Рэй осторожно потянул острую спицу на себя — на его ладони было уже три укола, но парень не обращал на это никакого внимания. Больше никто вытащить проклятое оружие всё равно не мог — и не потому, что Шэйран оказался единственным опытным человеком в медицине, а потому, что параллельно вливать в Мон магию больше было некому.

Она казалась мёртвой — такая бесконечно бледная, бессознательная, призрак — да и только. И за последние часы так и не пришла в себя.

К счастью, спица не пробила её насквозь и прошла, как сообщил Дарнаэл, в нескольких миллиметрах от сердца — Рри промахнулся.

— И что делать дальше? — принц поднял взгляд на предка, словно надеясь на то, что ответ всё же существует. — Я могу её как-то исцелить?

— Тут не поможет вспышка силы.

Шэйран вновь посмотрел на неё. Дышала Лэгаррэ слишком тяжело, редко, будто бы последние силы уходили на то, чтобы заставить её лёгкие работать.

— Она так долго не продержится, — покачал головой он. — Это заметно. Может быть, я могу хоть как-нибудь ей помочь? Хоть чем-то…

— Спица пробила лёгкое. Судя по тому, что она ещё держится, девчонка магически сильна и цепляется за жизнь, но надеяться на это слишком долго я бы не стал, — Дар вздохнул. — Я бы мог её исцелить, будь у меня силы, но, увы — они все у тебя и у Тэллавара.

Рэй зажмурился. Выход должен быть, должен — почему только он не слушал нормально целительницу, что читала им лекции по выходным? Почему прогуливал занятия?

— Может быть, ты, Мизель, можешь что-то сделать?

Она только коротко покачала головой.

— Ты же знаешь, что из всей нашей группы старательной ученицей была именно Моника, а не я. Разумеется, я не помню, как исцелять пробитое лёгкое и людей вытаскивать с того света.

Она, впрочем, и не хотела помогать. Шэйрану не надо было слишком уж хорошо разбираться в людях, чтобы понять это, ненависть была написана у Кредэуа прямо на бледном высоком лбу, который она нынче так старательно прикрывала светлыми волнами волос.

Но это не было важно сейчас. Единственное, что имело смысл — это вдохнуть в Монику жизнь, а Рэй понятия не имел, что делать.

— Попытайся просто послать ей силы на исцеление. Если повезёт, организм сам найдёт, что именно надо исправлять. Только не слишком много, иначе сам рухнешь, — наконец-то посоветовал Дарнаэл.

— Рухну?

— Вытаскивать человека из состояния мертвеца — не под силу даже такому, как ты. И, к тому же, обыкновенная магия находится у тебя в адекватных пределах резерва.

— А какая же безгранична?

Дарнаэл только коротко взглянул на Мизель.

— Милая, — вздохнул он, — ты не желаешь пойти пообщаться со своей богиней и оставить Рэя наедине с его драгоценной сестричкой?

— Мон нельзя оставлять, — воспротивилась та, скрестив руки на груди. На деле, как был уверен Шэйран, ей на сокурсницу было абсолютно наплевать — но какие-то тайные, неведомые пока что им цели заставляли Кредэуа оставаться здесь.

— Я никуда не уйду, — проронил принц. — А ты отдохни. В конце концов, у всех нас была довольно долгая и неприятная дорога, которая закончилась столь плачевно. Я уверен в том, что Рри испугал тебя — и сильно.

Она послушно кивнула — внезапно подчинилась так просто, словно никогда не жила в Эрроке и не знала о матриархате. Но Шэйран лишь от злости сжал зубы — подобное поведение могло свидетельствовать лишь о том, что у Мизель уже было что-то на уме, просто она не шибко спешила открывать свои карты и играть не по правилам.

Впрочем, ведьма стояла ещё минуты три, прежде чем наконец-то устало вздохнула и выскользнула из комнаты во дворце. Не уточнила ни где ей ночевать, ни что они должны делать дальше, и вела себя, будто хозяйка — у Шэйрана это прежде вызвало бы лёгкую улыбку.

Но только не сейчас.

Он старался смотреть на всё, что угодно, только не на Монику — на серые стены комнатушки, в окно, за которым уже постепенно расходились люди… Просто — куда угодно.

— Открой окно, — попросил он Эрлу, остановившуюся там. — Тут и так нечем дышать, а Мон уже вряд ли можно навредить больше, чем есть сейчас.

В его голосе звучало лёгкое раздражение и что-то, что заставляло принцессу чувствовать себя виноватой. Она столько времени не видела своего брата — а теперь оказалась в его глазах едва ли не причиной смерти возлюбленной.

— Может…

— Открой окно, — не дождавшись возражений со стороны Дарнаэла Первого, повторил Рэй. — И поскорее. Мы не могли найти комнату побольше?

Не могли. Эта оказалась самой близкой, маленькое служебное помещение, временно пустовавшее — с кроватью для какого-то слуги, но чистой, с белыми простынями.

Монику тогда уложили на подушки, будто бы умирающую — она потеряла сознание практически мгновенно и доселе не приходила в себя.

Но держалась. Пусть прошло всего три часа — но, по крайней мере, удалось остановить кровотечение, и Шэйран всё ещё верил в то, что сможет её исцелить.

— Дальше справляйтесь сами, — покачал головой Дарнаэл. — Я вряд ли смогу направить твою силу в нужное русло, Рэй, если ты не сделаешь этого сам.

— Хорошо, — кивнул парень, понимая, что и вправду с его могуществом — бессмысленным и глупым сейчас, — ему никто, кроме себя самого, управиться не поможет.

Он пытался отыскать хоть какую-то каплю уверенной, могучей магии в своей душе, но находил лишь сплошные растерзанные ураганами осколки. Волшебство, к которому он почти привык, спало — оно свернулось клубком где-то далеко в подсознании и отказывалось выходить на свободу.

— Эрла, — он посмотрел на сестру, стоило только двери за Даром захлопнуться. — Зачем ты сделала это? Зачем вызвала его на дуэль?

— Ведь вы не могли просто убить его.

Она так и не сняла своё красивое алое платье, но теперь ткань казалась помятой — и на ней были пятна крови, впрочем, незаметные — не так, как на светлом.

Мон.

Кровь — её, несчастной ведьмы, которая не имела ни малейшего отношения к безумной игре короля Дарнаэла, королевы Лиары и двух сумасшедших — Тэллавара и Рри.

— Мы могли, Эрла, — сухо ответил Шэйран. — А ты сделала глупость, когда вообще потянулась к этой перчатке на своей руке!

— Я способна его убить.

— И с чего ты это взяла, дорогая?! — его голос почти сорвался на крик — но одного взгляда на Монику хватило того, чтобы парень вынудил себя говорить тише. Тем не менее, ненависть полыхала в нём, прорываясь сквозь пелену спокойных и привычных фраз. — Ты хоть понимаешь, что такое дуэль? Ты воевала с кем-то? Ты разве умеешь держать меч или шпагу в руках?

Она ничего не ответила, но гордо вскинула голову. В глазах будто бы пылало напоминание о пророчестве — но Рэю о нём говорить нет смысла.

Он всё равно ничего не знает.

— Это мой долг. Мой, — покачала головой Эрла. — А тебе следует разбираться с твоими врагами. Неужели мне и вправду следует напоминать о том, кто на самом деле старательно пытается уничтожить всю нашу семью, Рэй?

Он сжал зубы.

— Смени платье, ты его уже окончательно испортила, — грубо отозвался он. — И ты не отправишься ни на какую дуэль, а останешься тут и попытаешься быть хоть немного полезной, Эрла.

Она, казалось, была готова заплакать — но Шэйран оставался раздражённым и злым. Он будто бы пытался как-то помочь той, кого любил — пусть она никогда и не ответила бы взаимностью — а Эрла лишь мешала. Она всегда, каждый раз ему мешала.

И своим родителям, впрочем, тоже, как и остальным представителям мира сего. Прежде она не чувствовала себя настолько лишней, конечно, но сегодняшний день многое поставил на своё место.

— Я всё равно буду воевать, — упрямо проронила Эрла. — Я всё равно пойду к нему на дуэль и уничтожу его. Иначе и быть не может.

— Ты просто девчонка. Что бы там ни говорили в Эрроке, ты слаба и не способна сражаться с врагами сейчас.

— А ты — жесток, будто…

— Будто наша мама, правда? — его синие глаза вспыхнули злобой. — Смени платье, повторюсь, на что-то более чистое и практичное. И не мешай мне больше, будь добра. Постарайся не натворить глупостей. Можешь полюбоваться на богиню Эрри.

— Ведь она всё-таки существует! Она ведь тоже сильная, разве ты не видишь? Разве не понимаешь, что…

— Богиня — может быть, — Рэй больше не смотрел на сестру. Казалось, тёмные, старые шторы волновали его куда больше, чем она. Он скользил взглядом по узорам, отчаянно пытаясь успокоиться, но дыхание оставалось всё таким же рваным и уставшим. — Но ты не она. И тебе для того, чтобы снести голову Рри, ещё придётся поучиться. Хоть у неё, пожалуйста.

Эрла фыркнула — но всё это звучало так, будто она отказывалась принимать действительность. Ведь Рэй может потерять свою Мон только потому, что она позволила себе тянуть время, не дала убить его одним ударом — а Дарнаэл Первый, очевидно, был готов это сделать.

Но она, как всегда, всё разрушила. Зачем стране такая принцесса, если от неё одни бесконечные проблемы?

Шэйран, впрочем, больше не поднял на сестру взгляд. Он вновь смотрел только на Монику — смуглая кожа той вдруг за один день потеряла всю свою яркость, и теперь она была серой-серой, словно тюремный воздух.

Дышала всё хуже и хуже. Рэй сжал её ладонь — почувствовал, как ненависть ко всему, что могло привести девушку к такому состоянию, всколыхнулась в его душе.

Но больше всего — к своему бессилию. К тому, что он не мог ничего для неё сделать — ведь ничего так и не выучил, кроме как создавать сферы ограниченного влияния.

Лучше б он отрубил голову Рри в первую же секунду своего бытия советником, а не поддерживал глупую игру Дарнаэла Первого — для того, чтобы поверил народ.

К чертям народ — но даже черти, эти проклятые ядовитые змеи, сейчас не с ними! Даже от них нет никакого толку — одни только бесконечные проблемы, равно как и от Эрлы, и от всей этой божественной канители, с которой им, пожалуй, никогда в жизни нормально не управиться.

Мон что-то прошептала в бреду — и Шэйран подался вперёд, чувствуя, как сила, вызванная всплеском ненависти, перетекает в неё.

Казалось, ещё мгновение назад он не мог и пальцами щёлкнуть, чтобы вызвать искру — а теперь бесконечная буря боли обратилась в чистую силу.

Рэй не мог об этом думать сейчас. Не мог ничего анализировать, не мог принимать решения — ведь он был ответственен за то, чтобы его Моника выжила, а всё остальное никакого значения больше не имело.

Хорошо, что Дар ушёл. В конце концов, сейчас не время слушать долгие и нудные лекции на тему того, как именно он мог бы воспользоваться чарами, кипевшими в его душе.

Разве всегда придётся ненавидеть для того, чтобы колдовать? И разве это не уничтожит его уже через несколько лет?

Он наклонился к Мон — дыхание её стало чуточку легче, но бледность не уступила, — и коснулся кончиками пальцев к знакомому лицу, провёл по линии скулы, будто бы пытаясь оставить знак, клеймо.

— Что бы ты не решила после этого, — прошептал наконец-то он совсем-совсем тихо, — это не имеет значения. Будь ты хоть миллион раз верна своей богине, я всё равно ни на минуту не перестану тебя любить. Выживи хотя бы, Лэгаррэ.

Может быть, любовь — это и что-то временное, но она в любом случае не заслуживала смерти.

И почему-то Рэй был уверен, что, выживи она, он ещё сможет с собой бороться. Умри — нет. Чары вместе с болью захлестнут его с головой.

И Дарнаэл Первый может оказаться абсолютно правым относительно бесконечных потоков волшебства, разрушительных и слишком сильных, как для него.

А увлечь за собой в пропасть половину континента Шэйран не собирался. В конце концов, таких сумасшедших наклонностей, как у Рри или Гартро у него никогда не было, да и, хотелось верить, что никогда не будет.

У него ещё есть шанс остаться нормальным.

* * *

— У тебя что-то получилось? — полюбопытствовал Дарнаэл, устроившийся на королевском троне. — Надо же, этот проклятый стульчак никто так и не догадался поменять ещё с дня моего правления.

— В нём полно драгоценных камней, — покачал головой Рэй. — Да, получилось. Вроде бы… Вроде бы ей стало легче.

— Да неужели? — Дар изогнул бровь. — Это хорошо. По крайней мере, в таких ситуациях ты действительно прекрасно действуешь.

— И ты знал, что может помочь?

— Твоя сестричка и желание её удушить? Признаться, я тренировался на Эрри. Но, по правде, шансов, что у тебя будет так же, слишком мало… Было. Не имеет значения. И разве твоему отцу не всё равно, сколько драгоценных камней спрятать в сокровищнице?

— Он на этом стуле почти не сидел, — Рэй хмыкнул. — А остальным не всё равно.

Он окинул взглядом пустой тронный зал — отсюда уже унесли и зеркала, и мягкие пуфики, всё, что только приказал внести Рри.

И даже кровь убрали — не осталось тех самых отвратительных алых разводов, о которых всегда бы цеплялся его взгляд.

Впрочем, кровавое пятно до сих пор стояло перед глазами — он подхватил Монику на руки, а на её груди — и на полу под нею, — растекались кровавые реки. Но… Ведь он был уверен в том, что спица не проткнула её насквозь — может быть, магия так сработала?

— Она будет жить, я надеюсь, — вздохнул Дарнаэл. — Но этого всё равно слишком мало, как на твои целительские способности. Ты исцелил лёгкие?

— Возможно, — вздохнул Рэй. — Я ведь понятия не имею, как это действует. И что, мне всегда придётся пылать гневом, чтобы колдовать?

Бог отрицательно покачал головой.

— Нет, не думаю, — вздохнул он. — Тебе просто надо научиться выходить из пределов собственного разума, Рэй. Разучиться покидать узкие границы своих мыслей — и оказываться в чувствах другого человека. Может быть, ты конвертировал в чары даже не свою ненависть, а злобу Эрлы, ты не думал об этом?

Он отрицательно покачал головой. В то мгновение вообще трудно было о чём-то думать и анализировать, а сейчас, когда волшебство сработало…

Был ли смысл?

— Если ты не научишься этим управлять, будет намного хуже, — вздохнул бог. — Будь уверен, рано или поздно потребность в чарах тебя нагонит, и придётся восполнять то, что ты всё ещё не сумел сделать.

— И что же?

— Ты должен понимать, что это… — он покачал головой. — Очень хрупкая материя, поверь. Но знаешь, как действовали мои чары? Я видел перед собой людей — своих, чужих, не важно. Они ненавидели меня, вражеское войско, или просто раздражались от моего присутствия, чувствовали, что хотят меня уничтожить… может, не меня, а кого-то другого. Просто ненависть. И я хватался за неё, как за спасительную нитку — вытягивал и оборачивал против них. Они сами сталкивались со своей болью, прежде чем поддаться. Это злая магия, Шэйран. Но если ты не овладеешь ею, ты никогда не сможешь победить Тэллавара.

Рэй промолчал. Владеть всем этим… Разве ему хотелось? Разве он когда-то просил чего-то подобного у богов, разве думал о том, чтобы уцепиться за подобный дар?

Нет. Но у него не оставалось выбора сейчас — боль окутала его одной сплошной волной при одном воспоминании о том, что случилось.

— Надо бороться. Шэйран, — промолвил Дарнаэл. — И прежде, чем ты научишься пользоваться чужими чувствами — попытайся хотя бы ловить их. Это трудно, я знаю. Но без этого моего дара в тебе будто бы нет. Тебе стоит понимать это, верно?

Стоит. Но будь это мирное время, бог никогда не посмел бы рассказать ему о том, как всё это действует.

И Рэй понимал, что ничего чернее, ничего отвратительнее в этом мире нет, чем его маслянистая, чёрная магия, оставляющая яркие, отвратительные пятна на душах.

Выбора — нет.

* * *

Эрла никогда не была преисполнена такой уверенностью — и никогда ещё не сталкивалась с таким страшным, жутким просто непониманием. Она даже почти понимала брата — осознавала, почему он так вспыхивал от раздражения, когда мать так отчаянно пыталась поставить его на место.

Теперь, когда Эрла оказалась в его шкуре — не любимой доченькой, а тем, кого и слушать никто не желает, — она, впрочем, не могла преисполниться сочувствием.

Дуэль — вот где она должна быть. И пусть они не назначали дату, Рри примет её сразу же, как она явится по его душу, об этом Эрла прекрасно знала, но опасалась, что так и не сумеет вырваться из дворца.

Перед её глазами всё ещё вспыхивала тонкая тропинка. Место встречи он указал максимально точно — и только в её сознании.

Да, она отчасти виновата. Но она всё исправит.

— О чём думаешь, принцесса? — хмыкнул у неё за спиной Эльм — голос Эрла узнала практически сразу, да и тон тоже. Все остальные слишком сильно её осуждали, чтобы разговаривать приветливо и тепло. Брат и вовсе ненавидел, и девушка могла понять его в этом. Она едва ли не стала причиной смерти Моники, а ведьма значила для Рэя слишком многое.

Жаль, что она об этом не подумала до того, как вызвала проклятого Рри на дуэль. Не поняла, что они все повязаны одной судьбой — и пока не выиграют эти невидимые бои с самими собой, больше не смогут продвигаться дальше.

— О войне.

— О войне с Эррокой?

Он подошёл слишком близко — даже обнял её за плечи, и Эрла содрогнулась, вспоминая о том, как пылала ненавистью к Эльму несколько дней назад.

А сейчас, может быть, всё переменилось слишком резко? Не могла Сэя — будь она хоть тысячу раз богиня Эрри! — так сильно поменять её.

— Нет, — покачала головой девушка. — Война с Эррокой… Если папа жив — а папа жив, он просто не мог умереть, тем более, от маминой руки, что за глупости!.. Нет там никакой войны. Войска просто увидят своего короля и остановятся. А он не настолько глуп, чтобы этим не воспользоваться.

— Твой отец совершил только одну огромную глупость в своей жизни, — хмыкнул Эльм.

— Влюбился в мою мать?

— Именно.

— Все так говорят. И родные ему, я думаю, тоже бы твердили об этом, если б бабушка не была увлечена тем, что пыталась его убить, а дедушка — пребыванием на смертном одре. Папа познакомился с мамой тогда, когда они оба ещё совершенно не думали о власти, о троне, о том, что будет там, впереди…

— Твоя мать, мне кажется, всегда думала об этом, — покачал головой Марсан. Он обнял её покрепче — развернул к себе, и Эрла теперь смотрела в холодные, наверное, злые светлые глаза.

Ей хотелось, чтобы в Эльме было чуть больше тепла. Наверное, как каждой эрроканке — чтобы можно было вернуться домой и почувствовать тепло хотя бы от своего мужа, осознать, что он любит её и без этого дикого налёта силы.

Но Марсану была нужна не боевая женщина, которая вечно будет тащить воинства вперёд. Нет, Дарнаэл в юбке — это совершенно не тот вариант, с которым он хотел бы мириться.

Ему нужна мягкая, добрая девушка, что навсегда позабудет о том, как пылает ненавистью к миру и к мужчинам. Это она будет встречать его с войны, целовать, потом вновь возвращаться к хозяйству и к детям.

— Какая жена кажется тебе идеальной? — вдруг спросила девушка.

— Жена? Странный вопрос, учитывая наше положение в этом дворце и то, что твой брат за эту Монику готов развалить весь мир.

— Ответь мне, — Эрла положила ладони ему на плечи, всматриваясь в глаза.

Она уже успела переодеться — и была готова уходить, но почему-то именно этот ответ продолжал приковывать её к одному месту.

Может быть, как только правильные слова слетят с его губ, она наконец-то всё отпустит, отправится туда и уничтожит проклятого Рри.

— Не воинственная, как эта ваша богиня, уж точно, — хмыкнул Эльм. — Домашняя, добрая девушка. Дети, уют… Занималась бы себе какой-то наукой — да чем угодно, но только не войной.

— Война — это мужское дело, да?

— Война — это дух твоего отца. А я устал от него уже за несколько лет, даже мстить больше не хочется, — он на секунду закрыл глаза. — Может быть, я и не буду уезжать на войны. И мне не хотелось бы, чтобы и она куда-то уезжала.

Эрла шумно выдохнула воздух. Она бы подошла, не будь она воительницей — с удовольствием проводила бы время дома, родила бы троих… четверых детей — и подарила б им столько любви, сколько смогла. И мужу — идеальная элвьентская женщина.

А ещё, пожалуй, села бы за какой-то исторический монументальный труд. Или стала бы изучать что-то такое, что совершенно не связано с чарами. Нашла бы чем заняться.

Она бы читала книги по вечерам ему вслух, а после перебирала бы его длинные светлые волосы. Напевала бы детям колыбельные.

А брат пусть воюет, колдует, делает всё, что пожелает.

Но ведь ей уже сказали, что она Воительница. Ясно дали понять, что спокойной жизни не будет — она сама приняла этот дар свыше, это извечное проклятье, которое ненавидела больше всего на свете.

Она никогда не станет ему идеальной супругой, потому что так решили боги. Неужто не лучше сейчас хотя бы столкнуться с тем, кого она должна уничтожить?

Пусть у брата и у отца будет на одну проблему меньше. Ведь если Рри умрёт, всем станет дышаться куда легче, нет? Его смерть будет означать, что никто не полезет на элвьентский трон, по крайней мере, за исключением Тэллавара, отобравшего божественную магию.

Не со всеми врагами должен сражаться один и тот же человек.

Она обвила его шею руками — и поцеловала в губы, так нежно, как только могла, будто бы видела Эльма в последний раз. Тот, казалось, едва ли не задохнулся от удивления — но прижал к себе, не выпуская из объятий.

— Тебя куда удобнее обнимать в походном, чем в том пышном платье, — выдохнул он ей прямо в губы, а после будто бы порывался продолжить поцелуй — но девушка вывернулась из его рук и выскользнула в приоткрытую дверь.

Марсан замер. Для Эрлы это было самым нетипичным проявлением из тех, что он только мог придумать, но, впрочем, что-то подсказывало Эльму, что добра с её поведения не выйдет уж точно.

Куда она могла ускользнуть?

Он подошёл к окну, выглянул на улицу, куда уже успела выбежать эрроканская принцесса. Она так бодро пересекала главную площадь и так часто касалась…

Ножны!

Чёрт!

За всем этим Эльм даже не заметил проклятую шпагу — оружие, с которым Эрла вряд ли действительно умела обращаться. И кто ей сказал, что призвание без знаний может что-то дать? А его кто тянул за язык про мирную девушку, занимающуюся чем-то тихим дома?

Надо было бы, по-доброму, звать Шэйрана, но тот вряд ли способен оторваться от Моники на свою прекрасную сестричку. И Эльм, недолго думая, рванулся за нею сам, слишком уж отчётливо осознавая, что добра из этой сумасшедшей затеи не получится уж точно.

И чего её туда потянуло?

* * *

Моника с трудом открыла глаза. В груди жгло, и ей казалось, что она не может и пошевелиться. Куда не глянь — белые бинты, и холод, распространяющийся по телу почему-то от сердца.

— Ну вот и всё, — промолвил кто-то. — Если уж вы говорите, что ни позвоночник, ни сердце, ни лёгкие не задеты, то единственное, что может быть опасным — потеря крови. Но я хорошенько всё забинтовал, так что с девушкой всё будет в порядке. Выкарабкается.

Моника заморгала. О ком шла речь? Неужели о ней? Но она и не была больна до того, как…

Воспоминания прорезали сердце такой страшной, дикой болью, что она не сдержала громкий вскрик. Казалось, что её всё ещё пронзала насквозь та отвратительная спица, столь острая, что проткнула её, будто нож разрезал масло. Как такое могло случиться? Ни кости, ни что-либо ещё не стало для неё помощью, и…

Хотелось кричать. Девушка закусила нижнюю губу — или думала, что закусила. Слабость распространялась по всему телу, и она не могла даже шевелиться, разве что моргать и пытаться рассмотреть тех, кто сейчас окружал её маленькой толпой.

Но незнакомцы отступили — и Мон наконец-то рассмотрела Шэйрана, опустившегося на край её кровати.

— Ты наконец-то пришла в себя, — улыбнулся он. — Мне уж казалось, что мои попытки тебя излечить совершенно не увенчались успехом, как и обыкновенно происходит со всем мужским колдовством. Если б ты погибла, то за это следовало бы сказать спасибо богине Эрри. Это она навязала вам — и самое главное, преподавателям в Вархве, — столь глупые и болезненные стереотипы.

Моника слабо улыбнулась. О стереотипах думать ей сейчас совершенно не хотелось, а в голову приходили сплошные глупости.

Она попыталась было встать, но Шэйран только уверенно и упрямо положил ладонь ей на плечо, будто бы пригвоздив к кровати.

Что-то в подсознании подсказывало, что это всего лишь нежное, почти любовное прикосновение, просто Рэй немного не рассчитал силу — или, может быть, ей теперь всё кажется похожим на тяжёлые молоты, после того, как она блуждала по границам жизни и смерти.

— Ты не должен… — она говорила едва слышно, — ко мне…

— Прикасаться? Да-да, ведьмин кодекс, мужчины — зло, я помню, — кивнул он.

— Тут богиня, — она шмыгнула носом, словно показывая, что совершенно этому не рада. — И… Ты же понимаешь, я не могу предать идеалы, в которые верила столько лет, и…

— Не можешь, конечно, — Рэй улыбнулся так широко, что она вновь вспомнила о своём бестолковом и беззаботном сокурснике, у которого за душой ни звания, ни родителей, ни дара, ни денег.

Конечно, кто ж мог думать о Шэйране, как о Его Высочестве принце элвьентском (и немножечко эрроканском) с колдовством, которому только позавидовать можно.

Впрочем, следовало отметить главное — он как был бестолочью, толком не умеющей колдовать, так и остался, разве что потенциала теперь было чуточку больше.

— Это не смешно, — вздохнула Моника.

— Куда уж смешнее. Твоя богиня, поверь, даже не расстроилась, когда погибала её главная последовательница. Она только рвалась схватить меч и кого-то прирезать, но у остальных было слишком мало времени на битвы.

— Не смей порочить её светлое имя!

Рэй только отмахнулся. Его мнение об Эрри — равно как и о Первом, с которым он общался вот уж который день, — было далеко не таким прекрасным, как у остальных, не знакомых с ними лично.

— Я больше не буду. Ты только не злись и не вставай, тебе пока нельзя. Поверь, с меня очень паскудный целитель.

— Охотно верю, — кивнула Моника. — Я отлично помню, как ты ходил на уроки к госпоже Мэйрин.

— Госпожа Мэйрин… Это такая пожилая седая ведьма, которая постоянно повторяла, как остановить кровь? — уточнил он.

— Ага. И рассказывала о том, как залатать лёгкие и сердца, только ты на второе занятие уже по своей привычке не явился, это ж не было экзаменационной программой!

— Ворчишь — значит, здорова. Твои лёгкие мне удалось подлатать и без госпожи Мэйрин, уж поверь, — он подался вперёд. — Как мне переубедить тебя в том, что Эрри совершенно не настаивает на ведьминском управлении мужчинами и уж точно не убеждена в том, что целомудрие и отсутствие мужа — это центральная ось вашей жизни?

Моника скривилась. Предать свои идеалы было трудно — и она отвернулась, услышав только странный хруст в шее. Вероятно, затекло уже всё тело — настолько плохо Лэгаррэ его чувствовала, — но настроение было прекрасным, солнечным и, на удивление, попросту счастливым. Она давно не сияла изнутри настолько ярко — давно не могла забыть о присутствии богини и о том, что в её жизни вообще есть религия.

— Между прочим, — продолжил Шэйран, — когда мы выиграем эту войну и уймём Тэллавара, Дар обещал убедить Эрри публично выступить и заявить, что боги ходят парами.

— Зачем?!

— Потому что это правда, в конце концов! Нечего куче красивых девушек-ведьм страдать от непорочных зачатий, всё равно всё это враки, — фыркнул Рэй.

Она пыталась смотреть на узор на полу — а потом только поняла, что на самом деле просто слишком уж плохого установил плиты, не мраморные, а попросту каменные. И ничем их не покрыл — это не дворец, а какие-то бесконечные развалины, если судить по столь маленькой и неприятной на вид комнатушке?

И что-то подсказывало Монике, что когда-то в этом месте хранили отнюдь не смертельно раненных, а какие-нибудь мётлы, вёдра и неугодных любовников королевы.

— Шэйран, это не изменит моё мнение относительно религии, — вздохнула Моника. — Всё равно я буду верна своей королеве и…

— Милая, — вздохнул он, — мне всё равно, кому и чему ты там верна. Просто можно отключать этот матриархальный дурдом в твоей голове хоть на время?

Смеяться было больно, но с какой-то стороны приятно. К тому же, в синих глазах Шэйрана сияло такое кошмарное озорство, что Мон просто не могла сдержаться.

— Сволочь ты, — прошептала она, вновь пытаясь сесть, но Рэй упрямо вернул её в прежнее положение — заставляя любоваться на серый, с пятнами чего-то алого и жёлтого потолок. Интересно, что ж тут происходило, если его так окрасили? — Помог бы сесть.

— Тебе нельзя, — вздохнул Рэй.

— Тогда наклонись, — она попыталась отбросить одеяло, но в груди отдавало такой глухой болью, что Мон осознала — разговоры теперь будут удаваться ей куда лучше, чем движения.

— Ты хочешь отвесить мне оплеуху, но не дотягиваешься?

— Именно, — кивнула Лэгаррэ. — Но чтобы убедиться в том, что я хочу сделать, тебе всё-таки придётся склониться.

Рэй послушно подался вперёд — и она, мысленно послав к их же змеям Дарнаэла и Эрри, в которых правды было столько же, сколько и в нынешней вере Моники в пользу матриархата, коснулась его губ, надеясь, что хоть на короткий поцелуй её сил и здоровья хватит.

И плевать, что ей завтра будет очень, очень стыдно, а когда выздоровеет — так вообще ужас. В конце концов, жизнь ей спасла не пресветлая богиня и даже не какая-нибудь ведьма, а этот бездарный колдун-сиротинушка, безалаберный и не способный запомнить элементарную формулу.