Кони, казалось, чувствовали усталость своих хозяев, тоже едва-едва перебирая копытами. Ночи становились холоднее, солнце садилось раньше, чем прежде. Постепенно Элвьенту и Эрроку окутывала осень, столь незаметная в лесу и такая откровенная здесь, около человеческих селений, городов, деревень.

На них иногда оборачивались, словно ждали чего-то, потом отворачивались, всё так же равнодушно, будто бы и вправду опасаясь гнева неизвестных путников. Некоторые жители деревни по привычке, только завидев белое платье ведьмы, выходили, чтобы посмотреть на благодетельницу, но тут же возвращались обратно в дома. Не бывает такого народа, что не ощущал бы все страхи войны — почему же Эррока должна была стать каким-либо исключением?

Но вскоре тонкая полоса жилых деревень закончилась, вновь сменяясь лесом. Они купили лошадей для Анри и Кэора — те понемногу отходили от случившегося, теряли с каждым шагом свою отрешённость, словно возвращались к жизни, — сменили своих. Злато Элвьенты ценилось в Эрроке слабо, но сейчас, на пороге войны, люди принимали любое — лучше отказаться от лошади за низкую цену, чем отдать её за просто так.

Мужчины провожали Первого и Шэйрана, возглавлявших процессию, грустными взглядами, преисполненными зависти. Смотрели в спины замыкающих отряд Эльма и Кэора, словно спрашивая, за что им такая честь — и как-то снисходительно улыбались Тэравальду, пусть острые уши его и вызывали ассоциацию с эльфами. Может быть, им тоже хотелось занять своё место в этой компании, может быть, хотелось указывать ведьмам, куда поворачивать и что делать — но разве была сейчас разница, о чём они мечтали и к чему стремились?

Стоило только стене деревьев сомкнуться за их спинами, завистливым взглядам угаснуть за спиной, казалось, пропало напряжение, вызываемое посторонними. Но внутреннее, этот отвратительный холодок… Никуда от него не деться.

Эрри, богиня с их икон, такая ровная и прямая — будто бы пример для своих недостойных последовательниц. Эрла, принцесса — или кто? Нарушившая материнский завет — закон этого мира, слово королевы, — посмевшая убежать куда-то, покинуть родной дом. Герцог Ламады — изгнанник, которому не место в современной Эрроке. Ведьма, полюбившая мужчину — имела разве на то право? Потерявшийся эльф, заблудившийся в нитях собственного страха и повиновения. Молодой принц соседнего государства — по плечу ли компания? И божество без волшебства, шепчущий на ухо своему ученику новые, запретные заклинания.

…Медленно, холодной тенью стекали по ещё зелёным листьям дождевые капли. Становилось холоднее, близилось время к ночи — но останавливаться они не могли. Казалось, совсем близко цель, город, место, где они были кому-то нужны и полезны.

Шэйран запрокинул голову, позволяя упасть на лицо тяжёлому граду свежей воды, будто бы она могла вернуть ему здравый смысл, хоть какую-то свободу в сознание. Долгий путь не давал свободно, полноценно понять, что именно втолковывал ему Первый — и Рэй то и дело путался в глупых определениях, выслушивая, что и как нужно сделать.

Он немного придержал коня, позволяя Дарнаэлу выехать вперёд, и дождался Эрлу.

— Как общение с богиней? — в голосе его не чувствовалось раздражения, но, может быть, всё это было просто делом выдержки. На самом деле Рэю иногда до ужаса хотелось избавиться от Эрри — может быть, он просто узнавал в ней мамину надменность, самоуверенность, воинственность излишнюю для женщины.

Надо же — он столько лет прожил в Эрроке, а от того, что девушке место дома, а не на войне, от этого вечного стереотипа никак избавиться не мог.

— Замечательно, — сестра отвернулась, словно пыталась что-то скрыть. — Ты наконец-то разговариваешь со мной, как с нормальным человеком, а не винишь в каждом зле, свершённом в этом мире, или мне, глупой, просто показалось?

— Как знаешь, — пожал плечами Рэй. — В конце концов, ты натворила не так уж и много глупостей, теперь, когда всё закончилось.

— Не будь глупым. Ещё ничего не закончилось, — возразила она. — Да и ведь должен ты исполнить своё пророчество, в котором говорилось что-то там о высшем предназначении.

Она умолкла. Шэйран ничего не ответил — он и сам не знал, права ли была мать, говорил ли о том, о чём он думал, Дарнаэл Первый, рассказывая о Воине и Высшей на древнем языке звёзд. Высокое предназначение, затерявшееся в пустоте темнеющих над головой небес, постепенно становилось какой-то пошлостью, излишеством, попыткой заставить человека быть ответственным за то, чего он на самом деле никогда в жизни не совершал.

— Какой с меня человек из пророчества, — раздражённо повёл плечами Шэйран, — если я банальную формулу запомнить не смогу?

За спиной — он был в этом почти уверен, — фыркнула раздражённо Эрри. Для неё он и вправду лишь какое-то пятно на тле всеобщего мира, будто бы и Тэравальд, что всё плёлся бесцельно за ними, пытаясь не потеряться. Как и всякий мужчина — тот же Эльм, не отводивший от Эрлы пристального взгляда, Кэор, потерянный, далёкий после всего того, что с ними случилось. Ни у него, ни у Анри не осталось воспоминаний о том, что происходило там, между границами реальностей, но они могли в один голос заверить, что случившееся там не пожелали бы пережить и злейшему своему врагу.

— Ты пробовал колдовать? — поинтересовалась наконец-то сестра. — Использовать те чары, о которых вещал Дарнаэл? Ведь он раз за разом повторяет — поймать нить ненависти, попытаться вывернуть её, сделать петлю…

— Ага, будто бы я должен не колдовать, а вязать шаль, — раздражённо ответил Рэй. — Ничего у меня не получится.

— Тебе нужно на ком-то потренироваться.

Парень насмешливо фыркнул — будто бы здесь, среди тех, кому он пытался доверять, можно было отыскать человека, который бы его ненавидел. Дарнаэл говорил, что всё это поразительно просто — вытягивать нить за нитью боль, ужас, скопившийся на дне сердца.

Он повернулся к тем, кто следовал за ним. Улыбнулся ободряюще Монике — словно её взгляд был единственной целью этого жеста.

— Ты думаешь, из них кто-то тебя ненавидит? — фыркнула Эрла. — Ведь Дарнаэл говорил, что на этом основывается твоя сила?

— Он сказал — можно выковать боль из чего угодно, если кузнец довольно мудр. Но у меня ни опыта, ни умений, — покачал головой Шэйран. — Но, впрочем, может, он ошибается — во мне, наверное, и вовсе ни капли силы нет.

— А кто кричал «научите меня» несколько дней назад?

Дождь усиливался. Шэйран запрокинул голову вновь, пытаясь впитать себя целебные капли, но нет — легче не становилось, только всё холоднее и холоднее.

Он с лёгкостью вызывал пламя на пальцах, но не мог заставить ни воздух, ни воду повиноваться себе. Растения, руководимые его силой, вились вокруг пальцев, но ни зверя, ни человека он не мог направить в нужное ему русло. Зачем такая сила? Разве армии можно остановить потоком зелёных листьев? Или, может быть, он устроит им представление с использованием пламени — так его надолго не хватит!

— Знаешь, — протянул парень, — пророчества часто ошибаются. Может быть, у меня и потенциал этот магический только для того, чтобы передать его дальше. Чрезмерная сила — это очень плохо. Тебе повезло, что на тебя не смотрят с желанием увидеть могучего мага. А в тебе этого нет — только обыкновенный человек, нормальный, который хочет того же счастья и спокойствия, что и все остальные.

Эрла вздохнула.

— Я была в таком положении до того, как всё это началось. Может быть, ты и не поверишь, но мне тоже совершенно не нравилось то, как смотрела на меня мама и как шептали это гадское «избранная» в спину.

— Верю.

Шэйран умолк. Казалось, короткая пауза его была совершенно непроизвольной, словно он наконец-то решился ответить, а слов было слишком мало для того, чтобы окончательно сформировать мысль. Может быть, следовало изменить что-то, может, он перепутал этот короткий ответ, может быть — но нет, менять что-либо было поздно.

За шелестом дождя прятался мрак. Рэю казалось, он уже слишком близко, может быть, наступает на пяты. Холодные, тёплые сгустки боли и зла.

Он так долго пытался уловить их. Так долго искал тех, в ком могла бы вспыхнуть его сила. Но кто он? Для врага, к которому они идут — мертвец, мальчишка, которого обмануть оказалось так легко.

— Ты, Эрла, когда собираешься замуж? — пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, спросил Шэйран.

— А что, есть за кого? — неестественно рассмеялась она.

Он сжал губы. Боль совсем рядом, дикая, могучая, преисполненная жажды. Кровь. Он чувствовал эту кровь, вдыхал её медный запах, смешавшийся с дождём.

— Ну как же? А твой ламадец? Ты ради него от матушки сбежала.

— Он меня украл.

— Это не имеет значения. Всё равно сбежала — и, к тому же, вы составили бы прекрасную партию. Если мать вернёт ему титул, то станешь герцогиней Ламады. Знаешь, почти королева — но так, как ты всегда хотела. Без этой надоедливой короны.

— А ты?

Он усмехнулся. Хотелось сказать, что мечтой его была корона, что он каждый раз, когда говорил о нежелании подчиняться матери, мечтал о том, что взойдёт на трон. А может, воспользоваться пафосным «корона мне не нужна», что обычно так яростно ценится в дурацких книгах, разбросанных по отцовскому дворцу, тех самых, что предпочитают служанки, влюблённые тайно в незнакомого красавца-принца, что явится к ним на белом коне и заберёт из рабов очередного каменного зверя.

— А я думаю о том, что всё-таки сбегать от обязанностей не так уж и хорошо, правда, сестричка? Корона оставляет кровавые шрамы.

— Не больше, чем любовь на сердце.

— Не могу сказать, что согласен.

Они обернулись одновременно — на молчаливого, бледного Эльма, на цветущую на родной земле Монику. Шэйран вздохнул — он вновь не мог ни слова промолвить, не мог сказать ничего, что описало бы его чувства — ведь те были, но какие?

— У нас с ним ничего не выйдет, — наконец-то вздохнула Эрла, чуть пришпоривая лошадь, чтобы быть дальше. — Он слишком сильно ненавидит мою мать, чтобы видеть во мне большее, чем просто дочь Лиары Первой.

— Не будь глупой. Ты ведь знаешь человека, который больше всего на свете ненавидит Лиару Первую, правда?

Эрла усмехнулась.

— И кто ж это?

— Угадай с одного раза. У нас на континенте не так уж и много самоуверенных королей, способных сражаться с этой редкостно преданной поклонницей матриархата.

— Ты и вправду думаешь — ненавидит? — как-то неуверенно переспросила Эрла. — Папа? Маму? Но ведь они столько лет уже…

— Воюют, как короли, вместе, как мужчина и женщина? Сомневаюсь, что это в корне способно измениться. Ну, а с тёщей воевать — и вовсе классика, правда? Так почему это должно тебе мешать?

Разговор казался таким простым, таким быстрым и ничего не значащим, что Шэйрану от себя самого становилось тошно. Он позволил своей лошади ускорить темп, чтобы оставить Эрлу наедине — на мгновение, прежде чем её наконец-то догонят, — и тяжело вздохнул. Может быть, всё это было глупостью, может быть, и предрассудки — ерунда.

Он слышал, как обратился к Эрле Эльм — сейчас, на привале, всё пойдёт по накатанной. Он попытается её обнять, вспыхнув надеждой от чуть более тёплого тона, чем это обычно бывает, а она отпрянет, не в силах сдержать свой страх перед матерью. Может быть, даже ударит его и попытается оттолкнуть — потому что Лиара Первая больше, чем мать. Потому что у Лиары Первой слишком много власти над душой её дочери.

Больше, чем у той Лиа, счастливой влюблённой женщины, которую так хотелось бы видеть и её возлюбленному, и её детям.

Дорога неспешно, самоуверенно тянулась вперёд — словно вела куда-то в глубины Магического Источника.

— Ведь он вновь вернётся, Первый? — Шэйран оторвал взгляд от зелени на обочине, стараясь не отвлекаться больше на извилины тропы. — Вновь захочет крови? Вновь пожелает жертв? В очередной раз будет разрушать то, что осталось от этого мира?

— Тэллавар? — невнимательно, не оборачиваясь, переспросил Тьеррон.

— Источник.

— О, источник… Я не знаю, по правде, — пожал плечами Дар. — Сказал бы, что нет, но подобное не напоить досыта кровью и не загнать дальше глубокой ямы — из всякой пропасти найдётся выход, даже если она кажется изначально бездонной. Да и глупости — верить в то, что победили мы раз и навсегда. Он накопит в себе постороннюю боль, которой истекает этот мир, наберётся уверенности — источник тоже мыслит, только особенно, по-своему… а потом всё, так или иначе, повторится. Я б ответил, что, может быть, тогда и мы опять воскреснем, и твоя сила вернётся, чтобы защитить этот мир, но так просто никогда не случается. Разве стоит думать нам о том, что будет дальше?

Рэй не ответил. Жить здесь и сейчас — какая глупость!

— Твой отец до жути безответственен, — продолжил Дарнаэл, — хотя и побеждает практически каждый раз. Я не встречал в своей жизни более везучего человека — он притягивает людей, будто бы магией. На меня смотрели с уважением, со страхом — но никогда я не встречал такого обожания во взглядах толпы. Как он вернул себе трон… Странное дело.

— Какое это имеет значение? — Рэй не стал догонять Первого, они так и переговаривались, словно вокруг не было никого, кто мог бы их услышать. — То, как мой отец стал королём, знает каждый ребёнок. Все достаточно сильно устали от бабушки, чтобы отказываться от нового правителя, нового шанса на свободу и счастье.

— Я веду к тому, что тебе стоит реагировать на всё проще. Жить сегодняшним днём — победа или поражение, жизнь на этом не заканчивается. Зачем думать о том, что будет через много тысяч лет?

— А что было бы, — не реагируя на эти слова, проронил Рэй, — если б мой дар оказался у моего отца, а у него появилось желание овладеть этим волшебством? Если б у него был шанс перекручивать сознания людей изнутри?

— В нём есть зачатки. Та же зелень, — уклончиво ответил Первый.

— А если правду?

— Это большой, огромный даже груз на плечах. Трудно понять, как жить с этим — свыкнуться, ограничивать свою силу. Я не думаю, что Дарнаэлу следует владеть чем-то подобным. Он для этого слишком безрассуден.

— Вот потому, — скривился Шэйран, — даже если бы мне хотелось так просто отбрасывать все сомнения в сторону, как в моём возрасте делал это отец, я не имею права. Не так ли?

— Мудрые короли рано седеют, — сухо ответил Первый. — У них для того слишком много тревог. Элвьента не слишком страдает от того, что ею правит человек, поддающийся первому же порыву.

— Нет, не страдает. Не страдает, пока сравнивают с Эррокой или со старым режимом, — Шэйран вновь посмотрел на листья, вдохнул свежий, влажный от дождя воздух, словно пытался что-то оценить — и почему-то придержал лошадь, не позволяя коню сделать последний шаг.

В тот же миг в сантиметре от лошадиной морды пролетела стрела.

Громкий крик — больше похоже на призывной вопль, чем на человеческий звук, — раздался, кажется, справа, где-то в тех отвратительных кустах. А после слева сыпануло бесконечным градом стрел, словно где-то там потерялся их магический источник, вроде того, что с чарами, только на этот раз с вполне человеческим, подчиняющимся неодарённым рукам оружием.

Их было, наверное, слишком много — Шэйран насчитал десяток и сбился. Где-то за спиной громко заржали кони, у него на глазах с лошади соскользнул Первый, без своей магии — совсем не тот могущественный бог, которого хотелось бы увидеть.

Сколько их?

Мелькнул торресский флаг, торресские доспехи. Зазвенели мечи, полыхнуло магией — на архипелаге никогда особо не колдовали, и от вспышки волшебства Моники сразу трое отступили, ослеплённые, напоролись на мечи и шпаги своих союзников.

Кто-то рассмеялся в стороне, словно женщина с мечом — это что-то невероятное. Эрри? Вероятно, она — кто ещё мог броситься вперёд с таким остервенением.

Но их было слишком мало.

Рэй, казалось, наблюдал за всем со стороны. И тело двигалось само по себе, словно не принимая в расчёт своего собственного хозяина. А сознание застыло где-то вдалеке, у тех деревьев — он, право, видел, как лезвие касается горла, а торресский командир с громким, надсадным рыком приказывает всем остановиться.

— Может быть, мы неправильно узнали, — голос его звучал дразняще, словно предрекая что-то, — но не эрроканская ли принцесса и элвьентский принц блуждают по далёким дорогам?

Рэй скосил глаза — он вновь был самим собой, наверное. Ничего не умеющим, почти изнеженным глупым принцем, у которого оружие из рук выбивают первым же ударом.

И его сестра — тоже не воин. Им, конечно, остальным к горлу меч не приставили. Может быть, потому, что сражались они лучше, может, потому, что и так остановились — если одному перережут горло, остальным идти уже смысла нет.

Мёртвые — или раненные, — разумеется, были. И Эрри с остервенением сжимала в руках выхваченный у врагов меч, и Анри, словно последовательница воинственной девы, и Кэор — дарнийская школа ни для кого не проходит даром.

Но что они могут? У Моники, не оправившейся после ранения, сил недостаточно даже на пятерых, не говоря уже о трёх десятках. Можно вспомнить что-то хитроумное, разумеется, но не в бою — она ведь не из тех ведьм, что постоянно в сражениях, она ещё не умеет этим управлять. У Эльма — длинный порез на правой руке, и вряд ли он способен держать оружие сейчас в руках — только зажимать кровоточащую рану.

На четверть эльф, дрожащий от страха или от возмущения.

В конце концов, даже Первый, у которого каким-то чудом отобрали магию — и кто?

А ещё он сам с мечом у горла, шаг в сторону — и смерть.

— Король и королева заплатят немало, чтобы их чада вернулись домой живыми, — хохотнул со стороны ещё один солдат. — А наш предводитель пусть подавится — он не предложит больше, чем просто победа.

Попытаться представить вместо человека его энергию. Дотянуться до тонкой нити ненависти, презрения или боли, ведь она есть в каждом человеке, даже в самом хорошем. Схватиться за эту нить и выплести что-то своё, чтобы сделать то, что хочешь. То, что нужно. Заставить человека подчиниться, поддаться.

Он может?

Ничего он, подери его змеи, не может. И дышать даже этой болью, этой силой, прятавшейся в создании другого человека, он не может. Только смотреть широко распахнутыми глазами, чувствуя, как надавливает меч на горло, как вот-вот, разочаровавшись, солдат отрубит тебе голову — или, может быть, просто заломит руки за спиной, чтобы повести дальше на расправу.

Тщеславие, жадность, гордыня, сплетающиеся в одно целое.

И он, ни на что не способный маг. Жалкое существо, для чар которого есть только кусты вокруг и какая-то зелёная трава под ногами.

— Что? Неужели наследники столь высоких родов не могут схватиться за меч и снести голову с плеч? Неужели не умеют сражаться? — ухмыльнулся мужчина.

— Мечом — вряд ли, да и его выбили их моих рук, — хрипло ответил Шэйран. Хотелось тряхнуть головой — волосы нагло лезли на глаза, и ему казалось, что всё вокруг плывёт.

— Так сын Второго не унаследовал его умение драться? Даже шпагу не удержит? — главарь — если, конечно, среди них таковой вообще был, — даже немного ослабил хватку.

— Нет, — Шэйран криво усмехнулся. — От него у меня другой дар.

Такой маленький зачаток кустика — что может с ним сделать обыкновенный маг? Что может сделать эльф без долгой песни во славу растения?

Что может сделать маг, у которого единственное умение, которым он владеет в совершенстве — это не руководить личностью человека, а заставить траву вымахать до неба?

…Тонкая, длинная ветвь, появившаяся будто из неоткуда, проткнула насквозь человека. От только захрипел, роняя меч к ногам элвьентского принца, и он замертво рухнул на землю, когда осыпался старый куст пеплом.

Наверное, они не успели даже вскрикнуть. Благо, в лесу хватало достаточно деревьев — по крайней мере, чтобы справиться с отрядом из семнадцати — теперь Шэйран посчитал с методичной, поразительно лёгкой точностью, — глупцов, что даже не обзавелись перед походом какими-то нагрудными щитами или чем-то вроде того.

У него судьба, наверное, такая — постоянно разочаровываться в свое магии, а потом каждый раз, призывая к её помощи, просить у своего собственного дара прощение за то жуткое пренебрежение, которое он позволил себе на мгновение.

Кровавая зелень — только остатки травы под ногами, стоптанной, обессиленной, тонкой, а спустя миг — пылающей силой и мощью.

Первый как-то раздражённо, зло сорвал цветок, распустившийся на одном из взросших внезапно кустов, сжал его в кулаке, пытаясь выдавить всю жизнь, весь сок, и недовольно покачал головой.

— Никогда не пользовался своими чарами в таком ключе, — промолвил он наконец-то.

— Боюсь, я никогда не умел делать с этим ничего больше, кроме этого, — скривился Шэйран. — И вряд ли научусь.

На его руках не было крови.

Но она потоками стекала с взращённых им же листьев.