Он протянул руку, пытаясь коснуться полупрозрачной, небесного цвета сферы, что окружала его со всех сторон — и тут же одёрнул пальцы, словно обжёгся… И вернулся в реальность.

Магии вокруг не было. Ни капли, ни нитки; Дарнаэл даже не думал, что так свыкнется с нею, что волшебство превратится для него во что-то сродни привычному сердцебиению, которое не прервать и не остановить. Но теперь его сердце окончательно остановилось, а дотянуться до своего дара было невозможно.

Он пропал.

Мужчина только криво усмехнулся. Ну, не надо ведь быть глупцом — он сам вынужден был оттолкнуть волшебство, чтобы оказаться здесь. Был же шанс — поймать нить, которую так легко, так просто отдавал мальчишка. Бери, хватай, воюй!

Этот мир благодаря нему состоял из сплошной ненависти. Почему он не мог быть сам её воплощением, почему никак не решится воспользоваться тем наследием, которое оставлял остальным? Глупо же. Трусливо даже немного; так просто, так легко отталкивать от себя столпы творения родного континента. В Эрроке и Элвьенте все друг другу — даже страны, — заклятые враги, а у него в соперниках только он сам, как вечный противовес. Эрри, говорят религии, та, что с ним сражается? Нет же, глупость; со своей богиней он мог чувствовать себя только вечно влюблённым.

Даже Тэллавар сейчас сконцентрировался на других соперниках. Ему наплевать на извечные каноны и правила; для него существует только желание получить власть. Больше, чем у него когда-либо было. Больше, чем имеет право держать в своих руках обыкновенный, пусть даже очень одарённый человек.

Магия ведь никогда не пропадёт. Эта боль, сконцентрировавшаяся в ней, весь тот ужас, перенесённый людьми, та ненависть, которую они излучают — сколько лет это вливалось в границу, в кровь будущих правителей? Сколько лет они формировали основу будущего мира, его мощи?

Можно создать идеальную вселенную, где будет царить любовь. Но у этих миров есть свои правила; Океан от себя оттолкнуть может только ненависть. Ненависть, питающая его; боль, сливавшаяся столько лет с волнами безмерной водной глади, творившей прошлые миры. Откуда взялся первый, какой будет последним, сколько простоит их собственный?

Можно создать идеальную вселенную, где будет царить любовь. Но сила, влитая в неё, иссякнет, рано или поздно. И только это скопление ненависти позволит существовать миру, пока дети его сами не разрушат землю под своими ногами.

Мир без законов, без правил, без свода религиозных правил, которые пропишет за него его же творец. Сколько ошибок он сотворил, позволяя силе вырваться на свободу? Сколько всего отпустил, когда пришло время принимать решение?

Разве та капля чувств простого эльфа могла даровать этому клочку земли надежду на счастье?

Он закрыл глаза, вновь попытавшись поймать нить магии. Даже с даром, когда чары пылали в божестве — или в короле, — и смешивались с его кровью, это было довольно трудно. Что уж говорить сейчас, когда колдовства не больше, чем на медную монету — и на ту, наверное, не хватило бы? Дарнаэлу хотелось бы поверить, конечно, в то, что это было временно; но разве за волшебством он сейчас тянулся?

Нет. Ему лишь важно было узнать, что происходит. Слишком долго граница поддерживала волшебный баланс и отдавала ту силу, что была ей лишней, людям. Ненависть имеет свойство копиться, вот и магии становится больше и больше — и даже Дарнаэл не мог сказать, рождается ли она из тех замкнутых стен бесконечного лабиринта, в котором он сам когда-то давно блуждал, или, может быть, всё дело было в чём-то другом.

Были ли эти люди отражением старых теней? Их ведь всё больше, и силы, что выделяется смертным, тоже. Может быть, она уходит на поддержание мира, а может, делает могущественнее одарённых, передаётся по крови или просто так — Дарнаэл не знал.

Он лишь знал, что Тэллавару и наследнику его, Дара, волшебства, Шэйрану, не место в одном мире. Этого слишком много.

Теперь, когда земли отдавали свои силы — что будет? Источник вновь проснулся, источнику нужны кровавые жертвы, а когда крови больше, чем на войне? Ни одно предательство и нож, всаженный в спину, не подарит столько боли и ужаса, сколько подарит пыл одной битвы.

Много крови. Много слёз. Много радости. Победители и проигравшие, предательства и верность. Всё это на войне — один клубок нервов, тонкие ниточки, сплетающиеся в единое целое, и нельзя позволить ни одной ниточке оборваться.

А они позволили не остаться уже ничему.

Он видел прорехи. Прежде магия пылала одной радужной сферой вокруг каждого человека; Дарнаэл раньше вынужден был жмуриться, даже отворачиваться, чтобы не ослепнуть. Теперь он видел серый фон — и периодические вспышки…

Что-то более блеклое, что-то поярче, и…

Вспыхнуло — неожиданно даже, — а после утихло. Мужчина моргнул, тряхнул головой, заставляя себя вернуться к нормальному зрению, и уставился на нарушившего его покой человека.

— Крайне неожиданно — наблюдать божество, шарящее по воздуху посреди тронного зала, — скептически протянул парень. — Ты не собираешься заниматься делом?

— О, Рэй, — хмыкнул Дар. — Ты вновь полон самоиронии, или на этот раз приступ самокритики? Почему такая серость в магии?

Он пылал ярче, чем другие, и Тьеррон не рискнул бы в очередной раз посмотреть на ауру парня. Это ведь умение, доставшееся ему от эльфов, и сейчас прибегать к подобным опасным способам не так уж и хорошо для здоровья, по крайней мере, пока он всё ещё без своей магии. Не следовало вообще смотреть на то, во что превратил мир магический источник; если в нём и оставалось что-то постоянное, то это Шэйран, и у того тоже был спад в волшебстве.

Но Дару что-то подсказывало, что в этом случае влиял не так магический источник, как отчаянное нежелание продолжать развиваться и изучать что-то новое. Рэй от силы запомнил два-три десятка заклинаний и парочку приёмов, а теперь был уверен, что самым простым сможет обойтись в любом случае — почему бы и нет?

— Что, никакой мировой гармонии? — парень устроился на отцовском троне. — Какая ужасная вещь…

— Ты так и собираешься оставаться в Элвьенте? — Дарнаэл скрестил руки на груди. — Сидеть без дела, не пытаться узнать ничего нового, не воевать?

— Я не воин, — пожал плечами Рэй.

— В тебе большой потенциал.

— На деле, во мне ноль навыков, — отмахнулся Шэйран. — Я ж ничего не умею. Да какие к змеям перспективы и потенциал, если я могу вызвать огромный кострище, на котором можно сжечь полстраны, но не умею этого делать?

Дарнаэл покачал головой.

— Становление ни у кого не проходит легко. Ты же ничему не хочешь учиться. Ты и здесь не король, не принц — так, человек, согнавший с трона надоевшего регента, который никогда не пользовался популярностью у народа. Ты ещё и пальцем о палец не ударил, чтобы это изменить.

— Как видишь, матриархат твоей благоверной не пошёл мне на пользу.

— Матриархат твоей матери не пошёл тебе на пользу, — фыркнул Дарнаэл. — И убирайся с трона, если не желаешь править.

— Я желаю, чтобы сюда вернулся мой отец.

— И веруешь, вопреки всей стране, что он ещё жив и способен править?

Рэй смотрел на него — долго, неверяще, — а после расхохотался, словно Первый сказал что-то смешное.

— О, пресвятой Первый! — фыркнул он. — Жив ли мой отец и способен он править? Моя мать и все её помощницы не настолько изобретательны, чтобы заставить его делать то, что они хотят. Наверное, единственный способ заставить отца погибнуть — это попросить его жить вечно. Но и это вряд ли поможет, потому что он фильтрует запросы, которые должен отрицать.

— Удивительно мудрый человек, — скривился Дарнаэл. — Как же его угораздило влюбиться в твою мать?

— Я ж говорю, всё против правил. Выжить, когда это невозможно, влюбиться в женщину, которую попробуй переживи. Мама однозначно в его стиле.

— Я счастлив, конечно, что ты остришь, — Первый вздохнул, — но было бы неплохо, если бы ты хоть что-то делал.

— А что тут вообще от меня зависит? — скривился Шэйран. — Рри мёртв, сколько б нам это ни стоило. А магия и её равновесие не в моей компетенции, — парень только раздражённо пожал плечами. — Я не могу разобраться с тем, что изначально от меня никогда не зависело. Я ж не король. Так, — он хмыкнул, — ничего не умеющая паршивая овца.

— Ведь я уже сто раз говорил тебе о том, сколько в тебе клокочет силы. Разве нет?

Рэй хмыкнул. В глазах его, синих, как и у отца — и у предка, от которого он унаследовал свой необыкновенный дар, — плескалось отчаянное раздражение.

— Моя сила — это глупости. Я могу колдовать, равно как и любой достаточно одарённый маг. Больше ничего. Все эти бесконечные резервы, которые можно из чего-то черпать… Ну есть они. И что? — Рэй фыркнул. — Пламя на пальцах и уникальные заклятия — учите им Монику, ей понравится больше.

— У неё нет того, что есть у тебя.

Шэйран закатил глаза. Раздражение сменилось сарказмом, буквально пылавшем в его взгляде.

— Мне, знаешь, Первый, нравится эта фраза. Как будто можно сказать, что во мне есть большее, чем мне кажется, потом запрыгнуть на коня и ускакать в закат. А как пользоваться… ну, это разве имеет значение? — он поднялся с трона, который ненавидел даже сильнее, чем его отец, и подошёл поближе, сложив руки на груди. — Каждому можно сказать, что он рождён для большего, а потом ждать того момента, когда он схватится за скипетр и булаву и поставит весь мир на колени. А если мне не хочется? Ваша магия залетела не по адресу. Отдайте её кому-то. И не надо говорить, — Рэй хмыкнул, — что это хорошо, что я не хочу власти. Я хочу — но только е в моих руках не должно быть. Я не способен. Лентяй с потенциалом — это лишь лентяй с потенциалом, сколько не называйте его великим и всесильным, но забитым жестокой матерью. Она не такая уж и жестокая, может быть, понимала, кого и чего лишает.

— Понятия не имею, — Дарнаэл повернулся к нему, — как у таких сильных родителей могли родиться пассивные дети? Ведь Лиара с самого рождения повторяла Эрле, что из неё должно получиться что-то могучее, логично, что она не хочет. Но в тебе, Шэйран, жизни меньше, чем в этом троне.

— Ну, вот с троном мы как раз и схожи, — фыркнул парень. — Половине народу хочется, но устроиться поудобнее не получается, подлокотники мешают.

— И что в тебе играет роль подлокотников? Длинный язык?

— Дурная наследственность. Какая славная была бы игрушка, будь у неё чуть меньше магии.

Дар не рассмеялся. Не стал в очередной раз тянуться к силам, которые отразили бы ему реальное положение дел, потому что это не имело никакого значения.

Рэй уже знал, что может с помощью своей магии — и хоть бы раз в порыве жажды власти или просто желания полюбопытствовал, что именно ему надо сделать, чтобы своими чарами воспользоваться. Дарнаэлу прежде казалось, что это плохо — а теперь он думал, что, может, и замечательно, что парень так реагирует. Сколько лет он сам прошёл к этому осознанию?

— Мы должны найти источник, — промолвил он. — И закрыть его. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы этот мир превратился в пыль, равно как и все предыдущие.

— Кто из нас бог, я или ты? — фыркнул Рэй. — Зачем мне это говорить?

— Затем, что утром нужно уходить, — покачал головой бог. — Хочешь ты того или нет, но от долга не избавиться, даже если он просто отвратителен. Я б не отказался, знаешь, сбросить с себя эту гадкую пелену и навсегда забыть об обязанностях. Посвятить хотя бы пару лет личной жизни.

Шэйран ничего не ответил. Он подошёл ко второму окну и упёрся руками в подоконник, будто бы пытаясь высмотреть там, за стеклом, что-то необыкновенное и дивное. Но нет, его встречала только сплошная, равнодушная пустота, и хотелось смеяться — какой смысл во всём, что происходит?

История всегда циклична. Рэю казалось, что такое уже должно было случаться с кем-то другим — не мог же он быть здесь первопроходцем?

— А ведь Дарнаэл Первый, — протянул он, — не был богом. Не помнил своего потрясающего прошлого. Не мог его помнить, впрочем. И как так получилось, что он сумел стать тем, кем все мы его знаем? Создать Элвьенту? И к королевской династии он не имел ни малейшего отношения. Откуда в нём знания о том, как руководить магией?

— Ты ждёшь, что я расскажу сказку о счастливых обстоятельствах, и ты скажешь, будто бы с тобой такого никогда не случится? — Дарнаэл к нему не повернулся. — Сказка не так уж и прекрасна да радужна.

— Ну так расскажи. Страшные сказки для повзрослевших детей, почему бы и нет…

— У Дарнаэла Первого была только мать — и отец, с которым он никогда не ладил, — ровным голосом, будто это отнюдь не его история, начал мужчина. — Не такие уж и огромные амбиции, поэтому, когда ему предложили повоевать вместо одного из родственников тогдашнего короля, он не противился. Но что такое война для мальчишки, вырвавшегося из-под родительского крыла? Всё стирается, превращается в ад; он неплохо фехтовал, но тогда вражеские копья и мечи практически превратили его в решето. Битва закончилась, и маги собирали раненных — вражеские маги, потому что в Дарне волшебники никогда особо не приживались. Врагов не добивали, но некоторых забирали на опыты. И вот, ученик одного из тогдашних Высших наткнулся на тело — и незнакомец, изрезанный, но удивительно целый, — умудрился ожить. Все его раны затянулись, к нему вернулось дыхание, и всё потому, что сила не выдержала рамок. Старик-Высший решил, что он искал именно этого парня; он взял его к себе и передал ему те секреты, что никогда не доверил своему ученику. Он сделал его чем-то новым. Вернул веру в себя, дал шанс почувствовать себя чем-то большим. Вдохнул в него месть — может быть, непроизвольно, — Дар усмехнулся. — а потом, в одну холодную летнюю ночь, когда эльфы указали на него, рассказал секрет, что хранил с самого первого дня, как его посвятили в Высшие. Передал тайну, о которой знал теперь только он один, вдохнул в него эти знания. Он рассказал молодому, амбициозному, могучему волшебнику о том, что силы — это не только то, что в нём. Что достаточно только закрыть глаза и вдохнуть воздух — и магия потечёт к нему. Она везде. На ней стоит этот мир. Но больше всего её в людях. Они ненавидят, сражаются, причиняют боль и страдают. Такие спектры! И тогда он рассказал ему, что надо лишь представить себе, как ненависть их превращается в силу. А после вывернуть эту силу, как только её новому господину будет угодно. Прямо в человеке. Он говорил, что магией нужно дышать, что надо осторожно тянуть нитки или сразу, рывком. Рассказал, как от ненависти заставить человека задохнуться, как обратить его желание причинить боль другим в его собственную муку. И в тот момент молодой, несмышлёный маг осознал, что так больше никто не сможет. И маги, хранившие этот секрет, тоже не могли. Только он, потому что творцы решили даровать ему больше, чем он заслуживал. Он не знал о том, что он сам всё это сотворил, не знал о том, кто именно толкнул его в такую реальность. Он просто однажды попробовал — и не смог остановиться. Потому что с такими силами нельзя прятаться за чужими спинами. С такой мощью, что бьётся в твоём сердце, что с кровью разливается по твоим жилам, нельзя быть слугой — только господином. Потому он вернулся, потому он стал королём, потому очаровал лучшую девушку этого мира. Потому он стал королём, что воссоединил под своими флагами огромную страну — и выпустил в этот мир новую силу. Она много лет хранилась в границе, и никому он своих знаний не передал, надёжно скрыл всё, что мог. Пока не вернётся уже с памятью, пока не сбудется пророчество. Пока Высшая и Воин наконец-то не встретятся и не смогут вернуть в этот мир магию, давно утерянную для него. Магию, о которой этой реальности лучше всего было не вспоминать. И Дарнаэл Первый действительно мог ставить армии на колени. Ему и вправду было достаточно посмотреть человеку в глаза, чтобы внушить ему что-то. За его спиной много чёрных секретов. Знаешь, — Дарнаэл прищурился, — что такое проклятье Кэрниссов? Знаешь, откуда шрамы на щеках всех из рода, откуда это клеймо, что пометило несостоявшегося Рри Первого? Откуда в мыслях его убеждение, что не надо бороться? Дарнаэл Первый был страшным человеком, но он сумел себя остановить. Дарнаэл Первый хотел власти, и ему приходилось постоянно сталкиваться с преградами, чтобы не поставить на колени весь мир. А ведь дар его теперь твой. Теперь ты это можешь. Теперь тебе рассказывают дикую сказку о страхе и боли, об ужасе и ненависти. О том, на чём стоит наш мир. Осталось только научиться этим пользоваться, Шэйран, и понять, насколько ты силён. Насколько… Настолько, что никто, если захочешь, тебя не остановит.

— А если я не хочу? — прищурился он. — Если мне всё это не нужно? Просто нормальная жизнь, в которой не будет этого безумия?

— А это не имеет значения, — Дарнаэл вздохнул. — Ты сам должен принять решение. Ты можешь отречься и больше никогда не пробовать. Ты можешь не пользоваться тем, что у тебя есть, уйти, и всё будет идти дальше, как и шло. Без твоего дара мир не рухнет. Без чар вовсе, которые отберёт источник, он тоже устоит. Это не только твой выбор, это глупое стечение обстоятельств. Но что бы я ни говорил, это не твой выбор. Твои родители его уже совершили, когда впервые встретились. Тебе осталось только понять, чего ты хочешь. Никому не предначертано быть великим. Но есть люди, у которых есть выбор.

— И ты расскажешь, как этим пользоваться? — Шэйран, казалось, оживился и даже заинтересовался.

— Я расскажу, — согласился Дарнаэл, — если ты выберешь борьбу.

Он больше не проронил ни слова, а спокойно, равнодушно направился к выходу из тронного зала. Рэй знал, что не должен его окликнуть; в конце концов, было бы глупо ждать от человека, который и так уже всё сказал, дополнительных изъяснений. Он и без того уже всё понял. Может быть, не до конца, но, наверное, этого никто и не требовал.

Пришло время выбирать. Он уже много раз блуждал по этой границе вперёд-назад, так и не сделав решающего шага, теперь у него просто не оставалось возможности отступить. Да или нет — более чем строгий ответ, от которого далеко не отойдёшь.

Рэй вновь посмотрел в окно. Совсем скоро наступит новый день, и первые лучи солнца коснутся дворцовых площадей. Совсем скоро, может быть, этот мир станет привычно временным, а не тем, чем являлся много лет до этого. А может, всё и обойдётся, кто скажет?

Но Шэйран не был глуп. Он знал — нельзя выбирать величие и оставаться здесь. В Элвьенте нечего ловить; страна вечно верна своему королю, если знает, что он где-то там, не имеет значения, где именно, лишь бы живой.

Если он выбирает борьбу, он выбирает источник. Он выбирает Тэллавара, войска вокруг Эрроки, отражавшиеся в зеркале, выбирает своих родителей, выбирает возможность умереть где-нибудь в бою.

Иначе…

Иначе он просто уходит.

Рэй вновь взглянул на небо сквозь стекло. Оно казалось причудливо-бордовым, и на губах парня появилась едва заметная, немного странная улыбка — словно он собирался сказать что-то, но никак не мог решиться на прямой ответ.

…К следующему рассвету, он знал, им уже нечего делать в этом дворце. Что бы они ни выбрал.