Наталья Власьевна Дорошевич была тяжело больна. Я никогда не видел ее; я знал о ней только, что она дочь Власа Дорошевича, что она журналистка, работала в газете "Труд" и других изданиях. Имя Власа Дорошевича у нас забыли. Когда-то его считали "королем фельетона". В области фельетона у него была слава шаляпинская. В пору моего детства номер газеты "Русское слово" с очередным фельетоном Дорошевича был событием. Кроме того, Дорошевич написал ряд книг, в том числе талантливые воспоминания "Литераторы и общественные деятели", "Старая театральная Москва", переизданная в наше время. Его фельетоны были напечатаны как образцовые рядом с фельетонами А. П. Чехова и А. М. Горького в книге "Газета в старой России", выпущенной в 1939 году Государственным издательством политической литературы.

Я решил повидать дочь Дорошевича, с тем чтобы, может быть, помочь ей чем-нибудь. Я застал истомленную смертельным недугом женщину в постели: она была уже осуждена. Мы познакомились с ней, хотя она меня сразу узнала, едва я вошел в комнату.

- Как хорошо, что вы пришли,- сказала она сильным голосом, поразившим в этом истерзанном болезнью существе.- Я думала, что уже никому не нужна.

Я успокоил ее, сел рядом, и мы за час беседы уплотнили время; мы как бы наверстали пропущенное за тот срок, что не были знакомы, и расширили то короткое время, что нам предстояло видеться. Наталья Власьевна стала рассказывать о своем отце. Она говорила умно, образно, талантливо; она словно вслух произносила (137) страницы ненаписанной книги, и притом книги интересной и поучительной.

- А что, Наталья Власьевна, если бы записать то, что вы рассказали... писать лежа вам трудно, но, может быть, вы сумели бы продиктовать? Я постарался бы устроить, чтобы к вам приходила стенографистка.

Она задумалась, и ее лицо просветлело.

- Что ж,- сказала она,- диктовать я смогла бы... ведь, правда, было бы обидно, если бы я так и не рассказала все, а, кроме меня, этого никто не знает.

Мне удалось устроить так, что к ней стали приходить две стенографистки по очереди. Она диктовала каждой из них два-три часа в день, претерпевая нестерпимые боли и отказавшись от морфия, чтобы он не затемнял ее сознания. Это был пример силы воли и мужества. Она диктовала торопливо, страстно, спеша успеть все выговорить. Стенографистки, уходя от нее, плакали: она потрясла их.

Наталья Власьевна диктовала две недели подряд, две последние недели своей жизни. Потом боли одолели ее, и в дело пошел морфий. Она договорила свою книгу едва ли не за два дня до смерти - и вот тетрадки со стенографическими записями остались у меня. Литературный фонд, следуя старым традициям, помог расшифровать эти записи, они стали экземплярами на машинке. Страницы этой книги о Власе Дорошевиче воскрешают не только его образ, но и целую эпоху: в записках говорится о Рахманинове, Собинове, Шаляпине...

Это страстная книга, по временам пристрастная: Наталья Власьевна любила своего отца и была в тяжелом разрыве с матерью - артисткой К. В. Кручининой, работавшей под конец жизни в театре Ленинского комсомола. Стенографическая запись обычно бывает несовершенна и требует литературной обработки; но большинство страниц книги Дорошевич в такой обработке не нуждалось: так они совершенны по стилю и образности.

Два экземпляра этой книги - оба в виде машинописи- хранятся в Отделе рукописей библиотеки имени В. И. Ленина и в Государственном центральном архиве литературы и искусства; в библиотеке имени В. И. Ленина хранятся и оригиналы тетрадок со стенографическими записями.

Я переплел в один большой том эти страницы на машинке: это третий экземпляр рукописи, который я (139) оставил себе. Но экземпляр этот все же особый: в него вплетены материалы о Дорошевиче, афиша о его выступлении с лекцией "Великая французская революция", шаржи на Дорошевича художников В. Каррика и Ре-ми и некролог, написанный Михаилом Кольцовым. Я радуюсь, что сумел побудить Наталью Власьевну Дорошевич продиктовать свои воспоминания,может быть, это всколыхнуло ее, дало ей последние силы, и она ушла с сознанием, что оставила нечто, что ее переживет...