Они собрались, как заведено годами, в общей – Любиной и Жениной – детской. Правда, в последнее время это ни в коем случае называть детской было нельзя. Обмолвившись, родители рисковали получить на свою голову шквал возмущения:
– Сколько можно! Забудьте! Мы не дети!
И даже:
– Хотите детей – родите себе еще!
Вот как!
Так что – ни в коем случае не в детской.
И не в игровой – это тоже детсад какой-то.
Полагалось говорить неопределенно:
– У вас.
Или, если Люба с Женей приглашали «к себе», то получалось так:
– Пойдемте к нам.
Или:
– Почитаем у нас.
– Попьем чайку у нас.
Детство кончилось. Это надо признать, глядя правде в глаза. Но остались от детства привычки и традиции, так прочно укоренившиеся, что ни у кого и мысли не было что-то менять.
Одна такая привычка – вечернее чтение.
Собирались за общим столом вшестером: Любины родители, Женины родители и сами «хозяева помещения» – дети, то есть теперь уже, извините, не дети… Вполне взрослые пятнадцатилетние Любовь и Евгений. Однако начинали еще детьми. И читали вслух. Полчасика. Что придется. Читали и разбегались семьи по своим квартирам. А потом выяснилось, что без этого чтения день хорошо прожитым не считается.
Почему Миша захотел прочитать своей честной компании про Давида и Вирсавию?
И не думал, и не планировал, и не хотел. И не помнил даже эту библейскую историю почти совсем. Так, сюжет для картин. Видел в разных галереях: Вирсавия купается, а с крыши ею любуется Давид. И ни он, ни она не подозревают, чем этот момент грозит их дальнейшей судьбе.
Миша просто взял с полки первую попавшуюся книжку. А попалась «Библия для детей». И открылась она сама собой. На той самой страничке.
Вот о чем читал Любин отец.
Царь Давид прогуливался по крыше своего дворца. Крыша была плоской и специально предназначалась для приятных царских уединенных прогулок.
С высоты своей крыши увидел царь, как купается в бассейне прекрасная женщина.
Царь привык получать все, что захочет.
А тогда он захотел взять в жены эту женщину.
Только все оказалось не так просто.
Вирсавия (так ее звали) не была свободна. У нее имелся муж. Это был иноплеменник по имени Урия, который служил как раз царю Давиду и в тот момент был далеко, участвуя в военных действиях.
Давид, разумеется, решил все просто, вполне по-царски.
Он написал письмо своему военачальнику:
«Поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтобы он погиб».
Приказ царя был неукоснительно выполнен.
Урия был сражен в битве.
Давид женился на Вирсавии.
Она родила ему сына.
Царю – выходит – все можно.
И возжелать чужую жену. И послать любого на погибель ради того, чтобы завладеть единственной его радостью…
Но можно ли обмануть Бога?
И вот Господь посылает к Давиду пророка Нафана. Тот рассказывает царю притчу:
– В одном городе жили два человека, один богатый, другой бедный. Богатый владел большим количеством скота, у бедного же была лишь одна-единственная овечка, которую он купил совсем маленькой и выкормил. Она выросла вместе с его детьми, ела его хлеб и пила из его чаши, и спала у него на груди, и была для него как дочь.
Однажды к богатому человеку пришел гость. Гостя полагалось хорошо принять, накормить. Но богатый пожалел своих овец. Он забрал единственную овечку бедняка и приготовил из нее обед для своего гостя.
Услышав эту притчу, царь Давид разгневался:
– Этот богач достоин смерти! За овечку он должен заплатить вчетверо: ведь он украл ее. И, кроме того, у него не было сострадания!
Пророк Нафан ответил царю Давиду:
– Этот человек – ты! Так говорит Господь: Я сделал тебя царем. Я избавил тебя от Саула, я дал тебе царство. Если тебе этого мало, я прибавил бы еще больше. Но зачем же ты совершил злодейство? Ты убил Урию, а жену его забрал себе.
После этих слов пророка Давид покаялся перед Богом.
Нафан же объявил ему, что в наказание сын, родившийся у него, умрет.
Так и стало.
Прошло время.
Вирсавия вновь родила Давиду сына.
Она назвала его Соломоном.
Господь полюбил его.
Царь Давид завещал ему свое царство.
Миша закончил чтение и вздохнул:
– Тысячи лет люди знают, что нельзя брать чужое, нельзя убивать, завидовать…
– А все равно – завидуют, крадут, отнимают последнее, – продолжила Ира, Женькина мама.
– И никакого наказания не боятся. И бывает ли им это наказание? – мудро заметил ее сын.
– Может быть, Бог от нас устал и все пустил на самотек? И ничего никому не бывает за их зло? – с заметной горечью произнесла обычно молчавшая при чужих Аня.
И опять, как в начале дня, заблестели в ее глазах слезы.
– А может быть, бедняку стоило лучше следить за своей овечкой, раз он ее так сильно любил? – раздраженно спросила вдруг Любочка. – Почему бедняки всегда дают себя обокрасть? Может, с ними что-то не то? Может, они ущербные какие-то?
Люба не выносила, когда мама делалась грустной. От отчаяния и невозможности помочь она немедленно начинала «лезть на рожон», как называл это ее состояние папа Миша.
– Слушай, Любань, а ты – ума палата, – уважительно восхитился Федор, Женькин отец. – Под таким углом взглянула…
– А богатые – не ущербные? Так и норовят ухватить чужое, хоть у самих уже из ушей лезет, – тут же возразила его супруга, любившая вступать с мужем в горячую полемику по любому вопросу.
– Получается – ущербные все, – подвел итог Миша. – То есть все не без греха. Но только тот, кто заведомо сильнее, и отвечает потом по полной программе.
– А бедняк не ответил по полной, по-твоему? – не унималась Люба.
Но тут в общий разговор вступил заскуливший немыслимым басом щеночек.
От звуков его богатырского плача всех присутствующих почему-то разобрал дикий смех.
– Любань, – добродушно поинтересовался Федор, – как думаешь, может, это не щенок вовсе, а?
– А кто? – насторожилась Люба.
– Почем я знаю? Дикая лошадь Пржевальского, например. Вырастет и задаст нам жару. Жеребят нарожает. Будут у нас на лоджиях пастись…
– Может, и лошадь, пап, а может, корова? – согласился Женька, отправляясь за тряпкой: на полу после прохода «не мышонка, не лягушки, а неведомой зверушки» образовалась более чем солидная лужа. – Зато все нас уважать будут.
И с этим трудно было поспорить.
– А где ее место будет? – спросил Миша. – Кто будет главный хозяин?
– Мы, – хором заявили Люба с Женькой.
– А давайте ей на лоджии конуру построим, – вполне всерьез предложил Федор. – Кавказцы – они же на улице привычные жить, на дворе или при отаре.
Весь их этаж опоясывала широкая лоджия.
Дом строился по индивидуальному проекту. Архитектор явно воплощал мечты собственного детства о катании на велике по балкону, о свете, широком обзоре и удивительном покое, возникавшем у каждого, кто входил в дом. Сейчас-то все владельцы квартир понимают, как повезло им тогда, в лихие девяностые, что на их вложенные деньги действительно построили дом, причем такой, какой планировался изначально. И деньги затрачены – сейчас даже смешно вспоминать какие.
Когда только-только заселялись и не знали еще, что станут с соседями почти одной семьей, собирались лоджию разгородить так, чтобы не мешать посторонним и не нарушать чужое частное пространство. Но вскоре разобрались друг в друге, и лоджия так и осталась единой и неделимой. И действительно, сколько кругов на своих трехколесных машинах нарезали дети – не сосчитать.
Теперь вот можно для зверя конуру поставить. Пусть охраняет дом на подступах с воздуха.
А пока самое правильное место – бывшая детская.
И пусть Мишутка сама выбирает, к кому пойти, когда соскучится.
Перед сном счастливая Любка забирается в кровать к родителям.
Давно уже не приходила – взрослая! Но сейчас она по-щенячьи запрыгивает между мамой и папой, ласкается.
– Мамочка, папочка, какая же я счастливая! Какие вы хорошие!
– И мы счастливые! И ты хорошая! – смеются Аня и Миша.
Они устали. И – жутко соскучились друг по другу.
– Любка, все! Спать пора! Ты теперь мать, тебе высыпаться надо. А то с утра, чувствую, не в ванной засядешь, а полы будешь мыть, причем неоднократно, – гонит отец.
– Ну вот… В кои-то веки… Захотела к вам… – Люба притворяется обиженной, но уходить не собирается. – Мам, расскажи, как я родилась…
– Я же тебе сто раз рассказывала…
– Ань, я ж говорю, у нее проснулись материнские чувства, она теперь хочет обмениваться опытом, – поясняет Миша.
– Тебе про роддом рассказать? – уточняет мама.
– Да! Как там все было… Страшно, да?
– Я тебе завтра все-все расскажу. Договорились? – выпроваживает Аня дочку, вытягивая ее из недр супружеского ложа.
Миша, как падишах, любуется своими девочками: женой в тоненькой шелковой рубашечке и дочкой в мягкой просторной пижаме. Как есть: мать медведя!
Наконец дверь спальни заперта. Они снова вместе. И нет никакого сна и усталости. Есть только они двое, их счастье и понимание желаний другого.
– Думал, взорвусь, – шепчет Миша своей Анечке в самое ухо.
– И я – дождаться не могла.
– Будь моей, – просит муж.
– Я – твоя.
– Будь совсем-совсем моей, – повторяет он.
Словно первый раз они вместе. Словно не проснутся в объятиях друг друга, не соединятся снова…
– Да, – отзывается жена, – я твоя. Совсем-совсем.
Уже засыпая, они слышат, как воркует со своей «малюткой» Любка.
– Давай на выходные в Венецию слетаем, – шепчет Миша. – Вдвоем. За Любкой Ира присмотрит.
– Давай.
– Так я завтра с утра билеты в Интернете подыщу. И отель.
– Отель только наш, другой не надо, – велит Аня.
– Договорились: только наш, – соглашается муж. – Спи.
Они не знают – и откуда бы им знать, что никакой Венеции на выходные им не положено. Судьба уже распорядилась по-своему. Но человек предполагает…
И Аня в полудреме сначала думает о Венеции, о том, что обязательно в этот раз возьмут они гондолу, поедут обнявшись по всем каналам. Весна, как хорошо… Там должно быть совсем тепло. Потом вспоминает она тот самый роддом, о котором просила рассказать дочка.
Как Любочка рождалась…
Что рассказать? Историй много…
Пусть подрастет еще. Или уже пора? Женские истории… Конца им нет…