9
Следующие несколько дней Алики почти все время провела возле кровати подруги наедине с карамельной куклой — Наора почти все время спала. Видимо, Рет — Ратус добавлял ей в еду или питье какое–то сонное зелье, ибо нормальный человек так много спать не может. И, вероятно, не только сонное, потому что во сне Наора заметно менялась. Время от времени Рет — Ратус заходил в спальню со своей тележкой и, удовлетворенно осмотрев Наору, выпроваживал Алики погулять полчасика, занимался какими–то манипуляциями, после которых изменения становились более заметны. Все же свободное время, когда Наора бодрствовала, она молчала: молча обедала, молча делала самые необходимые для гигиены дела, и молча подолгу сидела, уставившись на куклу Прекрасной Герцогини. Следя за этим Алики, думала порой, что никакие богатства не стоят этой пугающей потери своего собственного лица. Происходящее с Наорой было слишком пугающим.
Во время своих вынужденных прогулок Алики старалась не терять времени даром. Она внимательно, словно от этого зависела ее жизнь, изучая закоулки и коридоры. Она увлеклась этим с того случая с потайной дверцей возле гостиной. Теперь она целенаправленно искала замаскированные дверцы, комнатки и ходы повсюду. В этом ей здорово помогла та самая, первая, комнатка–конура. Алики нашла в ее стене еще одну дверцу, через которую открывались проходы, заканчивавшиеся выходами в самых неожиданных местах — в коридорах, на кухнях, возле комнат и прямо в комнатах… Алики тайком зарисовывала планы в надежде, что это может пригодиться.
Трудно сказать, что думал по поводу ее изысканий сам Рет — Ратус. Он, конечно, знал о них — девушка несколько раз натыкалась на него, выглядывая из тайников, и всякий раз он при этом только улыбался, а однажды, когда она по обыкновению зарисовывала очередной план, из–за ее плеча выскользнула длинная рука, худой палец постучал по листку, и тихий голос произнес:
— Вот здесь у вас, Алики, неточность. Этот коридор должен кончаться возле кухни, а не в спальне.
— Вы что, все их по памяти знаете? — раздраженно сказала Алики, чтобы скрыть испуг и раздражение.
— Нет, конечно, их слишком много, — как ни в чем не бывало ответил Рет — Ратус. — Просто я там проходил однажды. И я хотел бы предупредить вас об осторожности. Это, конечно, не старинный замок и здесь нет ловушек, но дверь вдруг может нечаянно захлопнуться, или же вы свернете не туда и заблудитесь. Мне чрезвычайно неприятно будет потерять такую помощницу.
— Найдете другую, — дерзко ответила Алики.
— Но не такую любознательную, — все тем же ровным тоном парировал Рет — Ратус. — Я в этом доме такой же гость, как и вы, а на исследования его тайн у меня, увы, не хватает времени. Так что ваша помощь весьма полезна для нашего общего дела. — И вышел.
Алики тогда восприняла его слова, как очередную издевку, но случилось так, что всего через несколько дней с ней случилось именно то, о чем Рет — Ратус ее предупреждал.
Во время очередного своего похода, Алики, открыв дверцу, ведущую, как она полагала, из подвала в хорошо известный ей коридор перед спальней, оказалась в совсем незнакомом месте. Это был небольшой чуланчик, слабо освещенный узким оконцем под самым потолком. Почти все пространство помещения занимал длинный деревянный стол, протянувшийся от самой двери до противоположной стены; между боковыми стенами и столом едва можно было протиснуться; на столе что–то лежало. Алики не могла рассмотреть в пыльном полумраке что именно, но когда подошла ближе и нагнулась, из горла ее вырвался испуганный вскрик.
На столе, прикрытое, как водится в знатных семьях, лиловой пеленой, лежало тело. Труп. Вернее — трупик, судя по размерам — совсем маленького ребенка. Даже две свечи, полагающиеся по погребальному обряду, сгоревшие и давно оплывшие лужицами в серебряных тарелочках подсвечников, стояли в ногах на ближнем к Алики краю стола.
Лишь секунду спустя Алики поняла, что перед ней под саваном лежит большая кукла.
Карамельная кукла.
Удивившись странной причуде — положить куклу на манер покойника в погребальной церемонии — что может быть страннее? — Алики протиснулась между стеной и столом к изголовью и осторожно приподняла край савана.
Лицо куклы точь–в–точь походило на то, в которое по вечерам, как в зеркало, подолгу всматривалась Наора. Лишь приглядевшись внимательнее, Алики увидела, что все же это другая кукла, очень похожая, но не та, точно. Отличия в лице были минимальными, но вот платье на кукле было совсем другое. И несомненно, это была кукла Прекрасной Герцогини.
Алики осторожно откинула саван. Кукла была одета в белое платье в махрийском стиле, и на белом четко выделялось темное пятнышко, похожее на присохший комочек грязи. Алики автоматически щелкнула по нему пальцем, чтобы смахнуть, но не тут–то было — комочек и не думал отлетать. На ощупь он оказался твердым, как головка булавки. Ею он и оказался. Алики попробовала было вытащить булавку, но та настолько крепко была воткнута в тельце, что Алики не преуспела. Тогда она попробовала приподнять куклу, однако та далась не сразу: оказалось, что она была пришпилена прошедшей насквозь булавкой к столу.
Когда кукла оказалась в ее руках, Алики посмотрела на ее спину и удивилась, какой длинной была булавка: она вылезала из кукольной спины почти на дюйм! К тому же, острие ее было измазано давно засохшей бурой жидкостью, и что–то говорило Алики, что это не просто краска. Сразу в голову полезли жутковатые россказни, некогда слышанные от нянек и тетушек, в которые так не хочется верить в наш просвещенный век.
Алики отложила куклу в сторону и внимательно осмотрела стол. К ней тут же вернулось то чувство ужаса, которое посетило ее несколько мгновений назад.
«…И есть чародеи и чародейки, которые если захотят свести неугодного им человека со света, делают куклу и нарекают ее именем того человека. Потом обряжает чародей эту куклу, в как бы покойника, кладет на погребальный стол и зажигает в ногах две свечи. И пока горят те свечи, готовит он из жабьей крови яд, и смазывает им ту спицу, и вбивает в сердце куклы молотком, сделанным из громового дерева так, чтобы пробить насквозь и прибить к этому столу. И тогда человек, чьим именем кукла наречена, недели не пройдет, умрет от сердечного недуга. Если же в печень — от печеночного, если в голову — от мозгового…»
Вот оно — то, о чем, бывало, рассказывали няньки и тетки, собираясь темными вечерами при тусклых свечах. Все в точности: и кукла, и погребальный стол, и спица серебряная, жабьим ядом смоченная… и даже деревянный молоток — вот он, валяется под столом, уже не нужный.
Алики осторожно оттянула пышный воротник кукольного платьица. Имени Прекрасной Герцогини там, естественно, не оказалось. Не было там и имени Наоры, как боялась того Алики. «Амнис», прочла она; судя по имени — тоже махрийка. Конечно, можно было сообразить сразу, что в этом чулане никого не было по крайней мере несколько месяцев: все вокруг покрыто толстым нетронутым слоем пыли, и свежие следы принадлежали только Алики.
Алики снова взяла куклу, с усилием надавила ее спиной на столешницу, чтобы выдавить спицу, и когда та вышла из груди, осторожно подцепила головку ногтями и вытащила полностью. Аккуратно уложив куклу на прежнее место, Алики положила рядом спицу и накрыла, как было прежде, лиловым саваном, после чего покинула зловещий чуланчик.
Вернуться знакомым коридором в спальню Наоры было минутным делом.
Алики привычно уселась возле спящей подруги и принялась осмыслять свое неожиданное приключение. Это была тайна не из тех, которые хотелось хранить на сердце, не поделившись с кем–нибудь. Но с кем? Наора? Но в нынешних обстоятельствах это было по крайней мере бессмысленно, если не сказать больше. Более и более вживаясь в образ Прекрасной Герцогини, она все больше отдалялась, становилась чужой, как сама знатная дама. Рет — Ратус? Но у Алики слишком мало было оснований доверять ему. Особенно, если учесть его недавнее предупреждение. Может, это был намек? Тогда почему Рет — Ратус не пресек ее поисков?.. В общем, здесь было еще туманней.
Словом, Алики было о чем поразмыслить в одиночестве.
Итак, кто–то в этом доме какое–то время тому назад занимался магией. Черной магией, уточнила она. Будучи дочерью своего века, она ставила науку выше суеверий. Да, она не отрицала, что были времена, когда магия была действительно всесильной; она и сейчас немного действовала где–то в отдаленных местах подлунного мира, например, на далеких островах Ботис. Да и в Империи по сейчас еще сохранились древние магические амулеты — тот же плащ Тевиров. Но по большому счету после уничтожения таласарами Великой Книги в Ар–и–Диф, основная сила ее рассеялась, и кроме немногих талисманов и амулетов, магия осталась разве что на уровне девичьих гаданий и приворотного зелья. Алики и сама частенько гадала, и гадала, надо признаться, удачливо — только почему–то не на себя… Тут Алики вспомнила одну свою знакомую, которая, решив щегольнуть вольнодумством, сделала однажды восковую куколку, нарекла ее своим именем и проткнула серебряной шпилькой. Разумеется, с ней ничего не случилось: правда, ее более осторожные подруги тут же эту шпильку на всякий случай выдернули, а то мало ли… Но здешний чародей не использовал восковую куклу, а испортил куклу карамельную.
Алики остановилась. Карамельная кукла стоит больших денег. Очень больших. Что же тогда получается: для того, кто хотел убить — и, по видимости, убил — эту Амнис, деньги мало значат? Или в самом деле карамельная кукла для магии куда лучше восковой? Не зря карамельные обереги так ценятся. И кто такая эта Амнис? Допустим, махрийка, какая–нибудь знатная особа, с которой следовало расправиться таким дорогостоящим способом?
Если ее догадка была верной, тогда…
Алики вскочила из кресла и быстро вышла из комнаты.
Ей понадобилось почти полдня просидеть в библиотеке, перелистывая «Имперский альманах», чтобы убедиться, что ни одной более–менее знатной дамы по имени Амнис в Империи нет. Была Амники, но она, разумеется, оказалась северянкой. Были и две махрийки по имени Амнэ — но это, как и следовало ожидать, оказались дамами весьма почтенного возраста — шестьдесят три года и гораздо старше пятидесяти; обе, хотя и обладали звучными титулами, но за пределы Махрии никогда не выезжали и, скорее всего, так и провели всю жизнь сначала на женской половине домов своих родителей, потом превратились в хозяек гаремов своих мужей и, должно быть, стали толстыми и ленивыми матронами. А кукла сделана на молодую девушку.
Вечером, сидя с книгой возле камина, Алики как бы невзначай спросила Рет — Ратуса, который тут же, протянув длинные ноги к огню, развлекался решением старинных задач из найденной им на днях книжки «Досуги на старой мельнице»:
— Вы не подскажите, сударь, кто такая Амнис? Это какая–нибудь знатная дама?
— Амнис? — Рет — Ратус поднял на нее взгляд, оторвавшись от «Досугов». — Н-не знаю. Вряд ли.
— Почему? — спросила Алики. Спросила просто так, потому что не уловила во взгляде хитреца хоть малейшего намека на смущение или чего–то подобного, на что и был рассчитан ее вопрос. Увы.
По тому, как Рет — Ратус закрыл книгу, заложив ее длинным пальцем, Алики поняла, что ей предстоит выслушать пространное объяснение. Что ж, это могло быть любопытно.
— Вы читали «Похождения графа Дриллона»? — начал он издалека. Алики покачала головой. — Лет тридцать тому назад этот роман был так популярен среди прислуги, что именем Амнис, возлюбленной героя романа, простой, но весьма обаятельной девушки, было названо очень и очень много девочек из таких семей. А кому захочется, чтобы дочь благородных родителей звали так же, как дочь какой–нибудь горничной или судомойки?
— Вот странно, — словно в задумчивости проговорила Алики и показала Рет — Ратусу свою книгу, где под гравюрой, изображавшей расфранченную молодую даму, карандашом было написано: «Амнис»; час назад эту надпись сделала Алики собственноручно.
Рет — Ратус безразлично пожал плечами и вернулся к своим «Досугам».
Утром, причесывая Наору, Алики заметила, что одна из прядей волос ее подруги срезана: недавно выстриженные волосы заметно топорщились и бросались в глаза. В другое время Алики, возможно не обратила бы на это внимания, но вчерашнее происшествие со спрятанной в тайном чулане карамельной куклой заставило Алики насторожиться. Ведь волосы человека нужны были для того, чтобы наречь его именем куклу! Говорили, что их сжигают, смешивают с сурьмой и полученной краской наносят на куклу нареченное имя.
У Алики невольно дрогнула рука.
— В чем дело? — повернула к ней лицо Наора — чужое, не ее лицо. Голос Наоры был полон высокомерного неудовольствия.
— Простите, сударыня, — кротко ответила Алики. Она уже привыкла к тому, что подруга в последнее время обращается с ней не иначе как знатная дама к своей камеристке. Это было не самым неприятным из изменений, происходящих с Наорой: просто актриса вживается в образ, за что ей после очень хорошо заплатят. Оставалось надеяться, что, как уверял Алики Рет — Ратус, потом она снова станет такой же простой и сердечной, как была раньше. Вот только станет ли? Алики все больше и больше начинала сомневаться в этом. Даже просто сама по себе роль Прекрасной Герцогини должна непременно отразиться на характере Наоры, а если вспомнить о находке в тайном лабиринте дома… Хорошо, если все ее измышления о грозящей Наоре опасности окажутся бредом воспаленного воображения наивной и неопытной провинциалки.
Но пусть даже и так, а проверить свои сомнения все же стоило. Хотя бы, чтобы убедиться в их неверности.
На следующий день за завтраком Алики намекнула Рет — Ратусу, что ей хотелось бы побывать в Столице, и попросила его распорядиться заложить карету. Тот согласно кивнул. Еще несколько дней назад он сам предлагал Алики развеяться, но тогда та отнекивалась, увлеченная своими изысканиями в доме.
Карета была готова менее чем через час. Рет — Ратус, зайдя сообщить об этом, дал Алики довольно увесистый кошелек с деньгами на карманные расходы и предложил не стеснять себя экономией среди столичных соблазнов, но быть в то же время благоразумной.
Предложение было весьма кстати, но, принимая кошелек, Алики все же предупредила:
— Это я беру в долг.
— Зачем же, — возразил Рет — Ратус. — Ведь камеристка должна иногда получать жалование от своей госпожи.
— От госпожи? — не удержавшись, съехидничала Алики и с ироничным тщанием осмотрела долговязую фигуру, ну никак не подходящую под определение «госпожа».
— Считайте меня управляющим делами вашей госпожи или ее поверенным, если вам будет угодно, — усмехнулся тот, картинно кланяясь.
— Скорее уж батюшкой или меценатом, — рассмеялась Алики.
Рет — Ратус с внимательным любопытством посмотрел на нее своими серыми прозрачными глазами; Алики это не смутило. Он с усмешкой повторил свой шутовской поклон и придирчиво оценил ее наряд.
Для поездки Алики позаимствовала одно из платьев гардероба Наоры — бархатное, но достаточно скромного покроя, светло–серое, которое вызывало уважение своей элегантностью, и к тому же было достаточно теплым. Гладко причесанные волосы она уложила в так называемый «античный узел», что должно было гармонировать со скромной строгостью платья. Крохотная шапочка поверх пуховой косынки–паутинки. На плечи наброшен короткий плащ из седых лис. Покрутившись перед зеркалом, Алики осталась довольна своим видом: ни дать, ни взять — девушка из хорошей семьи, улучившая минуту, чтобы сбежать от наскучившей опеки гувернанток и домашних учителей.
Рет — Ратусу выбор Алики, по–видимому, тоже понравился и, кажется, чуть–чуть удивил. Он довольно долго разглядывал ее, потом кивнул и сказал:
— Пожалуй, я не ту карету приказал заложить. Сейчас исправлюсь, сударыня.
Карету и вправду быстро перезаложили, подав вместо простой коляски довольно комфортабельный экипаж.
Алики велела кучеру отвезти ее в какой–нибудь магазин, торгующий всяческими модными мелочами для дам, с большим достоинством уселась в карету и всю дорогу с искренним интересом смотрела в окно, больше скорее вбирая в себя общие впечатления от увиденного, чем обращая внимание на частности.
Столица. Город, который когда–то как–то назывался — когда и как, Алики даже и не припомнила, — когда–то был маленьким, таким же, как любой другой заштатный городишко, как ее родной Берстар, к примеру. Но, однажды став столицей сначала княжества, потом королевства, потом молодой растущей империи, он разрастался вместе с нею, прибавлял великолепия, и вот уже больше пяти сотен лет называется просто: Столица. Просто Столица Великой Империи.
Алики он представлялся состоящим сплошь из садов и парков, даже сейчас, зимой, сохранивших свою таинственную прелесть, в глубине которых высились великолепные, такие непохожие один на другой дворцы. Только уже ближе к реке и высокому, видному из любой точки города стрельчатому зданию Ратуши, когда карета въехала на улицы старого города, дома встали строем по обе стороны гладко вымощенных улиц, смыкаясь между собой и образуя длинные кварталы, где одно здание от другого отличалось лишь высотой, формой окон и прочими архитектурными деталями, а на самом деле казались все одной сплошной бесконечной стеной.
Дом, возле которого остановилась карета, в Берстаре сочли бы достойным проживания разве что самого губернатора провинции. Он стоял особняком, один занимая целый квартал, отделенный от всех прочих широкими улицами. Разнаряженный, как придворный сановник, швейцар стоял возле высоких застекленных дверей парадного входа, расположившегося среди широких витрин, в которых было выставлено все, что могла пожелать для себя любая женщина — от богато украшенных всяческими милыми излишествами и украшениями женских мелочей и до разодетых во всевозможные наряды манекенов. Назывался этот огромный магазин, если верить вывеске, «Милая безделушка».
Кучер помог Алики выйти из кареты, швейцар раскрыл перед ней двери, и девушка оказалась внутри.
Перед ней простиралась широкая богато изукрашенная мраморная лестница. Алики поднялась наверх и нерешительно замерла на месте, с трудом представляя себе, что делать дальше и как себя следует вести. И спросить было не у кого — кругом, среди витрин, прилавков и манекенов не было видно ни одной живой души. Видимо, из–за раннего времени: вряд ли знатные и богатые дамы в массовом количестве выезжают прогуляться по магазинам раньше полудня. Не было видно ни продавцов, ни приказчиков. Но стоило Алики шагнуть к одному из прилавков, как из–за шелестнувшей бусинками занавеси навстречу ей выпорхнула весьма миловидная девушка в таком нарядном платье, что у Алики захватило дух.
— Доброе утро, сударыня, — с обворожительной, но сдержанной, какой–то профессиональной улыбкой произнесла она мелодичным голоском. — Что вам будет угодно?
— Доброе утро, э-э… — ответила Алики, не зная, как к ней обратиться, и потому улыбнувшись девушке самой обезоруживающей из своих улыбок. — Пожалуйста, не беспокойтесь из–за меня. Я, собственно, проезжала мимо и просто зашла поглазеть. — Грубоватое это «поглазеть» должно было изобличить в Алики этакую простушечку–провинциалку, которую она решила сыграть. — Мы только вчера приехали в Столицу, и, знаете, просто глаза разбегаются.
Улыбка продавщицы стала еще более обворожительной.
— О, как я вас понимаю! Вы зашли как раз туда, куда нужно, — защебетала она. — У нас вам найдется на что поглазеть, — она доверительно хихикнула, — и что из приглянувшегося увезти с собой. У нас очень солидный магазин, с богатым выбором и весьма умеренными ценами… Для начала, позвольте предложить вам чай, пока вы будете выбирать.
— Нет, зачем! Я только что позавтракала, — скромно попыталась возразить Алики, но девушка была неумолима и, увлекая Алики в приятный глазу уголок, где под какими–то развесистыми растениями было установлено несколько легких столиков, девушка проговорила:
— Прошу вас, сюда. Уверяю вас, что вы не пробовали на завтрак таких пирожных, какие нам приносят из кондитерской снизу…
Под пирожные, сладкие орешки в шоколадной глазури и мятные леденцы с ароматным чаем они просмотрели кучу модных журналов и каталогов магазина, обсудили, что могло бы пригодиться и, одновременно, очень подошло бы именно для Алики, согласились друг с другом, что кружева окончательно вышли из моды, а будущее, несомненно, — ну на два–три сезона, это уж точно, — принадлежит ажурной вышивке, и вообще поговорили еще о многих–многих разных вещах. Как–то сам собой в руках у Алики оказался новенький путеводитель по Столичным магазинам, который она «рассеянно» листала, слушая щебетание своей наставницы и вовремя вставляя необходимые реплики, чтобы создать иллюзию заинтересованности. Третьим планом в голове проносились мысли, что весь товар из лавки ее тетушек мог бы разместиться на лестничной площадке этого магазина между ступенями и стеклянными дверями, но, в сущности, разница между тем и другим была лишь в количестве — ассортимент был практически один и тот же, а цена куда больше.
Тем временем магазин понемногу стал оживать.
Сквозь парадные двери тот и дело входили шикарные дамы: обычно в одиночку, но иногда в сопровождении — реже мужей, чаще — дюжих молодцов, явных носильщиков; к каждой из–за шуршащей занавески выбегала девушка.
— Наверное, здесь бывает очень многолюдно, — обратив внимание своей наставницы на небольшую суету возле входа, когда в двери вошли одновременно несколько таких компаний, спросила Алики. — Разве у вас нет второго входа?
Выяснилось, что нет. Оказывается, всем столичным магазинам, равно как и прочим общедоступным заведениям, старинным еще указом Ратуши запрещено иметь более одного входа, причем выходящего на самое людное место, якобы для того, чтобы лучшим способом обеспечить безопасность заведения от грабителей, на самом же деле, чтобы бороться с людской безнравственностью.
— Есть даже специальный инспектор, — сообщила девушка–продавщица, — который ходит по магазинам, кафе, парикмахерским и прочим заведениям и проверяет исполнение указа.
— Занятно, — прокомментировала Алики досадную новость, несколько нарушавшую ее планы. — Знаете, а вот у нас в городе даже в самой захудалой лавчонке, где и торговать–то нечем, имеется второй выход. И ничего такого особенного не происходит. _ Было большое искушение сообщить, что, например, в лавке ее теток была дверь, которая вела на задний дворик, и в тот же дворик выходили двери еще двух лавочек, в то время как все три лавки фасадами глядели на разные улицы. Так что вторые двери иногда приносили довольно ощутимый доход, потому что хотя чуть ли не весь город знал, кто, как и для чего пользуется ими, но все же видимость благопристойности соблюдалась неукоснительно.
— Сразу видно, что законы выдумывают мужчины и только для себя, — понимающе улыбнулась девушка. — А нам приходится самим заботиться о своей репутации и изворачиваться, в то время как любой мужчина может совершенно открыто приехать на любую «цветочную аллею».
— Мне, к счастью, беречь свою репутацию пока необходимости нет, — ответно улыбнулась Алики и чуть заметно подмигнула. — Мне просто необходимо съездить кое–куда, и я не хочу, чтобы об этом узнали мои домашние.
— И вы не собираетесь вести себя неблагоразумно, — с пониманием продолжила девушка.
— Как можно! — всплеснула руками Алики. — Я сама воплощенное благоразумие… И как правило мне это всегда удается.
Девушки весело рассмеялись.
— Ваше «кое–где» находится очень далеко от этого места? — шепотом спросила Алики девушка.
— Это не существенно, — заговорщицки же ответила Алики. — А временем я располагаю.
Девушка кивнула.
— Тогда я посоветую вам, — голос девушки почти дошел до самой крайней степени интимности, — поехать на Набережный бульвар. Там находятся книжные развалы, выставляются картины, полно мелких лавочек, где продается всякая дешевая всячина. Так что вы можете оставить вашу карету в начале бульвара, а в конце его взять другую. А если, возвратившись, вы принесете с собой парочку книжек или каких–нибудь безделушек, то это послужит вполне достаточной причиной вашего сколь угодно длительного отсутствия.
— Да, это хорошая мысль, — ответила Алики после недолгого раздумья. — Благодарю вас, дорогая. — Алики встала, все еще держа в руках путеводитель; тут же поднялась и девушка. — Сколько я вам должна за вот эту брошюрку, пирожные и потраченное на меня время?
— Брошюре грош цена, пирожные за счет заведения, а потраченное время… Если вы будете столь любезны, я бы осмелилась предложить вам кое–что из того, что мы с вами обсуждали, — скромно потупив глаза, предложила продавщица. — Сущую безделицу, но… Мы ведь имеем с каждой покупки комиссионные. Вы меня понимаете?
— Конечно, конечно! — воскликнула Алики. — Я полностью рассчитываю на ваш вкус. _ «И на скромность», — добавила она про себя.
— Извольте подождать минуточку, — обрадовалась продавщица и тут же исчезла за своей занавеской.
Алики со вздохом подумала, что вот она и потратила деньги, «поддавшись столичным соблазнам», от чего предостерегал ее Рет — Ратус. Впрочем, решила она, это было бы его самым меньшим разочарованием на сегодня, если бы он узнал о ее планах.
Девушка вернулась гораздо раньше, чем через минуту. В руках у нее был красиво упакованный сверток, размерами и весом несколько успокоивший Алики; счет был тоже довольно умеренным.
Протягивая девушке деньги, Алики заметила с некоторой неловкостью:
— Простите, я не знаю, сколько у вас полагается давать чаевых. Понимаете, мне не хотелось бы показать себя скупердяйкой, но и транжирой быть тоже не хочется.
— Об этом есть отдельная глава в вашем путеводителе, — услужливо подсказала девушка. — Тринадцатая страница.
Алики заглянула на указанную станицу и снова полезла в кошелек, отсчитав раза в полтора больше, чем там было обозначено.
— Позвольте дать вам еще один совет, — сказала девушка, провожая ее назад, к двери. — У нас, в Столице, не очень жалуют провинциалов, которые шагу не могут пройти без путеводителя.
Алики поблагодарила ее кивком, еще раз кивнула на брошенное вдогонку: «Заходите еще, сударыня!» и вышла из магазина.
Швейцару она тоже сунула монетку, швейцар в ответ махнул ее кучеру, и тот лихо подрулил к тротуару.
— Вот что, — сказала Алики, усаживаясь. — Я бы еще хотела посмотреть что–нибудь интересное. И купить что–нибудь почитать для себя. Удивительно, но чем богаче господа, тем скучнее у них книги. Самые интересные давала мне наша кухарка.
Она принялась было листать путеводитель, но кучер сам пришел ей на помощь:
— Тут и думать нечего, сударыня, — заявил он. — Вам надо просто прогуляться по Набережному бульвару. Там вы и насмотритесь всего, что душа пожелает, и книжек купите самых разных.
— Вы думаете? — задумчиво произнесла Алики.
— Не извольте сомневаться!
— Ну что ж, — уступила Алики. — Тогда едем на Набережный бульвар!
Дверца захлопнулась, и кучер хлестнул бичом.
Это оказалось совсем рядом. Алики не успела даже толком просмотреть нужную ей страницу путеводителя; но то место, куда ей было надо, она нашла и запомнила.
Выйдя из кареты, Алики сразу увидела уходящую дугой вправо широкую серую ленту Набережного бульвара, зажатого с одного бока серой же стеной домов и узкой непроезжей улицей, отделенной невысоким каменным заборчиком, а с другой ограниченного коваными перилами набережной. И все это пространство было сплошь заставлено открытыми лотками, лотками, прикрытыми какими–то подобиями палаток и тентов, пюпитрами, переносными витринами, занимавшим не только обочины, но и самую середину бульвара и разделяя его на два потока… И все пестрело такими непривычными в слякотной серости зимы, и потому казавшимися еще более броскими, яркими, аляповатыми, вызывающими красками развешанных на парапете набережной и выставленных на пюпитрах картин, расставленных на прилавках или просто на булыжнике мостовой безделушек, поделок и подделок самого разного свойства и качества… И все было заполнено людьми, копошащимися, грудящимися возле прилавков и пюпитров, стоящими и снующими, молчаливо разглядывающими и ожесточенно о чем–то спорящими и жестикулирующими, молодыми и пожилыми, простыми и богато разодетыми, мужчинами и женщинами… И над всем этим висел гул, в который сливались и голоса, и шелест одежд, и шлепанье ног по серому размокшему снегу, и шорох шин, и стук копыт многочисленных подъезжающих и отъезжающих экипажей…
А за темной полосой рекой, изгибы которой в точности повторял Набережный бульвар, напротив, за высокой кованой оградой с мудреными золочеными узорами решеток в глубине огромного сада возвышались крыши, шпили и купола Императорского дворца — города в городе, столицы Столицы, сердца Великой Империи.
И, как ни странно, соседство людского муравейника и величественных творений архитектуры не казалось кощунственным или унизительным…
Кучер дал Алики вдоволь насмотреться вокруг, и только после напомнил о своем присутствии покашливанием. Девушка оторвалась от открывшегося ей зрелища и увидела искрящиеся весельем глаза кучера.
— Я вижу, что Набережный произвело на вас впечатление? — произнес он.
— О да! — совершенно искренне призналась Алики.
— Бульвар тянется на две мили, — кучер указал зажатым в руке хлыстом куда–то вдаль. — Вдоль него ездить запрещено, сами видите. Так я подожду вас здесь, или на том конце?
«Две мили!» — внутренне ужаснулась Алики и, не задумываясь, ответила:
— Конечно, на том! Я все здесь хочу посмотреть! Боже, как здесь всего много! И как интересно — книги, картины… Я, наверное, задержусь тут надолго.
— Два часа вам хватит?
— Н-не знаю, — неуверенно очень произнесла Алики, оглядываясь на бульвар. — Давайте договоримся на три, согласны?
Кучер пожал плечами.
— Как вам будет угодно. А я как раз успею не спеша перекусить.
Алики поняла это как намек и полезла было в кошелек за деньгами, но кучер остановил ее движение.
— Не извольте беспокоиться, сударыня. Господин Рет — Ратус обо всем позаботился, — Он улыбнулся. — Значит, я вас буду ждать через три часа на том конце бульвара. И будьте повнимательнее со своим кошельком.
Алики кивнула. Она была несколько возбуждена, но это легко могло сойти за обычное возбуждение женщины в предвкушении покупок.
— А вы, если проголодаетесь, — посоветовал напоследок кучер, — заходите в кондитерские. В кондитерские здесь дамам можно заходить без опасения.
— Да? А у нас в Берстаре девушке одной разве что в булочную можно зайти.
— В булочную тоже можно, — улыбнулся любезный кучер. — И съесть бублик где–нибудь в сторонке на скамейке. Это не зазорно для девицы вашего возраста. На Набережном бульваре дозволительна некоторая свобода нравов.
Алики поблагодарила за совет, и направилась к ближайшему же книжному лотку, представлявшему из себя большущий раскрытый чемодан, откинутая крышка которого служила витриной, а в необъятном его чреве торчали корешки… Только минут через пятнадцать, когда подмышкой у нее оказались зажаты несколько томиков чтива такого рода, что так нравится прислуге, она напомнила себе об истинной цели своего пребывания здесь.
Оглянувшись, Алики не увидела даже площадки, на которой оставила свою карету, — в обе стороны от Алики простирался многолюдный Набережный бульвар. Тем лучше, решила она и, лишь оглядываясь по сторонам, но не отвлекаясь на мелочи, двинулась дальше. Быстро идти, правда, у нее все равно не получалось, но за полчаса она надеялась прибыть к месту своего назначения. Пестрых соблазнов вокруг хватало: то обратит на себя внимание какая–нибудь изящная безделушка — вазочка, подсвечник, просто статуэтка; то взгляд упадет на не совсем понятные рисунком, но чем–то привлекающее взор картину или гобелен; то обвешанный как витрина собственноручно сделанными портретами художник набежит с предложением нарисовать «ваш портрет, сударыня! Всего за пятнадцать минут и за пол–империала! У вас такое выразительное лицо»… то то… то это…
Алики позволила себе остановиться, только когда на глаза попалась вывеска булочной. Она кое–как выбралась из толчеи бульвара, приняла из окошечка свой соблазнительно пышущий теплом печи заказ — обильно уснащенную изюмом сдобную булочку и сочник с творогом — и, оглянувшись в поисках места, пристроилась на невысоком парапетике в свободном пространстве между раскладкой каких–то миниатюрных глиняных фигурок различных животных и похожими же, но дутыми из цветного стекла игрушками, стоящими прямо на камне парапета.
Но едва она откусила от сочника и опустила глаза в книжку, как перед ней вновь материализовался давешний художник «всего за полуимпериала и пятнадцать минут», обвешанный собственными произведениями.
— Сударыня!.. — начал он, но Алики, строго глянув на него, перебила:
— Вы что, преследуете меня? — резко спросила она.
Художник стушевался
— Я… м-м… сударыня… у вас такое… э-э… — залепетал он и замолк.
Соседи–торговцы косились на них и похихикивали.
— Разве вы не видите, что я завтракаю? — выждав и не получив вразумительного ответа, продолжала укорять Алики. — Вам так хочется изобразить мое, как вы позволили себе заметить «выразительное лицо» с жующим ртом и толстыми щеками, за которыми прячется по куску булки?.. Ну что ж, рисуйте! — неожиданно сменила она гнев на милость. Потому что этот нахально–скромный парень ей начинал нравиться. Да и рисовал он, судя по украшавшим его образцам, довольно прилично. — Но учтите, — помахала она надкушенной булочкой, — если портрет мне не понравится, не видать вам вашего полуимпериала!
Парнишка радостно закивал, моментально выскочил из своих картонных доспехов и ловко, одним движением, вывернул их наизнанку — к обратной стороне, оказывается, были уже прикреплены чистые листы, — прямо стоя, уперев картон себе в бедро и придерживая его одной рукой, свободной принялся набрасывать на нем что–то быстрыми широкими штрихами; иногда он коротко посматривал на Алики и начинал растирать штрихи антрацитово блестящим от давно и прочно въевшегося в кожу угля большим пальцем.
Алики жевала и почти не обращала на своего портретиста внимания. Позировать она тоже не собиралась: взялся, так пусть сам и мучается. Впрочем, она только делала вид, что увлечена чтением. На самом деле она исподтишка косилась на парня и, кажется, мысли ее стали сворачивать в какую–то грешную сторону. Чтобы не расслабляться, она решила быть с ним строже.
Дожевав последний кусок сочника, Алики встала и заглянула в лист. Она была разочарована. На ее взгляд нарисованная девушка походила на реальную Алики разве что покроем платья. Она, конечно, лгала себе — художник, само собой, льстил модели, но не до такой степени.
— И вы думаете, что это я? — насупила она брови, даже фыркнула для строгости. — И полагаете, что это стоит империала?
Улыбка тут же слетела с лица художника.
— Я рассчитывал на пол–империала, — сообщил он смущенно. — И на ваше доброе сердце.
Алики еще раз фыркнула.
— Ну хорошо, — строго сказала Алики. — Вы получите свои пол–империала, если немедленно найдете мне извозчика.
— Одну секунду, сударыня! — тут же воскликнул молодой человек.
Не успела Алики глазом моргнуть, как он, бросив на произвол судьбы свои произведения и средства их производства, исчез в ближайшем проулке, откуда тут же раздался молодецкий свист и быстро приближающееся цоканье копыт, а через мгновение появился небольшой открытый экипаж с поднятой крышей. На подножке его висел художник.
— Как это у вас ловко получается! — величественно похвалила Алики, принимая скрученный в рулон и перевязанный тесемкой — и когда успел?! — портрет и протягивая взамен все–таки империал: — Пожалуй, вы его заработали. — и, уже не обращая больше на бедного художника внимания, крикнула вознице: — Трогай!
Когда коляска уже скрывалась в проулке, Алики все–таки не выдержала и оглянулась. Ей хотелось, чтобы молоденький художник так и стоял, провожая коляску грустным взглядом, но тот, схватив свои носильные принадлежности, уже устремился к булочной. Алики звонко рассмеялась.
Извозчик оглянулся.
— Так куда едем, сударыня?
— На Тополиную дорогу, _ ответила Алики, вспомнив адрес из путеводителя.
Извозчик крякнул и пробормотал недовольно — вроде как про себя, он так, чтобы Алики услышала:
— Постыдилась бы хотя бы, прости Небеса. Такая молоденькая, а уже по «цветочным аллеям» шастает.
— Погодите–погодите! — не поняла Алики. — Разве там находится «цветочная аллея»? Но мне нужна Карамельная Мыза…
— А! — сразу заулыбался возница. — Ну так надобно было так и сказать, барышня! Это ж на Старой Тополиной! Только, — он почесал обухом кнута у себя под шляпой. — Только там об эту пору грязь непролазная…
— Что, болото? — Алики понятия не имела, как дела обстоят на самом деле, но на всякий случай понимающе усмехнулась.
Возница крякнул — значит, наивная уловка девушки попала в цель.
— Да не то чтобы уж совсем… — проговорил он неуверенно. — Но с Новой–то не сравнить. Там чищено–метено, пылинки нету… Вам туда и обратно, барышня? Хм… Тогда это вам в пять империалов обойдется.
Ничего себе! Алики заглянула в кошелек. От того, что выдал ей утром Рет — Ратус, всего–то шесть империалов и осталось.
— Дорогой город, эта ваша Столица, — сказала она, мрачнея. — Не успела глазом моргнуть — а кошелек наполовину пуст.
— Сущую правду говорите, барышня, — охотно отозвался извозчик. — За те деньги, что я здесь только на корм для своей гнедой трачу, у себя в деревне я бы мог четырех таких прокормить.
— Но ведь и зарабатываешь, наверное, больше чем в деревне? — резонно заметила Алики.
— В деревне, барышня, не зарабатывают. Там живут, — вздохнул возница.
— А далеко это?
— Деревня–то? Дак не очень–то чтоб так уж и…
— Я не про деревню! Я про мызу спрашиваю. Сколько ехать?
— А–а–а. Да нет. Если там сильно не задерживаться, то за полтора часа обернемся.
— Тогда едем! — решилась Алики.
Коляска тронулась, и вскоре оживленный центр города остался позади, и вокруг опять оказались сады и парки. Утром здесь было пустовато, теперь, незадолго до полудня, стало гораздо оживленнее и нарядней — как на каком–нибудь пейзаже с Набережного бульвара: мимо них то и дело катили красочные экипажи, по тротуарам прогуливались аристократичного вида господа, знатные дамы и дамы, похожие на знатных дам, совершали ежедневную прогулку, демонстрируя друг другу, какими свежими они выглядят после вчерашнего вечера, закончившегося только на рассвете и непродолжительного — ах, всего–то часа четыре! — утреннего сна.
Алики, впрочем, их заботы мало волновали.
Вскоре кучер обернулся и указал кнутом вперед:
— Вот она, Старая Тополиная дорога. — Кнут качнулся вправо. — А это Новая.
Две дороги, действительно обсаженные по обочинам тополями, расходились впереди под острым углом: одна уходила прямо вперед, но выглядела куда более неухоженной, чем та, что ответвлялась вправо, по обе стороны которой виднелись аккуратненькие домики с садиками, а между дорогами за тополями блестела вода.
— Там озеро?
Возница усмехнулся.
— Теперь, когда богатые господа стали по «цветочным аллеям» наведываться, конечно, озеро. Лебяжье. А раньше просто было Козье болото.
Алики прыснула.
— А вон и Карамельная мыза, — указал извозчик. — Там и гута, и дом, и лавка. Вам к лавке, барышня?
Они уже ехали по Старой Тополиной дороге, подъезжали, и Алики видела все сама.
Постройки стояли недалеко от дороги, которая уходила куда–то дальше, туда, где города уже не было. Здесь все было прибрано и аккуратно, как и везде в Столице: домики стояли вразброс среди деревьев, дорожки расчищены и замощены, листва в садике убрана, похоже, еще с осени; да и сегодня с утра в саду, кажется, работали: снег из затененных мест был перекинут на солнечные участки, чтобы быстрее таял.
Лавкой был, по всей видимости, небольшой домик у самых ворот: ставни большого окна были распахнуты, и на по–весеннему уже ярком солнце блестели безделушки из разноцветной карамели.
— Да, наверное, — кивнула Алики.
Не успела коляска остановиться возле крыльца, как из домика, вытирая на ходу фартуком руки, вышла женщина лет тридцати — некрасивая, рябоватая.
Алики выпрыгнула из экипажа, подошла.
— Я хотела бы узнать насчет кукол, _ сказала Алики, поздоровавшись.
— Это вам с мастером надо поговорить, — приветливо ответила женщина и, кликнув со двора мальчонку лет десяти, велела проводить барышню до гуты.
Алики, с любопытством оглядываясь по сторонам, пошла за мальчишкой. Усадьба была как усадьба: дикого камня стены, крытые черепицей крыши, хозяйственный дворик, сад, огородик за плетнем — но очень ухоженная.
Гута стояла несколько особняком, за огородом. Из трубы тянулся в небо полупрозрачный дымок, ворота были распахнуты настежь, и какой–то человек нес во двор не то поднос, не то противень, уставленный мелкими карамельными вещицами; над подносом заметно дрожал воздух. Человек поставил поднос на низенький настил, тянущийся вдоль всей стены гуты, где стояли уже несколько подобных подносов.
Обернувшись, он оказался довольно таки молодым — вряд ли ему было больше двадцати пяти. Парень с серьезным любопытством стал смотреть на подходящую Алики.
— Вот, — объявил пацан, показывая на Алики.
Мастер не обратил на него никакого внимания — продолжал выжидательно смотреть на девушку, и той пришлось брать инициативу в свои руки. Она залепетала что–то о том, что ей бы хотелось… ей очень интересно… хотелось бы знать… словом…
Мастер продолжал смотреть на нее светло–карими глазами теплыми глазами и, казалось, улыбался, хотя губы его были плотно сжаты.
Алики разозлилась и на него, и на себя, замолчала и перевела взгляд на фигурки.
И тогда мастер заговорил.
— Им полезно погреться на солнышке, — услышала наконец Алики его голос.
Голос был сильным и слишком уж громким, будто говоривший стоял совсем близко. Непозволительно близко.
Алики перевела взгляд; так и оказалось.
— Они какие–то не такие, — сказала она и отступила на шаг. — Не такие, как в лавке.
— Конечно, — сказал мастер. Он упорно смотрел ей прямо в глаза, нахал. — Они ведь еще не дошли, _ и тут же, без перехода: — Так что вы на самом деле хотели?
Ишь какой проницательный!
— Я хотела узнать, не заказывали ли у вас куклу для женщины по имени Амнис, — прямо сказала Алики.
Мастер не спешил с ответом, продолжая смотреть на него в упор. Она ответила ему тем же.
— Давно? — спросил он, выдержав довольно долгую паузу.
— Год назад, — сказала Алики. — Или два.
— Или три, — в тон продолжил мастер.
— Или три, — согласилась Алики.
Игра в гляделки продолжалась, затягивалась и уже начала надоедать. Алики хотела было уже плюнуть на все, развернуться и уйти, но за мгновение до того, словно угадав ее мысли, мастер вдруг усмехнулся открыто и, крикнув крутившегося возле подносов мальчонку, приказал:
— Ну–ка, сбегай в дом, принеси тетрадь.
— Какую? — живо уточнил мальчишка.
— Ту, в синей обложке, — сказал мастер.
— А–а–а… — начал было мальчонка, но мастер так шикнул на него, что тот припустил изо всех сил.
Мастер снова обернулся к Алики. Теперь он просто улыбался. Как обычный нормальный парень. И заговорил он обычным голосом:
— Пока он бегает, может быть, вы осмотрите гуту? Вам ведь интересно, правда? И погреетесь заодно.
Алики улыбнулась в ответ.
— Спасибо.
Она заглянула в двери. Оттуда тянуло запахом, и запах этот был скорее неприятным. Все же Алики сделала несколько шагов внутрь и осторожно огляделась.
Ее глаз тут же расширились от восторга.
Посредине просторного помещения на большом деревянном столе стоял игрушечный домик. Кукольный домик, мечта любой девочки. Но какой это был кукольный домик!
За прозрачными карамельными стенами на прозрачном карамельном полу стояла карамельная мебель. С потолков свешивались карамельные люстры, а на столах в карамельных вазах стояли карамельные букеты…. А жили в этом доме умилительные розовые карамельные зайцы.
Зайчиха в кружевном платье сидела за столом, на котором стоял крохотный сервиз. Заяц в охотничьем сюртуке и сапогах читал газету у камина в комнате, по стенам которой были развешаны миниатюрные охотничьи трофеи, кабаньи, волчьи и барсовы головы, а также разные рога. В детской зайчиха–няня в кокетливом передничке поверх платья в горошек и крохотном чепчике катала колясочку с совсем маленьким зайчонком…
Но большинство комнат заячьего домика были еще пусты, и Алики сообразила, что те предметы, которые она видела во дворе, предназначены как раз для заполнения их.
Алики с трудом оторвала взор от этого великолепия и поглядела на мастера.
— Это сделали вы? — произнесла она с восхищением.
Мастер небрежно пожал плечами.
— Заказ для Детей Императора, — просто пояснил он. Но в голосе его отчетливо была слышна едва прикрытая гордость.
— Никогда бы не поверила, — сказала Алики, вновь обернувшись к домику.
Мастер снова пожал плечами. потом руках у него оказалась какая–то безделушка, тоже из карамели, которую он как бы невзначай, в задумчивости, поднес к губам, и Алики быстро обернулась, когда услышала негромкий, немного тоскливый звук, похожий на свист окарины. Это и была окарина, только не простая, глиняная окарина, а карамельная, как почти все здесь.
Алики устыдилась своего детского восторга, еще раз глянула на кукольный домик, торопливо смотрелась, почти не обращая внимания, без особого интереса, мельком глянув на всяческие приспособления, инструменты и прочие вещи, помогающие мастеру в его работе, и, произнеся снова: «Спасибо», вернулась во двор.
От дома уже бежал мальчишка с зажатой подмышкой тетрадью.
Приняв тетрадку, мастер присел на свободное от подносов с деталями кукольного домика место на настиле и начал листать страницы. Он все продолжал насвистывать окариной себе под нос.
Это продолжалось довольно долго. Алики писк окарины немного раздражал, но что было поделать.
— Нет, — наконец сказал мастер, захлопнув тетрадь. — Никакой госпожи Амнис здесь не имеется.
А чего еще следовало ожидать? Не для того прятали куклу в тайном чуланчике, чтобы какая–то случайно наткнувшаяся на нее провинциалка вот так запросто смогла бы найти следы и раскрыть тайну.
Мастер смотрел не Алики, чего–то ожидая, и Алики, пожевав губы в некотором раздумье, спросила:
— Скажите, а вот я могла бы заказать у вас карамельную куклу? Это очень дорого?
— Это очень дорого, — ответил мастер. — Но заказать куклу вы бы все равно не могли. _ Мастер помолчал, потом спросил: — Простите за нескромность, но ведь вы не приглашены Императором на Весенний праздник?
— Н-нет, — ответила Алики. — А это обязательно?
Мастер снова пожал плечами и вновь взялся за свою окарину.
И тут до Алики дошло. Он не имеет права принимать заказ от того, кого не приглашают на Весенний праздник, то есть — от того, кто не относится к высшей знати Империи… Что же получается? Получается, что таинственный недоброжелатель неизвестной Амнис весьма знатный вельможа? Хотя нет, это сама Амнис должна быть очень знатной дамой. Но как же тогда быть с «Имперским вестником»?
Опять что–то не сходится…
— Простите, что отвлекла вас, — решительно сказала Алики и, вспомнив магазин, поинтересовалась: — Я должна что–нибудь купить?
Свист окарины смолк.
— Только если вам этого очень хочется. — Мастер встал, улыбнулся. — Простите и вы, что я не смог вам помочь.
Алики кивнула:
— Тогда прощайте, — она развернулась и пошла по дорожке к калитке, где ждал ее извозчик.
— Почему «прощайте»? Надеюсь, мы с вами еще увидимся, — донеслось до нее.
Алики фыркнула.
Оглянулась она только, когда садилась в свой экипаж. Но нет, сегодня положительно был не ее день: молодой и, в общем–то, симпатичный мастер стоял на том же месте, возле распахнутых дверей гуты, но против ожидания не смотрел романтически ей вслед с загадочно–мечтательной улыбкой на устах, а о чем–то разговаривал невесть откуда появившимся пожилым мужиком в грязной робе. Алики с понятным раздражением решила, что это какой–то подмастерье.
Но если бы она только могла знать, о чем собственно идет разговор, то поняла бы, что права с точностью до наоборот.
— Что это себе позволяешь, Катрей?! — резко выговаривал «подмастерье» ее мастеру. — С каких это пор ты стал «мастером», а? Ладно бы я понял, если просто для форсу. Но выдавать сведения о заказах на кукол каждой встречной–поперечной девице, чтобы перед ней покрасоваться!.. Трепло! Мальчишка!
И мнимый мастер стоял потупившись, как оплеванный, и молча набычившись переваривал все нелицеприятные эпитеты, которыми обильно награждал его настоящий карамельный Мастер, радуясь только тому, что эта симпатичная девушка, которая так старательно пыталась выдать себя за аристократку — и вовсе она не «первая встречная–поперечная», как в сердцах сказал отец, — что эта девушка не слышит сейчас их.
Отец еще долго продолжал выговаривать его за самоуправство («И откуда он только слов таких столько знает?» — думал Катрей) и закончил отповедь уже тогда, когда экипаж с Алики давно скрылся из виду:
— Есть более простые способы привлекать к себе девиц, — буркнул мастер Каламе сердито и, покосившись на окарину, которую самозванец Катрей виновато вертел в руках, удалился в сторону дома.
