1. «Весь мир – театр»

Снарядили Елену основательно. Афанасия вынесла серый балахон, резиновые черные сапоги, давно потерявшие свой лаковый галошный блеск.

– Вот, накиньте. Это пыльник моей мамы. Реликвия. Вы уж, наверное, такие одеяния и не видели.

– Видела, – улыбнулась, как милому сердцу доброму знакомцу, Елена, глядя на старенькое пальтецо. – У нас на даче несколько таких висит. От бабушек остались. Мы в них летом по грибы ходим. Такая спецодежда.

Она с готовностью оделась и переобулась. И правда: в туфельках на каблучках по лесным дорожкам далеко не уйдешь. Да и в костюмчике городском в ночном лесу выглядела бы она более чем неуместно. То ли дело пыльник! Он любую женщину превратит в не привлекающую ничье внимание бабку. И это замечательно.

– Мама у меня крупная была. Ростом вы схожи. А вот объемами… Две такие, как вы, войдут, – улыбалась Афанасия, наблюдая, как старое заношенное летнее пальто изменило их элегантную столичную гостью.

– Ничего, мне нравится, – успокоила ее Елена.

Пыльник почему-то придавал ей уверенности. В нем она чувствовала себя по-настоящему защищенной. Как будто все ушедшие бабушки, прабабушки, тети окружили ее невидимым, но мощным защитным полем.

– Мне бы еще платочек какой, – попросила она, любуясь на себя в зеркало, – понезаметнее. Я бы повязалась и слилась бы с окружающей средой насовсем.

– Правда ваша, платочка явно не хватает. Для полноты картины, – засуетилась Афанасия. – Вот, возьмите. Тоже мамин. Реликвия.

– Я все верну. Не беспокойтесь, – начала было уверять гостья, понимавшая, что не с ненужным старым хламом расстаются хозяева, снаряжая ее в путь, а с памятью о самом близком человеке.

Хранители музея улыбались ей одинаковыми улыбками. Только сейчас стало заметно сходство матери и сына. До этого в глаза бросались разнящие их черты.

Лена картинно повязалась по-крестьянски серым в черную клетку мягким шерстяным платком.

Все трое рассмеялись. Настоящая бабка-мешочница, если в лицо не всматриваться.

– Ничего себе! Вот я и бабушка-старушка! – поразилась самой себе Лена, – Одним легким движением руки…

– «Весь мир – театр», – утешила ее Афанасия.

Вот с этим мудрым напутствием, твердо веря, что миссия ее выполнима, отправилась в путь известный искусствовед, эксперт и просто решившаяся на крайние меры худенькая женщина Елена Михайловна, отважно унося с собой два сокровища, о цене которых ей и думать было страшно.

Доменик проводил Лену сквозь заросли на задворках музея. Колючие кусты шиповника цеплялись за ее несуразное одеяние.

«Хорошо, что додумались так меня приодеть», – мысленно порадовалась Лена.

Костюмчику ее явно не поздоровилось бы. Да и туфельки не придали бы уверенности, когда пришлось спускаться по такой весьма ощутимой крутизне.

Бесценные картины покоились у нее за спиной, в брезентовом рюкзаке незапамятных времен. Легкая сумка с вещами первой необходимости для трехдневной командировки не отягощала, хотя в ней, кроме всего прочего, лежали теперь еще и туфли.

Лена тихо попрощалась с провожатым у самого спуска.

– Как дойдете до станции, дайте знать, – в который уже раз повторил Доменик наставления, теперь звучавшие как заклинания и пожелания удачи. – И как в поезде окажетесь, тоже позвоните. Мы будем ждать.

– Конечно, конечно, – едва слышным шепотом уверила его Лена.

– Спускайтесь не спеша, осторожнее. Время у вас есть, – столь же тихо посоветовал провожающий.

– Не волнуйтесь. Я не подведу. Все будет хорошо.

– Мы за вас помолимся, – пообещал молодой человек. – С Богом.

– С Богом, – откликнулась путница и направилась к крутому склону.

Спуск оказался действительно трудным. Ноги скользили по кое-где влажной глине. Пару раз она шлепнулась на пятую точку и не скатилась вниз только благодаря тому, что чудом сумела в последний момент уцепиться за выступающие из земли мощные корни деревьев.

Лена утешалась мыслью о том, что Афанасия не раз спускалась по этому склону, хоть и старше, и тяжелее, а спускалась. Значит, сможет и она. Главное, не спешить, не пугаться, не отчаиваться. Потихоньку-полегоньку.

Очень мешала мысль о рюкзаке. Вернее, о его содержимом, которое следовало беречь пуще собственной жизни. И еще эта сумка с барахлом. Пришлось повесить ее на шею, чтоб руки освободить. Посмотрели бы на нее сейчас! Фея майского леса! Угадайте загадку: сзади мешок, спереди мешок, голова горшок, в руке посошок. Ответ: главный музейный эксперт Елена Михайловна. Мечтающая о личном счастье поклонница Вечной Красоты. Кому рассказать – не поверят. Надо будет потом сфотографироваться в этом одеянии. «Весь мир – театр».

Осторожно сползая по склону, который правильно было бы назвать обрывом, Лена принялась вспоминать слова Шекспира. Когда-то они с Манечкой соревновались, заучивая наизусть то «Евгения Онегина», то «Мцыри», то монологи великого английского драматурга. И не только в переводе, а в подлинниках учили! Кто быстрей!

Ну-ка, ну-ка посмотрим, что в памяти осталось?

А в оригинале?

Да! «Каждый не одну играет роль»! Это точно. Причем иногда сам человек уверен, что исполняет единственную и неизменную партию – соло, трагическую и значительную, а зритель сгибается в хохоте – уж больно нелеп актер в своем трагизме. Вот сейчас бы над ней явно ухохатывались. Ползет мешочница во мраке ночи и бормочет слова бессмертной комедии. Смех, да и только. As You Like It – Как вам это понравится, люди добрые? А на дворе XXI век, между прочим. А она, как средневековая ведьма, опасающаяся сожжения, прячется от преследователей, переодевается.

Ничего себе роль! Многоплановая! А уж неожиданное какое амплуа…

И почему же это такое приключилось? И как они дошли всем миром до жизни такой, что народное достояние надо вот так, тайком, по-воровски, спасать от воров, облеченных властью?

Хорошие задавались вопросы однако. Очень отвлекающие от предупреждающих мыслей о переломах и прочих напастях, вполне возможных на этом живописном склоне.

Так, развлекая саму себя, отвлекаясь от страхов и опасений, Лена доползла до ровной дороги и перевела дух.

Все! Самое тяжкое благополучно осталось позади. Перед ней расстилалась вполне удобная тропа. Даже не тропа – дорога. Луна освещала путь, как хороший прожектор. Дивный лес по обеим сторонам пути шумел свои весенние песни. Остальное – прогулка. Прекрасный подарок судьбы, о котором Лена будет всю оставшуюся жизнь вспоминать с благодарностью. Теплая майская ночь, дыхание деревьев, трепет листьев, птичьи трели и крики – когда еще случится с ней подобное чудо, когда останется она ночью совсем одна, наедине с родной землей, небом!

Она перевела дыхание и собиралась спокойно и размеренно шагать до станции. Внезапно в естественные ночные звуки вторгся звонок ее мобильника. Лена даже вздрогнула.

– Ты где? – раздался веселый Манькин голос.

– А ты? – ответила Лена, желая сохранить интригу, чтобы потом наповал сразить сестру рассказом о своем одиноком странничестве.

– Я – где положено. Дома. Вернулась только что из Женевы. А вот ты? Что там у тебя шумит? Море?

– Это лес, Мань. Я одна в дремучем лесу, – не удержавшись, похвасталась Лена.

– Чего это ты удумала? Влюбилась? – встревожилась Маня. – В парках ночью одни маньяки водятся теперь. Никого приличного не встретишь.

– Да ну тебя, Маха, вечно ты… Во-первых, не влюбилась. Во-вторых, я не в парке, а в лесу. В-третьих, я даже не в Москве.

– С ума совсем сошла, – тяжело вздохнула почему-то сестра. – Все посходили с ума. Племянник твой на Южный полюс собирается. Ритка к телефону не подходит. Ты по лесам дремучим шастаешь. Что ты там забыла?

– Ритка на съемках. А я была в командировке. Иду на станцию. Через лес.

– У тебя точно все в порядке?

– В общем, да. Поговорить надо. Завтра увидимся. Не телефонный разговор.

– Правильно чует мое сердце, что-то ты там затеваешься, – подтвердила собственные подозрения прозорливая сестра.

– Да не затеваюсь я. Но поговорить есть о чем. Ладно, Мань, пошла я.

Лена вдруг почувствовала усталость. Ей захотелось побыстрее одолеть дорогу, оказаться на станции, купить билет, сесть в поезд.

– У меня для тебя работа, чуть не забыла, – встрепенулась Маня на прощание. – Нужна экспертиза. Наш с тобой коллекционер китча срочно призывает тебя на консультацию.

– Завтра приеду и договоримся.

Сестры попрощались.

Наступила настоящая ночь. В это время суток Лена привыкла крепко спать. Теперь же ей предстояло идти как минимум десять километров. Или сколько там обещал Доменик?

Брезентовый рюкзак показался ей теперь очень тяжелым, сумка, болтавшаяся спереди, стала активно мешать ходьбе. Лена сняла ее с шеи и понесла в руке.

Лишь бы только сил хватило.

Если бы не картины, так бы и упала на травку под деревом. Уснула бы до утра. Крепко-крепко. Ведь целый день отработала! А сейчас еще этот спуск последние силы отнял. Переход Суворова через Альпы!

Однако она заставила себя шагать быстрее. О желании лечь на травку и уснуть думать нельзя было ни в коем случае. Такие мысли – дополнительный груз усталому путнику. Лучше думать про то, что сейчас сказала сестра. Про китч и его коллекционера.

Несколько лет назад сестра попросила Лену проконсультировать одного клиента Свена-старшего. Владимир Александрович, проведший детские годы в коммуналке на двадцать семей, сказочно разбогатев, компенсировал свои детские невзгоды стремлением к красоте во всех ее проявлениях. Он покупал дома в разных частях света, перестраивал и декорировал их, приглашая виднейших специалистов своего дела. Свой подмосковный дворец (назвать это строение иначе язык не поворачивался) он решил превратить в подобие царского Эрмитажа. Размеры вполне позволяли. Главное, чтобы экспонаты картинной галереи могли соперничать с лучшими мировыми коллекциями. Иначе – зачем и начинать? В том, что ему хватит и денег, и – главное – вкуса при покупке картин, Владимир Александрович не сомневался ни минуты. Третьякову хватило? Простому, между прочим, купцу! Сумел коллекцию создать, гордость народную! На весь мир прославился! А ему, нынешнему собирателю прекрасного, тем более художественного чутья не занимать, с его-то двумя высшими!

Не подозревал новоявленный владелец несметных богатств, насколько не новы его устремления.

Полтора столетия назад новоявленные баварские богатеи бросились скупать «красоту» на художественных базарах, чтобы побыстрей сравняться с мюнхенской аристократией и утереть ей, гордой и неприступной, высоко задранные благородные носы. Им, нуворишам, казалось, что пышная и пафосная дешевка ничем не уступает творениям великих мастеров прошлого. И даже не только не уступает, но вполне превосходит – и размерами холстов, и сюжетами, и ясностью-понятностью того, что изображено на полотнах.

Они хорошо умели добывать деньги – и прошлые, и нынешние купчины. А для подобного умения категорически противопоказаны духовные искания, неуверенность, боль, мучительные поиски смысла жизни. И красивое в понимании этих людей заключалось, например, в изображениях большеглазых ангелов, ангелков и ангелиц, летающих над лужайкой с полевыми цветочками, на которой картинно тянутся друг к другу юные прекрасные влюбленные.

Ну, разве не красота? Залюбуешься! Одной масляной краски сколько ушло! А холста? И как все ладно-складно вышло!

Вся подобная «красота», отразившаяся во всех сферах культурной деятельности человека – в живописи, в литературе, в кино, давно уже имела свое четкое обозначение – кич.

Консультация специалиста оплачивалась богатеем весьма щедро. Елена Михайловна отправилась к коллекционеру за город вместе с сестрой. От нее требовалось немногое: определить, действительно ли создатель будущей галереи приобрел подлинное творение немецкого автора конца XIX века или всучили ему новодельную туфту под видом шедевра. Правда, сам покупатель верил своему чутью и сердцу, подсказывавшему, что в его руках оказался подлинник. Экспертиза же нужна была, чтоб комар носу не подточил, для солидности.

Когда перед взорами сестер предстал экспонат, обе не смогли сдержать смех. На полотне красовалось изображение двух длинноволосых дев крупного телосложения, парящих в воздушных потоках над морем и красивым скалистым берегом.

– Ох, ну и кич! – не удержалась Лена.

– Надули меня, да? – огорчился клиент.

– Картина подлинная. Девятнадцатый век. Не беспокойтесь, – утешила его эксперт, – я могу вам подробное заключение написать.

– Да? А что ж вы сказали «кич»? Это что значит?

Пришлось объяснять. Понимание термина никак не давалось пытливому олигарху. Не особо помогло даже знаменитое определение Милана Кундеры, процитированное Манькой для большей доходчивости: «Кич есть абсолютное отрицание говна в прямом и переносном значении слова; кич исключает из своего поля зрения все, что в человеческом существовании по сути своей неприемлемо… Источник кича – категорическое согласие с бытием».

– А чем плохо, когда без говна? Его и так хватает, куда ни глянь. Искусство, красота – это как раз отдых от говна, – приводил свои доводы будущий Третьяков.

– Искусство – это всегда загадка. Это вопрос. Это поиск. Трудные попытки понять себя, мир.

– Но тут смотрите, как детальки выписаны: волосы – как живые. Глазки – ну просто настоящие. Реснички – одна к одной.

– И при этом – полная пустота, если говорить о содержании, – пыталась объяснить Лена.

Не доходило. Никак не получалось найти понятное объяснение.

Тогда Маню вдруг озарило. Она помнила наизусть одно немецкое стихотворение, бывшее образцом литературного кича. Запомнить его труда не составляло – по простоте все было на уровне азов арифметики, дважды два – четыре. К тому же она знала, что Владимир Александрович по-немецки понимает. Она попросила внимания и с чувством прочла:

– Ну, как вам стихи? Все поняли? Красивые? – обратилась декламаторша к Владимиру Александровичу.

– Все понял, – подтвердил тот, широко улыбаясь. – Со стихами все ясно. Общие места До тошноты.

– Просто шедевр кича, – с наслаждением подтвердила Маня. – «Бетховен, о, Людвиг ван» – это же чудо что такое.

– И насчет звуков Девятой симфонии, которые из всех дыр грохочут… Тоже сильно сказано, – продолжил хозяин дворца.

– Все гладко, все зарифмованно. Попробуй скажи, что это не стихи! А – не стихи. Так, щелканье пустое. Души-то никакой нет. Мысли нет. Незамутненная спокойная самоуверенность. Блаженство идиота.

– Ваша правда. Со стихами все сразу понятно. А с живописью… Учите. Буду слушаться, – попросил Владимир Александрович.

Так и стала Лена его советником при покупке очередного живописного полотна. Сестры между собой называли собирателя коллекционером кича, хотя тот сориентировался довольно быстро и явных оплошностей больше не допускал.

Интересно, если показать ему то, что несет сейчас Лена за плечами, сообразил ли бы сразу, что почем? Ему пока масштабы подавай. Чтоб в глаза бросалось. Ничего, научится. А что если его пригласить в спонсоры? Может, сигнализацию оплатил бы? Хотя… Кто его знает… Пригласишь, а потом к рукам музей приберет. Алчность пределов не знает. Задумает – осуществит.

В лесу стало особенно темно. Луна скрылась за тучами. Лена замедлила шаг. Так она развилку, о которой Афанасия предупреждала, не разглядит. Надо было фонарик попросить. Как это они не додумались! Она попробовала было осветить путь с помощью телефона, но поняла, что видно все равно плохо, а батарейку она изведет в два счета и останется еще и без связи с внешним миром.

Что теперь делать? Куда брести?

Была бы она не одна, дошли бы, конечно, за разговорами. Сейчас ей настойчиво хотелось одного: улечься у какого-нибудь дерева и уснуть. Лена даже вспомнила, что в лесу ночью полагалось развести костер, чтобы отпугнуть диких зверей. Но с костром ничего бы не получилось: не было у нее с собой спичек, а даже если бы и были, не решилась бы она подвергать лес опасности после тех страшных летних пожаров, что испепеляли деревню за деревней.

«А как же дикие звери?» – подумалось ей.

И тут же другой голос утешил: «Откуда им тут взяться? Мы же не в сказке, а в настоящем. Не осталось диких зверей. Всех извели. До города-то всего ничего».

«Всего ничего, а сама не дошла», – возражала она себе.

Лена, словно против своей воли, сошла с дороги и сделала несколько осторожных шагов в глубь темного леса.

Утро вечера мудреней. Сейчас она переведет дух. Прикорнет тут немножко, вздремнет. А с рассветом спокойно дойдет до станции. Несколько часов ничего не меняют.

Она уселась под сосной. От теплого ствола шел запах смолы. Елена в который уже раз порадовалась пыльнику, платку и резиновым сапогам. Хороша бы она сейчас была в костюмчике своем!

Драгоценный рюкзак она поначалу поставила себе на колени, обняла руками. Так и сидела некоторое время, склонив на него голову.

Лес шумел. Иногда из глубины его доносились пугающие звуки. Казалось, что кто-то очень большой ходит между деревьями, под тяжестью великанских шагов хрустят сухие ветки. Лене чудилось чужое дыхание поблизости.

Почему она решила, что диких зверей тут быть не может? Есть и волки, и медведи. В Красную книгу не занесены, значит, есть. И вполне возможно, учуяли ее присутствие, крадутся к ней сейчас. Или, еще страшнее, бездомные люди. Кто знает, может быть обосновались где-то здесь бродяги, лишенные крова?

Позвонить бы сейчас Мане, попросить немедленно приехать, забрать ее отсюда!

Но мысль эта тут же показалась нелепой. Если кто-то тут рядом, не лучше ли затаиться? И потом – как она объяснит Мане, куда за ней ехать? Только сна лишит сестру, разволнует понапрасну.

Толку от этого никакого. Выбирать она могла только одно из двух: встать сейчас, выйти на дорогу и отправиться, превозмогая жуткую усталость, на станцию или провести остаток ночи здесь, под теплой душистой сосной.

На первый вариант у нее не хватает сил. Значит, ничего другого не остается. Сосна.

Что же ей мешает? Только собственный страх. То, что внутри.

– Я тут одна, – сказала она страху, – никто за мной не охотится, никто не собирается причинить мне вред. И потом даже если что-то и должно случиться, оно произойдет. И вот тогда-то я и буду волноваться, переживать. А сейчас глупо бояться.

Страх послушался и исчез.

Лена вспомнила о кругосветном плавателе Федоре Конюхове, ставшем священником. Вот кто умеет выстоять, отвечая за все сам. Как хорошо он сказал: «Будучи зрелым человеком, понял, что в мире нет одиночества. Ведь в океане рядом с тобой плавают киты и дельфины, в небе парят птицы, а на пути к полюсу встречаются медведи и тюлени. А еще я точно знаю, что рядом всегда присутствует Бог и святые, которым ты молишься. В огромном океане, кроме них, тебе никто не в силах помочь». Лена помолилась шепотом о себе и своих близких. И еще об Афанасии с Домеником, о музее, о прекрасных картинах, которые покоились у нее на коленях.

Совсем недавно, перед самой этой командировкой, читала она советы митрополита Антония Сурожского.

Он в свое время получил наставление от своего духовного отца: перед тем как лечь спать, встать перед Богом, поклониться и сказать: «Господи! По молитвам тех, кто меня любит, – спаси и защити меня!..» И потом надо лечь в постель и без умственного напряжения вспоминать тех людей, лики которых всплывут в памяти, людей, которые тебя любят. И каждый раз, когда вспомнится имя любящего, встанет перед мысленным взором его образ, надо поблагодарить Бога, что есть на земле или на небе такой человек, и попросить Бога этого человека благословить за его любовь«.

Она принялась вспоминать тех, кто ее любит. Набралось немало: мама, папа, Манечка, Риточка, оба Свена.

Уже в полусне подумалось, что в череде любящих ей не хватает еще одного человека. Самого главного. Такого, что принято называть спутником жизни. Он бы ее любил, она бы его любила. Вот бы кончилось ее одиночество.

Но – этого не дано. Не дано. И вряд ли такое счастье с ней случится. Радоваться надо тому, что есть. Разве мало есть? Много, очень много.

С теми благодарными мыслями и сон подкрался.

Засыпая, она почему-то не вспомнила, что должна позвонить Афанасии. И уж, конечно, не удивилась, почему не обеспокоены хранители музея отсутствием вестей от нее.

Какое же это счастье – просто иметь возможность уснуть!

И еще: не знать раньше времени о новостях, которые могут надолго лишить покоя и сна.

2. Пробуждение

Проснулась она от утреннего холода, разом отчетливо вспомнив, где провела ночь.

Светало. Еще не было шести утра. Ноги ее ужасно затекли, спину ломило. Такое с ней прежде бывало в самолете после долгого перелета. Надо заставить себя встать, размяться и отправляться в путь.

Лес теперь шумел совсем иначе, чем ночью. Звонкие птичьи трели приветствовали наступающее утро. Ветер совсем стих.

Лена приказала себе подняться. Хорошо, что ее никто не видит сейчас! Пыльник в ошметках подсохшей глины, платок съехал чуть ли не на нос. А причесочка под платком наверняка достойна ее нынешнего наряда. Почистить бы зубы, водички бы попить, умыться. Где там! Ничего, дойдешь и так, какая есть, сказала она себе. Она подняла с земли рюкзак и застыла.

Ей внезапно показалось, что к утренним лесным звукам примешивается что-то новое. Будто лошадка скачет. Неужели правда? Или ей просто показалось?

Лена рванулась к дороге. Вдруг это и в самом деле случайный всадник пробирается сквозь лес ранним утром? Как в сказке. Она его остановит, спросит дорогу. А он – вдруг? – предложит ей продолжить путь вместе. Умчит ее в дальние края, как Иван-царевич Василису Премудрую.

Ну, например. Как-то так.

И действительно, издалека видна стала лошадь, запряженная в тележку. Правил ею бородатый дед. Можно ли было упускать свой невиданный шанс? Следовало немедленно взмолиться о помощи.

Лена встала посреди дороги, чтоб объехать ее никак не получилось. Только сейчас она осознала всю степень собственной усталости. Она намеревалась молить деда, чтоб он за любые деньги довез ее до станции.

Неужели это возможно? Неужели может кончиться этот нескончаемый путь?

– Тпрррррру! – раздался сиплый приказ.

Лошадь остановилась.

Дед вблизи выглядел совсем дико, как сумасшедший мельник из оперы «Русалка». Всклокоченная борода, ушанка, древняя телогрейка с клоком ваты, торчащим из рукава.

Лена встревожилась, но отступать было некуда.

– Чего встала, тетёра? Куда собралась? – строго крикнул ей старик.

– На станцию. Довезите, пожалуйста. Мне в Москву попасть надо. – Голос долго молчавшей Лены звучал хрипло, как у безнадежной заядлой пропойцы.

– Чё ты там позабыла? Ждет тебя Москва! – энергично удивился страшный дед.

– Домой хочу. Живу я там, – обиженно ответила Лена.

– Ага! В подворотне за Распиздыринским тупиком… Живет она, – заворчал вредный старикан, отодвигая что-то в тележке, словно освобождая место для неожиданной пассажирки.

Однако этот явный жест доброй воли измученная Лена истолковала неправильно. Ей как раз показалось, что дед нарочно отворачивается от нее, чтоб отказать было легче.

– Вот паспорт! – крикнула она отчаянно, вытягивая из потаенного кармашка заветный документ. – Там прописка, там все. Мне домой…

– Да ладно, бабусь, не суетись. Верю. Садись давай. Ты уж не сердись, но сама ведь виновата: вырядилась как огородное пугало. Кто ж в Москве так ходит? В тряпье кошмарном таком? Хотя жизнь заставит… Трудно сейчас нашим старикам, – добродушно бормотал дедок, помогая «старухе» забраться в невысокую тележку.

Лена уселась, не веря своему несказанному счастью. Спаситель, чудом появившийся в этой абсолютно безлюдной лесной глуши, казался ей Дедом Морозом, продолжающим свои милые благодеяния, несмотря на то что зима осталась давно позади да и весна-красавица уже на исходе. Просто сказать «повезло» – не сказать ничего. Только сейчас она позволила себе прислушаться к собственному состоянию. Вполне возможно, Лене предстояло разболеться: ее бил озноб, и все кости ломило со страшной силой. Обычно с этого начинался у нее грипп. Но именно сейчас поддаваться болезни нельзя было ни в коем случае. Сначала добраться до Москвы, поместить картины в безопасное место и уж только потом… потом…

– Я, слышь, сам в Москву собирался. Дела у меня накопились там. Хочешь, отвезу тебя? Заедем вот только сейчас ко мне, я приоденусь и отправимся. И деньги на билет не потратишь. Как тебе вариант? – спросил, слегка обернувшись в ее сторону, благодетель. Голос его звучал словно издалека. Плохо дело, подумала Лена. Болезнь, похоже, разворачивалась, не собираясь давать отсрочку.

– Ты чего молчишь, бабуля? Разморило? Задремала? – донесся до нее вопрос.

Только сейчас она поняла всю меру собственного везения. Ведь ей предложено прямо до Москвы доехать! Без всякого поезда, билета, станции.

– Конечно, хочу с вами до Москвы, – суетливо отозвалась она, словно боясь, что из-за ее глупого промедления дед рассвирепеет и откажется от своих слов. – А как мы поедем? На чем?

Старик рассмеялся.

– На мерине. Не переживай, дотрюхаем в момент.

– На лошадке? – по-детски удивилась Лена.

Впрочем, ей было совершенно все равно, на чем ехать – на лошадке, в собачьей упряжке, на слоне под балдахином, за горбом верблюда, короля пустынь. Лишь бы везли ее и везли.

– Не на лошадке, – хмыкнул дедушка, – а на мерине. Ладно, отдыхай, увидишь сама. Вздремни. Потом расскажешь, как это ты с московским паспортом тут в глухомани оказалась. Что за причина такая нашлась. С чего это тебя одну на природу потянуло.

– А тебя чего потянуло? – полусонно в тон ему дерзко откликнулась Лена.

– Да на рыбалке был. Всю ночь просидел в лодке, продрог, как цуцик. И ничего не выудил. Без улова домой еду.

Дед пустился в пространные объяснения причин отсутствия у рыбы желания быть пойманной именно сегодня. Вроде выходило, что виновата во всем полная луна. Рыбам ночью якобы не нравится яркий свет, и они зарываются на глубину.

Под звуки голоса доброго человека так сладко было дремать! Она слушала, слушала, удивлялась дедовым умозаключениям, а потом и впрямь уснула. Крепко-крепко.

3. Избушка

– Бабуль! Приехали! Просыпайся!

Лена вздрогнула, открыла глаза, не понимая, где она, какую бабулю тут заставляют проснуться и куда это они приехали.

У бортика тележки стоял ее дед-спаситель, протягивая ей руку, чтоб помочь вылезти.

Платок ее совсем сполз на глаза, пока она спала. Ну и вид наверное сейчас у нее! А, пусть. Так даже лучше. Ей в данный момент выгодней пребывать в роли одинокой несчастной бабки. Спросу меньше. И церемониться не придется. У бабок свои границы возможного. Говори, что пожелаешь, выгляди, как получится.

Она выбралась из повозки и оглянулась. Дед повел лошадку к длинной бревенчатой постройке. Конюшня, догадалась Лена. Там, наверное, и мерин стоит, на котором в Москву поедут. Она улыбнулась, представив, как на них будут смотреть в Москве, когда они вольются в общий поток дорожного движения. Мерин, телега, дед в ватнике. Да и она… Не менее живописное создание.

Из конюшни выбежал высокий парень, с готовностью принявшийся распрягать лошадь. Внук, наверное, – решила Лена.

Дом, перед которым она стояла в ожидании, выглядел справным, солидным деревенским строением. Не избушкой – для нее диаметр бревен и площадь дома были слишком велики. Серьезная постройка для многочисленного семейства. Она залюбовалась резными наличниками окошек, которых по фасаду насчитала не меньше десяти. Как же много света в доме, наверное! Неужели подобравший ее дед – хозяин тут? И конюшня такая… Лошадей там несколько – она услышала их топот и ржание. Скорей всего, конечно, не хозяин. Сторож он тут. Богатые дачники наняли охранять. Интересно, как там внутри? Комнат десять, не меньше.

Лена, бывая в чужих интересных домах, всегда старалась все хорошенько запомнить, чтобы пересказать свои впечатления Свену-старшему. Почему-то этот дом заинтересовал ее с первого взгляда, хотя все в нем было на первый взгляд привычным, обыденно русским. Разве что размер удивлял?

Дед поговорил с предполагаемым внуком, махнул ему рукой и пошел к ожидавшей его Лене.

– Давай, бабуль, заходи. Я пока соберусь. А ты чайку попьешь, душ примешь. Давно не мылась, а? – фамильярно, как старой знакомой, подмигнул он, галантно пропуская ее вперед.

Но что это за вопрос хамский – мылась-не мылась, давно-недавно? Ему-то какое дело? Хотя ладно. Старших надо уважать. И он явно добра ей желает.

– Вчера утром мылась, а что? – ответила она, стараясь не показать, что задета вопросом старика.

– А то, что непохоже на вчера утром-то. Ты на себя в зеркало взгляни. Вчера утром…

Дед явно ей не верил. Лене захотелось посмотреть на себя в зеркало. Ей надоело, что он упорно величает ее бабулей. Понятно, конечно, она отлично замаскировалась с помощью пыльника и платка, но всему же есть предел.

Попав внутрь дома, Лена тут же отвлеклась от раздраженных мыслей. Она не ошиблась – это был действительно необыкновенный дом. Никаких предполагаемых десяти комнат – огромное единое пространство, умно организованное, сохраняющее национальный колорит, но при этом по-европейски рациональное.

– Хорошая у меня избушка? – задорно спросил дед.

– Угу, – подтвердила Лена.

Ей показалось, что где-то она уже видела этот интерьер, убранство кажущейся бесконечной комнаты, отдельные предметы в ней. Впрочем, разбираться в недрах памяти сил сейчас не было. Помыться – и в путь. Домой, отлеживаться.

– Ванная направо, – указал ей направление хозяин, – там полотенца чистые стопкой лежат. Бери любое.

Лена скинула сапоги, подхватила рюкзак с сумкой и отправилась в ванную.

– Тюки свои оставила бы, кому они нужны, – посоветовал старик.

Но она не собиралась оставлять свои сокровища в чужом доме без присмотра.

– Эх, упрямая бабка! – вздохнул за ее спиной чудесный рыболов. – Боится, что ограблю ее. В своем же доме. Привез к себе, чтоб грабануть. Эх, бабка…

Ванная, хоть вся и была отделана деревом, выглядела совсем не по-деревенски. Большая ванна, душевая кабинка, длинная раковина из оникса, кран над ней, поражающий воображение своим дизайном.

– Ну и дед! Продвинутый! – сказала Лена вслух, скидывая на пол пыльник.

И тут она подняла глаза и увидела себя в зеркале. Она сначала и не поняла, кто перед ней. Чумазое чучело таращилось на нее из зеркала. Это она ночью изгваздалась, когда с сестрой говорила по телефону. А руки-то все в глине, в грязи были после спуска… Потом еще на земле спала.

И как это дед не побоялся ее, такую, в телегу свою посадить? Теперь понятно, почему он не верил, когда она убежденно толковала про Москву. И про то, что мылась вчера. Ох как же давно было это вчера!

Она встала под душ, пустила воду погорячей. Странно жизнь человеческая устроена. То заставляет уснуть в лесу под деревом, то завозит в сказочный терем-теремок. И дедушка этот… Небедный явно, если домик такой ему принадлежит. И вот этот небедный дедушка подбирает какую-то лесную бродягу и даже в дом свой ее ведет. И помыться пускает.

Так и хорошо же! И зачем удивляться лишний раз? Сейчас вот она домоется, чаю напьется с лимоном (наверняка у него тут в его сказке есть и лимон, и мед). А потом они поедут в Москву. Пусть даже на телеге. Она в дороге уснет. И проснется уже в родном городе. Чем плохо? Все хорошо.

Лена достала из сумки чистое белье, блузочку, заботливо перепрятала заветные документы. Костюмчик выглядел почти совсем прилично. Оставалось причесаться и подкраситься.

Теперь в зеркале отражалась настоящая она. Немножко осунувшаяся, но от этого даже помолодевшая.

Лена все эти дни, что жила с Афанасией и Домеником в музее, не подкрашивала глаза, не пользовалась губной помадой. Сейчас ей очень захотелось ошарашить ворчливого деда. Чтоб не смел больше обращаться к ней с убийственным словом «бабуля». Ишь чего выдумал!

Она осталась собой вполне довольна.

– Хороша! – кивнула она своему улыбающемуся двойнику. – Ослепни, дед!

Рюкзак с картинами сиротливо стоял у входа в ванную. От него шел немой вопрос. Не укор. Пока – нет. Но вопрос явно излучался и болотного цвета брезентом, и его содержимым:

– Туда ли мы попали? Ты уверена, что нам ничего не грозит?

– Пока я жива, буду рядом, – успокоила бедных благородных беглецов Лена.

И только сейчас кольнула ее мысль об Афанасии. Вот ведь не созвонились ночью. Уснули, видно. А сейчас еще слишком рано. Они деликатные, побоятся беспокоить. Ну, ничего. Вот отправятся они с дедом в путь, она тут же их известит.

Ну что ж, пришла пора убивать деда своей красой.

От поставленной задачи на лице ее засияла загадочная улыбка. Давно ей не было так весело. Вот ведь пустячок, а приятно.

Она тихонько, на цыпочках, чтобы не стучать каблучками, вышла из ванной, вынесла свою драгоценную ношу, поставила у стены, на виду.

Дед стоял спиной к ней, на стол накрывал, напевая что-то знакомое. И вообще – еще раз отметила она – все тут ощущалось ею как знакомое, не раз виденное. Особенно удивительной красоты печки в изразцах. Одна находилась у стены недалеко от входа и, очевидно, обогревала и ванную. Вторая, круглая, располагалась по центру, исполняя еще и роль опоры. Третья, которую предстояло еще разглядеть, виднелась в дальнем углу, неподалеку от широкой деревянной кровати. Изразцы ближней печи явно изготовили пару веков назад. Подлинные изразцы явно наверняка целое состояние стоили. Как, впрочем, и каждый предмет в этой странной избе.

Где же она это все видела? Вот бы вспомнить.

Дед, почувствовав чужое присутствие, прервал свое веселое пение и оглянулся на приближающуюся к нему Лену.

Тут-то она и насладилась произведенным эффектом!

Ему определенно и в голову не пришло сравнивать уползшую помыться чумазую бабку с милой красавицей, приближающейся сейчас к заботливо накрытому им столу.

– Ты кто? – спросил он настороженно. – Ты откуда?

Взгляд его метнулся к входной двери – не открыта ли, – потом снова остановился на незнакомке, чудом оказавшейся в его хоромах.

Лене захотелось его успокоить. Главное – непонятно, как себя назвать. Они ж друг другу пока и не представились. Ну, что ж. Придется называться, как получится.

– Я – бабка, бабуля, та самая, – в голосе ее звенело лукавство.

Давно она не чувствовала себя такой удивительно красивой. Ничего, что никто сейчас не видит ее во всем великолепии. Старый дед не в счет. Но – пусть хоть он полюбуется, ему полезно. Не будет кого попало бабками обзывать.

Старик между тем очень недоверчиво сверлил ее взглядом. Лена давно на примере собственных родителей заметила, что старые люди становятся чересчур недоверчивыми. Хотя о деде этого не скажешь. Ведь подобрал же он бабку на дороге, в дом свой доставил. По собственной доброй воле. Бабку не боялся. А тут…

– Не может быть! – сказал наконец дед. – Быть того не может, чтоб это ты была!

– Я! Я это! Просто платок, пыльник на мне был. Лицо вот отмыла. Вместо сапог туфли.

Она, совершенно неожиданно для самой себя, покрутилась перед изумленным дедулей, как девчонка перед первым свиданием у зеркала.

– Слышь! – отреагировал дед печально. – Ты ж вполне ебабельная баба! Очень и очень! Что ж ты под яблоко сморщенное косишь? Зачем? Бабкой чего прикидываешься? Прячешься от кого, что ли?

Умный дед какой! Надо же! Прямо в корень вперился мысленным взором!

Лена даже не обиделась на мерзкое определение самой себя, вылетевшее из уст чудно́го деда. «Ебабельная баба» – ишь ты, как сейчас говорят о Прекрасной Даме. О Незнакомке! Или раньше говорили? Откуда деду знать, как сейчас? Сидит тут в своей декоративной избе… Ладно, он ее спаситель. На него обижаться – грех.

– А можно чаю? – вырвался у нее встречный вопрос.

– Чаю можно. Все можно – хлеб вон бери, масло, мед. Хочешь, яичницу тебе сделаю? – Дед смотрел на нее уже без недоумения, с улыбкой. – Мы позавтракаем, все мне расскажешь и отправимся. Тут ничего не опасайся, никто тебя не обидит.

– Я не боюсь совсем. У меня дело. Важное. Никаких тайн. Но надо успеть.

– Успеем, – успокоил дед, – сядь, передохни. Как звать-то тебя?

– Лена. Елена Михайловна.

– Ну, прям! Елена Михайловна! Это ты, когда бабкой будешь, станешь Михайловной. Лена! Годится! Как жена моя первая. Легко запомнить.

– А вас?

– Авас-Авас, – поддразнил ее хозяин. – «Я – ворон здешних мест!» Леший.

«Образованный дед, – мелькнуло у Лены в голове, – «Русалку» знает. Недаром у нее изначально мелькнули такие ассоциации».

– Это все хорошо, – рассудительно заметила она, – но я же не смогу обращаться к вам «Ворон», а тем более «Леший». Можно что-то человеческое назвать?

– А Леший – это очень даже человеческое. Алексей я. Но друзья все зовут Лешим. Я ж в лесу живу, сама видишь.

– И без отчества? – уточнила гостья.

– И без отчества, и на «ты».

– Хорошо, я постараюсь.

– Уж постарайся, голуба-душа. Ты вот сама не знаешь, а ты – этап моей жизни. Загадал я так. Но это потом. Ты мне свое расскажешь, я тебе – свое. Ешь давай.

А ее и уговаривать не надо было. Если б не дела, так бы сидела тут и ела, слушая шутки дедушки, любуясь всем, что ее окружало. Похоже, даже намечавшийся грипп отступил.

– Нравится тебе тут у меня? – довольно поинтересовался старик, не сводя смеющихся глаз с лица гостьи.

– Очень! Этот интерьер – тут мысль во всем, замысел мастера ощущается, даже если ничего не понимаешь в искусстве дизайна.

– А ты, я вижу, попалась мне нимфа лесная, все понимающая.

– Я искусствовед. И муж моей сестры известный на весь мир архитектор, декоратор.

– Все! Стоп! – радостно воскликнул дед. – Я все понял! Хочешь – фокус?

– Ну, хочу, – опасливо согласилась Лена.

– Тогда давай я тебе скажу, как зовут твою сестру и ее мужа! А ты молчи и только мысленно повторяй их имена!

Лена несколько раз мысленно произнесла: «Маня, то есть Мария, Мария, Мария. И – Свен, Свен, Свен».

– Готово! – провозгласил фокусник. – Мария и Свен! А я-то думаю, кого это ты мне напоминаешь! Где это я тебя видел? А это Мария и Свен. И сестра их Елена!

Тут и Лена вздохнула с облегчением. Все сошлось. Конечно, Свен и Мария! Он, ее гениальный зять, и устраивал эти интерьеры, кто же еще! Недаром во всем ощущается рациональный скандинавский дух, любовь к простору и понимание особого уюта зимы, которую проводишь в надежном доме с добрыми и прекрасными печками. Она же видела фото! Правда, было это лет пять назад. Свен доволен остался своей работой, показывал с энтузиазмом каждый уголок, объяснял что к чему. И еще – заказчика очень хвалил. Большое между ними взаимопонимание возникло тогда. Часто все шло по-другому. Нашим все требовалась роскошь, богатство, которое полагалось не скрывать, а всячески демонстрировать, вопреки даже элементарному здравому смыслу. А тут все подчинялось одной разумной задаче: свет, пространство, удобство, простота, гармония. И еще: хозяин дома, помнится, хотел обустроить все так, чтобы была возможность жить в лесу полностью автономно. Не зависеть от чужих милостей. Вода – чтоб своя: колодец и скважина. Отопление свое – печки. Электричество – свое. Так и получилось, как было задумано.

Как же тесен мир!

Лена теперь почувствовала себя дома, среди своих родных. Будто сестра обняла ее и погладила по волосам, как в детстве, когда напридумывают они себе страшных сказок, и Маня, сама трясущаяся от воображаемого ужаса, прыгает к Леночке – не за утешением, но – утешать! Есть в ней это – защитница, воительница ее Манечка. Такая от рождения.

– А я смотрю – лицо такое знакомое! Мучаюсь: кто? где? когда? Я же и фотку вашу с Машей видел у них дома. Спросил, не близнецы ли. Похожи как!

– Да! Только… Только ведь Свен говорил, что вы… То есть что ты – молодой… Прости… те…

Старик захохотал.

– Сейчас поймешь. Потерпи. Все! Раз исполнилось, что загадал, значит, надо обещанный зарок выполнять. Ты сиди, ешь-пей. Я сейчас. Умоюсь тоже.

Он удалился совсем не в сторону ванной, в которой приводила себя в порядок Лена. Значит, даже это у них со Свеном предусмотрено: хозяйская ванная и гостевая. И наверняка есть и гостевые комнаты, хотя пока непонятно, как они расположены. Надо будет потом все внимательно посмотреть. Хозяин разрешит. Они же, оказывается, знакомы.

Как все мудро устроено в мире! Надо было луне зайти за тучи, надо было Лене решиться остаться переждать ночную тьму в лесу, чтобы попасть к человеку, о котором столько хорошего слышала, к которому, кстати, не раз звали тогда Свен с Маней – полюбоваться творением. А ей все грустно было на сердце, все недосуг. Несчастной она себя чувствовала, одинокой и не хотела выбираться к чужим людям. Как же правильно и мудро сказано: «Все дни несчастного печальны, а у кого на сердце весело, у того всегда пир». Царь Соломон. Все у него всегда – истина.

Сердце ее внезапно дрогнуло. Царь Соломон. Они ведь недавно говорили с Афанасией о меже. О давней родительской меже, которую нельзя передвигать. Как они там? Не случилось ли чего? Надо позвонить. Впрочем, она же решила, что позвонит, когда отправится в путь. И хватит себя накручивать страхами. Хватит ждать несчастий – прав был царь Соломон. Вот развеселилось ее сердце сейчас – и надо беречь эту радость. Пусть останется с ней.

Она услышала шаги со стороны хозяйской ванной комнаты. Вгляделась – и не могла не ахнуть.

– Ну? – довольно спросил Леший, приближаясь к ней. – Старик, да? Дедушка седой с длинной бородой?

– Нет! – покачала головой Лена. И расхохоталась.

Вот – получай! Она теперь окончательно поняла, насколько удивила Алексея своим чудесным превращением. Потому что его превращение сразило ее наповал.

Перед ней стоял молодой красивый парень. Без бороды. Волосы гладко причесаны, стянуты на затылке резинкой. Темно-синяя футболка, джинсы.

Сколько же лет ее старичку?

– Ты зачем был такой? – спросила она почти то же, что спрашивал ее совсем недавно Леший.

– А что – не понравился тебе дедок?

– Понравился. Ну, наверное, так же, как я в платке и пыльнике.

– Ну, тебе до меня – как до неба. Ты просто так нарядилась, по случаю. А у меня концепция была. Уговор с собой.

– Концептуальный старичок, да? – развеселилась Лена. – Сколько тебе лет на самом деле, бывший дедушка моей мечты?

– Вопрос неприличный. Сейчас уже и не только для вас, баб, но и для нас, мужиков. Мы возраста своего не меньше вашего пугаемся. Но тебе отвечу: сорок три мне. Представь! Ну – чем не старичок? По всем меркам – он самый. Правда, сейчас принято хорохориться, мечтать о бессмертии, в семьдесят заводить восемнадцатилетнюю жену, детей делать из последних сил. Но я через все подобные духовные искания прошел… Хотя жаль, что за сорок перевалило. Это жаль. Но деваться-то все равно некуда. Кстати, заметь, тебя я не спрашиваю про сколько лет. Потому что знаю. Ты на год старше Марии. Я ж когда еще на тебя глаз положил. Спросил у Маши, замужем ты или нет. Одна, разведенная – знаю. Знакомиться тогда смысла не имело, чего тебе жизнь портить: женат был. Думал, на всю жизнь оставшуюся. А ты – сразу увидел – девица серьезная, до фанатизма. Тебя только в жены брать. Да и то – страшно.

– Это точно, – вздохнула Лена, – со мной лучше не связываться. У меня принципы.

Принципы принципами, а в душе Лена ужасно засокрушалась, что мнимый дед оказался даже младше ее. Она ощутила, что вся жизнь ее просочилась, как вода меж сложенными горсточкой ладошками. И не выпало на ее долю вообще никакого женского счастья. А сейчас все кончено. Такая судьба.

Леший, вероятно, заметил тень, набежавшую на до того веселое лицо своей гостьи.

– Эй, ты чего? Устала? Ты ж еще главного не знаешь! Я дочку твою здесь принимал. Они все вместе ко мне сюда приезжали. Красавица. Я своего хотел на ней женить. Сын у меня. Средней дурости шалопай, но в ум войдет. Хотел женить, а она говорит мне, люблю, мол, другого. А что ж не женится другой? – Я ее спрашиваю. Загрустила. – В задницу такого другого надо посылать, если не женится. На такой жениться надо без раздумий. Порода! Воспитание! Это ж видно. Ну что? Так и не женился?

Лена вздохнула и мотнула головой:

– Расстались они.

– И это хорошо! – одобрил Леший. – Значит, у нас все впереди.

Лена независимо дернула плечом.

– Ты не фыркай! Я знаю, о чем говорю. Вот расскажу – ты все поймешь. Ничего случайного в жизни не бывает. Я, конечно, не знал, зачем поехал на эту рыбалку. И там злился, что ничего не выудил. И ехал назад злой. А на деле – выудил тебя. То есть свою новую жизнь.

– А я какое отношение имею к твоей новой жизни? – скептически поинтересовалась Лена.

– Самое прямое. Все только начинается, сама поймешь!

Алексей плюхнулся в кресло, откинул голову, хитро глянул на свою гостью и продекламировал:

– Тьфу! – отчаянно стараясь не улыбнуться, решительно вымолвила Лена.

– Что «тьфу»? Это Державин! Классика! А ты «тьфу»! Вот – мужик настоящий! Уважаю! Просто мысли мои предвосхитил.

– Державин? – с глубоким сомнением повторила Лена.

– Ну, не я же! Сама подумай! Я б так не смог! «Чтобы тысячам дево#чкам на моих сидеть ветвях…» Кто б не мечтал… А тут ни одной… По собственному твердому обещанию. Представь.

Леший вскочил, подошел к Лене, взял ее за руку, подвел к дивану.

– Садись напротив. Я тебе расскажу по-быстрому что да как. И поедем. Но сначала ты должна знать, почему ты здесь.

– А я и так знаю, – независимо и гордо промолвила Лена.

– Молчи и слушай. Я тебе расскажу, как я лоханулся. И потом ты поймешь, что к чему.

4. «Слушай, как я лоханулся!»

– Я женился в восемнадцать лет. По невероятной любви. Ну, сама знаешь, как в восемнадцать лет бывает. Каждый день как последний. Все, что захочешь, вынь да положь. Прямо сейчас. Иначе – дайте пистолет, застрелюсь. Смысла жить не осталось. Мы с Ленкой, женой, учились в параллельных классах. И на школьном вечере она меня пригласила на белый танец. Я и танцевать-то не умел. Но пошел. Ну и все. Прилипли друг к другу. Как школу еще закончить удалось, сейчас даже не понимаю. Теперь говорят: гормон бурлит. Зов плоти. Наверное, так. Такой зов у меня был, что ночами не спал. Думал только о ней. Остаемся вдвоем, успокаиваюсь. Могу передохнуть. Расходимся по домам – конец жизни. У тебя так бывало?

– Я даже не знаю. Надо подумать, – Лена старательно пыталась вспомнить, что испытывала, когда влюблялась в шестнадцать-семнадцать лет.

– Значит, не бывало. Такое бы не забыла. Это как напасть. Вирус. Пока не прогоришь, на поправку не пойдешь. В общем, мои были в шоке. Ее родители, естественно, тоже. Те во всем винят меня. Мои – ее. А нам плевать. Мы одни против всего света. Зато вместе. Как мне восемнадцать стукнуло, тут же пошли в загс. Она-то на полгода старше меня, страдала от «разницы в возрасте». В общем, на первом курсе поженились. Родителям сказали постфактум: поздравьте, мол, мы муж и жена. Конечно, обида была – страшное дело. Но сейчас я знаю: именно потому, что так все сложилось, и стал я настоящим мужиком. Мы же жить к папам-мамам не пошли. Мы комнату нашли съемную. А за комнату – плати. Иначе вышвырнут тебя. Я поначалу пристроился грузчиком. Вагоны разгружал ночами. Но быстро понял, что глупо это – гибнуть под тяжестью тюков, а потом и жена тебе не в радость. Голова человеку зачем-то дана. Вот я и стал голову использовать. Тем более время было удачное для этого. Когда знаешь, что от тебя зависит твоя собственная жизнь и жизнь любимой женщины, это стимулирует будь здоров. В общем, покупал, перепродавал, снова покупал. Все, что придется. В стране ничего не было, все хватали на ура. К нам тюками, на вес везли с Запада тряпье. Барахло страшное. Купишь за копейки тонну варенок (джинсы такие были). Расправишь, отгладишь – шик, зашибись. Продаешь. Прибыль была – даже не верится сейчас. Стократное увеличение! Купишь за рубль, продашь за сто. Просто сбывшийся сон Буратино о Поле чудес.

Главное, у меня еще принцип был: жену к этому не подпускать. Она у меня оставалась принцессой. Я все старался ей доказать, что не зря она тогда меня на белый танец позвала. На все ради нее был готов. Тем более мы были неопытные сопляки, дорвались друг до друга, как маньяки, – ну и забеременела она в скором времени. И я только об одном всю беременность страдал, что наступит время перед родами, когда ее иметь нельзя будет. И от этого хотел ее, не переставая. Каждый раз, как последний раз… Так и дожили до самых родов, и не заметили, когда уже нельзя.

Родился сынище. Здоровенный. Такого отковали – пять кило почти. Солидный парень. Жрет и спит. На мне теперь двое. Плюс я сам. Крутился без устали. Зато за год денег на квартиру набрал. Да на какую! У отъезжающих на ПМЖ тогда за смешные деньги можно было купить почти дворец. Ну, наши предки – и мои, и ее – зауважали. И зажили мы со всеми в мире и согласии. Каким-то чудом закончил институт. Не до него мне было. Но тут уж Ленка суетилась. Из принципа. Пока я деньгами ворочал, она дипломы писала: себе и мне.

Хорошо, что смолоду все у меня закрутилось. Иначе бы разленился. Смотрю сейчас на своего красавца: вроде и не лентяй, и не идиот, но чтоб такую бурную деятельность развить, как я в его годы, – нет… Правда, время другое. Но ведь в любое время есть те, кто выбивается и делает дела, и те, кто на печи лежит и ждет у моря погоды.

Короче, к двадцати пяти годам купил три квартиры: одну – нашу семейную, одну – на имя жены, одну – сыну. А почему нет, думаю. Кто его знает, как сложится? Если что – будем сдавать. Потом закрутился у меня уже серьезный бизнес.

И все шло как по маслу. Ни сбоев, ни срывов. Даже в дефолт 98-го я ничего не потерял. Причем не предупреждал никто, я сам за полгода понял, что надо себя обезопасить. И оказался прав.

Теперь смотри: жена – любимая. Красавица стала – глаз не оторвать. Она, кстати, в школе красавицей не была. Я б, если бы не тот белый танец, на нее и не смотрел. Полненькая, неуклюжая. Но через пару лет семейной жизни получилась красавица. Худая стала после родов. Одни глаза.

Да что уж вспоминать.

И вот так пролетело двадцать лет. Я все эти годы делал деньги, покупал, строил. Детей у нас почему-то больше не получилось, хотя мы ничего не имели против, но не особо на этом зацикливались.

А тут – смотри-ка! Сын вырос. И жизнь, получается, прошла. И, если начать вспоминать, ничего я в ней не видел, не попробовал и все такое. Стал я думать о себе как о старике. Все прошло, ничего не будет. Дом-дерево-сын – все это в прошлом. У друзей вокруг все кипит: женился, развелся, бабу на стороне завел, ребенок получился, содержит две семьи… Живет как на вулкане. Но – гордый. Не зря проходят мгновения жизни. А у меня – пустота. Жена – да. Всегда рядом. Самый родной человек.

Штамп такой. Ты – самый мне близкий человек. И – точка. За этим – ничего. Ни-че-го. Скука. С сыном прошли период его дерзости. Хамил жутко. Тогда как-то даже интересно было. Как на войне. Но к определенному моменту его бури улеглись. А мои только надвигались. Я, конечно, пустился во все тяжкие. И – никакого сходства с тем, что чувствовал когда-то к жене. Алчные бабы пошли. «Люблю», – шепчет, а у самой из всех пор: – Денег дай». И все, как одна, – ядовитые. Но я лопухался не раз. Нам, мужикам, на роду написано вам верить. Одна была… Все внушала мне, что жена моя в свое время меня приворожила. К бабке пошла, та поколдовала – и готово.

И что ты думаешь? Какое-то время, недолгое, месяца два, я все приглядывался к Ленке, все примерял к ней, как она идет к этой колдунье, та чего-то бормочет… И даже сам во все это поверил. Все прошлое, вся любовь – все исчезло. Все как не со мной…

– А это скорее всего тебя твоя пассия и привораживала, в Москве это обычное дело. Популярно. Я многих знаю, кто чуть что – к бабкам бежит, – подтвердила Лена.

– Я потом так сам и подумал. Вышвырнул ее из жизни. Она охоту на меня начала. Жене звонила, сыну. Тут она перестаралась. Или бабка чего-то не доколдовала. Прогнал эту охотницу от себя под зад коленом.

Решил я отдышаться. От всего. Поговорил с женой. Как с другом. Типа перезагрузка нужна. Она хорошая была. Все поняла. Согласилась. Мне хотелось все по-новому начать.

И тут, представь, отец мой предлагает мне поехать посмотреть одно заветное место. Говорит, когда-то там было поместье наших предков. Потом, естественно, все отняли, пожгли, разграбили. Но иногда его, еще когда мальчишкой был, дед возил в те места, руины показывал. И все батя мечтал, что вырастет, окрепнет, разбогатеет и те руины восстановит. Но не получилось у него. И вот он повез меня, надеясь, что я заинтересуюсь и верну семейное достояние. Отправились сюда, где мы с тобой сидим. Приехали, и сразу я почуял: мое! Вот тут хочу и буду жить. А здесь к тому времени уже все бесхозное было. Лесом заросло. Фундамент, правда, кирпичный оставался, и печки полуразрушенные торчали, как в сказке. Ну, я по-быстрому купил этот участок, считай, задарма. Тут ведь ни коммуникаций, ни воды, ни дороги – ничего. А когда-то знаменитое имение было! Все порушили, и ни себе, ни людям.

Батя показал мне планы, чертежи. Советовал все восстанавливать, как было при царе Горохе. Но я решил – нет. Того уже не вернуть. Все – забыли. И стал тут обстраиваться по-новому. Так, чтоб не думали, что тут дворец. Изба – и все тут. Большая изба. Но в автономном плавании. С удобствами, про которые никому знать не обязательно. Тогда мне и посоветовал партнер мой по бизнесу вашего Свена пригласить. Он меня понял, как никто. Все, до самой мелочи, получилось именно так, как я себе представлял. Все просто, все удобно. Живи и радуйся. Вот я и думал – начать с женой новую жизнь тут. Тебя тогда увидел на фотке, подумал, эх, жаль, что женат. Ну, это я тебе уже говорил.

Ну – отстроился. Повез сюда жену. Показал, где хочу с ней жить. Она вдруг мне: нет. Она человек городской и не может в глуши. Не сумеет. На пару недель – да. А так – слишком далеко. Впрочем, обещала подумать.

А я свалил в Таиланд. Перезагружаться. Дай, думаю, месяц в море отмокну. Без баб. А там уж по-любому в фамильное поместье переберусь, один ли, с Ленкой ли. Я решил в Таиланде месяц провести по-монашески. Только море, небо и я. И потом – с чистого листа.

Но мало ли что кто решает.

Прилетел с приятелем. День после перелета отходил. Спал, купался. Вечером пошли в бар. Там аж воздух похотью пропитан. Продажные женщины любые, трансвеститы, парни – выбирай на вкус. И дешево.

Там все дешево и доступно. Страна улыбок.

Но я же слово себе дал, что ни-ни. И вот сижу, смотрю просто. И замечаю, что у барной стойки особенная деваха сидит. Явно не из той оперы, что остальные. Одета так строго: брючки черные, блузочка беленькая. На запястье браслетик золотой. Ручки тоненькие, нежные. Прическа – волосок к волоску. Красивая. Кто-то к ней подкатывается, она только головой крутит, мол, нет, я с тобой не пойду. Это меня и заинтересовало. Подумал, а пошла бы со мной, если бы я попробовал подкатиться? Ну – попробовал. Заговорил. Она отвечает. Вежливо, тихим голоском, со сдержанной улыбкой. Английский вполне приличный. Проговорил с ней целый вечер. Впечатлился. Что-то большее даже не осмелился предложить, хотя рядом шла вовсю купля-продажа тел. На прощанье попросил только о встрече. Она любезно согласилась снова в бар прийти.

Всю ночь думал о ней. Впервые, представь, понял – кого бы ты думала? – Джона Леннона. До того очень я на его Йоко Оно обижался. Не доходило до меня, что он в ней нашел. Из-за нее группу развалил. А тут – лежу, мечтаю о девочке незнакомой и все понимаю. И как можно ее хотеть, и стремиться оберечь от всего, и даже полюбить.

Еле вечера дождался. Ну и все – голову напрочь потерял. В тот вечер у нас уже все было. И такое все, что только в мечтах и представить можно. Я как дорвался, только что не терзал ее. А она – само внимание, само желание. Так не бывает, вот мне повезло-то, думал. Она работала массажисткой в хорошем салоне. Ездила всюду на мотороллере. Меня возила. Маленькая, сильная. И полюбила меня. Я верил. И как было не поверить? Все делалось по первому моему зову. И массаж устроит, и вещи выстирает-выгладит. И – не какая-нибудь дешевка легкодоступная. Я ее спрашивал, как она, ну, ходила ли за деньги с мужчинами. И она честно мне отвечала: бывало. Но только с теми, кто очень-очень нравился. У нее ребенок, кстати, рос в деревне с ее родителями. Она одна обеспечивала всю семью.

Я ее зауважал. Она мне меня самого напомнила, как я смолоду все на себя брал и радовался, что могу своих содержать на уровне.

Подошло время улетать. Я ей денег дал – чтоб в деревню свою послала на ребенка. Много. Подарков накупил – все, что ей хотелось. Она не просила ничего. А мне хотелось радовать ее и радовать. А она отказывалась. Со слезами на глазах. Говорила, что я ей нужен. А подарки – только душу будут ее терзать, когда я улечу.

И вот тогда я сделал ей предложение! Джон Леннон, блин.

И она его приняла.

Дальше – как во сне: все получалось. Прилетел, поговорил с женой, Ленкой. Она спокойно согласилась разводиться. Развелись – быстрее не бывает. А чего – ребенок взрослый, имущество – я ей отдал больше половины. Квартиры, машины, дачи. Сына в бизнес свой ввел. Практически партнером сделал. Себе лично оставил квартиру в Москве, на Смоленке, и вот – родовое гнездо. Думал, вдруг любимая моя согласится в деревне жить? Она сама из деревни. Ну, вдруг ей понравится? Продал одну заветную квартиреху, которую держал как вложение средств. Полетел к своей суженой-ряженой. Я вообще-то ее к себе звал, но она – ни в какую. Боялась. А мне что? Мне и в Тайке хорошо. Даже очень. Тишина, море.

Смотри-ка – у меня, как о ней говорю, только и получается: продал – купил, купил, купил. По собственному неистовому желанию. На деньги от проданной квартиры купил ей массажный салон. Она мечтала хозяйкой салона быть – получай. Я сначала хотел по-умному: сделать салон на паях с ней. Но у иностранцев там квота, они не могут так свободно купить сразу, чего хотят. А мне хотелось скорей обустроиться. Так что и квартиру в новом доме купили на ее имя. Ну – полное счастье. Полная чаша. Еще она велела каждый месяц деньги отчислять ее родственникам, так, мол, у них принято. Почему нет? Это хороший обычай – уважать семью. Тем более они теперь и есть моя семья.

Все вроде исполнилось, как мы оба хотели.

И что ты думаешь? Может ли человек перенести полное счастье?

Конечно, нет.

Месяца через два после нашего полного обустройства смотрю – жена моя меняется на глазах. Мало того, что секс ей никакой не нужен, но и заботы нет, и уважения никакого ко мне не проявляет. И скандалы закатывает так умело, как нашим и не снилось, а я-то, идиот, думал, это только у нас специалистки по скандалам водятся.

День ото дня условия создаются невыносимые. Презрение, пренебрежение, игнор. Но проходит еще какое-то время, пока я понимаю, что меня попросту отымели. Развели, как последнего лоха. Потому что, когда через полгода после нашей счастливой свадьбы встал вопрос о разводе, она четко обозначила: вперед. Лети, опустевший денежный мешок, к себе подобным. Но ничего из купленного здесь тебе не достанется.

Так и вышло. Все ж на нее куплено. А я иностранец. И не самый уважаемый – дал себя надуть. Деньгами швырялся. Они это презирают. Ценят деньги, понимаешь. До последней монетки. А мы сеем направо-налево.

И все! Вернулся домой, ничего не понимаю. Ринулся к Ленке – думаю, может, вернем все. Я по натуре человек семейный, мне хочется для других жить, в этом смысл для меня. А у Ленки – уже все замечательно: новый муж. Я даже не ожидал. Все казалось, ну куда она денется, нет мужиков вокруг. Все ж бабы так и стонут в России: нет мужиков.

А на хорошую бабу всегда найдется свой мужик. Обязательно. Такой закон жизни. Я сам вывел.

– Ну, нет, – отвергла Лена непреложность этого закона, – ничего подобного.

– Ты меня слушай, я знаю, что говорю. Наблюдал, – отмахнулся Леший.

Он внимательно глянул на Лену и продолжал:

– Это ты о себе печалишься? Не веришь? Подожди. Все будет. Нашлось бы желание. Но слушай, что дальше. Это ж все присказка. Чтоб понятнее было все остальное.

Принял я волевое решение. Заселиться тут и зажить в одиночку.

Я как рассудил? Я ж всю жизнь жил в семье. Один не пробовал. Вот, думаю, самое время начать. Создал в начале самостоятельной жизни хорошую семью – повезло – и просрал ее сам же из-за «Йоко Оно». Ну – полное говно в проруби.

Еще вот до чего додумался.

Смолоду, когда хотелось всего и сразу, казалось, что мужчина, ну, как принято теперь говорить, настоящий – это тот, кто все берет. Имеет силу взять, то есть может и берет.

Потом стал думать, что дело мужика – трахать все, что шевелится. Так – типа – я миру доказываю свою могучую волю и неиссякаемые возможности.

И вдруг после всех моих приключений, уже здесь, озарило меня. Настоящесть моя человеческая совсем в другом. И сила моя мужская – в другом. Как раз в том, чтобы перед искушением устоять. Чтобы не брать лишнего. Чтобы отказаться от того, что вдруг задарма предлагают. Ведь в этом сила, а? Взять – легче легкого! Попробуй НЕ взять! Ох как этому надо учиться! Как трудно-то именно отказаться, знала б ты!

Понял я это, и одним этим пониманием ожил. Новую дорогу почуял.

И дал я сам себе обещание. Вот какое – слушай внимательно. Ноги женщины не будет в этом доме. Я, конечно, не имел в виду уборщицу там, например, или вот бабку, какой ты мне явилась в лесной чаще. Это – пусть. Но женщину в дом не приведу. И бороду отращу. А сбрею ее, когда женщина сама придет в этот мой дом. Не по моей воле, а сама. По воле рока. Я был уверен, что никаким образом никакой рок сюда ко мне женщину моей мечты не доставит.

А оно вон как получилось!

Ты поняла?

– Что я должна была понять? – строго подобралась Лена, боясь снова услышать мерзкое словосочетание «ебабельная баба» в качестве сомнительного комплимента себе.

– Только то, что женщина все-таки переступила порог моего дома. И эта женщина – ты. И я – сбрил бороду. Как сам себе пообещал. Вот и все. Ладно, давай отойдем от серьеза. Я сейчас соберу кое-что для Москвы и отправимся. Ты вот музычку послушай пока.

Музычка зазвучала. Знакомая-знакомая. Такая, что Лена не могла не заулыбаться, как улыбаются вдруг повстречавшемуся на дороге родному человеку. Она и радовалась родному – сестре Мане, недавно подпевавшей словам и, по обычной своей привычке, наслаждавшейся содержанием.

Лена знала и название песни – «Случайная любовь», – и даже автора слов.

– Ты вникни, как сказано! – восхищалась Маня, в сотый раз с улыбкой счастья на лице повторяя любимые строки песни, повествующей о нечаянной встрече мужчины-ассенизатора со стройной моделью и о внезапно вспыхнувшей между ними… чем? В том-то и заключалось особое очарование произведения, что автор оставлял открытым вопрос о сущности стремительно возникшего чувства.

– Слушай, слушай, как сказано: «Он не был уродлив, хотя проститутки ему и за деньги порой не давали!» – настаивала сестра. – «А Нелли, – ты послушай – вот сейчас про машину ее, – она ездила на «Феррари», «малолитражной, но очень прикольной, которую ей подарил ее парень, работавший старшим курьером в «Лукойле». Ты чувствуешь, какой это поэт? Он же все может, в словах просто купается!

Были в этой стебной песне строчки, говорившие, что восторг Мани не напрасен, что действительно стихи написаны большим поэтом, тонко чувствующим и невероятно зорким:

Дождь на московских бульварах оживал в стихах во всей гамме ощущений: звуков, красок, запахов. Так кратко и образно только большой поэт мог сказать.

Смешная встреча, странная пара в «Феррари» – ассенизатор и топ-модель, которой надоели запахи «всех этих духов, всех этих парфюмов». Именно запах дерьма с полей аэраций напоминает ей о настоящей жизни. Полет по городу «сквозь лица, что были темны и угрюмы», их пламенная страсть, финальный вопрос:

и эпилог:

Приучила Маня свою сестрицу к поначалу казавшимся дикими вещам. Заставила полюбить. И сейчас Лена незаметно подпевала родной песне и слегка улыбалась.

– Ну, что? Не заскучала тут без меня? Как тебе песенка? Ты в своих музеях такого не услышишь! – вернулся готовый к поездке в Москву хозяин.

– Да я ее наизусть знаю, – дернула плечиком Лена.

– Не верю! – изумился Леший. – Как ты могла? Вся такая строгая, классическая…

– А почему нет? Очень даже могла, представь себе!

– А я знаю почему! – осенило Лешего. – Это же Маша! Ты же Машина сеструха! Значит, не такие вы уж и разные с ней!

– «Была ли любовь у Ильи и у Нелли?» – многозначительно пропел он, подмигнув Лене.

– «Была ли их встреча наполнена светом?» – подхватила Лена.

Ей было очень хорошо тут, в этой избе, с этим незнакомцем, оказавшимся очень даже знакомым, совсем-совсем не чужим.

Жалко, что пришла пора уезжать.

Она все-таки заставила себя встать.

И именно в этот момент раздался звонок ее мобильника.

Лена еще не подозревала, что этот звонок поменяет все ее планы на ближайшее будущее. И даже на всю оставшуюся жизнь.

Откуда же человеку знать такое?

Только сердце ее почему-то забилось тревожно. Даже не взглянув на телефонный экранчик, боясь заранее узнать, кто звонит, нажала она на зеленую кнопочку и отозвалась:

– Алло! Я слушаю вас.

1. События прошедшей ночи

– Лена, вы добрались до Москвы?

Афанасия! Опередила.

Лена приготовилась рассказать о своем ночлеге, уверить, что сейчас ее повезут домой, что скоро-скоро все будет в полном порядке и в соответствии с их планами. Но как только она произнесла: «У меня все замечательно, не беспокойтесь, в Москве я буду очень скоро», Афанасия перебила ее:

– Ваш сон сбылся. Случилось…

– Что?! – крикнула Лена, боясь услышать ответ. – Неужели пожар? Неужели подожгли?

– Нет. Все по-другому. Иной сценарий. Но тревожный сон сбылся.

Лена, замерев от ужаса, слушала сухое повествование Афанасии о событиях прошедшей удивительной во всех отношениях ночи.

Проводив Лену до спуска, Доменик вернулся домой. Они немного посидели на веранде. Даже отметили с удивлением, что на этот раз внизу было совсем тихо, молодежь почему-то не собралась, чтобы радоваться жизни. До них не доносилось ни вскрика, ни шороха.

Эта тишина почему-то тревожила гораздо больше привычных скотских звуков.

Отправились спать, решив не давать волю страхам. Как обычно, себя убеждали. А что им еще оставалось делать?

Улеглись, уснули, а глубокой ночью, когда сон наиболее крепок, разбудили их стуки в дверь, звонки.

Полиция-милиция! Как ни назови, чем ни укрась – все одно.

Открыли им. Входят строгие, неприступные, с порога объявляют: совершено преступление.

В полночь тут рядом, у реки, изнасилована молодая девушка. В особо жестокой, извращенной форме.

Непосредственно после совершения надругательства над собой, жертва изувера отправилась в милицию. Проведена экспертиза. Так вот, несчастная прямо указывает на насильника. И не только жертва, но и ее подруга, в ужасе прятавшаяся в кустах и ставшая свидетелем преступления, четко и однозначно заявляет о том, что знает преступника.

– А какое это к нам имеет отношение? – спокойно спрашивает уже окончательно проснувшаяся Афанасия Федоровна.

– А самое непосредственное, – отвечают строго стражи порядка и закона. – Ведь и жертва, и свидетельница в один голос утверждают: насилие совершил ваш сын. Вот этот вот самый, который, как ни в чем ни бывало, стоит рядом с вами.

– Это полностью исключено, – заявляет Афанасия.

– Все мамаши так говорят. Никто не знает, что там у сынка в голове бродит. С мамочками они все хорошенькие-добренькие. А делов наделают мирным гражданам – не счесть.

После этого им велят собираться, чтобы ехать в милицию. Вернее, задержанным является, естественно, Доменик Новиков. Или Новикофф, если уж писать, как в его иностранном паспорте. Ему зачитывают его права.

Кино, да и только.

Матери, пожалуйста, разрешено сопровождать. Ее тоже опросят, где был сын, что делал, что она сама слышала. Занесут в протокол.

Едут в отделение.

Там производят процедуру опознания. То есть выстраивают в ряд несколько приземистых местных пропойц, помещают среди них Доменика. Естественно, потерпевшая и очевидица дружно указывают на преступника. Без тени сомнения, даже с некоей ленцой, тычут пальцами в направлении хранителя музея:

– Он! Он снасильничал.

Афанасия при этом присутствует. От нее ничего не скрывают – смотрите, сколько душе угодно, проверяйте, как хотите, все чисто-прозрачно, по закону.

В потерпевшей она узнает Динку Кононенко. Не местную, пришлую девицу, давно тут ошивавшуюся, когда-то даже умолившую принять ее на работу в музей. Уборщицей. Молила-просила, мол, папки-мамки нет, кушать нечего, работать мечтает, своим трудовым хлебом питаться. Верой и правдой готова служить. Хоть за хлеба кусок. Лишь бы честным трудом его зарабатывать. Что-то человеческое мелькало тогда в облике этого существа женского пола.

Впрочем, в юности у всех что-то еще мелькает. Словно надежда теплится.

Ну, Афанасия тогда и пожалела. Поверила в чистоту намерений. Уж очень убедительно, хоть и сбивчиво, та молила о помощи. «Я вам пригожусь, – твердила. – Не пожалеете!»

Приняла ее на работу. Официально. Завела трудовую книжку, все оформила, как полагается. Сняла ксерокопию паспорта. Увидела, что родом новая сотрудница из Узбекистана. Но паспорт российский, постоянно прописана в Твери. Что ж! Пусть работает, пусть встает на ноги. Хлебнуть, видно, девчонке пришлось немало. К такому выводу Афанасия пришла, удивляясь несоответствию паспортного возраста ее подопечной с визуальным впечатлением, которое та производила. По паспорту девчонке девятнадцать годков. А на вид – меньше тридцати никак не дашь.

Вот как чрезмерные беды и непосильные страдания отражаются на лицах человеческих!

Итак, Динка была принята на работу. Оставалось только искренне радоваться за нее – сбылась ведь мечта у человека, желавшего честно зарабатывать свой хлеб.

Однако все получилось не по-обещанному.

Благие намерения, а тем более благие посулы, чаще всего не материализуются. Именно так устраивает зачем-то коварная жизнь.

Работой ленивую возню уборщицы Кононенко назвать никак не получалось. Однажды Афанасия Федоровна случайно увидела, как моет полы в музее их новая работница.

Дина вошла в главный зал с ведром грязноватой воды и размашисто выплеснула его на прекрасные старинные доски их дома. Выплеснула и пошла снова наполнять ведро. Из бочки с дождевой водой.

Афанасия сама в ужасе принялась собирать тряпкой растекающиеся ручейки воды, запретив строго-настрого мыть что бы то ни было в помещениях музея.

Отныне Кононенко разрешалось только вытирать пыль. Чистой сухой тряпкой. Что та и делала под неусыпным наблюдением Афанасии. Гораздо легче было смотрителям музея убраться самим, как они это делали прежде.

Но как лишить куска хлеба отверженную сироту? Приходилось терпеть. Помогать. Стараться как-то сжиться с присутствием чужого и явно чуждого.

А потом пропала брошь. Не золотая, не серебряная. Металл с эмалью. Ценность броши заключалась лишь в том, что она передавалась из поколения в поколение. Много лет подряд носила ее мама Афанасии, а потом и сама она.

Пропажа броши обнаружилась сразу. И, естественно, никаких сомнений не оставалось по поводу того, в чьих руках оказался бесценный для Афанасии предмет.

– Дина, этого вам делать не следовало. Это называется воровство. Надеюсь, вы понимаете, что надо сделать?

– Что вам опять не так? – трагически возрыдала Кононенко.

Рыдания звучали весьма правдоподобно. Однако Афанасия больше не позволила себе поверить.

– Мне не так, что вы на доброе отношение отвечаете воровством. Верните брошку, и расстанемся по-хорошему.

– Что я должна возвращать? Горбачусь тут на вас. Сил же нет! И все недовольны, все попрекаете!

– Вот именно поэтому мы и расстанемся. Только сначала верните вещь, которая вам не принадлежит.

Кононенко упиралась, пререкалась, стонала, оплакивая собственную честность и чужое недоверие.

Что оставалось Афанасии? Пришлось пообещать вызвать кого следует. Пусть зафиксируют факт кражи.

– Решайте, что для вас лучше: просто отдать мне похищенную вещь или уголовное дело?

Уборщица сообразила, что именно для нее лучше. Швырнула брошь под ноги своей работодательницы.

– Нате, подавитесь!

Афанасия подняла дорогой для себя предмет.

– Спасибо! – только и сказала она.

Отпустила воровку на все четыре стороны. Распрощались.

А оказывается, именно так поступать и нельзя, если не хочешь со временем нажить серьезных неприятностей. Подлые существа не прощают зла, ими же совершенного, именно тем, против кого это зло было направлено.

И вот сейчас Кононенко обвиняла Доменика в изнасиловании. Нагло и подло, откровенно лгала. Дождалась своего часа мести. И с удовольствием загоняла невинного человека в тюрьму:

– Нате вам!

Она даже не старалась притворяться жертвой, подвергшейся издевательствам, насилию. Нагло улыбалась, поглядывала на Афанасию с торжеством.

– Зачем же вы, Дина, это все затеяли? Это же ложь! – не удержавшись, воскликнула Афанасия Федоровна. – Лжесвидетельство – это тоже уголовное преступление. За него отвечать рано или поздно придется.

– Ничего, – уверенно высказалась Кононенко. – Мне ничего не будет! За мной сейчас сила. А вы поймете, как других обвинять.

Никто не слышал этого разговора. Да если бы и услышали, никому дела бы не было до этих реплик «потерпевшей». За ней действительно была сила. И какая именно, Афанасия довольно скоро поняла.

После решения завести уголовное дело по факту изнасилования Доменика назвали подозреваемым в совершении преступления.

Афанасию позвал в отдельный кабинет начальник следствия.

– Помогите себе сами, – предложил он вполне миролюбиво. – Сыну вашему грозит многолетнее тюремное заключение. Вырос он не здесь. Привык к хорошей жизни. Зачем ему тюремные нары? Меня просили вам изложить следующее: передайте в дар городу землю и находящиеся на ней строения, дело тотчас же закроем, уедете спокойно на родину сына. И – вы нас не знаете, мы вас не знаем.

– Но ведь все это преступление – полный абсурд. Никто ее не насиловал вообще. Она у меня работала. Попалась на воровстве. Я ее выгнала тогда. Надо было тогда заявление написать…

– Да, – вроде как с пониманием вздохнул начальник, – вот и я своих учу: не делай никому добра, за добро отомстят – волком взвоешь.

– То есть вы понимаете, что все это полная чушь, но заводите уголовное дело?

– А я не говорил вам, что чушь, что не чушь, – посуровел офицер в штатском. – Я вам предложение передал. И смотрите: жест доброй воли. Мы, по всем правилам, сына вашего в СИЗО должны направить, как подозреваемого в изнасиловании. Но сейчас его отпустят под подписку о невыезде. Ему только являться надо будет к нам по первому вызову.

– И что же дальше?

– Дальше – от вас зависит. А по закону – вот что дальше. Предъявим обвинение. После проведения следственных мероприятий. А потом передадим материалы дела в суд. И суд, будьте уверены, накажет преступника по всей строгости закона.

– А если он не виноват? Если мы представим доказательства его полной невиновности? – настаивала Афанасия.

– Нет и не будет у вас доказательств против наших доказательств. Учтите это. Только время зря потратите, нервы и деньги.

– А деньги на что?

– На адвокатов. Или вам бесплатного адвоката предоставить? Это тоже можно. Если средств на защиту нет, пожалуйста, государство вам пойдет навстречу.

– И сколько же у нас времени для принятия решения? – поинтересовалась Афанасия.

– Да не тяните. Пока до суда дело не дошло. Дойдет до суда – никто уж вам не поможет. А вопрос с землей и зданиями все равно останется открытым. И вам обязательно придется его решать.

– Я все-таки постараюсь доказать, что Доменик не виновен.

– Ну что ж. Дело ваше, – вздохнул начальник следствия. – Наше дело – предложить, ваше дело – отказаться. Только помните золотые слова: «Не хотите по-плохому – по-хорошему будет еще хуже». И речь идет о судьбе вашего сына.

– Вы уверены? – спросила Афанасия.

Вопрос этот поставил в тупик следователя.

В чем тут можно быть неуверенным?

А впрочем, мало ли что бормочут эти испуганные до полусмерти мамаши, когда что-то угрожает их обожаемым чадам! И не просто что-то, а реальная-конкретная тюрьмища на много долгих лет. Сколько он уже повидал их на своем веку!

Афанасию с сыном вполне вежливо доставили назад, в музей. Вернулись они буквально несколько минут назад. Много времени провели у следователя. Опознание. Протоколы. Очная ставка с потерпевшей. Очная ставка со свидетельницей. Все чин чинарем.

Ясно стало: с ними не шутят. С ними – «работают». Дожимают. Добиваются своего.

– Значит, правильный сон я видела! Значит, сбылось! – восклицала совершенно растерянная Лена, не понимая, что теперь предпринять.

Ей хотелось срочно куда-то ехать, жаловаться, добиваться справедливости, спасать…

– Не волнуйтесь за нас, – совершенно спокойно заявила Афанасия, – мы докажем непричастность к преступлению. Расскажите лучше, как вы добрались.

Лена, пораженная невиданным спокойствием удивительной женщины, вкратце рассказала о событиях своего пути. Впрочем, все это казалось ей таким малозначительным, мелким. Афанасия скорее всего находилась в шоке, и спокойствие ее – результат этого шока. Надо срочно бросаться на помощь, искать адвокатов, подключать Маню и вообще прессу к этому вопиющему безобразию.

– Да, адвокат нужен, – подтвердила Афанасия, – и журналисты тоже, конечно. Устроители этого безобразия очень пожалеют о своей затее.

– Я сейчас, я немедленно, – взахлеб волновалась Лена.

– Вот лучше всего было бы, если бы вы насчет ЮНЕСКО узнали. Ускорить бы процесс. Это – главное. С остальным справимся, – Афанасия просто поражала своим спокойствием и присутствием духа.

– Все сделаю. По всем направлениям буду действовать, – заверяла Лена. – Но все-таки… Все-таки… Может быть, лучше вам с Домеником улететь? Я вызову сестру, она приедет, заберет вас, вы немедленно улетите за границу. И пусть эти тут… Они ведь до конца пойдут. Им жизнь человеческая – пустяк.

– На это я не имею права, – жестко сказала Афанасия. – Ситуация наша небезнадежна. Я отдаю себе полный отчет, говоря это. Не волнуйтесь. Давайте соберемся с силами и будем вместе бороться. Паника мешает.

Сила Афанасии передалась Лене. Наверное, ненадолго, но все же передалась. Она вдруг подумала, что – да – надо бороться, нельзя отступать перед ворами, разбойниками. Нельзя… Но что же делать, если на их стороне сила? Вся мощь государства, власти? И они могут все. Выколотят, выбьют они эту дарственную из Афанасии. Запугают, задушат страхом. Речь-то идет о жизни родного человека. Сына. А ради этого любые другие вещи, принципы – ну их… Пусть забирают, кому что надо. Лишь бы сыночка в покое оставили.

Нет! Так думать нельзя… Иначе – и сына не увидишь, и человеческого достоинства лишишься. Все отнимут. И растопчут. Надо, надо бороться. Права Афанасия.

Но, Боже, тяжело-то как! В каком страшном мире мы оказались, сами того не замечая!

2. Что теперь делать?

– Что у тебя случилось, можешь толком объяснить? – донесся до нее, будто издалека, голос Алексея.

На секунду мелькнул у нее страх даже перед ним. Кто знает? Кто его знает? В лесу повстречались…

Но мысли эти даже взбудораженной прошедшим разговором Елене показались абсурдными. Его же Маня знает – вот кто! Он дружит с Маней и Свеном! Он – свой. И вполне сможет помочь. Хоть чем-то.

Она довольно кратко, но емко, что у нее обычно очень хорошо получалось, когда речь шла о серьезных безотлагательных делах, совершенно откровенно рассказала о своей командировке, о музее, о миссии собственной по спасению двух главных музейных шедевров и о происшествии прошедшей ночи.

– Ну, ясное дело: «Сгущалась тьма над пунктом населенным, В ночном саду коррупция цвела…» – заметил Алексей. – Да, храбрые вы тут вокруг меня собрались, ничего не скажешь. Ну, что? Давай думать вместе. Адвокат у меня есть. Толковый, честный. Не перекупят, если что.

– То есть как? Перекупят – это как? – поразилась несведущая в том, какие бывают адвокаты Лена.

– Ох, темнота… Как перекупят? А очень просто. Кверху каком. Посулят часть того, чего добиваются, и вот уже адвокат твой работает против тебя. Не слыхала про такое?

– Что ж это творится вокруг? – сжалась Лена. – Как мы живем? На что надеяться можно, если любого купят?

– Надеяться надо на себя. Сама же знаешь. И к тому же купят не любого! Вот это самое ценное в жизни нашей и есть, что не любого купят! Как бы мозги ни выворачивали людям, как бы их ни перелопачивали на нужный кому-то лад, а все равно найдутся и честные, и правильные, и настоящие. Но – их мало. Это тоже надо помнить.

Действовать решили по нескольким направлениям сразу.

Первое: подключать адвоката.

Второе: оповещать СМИ. Это сделают Маня и Свен-младший, главное – повидаться с ними и изложить суть дела.

Третье: решать вопрос со спасением музея. Дело отлагательств не терпит.

– Давай-ка посмотрим, кто с нами в команде, – подытожил Леший.

– Три человека точно будут с нами – вся Манина семья, – начала Лена.

– С моей стороны подключу сына. Гошку. Он у меня сообразительный, хваткий. Подскажет, что надо, если что-то упустим, сразу заметит. Мы с ним бизнес вместе теперь ведем. Думаешь, легко это на родных просторах?

– И я могу дочку подключить, пока она еще не на съемках. Она красивая. С красивыми любят разговаривать, если что, – предложила Лена.

– Это точно. Любят, – вздохнул Леший. – Я вот с тобой уже полюбил разговаривать… Так бы и разговаривал, разговаривал.

Он осторожно положил руку ей на плечо.

Лена высвободилась.

– Я не о том. Я о серьезном, – сухо молвила она.

– И я о серьезном. О самом серьезном, – откликнулся Алексей.

Но руку убрал.

Они стали решать, чем в первую очередь заняться в Москве.

– Мне еще картины надо обезопасить. Это первая очередь. Сначала они. И так ночь в лесу провели. После стольких-то лет на одном месте… Хоть и упакованные как надо, а все равно тревожно за них.

– А где ты в Москве их спрячешь?

– Да вариант только один: дома. Хотя нет – можно еще у Мани. Вот и все.

– Есть еще третья возможность, – предложил Алексей, – можешь их тут оставить. В сейфе у меня. Пойдем – покажу.

Они миновали все жилое пространство удивительного дома. Зашли в просторную хозяйскую ванную комнату. Алексей указал на массивное, с пола до потолка зеркало в темной деревянной раме.

– Смотри, – велел он.

Лена увидела в отражении себя и его. Отражение ей понравилось. На долю секунды мелькнуло ощущение радости: уж очень хорошо они смотрелись вместе. Парой.

Однако дело было совсем не в том, как выглядят два человека, объединенные теперь общим делом.

Алексей на что-то нажал сбоку, и огромное зеркало, казавшееся незыблемо впечатанным в стену, легко отодвинулось в сторону.

– Пойдем, – протянул ей руку хозяин, – не бойся.

А чего, интересно, ей было бояться?

– Сейчас ты попадешь в мое зазеркалье.

В зазеркалье горел мягкий свет. Они прошли несколько шагов, оказались перед широкими старинными каменными ступенями.

– Идем, увидишь то, что осталось от прежнего дома.

Спустившись, они очутились в просторной комнате со сводчатыми высокими потолками, камином, удобной мебелью. Обжитое жилье, правда, совершенно отличающееся от того, что находится наверху. Тут все сложено из кирпича, камней. Вот он, многовековой фундамент старого дома. Здорово сделано. Предки отстраивались основательно.

– Об этом никто не знает. Только я. И Свен, конечно. Теперь вот ты еще. Не выдашь? – как мальчишка, шепотом спросил Леший.

– Не выдам, – отозвалась Лена. – Это тут у тебя сейф?

– Сейчас покажу.

Они прошли комнату насквозь, оказались в узком коридорчике. Алексей распахнул перед Леной одну из дверей, включил свет.

– Да это же настоящая библиотека! – воскликнула Лена, увидев множество полок с книгами, широкий стол с креслом, лампу с зеленым стеклянным колпаком.

– Именно так. И тут у меня сейф.

Снова, как в ванной, Алексей, нажал на что-то, массивная полка с книгами легко отодвинулась, открывая стену с сейфом.

– Вот. Довольно надежно, по-моему. Если решишь тут оставить, я тебе все покажу и ключи дам. Запасные есть у меня. Чтобы тебе спокойнее было. Ну, как ты думаешь, хорошо им тут будет?

Лена понимала, что это самое надежное место. Здесь картины никому не придет в голову искать. И ей будет спокойно. Пусть они тут переждут.

– Ты специально так все тут оборудовал? На случай бегства? – не удержалась она от вопроса.

– Сначала просто хотел как в приключенческих книжках все устроить. Из детского интереса. Всю жизнь мечтал о доме с загадками. Он мне даже снился. Потом смотрю – а ведь настоящее убежище получается. Ну и сделал все в лучшем виде. Тут, если дальше идти, есть выход на поверхность. Если какая опасность, сбежать вполне можно.

Они вернулись наверх, взяли рюкзак с картинами, отнесли его в убежище, уложили в сейф.

Подземный этаж словно манил остаться, рассмотреть все как следует.

– Странно, – задумчиво произнесла Лена, внимательно всматриваясь во все, что ее окружало. – Правда ведь странно? Это все досталось тебе от твоей семьи. Вернулось к своему законному хозяину. Само по себе – без всяких усилий, кровавой борьбы. Просто пришел момент – и вернулось. Хоть и отняли все, казалось бы, навсегда.

– Ну, это как посмотреть. Насчет усилий. Сидел бы я, не делал ничего, бухал… Вернулось бы ко мне имение предков? Да никогда. Как бы я ни злился, ни боролся за правое дело, хоть слюнями и соплями бы весь изошелся. Нет, если б не вкалывал ежедневно, как раб на галерах, ничего бы не вернулось, ничего бы не выстроилось. На какие шиши я бы тогда землю и фундамент выкупил? Пусть даже сравнительно дешево, пусть несколько тысяч баксов – и все дела. Но где бы я их взял, если бы клювом щелкал? Работать надо. И не быть лохом. Это я очень хорошо со своей второй супружницей осознал. Но в чем-то ты права. Батя как-то случайно о земле предков вспомнил. Долгие годы жил и не вспоминал. А вдруг как ударило в голову: где-то был дом, поехать бы посмотреть. Вот сама эта мысль откуда взялась?

– Правильно отец Афанасии свой музей назвал. Я только теперь понимаю, в чем тут суть, – все еще думая о своем, сказала Лена.

– А как он назвал?

– Разве я тебе не говорила? В этом самая для меня заключалась загадка. Я все думала – издевка в этом названии. И только тут сейчас поняла, что никакой издевки тут нет и не было. Истина. Он ее видел, понимал.

– Так как музей-то называется? – настойчиво повторил вопрос Леший, заинтригованный рассуждениями своей собеседницы.

– Музей народного бессмертия – вот как.

– Как круто! Круто-то как! Ну и мужик был!

– Да. И дочь его такая же. Сила нечеловеческая. Сам увидишь.

– А может, именно человеческая? Может, просто человеков настоящих мало осталось?

– Ты знаешь Волошина? – спросила вдруг Лена.

– Какого? Ты кого имеешь в виду? – не понял Алексей.

– Поэта. Максимилиана Волошина. Вот кто был уверен, чем все дело кончится. Наперед знал. Я тебе сейчас стих его прочту, послушай, там недолго, кусочек.

– Я и долгий послушаю, – внимательно глядя на нее, произнес Леший.

– Вот, я не с самого начала:

– Вот это да! – тихо восхитился Алексей. – «Сквозь пустоту державной воли// Когда-то собранной Петром…» – как сказано-то, а! Кто это, скажи, «строитель внутреннего Града»?

– Наверное, тот, кто душу свою строит, укрепляет, жизнь в ней поддерживает. А про бесов знаешь? Почему они в свиное стадо вошли?

– Нет, – честно признался Алексей, – не знаю. Темный я. Но, честное слово, буду стараться. Ты расскажи.

– Это же Евангелие. Ты Евангелие не читал?

– Я буду. Буду. Ты – расскажи.

– Иисус повстречал человека, одержимого множеством бесов. Он изгнал их, они вошли в стадо свиней. И после этого свиньи бросились с горы в глубокое озеро. Так сказано в Евангелии. И это истина.

– Для верующих, – уточнил Алексей.

– Истина одна. Для всех. И я верю, что у бесов конец один.

– И я верю. Долго только ждать, вот что жаль.

– Надо просто спокойно строить свой внутренний Град. Укрепляться. Я так понимаю. Бесы обязательно сгинут. Они трусливые, бесы. Знают, что бездна их ждет. Вот и лезут, вцепляются в кого угодно, кто поддается.

Они были готовы к отъезду. Пора, давно пора.

– Ты в музей ездить собираешься? – спросил Леший.

– Конечно. Только там теперь объявляться опасно.

– Вот и я думаю. Мы здесь будем базироваться. И Афанасию твою сюда можно привезти, забрав у спуска. Я в любой момент на коняге ее внизу подберу и доставлю.

– Это правильно. Отличная мысль, – обрадовалась Лена.

– Ты сумку свою здесь оставь. Что туда-сюда не таскать. Я тебе комнату гостевую выделю.

– Думаешь? Оставить лучше?

– Конечно, давай налегке отправимся.

Все эти рассуждения звучали убедительно. Лена с легким сердцем оставила в доме Лешего сумку с вещами, пыльник Афанасии, платок, сапоги. С собой она брала лишь то, что касалось музея.

Близился полдень.

Стоял чудесный, радостный, весенний денек.

– А мы, правда, на лошадке в Москву поедем? – спросила Лена, щурясь на солнышке.

– На какой лошадке? – удивился Леший.

– На мерине. Ты же сам говорил.

Леший радостно засмеялся.

– На мерине – правда. На нем, родимом.

Они подошли к приземистому бревенчатому домику с маленькими окошками почти у самой крыши. Двери его точнее было бы назвать воротами. Сейчас они оказались широко распахнутыми.

– Заходи, – пригласил Леший.

Широким жестом указал он на красивую машину, стоящую в глубине.

– Вот он, мой мерин.

– А почему?

– Что почему? Мерин – почему?

– Ага, – кивнула Лена, радуясь, что мерин оказался не лошадкой и что доедут они до Москвы гораздо быстрее, чем рисовало ее воображение.

– «Мерин» – потому что «Мерседес», поняла? Давай залезай. Поехали.

И они поехали.

В машине нон-стоп, раз за разом проигрывалась все та же «Случайная любовь».

– Тебе не надоедает? – спросила Лена.

– А тебе? Надоело? Я потише сделаю, – уступил Леший и вздохнул, – хорошая же песня.

– Знаешь такую историю?: «Хорошего понемногу, сказала бабушка, вылезая из-под трамвая, где она пробыла в течение получаса», – отреагировала Лена сквозь одолевающий ее сон.

– Э, да ты спишь совсем. Спи-спи, – донеслось до нее.

И больше она уже ничего не слышала. Просто спала крепко-крепко до самой Москвы.

3. Кто ж нам поможет?

– Приехали, бабуля!

Лена проснулась от этих слов и улыбнулась.

Алексей улыбался в ответ.

Ей хотелось бы ехать и ехать рядом с ним, неважно куда.

– А мы где, дедуля? – поинтересовалась она, вздохнув о своем.

– У моего офиса. Я тебя не будил, заскочил туда, дела свои порешал. Теперь в твоем распоряжении. Поедем, куда скажешь.

– Правда? Ты, правда, со мной поедешь?

– Ну, мы ж договорились. Еще там, у меня. Ты чего? Все забыла, пока спала?

Ничего она не забыла. Просто не верила, отвыкла от того, что кто-то чужой может предложить свою помощь, что кому-то может хотеться быть с ней рядом.

Отвыкла – и привыкать не к чему. Вызвался человек помочь, и только. Ради спасения культурных ценностей. И нечего предаваться пустым иллюзиям.

Лена встряхнула головой и решила:

– Едем к Мане сначала. Там все обсудим.

– Едем.

Дорогу Алексей знал прекрасно.

– Ого! – многозначительно протянула Маня, увидев сестру с Лешим. – Это как это? Все хотела вас познакомить, а вы сами? И где ж это вас угораздило? В лесу твоем дремучем? Леш, представь, я ей вечером вчера звоню, а она говорит, что в густом лесу гуляет.

– Все так и было, Маш, в лесу и гуляла. Я ее там утром подобрал, – подтвердил Леший.

– Подобрал?

– Ну да. Она из лесу ка-а-ак выскочит! Ну, лошадка моя остановилась как вкопанная. И я вместе с ней.

– Лен! То есть что? Ты ночью в лесу была? Одна? – Маня встревожилась по-настоящему, понимая, что с сестрой происходит нечто экстраординарное.

– Так получилось, Манечка! – вздохнула Лена. – Пришлось. Устала очень. И поняла, что не дойду до станции впотьмах. И вот осталась в лесу.

– Невероятно! Ты – такая бояка – и осталась одна в лесу! Возможно ли это?

– Если бы мне кто-то вчера днем сказал, что это со мной произойдет, я бы первая не поверила. Но оказалось – человек очень многое может, даже если пока не знает об этом. Вот смогла.

– И ты случайно ехал мимо? – все еще недоверчиво обратилась Маня к Лешему.

– Представь себе! Я, как узнал, кого в лесу нашел, сам себе не поверил. Вот точно, как ты сейчас. Однако прими как факт. Сестра твоя ночевала одна в лесу. И ты еще ее не видела – жаль! В каком виде она на дорогу-то выскочила – это надо было запечатлеть! А в общем, давай с нашей случайной встречи переключайся на важное – мы к тебе не просто так. Там, похоже, срочная помощь нужна.

Лена теперь смотрела на Лешего со стороны. Он впервые за время их знакомства обращался не к ней, и она могла просто понаблюдать за тем, как он говорит, как общается. Волевой, решительный, дружелюбный.

Нет, нет! Она не имеет права думать о том, что потом, в одиночестве, вспомнившись, заставит зайтись сердце тоской утраты. Тем более есть дела гораздо важнее, чем ее ощущения.

– Все, Мань. Хватит удивлений. Спала в лесу, довез меня Алексей до Москвы. Спасибо ему. И это удивительная встреча, правда. Но есть дела еще удивительней, слушай внимательно. Надо что-то делать. И срочно, – сухо обратилась она к сестре.

Маня внимательно слушала. И о музее, и об Афанасии с Домеником, и о том, что ей, Лене, приснилось, как встревожилась она, почуяв опасность. И про то, каким образом сбылся ее злосчастный сон.

– Это прямой шантаж, вымогательство, понимаешь? Они требуют от Афанасии Федоровны, чтобы та передала им в дар свою собственность. И тогда они снимут обвинения с Доменика. И они смогут улететь за границу. А музея больше не станет. Все. Конец.

– И что она собирается делать? Отдаст? – злым отчаянным голосом спросила Маня.

Как хорошо знала Лена эту сестрину интонацию! Так реагировала она на творящуюся несправедливость, если чувствовала свое бессилие.

– Нет, Мань. Она хочет бороться. До конца. И – представь – верит в победу! Несмотря ни на что!

– Сильная, да? – встрепенулась Маша.

– Очень сильная. Но боюсь я за них. Она – сильная. А Доменик ее – такой, знаешь, поздний ребенок. Книжный червь. Они, если изменят ему меру пресечения, поместят в СИЗО, сломают его в два счета. Изуродуют. Мне кажется, она до конца не отдает себе в этом отчет.

– Ладно. Давай действовать. Будем людей поднимать. Я сейчас кое-кому позвоню, договорюсь о встречах, это все по телефону не обговоришь. Мне кажется, к ним туда надо кого-то жить послать. Из наших. На всякий случай. Им же могут теперь что угодно подстроить. Да хоть прибьют эту «жертву изнасилованную» и подбросят к музею. Для полноты злодеяния. И будет уже пожизненное Доменику. Нужны независимые свидетели. Для страховки. И необходимо камеры видеонаблюдения установить. Давай-ка нашему коллекционеру кича отзвоним. Может, он пожертвует на благое дело? Как меценат. Третьяков. А то ему слава Третьякова покоя не дает. Попробуем. Иногда чудеса случаются, дают. Мы тоже со Свеном внесем свою лепту. И – срочно. Теперь – ЮНЕСКО. Я первым делом этим вопросом займусь. Ты мне официальное заключение предоставь, только скорее, – быстро говорила Маня, что-то помечая в своем блокноте.

– Я еще там, в музее, докладную записку составила. Мне бы ее распечатать, оформить, – откликнулась Лена.

– Я тоже, – поддержал Алексей общий настрой, – я тоже на видеокамеры дам. И знаю, кого туда на подкрепление послать. Гошку моего. Он сильный. И деловой. Звал его сегодня ко мне подъехать, на воздухе отдохнуть. А там ведь тоже воздух. И скучать не придется.

– А я Риту попрошу. У Риты сейчас время есть, – поддержала Лена.

– Ну и Свен пусть с Риткой отправляется, ему такой материал жизнь подбрасывает! – присовокупила Маня. – Хорошо, что дети есть, да? Наследники идей, можно сказать.

– Там еще сигнализации нет никакой, – жалостливо объявила вошедшая во вкус Лена. – Я, как услышала, все понять не могла, каким образом все это продержалось без краж столько лет…

– Что теперь думать, как и почему продержалось. Вполне может статься, что везение окончится. Народы тоже умирают. Даже великие, создавшие потрясающие цивилизации. И вот время приходит, народ мельчает, сходит на нет, – с тоской проговорила Маня.

– Да, народы исчезают. Но следы цивилизации остаются. Даже через тысячелетия. Майя, ацтеки, древние египтяне. Но мы же знаем, что они были. Благодаря именно культурному наследию. Они свою душу оставили человечеству, – возразила Лена, – а если мы сами сейчас позволим самое главное, что от человека остается, уничтожить, значит, нас уже и нет. Хоть мы вроде и живы. Но как народ мы, получится, не существуем.

– Ну и все! И будем защищать, спасать, – спокойно вступил в разговор Алексей. – Да и народу нашему еще жить и жить. Ты ж сама, Лен, стихи мне говорила: «Да не смутится сей игрой //Строитель внутреннего Града». Мало ли что кто задумал. А мы защитим. Главное – спокойствие. Без паники. Гады должны чуять, что мы сильнее. И пойдем до конца. Эх! Всю жизнь мечтал быть бойцом невидимого фронта.

– Ох, я и злая! – подытожила Маня. – Хотя и сил на злость даже не остается. Куда ни глянь – сплошной бред творится. Необъяснимый бред. Как в сказке про голого короля. С той только разницей, что там мальчик крикнул: «А король-то голый», и все поняли, устыдились… Тут уже народ хором вопит про голого короля, про мошенников, преступников, воров – ноль эмоций. Раньше, помню, сила слова была такая, что боялись газетных публикаций панически. Не столько даже наказания. Стыда боялись. Позора. Сейчас все другое. Что ни напиши – все равно. Ноль эмоций. Хоть нассы в глаза – божья роса. И уже не знаешь, с какой стороны подступиться, чем одолеть. Какие-то погремушки трескучие выдумывают, чтоб народ от главного отвлечь: то реформу какую сочинят, от которой все в ужас приходят, то переименование. И вроде деятельность кипит, умы бурлят.

Захваченные разговором, они не заметили, как в комнату вошел Свен-младший. Он слышал только последние слова матери, но видно было, что тема разговора волнует его.

Он поцеловал мать и тетю, пожал руку Алексею и, не усаживаясь с ними, подошел к компьютеру.

– Я, мам, тут как раз одним переименованием занимаюсь. Отслеживаю изменения. Милиция-полиция. Вот что меня волнует. Про милицию мы все знаем. Даже те, кто ничего знать не хотел, так или иначе столкнулись. И вот предлагается магическое действо. Изменим вывеску. И начнется новая жизнь. Если над вратами ада написать «Рай», суть изменится? Или издать указ к придорожным проституткам обращаться «госпожа девственница», они перестанут собой торговать? Это – манипуляция сознанием общества. Простая и примитивная. Это попытка отвлечь от сути. И я стал просто собирать факты. Смотрю, что поменялось. И – не вижу. Те же пытки. Вон полицейские из мести заперли человека в подсобке и подожгли. Он не смог выбраться – на окнах решетки. Сгорел заживо. А пока еще был жив, по Интернету выходил на связь, с девушкой своей прощался. А полицейские стояли снаружи, следили, чтоб он не выбрался. Это же предел гниения! Полиция! Почему это слово выбрали – вот что еще меня волновало. Допустим, решили вернуться к истокам. Но странное возвращение. Почему-то оставили советский гимн. Это как бы народная память. Хорошо. А то, что в народной памяти полицай – синоним предателя, это уже никого не волнует. Судорожные, непоследовательные решения, рассчитанные на быдло. Так они нас тут называют. И постоянно эти словечки появляются, чтоб народ знал свое место. Я эти словечки тоже коплю.

Смотрите: быдло, планктон, зверьки, хомяки. Еще вот мне прислали: в Норникеле работников называют гномами. А деятель один известный сказал, что народ России – генетический мусор. Этими словами людей ставят на колени, приучают к рабству.

Я тут у Салтыкова-Щедрина прочитал: «Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления». Девятнадцатый век – а как свежо звучит!

А про полицию вот что отыскал. Тоже девятнадцатого века исследование, послушайте: «…Общественное сознание в отношении полиции выражалось двояко: в высших и даже средних общественных слоях на полицию у нас смотрели свысока, с презрением, в низших – со страхом. Высшие слои общества, по своему родовому или имущественному привилегированному положению, вовсе не считали своим долгом исполнять требования полиции, и даже сами еще предъявляли к ней свои притязания для ограждения своих юных птенцов от последствий их собственного бесчинства; военные же и лица, состоящие на службе, даже мелкие чиновники, опираясь на защиту своего начальства, смотрели на полицию еще бесцеремоннее; а средние промышленные и торгующие классы отделывались ото всяких требований полиции или приобретали, где нужно, ее содействие посредством взяток, получивших, например, на фабриках, заводах, в лавках и по питейной части характер постоянного жалованья полицейским чинам. Оставалась затем почти бесправная масса низших городских обитателей, а в уездах – поселяне, но для них полиция была уже не охраной, а самым строгим и придирчивым начальством, от притязаний коего необходимо было откупаться. Само собой разумеется, что такому значению прежней полиции соответствовал и ее состав: в ряды ее вступил всякий, кто, не имея средств, искал в полицейской службе возможности не только кормления, но и наживы. Понятно, что такие агенты полиции, немые перед высшими и притязательные перед низшими, не только не образованные, но и совсем грубые, никому не внушали уважения, и всякое соприкосновение порядочного человека с полицейским чиновником считалось почти осквернением».

Вот точный портрет и сегодняшней милиции-полиции. Они так устроены. Веками. Кое-что поменялось, конечно. Так пытать, как сейчас пытают, и в голову тем полицейским не приходило. И людей сжигать живьем – тоже. Сейчас уже совсем край. Что-то надо менять, да. Но это получится, если люди по всей стране перестанут бояться, если перестанут лениться… А про лень и страх можно тысячи томов написать…

– Ты еще не знаешь, что с Леной приключилось, подожди, – вздохнула Мария. – Вот ты со своим бесстрашием где понадобишься. Идемте-ка все на кухню. Кормить буду. Я-то знаю, зачем сын мой приходит к старухе-матери. Поесть домашнего.

– Точно! – встрепенулся Леший. – И мы голодные! Мы ж с утра только и перекусили.

Лена отметила это его «мы». Он говорил как о решенном: «мы голодные», «мы с утра».

А за нее решать не надо. И ложных иллюзий ей не надо. Ей сейчас силы нужны для дела. Дал Алексей себе какой-то зарок, встретил ее, и все у него, видите ли, сложилось. Но надо еще ее спросить: у нее-то что-то сложилось или нет.

– Я бы, Мань, тоже что-то перекусила, – независимо проговорила она, явно давая понять, что к этому «мы» Алексея никакого отношения не имеет.

Маня незаметно для других скорчила Лене рожу, словно копируя выражение лица сестры, строгое, неприступное, церемонное.

– Пошли, пошли кормиться, – это было сказано для остальных.

На кухне Маня первым делом включила музыку.

О-о-о! Ну сколько же можно! Сотый раз за сегодня «Случайная любовь»!

– Ма-ня! Хва-тит! – слезно взмолилась Лена.

– Да что с тобой такое? – удивилась сестрица, и не думая даже потише сделать.

– Это я ее замучил. В машине, пока ехали, – деликатно вступился Леший.

– Так бы и сказала, откуда мне знать, – вздохнула Маня, выключив музыку. – Ночь в лесу тебя явно растревожила. Нервная стала. Или голодная?

Голодного человека надо прежде всего накормить. Остальное – потом. Так сестра и поступила.

Теперь на кухне царила тишина. Только экран телевизора светился, кадры мелькали. Такой живой фон. Имитация окна в мир. Вроде где-то жизнь идет, в которой все понарошку, а потому даже самое страшное – не в счет.

За столом, как заведено, о плохом говорить не полагалось. Да и не хотелось ни о чем говорить. Собрались голодные люди, ели и радовались.

– Ммммм! – промычала вдруг Лена с полным ртом, вытаращив глаза.

Она тыкала вилкой в направлении телеэкрана, судорожно глотая.

Маня, хорошо понимавшая сестру без всяких слов, немедленно усилила звук.

– Смотрите! Доменик! – выкрикнула наконец Лена.

Впрочем, кричать «смотрите!» было совсем не обязательно. Все и так вперились в живую картинку.

Да, в новостях одного из центральных каналов показывали хронику происшествий:

– В провинциальном городе по горячим следам раскрыто отвратительное, жестокое преступление. Иностранный подданный, временный сотрудник небольшого местного музея, тихий и неприметный, оказался жестоким насильником. Он напал на юную девушку и изнасиловал ее, уверенный, что несчастная не осмелится обратиться в полицию за помощью. Однако свидетелем преступления стала подруга потерпевшей. Она и убедила жертву подать заявление. Преступник был немедленно задержан, доставлен в отделение, но вины своей не признал, несмотря на неопровержимые доказательства. Уголовное дело возбуждено. Ведется следствие. Не за горами суд. И пусть не думают насильники всякого рода, что иностранное подданство спасет их от сурового, но справедливого наказания.

Все время, что диктор грозным потусторонним голосом зачитывал леденящий душу текст, мелькали кадры, изображавшие Доменика. Снят он был настолько искусно, в таком ракурсе, что сомнений не возникало: зрителям довелось заглянуть в глаза вселенскому злу, к счастью, обезвреженному доблестными защитниками правопорядка.

– Вот – бессовестное нарушение конституционных прав! – заявил Свен-младший. – Человека снимают без его согласия и показывают перед миллионной аудиторией в качестве преступника, хотя вина его еще не доказана судом. В правовом обществе за такой репортаж пришлось бы платить огромную компенсацию. Тут – в порядке вещей.

– Я знаю, зачем они… Это чтоб он не убежал. Чтоб все его узнавали, – убежденно проговорила Лена.

– Ну да, – мрачно кивнул Леший, – намекают. Показывают силу и возможности. Чтоб не сомневались, подписывали передачу собственности скорее и валили подобру-поздорову.

– И это он-то насильник? – недоумевала Маня.

– Ты его еще вживую не видела. Увидите – поймете. Это все чушь, абсурд, вранье самое бесстыжее. Но основная масса верит ящику. Надо скорее Афанасию предупредить. Они телевизор не смотрят, а про это им узнать надо обязательно.

– Сначала доешь! – приказала Маня. – Все сначала доешьте. Пять минут погоды не делают. Кому кофе, кому чай? И успокойтесь! Суета ничего не даст.

Репортаж о преступлении действительно доказывал, что за музей взялись всерьез, что жаждущие прибрать его к рукам хорошо связаны с центром. Это ничего хорошего не сулило Доменику. И торопиться следовало. И, возможно, следовало плюнуть на все и бежать. То, что в тюрьме Доменик и месяца не протянет, было очевидно.

Наспех перекусив, принялись действовать. Алексей звонил адвокату, Лена – Афанасии, Маша – коллекционеру китча. Свен договаривался с Ритой о поездке в музейную глушь.

Афанасия Федоровна поразила Лену своим спокойствием. Она еще успокаивала свою недавнюю гостью, призывала собраться. Все у них, мол, тихо, все будет хорошо, главное – дожить до суда в целости и сохранности.

– А если суд признает Доменика виновным? Вы же знаете, как это сейчас делается. Не примут во внимание никакие доказательства. Тупо вынесут заранее написанный приговор и все тут, – убеждала Лена.

– Мы постараемся, чтоб так не случилось. Спасибо вам – нашелся хороший адвокат. А если еще и видеонаблюдение установите, вот это будет уже настоящее счастье.

Лене показалось, что о сохранности музея Афанасия печется гораздо больше, чем о судьбе сына. Или это благородное умение держаться и не показывать посторонним свою тревогу? Конечно, второе. Она же видела, как нежны друг с другом мать и сын, какие они единомышленники. Научиться бы этой силе духа! Стать бы такой же крепкой, как Афанасия Федоровна!

Итоги переговоров подводили все за тем же кухонным столом.

Адвокат собирался ночным поездом отправляться к подзащитному. С ним договорились ехать Свен и Рита. Сын Алексея, Гоша, мог подключиться к группе защитников через пару дней: он должен был закончить кое-какие дела.

Коллекционер китча наотрез отказался от какой бы то ни было помощи музею.

Он, как и большинство отечественных телезрителей, посмотрел репортаж о преступнике, пойманном по горячим следам. Посмотрел и, будучи человеком умудренным богатым опытом ведения бизнеса на родных просторах, сразу все смекнул. Достаточно было взглянуть на «насильника» и вслушаться в тон репортажа. Человека явно дожимали. Цель в репортаже, естественно, не обозначалась, но то, что задумка осуществлялась серьезная, просматривалось вполне. Поэтому, когда позвонила Мария, он лишь порадовался тому, насколько силен его деловой нюх. Разгадал с полувзгляда. Рисковать же собственным делом из-за совершенно чужих и чуждых ему интересов коллекционер не собирался. Даже анонимно категорически отказался пожертвовать на охрану музея.

– Все равно все приберут к рукам, Маша, разве вам это до сих пор не ясно? Это же видно невооруженным глазом. Все слишком запущено. И любые вложения на этой стадии бессмысленны. Камеры видеонаблюдения ставить будут новые владельцы. Так что тут я не помощник, увольте, – объяснял владелец несметных богатств, для которого просимая сумма значила намного меньше, чем один рубль в бюджете одинокого пенсионера.

На прощанье мудрый олигарх дал бесплатный совет: Доменик должен активно сотрудничать со следствием. Имеет смысл частично признать свою вину. Имеет смысл вступить в переговоры и отступиться от некоей части имущества. Возможно, кое-что в этом случае удастся сохранить. А может, и нет. Смотря, насколько серьезно взялись. И главный совет: не сердить своих преследователей. НЕ стоить тянуть время. Решать все в таких случаях полагается быстро, четко, с пониманием.

– Поняла, – отреагировала Маня, желая поскорее окончить разговор с «бывшим человеком».

Так она называла тех, кто оказался способным нагадить и предать. Надо сказать, благодаря своему пониманию людей, подобные «бывшие» попадали в круг ее знакомых нечасто и при первом же проявлении своих качеств вычеркивались раз и навсегда.

– И умница, – одобрил олигарх, довольный собственной прозорливостью, – слушай мои советы, высоко поднимешься.

– А вот это уже зря, – не удержалась Маня, – этого можно было не добавлять. Впрочем, вот вам ответная рекомендация: не разбрасывайтесь своими ценными советами почем зря. Засуньте себе их в жопу: целее будут.

С коллекционером таким образом было покончено раз и навсегда. В списках он теперь больше не значился. И замечательно. Дышать легче будет.

Теперь, после разговора, оставившего смрадный осадок, Маня собиралась действовать, действовать и действовать. Она не раз, выступая в печати, призывала спрашивать с самих себя. Нельзя расслабляться и ждать чьей-то помощи. Нас со всеми нашими достижениями в духовном плане никто не спасет, кроме нас самих.

– Как будто тапком по морде получила, – пожаловалась Мария, пересказывая содержание беседы с «Третьяковым».

– Он тебя тапком, а ты его дубиной по мозгам, – засмеялся Алексей.

– Но реакция его важна! В основе – страх, полное принятие не законов, а воровских понятий. Только в этом случае можно рассчитывать на возможность относительно спокойного ведения бизнеса, – заговорил Свен. – Получается, мы имеем особое устройство, особую идеологию: клептократию – власть воров. А воровская власть – это уже жизнь по инстинктам: «хочу – дай – мое». Это уже не человеческое общество, это звериная стая. Это конец цивилизации.

– Ну мы же не в стае? Мы – люди? Значит, что-то можем, ведь так? – неожиданно для себя самой проговорила Лена.

Страх ее снова отступил. Как тогда, в лесу.

Тем более сейчас она была не одна, среди своих.

4. Болтовня и решения

Она и ночевать решила у Мани. Сил не оставалось ехать домой. И завтра столько дел.

Свена-старшего не было в Москве. Маня, как в детстве, прискакала в пижаме в гостевую комнату и плюхнулась рядом с сестрой. Они впервые за день остались наедине, а столько всего надо было рассказать, обсудить!

– Я ведь еще когда хотела вас познакомить! – удивлялась Маня. – А вы сами нашлись – это же чудо!

– Чудо, конечно, что в лесу повстречались. Удивительно, какие бывают совпадения и случайности. А с другой стороны в чем тут чудо? Я по работе была в командировке. Это разве чудо? А он у себя живет, в родовом гнезде. Тоже ничего чудесного. Ведь так?

– Но вы ж не на вокзале и не в музее познакомились! А в лесу. И чудо знаешь в чем? Я тебе скажу. Оно из его характера происходит. Чудо в том, что он перед бабкой остановился. Что он бабке бродячей предложил в тележку залезть и даже до Москвы довезти. Вот это – да, чудо. Он человек редкий. Просто хороший человек.

– Да, это правда, – вздохнула Лена. – Я и сама этому удивилась. Доброте его. Открытости.

– Ну, видишь? – с укором произнесла сестра.

– Что мне полагается видеть, Мань?

– Сама прекрасно знаешь что. Он так на тебя смотрел все время.

– Он на меня, ты на него…

– Ага, ага… А ты на кого? Слушай, просто как у Окуджавы получается:

Конечно, с первых же слов Лена принялась подпевать Мане. Они улыбались друг другу, возвращаясь в юность, когда мечтать о счастье можно было с уверенностью, без горестных вздохов.

– Хорошая песня, – улыбнулась Лена.

– Ты не увиливай, – велела Манечка, – песня хорошая. Но ты на кого смотришь? Вот отвечай!

– А ты сама не знаешь? Да? Не на кого мне смотреть. Я свое отсмотрелась. Хватит. И больше не собираюсь. Понимаешь, я привыкла одна. Мне так спокойно. И поздно уже на кого-то смотреть, что-то себе выискивать. Не надо мне этого.

– И не ври! И слушать не желаю! Тебе не надо, Ритке твоей не надо… Попрятались, переживаний боитесь. Это жизнь, по-твоему? Леша хороший парень. Сильный человек. Порядочный. Я его в деле не раз видела. И что ты вся топорщишься? Он что, непристойно себя вел? Все равно не поверю. Такого быть не может!

– Практически – да, – гордо ответила Лена, вспоминая, как охарактеризовал ее Леший, удивленный превращением бабки во вполне привлекательную особу.

– Выдумываешь. Все выдумываешь. Что ж я раньше за ним ничего такого не замечала?

– Откуда я знаю, почему ты не замечала? Ох, Манька, не знаю я ничего. Сил нет мечтать. И себя жалко. Я сама с собой давно договорилась: стоп. Живу одна, никаких больше проб и ошибок. Иначе сердце разобьется. Он смотрит – да. Я знаю. Но это не надо ни мне, ни ему.

– Уже и за него решила, умная самая, – заворчала сестра.

– И потом… – продолжала Лена начатый монолог. – Потом… Он чем-то неуловимо похож на Славика. Я сразу заметила, как только он побрился – вылитый Славик. И вещи у него вокруг кровати разбросаны…

Маня захохотала по-разбойничьи.

– Ну, ты, я вижу, уже пригляделась своим зорким оком. Все заприметила. И что? Сердце твое разобьется от брошенной на пол рубашки? Или носка? А на Славика что похож… Так Славик красивый мужик. И очень приличный человек. Чем плохо-то тебе?

– Мне не плохо. Я просто… просто… мечтать не хочу, поняла? Это тебе легко рассуждать. Ты замужем, ты в теме. А я отвыкла. От всего.

– Ну, так привыкнешь. Не фырчи только. Два человека просто так на лесной тропке не встречаются. Тебе судьба подарок делает, а ты отворачиваешься. Брезгуешь.

– Я не брезгую. Не брезгую! Но столько всего… Мне бы Риточку устроить. О ней сердце болит.

– И у меня о Ритке болит. И о Свене болит. Сидят холостые, – согласилась Маня, – и фиг устроишь. Слушай, а может, Доменик этот на Ритку западет? Как думаешь?

– Не-а. Не думаю. Доменик вообще не по этой части. Он какой-то… не знаю даже как сказать… Асексуальный, что ли… Нет в нем плотского начала. Хотя человек интересный. С юмором, знающий. Но вот бывают такие поздние дети… Умненькие. Совсем домашние. При маме-папе. И ничего им больше не нужно… Ну, ты ж его видела сама по телеку.

– Видела. Вполне симпатичный. А так… кто его знает. Но – вдруг? Свен мой, как сюда рвался, все собирался на русской жениться. А теперь раздумал. Говорит, все корыстные и продажные. Переубеждаю его, как могу, не верит. Приводит примеры женатых друзей. Ни одной надежной семьи. Катастрофа. Чуть что не так, шантажируют детьми, что отнимут, не дадут общаться… Что происходит, смотреть страшно.

– Ну вот, а я о чем! И ты меня еще сватаешь. Верить сейчас чужим страшно. Верить – это подставляться.

– А как же ты ему картины доверила? И он тебе ключи от дома и сейфа вручил? Как же? Если никому не верить, то и жить тогда будет совсем невозможно. Хватить трусить. Живи! Я и сыну говорю: живи. Ну хорошо, корыстная попадется. Но сначала-то тебе будет хорошо. А если всего бояться, то это будет никак. Безвоздушное пространство.

– Ничего не безвоздушное! У меня работа. Картины. У меня душевный покой. И что? Начать думать о совсем чужом человеке? Страдать? Я уже не маленькая. У меня сердце разобьется. И вообще, сейчас у нас другие проблемы. Сейчас человеку тюрьмой грозят… Я не могу на части рваться… Да потом мне никто ничего не предлагал. И что он предложит? Переспать в своей избе на лоне природы? Приезжать и пересыпать… Ах какая красота! Такая у меня полная жизнь начнется – все обзавидуются.

Лена укоризненно глянула в сторону сестры, чтоб убедиться в ее понимании.

Манька безмятежно спала.

Тьфу! Только зря воздух сотрясала. Никому ничего не доказала. Даже сестру ее доводы убаюкали. И только.

Значит, такие доводы. Дурацкие. Потому что сейчас, перед тем как заснуть, она собиралась думать о Лешем. Ничего особенного. Не о встрече мечтать. Не о любви. Просто вспоминать и вспоминать. Как она увидела лошадку с дедом. Как дед подсаживал ее в тележку. Как интересовался, давно ли она мылась, бедная бабка. И как потом… Как потом он вышел – без бороды… Такой, что сердце упало. И еще – как они ехали на «мерине». И она спала. И было ей так хорошо, как никогда. Так спокойно, уютно…

Лена укуталась в одеяло и уснула.

Утром пришло решение.

Выбросить все из головы – раз.

Думать только о проблеме с музеем – два.

Она не одинока. У нее есть Риточка – это три.

И ставим жирную точку, стирая знак вопроса.

А случай в лесу, правда, удивительный. Вот и вспоминать Лена обо всем этом будет, как о чуде. Это чудо произошло вовсе не ради нее, а ради спасения картин. Разве это неясно?

Однако Алексей как ни в чем не бывало заехал к ней на работу. Собственной персоной. Доложил о делах. Рассказал, что адвокат звонил. Спокойный. Сказал, все будет хорошо. Он зря обычно не обещает, а тут уверен был почему-то. Договор заключил с подзащитным. То есть дела идут.

– Ну что? Поедем отсюда? – как о чем-то давно решенном спросил Леший.

– Куда? – оторопела Лена.

– Ко мне. В избу. Тут же дышать нечем. А дела все сделаны. Я уже видеокамеры купил, установку заказал. Гошка туда едет. Ты отчет о командировке составила. Что еще?

– То есть как что еще? Я вообще-то работаю. Каждый день. У меня дела.

– Но ты же можешь у меня работать!

– О чем ты? Кем? Конюхом?

– Да ладно тебе. По своим искусствоведческим делам можешь где угодно сидеть и писать.

– Ты себе как-то странно все представляешь. Я не могу не ходить работу. Я ее люблю. Мне тут хорошо. Это понятно?

– Понятно. Ты бизнесвумен. Но я же именно тебя встретил. Надо к какому-то соглашению приходить. Нам же уживаться придется.

Он так был уверен в том, что не зря сбрил бороду, что, казалось, другого варианта, как планировать совместную жизнь, и не предусматривал.

– Я не могу работу оставить, – повторила Лена, вздохнув.

– Ну, на выходные? Поедем? Я тебя заберу. Поедем, а?

– На выходные поедем, – неожиданно для себя самой согласилась Лена. – Там музей близко, наших проведаем. Картины из сейфа достанем. Полюбуемся.

На картины посмотреть захотела и Маня. Поехали втроем. Передохнув, наглядевшись на спрятанные сокровища, отправились в музей. Везла их та самая лошадка, которая остановилась перед Леной в лесу.

В музее царило спокойствие. Будто ничего и не изменилось, будто не грозит никакая опасность.

Лена радостно обнялась с дочкой. Та удивительно посвежела и похорошела, свежий воздух и музейный покой сделали свое дело.

Свен и Гоша уехали в пятницу в Москву – дела. Им на смену в понедельник собирались прибыть друзья, проверенные надежные люди. Лена присматривалась к тому, как общаются между собой Доменик и ее дочка. Они чем-то неуловимо походили друг на друга. Худенькие, приветливые. Но – не пара. Увы. Мало ли какие планы строит мать! Дочерям и сыновьям виднее. Они все решают по-своему.

Ночевали у Алексея в избе. Болтали втроем допоздна, смеялись, как давным-давно, в детстве. Лена не ждала ничего, кроме того, что уже было. А было – просто и хорошо.

Больше на выходные выбраться из Москвы у Лены не получилось. Навалились дела.

Следствие будто бы и не велось. Чему там вестись? Следствию и так все ясно. Свидетель есть. Для обвинения хватит. Однако должен был пройти как минимум месяц, чтобы дело оказалось в суде. Так положено по закону. Тщательное изучение показаний. Справки, характеристики. На все это требуется время.

Доменика вызывали несколько раз на допросы. Являлся он в сопровождении адвоката. Разговоры велись ни о чем, намеками. Спрашивали, не надумал ли он.

– Что именно надо надумать? – спрашивал Доменик.

– Это известно вашей матери, – такой давался ответ.

Удивляла всех спокойная уверенность Афанасии, Доменика и адвоката. Суд их не пугал.

– Ничего, в суде все решится, поверьте, – успокаивал адвокат.

Время тянулось медленно. Но дожили и до суда.

Накануне собрались во флигеле у Афанасии Федоровны.

Леший веселил публику выдержками из книги «Беспорядок в американских судах». В ней собрали реальные выражения, произнесенные в зале суда:

ЮРИСТ: Вашему сыну, двадцатилетнему, сколько ему лет?

СВИДЕТЕЛЬ: Ему двадцать… Точно, как уровень вашего IQ.

ЮРИСТ: Вы присутствовали, когда была сделана ваша фотография?

СВИДЕТЕЛЬ: Вы что, издеваетесь?

ЮРИСТ: Итак, день зачатия был восьмого августа утром?

СВИДЕТЕЛЬ: Да.

ЮРИСТ: И что вы делали в это время?

СВИДЕТЕЛЬ: Я трахалась.

ЮРИСТ: У нее было трое детей… Так?

ОБВИНЯЕМЫЙ: Да.

ЮРИСТ: Сколько из них мальчиков?

ОБВИНЯЕМЫЙ: Ни одного.

ЮРИСТ: А сколько было девочек?

ОБВИНЯЕМЫЙ: Ваша честь, по-моему, мне нужен другой адвокат… Можно мне адвоката не идиота?

ЮРИСТ: В связи с чем был прерван ваш брак?

СВИДЕТЕЛЬ: В связи со смертью.

ЮРИСТ: И в связи с ЧЬЕЙ ИМЕННО смертью он был прерван?

СВИДЕТЕЛЬ: Угадайте…

ЮРИСТ: Вы могли бы описать того человека?

СВИДЕТЕЛЬ: Среднего роста, с бородой.

ЮРИСТ: Это был мужчина или женщина?

СВИДЕТЕЛЬ: Если в город не приехал цирк, я думаю, что это был мужчина.

Смеялись до слез. Умоляли списать слова. Вспоминали собственные приключения.

– Мань, помнишь, как в паспортном столе меня попросили: «Елена Михайловна, назовите свое отчество»?

– А меня, беременную на девятом месяце, ассистентка у дантиста, заполняя карту, попросила пол назвать. В Копенгагене, кстати, – подхватила Маня. – И я разозлилась, сказала: мужской. Представьте, она так и записала! Глазом не моргнув.

– В общем, похоже, весь мир – цирк, – поддерживала общее веселье Афанасия.

Лена смотрела на нее и училась. Ведь завтра… Кто знает, чем все закончится завтра? Но сила человеческого духа и заключается в том, чтобы заранее не предаваться тоске, страху. И вот этой силы и у Афанасии, и у ее сына было в избытке.

Да, завтра в город приедет цирк…

Жаль только, что в представлении придется участвовать тем, кто совсем этого не хотел.