруппируется под границами и придумает, как именно следует нападать. Там нет ни гениального, ни разумного полководца.

У Эрроки он есть.

Только с такими солдатами ничего не поделать.

…До границы оставалось всего несколько десятков километров — запросто можно было доехать на лошади за пару часов, — но Дарнаэл как-то не рвался к родным войскам. Он лишь внимательно смотрел на ту стайку, которую местное начальство именовало «элитным отрядом» и предположило, что именно он поможет Его Величеству выступить к своим воскам.

Командир смотрел на Дара, аки на божество. Судя по всему, не по причине схожести короля с божеством, основавшем его династию, а потому, что Тьеррон мог хоть как-то справиться с их ненормальной королевой. И почему-то Дару упрямо казалось, что этот мужчина вообще с радостью оказался бы под колпаком у Элвьенты, позволил бы проиграть своей стране войну, да и позабыл о чести, праведности и о том, как следует жить на свете. Почему б и нет, если там у него будет хоть что-то, кроме призрачного подобие власти, что тут отказывается дать королева Лиара?

— А на деле — сколько войск всего? Меня сейчас интересует не… элитный отряд, — король запнулся и недовольно покосился на стайку юношей и мужчин, что окружили его, — а нормальной, боеспособной армии.

— На деле, многие отряды распределились по границе, — вздохнул командир, но голос его прозвучал как-то неуверенно. — Не скажу, что они способны остановить навалу. Обычно Её Величество просто посылает ведьм, и все сдаются и идут на мирные переговоры.

— А за ведьмами шагает многотысячная иллюзия, верно? — когда собеседник кивнул, Дарнаэл не сдержал раздражённого вздоха. — Разве в вашем королевстве вообще нет мужчин?

— Ну ведь это отряд нашей деревни. Вы могли отыскать в столице что-то более пристойное, и в городах тоже.

Тьеррон убедил себя воззриться на стены домов, такие серые-серые, вероятно, от недавнего дождя.

— А что у вас с ведьмами? — в пятый раз уже, пожалуй, уточнил он, но командир лишь развёл руками. Все талантливые девушки из их деревушки давно уже отправились покорять Кррэа или хотя бы Вархву, а тут осталась только старая бабка-шептуха да их местная староста, но она уже доживала свои последние года. В восемьдесят шесть не воюют и не лезут вперёд, атаковать весь мир. Просто спокойно спят в своём любимом домашнем кресле, и только.

Больше ничего.

Дар только устало кивнул, будто бы соглашаясь с одной чёткой и крайне издевательской мыслью, что нынче крутилась у него в голове — со всеми этими сумасшедшими людьми добра точно не будет. Ему уже хотелось уехать обратно, домой, в свою родную Элвьенту, взять в руки бразды правления адекватным войском и не видеть никого из этих шутов, но вряд ли у него такая возможность будет.

Один из мужиков — тот, на которого возлагались прежде большие надежды, уронил свой меч, только-только попробовав его поднять, и Дар лишь горестно вздохнул.

— Из нормальных военных тут лишь вы, — отметил он, глядя на командира.

Тот потупил взгляд, и Дарнаэл подумал, что не следует делать поспешных выводов. Может быть, нормальных военных тут не было и вовсе, одни только шуты и болваны. Нельзя оторвать человека от поля и выставить его против вышколенной армии, пережившей уже далеко не одну войну, имеющей огромный численный перевес… Конечно, будь у него горы — удачное расположение, хоть какое-то оружие и время на подготовку, а главное, возможность нападать и подчистить хотя бы фланги вражеской армии…

Но там, по ту сторону растворившейся в воздухе границы, стояли его воины. Воины, что пришли мстить за своего короля. И собирать против них отряды, выпускать ведьм и волшебников — само по себе глупость. Он ведь должен жалеть своих людей и желать им победы.

Но во главе всего этого кошмара Кальтэн. Уверенный в том, что так он отомстит за Тэзру, мужчина не отступится до самого конца — Дар помнил своего друга и его отчаянное упрямство, и жалел, что эти воспоминания рухнут так скоро. Он ведь не сможет сохранить его нетронутый, чистый образ надолго. Рано или поздно всё равно поддастся мысли, что Кальтэн просто влюблённый в свою ненаглядную, распрекрасную ведьму безумно — потому что теперь она единственная, кто способен отыскать место в его сердце и разуме. От Фэза осталась только эта одержимость да физическая оболочка. И отчаянное умение вести за собой армию туда, куда она добровольно прежде и ногой бы не ступила.

— Знаете, пожалуй, я поеду один, — вздохнул Дарнаэл.

— Из столицы вам ведь выдали какую-то защиту, — отметил его собеседник.

Только сейчас Дар отметил, что мужчине, наверное, столько же, как и ему — только эти отвратительные условия вынудили его поседеть слишком рано, сгорбиться, съёживаться каждый раз, когда очередная ведьма-повелительница проезжает мимо. Сколько лет должно пройти, чтобы выбить из этих людей рабский дух!

Он всматривался в тусклые зелёные глаза и словно пытался представить себя в таком положении. Безвольным, бессильным, не имеющим шанса проронить несколько слов без воли своей жены. Жены ли? Рабовладелицы скорее, с новыми законами Лиары.

Конечно, тут не все ещё поломались. Двадцати лет слишком мало. Деревушка и без того была матриархальной, а женщины тут немного увлеклись собственным правлением, вот и не вышло ничего доброго. У всего должна быть мера.

Но, вопреки их слабости, вопреки ничтожности этих людей, Дар не мог повести их на верную смерть. Пусть уж умереть самому — но бороться до последнего, — чем потащить в бой тех, кто никогда не был для него предназначен.

Мужчина лишь коротко покачал головой, когда на него вновь, с отчаянной надеждой, воззрились.

— Будьте уверены, армия до вашей деревушки не дойдёт, — он ободряюще улыбнулся. — И я всё же пойду сам. Мой конь уже отдохнул, наверное. Пора в путь.

* * *

Они никогда прежде не стояли такой огромной, тесной толпой. Никогда не сбивались в таком количестве к границам; никогда не испытывали такого страха перед войной. Всё это — сама только атмосфера, — была для них чужой. Король — тоже. У них не было того надёжного, понятного, разумного человека, который, помимо дикого Кальтэна, одержимого местью, казалось, за короля, смог бы направить их движение.

Прежде король вёл их вперёд. Новый король предпочитал оставаться в столице, а воины с разбитыми сердцами сами думали, как располагаться, как обустраивать лагерь и когда нападать. И, да видит Первый, никто из них не хотел делать этого на самом деле. Старинная детская игра обратилась для них в жуткую реальность, и отступать теперь было попросту некуда.

— Выступаем сегодня на рассвете, — послышался шепоток. Но солдаты были готовы подчиниться даже ветру; среди них не осталось тех, кто был бы так уж против войны или не готов поддаваться. Сюда пришла более слабая, но более податливая половина элвьентской армии. Половина, которая забыла о том, как дышать, когда им сообщили о смерти короля.

Половина, что должна бы пылать жаждой мести.

Их лагерь больше походил на какой-то огромный муравейник. Вокруг — только одна сплошная зелёная трава, поле и поле — тут они ещё никогда не воевали. Извечно элвьентские земли, с которых начнётся великое объединение континента, чем не замечательная цель, которую должен преследовать каждый король?

Холод и боль — что могло быть хуже?

Кальтэн восседал на лошади впереди войска. Все они — пешие бойцы, слишком мало конной кавалерии, но предводитель должен выделяться хоть как-то. Он и его, очевидно, сын — слишком похожи, такие разбитые и руководимые отнюдь не здравым смыслом.

Тем не менее, солдаты стояли и смотрели на холм — холм, по которому проходила граница. Холм, на котором они собирались увидеть вражескую армию, понять, с кем придётся схлестнуться через несколько минут. Может, часов — если повезёт. От чьей руки погибнут несчастные, кого счастливчики сумеют уничтожить сами. Война — это лишь лотерея, когда воюешь против ведьм.

Зашевелилась под ногами трава. Казалось, она вдруг рванула к небесам, росла так быстро, что это можно было заметить. Чары — воздух наполнился ими.

Они все подняли голову, в немом ожидании замерли, надеясь на то, что армия, чужая и злая, вот-вот покажется там, на возвышении. Но вместо огромного войска, ведомого колдуньями в развевающихся на ветру белых платьях они увидели только силуэт одного человека — он шагал к ним уверенно и ровно, с прямой спиной, и, наверное, гордо смотрел вперёд — трудно было понять на таком расстоянии.

Армия насторожилась — мужчина. Гонец? Посланное королевой пушечное мясо? Может быть, просто фикция?

Он двигался к той точке, где внезапно отвесной скалой обрывался холм. Всего одно неприступное с их стороны возвышение на фоне покатых спусков и подъёмов.

Восходящее солнце коснулось светлыми утренними лучами его лица, открывая незнакомца всему миру — и на его губах засверкала улыбка.

Травы под его ногами взвились, и сильный ветер рванулся вперёд, словно пытаясь столкнуть мужчину с его скалы. Но он стоял — неимоверно прямой, так близко к ним, что можно было услышать то, что он скажет. И им уже не надо было спрашивать, кто он и зачем пришёл.

— Ну что же, воины, — голос короля звучал громогласно, во много раз усиленный чужой или, может быть, его магией. — Готовы ли вы сразиться со мной? Нападайте. Моя непобедимая армия стоит за моей спиной или передо мною?

Но они отлично знали, что там, за холмами, нет ни единого воина.

И всё же, понимали, что в этой битве заведомо проиграли.

Кальтэн издал едва слышный, раздражённый рык.

* * *

Их король — или призрак их короля, дух, сотворённый отвратительными ведьмами Эрроки, — не сдвинулся с места. Не проронил больше ни единого слова. Он всё так же стоял — гордо и ровно, — и ждал, пока его армия примет окончательное решение. Пока сможет выстрелить в него, разрывая то хрупкое подобие мира, или встанет на колени, признавая, что ошибалась.

Войско тоже молчало. Короткий, тихий шепоток — ненастоящий, — не смог пробиться до дальних рядов; они напирали на первые палатки, сметали на своём пути всё в немом, но упрямом продвижении вперёд, не позволяли никому остановить себя, убеждённые в том, что там, рядом с Его Величеством им и место. Кальтэн Фэз вряд ли действительно имел в своих руках столько власти.

— Это призрак, — убеждённо бормотал он себе под нос, широкими шагами пересекая пространство между двумя соседними кострами. — Это призрак…

Тем не менее, Кальтэн так и не произнёс эту фразу во всеуслышанье. Он знал — не поверят. Элвьенте всегда хватало одного только королевского взгляда, чтобы навсегда поклясться этому человеку в верности. Дарнаэла трудно спутать с кем-либо другим. И ни одна, даже самая точная иллюзия, даже в исполнении человека, который знал его всю свою жизнь, не могла бы точно скопировать Его Величество.

То, как он смотрел на своих людей, то, как обращался к ним.

И даже если когда-то у кого-то хватило бы сил на то, чтобы сотворить столь точную копию — они не могли подделать его магию. Конечно, воины Элвьенты — не волшебники, они не чувствуют того специфического привкуса колдовства, не могут отличить от его от других чар. Но так, как Дарнаэл Второй, колдует разве что его сын — и Мэллор далеко в лесах на стыке двух королевств.

Ни Мэллором, ни двадцатилетним парнем мужчина на холме не был.

— Вы уверены, господин… капитан дворцовой стражи? — ядовито переспросил один из бывалых ветеранов. — Вы уверены, что призрак? Сотворённый магией дух?

— Абсолютно, — покачал головой Фэз. К нему обращались с таким презрением редко, но сейчас — будто бы все чины, все, кто когда-либо знал Дарнаэла лично утратили собственную веру в праведность Кальтэна. Он сказал, что видел своими глазами смерть Тьеррона — но, может быть, их королю всё-таки удалось выжить? Удалось выиграть в этой бесконечной борьбе за жизнь с королевой Лиарой? А может, всё не так уж и страшно, как описывал им этот Рри с балкона?

— Я прошёл с ним четыре войны в одном отряде, — возразил мужчина. — Я помню его ещё совсем ребёнком, когда умер его отец. Да подери нас Первый, тридцать лет уже прошло с тех пор, как я увидел его впервые, даже ты, Кальтэн, знаешь нашего короля хуже. И ты думаешь, я способен принять какой-то жалкий дух за него?

Он повернулся. Дарнаэл, возможно, ничего и не слышал — он стоял далеко, всё так же равнодушно, ни на что не опираясь, но в позе что-то изменилось. Ирония, раздражение чувствовались даже тут, на таком расстоянии — Тьеррон скрестил руки на груди и, очевидно, усмехался.

Любое сомнение значило его победу.

И, конечно же, такого его знала большая часть армии. Весёлого, способного посмеяться над кем угодно — и в первую очередь над самим собой.

— Войско моё, эй! — окликнул он вновь — волшебство всё так же заставляло голос звучать звонко и быть услышанным в каждом уголке огромного элвьентского лагеря. — Если вы поднимете головы и посмотрите на небеса, то увидите там тучи. Я очень надеюсь, мне не придётся торчать тут до ночи под дождём, пока вы наконец-то определитесь, кому верите?

Где-то вдалеке послышался громкий гул отрядов. Совсем ещё мальчишки; одной королевской шутки для этих детей, ровесников Дарнаэлова сына, с головой хватало поверить в то, что это именно их правитель. Дар никогда не относился к своему народу с презрением — но, впрочем, всё это было таким…

Знакомым.

Кальтэн вздохнул.

— Это не может быть он.

Почему он так отрицает? Потому что Дар, его друг, никогда не убил бы его любимую Тэзру. Там, на возвышении, просто хорошая подделка — подделка королевы Лиары, всегда завидовавшей своей советнице.

Но стоит только армии поверить, что это и вправду Тьеррон, кем бы из них тот мужчина не оказался, они примут его сторону. И никакой войны с Эррокой не будет, и Кальтэн не сможет отомстить. Он чувствовал, как кровь билась в голове, как страшная боль будто бы насквозь прорезала его тело — нельзя отступать.

Тэзра умирала тогда, когда он обращался льдом. И все её суждения, все её мысли — всё это запуталось в разуме Кальтэна. Он перевирал их, перекручивал, пытался пояснить — он уже не знал, желает ли смерти своему извечному другу Дарнаэлу или, может быть, всего лишь проклятой королеве за его спиной. Как всегда, Лиара спряталась в нору, не принимая ни единого судьбоносного решения — сначала щитом стояла её советница, теперь мужчина, который никогда не дождётся от неё чего-то большего, чем любовь — хоть капли уважения.

Или, может быть, Фэз думал уже о себе?

Он сделал шаг вперёд, уверенный и бодрый, а потом двинулся к скале, больше ни с кем не разговаривая. Вся армия замерла — там, дальше, они даже не могли отличить своего короля — тот оставался просто силуэтом, точкой на фоне зелёных холмов. Они не видели ни знакомых черт лица, ни уверенного взгляда синих глаз, ни издевательской улыбки на губах. Не видели, как рука ложится на эфес шпаги — король не признавал тяжёлые, громоздкие, неудобные мечи — не замечали того, как трава колышется у него под ногами от с трудом сдерживаемого волшебства. Его чар — чар, которые будут признаны в любом уголке огромного королевства Элвьенты. Единственного вида магии, которым когда-либо пользовался Дарнаэл Тьеррон.

Первые ряды — там, где за линией костров ощетинились сначала оружием молодые и лениво коснулись своих мечей, луков, копий — и даже револьверов, заморских, привезённых из удачного похода королём, ещё не вошедших в привычку, — ветераны, — ждали перемирия. Перемирия с огромным войском, состоявшим из одного человека. Пушки развернули — теперь они могли попасть разве что в воздух, разорвать его треском заряда. Все они опустили руки — все они отбросили то, чем могли защищаться, старомодное, задержавшееся ещё из прошлых веков и войн при Дарнаэле Первом, и новое, введённое в их государстве только при молодом короле, одним махом преодолевшим военное отставание Элвьенты от заморских государств.

Он вытащил их однажды из болота, которое поглотило Эрроку. Он вернул былую мощь рухнувшего почти, расколовшегося на множество маленьких кусочков государства. Разумеется, они верили ему — все они должны были ему не одну жизнь.

Многие из ветеранов помнили молодого короля — ещё двадцатисемилетнего, когда он только на волне громкой, кровавой революции вернулся в родной дворец, когда позволил своей матери выжить — и занял трон. Сколько они выпили за одним столом? Сколько раз нападали на чужие войска, отхватывая по кусочкам то, что прежде принадлежало Элвьенте — Элвьенте ещё Первого, при котором воспылала их незыблемая граница?

Тогда, много лет назад, им хватило только одного. Им хватило одного внимательного взгляда — чтобы определить портретное сходство даже не с самим собой, ведь за восемь или девять лет многое меняется, и принц тоже перестал быть птенцом — а обратился в гордую птицу. Орёл, ворон, кто?

Они только вытягивали из своей памяти портреты Дарнаэла Первого — и видели, что человек с его силой, внутренней, пусть и не волшебной, им лгать не может. Что однажды он всё-таки вытащит их из того кошмара, в который загоняла Элвьенту его королева.

И теперь им всем не понадобилось много времени, чтобы вспомнить. И всего несколько секунд после — чтобы действительно поверить в то, кем он был. Смотреть в глаза с гордой уверенностью за своего короля, с честью. Армия Элвьенты не терпела слабости и предательства; всё это выметалось легко и быстро — на войнах. Сейчас, на зелёных холмах и посреди долины, там, где Элвьента и Эррока прежде были разделены огромными стенами границы, войско замерло, не в силах двинуться дальше, и было готово принять с вражеской державой мир, если так пожелает их король.

Все они знали — Кальтэн шёл туда, чтобы продемонстрировать верность своему королю. Чтобы склониться перед ним — короткого кивка вполне будет достаточно, — и пригласить к своему войску. Разумеется, чтобы наконец-то эта невидимая сила, всегда толкавшая их в бой, встала на их сторону — а после пусть уж король сам решает, куда им выдвигаться.

И только Антонио, пожалуй, понимал — по тому, как шёл его отец, как опустил голову, как он сжимал в руке револьвер, почти невидимый для ветеранов и молодых воинов, — что от верности Дарнаэлу Второму в Кальтэне осталось только само чувство.

У него больше не было короля. Не было лучшего друга. Не было человека, который столько лет был готов рискнуть собственной головой — венценосной, между прочим, головой — ради Фэза. У него перед глазами осталась одна только проклятая Тэзра.

Антонио всегда был верен своей матери. Но даже он не оставался столь поразительно слеп и глух к окружению. Он выполнял то, что она хотела, конечно, пытался соответствовать, но мысленно — только мысленно, — понимал, что на деле его мать никогда не была хорошим человеком. Он не дождался от неё ни единого доброго слова, не сумел ощутить ни капли любви.

И он понимал, что мстить за её смерть некому. Он бы сам — будь чуточку смелее, — выстрелил бы матери в спину, только чтобы всё закончилось. У них не было выбора — ни у парня, ни у его отца, — и Дарнаэл просто лишил их этого извечного камня на душе.

Но было слишком поздно об этом думать. Кальтэн наконец-то поднял руку с револьвером, прицелился — и было понятно, что он успеет выстрелить ещё до того, как кто-либо его обезоружит. До того, как Дарнаэл успеет отскочить — там просто некуда.

Узкая скала — это его смерть. Падение или выстрел — разве важно?

Он и не видел Кальтэна — всё ещё смотрел на свою армию, и зелень обвивала его ноги. Стоит ему только погибнуть — как волшебство вырвется на свободу, и море волшебной травы окутает армию, похоронит и Фэза, и всё войско.

Антонио знал — будь тут кто-либо из его однокурсников… Кальтэна можно было бы остановить. Либо точным, уверенным заклинанием, либо бесконтрольной магической вспышкой. А он не мог ничего. Он был слишком слабым, слишком пустым с точки зрения волшебства.

Но он столько лет провёл в Вархве, что должен быть способен хоть на какие-то чары, пусть слабые, едва заметные, неощутимые.

Магии в нём как не было, так и не будет — но вокруг плескалась чужая сила. Необузданная, необученная, без горы блокировок — Дарнаэлу Второму не нужны были заклинания для того, чтобы колдовать.

А Антонио для этого не пригодилось само волшебство.

Он ухватил нить чужих сил только на секунду. Рванул на себя — только тогда Дарнаэл наконец-то посмотрел на Кальтэна.

Он вот-вот нажмёт на курок.

Дарнаэл ничего не говорил. Очевидно, понимал, что всё бесполезно. Его синие глаза — Антонио не знал, как мог видеть это с такого расстояния, но, может быть, чужие чары помогали, — сейчас смотрели на Фэза почти осуждающе. Так глядят на больного человека, которого уже никогда не получится вылечить. На одержимого.

Карра всё ещё сомневался. Всё ещё верил, что это можно исправить. Но хлёсткая, могучая сила не терпела спокойствия — он видел уверенность. Он знал, что Дарнаэл не сможет зачаровать Кальтэна лишь потому, что уже однажды вдохнул в него своё волшебство.

И то, что сейчас заставляло сердце мужчины биться — это лишь чужая сила.

Антонио рванул за эту тонкую нить — как только мог. Едва заметное свечение окутало руки, грудь бывшего капитана стражи — и он рухнул на колени к ногам своего короля, поднял на него свой взгляд и что-то едва-едва слышно пробормотал. Вокруг него бесконечными вихрями вились тяжёлые, смутные клубы волшебства, которое он никогда себе подчинить не сможет.

Парень сам не понял, когда бросился к отцу, к человеку незнакомому, чужому, но в тот же момент как-то отдалённо близкому. Он был на него похож куда больше, чем на гордую, преисполненную жажды власти мать. Простой исполнитель. Тот, кому нужны приказы со стороны. Тот, кто выбрал однажды в своей жизни не ту дорогу.

Он не помнил, когда добежал до Кальтэна и когда опустился перед ним на колени. Только теперь он уже смотрел в его глаза — не видел там ни капли чужого волшебства, ни капли одержимости или безумия. Капитан Фэз вновь был самим собой.

И, может быть, в последний миг своей жизни почувствовал счастье.

— Я рад, — едва слышно прошептал он, — что мой сын вырос достойным человеком. Я рад, что он умеет жертвовать собой, — Кальтэн протянул руку — но пальцы так и не дотянулись до чела Антонио. — Живи… счастливо. Без рабства. Просто… живи.

Антонио молчал. В надвигающемся гуле, в бесконечном рёве толпы он не слышал ни единого слова, только чувствовал, как одна-единственная слеза катилась по щеке.

Мужчины не плачут?

В Эрроке, впрочем, наоборот.

На его руках умирал отец, и он уже ничем не мог ему помочь. Вся эта аллюзия силы растворилась в пустоте — он больше не мог дотянуться к чужой нитке магии. У него самого — только жалкие капли, а вокруг бесконечная, глухая тишина.

Когда Кальтэн испустил последний вздох, и Антонио дрожащей рукой закрыл его глаза, за спиной взорвался многотысячный крик.

Армия Элвьенты приветствовала своего короля.