Галатье Торрэсса был просто жалкой куклой — марионеткой, той самой, с которой так удобно и просто, так легко и знакомо играть, дёргая за ниточки, просто чтобы он починялся, поддавался бесконечным коротким попыткам столкнуть его в пропасть.

Галатье Торрэсса, король архипелага среди бесконечного океана, король, которого столкнули с трона, не встретив ни мига сопротивления, самый бессильный и жалкий король на свете.

Галатье Торрэсса — на коленях, в молящей позе, с широко распахнутыми глазами и отчаянным ужасом, отражающимся где-то в глубине бесконечного отсутствия цвета. Такой испуганный, с ледяными руками, всматривающийся в пылающие алым сапфировые глаза монстра с континента, монстра, обагрившего кровью весь его дворец.

— Дарнаэл, — ошеломлённо выдохнул он, опуская руки, но так и не поднимаясь с колен. — Дарнаэл, это ты…

Он не мог его обвинить. Не мог выдохнуть ни единого слова, что остановило бы проклятого короля. Не мог даже сказать, что тот повинен в смерти его дочери, приёмной ли она была, родной ли. Подобострастно, льстиво, но так искренне — он смотрел на него, словно на идола, будто бы на икону в своём собственном храме, так, как смотрят на святых, что возвращаются с того света.

Дарнаэл замер на пороге, даже не в силах остановить собственную ненависть, своё раздражение, полыхнувшее подобно какому-то пламени.

Галатье отшатнулся наконец-то. Но он так и не смог заставить себя подняться на ноги. Казалось, молитва неизвестному божеству застыла у него на губах, будто бы клеймо — если, конечно, он читал свою короткую мольбу не живому человеку.

Тьеррон видел когда-то такие взгляды. Когда его израненное государство глазами несметной толпы молило его остаться. Свергнуть собственную мать. Стать тем, кого они столько лет ждали, в кого верили, на кого надеялись, ожидая вечного спасения от каких-то неведомых грехов или чего-то ещё.

Почему-то от одной мысли об этом становилось противно — как-то не по себе. И Дарнаэл знал — пусть народ, измученный, неграмотный, уставший, имел полное право взирать так на своего короля, но только не правитель соседней державы.

Только не тот, чью дочь — или падчерицу, не имеет значение, — он сам приказал казнить. Безжалостно, без минутной остановки, по праву и по правде, но ведь это не делало его грех мягче в глазах скорбящих родителей.

— Твоя Армия, Галатье, — сухо промолвил он, ступая в камеру, но не закрывая за собой дверь, — стоит на границе Эрроки и Элвьенты с весьма явным намереньем напасть на мой континент. Очень неприятно понимать, что в такое мгновение её король прохлаждается в хорошо защищённых покоях и читает, вероятно, за мой упокой молитвы.

Это звучало резко и грубо — конечно, Дарнаэл, находясь на месте Галатье, усмехнулся бы, отозвался колкостью или грубостью, если б на спокойный ответ уже был не в силах. Но глаза короля Торресского архипелага только наполнились слезами.

— Моя армия не принадлежит мне больше, Дар, — устало прошептал несчастный король. — Если ты хочешь, я отдаю тебе свои права на руководство ею — только дайте мне спокойно умереть здесь. Встретить свой последний час.

Наверное, Тьеррон должен был бы поразиться таким словам. Ужаснуться равнодушию к державе и такому отчаянному желанию всё бросить — но разве он сам пошёл сюда не на верную смерть? Разве он надеялся на то, что встретит свой последний рубеж, последнего врага на пороге камеры короля, которого должен привести к его войску? И кому он обещал, что вернётся, кто ждёт его там?

Людям есть перед кем склонять колени. У людей есть те, на кого они могут смотреть, будто бы на богов. Можно сотворить себе идола из кого-то другого, а не с вечно ошибающегося, творившего отчаянные глупости короля.

Только не он — ему нечего делать в государстве, шептавшем, что династия его, последняя, по крайней мере, не свершила ничего злого. Ничего того, что привело бы страну к краху.

Может быть, так говорили обо всех.

Может быть, только о замыкающих звеньях цепи.

— Вставай, Галатье, — нетерпеливо промолвил он. — Совсем скоро стража заметит, что в этом дворце кого-то убили. Я должен вывести тебя до этого.

— Зачем?

— Потому что после, — сухо ответил он, — мне выбраться будет сложнее. А ты не умеешь прыгать с валов, плавать и даже метать ножи. Ты пожилой человек — так что позволь мне увести отсюда тебя ступенями, пока не пришлось выбираться через окно.

В его голосе не было ни капли уважения к Галатье, и, наверное, никогда и не появится. Почему-то Дарнаэл слишком явственно осознавал, насколько слаб король державы вражеской не по его собственной воле.

Почему-то он ждал того мгновения, когда у Торрэсса подкосятся ноги, а после он опустит голову и сдастся, не позволяя себе делать больше ни единого шага в целях хотя бы элементарной борьбы.

Но он не надеялся на то, что это случится до такой степени быстро. Ведь есть же в человеке какой-то запас терпения, силы, что могла бы толкать его не сдаваться каждое мгновение, а идти вперёд и делать хоть что-то, чтобы справиться с собой.

Мир несовершенен.

Но не настолько.

— Я не пойду, — покачал головой Галатье. — Я мученик и встречу смерть здесь.

— Ни один мученик не отгонял спасителя, когда тот предлагал ему руку помощи, — возразил Тьеррон. — Поднимайся с колен, падший король, твоё войско ждёт тебя.

Галатье наконец-то смог посмотреть ему прямо в глаза. Дар чувствовал этот взгляд — мрачный, отрешённый, холодный и преисполненный отчаянной боли. Будто бы сейчас правитель отчаянно пытался защититься от чего-то неведомого для него самого, невообразимого и страшного. Казалось, ему даже умереть будет намного легче, чем попытаться править государством или остановить тех, кто подчинялся на самом-то деле не его приказам. Может быть, давно уже это случилось в Торресса — Дарнаэл не помнил, когда вместо прежде не слишком сильного, но хотя бы разумного и способного править, у них появился кто-то до такой меры слабый, что даже слово от собственного имени казалось ему редкостным наказанием и адом.

Король должен встать. Король должен выпрямить спину, даже если он очень стар, посмотреть в глаза своему врагу и дать отпор — или принять помощь друга и наконец-то вновь вернуться к битве. К своему бесконечному сражению.

Но Галатье не выровнялся. Галатье не сумел встать с колен. Дарнаэл даже сделал шаг ему навстречу, намереваясь помочь подняться, чтобы правитель соседнего государства не был столь беспомощен, и только спустя миг понял, в чём была его ошибка.

Разве Галатье хотел вставать? Разве Галатье хотел жить?

Он рванулся вперёд так прытко, словно ему было не шестьдесят два, а двадцать шесть. И обхватил своими слабыми руками колени Дарнаэла.

— Убей меня, — прошептал он. — Убей меня, Тьеррон. Вонзи нож мне в сердце. Напои меня ядом. Только не позволяй мне больше жить.

Дарнаэл гадливо отбросил его руки, отступил на шаг, почти что выскользнул через дверь.

Он вынул из-за пояса кинжал, подобранный после битвы, и швырнул его под ноги Галатье.

— Вот твоё оружие. Убивай себя сам.

— Но я не могу, — ошалело прохрипел тот. — Я не могу причинить себе боль. Я даже яд заставить себя выпить не смогу. Смерть — это так ужасно… Убей меня! Избавь меня от муки!

Тьеррон только презрительно скривился. Истинный правитель? Тот, кто должен наставить свою страну на путь истинный? Да Галатье Торрэсса не способен ни на что из этого, если ни суицид, ни даже попытка бегства ему не по силам! Только последнее ничтожество будет молить о том, чтобы его лишили жизни — но не имеет смелости сделать это своими руками. Действительно, зачем кровью орошать свои руки, зачем на что-то решаться?

Но он не мог просто так уйти. Не после каждой глупости, которую совершил — не с пустыми руками. Не после того, как был готов убить весь этот дворец.

Чем он думал, когда пришёл в Торрессу? Думал умереть по пути? Он мог, разумеется, мог — но не вышло. А дворцовая стража, эти жалкие ошмётки — он не позволил бы себе драться вполсилы, а они никогда не победили бы его, пытаясь напасть по одному. Рано или поздно усталость взяла бы верх, конечно, но когда бы это случилось? И где, около горы трупов?

Он пришёл сюда, чтобы помочь своему государству — или чтобы сбежать. Он скрывался за тем, что должен вытащить из тюрьмы Галатье — и что получил? Кого тут освобождать, пустышку, короля бессмысленно глупого, пустого, мнимо заключённого?

— Почему я должен марать о тебя руки? — прошипел Дарнаэл, даже не зная, выдуманы ли эти слова, или, может быть, он действительно так считает.

— И ты не будешь столь милостив, чтобы подарить мне облегчение? Ты не позволишь мне наконец-то покинуть этот отвратительный мир и почувствовать лёгкое дуновение свободы?

— Я? Нет, о Первый, не позволю! Потому что там, — Дар как-то неопределённо махнул рукой, — стоит твоя армия под руководством ненормального мага! А её король ползает на коленях перед своим врагом, перед человеком, ставшим причиной смерти его дочери, молит убить его — и я должен оказывать тебе милость?

Галатье был будто ошеломлён. Казалось, на него надели какие-то шоры — он видел одно только солнце там, где давно уже собрались мрачные тучи и стало до ужаса холодно и отчего-то больно каждому, кто подойдёт достаточно близко.

— Дарнаэл, — прошептал он, — моя дочь, наверное, этого действительно заслужила…

Он не выдержал. оттолкнул ногой кинжал, брошенный ранее на пол, схватил Галатье за плечи, рывком заставил его встать и встряхнул — такого старого, уставшего, измотанного.

— Ты слышишь, что ты несёшь?

— Ты не можешь поступить плохо, — Галатье вздохнул. — Я правил задолго до того, как ты взошёл на свой трон, Дарнаэл, и видел я много разных правителей. Никто не вёл свою страну так уверенно. Ты не совершаешь ошибок, а Марта, наверное, заслужила смерти…

Дар хохотнул — казалось, он сам уже балансировал на грани истерики, взрыва бесконечных эмоций.

— Я? Не совершаю ошибок?

— Нет, — покачал головой Галатье. — Ты как солнце. Освещаешь всем путь.

— Скорее как факел. Все, кому не лень, выбирают, куда ему светить, потом идут — но виноват всё равно глупый огонёк, — Дарнаэл усмехнулся.

— Нет, ты солнце. А я — вот я факел…

— Ты? — Тьеррон отступил вновь, и касаться Галатье ему было противно. — Ты никакой не факел. Ты огарок. Вроде бы и зажечь тебя ещё можно, но ты заставляешь свой фитиль промокнуть и истлеть, пытаешься сгнить насильно, если не получается и так. А почему? Потому что тебе страшно. Потому что тебе бесконечно жаль себя.

Галатье молчал. Может быть, он понимал, что Дарнаэл говорил правду, может, ему на самом деле было страшно — и он не знал, какие слова должны соскользнуть с его губ.

— Я идеален? Я не совершаю ошибок? Говори, Галатье, — его глаза уже были не синими, а скорее растворились в бесконечном гневе — темнели с каждым словом.

Но король молчал. Король не мог проронить ни слова, очарованный холодной чеканкой слов.

— Как далеко от Халлайнии моя страна? — он почти схватил Галатье за горло, но удержался, сказал ведь — убивать не будет. Сказал, а слово своё сдержит, хотя бы на этот раз. — Очень. Знаешь, как велик океан? Потому мы ещё стоим. Не потому, что я потерял возможность подписать с ними договор, и армия моя против великой империи не так уж и могуча. На что я надеюсь? На листья, на травы, на войско и верность? Да, но число тех, кто выступит против меня, будет куда большим. Халлайния огромна — а я даже забыл о том, что должен был вернуться к ним с новыми условиями мирного договора, — он словно успокоился, и голос стал звучать напевно и быстро. Увещевал ли он Галатье, убеждал ли, или, может быть, просто исповедовался, признаваясь в собственных грехах — этого мужчина не знал. И не хотел знать, пожалуй. — А то, что происходит с моими детьми? Думаешь, я свободен, холост, бездетен? У меня, Галатье, двое — мои, родные. Непризнанные мои дети и необузданная сумасшедшая королева, которую я за двадцать четыре года так и не смог осадить. Потому что это весело, потому что играть с чужой жизнью казалось мне забавным. Думаешь, если с моим сыном действительно что-то случилось, это его вина? Моя.

Он должен был перевести дух и дать покой несчастному королю. Должен был не наступать на него, пока тот шаг за шагом отступает к стене, пытаясь сбежать от бесконечной гневной тирады.

— А моя дочь, которая чуть не стала жертвой ритуала? А то, что сейчас происходит в моей стране? Сколько ещё грехов будут прощать королю только за то, что он достаточно ярок на фоне других? Мне нельзя управлять страной — я хороший военный, но правитель в мирное время с меня никакой. Да и то — мечи, шпаги, лес, что растёт за спиной. Призвание. Галатье, всё это — бессмысленная глупость. И я ошибаюсь, быть может, побольше, чем ты сам, но от этого не отступаю назад.

Он не знал, на что было похоже это беглое, страшное признание, да и, наверное, ему страшно было подумать о том, что это всё чистая правда. Что он действительно повинен, что ему пора покаяться, может быть, исправить свои ошибки. Свою невнимательность.

Но Галатье словно и не понял — ни единого слова.

— Даже когда ты себя проклинаешь, — прохрипел он, — ты словно солнце, Дарнаэл. Это ты ведёшь за собой, а нам только и подчиняться. Убей меня — если не из жалости, то хотя бы из ненависти, Дарнаэл. Убей…

— Убить? — он подобрал кинжал, направился к двери, но не стал закрывать её. — Так заслужи свою смерть, Галатье. Иди за мной — думаю, ты встретишь её за следующим поворотом.

Галатье, как казалось Дарнаэлу, должен был воспротивиться. Остановиться, попытаться возразить, хоть что-то сказать в свою защиту. Но он вновь будто бы примёрз к полу, не в силах отрицать свою слабость, а потом шагнул к Дару.

Он искал смерти. Но не мог так просто сдаться, всадив кинжал в собственное сердце.

Не так, как Дарнаэл. Тот считал, что есть в этом мире где умирать, кроме как от собственной руки, перерезав себе вены или ударив шпагой в сердце.

И выстрел прямо в голову тоже не поможет.

Все эти шансы спастись от кровавой мести — глупость. Попытки оправдать себя. Он не был самоубийцей — может быть, считал, что если заберёт с собой на тот свет больше врагов, то и станет немножко счастливее. Или смерть его — дороже. Пусть всего на одну чужую жизнь. Пусть лишь на кого-то спасённого, на чью-то короткую судьбу, на миг человеческой ненависти, пылающий на кончике его шпаги.

А Галатье хотел уйти за чужой счёт. С чистыми руками, но чёрными мыслями, с маслянистыми, смольными каплями греха, что покрывал его душу.

Дарнаэл знал, что он был слаб — пожилой мужчина, всё-таки. Но он и на миг не остановился, чтобы король Торрэссы мог его догнать. Одного только безумного, бессмысленного обожания во взгляде Дару хватило для того, чтобы слишком уж точно понять — он догонит его, поймает, не позволит уйти просто так. Солнце — Дарнаэл считал, что не являлся им никогда и ни для кого, но избавиться от наглого, издевательского практически клейма на своём лбу был не в силах.

Может быть, и вправду ему верили так сильно — привыкли к тому, что короля слово неизбежно. Если б Галатье был его подданным, может быть, Дар и принял бы его слова — но только не сейчас, не тогда, когда говорил с правителем соседнего государства.

…Дворец вновь будто вымер. Он проходил мимо оставленных покойников-стражей, переступал через их тела, игнорируя холод мёртвых тел под ногами. Галатье быстро шагал за ним, словно пытался ступать след в след, и Дар повторял мысленно — не оборачиваться, не позволять себе поверить в его силу.

Нет, это скорее слабость. Он почти слышал это тихое «убей меня».

Убей, убей, убей.

Дар остановился и зажмурился. почему он должен брать на себя ответственность за чужую жизнь, почему должен позволять кому-либо, особенно королю чужой державы, так просто перекинуть, пересыпать на чашу его весов всю ту безмерную тяжесть?

Нет.

— Почему ты так меня мучишь?

Дарнаэл не ответил на вопрос. Не остановился, когда они миновали внутренние врата дворца, а он вновь зашагал по гулкому коридору. Он не позволил себе замереть, когда завопила какая-то служанка — и даже чары не заскользили от его боли и ярости.

Замок Торрессы словно вымер. Казалось, во дворце не было ни единой живой души — только две уставшие, опустошённые тени, упрямо шагавшие вперёд. Дарнаэл не мог это отрицать, не мог оттолкнуть от себя глупую мысль о том, что всё складывалось слишком просто.

— Они все ушли, верно? — спросил он, не оборачиваясь.

— Да, — Галатье остановился. Он надеялся, наверное, на следующий вопрос, но того всё не было и не было — если хотелось продолжать разговор, следовало продолжать самому.

Дарнаэл вышел на улицы города, не скрываясь. Наступила тёмная ночь, и всё вокруг затянуло тучами, даже звёзды, даже луну. Как Тьеррон ориентировался в темноте, оставалось секретом — он, будто тот кот, упрямо и уверенно вышагивал по тонким бордюрам, минуя опасные ямы, перепрыгивая через лужи — или перешагивая, может быть, через них.

Он прошёл бы и по канату, как думалось Галатье — а Торрэсса думалось, что он и сам видел исходившее от его проводника золотистое свечение. Ему нужна была смерть, но теперь, войдя в раж, он и не просил больше о погибели.

— Моя жена, её сын и этот маг, с которым они сговорились — они увели всех, кто только здесь был, — в очередной раз подал голос Галатье. — Не знаю, как у них это получилось — получилось и всё. Может быть, во всём виновата одна только магия — я просто не знаю, что с этим на самом деле следовало делать. И я в той темнице — ведь жизнь моя совершенно бесполезна, ничтожна… Кому я нужен? Дарнаэл, ведь ты милостив — почему ты не можешь…

Тот вновь промолчал. Скоро должно было начать светать — или Галатье опять запутался во времени, — а король соседнего государства оставался всё так же предельно неумолим.

Они добрались до причала уже к утру. Галатье казалось, что специально для него Дарнаэл сбавил темп, чтобы его невольный мысленный пленник не посмел отстать, остаться где-то там, вдалеке. Он словно сковывал его своими вечными, сильными, крепкими нитями, не давал сделать шага ни вправо, ни влево, гарантируя немедленную жизнь.

Торрэсса уже и не знал, за какой целью он шагает за ним. Может быть, просто искал утешения — и это была его холодная блажь. Попытка скрыться от жестокой реальности, страшной, сковывающей льдами руки-ноги.

А ещё ему почему-то хотелось узнать о том, что будет дальше. Как поступит милостивый и жестокий король Элвьенты.

— Ведь я на самом деле тебе не нужен, — продолжил он. — Я не могу ничего сказать своей армии, она меня никогда не послушает.

— Твоя армия, — Дар обернулся, — ждёт своего истинного правителя. И если ты не сумеешь остановить её, то тогда остаётся только воевать.

— Вам действительно остаётся только воевать.

Неужели Дарнаэл не мог победить воинов Торрессы? Их было не так уж и много, они слабы…

Они ведомы магией. Магией, что заставляла бы их идти вперёд вопреки всему, не останавливаться ни на миг, даже если у них на теле не было места без ран.

…Дарнаэл остановился у какого-то небольшого корабля. На его борту уже собирались отбывать люди — и Галатье был уверен в том, что это пираты.

Тьеррон запрыгнул на борт — Торрэсса пришлось идти по трапу, очень осторожно, чтобы не упасть и не пострадать совершенно случайно. Он чувствовал себя обессиленным и едва-едва дышал, вот только, возможно, сопротивляться не имел никакого шанса.

Капитан корабля обернулся — и скривился, увидев недавнего знакомого. Тот самый заяц на его борту, что так просто ушёл в прошлый раз, теперь стоял прямо на палубе.

— И зачем же ты явился? — скривившись, поинтересовался он.

— Хочу, чтобы ты сейчас отвёз меня в Элвьенту.

— Мы собираемся к берегам Халлайнии.

— Сделаете крюк.

Галатье удивлялся этой невероятной силе в голосе. Он не понимал, как можно было стоять на корабле, переполненном врагами, и столь уверенно, столь чётко диктовать собственные условия, ни на миг не вспоминая о том, какую опасность несли в себе эти люди.

Капитан корабля положил руку на эфес новоприобретённой сабли — отыскал её где-то у местных кузнецов взамен сломавшейся в Элвьенте.

— Зачем нам это делать?

— Просто так.

— И кто же ты, чтобы я просто так отвозил тебя в Элвьенту?

Капитану было интересно. Он сгорал от любопытства, от желания узнать, что за наглец стоял на его борту. Он подошёл ближе — Галатье даже содрогнулся от того, как сверкнула в первых лучах солнца отвратительная кривая сабля.

— Я тот, — Дарнаэл бросил какое-то зёрнышко на палубу, — кто способен разнести твой корабль в щепки, — из семени моментально появился огромный росток, обвивший ногу капитана, а после Тьеррон широким, резким жестом просыпал то, что было в его ладони.

Галатье даже не запомнил, когда он успел найти эти семена, не знал толком, зачем было так нагло и самоуверенно их рассыпать.

— Либо ты отвозишь меня к берегам Элвьенты, — проронил он, — либо я превращу твой корабль в щепки. Выбирай, капитан. Возможно, это твой единственный шанс спасти последнее, что всё ещё тебе дорого.

— И тебе хватит твоей магии? — капитан заинтересованно улыбнулся. — Я отвезу, если таковы условия — но мне всё ещё любопытно, кто ты такой. Может быть, я б и не отказался узнать твоё имя, путник. Катаешься туда-сюда между странами.

— Кто я такой? — белозубая улыбка показалась пирату почему-то знакомой. — Скажи ему, Галатье, — он обернулся, — кто я такой. Скажи.

— Перед тобой восходит элвьентское солнце, — зачарованно прошептал Галатье.

Корабль отчаливал. Пират не стал возражать против лишнего путника — но элвьентским солнцем мог оказаться кто угодно.

— И кто же, — он прошёлся по палубе, наступая на семена, что были готовы превратить его корабль в щепки, — на самом деле посмел получить столь наглое звание, при живом-то короле?

— Ты себе не представляешь, — сапфировые глаза полыхнули чем-то опасным. — Живой-то король.