1. Любовь навеки

Когда-то, в совсем другой жизни, уже достаточно много лет тому назад, жила-была девочка. Послушная, прилежная, старательная. Мечтала о том, о чем мечтали для нее родители. И все шло по правилам, неизвестно кем установленным правда, но шло. И казалось вполне справедливым и разумным. А потом… Потом случилось то, что в сказках называется словом «вдруг».

Полина влюбилась с первого взгляда.

Что ж, с кем не бывает? Ну, она-то думала, что такого не было никогда и ни у кого.

На самом деле она довольно поздно для первого раза влюбилась. В семнадцать и даже больше чем с половиной лет. Без трех месяцев восемнадцать. До этого скрипка мешала, с четырех лет все силы и все время уходили на занятия музыкой. Родители обнаружили талант и взялись готовить из нее мировую знаменитость. Она слушалась всех: и родителей, и деда с бабкой, и грозу своей музыкальной школы, педагога по специальности. Но вот наконец поступила в консерваторию. Всем угодила. Все остались ею довольны. Можно было немножко отдохнуть. Тут-то любовь и настигла. Вообще-то Поля о любви мечтала давно. Она видела, как влюблялись подруги, как забрасывали все на свете ради счастья любви. Но она не могла обмануть чужие ожидания, старалась, училась, подчинялась. Но пришло ее время.

Однажды и навсегда – так решила Полина. У нее все в семье были однолюбами.

Они с подругой после поступления решили поехать в Питер на несколько дней, хоть как-то отойти от экзаменов, сменив обстановку.

У входа в вагон она остановилась: всегда боялась большого расстояния между перроном и ступенькой вагона. Ей мерещилось, что она обязательно провалится в зияющую черную дыру.

Поля закусила губу, отгоняя от себя навалившуюся жуть, и вдруг почувствовала, как ее бережно и крепко берут за талию и ставят на подножку вагона. Она обернулась – этот миг решил всю ее последующую жизнь. Вот такого – большого, сильного и юного – она ждала. А он, наверное, искал такую маленькую, беспомощную, нежную.

Подруга осталась одна в их купе.

Поля и Митя сначала стояли у окошка в проходе, глядя на мелькающие подмосковные станции. Они даже не разговаривали. Их просто тянуло друг к другу со страшной силой. Поля впервые в жизни была уверена, что очень сильно кому-то нравится. И в своих чувствах не сомневалась. Она боялась только одного: что чудо кончится, поезд приедет в Питер, и они с Митей разойдутся в разные стороны, как совершенно чужие люди. И не смогут друг друга найти.

– Зайдем ко мне? – позвал Митя, склонив лицо к ее лицу, как для поцелуя.

Поля ни секунды не раздумывала. Она обрадовалась, когда он запер за ними дверь. Наконец-то они были одни. По-настоящему.

Поезд летел. В купе было темно. Митя поднял штору окна, дорожные огни освещали их проблесками. Все происходило как в красивом черно-белом кино. Поля больше всего боялась, что он догадается о ее неопытности. Она стыдилась своей девственности: почти восемнадцать лет прожила на белом свете и ни с кем не была. Кому объяснишь, что училась, старалась, даже мечтать себе запрещала. Вот дура-то была!

Чтоб показать свою искушенность, она принялась лихо стаскивать с Мити рубашку, как должна была делать, по ее представлениям, сгорающая от страсти опытная любовница. Она где-то видела подобную сцену и старательно ее воспроизводила. Митя, конечно, завелся…

Несся поезд. Неслась отчаянная любовь девушки к единственному и неповторимому.

Рассуждая на здравый рассудок, правильнее было бы сказать: к первому встречному. От которого непонятно чего ожидать.

Но здравый рассудок покинул Полю надолго.

Главным, кроме любви, чувством, которое владело ею в ту первую ночь, был страх во всем его многообразии. Она боялась проявлений собственной неопытности, боли, но сильнее всего пугала ее мысль о том, что поезд остановится, Митя исчезнет и больше никогда не появится в ее жизни.

Он взял ее домашний московский номер телефона. Мобильников тогда ни у кого не было.

В Питере они не виделись: он ехал по делам и менять свои планы не мог.

Время тянулось чудовищно медленно. Она пыталась ходить по музеям, но в висках стучало только: «Митя, Митя, Митя».

– Съездили, развеялись, – злилась подружка, пытаясь растормошить сомнамбулическую Полину.

Ей было безразлично все вокруг. Лишь бы дождаться Москвы, а потом звонка от Мити.

Три дня после Питера она не жила: лежала в своей комнате, повернувшись лицом к стене. Хорошо, что все предки были на даче, иначе лезли бы с расспросами, тормошили. Она думала о них как о чужих, лишних в ее жизни.

Наконец, когда она почти перестала ждать, он проявился.

– Только вернулся, – объяснил. – И сразу звоню.

Он позвал ее к себе. Она немедленно помчалась.

Встретились. Обнялись. Она припала к нему – не оторвать.

Митя смеялся:

– Ты мне не приснилась! Ну и девчонка! Всю дорогу о тебе думал.

– Я тебя люблю! – торопливо целовала его Поля.

Ночь прошла совершенно без сна.

Под утро лежали совершенно обессиленные, счастливые. Митя достал две сигареты, одновременно прикурил, протянул одну Полине.

Она взяла, не раздумывая. Раз любимый уверен, что она курит, отказываться нельзя. К тому же это было так красиво: лежат влюбленные после бурной ночи и устало дымят в потолок.

– Ты – боец! – с уважением похвалил Митя. – Оставайся у меня. Беру тебя в школу молодого бойца. Переезжай давай.

Полина чувствовала себя беспредельно счастливой. Без Мити ей жизни не было. Впервые в жизни она ощущала себя так счастливо зависимой от другого человека. У нее было только одно стремление: покоряться ему, исполнять все его желания, делать его счастливым, заслуживать его одобрение. А главное ее счастье – это она особенно остро и ясно осознавала – оказаться в его объятиях.

Счастье одних оборачивается несчастьем других.

Шок родителей был чудовищен.

Поля выстояла. Не уступила мольбам мамы и бабушки, не дрогнула даже, увидев слезы на глазах деда.

Отец постарел в одночасье. Полина жалела всех, но легко и отстраненно, как героев надоевшего сериала.

Ей самой было нужно лишь одно: Митя.

Все, кто высказывался против, становились опасными, их следовало остерегаться, держась как можно дальше.

Устав от уговоров, криков и слез, семья следила, как Полина преувеличенно резко, уверенно и быстро собирает свои вещи, как складывает ноты, застегивает футляр скрипки, поднимает сумку.

– Креста на тебе нет! – зарыдав, прокричала бабушка.

– А на тебе есть? – со спокойной улыбкой спросила уходящая навсегда светлой дорогой к вечному счастью внучка.

Непонятно и смешно было слышать всхлип о кресте воинствующей до последнего дня атеистки-бабушки, которая совсем недавно с едкой иронией высмеивала подруг своего пионерского детства, на старости лет крестившихся и исправно посещающих церковные службы.

Когда ее самые близкие – дочь и зять – решили креститься, бабуля фыркнула:

– И этим моча в голову ударила!

В дискуссии с ней никто не вступал, но решение родителей было менее понятно Поле, чем бабушкина реакция.

Совсем недавно бабушка рассказала, что уже не раз видела во сне всадников, стремительно мчащихся по небу на крылатых огненных конях.

Во сне она стояла на коленях в бескрайнем пустом поле и, подняв голову к небу, следила за вереницей огненных коней.

Вдруг последний из всадников обернулся. Лицо его было суровым. Он погрозил коленопреклоненной бабушке и исчез в густом дыму и пламени вместе с остальными.

– Тебе бы в храм сходить, мам, со священником поговорить, сон непростой, – встревожилась дочка.

– Еще чего! – гордо возмутилась бабушка, как юная умирающая атеистка из памятного многим поколениям советских людей талантливого стихотворения поэта Эдуарда Багрицкого «Смерть пионерки».

Тогда у нее ума хватило.

А теперь вдруг эти дурацкие крики о кресте. Пустилась во все тяжкие…

Так легко думала Полина, сбегая по лестнице все дальше от квартиры, где оставалось лишь ее бесцветное скучное прошлое.

 

2. Школа молодого бойца

Жизнь у них с любимым пошла красивая и веселая. Мите было двадцать три. Он закончил скучный технический институт, но занимался каким-то непонятным бизнесом. Полина не вникала каким. Ей это было совсем неинтересно, да и какая, в общем-то, разница?

Жили они в просторной квартире одни: родители Мити преподавали далеко-далеко, в Мексике, в престижном, по мексиканским канонам, университете. Контракт подписали надолго. Жилье доверили сыну. Поначалу-то они надеялись и его с собой забрать, но он не согласился: в Москве происходило самое интересное. И умный человек мог очень хорошо разжиться деньгами.

Какое счастье, что он не согласился уехать! Ведь они тогда не встретились бы! Не узнала бы Поля своего счастья!

Стоял знойный душный август. Митя иногда убегал по делам, но не очень часто. Они были почти всегда вместе. Одни. Все, что между ними происходило, Митя называл «школой молодого бойца». Он, на правах старшего по званию, объяснял «молодому бойцу» Полине ее обязанности и права. Уговор был такой: приказы старшего по званию выполняются немедленно, без обсуждений и пререканий. Старший же по званию обеспечивает молодого бойца всеми возможными радостями жизни, удовольствиями и материальными благами.

Митя так вжился в образ старшего по званию, что никогда не называл Полю по имени. Только «молодой боец» или «беби» в особенно личные минуты.

Поля наслаждалась бездельем, лишь изредка берясь за скрипку. Она читала модные журналы, которые тогда стали выходить на русском, и узнавала кучу интересного про то, как обольстить мужчину, как быть желанной. В журналах предлагалось заниматься сексом везде. Ничего в этом стыдного не было: только интерес в мужчине пробуждался еще более сильный. По мнению журнальных советчиц, стыд надо было с позором гнать куда подальше и предлагать своему партнеру самые рискованные ситуации. Тогда он будет чувствовать дух приключения, столь необходимый существу мужского пола, и никогда не заскучает со своей авантюрной подругой. Поля пока еще не очень легка была на выдумку, но старалась очень.

Однажды они занимались «этим» в лифте. Сначала они были одни. Митя хлопнул «молодого бойца» по попке велел: «Беби, давай». И беби старалась вовсю. Тут лифт остановился. Они так и застыли: Поля в своей мини-юбке, прижавшаяся спиной к разгоряченному Мите. Бабулька-соседка спросила: «Вы вниз?»

– Нет, пока наверх, – ответил Митя.

Двери лифта съехались. Они продолжили движение. На верхнем этаже лифт попридержали. Совсем ненадолго.

Все и вправду вышло здорово! Такой кайф! И то, что бабка даже не заподозрила, заставляло их дико смеяться, вспоминая.

Поля все время удивлялась тому, как они понимали друг друга. Иной раз просто глазами. Это же просто чудо какое-то! Действительно, встретились два близких человека, у которых нет ни стыда друг перед другом, ни тайн. Только желание дарить радость.

Радости-то у нее прежде совсем не было. Одни преодоления и старания угодить. Ее педагог по специальности была уверена, что, только полностью подчинив себе ученика, можно создать из него настоящего профессионала. Во время занятий она ругалась как… даже трудно подобрать сравнение. Гадко ругалась. Могла закричать:

– У тебя руки из жопы растут!

Или:

– Играешь, как пьяный солдат после оргазма!

Много чего вкладывала в детские уши. Про пьяного солдата с оргазмом Поля услышала лет в десять и смысла долго-долго не понимала. Просто слово само по себе очень не нравилось. Но привыкла сносить все. Еще и дома доставалось. Конечно, не такими словами, но давили по-страшному.

Теперь-то она понимала значение многих слов… И ничегошеньки в них плохого не видела.

– Накося! Выкусите! Хватит! Наслушалась я вас – всю жизнь мне отравили!

Сейчас, в жару, они слонялись по квартире голыми. Так было прохладней, и время не тратилось на раздевание, когда хотелось любить друг друга. Митя приходил в восторг, когда голенькая Полина брала скрипочку для ежедневных своих занятий, поднимала руку со смычком, откидывала голову.

Лилась музыка, восторженно застывал ее муж (так она его называла и вслух, и про себя). Правда, надолго застывать ему не удавалось. Потерпев немного, командир бросался к молодому бойцу и отдавал очередной приказ, которого, по установленным правилам, ослушаться было нельзя. Да у молодого бойца и в мыслях не было не подчиниться приказу!

Жила тогда Полина только в присутствии Мити. Стоило ему отправиться по делам, она начинала ждать. Не могла ни заниматься, ни читать, ни даже слушать музыку. Залезала в кровать под простыню и хотела только одного: заснуть, чтоб проснуться, когда он вернется. Если уснуть не удавалось, она просто лежала, вспоминая, как они встретились, как она его увидела, как все у них было в последний раз, перед его уходом, и о том, что бы еще такого необыкновенного изобрести, чтоб он восхищался своим молодым бойцом.

Митя возвращался, радовался ее придумкам, поощрял своего бойца:

– Сколько сантиметров беби сегодня хочет получить?

Под сантиметрами подразумевались деньги в пачках. Сколько Поля называла, столько и получала. Безотказно. Это были ее деньги. Митя требовал, чтоб она хорошо одевалась, чтоб было видно: не зря он вкалывает. Пусть все на нее оглядываются и ее хотят. Фиг получат.

Ну у кого был еще такой же муж? Разве кто-то был счастливее Поли?

 

3. Что дальше?

Учиться она не хотела совсем. Ей это было не надо. Она нашла свое счастье, и все тут. Правда, в сентябре несколько раз приходила на специальность, но ее там подкарауливала заплаканная мать с мольбами вернуться, пожалеть, понять, что она себя губит.

– А вы меня жалели, когда всю жизнь только и делали, что ломали? – шипела Полина.

Она вспоминала все старые обиды, все давление, которое оказывали на нее, всю свою детскую печаль.

Домой возвращалась угрюмая.

Только Митя, принимавшийся тут же ласкать, и спасал от злых слез.

– А чего туда вообще ходить? Не нравится – забей! Тебе что – сантиметров мало? Так проси еще – дам! Наслаждайся жизнью, пока молодая. Кому потом все это будет нужно?

И правда – никому!

Она наконец-то жила как хотела, не думая о будущем, об успехах. Только о себе, своем удовольствии, здесь и сейчас.

Она расцвела, похорошела. На нее действительно оглядывались, засматривались. Больше всего Митя гордился ее грудью: она стала большой, женственной.

– Это оттого, что молодой боец слушается командира! От занятий любовью. Я их такими сделал!

Полина довольно долго не догадывалась, насколько он прав в своем утверждении. Действительно, он был причиной увеличения ее груди. Грудь, как правило, набухает, когда женщина делается беременной.

Догадавшись в конце концов о своем состоянии, Полина совсем не испугалась. Скорее обрадовалась. Теперь-то она уж точно стала частью своего любимого.

Она совсем не думала, что с ребенком придут хлопоты, обязанности. Что надо будет как-то растить его, одевать, учить, отвечать за его воспитание. Как-то все идет сейчас замечательно. А потом пойдет еще лучше. Митя принесет «сантиметры», все уладит. Будет весело!

Она гордилась собой и ликовала: вот, она настоящая женщина, у нее получился ребенок. Все, что было между ней и Митей, не сон, не показалось ей, а произошло на самом деле.

В этом новом своем состоянии она не испытывала никаких неприятных ощущений, никаких тошнот, беспокойств. Напротив: она совершенно успокоилась и была довольна жизнью как никогда.

Единственно, что немножко смущало… Она не была абсолютно уверена, что Митя обрадуется. Где-то она читала или слышала, что не все мужчины этому бывают рады, некоторые даже остывают к женам и уходят. Так они устроены. Не все, конечно, но некоторые.

А вдруг ее Митя из их числа?

Поля не была человеком откровенным: все ее детство учило молчанию, старанию и терпению. Это она с Митей так раскрылась небывало. Но сейчас опасения овладели ею.

Она решила для начала отправиться к врачу, чтобы уж наверняка, окончательно убедиться в своей беременности.

В районной женской консультации она высидела больше двух часов в очереди. Ее постепенно стало мутить от тревожного медицинского запаха, от духоты в узком коридорчике, от непонятно откуда взявшегося тяжелого предчувствия.

В кабинете врача за ширмой помещалось гигантское обшарпанное гинекологическое кресло. Это сооружение Полина видела впервые. Оно сильно впечатляло. На столике рядом были разложены огромные металлические инструменты, непонятно для чего предназначенные.

– Как в музее средневековых пыток, – ужаснулась Поля.

Перед креслом стояло ведро с обрывками окровавленной бумаги, ваты и еще чего-то.

– Раздевайся и усаживайся, – равнодушно велела по-вампирски накрашенная рыхлая пожилая медсестра.

– А что снимать? – наивно спросила одуревшая в очереди девушка.

Медсестра посмотрела на нее как на дурочку:

– Ты в постели с мужиком что с себя снимаешь?

Знакомые хамские интонации музыкального педагога вернули Полину в прошлое. Тут тоже надо было повиноваться, не обращая внимания на оскорбления. Она сняла с себя все, как «в постели с мужиком». И села пряменько на кресле, ну просто образцовая дисциплинированная школьница.

– Готова? – спросила из-за ширмы врач, до этого что-то быстро писавшая.

Увидев голую пациентку, сидящую на смотровом кресле нога на ногу, врач позвала медсестру, чтобы и та полюбовалась интересным экземпляром. Обе медработницы рассвирепели, решив, что девица издевается над ними.

– Ты сюда что, играться с нами пришла? Ноги раздвигай и сюда л о ж и, – приказала медсестра, показывая на железные полукружья, назначение которых до сих пор было Полине непонятно.

Она послушно и торопливо улеглась, как приказали, чувствуя себя лягушкой, которую распластали на холодном прозекторском столе и вот-вот начнут безжалостно живьем вспарывать скальпелем.

Поля дрожала от холода кресла, от холода железа под коленками и от полной своей раскрытости и беззащитности.

Врач с хрустом натянула резиновые перчатки и объявила:

– Сейчас я введу тебе два пальца, – и показала два сложенных вместе пальца: указательный и средний. – Ты лежи и не дергайся, это гораздо меньше, чем половой член.

Полина не поняла, при чем здесь половой член и как можно сравнивать это жуткое кресло и их с Митей близость, но не успела додумать, как содрогнулась от сильной боли: пальцы в жесткой резине грубо проникли в нее, стали ввинчиваться до самой глубины, другая рука при этом безжалостно давила на низ живота.

– Больно! Больно! – вскрикнула Поля.

– Раз с мужчиной не больно, – задумчиво произнесла врач, не обращая внимания на стоны пациентки, но что-то сосредоточенно нащупывая. – Раз с мужчиной не больно, то и сейчас тем более говорить не о чем. Матка увеличена. Беременность есть.

Впервые Полина испугалась при мысли о беременности. Ей стало совсем жутко, когда врач приказала:

– Марь Пална, дай-ка мне расширитель.

И медсестра быстренько подала громадную железяку со стола с «орудиями пыток».

Казалось, что эта холодная металлическая штука проткнет ее насквозь. Полина рыдала от боли и унижения. Она хотела оттолкнуть врача, вытащить из себя жуткую штуку и бежать отсюда без оглядки. Но от них уже было некуда деться.

– Руки, руки ей держи, – говорила врачиха Марье Палне, ковыряя Полины внутренности.

По-бабьи сильная медсестра, как наручниками, сковала ей руки и вполне добродушно заворчала:

– Ты что ж это? Любишь кататься – люби и саночки возить. Тебя небось на силу никто не брал, сама в постели развлекалась, а теперь, вон, запрыгала из-за такой ерунды.

Врач поддержала, не переставая причинять пациентке неимоверные страдания:

– Если ты сейчас, на обыкновенном осмотре, так дергаешься, то что же на аборте будет?

– На каком аборте? – сквозь рыдания прокричала Полина.

– Оставить думаешь? – так же равнодушно спросила врач, заканчивая осмотр. – А брак зарегистрирован?

– При чем здесь это? Нет… – не могла унять плача будущая мать.

– Эх, нищету плодить… – пробормотала медсестра, отпуская руки девушки.

– Почему нищету? – не поняла та.

– А кто не нищету, к нам не ходят, – пояснила сердобольная женщина, – в других местах лечатся.

Пока Полина торопливо одевалась, все еще чувствуя внутри оскорбительный холод железа, врач быстро изложила ей правила поведения беременной женщины. Сильнее всего пугала перспектива ежемесячного профилактического осмотра в этом самом кабинете.

– И каждый раз на этом?… На кресле? – передергиваясь от отвращения, спросила она.

– А это уж как будет нужно. Ничего, привыкнешь. Налазаешься еще по креслам этим за всю женскую жизнь. Лиха беда начало, – провожал Полину голос медсестры.

Поля не знала своих прав, не знала, что может отказаться от осмотра на кресле, что может пойти к другому врачу, если этому почему-либо не доверяет. Поэтому просто решила: до родов ноги ее не будет ни у каких врачей.

Ей нужно было поделиться пережитым. Чтобы рассказать Мите, и речи не было: стыдно. К тому же вдруг и он скажет это мерзкое: «нищету плодить» или что-то в этом роде? Впервые она с темным страхом подумала о будущем. Впервые поняла, что совсем не обязательно все должно быть у нее легко, приятно, счастливо, удачно.

Она поехала к подруге и рассказала ей все.

– Ну ты и дура, что в консультацию поперлась, они теперь от тебя не отвяжутся, домой твоим звонить будут: «Ах, беременная такая-то не пришла в положенный день на осмотр, ах, срочно подайте нам эту беременную, ах, из-за таких, как она, рождаются в многострадальной России дети-уроды»… – сердито изображала подруга, но, видя заплаканную физиономию Поли, тут же принялась утешать:

– Ну а в принципе, чего раскисать-то так? Врачиха как врачиха. У меня вон весной было воспаление придатков, я на полусогнутых приплелась в консультацию, а у нас там такая лошадь сидит громадная, двухметровая крашеная блондинка, не баба, а просто трансвестит настоящий, так она мне диагноз поставила, что это мне за грехи, представь! Небось уверовала недавно и теперь собственные грехи за чужой счет отмывает. Так вот: велела читать молитвы сорок дней по три раза в день и голубей кормить, потому что они – носители святого духа.

– Не может быть! – развеселилась Полина.

– Еще как может! Вот: молитвы она дала. Храню на память.

– А лекарства? – поинтересовалась Поля, отвлекаясь совсем от собственных бед.

– А как же! Предлагала купить у нее травяной чай, освященный. Только я отказалась.

Поля разглядывала текст молитвы, аккуратно выписанный на бланке рецепта твердой рукой врача, всю жизнь занимавшегося абортами.

– Ну и как? Полегчало после визита?

– Вечером температура 39, орала от боли, меня на «Скорой» в больницу, там и лечили. Всю попу антибиотиками искололи, живого места не было.

– А на кресле смотрели?

– Естественно. А ты что думала? Ну, видишь, жива. И ты живая осталась. Не кисни. Куда ж денешься?

Легко было сказать «не кисни». А у Поли будто что-то сломалось внутри. Кончилось ее безмятежное счастье.

Она даже подумать боялась, как будет рожать, как окажется полностью во власти сегодняшних врача и медсестры. Она так и видела, как эти, из консультации, грубо распластывают ее на столе, а она уже с огромным животом, уродливая, беспомощная.

– Может, и вправду сделать этот… аборт? – даже про себя она произнесла жуткое слово с отвращением. И все-таки продолжала додумывать:

– Найду другого врача, сделают под общим наркозом. И все. И сразу свобода. И конец страху.

А что же любовь? И ребенок – подтверждение их с Митей полного счастья?

Но время для принятия решения еще оставалось. Еще можно было об этом не думать. Хотя бы пару недель.

 

4. Праздники и будни

Дома Полю ждал сюрприз. Включив свет в прихожей, она заметила, что на темном паркете длиннющего коридора зеленеет стрела, указывающая направление движения к спальне. Через мгновение она сообразила, что стрела аккуратно выложена из стодолларовых купюр. Конечно, она отправилась в указанном направлении. В спальне на их ложе торжественно восседал голый Митя. Часть кровати, на которой обычно спала Полина, была прихотливо усеяна такими же зелеными бумажками, что и стрелка в коридоре.

– Предлагаем вам коллекцию, выполненную в классическом, но вечно новом волнующем стиле. Что подготовили лучшие кутюрье мира этой осенью для наших молодых бойцов? Коллекция «Листопад»! – провозгласил чуть пьяным голосом счастливый добытчик.

Полина заметила громадную, литров на пять, бутылищу ее любимого «Асти Мартини». Рядом стояла стандартная бутылка того же напитка, казавшаяся крошечной рядом с удивительным гигантом.

Митя указал на меньшую бутылку и дурашливо засюсюкал:

– Вот из этой бутылочки беби будет пить, а из этой, – погладил он по бокам громадину, – командир будет купать своего беби.

Сценарий подобной игры был уже Поле хорошо знаком. Вот сейчас, пока муж открывает бутылку, она должна мгновенно радостно раздеться и подключиться к веселью. Так было заведено в школе молодого бойца: изобретать сюрпризы, ничему не удивляться, ничего не стесняться, не зажиматься, наслаждаться друг другом при первой возможности и на полную катушку.

Но сегодня, в этом распроклятом медицинском кабинете внутри Полины будто что-то сломали. Исчезла бесстрашная беззаботность. Ей показалось, что, раздевшись, она тут же примется дрожать, как днем в кресле.

Шампанское чпокнуло, и Митя, видя, что молодой боец медлит с раздеванием, притянул ее к себе и полил из бутылки: лицо, шею, грудь. Свитер тут же промок. Полине стало жалко и любимое шампанское, и свитерок. Она попыталась отстраниться – Митя был сильнющим, не отпускал:

– Беби сердитый, беби усталый, беби хочет питиньки, – добрым материнским голосом баюкал он. – А мы ему питиньки даем; ну-ка, быстренько: глот-глот-глот. И беби расслабится. И мы с бебиком пойдем в душик и будем в дождик играть…

Полине ничего уже не оставалось, как глот-глот-глот по-быстрому: глотать шампанское, которое иначе окончательно зальет любимый беленький кашемировый свитерочек.

Через минуту вино уже ударило в ноги и в голову: ноги стали слабыми, чужими, непослушными, а в голове шумело и рождалось небывалое веселье:

– Супер! Купаться в шампанском буду! Все с себя посмываю: очередь, врачиху, кабинет, кресло…

Она мгновенно, как это всегда делала раньше, разделась, и если и дрожала слегка, то от радостного возбуждения. Взяла бутылку из рук смеющегося Мити и уже сама поторапливала:

– Тащи скорее ту, в ванной откроешь.

Оба, сгорая от нетерпения, рванули в ванную.

Митя, как и обещал, тщательно мыл беби. Усадив молодого бойца себе на колени, он поливал ее из бутылки, слизывая капельки с ее кожи. Вскоре он уже не по-матерински, а по-детски сюсюкал:

– Я тоже хочу питиньки, дай мне скорее питиньки.

Шампанское текло с ее груди, он жадно впивался, глотал.

Поля веселилась вовсю. Подставляла животик, попку: вот сюда полей, вот сюда, вот тут еще не помыли.

Митя набирал шампанское в ладонь и мыл, тер беби изо всех сил.

Ну и купание!

Наконец Митя наласкался до такой степени, что терпеть дальше не мог. Он подхватил беби на руки, побежал в спальню, бухнулся в кровать.

Он лежал на спине и звал переключиться на другую игру.

– Поехали! – требовал он.

У Полины вдруг пьяно пронеслось в голове:

– Введу два пальца… Меньше, чем половой член…

И правда – меньше. И та отвратительная железяка тоже, кажется, меньше. Как же это раньше ей не было от него больно?

Воспоминания о той холодной, унизительной боли вернулись, прорвав пьяную пелену. Она вдруг испугалась, что может быть еще больнее, а ведь до этого почти не боялась, даже в ее первый в жизни раз. И не было больно тогда. Но вот сейчас – не могла себя заставить и все. Ей стало опять страшно и холодно.

– Ну, поехали, наездница, скакун уже бьет копытом, – понукал Митя.

– Я устала, я так устала, – вяло протянула она.

– Ну уж нет, – возмутился заждавшийся скакун, подхватывая девушку. Поля вскрикнула от внезапной боли где-то глубоко, внутри. Но Митя уже ничего не замечал. Он двигался со страшной силой, как она раньше любила, не обращая внимания на ее стоны и всхлипы, принимая их за обычные ее вопли наслаждения.

Наконец он обмяк, отпустил ее. Она скатилась с него прямо на деньги.

Митя уже сопел, засыпая. Поля подтянула к себе одеяло. Сон не шел. Она думала:

– Он изнасиловал меня сейчас. Я совсем не хотела, а он… И там, в кабинете, изнасиловали меня железякой. Я не хочу больше никакого секса. Никогда. И что же теперь? Он всегда будет так со мной, если я не хочу? И он не будет меня любить, если я не хочу? А если я вообще больше никогда не захочу?

Так она и уснула в горестных мыслях.

Утро пришло тихое и доброе. Похмельное.

Митя не предлагал молодому бойцу заняться разминкой, как обычно по утрам. Он собрал все зелененькие бумажки и велел едва проснувшейся Поле:

– Спрячь это ты. Пусть будут у тебя. Это твое. Чтоб я не знал где. В квартире не оставляй.

Раньше бы она отказалась. Но сейчас опять всплыли страшные кабинетные видения, она вспомнила словечки «нищету плодить» и взяла пачку.

Тихо завтракали вкусностями, которые вчера принес Митя вместе с диковинной бутылью.

– Ты чего вчера вроде и не рада была? – спросил он.

– Устала просто. Плохо себя чувствую. Может, грипп надвигается. – Поля решила не говорить Мите о враче. Никогда. И о беременности. Пока.

– А ты «Упсы» выпей, – посоветовал Митя, чмокнув ее в макушку перед тем, как снова уйти на боковую.

Поля собралась и снова поехала к подруге. Ей требовалось решить, как быть: как научиться отказывать ни в чем не виноватому Мите, если самой – хоть режь – не хочется?

– Ну уйди от него, – лениво советовала Катька.

– Ты что? Я же люблю его! – патетически восклицала Полина.

– Тогда спи с ним. Через «не хочу». Он же не поймет тебя. Чтой-то ты вдруг? То хотела-хотела, а то все… Решит, что у тебя кто-то есть. Будет ревновать. Фиг потом докажешь. Забудешь ты про врачиху эту, продержись недельку-другую, все вернется. Ну, поддай слегка перед этим, что ли…

Поля с надеждой ждала, когда все вернется, а пока изображала надвигающийся грипп, ломоту в суставах, слабость, невыносимую головную боль.

Митя жалел ее целых три дня. Терпел. Потом опять принес шампанское, они выпили на кухне, и он предложил:

– Давай попыхаем.

Увидев непонимание, выразился яснее:

– Курнем давай, говорю.

Поля курила с Митей за компанию. Без него она о сигаретах и не вспоминала и радовалась этому: привычка не приходила.

Митя достал пачку «Беломора». Такие курил Полин дед, пока врачи не велели бросить.

– Ого! Папиросы будем курить! – по-детски обрадовалась Поля.

Митя тотчас откликнулся на ее радость, опять начал играть в беби.

– Папироски не простые! В них начинки золотые! Беби будет затягиваться, и будет беби совсем-совсем хорошо, будет беби здоровый и веселый…

– Какие золотые начинки? – улыбалась Поля, беря странно пахнущую папиросу.

– Травка это. Не бойся. Вреда не будет. Это только в книжках: затянулся – и наркоман на всю оставшуюся жизнь. Давай, попробуй. Хорошо будет, увидишь.

Полина затянулась несколько раз, глядя, как это делает Митя. Посидели в тишине.

Ей вдруг стало дико смешно, легко, беззаботно. Все страхи испарились.

Все снова встало на свои места. Вечер провели замечательный.

Утром ее рвало. Митя решил, что это реакция на курение. Но она-то знала, что происходит. Подступил токсикоз. Было ей фигово, но, вспоминая прошедшую ночь, Поля радовалась, что любовь ее, оказывается, никуда не делась, что было, как сказал Митя, хорошо как никогда.

C тех пор утренняя рвота стала привычной. Полина беспокоилась только о том, чтобы Митя ничего не заметил. Она еще не решила, когда ему скажет. К тому же если все-таки решит не оставлять, то зачем вообще говорить. Пусть все будет радостно и без проблем между ними.

Однако Митя, будто чувствуя что-то, вскоре спросил:

– Слушай, а ты как предохраняешься? Не залетишь?

– Не залечу, – успокоила его уже «залетевшая» подруга.

И вдруг сам по себе выговорился вопрос:

– А если и залечу? Что тогда?

Но Митя уже успокоился, потерял интерес к теме, увидев, что Поля сама безмятежно спокойна за себя.

Раз все не всерьез, можно было снова начинать игру, сюсюкать с беби:

– Что тогда? Будет у меня тогда пузатый молодой боец. Со скрипкой. И как мне пробираться к бойцу, если у него вырастет большое-большое пузо? И как я буду его на ручках носить?

Звучало вполне утешительно. Он, правда, тут же отвлекся от своих причитаний, занялся чем-то другим, Поля не успела продолжить разговор.

А вскоре накатили на нее внутренние изменения: все стало раздражать – и запахи, и беспорядок в квартире, которую прежде убирала она, а теперь не могла, не было сил. Каждый день она придирчиво разглядывала себя в зеркало. Живот пока не рос, сильно увеличилась грудь. Полина стала чувствовать себя неуклюжей, неповоротливой, неловкой. Еще получалось влезать в свои узенькие джинсы, но все теснило, хотелось одежды свободной, уютной. Она купила большой просторный свитер и мягкие широкие брюки с подтяжками. Мите решительно не понравилось:

– Не меняй стиль одежды. Не твое – толстит. Выглядишь как колобок.

Полина вспылила. Впервые за их совместную жизнь. Она стала вопить, что ему лишь бы фигуру видеть, а посуда стоит немытая, есть не из чего, а в грязи возится только она и она.

Митя в ответ орал еще громче:

– Не нравится грязная посуда – стой у раковины и мой! Не хочется – пошла вон!

Такого между ними еще не было. Поля ушла спать в другую комнату, он не позвал. И не думал заговорить. Она чувствовала его раздражение, тревожилась все больше. Наутро вымыла посуду, навела порядок на кухне, ушла из дому, шаталась по магазинам, заехала к Катьке. Беспокойство не оставляло ее.

Вернувшись, она увидела свет в спальне, пошла к Мите мириться. Он дремал с включенным ночником. Открыл один глаз, похлопал по кровати: ложись, мол. Поля поспешно улеглась. Он лениво повернул ее на живот, поставил на коленки. Поля была счастлива. Ей только одного не хватало: хотелось ласкать его, целовать глаза, рот, шептать о своей любви, хотелось видеть его лицо.

Все быстро кончилось. Митя улегся на спину, закурил. Она взяла его руку, стала водить ею по своему животу, гладить себя его рукой, испытывая острое блаженство. Он отстранился и жестко произнес:

– Запомни! Намерена орать – лучше сразу вали отсюда. Достаточно я слышал ора от своей мамочки. А ты мне не мамочка, я терпеть этого не намерен.

– А кто я тебе? – хотела спросить Полина, но почему-то жутко испугалась своего вопроса. Она чувствовала, что Митя не шутит, не играет в обиженного, не воспитывает ее. Она задела его всерьез, и теперь ему ничего не стоит просто взять и выставить ее за дверь.

– Прости меня, – заревела она в голос. – Прости, я больше никогда…

– Следующего раза не будет, – подвел итог Митя и отправился в душ.

Ссора эта не прошла бесследно.

С того дня Митя, то ли почувствовав вкус власти над Полиной, то ли срывая накопившееся раздражение, стал придирчив и беспощаден. Он упрекал ее по любому поводу. В постели все было идеально, но как только кончались их любовные игры, которым Поля отдавалась с отчаянием, каждый раз как последний раз, а Митя с холодным ожесточением, он мог грубо пошутить или сделать резкое замечание.

– Ну ты сегодня и сопела! Как паровоз.

Или что-нибудь в том же духе.

Как-то раз они ужинали, и Поля все никак не чувствовала себя сытой. Ей теперь все время хотелось есть, а если она сдерживалась, начинало мутить. В тот раз она приготовила огромную кастрюлю спагетти с сыром и разными душистыми приправами. Съели по большой тарелке. Полина встала, чтоб положить себе еще.

– Хватит тебе жрать, – произнес Митя довольно миролюбиво.

– Ну почему? Я еще голодная, – жалобным голоском обиженного беби пропищала Поля.

– Ты толстая стала, жирная, все время что-то жуешь, сиськи скоро до колен будут, – набросился Митя. – Ненавижу толстых баб!

Полина не оскорбилась, не возмутилась этой грубостью. Она опять, в который уже раз, испугалась и стала мысленно искать пути собственного исправления: такая программа заложена была в ней всеми ее школьными годами.

Она поставила тарелку и вышла. Трудно было предсказать, что сейчас произойдет: развитие скандала или относительный мир, если Митино раздражение уже угасло.

Про себя Поля решила, что должна сесть на строжайшую диету: и правда разожралась. О ребенке она уже не думала.

Она взяла свои надоевшие узкие джинсы, чтобы доказать Мите (а главное – себе), что не такая уж она толстуха.

В этот момент хлопнула входная дверь. Неужели он ушел? Полина побежала к выходу, услышала шум лифта. Уехал. И не попрощался, ни слова не сказал. Зато теперь можно было реветь в полный голос, жаловаться, ругаться, мерить опостылившие узкие шмотки, не боясь показаться страхолюдиной.

Штаны налезли с трудом. Застегнуть их Поля не смогла, как ни старалась.

Митя был прав! И как теперь сказать ему о беременности, если и так уже совершенно ясно, что никакой ребенок ему не нужен. Как и, скорее всего, она сама. И зачем ей этот ребенок, если из-за него рушится все у нее с Митей? И если она только сейчас расскажет, он может разозлиться: почему его не спросила, почему тянула.

– Дура проклятая! – орала на себя Полина, захлебываясь в слезах.

Она ненавидела себя и ребенка в себе. Со всего размаху ударила она себя кулаком в живот, еще и еще раз. Ничего не произошло. Никто не слышал ее рыданий, никто не ужасался ее дикой выходке. Надо было полагаться на себя, решать все самой. Как хорошо у нее это получалось еще совсем недавно. И как быстро улетучилась эта счастливая способность!

Она решила так: Митя скоро вернется, она поговорит с ним и окончательно выяснит, как он видит их будущее. Если ребенок не будет чем-то совсем отпугивающим (ведь лепетал Митя совсем недавно что-то умильное о пузатом молодом бойце), все останется по-прежнему, даже лучше прежнего, потому что он наконец поймет ее. Наступит новый этап отношений. Если же Митя будет недоволен, станет раздражаться, как в последнее время, ничего не остается: ей придется уйти. Только вот куда? К родителям она не собиралась возвращаться ни в какую. Надо бы подыскать маленькую квартирку на случай, если Митя прогонит. Квартиру найти было несложно. Тогда из страны уезжали все, кто имел самую малейшую возможность. Можно было даже купить что-то за несколько тысяч баксов. Деньги, те, что дал ей Митя, ждали своего часа.

Полина успокоилась от своих размышлений. Решила дождаться Митю. Убралась на кухне. Разложила разбросанную одежду. Прилегла с журнальчиком и случайно уснула.

Проснулась, как от толчка. Мити рядом не было! Два часа ночи. Она побежала посмотреть по комнатам, не уснул ли где-то один. Но его не было вообще. Теперь она тряслась от страха за него. Стало ясно: с ним что-то случилось. Он никогда так не уходил. Если задерживался, звонил. Как его найти? У кого узнать?

Тут только до нее дошло, что она не знала о нем ровным счетом ничего. Три месяца вместе и ничего не знать друг о друге! Ах, им вдвоем было так хорошо, зачем расспросы… У них находились дела поважнее.

Но что же сейчас?

Страшная тоска охватила ее душу. Тоска эта клокотала, увеличивалась с каждой минутой, как каша в волшебном горшочке. Вот ею заполнилась комната, где им было так хорошо раньше, вот вся квартира, вот уже на улицу вываливалась тоска: заморосил мелкий дождик. Только его и не хватало в этот серый невзрачный день. Знать бы магические слова, которые бы остановили расползание тревоги и страха!

Полина решила набраться терпения и ждать. Позвонила верной своей Катьке. Та сразу посоветовала:

– Есть бюро несчастных случаев. Туда обратись. Раз никогда не исчезал, вдруг правда…

…Веселый голос что-то жующей женщины бодро, вполне по-утреннему расспрашивал о приметах пропавшего. Полина с ужасом поняла, что не знает, в чем был Митя, когда уходил. Опять она виновата!

– Высокий, метр восемьдесят восемь, стройный, волосы каштановые, густые, на лбу челка. Глаза светло-карие. Иногда зеленые. Над левой бровью маленький шрам. Ушел в брюках, свитере и куртке. Куртка коричневая, замшевая, с меховой подстежкой. Свитер какой, не знаю.

– С глазами надо бы почетче определиться, – хмыкнула женщина и велела подождать.

Она задорно перечисляла кому-то Митины приметы – это было хорошо слышно Полине.

– Девушка-й, – неожиданно громко, в самое ухо, обратилась она к Поле, – в морг такой не поступал. А на розыск заявления принимают только на третьи сутки с момента пропажи. Так что ждите. Погуляет – придет.

И на следующий день Митя не вернулся.

Раньше Поля думала, что, если с ним вдруг что-нибудь случится, она умрет. Но вот – случилось. Что-то же случилось. И она не умирала. Жила, ждала, надеялась. У нее даже тошнота пропала от нового ужаса. Сейчас она думала только о том, чтобы снова увидеть Митю живым. Больше ей ничего от жизни не надо было.

Как прошел еще день, Полина потом и не помнила. Ожидание тянулось бесконечно. Вечером она вышла в магазин: дома не было хлеба, а Митя любил свежий хлеб. Надо было купить, чтоб он, вернувшись, знал: она его ждала.

Еще с порога Полина учуяла: Митя был дома! Она, не разуваясь, побежала к нему. Митя, в одежде, в ботинках, лежал на кровати. Пахло от него ужасно. Лицо серое, осунувшееся, под глазами темные круги.

И все равно она почувствовала облегчение, настоящее счастье.

– Митенька, где ты был? Плохо тебе?

Можно было и не спрашивать. И так было видно, что плохо.

– Попить дай, – попросил Митя, еле ворочая языком.

Он жадно выпил принесенную воду, обвел комнату непонимающим взглядом. Закрыл глаза.

– Митя, да что же это такое! Митенька, дорогой мой, что это? Где ты был? Давай я доктора позову, – заплакала Поля.

– Химия это, – затухающим шепотом пролепетал Митя.

И забылся.

И снова Полина ощущала полную свою беспомощность. Кому звонить? У кого узнать, что это за «химия» такая? И что с ним теперь будет?

Решила ждать. Как бы там ни было, на душе воцарился дивный покой. Он же здесь, с ней. Он вернулся. Он жив. Все будет хорошо. Он отоспится. А она будет рядом.

У нее даже возникло желание позаниматься, поиграть на скрипке. Она ушла в дальнюю комнату, усердно играла пару часов. Форму совсем потеряла. Надо же! Столько лет ежедневной каторги, а растеряла почти все за три каких-то коротких месяца. Она вдруг поняла, что соскучилась по музыке, по творчеству. Раньше она ведь много своего сочиняла. Впервые за три месяца она ощутила не любовный, а творческий порыв. В голове стоял гул от надвигающейся музыки. Она стала лихорадочно записывать. Проигрывала на скрипке фрагментами и записывала, забыв обо всем на свете.

Надвигалась ночь. Поля устала, но ей не хотелось оставлять свое занятие. Она чувствовала себя свободной и счастливой.

Пронзительно зазвонил телефон. Кто это мог быть так поздно?

«Пусть себе звонит, мне-то что», – пронеслась мысль.

Но тут же пришел страх за Митин сон. Пришлось взять трубку.

– Дымытрый пазави, – сказала трубка с анекдотическим кавказским акцентом.

Сквозь первую реакцию – улыбку – прорвалась почему-то смутная тревога.

– Нету его, – отрезала Полина, говоря по-бабьи. Она с ходу вошла в роль то ли дворничихи, то ли продавщицы. Ей это прежде здорово удавалось.

– А ты кто, жэншына? – не успокаивалась трубка.

– Уборщица я тут, домработница, а тебе чевой надо? Ты сам-то кто будешь? – великий Станиславский наверняка воскликнул бы: «Верю!», услышав Полины интонации.

– Пышы тилифон. Сослан с Владыкавказа прыехал.

– Ну, записала, дальше чево?

– Слушай, жэншына! Дымытрый скажешь: Сослан прыэхал. Ждет.

– Ладно, – грубо ответила Поля, не выходя из роли.

– Если сыводня не званыт, скажи, мы прыэдем, галаву всем отрэжем.

Сердце Полины забилось часто-часто. Она поняла, что Сослан не шутит и что уютный его акцент из любимых народных анекдотов про кавказские народы – единственная уютная деталь во всей ситуации.

– Да кому ты что отрежешь, нет их никого. Хозяева за границей давно, а этот, Дмитрий твой, вообще тут не бывает. У меня ключи, я хожу по договоренности.

– А жына его кыде? – недоверчиво поинтересовался Сослан.

Жена… Неужели это он о ней, Полине? Странно… Никогда и никому Митя не представлял ее женой. Это она все «муж» да «муж». В любом случае – она знала, как отвечать.

– Жена! Была и сплыла жена! Ты когда его видел в последний раз? Давно уж разошлись. Ищи-свищи жену эту.

Сослан не успокаивался:

– Найдем! И жыну найдем, и Дымытрий найдем, и, – продолжил он после короткой паузы, – и тыбя найдем.

– А мне-то че? Мое дело маленькое – пыль вытерла, посуду вымыла и ушла, – стараясь казаться равнодушной, сказала Полина.

Сердце ее стучало уже в ушах.

В трубке уже слышались короткие гудки: Сослан передал все, что хотел, и закончил деловой разговор.

Поля положила трубку и повернулась, чтобы уйти.

В дверях стоял Митя: разбудил его все-таки этот проклятый телефон. Что же он мог слышать? Сколько времени тут простоял?

– Это какой-то Сослан тебе звонил, Мить. Вот, телефон оставил. Сказал, что всех найдет и перережет, если ты не позвонишь.

Митя кивнул.

– Ты извини, – продолжала Полина ласково. – Он про жену говорил, что и ее зарежет. Я сказала на всякий случай, что вы давно разошлись. Испугалась за тебя. Он страшно угрожал.

– Спасибо, – еще раз кивнул Митя. – Ты меня к нему не подзывай. И вообще лучше телефон отключи. Кому надо, мы и сами позвоним.

Митя был все еще жалкий, больной, серый. Говорил еле-еле, с передыхами.

– За жену не переживай. Она давно в Штатах. Там не найдут.

– А ребенок? – неизвестно почему спросила вдруг Полина, просто выговорилось у нее само собой это слово – ребенок.

– И ребенка зарезать грозился? – усмехнулся Митя. – Герой! Все боятся до усрачки!

– Мить, – решилась вдруг ошеломленная Полина. – Что же ты мне раньше не сказал?

– Про что?

– Про ребенка. Про жену. Про свою жизнь.

– А ты-то тут при чем? – равнодушно произнес «муж».

– Как при чем? Мы же любим друг друга.

Митя молчал.

– Мы живем вместе. Как муж с женой, – Поля осеклась, только сейчас осознавая смысл Митиного молчания.

Он хмыкнул:

– Как муж с женой у меня уже было. К этому интереса не имею. Ничего хорошего. Я свободный человек. Поняла?

– А как же я? – ужаснулась Полина.

– А что ты? Я тебе что-то обещал? Я тебя обманывал? Тебе что – плохо было? Денег не хватало? Квартира не устраивает? Я тебя в свой дом привел. Нравится – живи. Нет – уходи. А по-другому мы не договаривались.

Чем жестче говорил Митя, тем скорее сходила с него его серость и болезненный вид. Он за секунды, на глазах становился самим собой, каким был в последнее время.

– Митя, а если и у меня… ребенок? – вырвалось внезапно у Полины.

– Вот знаешь, кого терпеть не могу? – с ожесточением начал Митя и, выдержав паузу, объявил:

– Шантажисток, вот кого на дух не переношу. Уж не думал, что и ты туда же. Как трахаться, давай-давай, еще-еще. А чуть паленым запахло: «Митя, у меня ребенок». Сучки! Тогда в поезде ты о ребенке думала? Самой хотелось, больше чем мне.

Он вдруг улыбнулся уголками губ.

– Помнишь, сама за мной в купе пошла? А как целоваться стали? Как разделась сама передо мной? Я еще подумал: вот молодец, беби! Не то что все эти сучки блядские. Ты ж хотела только меня! Ведь так? Честно хотела, честно дала. Больше тебе ничего не было нужно. Я это и заценил. Будь такой, как раньше. Не становись бабой. Живи просто. Хоти – и получай. Больше поимеешь.

Он подошел к Полине и одним движением спустил с ее плеч просторную майку. Толкнул на диван. От него ужасно пахло. Грязным мужиком, куревом, затхлостью какой-то. Но Поля почему-то почувствовала себя счастливой. Она так скучала по нему все эти дни!

Он не ласкал ее, медленно двигался, наблюдая. Она то закрывала глаза от наслаждения, то открывала, заглядывая в его внимательные глаза. Он смотрел с иронической улыбкой. Вдруг замер, остановился, спросил:

– Ну что? Продолжать?

Полина кивнула с закрытыми глазами.

– А если ребенок? – насмешливо спросил Митя.

Но девушка уже вся тянулась навстречу ему:

– Пожалуйста! Скорее!

– Вот то-то же! – довольно прорычал он.

Когда они перевели дух, Митя подытожил:

– Ну что? Бросила дурить? Не будешь нам ничего портить?

Поля кивнула, счастливая от пережитого наслаждения и несчастная при мысли, что с ребенком надо что-то решать в ближайшие дни. Поздно или не поздно? Надо скорее узнать.

Митя ушел в душ. Поля лежала и пыталась додумать музыку, которая совсем недавно рвалась из нее. Музыки не было. Ушла.

Зато вернулся Митя – свежий, душистый, с чашкой кофе в руке.

– Парфюм и свежий кофе – настоящий мужской запах, – восхитилась Поля. – Только смотри, ночь ведь. Не уснешь.

Митя с довольной улыбкой уселся у ног девушки и, глотая кофе, принялся внимательно ее разглядывать.

– Нет, правда, ты худей давай, – по дружески посоветовал он. – Сиськи – на пять с плюсом, вполне меня устраивают, я сегодня ощутил. Но вот в талии надо убрать. И как следует убрать. Это ты дома засиделась. От безделья. Ты учти: при твоем росте толстеть – значит бабой становиться.

– Ладно, Мить, я уже и так стараюсь, не продолжай, – взмолилась Полина.

– Ты пойди, купи себе что-нибудь облегающее, каблуки повыше носи. Тогда еще сгодишься.

Он похлопал ее по голому животу.

Поля поймала его руку, поцеловала. Митя был совершенно прежний, хороший. Челка падала на лоб. Он широко, белозубо улыбался своей прекрасной юной улыбкой.

– И запомни: хочешь быть с мужиком счастливой, не ревнуй его ни к прошлому, ни к будущему, – наставительно произнес мужчина ее мечты. – Это важнейшее правило молодого бойца. Ты заметь: я тебя ни разу не спросил, кто у тебя был до меня. И сколько их было. Ты не говоришь, я не спрашиваю. Какая мне половая разница? Тебе сейчас со мной хорошо, мне сейчас с тобой хорошо. Все! А как, с кем, когда было – кому это надо? Главное – СПИД не подцепить. Но иногда риск – благородное дело. Как тогда мы с тобой в поезде, а? Я, конечно, прифигел: девчонку первый раз вижу, весь в непонятках про нее, черт его знает, что можно подхватить, но презеры тогда кончились, а я перед поездом подкупить забыл, да и ты не предложила. Я думаю: ладно, была не была: и какой же русский не любит быстрой езды!

Митя глотнул кофе и снова улыбнулся молодому бойцу. Все было как в самом начале.

– Ну, ты такое вытворяла, просто класс! Высший пилотаж! Я потом в Питере друзьям рассказал, мне никто не поверил, представь! Ведь кто-то ж научил, как надо? Как правильно? А? Может, муж? Или мужья? Ну-ка, беби, признавайся, чей ты будешь?

– Твой, – радостно откликнулась Поля.

– А до того? – настаивал Митя.

– А до того – ничей. А сейчас – твой, – Поля тянулась поцеловать любимое лицо.

Митя обиженно отстранился:

– Нет, а правда. Ты вон про жену знаешь. А я о твоих – вообще ничего. Как у тебя было в первый-то раз?

– С тобой и было. В поезде тогда. Ты чего, Мить? – Поля не могла понять, он всерьез сейчас или шутит так. Неужели действительно нельзя было понять, что был он у нее первым?

Митя помрачнел:

– Ладно, не хочешь – не говори. Только вот что я у тебя первый, это ты брось. Ты вспомни сама, когда еще нетраханая была, небось сколько тебя уговаривать пришлось? Вот! То-то! Вы ж боитесь, что больно будет, что мама заругает, что ребеночек получится! А ты со мной сама в бой рвалась, меня за собой тянула. Это ж сразу было видно, какой у тебя опыт за плечами. И нечего из меня-то дурака делать! Но, конечно, если хочешь, давай играть так: я у тебя первый, ты у меня первая. И без вопросов. Годидзе?

Ошарашенная Полина молча кивнула.

Ей стало понятно: каждый из них судил о другом по собственному жизненному опыту. Митя был у нее первым и единственным. Вся прежняя жизнь ее складывалась удачно, счастливо, поэтому она так безоглядно рванулась навстречу совершенно незнакомому, чужому человеку. В общем-то, первому встречному. Она даже не осознавала тогда всю степень риска. Митя соответствовал идеальному образу мужчины, и она, привыкшая получать то, что ей нравится, «рвалась в бой», по Митиной терминологии, совершенно не представляя, что он расценит ее отчаянную безрассудную смелость и искренний любовный порыв как маленькое дорожное приключение похотливой шлюшки.

Вдруг Полине вспомнился совсем недавний эпизод. Всего лишь прошедшей весной это было, а кажется, в другой жизни. И она – теперь не она. Совсем другая. Вот у той, прежней Полины, ученицы выпускного класса, был поклонник с журфака, на год ее старше. Они иногда встречались: времени у той Полины не было совсем, она все занималась, готовилась к зачетам, экзаменам. Они даже целовались, было и такое. О большем она и не помышляла. Макс ей нравился. Не нравился – не целовалась бы. Ей льстило, что он влюблен. И вот весной полкласса отправились на дачу к однокласснику, отмечать день рождения. Родители героя торжества проявили сознательность – их не было. Макс поехал с Полей. Все выпили, закусили и разбрелись кто куда по комнатам. Полине и Максу досталась крошечная светелочка с диваном и журнальным столиком. Поля подустала от свежего дачного воздуха, прилегла на диванчик. Макс лег рядом. Они долго целовались. Потом он расстегнул ее кофточку, дотронулся до груди. Полина вскочила, как ошпаренная, застегнулась, села, подтянув коленки к груди, обхватила их руками. Макс закурил и высказался:

– Знаешь, я не могу с тобой просто так встречаться. Я слишком тебя хочу. Если сейчас ничего не будет, лучше нам не видеться больше.

Как же она тогда оскорбилась!

– Ты что? Только ради этого со мной встречался? Только этим я тебе интересна?

Она обиделась по-настоящему и действительно больше с ним не встречалась, хотя он, конечно, звонил и даже приходил в консерваторию на концерты, в которых она участвовала.

Поля тогда даже маме нажаловалась. И та, гордая поведением дочери, хвалила ее:

– Умница, деточка! Будет еще все в твоей жизни. Будет красиво, чисто. Не на пыльном дачном диване тайком. И твой муж будет уважать, ценить твою чистоту, твое целомудрие.

Оценил! Зауважал!

А кого винить? Она сама же в каком-то журнале недавно читала, что в каждом мужчине сидит охотник: он ценит только ту добычу, за которой надо долго гоняться, идти по следу. А то, что само в руки падает, ценным не кажется.

Значит, в глазах Мити она дешевка. Почему же он позвал ее жить к себе? Можно ведь было встречаться время от времени, а не так серьезно… Она бы тогда училась…

– Мить, а почему ты решил жить со мной вместе? – с надеждой спросила она.

– Потому что нам с тобой одного и того же хотелось, а? И у нас это здорово получалось. Пока ты честно была молодым бойцом, а не сволочью. И потом – почему было не попробовать? Всегда же можно разбежаться. А ты почему со мной решила?

– Потому что люблю тебя, жить без тебя не могу, потому что ты – все для меня, вся моя жизнь, – Поля расплакалась, уткнулась в подушку.

Митя похлопал ее по спине:

– Слушай, ну хватит нагнетать, ну не выдумывай давай. Иди завтра купи себе красивые шмоточки. Давай. Я спать хочу. Ночь.

И чашка кофе не повлияла: уснул немедленно.

Поля долго лежала без сна, решая, что должна сделать в первую очередь: уладить вопрос с ребенком или пойти все-таки в свое учебное заведение, пока ее еще не отчислили. Ей очень захотелось стать обычной студенткой, не иметь никаких забот, кроме занятий, никаких тяжких мыслей. Но она не представляла себе, как это – расстаться с Митей. Она хорошо помнила собственную тоску этих дней ожидания. Где он был? Что за «химия» такая? У кого спросить?

В конце концов она поняла: долго в таком состоянии она не выдержит. Даже если она не оставит ребенка, на длительные прочные отношения с Митей рассчитывать нереально. Снова вернулась мысль о расставании. И откуда они только берутся, эти мысли? Зачем стучатся в самое сердце?

На этот раз рассуждения ее были трезвы, практичны. Да, возможно, самое правильное – уйти от него. Набраться сил, собраться и бежать без оглядки. Только в этом случае она оставит ребенка. Как память о своей любви. Ребенок будет похож на Митю. И получится, что она так с Митей и останется. Вопрос – куда уйти. К своим возвращаться она не хотела. Даже не представляла себе, как к ним вернется. Как отец на нее будет смотреть, как бабушка не даст покоя причитаниями. А мать вообще запилит. Полина за это время привыкла распоряжаться собой по-своему. Или по-Митиному? Назад дороги в любом случае не было. Но были деньги, немалые, те, что велел тогда спрятать Митя. Она и спрятала их у Катьки. Туда уж точно никто не нагрянет. Никто не знает ее адреса и телефона. Может, стоит попроситься к Катьке пожить, перевести дух, а потом снять квартиру? Хватит надолго. Получить академический отпуск. Родить. Зажить по-человечески. Прокормить-то она себя сможет в любом случае. Катька вон одна, мама умерла два года как, и не пропадает, подрабатывает в ресторане, еду домой приносит, деньги клиенты отстегивают немалые. Что она – не сумеет? Жалко было своей любви. Но какой-то, будто чужой, взрослый голос внутри хладнокровно произнес:

– Человек не бывает всю жизнь счастлив. Когда-то приходится испытать и горе. Теперь твой час. Какую дорогу выберешь, по той и пойдешь. Тебе решать. Счастье всегда заканчивается, а горя не миновать.

Она дала себе почему-то три дня. Ну, три, понятное дело: магическая цифра. Пусть будет три. Проживет их на прощание и на добрую память в радости с Митей. И потом уйдет. Пора.

Тогда она еще думала, что сама принимает решения, что все зависит только от нее.

Но думать так оставалось совсем недолго.

 

5. Агата

Полина поднялась рано утром. Митя еще спал. Она подоткнула его одеялом, как делала мама, со всех сторон. Поцеловала. Оделась в соседней комнате и тихо вышла. Отправилась за «красивыми шмоточками», как велел вчера Митя. Для последних трех счастливых дней.

На улице было совсем холодно, дул резкий ветер. Скоро зима.

И вдруг Полина вспомнила, что сегодня-то у нее день рождения! Ничего себе! Первый раз в жизни напрочь забыла. Раньше всегда заранее готовилась, ждала подарки, собирала гостей. Что с ней такое произошло? Если уж человек о собственном дне рождения вообще не помнит, это что-то должно означать.

С другой стороны – вот, вспомнила. Даже за подарками себе пошла. Подсознание сработало, значит. Теперь она уже точно совершеннолетняя, должна решать за себя. Пришла пора. Да. «Пришла пора – она влюбилась…» Пришла пора – любовь разбилась…

А может, ничего не разбилось? Может, вернуться сейчас домой, лечь рядом с Митей, угреться, вдыхать его запах, ждать пробуждения…

Нет, все это было. А у нее только три дня. И надо делать все по плану.

Полина огляделась. Надо было найти какой-нибудь магазин поприличнее, чтоб купить сразу несколько вещиц. Таких, чтоб разили наповал.

Магазин нашелся очень быстро. Она купила туфли на высоченных каблуках. Сразу превратилась из коротышки в стройную фотомодель. Порадовалась себе. Вошла во вкус. Добавила к туфлям ботиночки на еще более высоком каблуке.

В одежном отделе она была совсем одна: никто в такую рань за шмотками не отправляется.

Продавщица с готовностью принесла ей отличный костюмчик и великолепное платье. И то и другое – на размер меньше.

– Странно, – недоумевала продавщица. – У меня глаз наметанный. Обычно в размерах не ошибаюсь. У вас фигура более женская, что ли. Лицо детское, а фигура…

И эта туда же, расстроилась Поля. Что им далась моя фигура?

Но торговая девушка, сияя, уже бежала к ней с другими вещичками. Помогала примерять, хвалила, льстила, одобряла.

С высокими каблуками и правда выглядело шикарно.

Продавщица восхитилась:

– Вот-вот! Самое то! Фигурка подтянулась. А то при вашем росте… – она деликатно замялась, но все же продолжила: – Ну, надо бы капельку похудеть. На размерчик. И будете просто супер.

Настроение Полины не ухудшилось из-за нового упоминания о ее раздавшейся фигуре.

«Ладно, похудею, – думала она, – рожу вот только – и похудею».

Главное, сейчас она выглядела потрясающе.

Она так и пошла домой: в новом костюмчике, в новом дорогущем пальтишке, в новых ботиночках. Подкрасилась в примерочной – не узнать.

В приподнятом настроении она поднялась к квартире. Остановилась у двери, доставая из сумочки ключи. Она и не заметила, как открылась соседняя дверь и к ней приблизилась дородная представительная дама.

– Девушка, можно вас на минуточку? – почему-то шепотом позвала соседка.

Поля даже вздрогнула от неожиданности и, недоумевая, подошла. Соседка за рукав втащила ее к себе и резво заперла солидные замки.

– Вы сейчас у Галактионовых живете? С Митей?

Поля молча кивнула.

– Я очень уважаю Елену Матвеевну и Бориса Константиновича, поэтому хочу вас предупредить. Митю я что-то давно не вижу. У него все в порядке?

Поля опять кивнула. Ничего хорошего она от этого разговора не ждала. Все настроение улетучилось.

– Так вот, – соседка опять перешла на шепот, – все утро двое кавказцев в их дверь звонили, буквально ломились, кричали, что дверь взорвут, требовали Митю. Я им в конце концов из-за двери погрозила, что милицию позову. Я на всякий случай сказала, что здесь давно никто не живет. Они убежали, но думаю, что Мите надо какие-то меры принять. Предупредите его. Может, и правда милицию вызвать? Могут ведь подкараулить и что угодно сделать.

– Давно это было? – спросила Поля.

Сердце ее бухало со страшной силой.

– Примерно час назад, может, чуть больше.

«Значит, почти сразу после моего ухода», – поняла Поля.

– Спасибо вам большое. Митя все уладит. Я ему передам. Извините за беспокойство, – еле смогла она выговорить.

Прежде чем ее выпустить, соседка долго бдительно вглядывалась в глазок. Потом все-таки решилась и рывком распахнула дверь. Поля вынырнула и тут же услышала, как звучно поворачиваются замки. Руки ее тряслись, к сердцу подступала какая-то вдохновенная злоба (у нее так бывало иногда перед выступлениями). Она быстро вошла в квартиру и, не разуваясь, направилась к телефону, возле которого так и лежала бумажка с номером Сослана. Не представляя, что сейчас скажет, она набрала номер.

– Але, – тут же отозвалась безмятежная женщина. Поле показалось, что она услышала какой-то акцент.

– Сослана позови, – велела Поля низким голосом. Дыхание у нее перехватывало от дикой ненависти.

– Сослан, иди, тебя, – уютно, невозмутимо позвала женщина, и стало понятно, что акцент не послышался, а действительно был.

Гнездо сучье, пронеслось в Полиной голове, своих бы баб пугали. Если бы мы у них так… На их баб… Смелые какие… Только с женщинами и умеют…

Но тут в трубке раздалось сиплое мужское:

– Але…

Знакомый голос.

– Сослан, – низко, с придыханием прошипела Полина.

Она сама не узнала звучание своего голоса: сердце подступило к горлу, мешало говорить, она как бы проталкивала слова сквозь гулкое его биение.

– Я хозяйка квартиры, где вы были сегодня и имели наглость угрожать моему дому и моему сыну. Знай, что твой номер телефона и показания свидетелей уже в отделе по борьбе с организованной преступностью. Тобой уже занимаются, понял? И еще запомни: ты в чужом городе смеешь угрожать, что убьешь моего сына. У нас в твоем городе тоже есть люди. И если ты, мразь, еще посмеешь нам угрожать, вам там не поздоровится, ясно?

Полина, не дожидаясь ответа, бросила трубку. Ее злое вдохновение подсказывало, что именно так и надо. Пусть думает, когда угрозы свои кидает. Ее колотила дрожь, трудно было успокоить дыхание.

И опять она не сразу заметила безмолвно стоящего в дверях Митю. Он смотрел на нее с восхищением. Она и забыла, что принарядилась. Ничего себе день рождения!

– Супер выглядишь, – одобрил Митя, – и с этим классно поговорила. Но больше так не делай. Я сам собирался с ним разобраться. Ты в это не лезь.

– День рождения у меня сегодня, – угрюмо сообщила Поля. – Иду домой, а соседка мне сообщает, как этот приходил, взорвать тут все грозился.

– День рождения? Что ж ты молчала? Отметим как следует. А этих я слышал. Смысла не было открывать. Разберутся с ними. Мы вот что с тобой сделаем! Мы давай-ка к Агате пойдем. Там и отметим. Собирайся.

– А кто такая Агата? – поинтересовалась Поля.

Дима никогда не знакомил ее с друзьями и ничего о них не рассказывал. Что-то все-таки меняется к лучшему. И – кто его знает, как еще все повернется?

Шел первый день из назначенных Полей трех прощальных счастливых дней. И, похоже, неплохой день будет, раз ее собрались показать кому-то.

– Агата? – голос Мити звучал необычно. Нежно и уважительно. – Сама увидишь. Агата – это все.

– Что собирать? – с готовностью откликнулась Поля.

– Бери всего побольше. Мы на несколько дней заляжем. Скрипку бери. Может, сыграешь ей там. Укладывайся иди. А с этим – даже не думай. Агата все сделает.

– Тебе что брать? – Поле не терпелось попасть к людям, отметить свой праздник. Она сердцем чувствовала, что стоит на пороге чего-то нового и очень хорошего.

– Мне? – засмеялся Митя. – Не, мне ничего не бери. У меня там все есть.

Полина собралась основательно. Кто знает, сколько они там пробудут? Митя, скорее всего, решил ее обезопасить, так она понимала. Себе вещи не берет, значит, сюда будет возвращаться. Но за нее беспокоиться не хочет. Она наспех запихала в сумку почти все свои вещи. Оставила только ноты – там столько не понадобится.

– Все. Готова.

– Классно выглядишь, – снова похвалил Митя. – Похудела вроде.

– Я ж обещала. Стараюсь.

– Ну, пошли.

Митя свободно, не таясь, не опасаясь, вышел на лестницу, закурил, предложил Поле. Она с удовольствием затянулась.

Последние три дня курю, решила она про себя. Втянулась слишком. А ребенку вредно.

Ей нравилось нравиться Мите. И при этом росла внутренняя убежденность, что ребенок останется с ней. А Митя – нет. И что все сейчас – прощание. Пусть оно будет красивым. Даже вещи собирать не надо. «Все уже при мне. Может, от Агаты и…»

Подошел лифт. Митя как-то лениво полез ей за пазуху, больно тронул грудь. Она слегка отстранилась. Приехали.

Оказалось, что к Агате действительно надо было идти, а не ехать. Они шли пешком по переулкам, Митя нес тяжелую сумку с Полиными вещами. У нее за спиной висела скрипка. Ноги устали в новой обуви. Каблуки не давали широко шагать, приходилось семенить.

– Скоро?

– Уже пришли.

Они стояли у подъезда высокого сталинского дома с башенками. Красивый дом! Поля всегда им любовалась, мечтала побывать. Вот – довелось. Мечты сбываются. И прямо в день рождения.

Митя не стал звонить в домофон, достал из кармана связку ключей, нашел нужный, открыл подъезд.

– Ого! – удивилась Поля. – Ты тут свой?

– Ага, – подтвердил Митя. Он был какой-то другой. Может, ее стеснялся?

– Слушай, а ты уверен, что это удобно? Что вот я иду? Ты же не спросил, можно ли?

– Раз иду, значит, можно. Ты только веди себя уважительно. Агата – особенный человек. Она всех видит насквозь.

Поля впервые замечала, что Митя волнуется. Он всегда был таким уверенным, даже наглым слегка. Ему это очень шло. А сейчас он даже стал будто бы ниже ростом.

– А кто она, Агата?

– Она… Ну, врач. Но это так… Увидишь…

Все было непонятно, кроме одного: Агата для Мити являлась действительно кем-то очень значимым.

Они поднялись на верхний этаж. Выходя из лифта, Полина обернулась к Мите:

– Куда теперь: направо, налево?

На площадке было две двери.

– Все равно. Тут все ее. Она выкупила. Соседи свалили, она теперь тут повсюду хозяйка.

Он опять погремел ключами, отпер дверь. Почему-то его волнение передалось Поле. Хотя, казалось бы, ей-то чего беспокоиться? У нее и счет идет на три дня. Плевать ей должно быть на все тут, в том числе и на Агату. Но плевать не получилось.

В квартире было очень тепло, даже жарко.

– Раздевайся, – велел Митя, вешая свою куртку в шкаф.

Он взял из ее рук пальто, повесил.

– Можешь не разуваться.

Явно хотел, чтоб она перед Агатой предстала во всей красе.

Он вел себя как в собственном доме, как если бы к родителям пришел или к сестре, например. Совершенно по-хозяйски.

Ощущалось, что квартира огромная. Где-то в глубине слышались голоса, шла жизнь.

Прихожая была светлой, оттого что несколько застекленных полуоткрытых к тому же дверей вели из нее в комнаты.

Одна дверь распахнулась. На пороге появилась – сомнений не было – Агата.

Сердце Полины ухнуло.

Перед ней стояла и пристально ее разглядывала грузная высокая женщина с темными волосами, слегка прихваченными на затылке костяной заколкой. Сказать грузная – не сказать ничего. Сколько она весила? Ну не меньше ста пятидесяти килограммов, уж точно. Лет ей было непонятное количество, наверное хорошо за пятьдесят. Собственно, какие пятьдесят? Пятьдесят скоро исполнится маме, пронеслось у Полины в голове. А мама по сравнению с Агатой казалась бы девочкой. Ну ладно, пусть шестьдесят. Это был тот случай, когда возраст абсолютно не играл никакой роли. В целом ощущалась мощь и уверенность. Глаза Агаты походили на огромные темные черешни. Они блестели, затягивая того, кто в них смотрит. Одета она была очень странно: в почти прозрачную рубаху, не доходящую до колен. Под рубахой просматривались все подробности громадного тела.

– Дома жарко, раздевайтесь совсем, – велела Агата. – Ну что, школа молодого бойца пришла?

Агата кивнула Мите, поведя глазами в сторону Полины.

Митя заулыбался и кивнул.

– Восемнадцать-то есть молодому бойцу?

– Сегодня день рождения. Пришли к тебе отмечать, – с готовностью ответил Митя.

– На сколько останешься? – деловито спросила Агата.

– Ну, как ты скажешь. Нам бы на подольше. Я тебе объясню. И мне бы капельницу… Прокапаться…

– Срывался? – грозно произнесла Агата. – А молодой боец тогда на что? Она тогда зачем? Куда смотрит?

Поля поняла, что речь идет о той самой «химии».

– Я его ждала, не знала, где он.

Агата хмыкнула:

– Раздевайтесь. А то стоите тут… Курам на смех…

Митя уже стаскивал с себя свитер, брюки.

– Жарко у меня, как в бане, давай, разоблачайся, – подбодрила хозяйка Полину.

Митя достал с полки просторную льняную рубаху. Вот почему он ничего не взял, у него тут его вещи, догадалась девушка.

– Иди к себе, я сейчас капельницу подкачу, почистимся, – приказала Агата. – У меня народу полно. Сезонное обострение. Все заявились. Свято место пусто не бывает. Но твою комнату я держу. Не занимаю.

Полина стояла, не зная, что с себя снимать, во что переодеться.

– Дай ей рубашку свою какую, что она стоит, как король на именинах, пусть оденется, а я тебя пока уложу.

– А мне потом куда идти? – робко спросила Поля.

– Я вернусь за тобой. Вот голубя уложу и вернусь. Не успеешь оглянуться.

Митя вдруг шлепнул себя по лбу и полез в шкаф, где висела его куртка.

– Совсем забыл, Агата, я ж тебе гостинчик принес.

Из глубокого кармана он извлек пухлый пакет. Поля поняла, что в пакете были деньги. Из таких пакетов отмерял и ей «сантиметры» Митя. Балует он Агату! Кто она ему все-таки?

Агата строго взглянула на гостинчик, слегка подержала его на ладони, взвешивая.

– Сколько сантиметров?

– Увидишь. Тебе понравится, – гордо доложил Митя.

– Ну, спасибо, что не забыл, – улыбнулась краем губ Агата.

Она приобняла Митю, уводя его «прокапаться».

Полина медленно переодевалась. Действительно – баня. И зачем тут такая жара? Но все-таки… Получалось, что и «молодой боец», и «сантиметры» – это все у Мити от Агаты. Или он всех своих девушек водит к ней на смотрины? Странно как-то все. Он на эту огроменную слониху смотрит с обожанием, как на богиню, а ей, Поле, кричал, что она стала жирная, хотя поправилась всего-то килограмма на три. Как это понимать? Почему ей нельзя, а Агате можно?

И тут же Поля сама ответила на свои вопросы. Ну что за ерунда! Агате можно, потому что она не девушка Димы. Она врач, друг, старая знакомая, кто-то там еще. Но не любимая же девушка! Полине даже стало смешно. Хы! Любимая девушка! Вот именно! Он к ней потому и придирался, что любит именно тоненьких, стройненьких.

Она поспешно переоделась в Митину рубашку и стояла босиком на теплом полу. Агата и Митя тоже ушли босиком, здесь, видно, так принято. Чувствовала она себя вполне спокойно. От Агаты никакой угрозы или высокомерия не исходило. Пожалуй, загадка – да. Но казалось, что отгадка где-то на поверхности. Вот вернется за ней Митина спасительница и сама все расскажет и объяснит, кто ей Митя.

– Ну, идем, чайку попьем, – позвала появившаяся из другой двери Агата.

– А Митя?

– Митя? Какой Митя?

Поля даже испугалась.

– Митя. С которым я пришла.

– Ну какой он Митя. Он – Диша. Это ты, что ль, выдумала Митей его обзывать?

– Я думала Дмитрий – Митя, – растерялась девушка.

– А ты б его все-таки спросила для начала.

– Он не был против.

– Ну, имя-то коверкать – это вот к чему и ведет… К зигзагам всяким. Ладно, пойдем на кухню. Он лежит сейчас. Чистится. Ему хорошо. А мы отдохнем.

Надо же! В жизни бы не догадалась Митю так называть! Диша… Вот смех! Чудачка эта Агата все-таки. Полина шла через огромную гостиную, полупустую, всего-то и мебели: ковры и три дивана буквой П. Сквозь три окна виднелись те самые башенки, которые всю жизнь так нравились ей. Вот, оказывается, кто тут хозяйка! Из гостиной они попали в коридор, прошли мимо закрытых дверей комнат, в которых явно кто-то был: слышались покашливания, голоса, звуки радио.

– Тут у меня лечатся. А мы сейчас на жилую половину идем, – пояснила Агата. – Запоминай дорогу.

Телеса ее колыхались под рубашкой, часть волос выползла из заколки и упала на плечи.

– Жарко, – пожаловалась хозяйка невиданных хором. – А что сделаешь? Все приходят никакие, всех знобит, всех колотит. Приходится обогревать. И ведь что обидно: приведешь в порядок, душу вложишь, вроде ожил человек, все понимает… А потом опять. И денег ведь лечение стоит каких – им плевать. Пустые внутри. Бездонные бочки. Их дела. А некоторых жалко.

– А что – Ми… то есть Дмитрий – он тоже? Тоже за этим к вам приходит, да? – решилась спросить Поля.

– Он за всем приходит. И за этим, и за тем. Особ статья – Диша. Хотя тоже – лежит сейчас, колотится. Ты должна была смотреть! Прохлопала!

– Но он мне ничего не говорил…

– Жила у него? Кайф ловила? Сантиметры давал? А для него что-то сделать, а? Ты где его отхватила? – покосилась через плечо Агата.

Поле вдруг стало нестерпимо стыдно. Как сказать правду? В поезде она его отхватила? И не обманешь…

– Мы в Питер вместе ехали, – уклончиво сказала она.

– В поезде, значит. Да, Дишка совсем с пути сбился.

Они миновали арку и оказались в совсем других покоях. Просторное помещение с колоннами, метров сто площадью, не меньше, очевидно, получилось из нескольких больших комнат. Тут были и диваны, и большой обеденный стол с канделябрами, и огромная кровать с прозрачным розовым балдахином. Прямо за удивительным королевским ложем шел кухонный отсек, с плитой, холодильником, стеклянным столом и всем, что полагается иметь образцовой хозяйке на кухне.

– Вот. Пришли. Добро пожаловать – мои просторы. Тут я и сплю, и гостей принимаю, и ем. Удобно.

– Красиво у вас, – восхищенно произнесла Полина, оглядывая невиданное роскошество.

Агата включила электрический чайник и уселась за кухонный стол из толстенного стекла.

– Сейчас вскипит. Ты какой будешь?

– Мне все равно. Зеленый.

– Я про зеленый и спрашиваю: какой?

– Какой вы будете, такой и я.

Агата, не вставая с места, взяла с подноса две чашки, банку с чаем, насыпала зеленого порошка в каждую чашку, залила кипятком.

– Японский будем пить, – пояснила она.

Сидела она развалившись, через стекло были видны ее ноги-тумбы и все остальное.

– Пей, готово, – предложила Агата. – Я тут все под себя устроила. За день так намахаюсь с этими своими чебурашками, что, как пожру, в сон клонит. Ну, я – прыг! И спать! А утром спросонок есть захочу, сразу хоп со стола кусок. Рационально.

– Просто потрясающе! – убежденно сказала Поля.

Отхлебнули чай.

– Ты хоть понимаешь, что он из приличной семьи? – мирно и даже не вопросительно, а как-то лениво произнесла Агата.

– Я тоже из приличной, – ответила Поля.

– Ну, это ты брось. Ну из какой ты приличной? Самой не смешно? Девка в поезде знакомится неизвестно с кем, идет к нему жить. В какой приличной семье такое позволят? Кто допустит?

– Меня не пускали, я не послушалась. – Полина только сейчас начала смотреть на ситуацию со стороны.

– Знаешь, приличные – они так не пустят, что их послушаются. Вот это и запомни. Так что не сравнивай.

– Но Ми… то есть Дмитрий… сам…

– Диша – мужик. Понимаешь? Другая часть человечества. Он, может, пресс качает, а ты: любовь, любовь! А где твоя любовь, если ты в его доме спишь, а он в это время неизвестно где и с кем дурью балуется? В чем любовь-то?

Поля не знала, что ответить. Она вообще ничего не понимала, что сейчас происходит. Агата не ругала, не задевала ее. Она просто как бы сама с собой разговаривала. Полина была ей даже не собеседница, а часть мебели, что ли.

Агата отхлебывала чай, отдувалась. Поля тоже наслаждалась чаем. Неслыханно вкусный.

– Пойду на Дишку гляну, как он там, – встала Агата.

– А мне с вами можно?

– Пойдем. Его комната здесь, на моей половине. Он сейчас дремлет. Ты на него посмотри, но не тормоши. К вечеру оживет. Днюху твою отпразднуем.

И правда: комната была совсем рядом, за стеной Агатиных просторов. Мягкий ковер, кровать тоже под балдахином, только не прозрачным, а синим, шелковым. Аппаратура новейшая, пара кресел у окна, даже телефон. Митя лежал с закрытыми глазами, рука покоилась на подушке, из вены на локтевом сгибе торчала игла, для надежности закрепленная пластырем. Агата посмотрела на бутыль, из которой капало в Митин организм лекарство.

– Тут пока делов надолго. Пойдем еще чайку примем на грудь.

Опять уселись у стола. Агата выставила из холодильника тарелки с колбасно-ветчинными нарезками, кивнула: ешь. Все было невероятно вкусно. В этой, хозяйской, половине царил совершенно особый покой. Ни о чем плохом не думалось. Так бы и остаться тут на всю жизнь.

– Ты тоже поспи, чего так маяться, – зевнула Агата. – И я посплю. От жары этой все время спать хочется.

Поля кивнула и пошла к Митиной комнате.

– Ты куда? – недоуменно поинтересовалась Агата.

– Туда, поспать, я на краешке лягу.

– Ну ты даешь. Он там лечится! Процедура у него. Иди вон – на мою кровать бросайся, не утони только. А я с другого бока. Тут у меня еще пять человек ляжет – и не тесно будет.

Поля растянулась на кровати. Хорошо! Давно ей не было так хорошо, как тут, у Агаты. Счастливый Митя, что может вот так, запросто, открыть своим ключом ее дверь! И даже комната у него тут своя… Агата наверняка подруга его мамы. Или родственница. Вон как про семью говорила!

Давно она так спокойно не спала. И так радостно не просыпалась. Открыла глаза, увидела розовый тюль и улыбнулась. Вот она где!

– Проснулась?

Агата сидела в кресле неподалеку от ложа. За спинкой кресла суетилась бесцветная тетка, массировала плечи хозяйки.

– Диша за цветами пошел, – сказала Агата, – скоро вернется. Массаж хочешь? Тамара – лучший мастер.

Тамара продолжала сосредоточенно трудиться.

– Ну, неудобно, – застеснялась Полина.

– Неудобно штаны через голову надевать. Остальное удобно. Хочешь – скажи «да». Не хочешь – скажи «нет». Все же просто. Не усложняй.

– Да, – послушно кивнула Поля.

– Иди, ложись на стол. Том, кинь ей одеялку.

Тамара сама расстелила одеяло на огромном обеденном столе. Показала, как надо лечь. Поля блаженствовала. Вот райская жизнь!

– Вам спину через рубашку массировать или снимете? – услышала она сквозь полудрему голос Тамары.

– Да делай уж так, закемарила она, – засмеялась Агата.

Она смачно курила в своем кресле неподалеку.

– Ну что там наши кролики? – обратилась она к Тамаре.

– Юру заперла. Затосковал он что-то.

– Пойду к нему. Надо бы кардиограммку снять. Скоро вернусь. Не скучайте, девчата.

Агата легко поднялась и быстро исчезла из поля зрения.

– Агата – врач? – спросила Поля у массажистки.

– Не просто врач, а чудо-врач. Она с того света вытаскивает. Ей памятник при жизни надо поставить! – с энтузиазмом откликнулась та. – Приводят к нам людей, уже и не людей, а зверьков безмозглых. Через пару дней – уже человек. Через месяц – здоровый человек. Заново рождаются. Конечно, возвращаются, пролечиваются периодически. Но уж до такого состояния, как в первый раз поступали, – это нет. Не доходят никогда. Как-то она умеет внушить. Гений.

– Вы тоже гений, – похвалила Поля.

– Стараюсь. Агата иначе бы не держала. Таких гениев, как я, сотни. А Агата – одна-единственная. Такой больше не встретить.

– Я почувствовала. Хорошо у нее.

– Не то слово.

Появился Митя с огромным букетом роз. Вид у него был свежий, будто прилетел после месячного отдыха на заморском курорте. Он разделил букет на две части. Одну положил перед Полиной на стол:

– Поздравляю!

– Спасибо! – обрадовалась она.

– А где Агата? – оглянулся Митя.

– Юрик задурил. К нему пошла, – объяснила Тамара. – Нет ей покоя.

– Пойду заберу ее, мы ж отмечать собирались, – недовольно сказал Митя.

И ушел с охапкой цветов.

Опять странное чувство шевельнулось под сердцем Полины. Что он так рванул за Агатой? И цветы ей по какому случаю принес? У нее, Поли, день рождения. А у Агаты – что? Что он, не может без нее обойтись совсем? Но чувство как пришло, так и ушло. Вернулись сияющие Митя с Агатой. В волосах Агаты алела роза. Глаза светились.

– Хватит уже над ним трястись. Сам виноват, – поучал Митя гения медицины. – Пусть помучается взаперти.

– Я за него отвечаю. И за тебя отвечаю. За всех, кто ко мне попадает. Не ревнуй, – хохотала Агата.

– Вставай, – велел Митя Полине. – Отмечать садимся. А то ночь уже. Все проспали.

Поля соскочила со стола.

– А что надеть? Кто еще будет?

– А тебе нас мало? – засмеялась Агата. – Мы будем. Вот такие, как есть. Чего расфуфыриваться? Мы и так хороши. Дома надо быть как дома.

Тамара быстро расставила букеты по вазам, уставила кухонный стол закусками.

– Пить что ставить? – спросила она у Агаты.

– Дишке нельзя, он на лечении. Ей тоже нельзя. А мне… Ну, стопочку водочки накачу. И себе налей. Ты ж ночью не дежуришь?

– Нет, сегодня Света при них.

– Тогда нам с тобой можно. Наливай.

«Почему она сказала, что мне нельзя? Может, с Митей за компанию? Странно…» – Полина непонятно почему встревожилась. И снова тут же забыла о тревоге. Столько вкусного было на столе.

За ужином Агата долго и подробно объясняла Мите, чем будет его прокапывать и как поможет тот или иной ингредиент. Излагала схему лечения.

– Ничего. Восстановим. Томка массажики поделает. Кровь утром возьмет на анализ. Надо посмотреть, что у тебя там. Пописаешь в баночку. Мазок, конечно, надо бы взять.

– Ну, это еще зачем? – закапризничал Митя.

– Затем, что я тебя знаю. Ты ж риск любишь.

– Люблю, – кивнул с широкой улыбкой, которую так обожала Полина, ее возлюбленный.

– А я не люблю. Зачем мне тут разносчики заразы? Это не обсуждается. Сейчас после ужина ляжешь под капельницу. Тома возьмет мазок. И, Том, сразу в лаборатории глянь, что там да как на первый взгляд.

– Будет сделано, – козырнула Тамара, повеселевшая после стопочки.

Поля, весь день мечтавшая оказаться в объятиях Мити, погрустнела. Опять ему капельница. И Агата с ним лечь не позволит.

После еды Митю сразу и увели.

– А ты ложись, – сказала Агата Поле. – Возьми вон журналы полистай. Сейчас уложу беби и вернусь.

В сердце Полины как нож вонзился. Беби! Так называл ее в самые лучшие минуты тот, кого она все это время называла мужем. Значит – что? Она – беби для Мити. А Митя – беби для Агаты? Бред! Это невозможно. Митя любит молодых, стройных, красивых. А Агата… Это же ужас ходячий. Бегемот. Вот! Именно бегемот.

– Не спишь? – раздался голос бегемота. – Да ты и не ложилась! Что пригорюнилась? Диша лежит, красавец. Отдыхает. Ничего. Через недельку не узнаешь. Будет как новенький.

На Агату невозможно было злиться. Она так добродушно и естественно себя вела, что все в ней располагало к дружескому общению.

– Но потом смотри за ним в оба! Ухаживай, как мы тут за ним.

– Да я и так старалась. Готовила, убиралась.

– Это все хорошо. Я о другом. Чтоб ни малейшего повода к раздражению, уходу. Чего он уходил?

– Я уже не помню, – задумалась Поля.

– А должна, – укорила Агата. – Теперь ответь мне: ты почему не предохранялась? Ты ж беременная. И молчишь. Дишке врешь.

– Он сказал? – ужаснулась девушка.

– Еще чего! Буду я с ним о всякой бабьей ерунде толковать. С порога поняла: беременную привел. Тебе зачем? Надо тебе?

– Так получилось, – других слов у Поли не нашлось.

– Ну прям, получилось. Ты ж не предохранялась. Как иначе могло получиться-то? У него его штука для чего предназначена? Детей впрыскивать! А твоя – ловить. Вот вы и ловите их, дураков. А они потом ко мне лечиться приходят из-за вас, баб безмозглых.

– Я люблю его, – с рыданием в голосе вымолвила Полина.

– Любить – это хранить покой. И не врать. И не исподтишка залавливать.

– Я не залавливала.

– Думала себе сувенир на память о любви оставить?

Агата и правда поражала своей проницательностью.

– У него уже есть сувенир. Чуть на тот свет не отправился, когда эта его, законная супруга, с ребенком в Штаты смоталась. А мне потом вытягивай. Ты хоть отчет себе отдаешь, кого родишь, если что? Он же давно не пролечивался. Ребенок у тебя может такой появиться – на всю жизнь прикована будешь к инвалидской его колясочке.

– Почему?

– Ну ты совсем дикая! А говоришь: из хорошей семьи. Ну от наркомана кто может родиться, сама посуди… Гены-то порченые. Диша, конечно, не заядлый. Ничего. Вытянется. Но бывают периоды. Ты в такой период попала. Есть опасность. Ты сама-то? Не употребляла?

– Траву вместе курили, – призналась девушка.

– Знала, что беременная, и курила траву! Да! Хорошая мать из тебя будет!

– Что же мне делать? Я ему боялась сказать. Думала, он обидеться может, что я не позаботилась.

– Эх, ну что мне с тобой делать, с дурой такой? – вздохнула Агата. – Ты хоть определись, чего хочешь. Опять же: не усложняй. Просто «да» или «нет». Оставить хочешь? Оставляй. Просто учитывай степень риска. Не хочешь? Скажи «нет». Помогу тебе. И Дише не скажем. Тебе решать. Ты взрослая, совершеннолетняя. Вот и распоряжайся. Да или нет?

– А как вы поможете? У вас есть кто-то? – раздумывала Полина.

– У меня есть я. И у всех вас, идиотов, есть я. Сама же и помогу. В порядке исключения, ради Диши. Так-то я это дело не практикую. Хотя двадцать лет отработала «у станка» с вами, бабами. Потом только на новую отрасль перекинулась – поприбыльнее, видишь. Ко мне люди обращаются, а не шушера.

«Люди» Агата произнесла с особым нажимом.

– Так что, считай, тебе повезло. И очень повезло, что ты с Дишей, а не с каким-нибудь… вокзальным. Пять минут – и готово. Забудешь, как не было ничего.

– А можно я завтра отвечу?

– Хоть завтра, хоть послезавтра. Пока Диша здесь хочет быть – в любой момент. Да и потом… Приходи. Чего мне… Помогу. Только тянуть с этим не надо. Ты и так затянула.

– Нет, я точно завтра скажу, – уверила Поля.

Она оставила себе одну ночь на размышление. Хотя – что тянуть? Права Агата во всем. Надо решиться – и все.

– Вы потому сказали, что мне выпить нельзя? Из-за беременности? – вспомнила вдруг девушка.

– Ну да. Чего еще добавлять-то плоду? У него там и так целый букет. Если оставить решишь, я тебя тоже прокапаю. Витамины проколю. Но – если там уже уродство какое завязалось, витамины не помогут. Тебе только, для тонуса и здоровья. Ты вот глупая, не ценишь. А у меня тут подлечиться – знаешь сколько стоит? Ты за всю жизнь столько денег не видела. Ладно, спи. Утро вечера мудренее. Я сейчас тоже улягусь. Покурю только на сон грядущий.

Полине было легко на душе. Правда, что страдать? Есть Агата. Надо только сказать «да». Или «нет». И все будет спокойно и просто.

Сквозь сон Поля видела, как Агата курит, стоя у кухонного стола, затягивается глубоко, выдыхает дым облаком, наклоняется к пепельнице, опирается локтями о стол, раскуривает новую сигарету, затягивается, выдыхает…

«Пусть все Агата за меня решает. Она лучше знает». – Так решила Полина, погружаясь в сон в розовой мягкой постели.

… Агата все стояла, облокотившись о стол, и выдыхала дым. Ее освещал слабый ночничок. Поля подумала, что ночь еще длится, вон, Агата и не ложилась пока. На улице темно. Кто-то еще стоял за Агатой, какая-то большая тень. Или это сон?

– Ага-та, Ага-та, Ага-та, – услышала она всхлипы, исходящие от тени.

Тень двигалась и постанывала, ритмично произнося имя: Ага – та.

Агата шумно курила, выпускала дым, как паровоз.

Поля залюбовалась сном.

– Ты мне нужна, Ага-та, – плакала тень Митиным голосом.

– Тебе что, не с кем больше? – лениво спросила Агата и затянулась. Тело ее, почти лежащее на столе, колыхалось все сильнее и сильнее.

– Только ты, Агата. Только ты, Агата. Оставь меня у себя, Агата. Только ты, – плакал Митя почти в голос, двигаясь ритмично за огромной спиной.

– Брось, Диш, ты мне всю спину слезами измочил, – Агата опять выпустила клуб дыма.

– Ага-та, – повторял Митя.

Агата, докурив, легла головой на скрещенные руки.

– Теперь давай в полную силу, Диша, – велела она. – Раз уж разбудил.

Митя громко задышал. Тело Агаты заколыхалось в быстром темпе.

Поле казалось, что все это кино.

– И еще чуток подбавь, – руководила Агата, тяжело дыша. – Вот-вот, давай так.

Больше они не разговаривали. Слышно было только прерывистое дыхание.

Глаза Поли так привыкли к полумраку, что ей хорошо был виден Митя. С ней он таким никогда не был. Совершенно другой человек, другой мужчина. Лицо его было вдохновенным, трепетным. Глаза закрыты. Руки упирались в необъятные бока Агаты.

– Я почти, Агата. Подождать? Или сейчас?

– Пережди. Не догоню.

Они остановились. Но Митя тут же начал стонать:

– Ага-та, Ага-та…

– Ну, давай, что тогда спрашиваешь. Разбудишь.

Поля закрыла глаза. Опять слышалось дыхание и движение. У нее сомнений не было: Митя любил Агату. Совершенно самозабвенно любил. Такой любовью, о которой только мечтать можно. Странно все устроено в мире. Жутко. Неправильно. Но – вот так, и никак иначе.

Она крепко-крепко закрывала глаза и почему-то заснула. Несмотря на потрясение. Что бы ни было – а дом Агаты располагал к покою и уравновешенности.

Проснулась она с готовым решением. С четким пониманием, что пора начинать новую жизнь. Она теперь хорошо представляла себе, что и как хочет устроить в своем существовании.

Ее мутило, но она знала: это скоро кончится. Она приняла душ, взяла яблоко из большой прозрачной миски и села ждать Агату. Вскоре та появилась, в рубахе другого, чем вчера, цвета, но схожего покроя. Грузно уселась, закурила.

– Я решила, – сказала Полина. – Давайте сегодня сделаем.

– Проснулась, что ли, ночью?

– Да. Но не потому…

– Из-за этого не стоит. Подумаешь – ну, кинул палочку. Проснулся среди ночи… У них так бывает, у мужиков. Шатуны.

– Он вас любит, – Поля сделала ударение на слове «вас».

– «Одни страдания от той любви», – пропела Агата. – Это не мое. Я уж на другой орбите давно. А они все стонут: дай, Агата. Ну – на. Успокойся. Иди, живи, как человек, с девчонками, которым это надо… Все равно возвращаются…

– А почему? – Полине было действительно интересно, чем Агата так влечет к себе. Дом ее – это конечно. Это красота, уют, стиль… Агата как личность – тоже понятно: сила, чувство защищенности и покоя. Но чтоб как женщина? Вот это загадка.

Поля вспомнила, как Агата шумно равнодушно курила, пока Митя брал ее, исходя слезами восторга. Ведь ничего для этого не делает! Как же так?

– У них надо спросить. Я почем знаю? – пожала плечами Агата и улыбнулась. – Дело в имени, такая у меня теория. Имя у меня такое.

– Оно что-то значит? – не поняла девушка.

– Ну, сама посуди. Каждое имя что-то значит. И это как печать на человеке на всю жизнь. Огромной силы печать.

– А ваше – что в нем?

– А ты что? Сама не слышишь? Все ко мне попадают и успокаиваются. Почему? Сразу думают: «Ага! Та!» Поняла? «Ага! Вот это она та самая и есть! Та! И другую такую не найдешь!»

– Точно! – поразилась Поля. – Я почти сразу так и подумала.

– Ну вот! А ты говоришь! Что значит…

– А мое имя? Оно что другим говорит?

– Сама не догадываешься? Может, сама что найдешь?

– Полина, – произнесла девушка. – Нет, не знаю.

– Хочешь знать? Ну, смотри: Пол и на. Пол – секс то есть. И – на, бери меня. Да еще и на полу, – засмеялась Агата.

– Получается, что я только для секса?

– Это как сама решишь.

– Сильное у вас имя, – задумчиво произнесла Полина.

– Много сильных имен, – сказала Агата.

– А Диша?

– Иди сюда и ша!

– Вот это да! Никогда бы и не задумалась. А правда, совпадает.

– Совпасть все что угодно может. Если человек слабак, что хочешь совпадет. Так ты точно решила?

– Решила.

– Ну – дело твое. Тогда вечером, когда все угомонятся. Дишка сегодня на серьезных процедурах. Кишечник ему почистим. Потом спать будет как младенец. Сейчас он не спит, под капельницей, но я ему фильм включила. Фильм смотрит. Можешь к нему пойти. Потом Тома у тебя кровь возьмет. На всякий случай.

– Нет, – сказала Поля, – я тут побуду.

– Тома за тобой придет. Лежи, отдыхай.

Поздно вечером все было кончено.

Спать Полю оставили в том же кабинетике, где избавили ее от проблем. Дежурившая в ночную смену Тамара наблюдала, все ли в порядке. Утром зашла Агата. Полина уже проснулась. Ей давно не было так хорошо. Не тошнило, не мучили мысли о будущем. Жажда деятельности владела ею.

– Оклемалась? Довольна? – спросила Агата.

– Да! – искренне ответила Поля.

– На, глянь.

Агата поднесла Поле небольшой изогнутый эмалированный лоток, какие обычно бывают у стоматологов в кабинетах.

Поля взглянула и не поверила своим глазам.

На дне лотка, в засохшей уже крови лежал человечек. Маленький умученный человек, сантиметров шести. Скрюченный, окровавленный, он как бы стоял на карачках на коленках и локтях. Крохотные ножки с пальчиками, худенький. Мертвый.

– Мальчишка был, – сказала Агата.

– Зачем вы мне показываете?! – в ужасе крикнула Поля.

– А чтобы ты на будущее знала, что у тебя внутри заводится, когда ты голову не включаешь и перепихиваешься с кем попало, как безмозглое животное. Ты думала, там пупсик резиновый? За ниточку потянешь, он выскочит, все дела? Смотри, запоминай. Точно такого другого уже не будет.

– Зачем вы? – рыдала Поля.

– Ну не одной же мне ваших детей оплакивать. Что-то понимать-то пора.

– А ему что? Не надо? – с ожесточением крикнула Поля, кивнув в сторону коридора, за которым находилась Митина комната.

– Всем надо. Но женщина за плод отвечает больше. Хотя бы потому, что может очень долго никому не рассказывать. И решать.

– А почему вы мне сказали: выбирай?

– А кому выбирать? Кому отвечать? Человек свой выбор делает сам. А как ты думала? Кто за тебя про тебя решит?

Поля смотрела на своего сына. Он мог быть живым. Хотел жить. Она била себя по животу, когда злилась. Она решила за него. Он сам бы остался. Вырос. Был бы у нее друг…

– Переверни, лицо увидишь, – посоветовала Агата.

– Нет, – корчилась Поля.

– Посмотри, посмотри. Не себя жалей, его пожалей.

Агата длинной тонкой ложкой перевернула тельце.

Личико человечка с закрытыми глазками выражало ужас. Рот был округлен в безмолвном крике.

Полину била сильная дрожь.

– Замерзла? Все вы мерзнете, когда доходить начинает, – вздохнула Агата, поставила лоток на столик у кресла. – Вставай, тебе уже можно. Иди, поешь.

– Я поеду, – сказала Полина.

– Обязательно поедешь. Завтра. Сегодня я тебя еще понаблюдаю. Чтоб кровотечение не открылось. Ты же в будущем ребенка собираешься иметь? Хочешь, чтоб все было в порядке?

Полина не отвечала. Она вообще ничего не хотела и о будущем думать сейчас не могла.

Тамара сделала ей какой-то укол, она проспала день и ночь, не просыпаясь. Утром встала, оделась в свои вещи, собралась уходить.

– Давай тебя мой шофер довезет, куда надо, – предложила Агата.

Но Полине не хотелось, чтоб тут было известно, куда она поехала. Домой, к своим, она и не собиралась.

Перед уходом она вспомнила что-то важное.

– Мне Митя деньги дал, давно уже. Сказал спрятать и не говорить, куда. Я отдам.

Она сказала «Митя» и не испугалась. Ей было совершенно плевать, как называть свое прошлое.

– Да брось ты. Оставь себе. Он еще принесет. А лучше б уж завязал с этим. Добытчик, – иронически хмыкнула Агата.

– Как хотите.

– Приходи, если надо будет. Знаешь, как найти.

 

6. Иди туда, не знаю куда

Куда ей было податься? Конечно, к Катьке. Хорошо, что та еще не ушла на занятия. Обрадовалась Польке.

– Нашлась, моя пропажа! Я тебе обзвонилась! Мама твоя каждый день звонит, с ума сходит. И я не знаю, что ей сказать.

– Скажи, нашлась. Я у тебя пару дней поживу, можно?

Катька жила одна, бедненькая. Мама ее два года назад умерла от рака, совсем молодой. А папу она никогда в жизни не видела. Так и осталась: сама за себя. И еще всем помочь старалась, кому плохо.

– Конечно, оставайся. Твоим-то можно сказать, что ты у меня?

– Нет, – запретила Поля. – Я сама позвоню и с ними поговорю.

– Ты – рассталась? С ним?

– Так вышло. Само собой.

– А ребенок?

Ах да, когда-то ведь был у них разговор про женскую консультацию и весь этот ужас…

– Не было никакого ребенка, – сухо сказала Поля.

Катя больше ни о чем не спрашивала.

Поля попросила пакет, который отдала подруге на хранение. Та принесла.

– Тут деньги, – объяснила Поля., – Теперь они мои. Я еще не знаю, сколько тут. Давай считать.

Долларов оказалось около восемнадцати тысяч. Еще несколько тысяч осталось от тех «сантиметров», что швырял ей когда-то добытчик Митя. Они лежали отдельно, в скрипичном футляре. Поля не прятала их специально. Просто все не получилось потратить, вот они и сохранились.

– Я к своим не вернусь, – решила Поля. – Не смогу с ними жить. Я другая, а они те же. Я себе квартиру куплю.

– Запросто! – согласилась Катька. – С такими деньжищами!

Полина не знала, что и как будет в ее жизни, но хорошо стала представлять себе теперь, чего она хочет.

Она хотела войти в женскую силу. Быть такой, как Агата. Чтоб не самой тянуться к кому-то, а к ней чтоб тянулись.

Она хотела такой же огромный дом-квартиру. Чтоб быть полноправной хозяйкой и ни от кого не зависеть: ни от чужого характера, ни от денег, ни от своих и посторонних чувств.

Понимание цели – это уже полдела.

В те времена за ту сумму, что у нее образовалась, можно было вполне купить приличную двухкомнатную. Особенно если люди уезжали, спешили, оставляли все на произвол судьбы. Тогда еще все покидали родину навсегда. Хотя возвращаться вполне можно было, но после долгих десятилетий железного занавеса никому не хотелось назад, в клетку, поэтому со всем нажитым прощались решительно и бесповоротно.

Буквально через два дня поисков, звонков по знакомым и тем, кого знакомые им порекомендовали, обнаружился фантастический вариант на «Студенческой», в уже не сталинском, но еще и не хрущевском кирпичном доме. Двушку продали за десять тысяч! И были счастливы! Полина придирчиво разглядывала документы, опасаясь подвоха. Дом кооперативный. Пай давно выплачен. Жила за все время одна только семья, которая сейчас и выезжала. Все было – не подкопаешься.

– Куплю еще двушку, раз деньги остаются, – поделилась она планами с подругой.

– Ты деловая – не узнать! Зачем тебе еще одна?

Катька настоящей жизни не видела. Побывала бы она у Агаты, тогда бы поняла.

– В одной буду жить. Другую сдам. На эти деньги буду жить.

– А учиться?

– Нет. Я уже всему научилась. Хватит мне этих указаний. Проживу – и получше – без кнутов и пряников.

Родителям она все-таки позвонила. Мать объяснила, что очень больна бабушка. Просит зайти. Проститься. Полина обещала.

Она пришла, когда к бабушке привели свяшенника: убоялась бабуля своих огненных всадников и решила креститься перед уходом.

Поля видела, как она ошиблась, считая, что родные ее все те же, а изменилась лишь она одна. Увы – изменились все. Дед одряхлел, отец постарел и почему-то избегал смотреть дочери в глаза, мать тоже стала робкой, говорила заискивающе. А как когда-то метала громы и молнии! Куда-то все улетучилось, будто и не было вовсе.

– Что ж, все грехи сняты крещением, – сказал батюшка умиротворенной бабушке.

– Теперь уходить не страшно, – прошептала она.

Имя бабушки было теперь не Октябрина, как ее нарекли устремленные к идеям коммунизма родители, а Софья. И было это во всех отношениях справедливо, ведь и родилась Октябрина-Софья в день своей святой, 30 сентября. Родители ждали ее в октябре. И имя заготовили заранее. И все равно назвали Октябриной. Не отступать же из-за происков природы.

Полина повертела в уме новое бабушкино имя и так и сяк – ничего гадкого не выходило. Хорошее светлое имя. Не то что Полина. И вдруг ее осенило: ведь сейчас представляется случай имя постылое сменить! Вот прямо сейчас! И все грехи смоет крещение! Начнется новая жизнь. Совершенно новая. Уж теперь она не оступится!

Она слезно обратилась к священнику:

– Покрестите меня, пожалуйста, тоже! Ради бабушки!

В такой просьбе невозможно было отказать.

– Только я хотела бы как бабушка… Другое имя.

Батюшка кивнул.

– Имени Полина в православных святцах нет. Аполлинария – да. Собственно, Полина – это и есть русское сокращение от Аполлинарии. Так нарекаем?

– Нет. Я буду Оля. Ольга. И удобно – Поля – Оля. Всего одна буква.

– Ольга – сильная небесная защитница. Что ж, значит, Ольга.

Бабушка тихо скончалась через день. Последней ее радостью было возвращение внучки и их совместное крещение.

Получив правильное имя, Полина взялась жить по-новому. Для людей она по-прежнему оставалась Полей, ведь ее паспортные данные фигурировали во всех сделках, во всех документах, и Оля вместо Поли вызвало бы подозрения. Такого она себе позволить не могла. Но это ее и не волновало. Главное: она о себе молилась как об Ольге. И это радовало, придавало сил.

Она следовала правилам новой жизни, как по нотам. Чтобы правильно сыграть произведение композитора, надо прежде всего не отступать от нот. Так ее учили. И теперь она решила не отступать. Чтобы какая-нибудь Агата не посмела сказать ей: «Ну из какой это ты приличной семьи! Не выдумывай!»

Она никому больше не даст повода так говорить.

Верила ли она? Была ли глубоко верующей? Так вопрос вообще не стоял. Она закрылась верой, как щитом. Каждый субботний вечер и воскресное утро проводила она в храме. В субботу – миропомазание. В воскресенье – причастие.

Остальное время ее жизни было посвящено делу. Она вошла во вкус и хорошо разобралась в тонкостях купли-продажи московских квартир. Этим и занялась. Никто не давал ей восемнадцать лет. Она выглядела неопределенно: от двадцати до тридцати. Сухая, поджарая, неулыбчивая, целеустремленная, прущая, как танк, если надо.

К двадцати одному году ее собственные владения состояли из четырехкомнатной квартиры в центре, где она обставилась в духе Агаты, и двух приличных двушек, которые приносили стабильный доход.

Подруга ее Катерина к этому времени вышла замуж, родила и перешла на четвертый курс консерватории. Полина-Ольга стала крестной матерью – а как же. Принимая из купели тяжелого солидного младенца женского пола, нареченного Ксенией (после долгого обдумывания Полина пришла к выводу, что имя это ничем не угрожает ее крестной дочери), она вдруг – впервые за эти три года – затосковала о своем утраченном ребенке.

Пора задуматься, решила она, отведя себе 2–3 года на поиски и выбор подходящего кандидата в мужья. Именно в мужья. Никаких игр с собственным телом она ни себе, ни кому другому позволять не собиралась.

Как задумала, так и получилось. Именно через три года, в двадцать четыре, вышла она замуж за хорошего надежного парня, которого посоветовал ей батюшка. Будущий муж даже делом занимался близким к бизнесу Полины: он был совладельцем строительной фирмы.

Никаких чувств, хоть отдаленно напоминавших то, что испытывала она по отношению к Мите, не было и в помине. И именно это больше всего ее и радовало. Ее сила оставалась при ней. Она надеялась на стабильные приличные отношения, освященные венчанием, и на рождение сына, взамен того, по глупости утраченного. Она время от времени подсчитывала: вот сейчас ему было бы четыре, сейчас – шесть.

Пустые подсчеты. Нет того, кому что-то там могло бы исполниться… И греха на ней за прошлое нет. Все же снято крещением.

Оказалось – не все.

За четыре года брака она пережила три выкидыша. Беременела исправно. Все шло без проблем и тревожных симптомов. Но каждый раз на сроке три – три с половиной месяца случалась катастрофа. И каждый раз это был мальчик.

Какие только монастыри ни посетила Полина, какие молитвы ни произносила безостановочно – не помогало ничего.

Она отчаялась, хотя прекрасно знала, что отчаяние – грех.

К этому времени у единственной ее подруги Катьки было уже пятеро. Вообще-то они с мужем планировали троих. Ну, допустим, два парня и девочка-припевочка. Но что делать, если рождались подряд одни бабы – трижды одно и то же! Наконец, четвертым появился продолжатель фамилии. А пятого родили уж так – для закрепления демографических успехов: нельзя же, чтоб мужиков было один к трем. Вот и добились более подходящего соотношения. 2:3. Уже не такой позорный счет. Подумывали о ничьей. Катька ловко устроилась: сидела дома и писала музыку для кино и разных эстрадных звезд, зарабатывая этим больше мужа, оркестрового альтиста.

Забеременев в очередной раз, Полина почувствовала неладное почти сразу: ее рвало, мутило, мучили головокружения, упадок сил. Не беременность, а пытка. Она уже почти ни на что не надеялась. Ждала рокового срока, когда все у нее обычно кончалось. Но срок миновал, миновало четыре месяца, пять. Она отекала, давление снижалось до недопустимых цифр, настроение менялось поминутно. Но ребенок держался. Вот уже и пять месяцев относила, и шесть. Ребенок жил. Она запретила врачу после УЗИ говорить, кто у нее – мальчик или девочка. Да и зачем? У нее получались только мальчики. Лишь бы доносить.

Приближался седьмой месяц беременности. Теперь по-любому ребенок мог бы выжить. Главное – быть под наблюдением врачей, чтоб в случае чего помощь оказали немедленно.

Так и оказалась Полина в отделении патологии беременности одного из лучших московских роддомов того времени.

Она не собиралась ни с кем общаться: уж очень бабские велись разговоры. Видно было, что бабье в предыдущей жизни горя не нюхало и образ мыслей их был далек от чистоты и благонравия.

Полина, по сложившейся привычке, по-быстрому мысленно прокрутила тайный смысл, заложенный в именах соседок по палате.

Наташа. Ну, во-первых, «на». Все, что начиналось со слога «на», отвергалось сразу же, как явно непристойное. «На, бери меня». Ужас какой-то. И если полностью раскрыть смысл, выходило: «На, бери меня, я «та» и «ша»!»

Надя – тоже недалеко ушла: на, дядя!

Эля – вроде приличная с виду женщина, но слышится развратная нотка: «Эй, ля-ля».

Привлекла только самая молчаливая и сосредоточенная, Анна, Аня.

Аня – звучало, как «оня», так бы лепетал младенец, произнося «она, та самая».

Полина стала общаться именно с ней. Аня была милым, легким человеком, никого не грузила своими страхами, историй про родовые извращения не рассказывала, угощала всех гостинцами, которые в избытке поставлял муж, и свежей прессой, приносимой им же. И все же чувствовалось, что таится у нее за душой какая-то боль. Аня часто всхлипывала во сне. Девчонки просыпались, будили, спрашивали, не позвать ли медсестру, не прихватывает ли. Но, проснувшись, Аня улыбалась. Не помнила, наверное, ничего из своих снов. Или грузить никого не хотела. Полина никогда ни о чем не расспрашивала, но родство с Аней ощущала всерьез. Ведь и о ее боли не знал ни один человек на свете. Разве что Агата. Но она вообще не считается.

Рожала Полина трудно. Тоже удивительно. Те, ее предыдущие дети, выскакивали сами, минута – и все, нету. А тут такие мучения выпали, даже через много лет помнилось. Не боль, конечно, боль забывается быстро. Но – длительность процесса, усталость, умученность. Это забыть не получалось.

Ребенок, как родился, завопил густым басом. Врач и акушерка ахнули: тяжеловес, богатырь!

Показали богатыря счастливой матери:

– Ну, смотри, кто у тебя?

А что смотреть? Полина и так знала, кто.

– Мальчик! – сказала она, не глядя.

Акушерка засмеялась:

– Лучше смотри! А то потом скажешь: подменили.

Полина вглядывалась и ничего не могла понять.

– Девочка?

– А то кто же?

Полина еще раз внимательно посмотрела. Красивый щекастый младенец радикально красного цвета в эту минуту прекратил свой ор и большими разбегающимися глазами глянул в сторону матери.

– Девочка, – подтвердила Полина. – Девочка! Как же так?

– Убедилась? Точно? – на всякий случай переспросил врач.

Полина кивнула.

Дочке тут же надели клеенчатые бирки на ручки и на ножки с фамилий матери и словом «девочка».

Бирочки эти Полина потом хранила в шкатулочке со своими самыми главными драгоценностями.

Не полюбить долгожданную выстраданную девочку было просто невозможно. И хороша она была: настоящая русская богатырша, ручки-ножки в перевязочках, глазищи в пол-лица, волосы густые до плеч. Все няньки и медсестры удивлялись, как у такой маленькой матери мог появиться такой младенец: больше пяти килограммов веса и ростом 56 см. Чудо!

Поля знала, что Бог наконец-то услышал ее молитвы и подарил ей дитя.

Но счастье не было полным. Нет!

Девочку воспитать надо было так, чтобы ни у кого и никогда не возникало сомнений: она из приличной семьи. И чтоб она сама, ее девочка, помнила об этом и честь свою блюла и хранила.

Надо было серьезно думать над именем. Чтоб никакого подвоха не просмотреть ненароком.

Аня к тому времени из роддома вышла. Тоже с девочкой, которую без всяких раздумий и вычислений назвали они с мужем Любовью.

Такое имя перехватили! Дуракам везет. Имя было: не подкопаешься.

Тут Полину осенило: там Любовь, а здесь будет Вера! И – как ни крути, Вера – это Вера.

И именины у девчонок будут в один день. И бабушка покойная наречена была Софьей… Все сошлось, и все было правильно.

Полина выбрала Аню в крестные матери своей дочке. Аня – достойная крестная. Не подведет. Серьезная, правильная. А тайна ее… Может, просто кажется… Просто – такой характер. Или – было горе, но не по ее вине. Не было в Ане ни легкомыслия, ни распущенности. Лучшего кандидата найти невозможно.

Так и сложился дружный детский коллектив. Причем довольно многочисленный.

Когда папа Анечки кинул клич о продаже земли в их прекрасных, просто райских родных местах, Аня предложила принять участие в покупке всем, кто согласится с условием: дворцов и железных трехметровых заборов не возводить. Дома строить одноэтажные, деревянные. Размеры не оговаривались. Главное условие: сохранить окружающую природу в том виде, в каком она есть. Под участки отдавались поля. Преступление – иначе не назовешь. Но замысел был спасительным. Не соберись их сообщество, не быть не только полям, но и речке, и лесам вокруг, птицам, зайцам, лосям, лисичкам и, кто знает, может быть, и медведям… Были же когда-то в этих лесах медведи. И немало.

Идея была красивой. И во всех отношениях правильной. Что они получали, помимо красот и чистого воздуха? Они получали группу единомышленников. Приличные семьи с приличными детьми собирались каждое лето вместе, продумывали детский досуг, чтоб светлое время года не пропало зря и дети незаметно для себя продолжали чему-то учиться. Полина подключила Катерину с ее выводком.

В итоге дети летом не скучали. И зимой тоже. Все у них было: и лошади, и коровы, и лодки, и плавание к другому берегу реки за кувшинками, и лыжи, и страшные истории у печки…

У Веры друзья были – лучше не придумаешь. Люба, Женя, пятеро Катерининых красавцев (старшие, правда, отделялись от мелочи пузатой). Полина крестница, Ксения, и младшая на год ее сестра Лидия дружили с Илюшей и Юрой, племянниками Федора. Иногда, конечно, вечера проводили вместе. Но старшим хотелось уединения, у них были свои разговоры и планы, хотя малышня редко когда давала им возможность побыть вне их пристального внимания.

Веселые были времена. Полина, ставшая владелицей большого риелторского агентства, не имела возможности сидеть все лето на даче. Но со спокойной душой оставляла Верочку на попечение Ани и ее родителей. Крестная мать в обиду не даст. Так все и получалось.

Полина страшно хотела еще детей. Но после Верочки беременеть она перестала. Как отрезало. Врачи уверяли, что все у нее в полном порядке. У мужа тоже. Однако что-то не совпадало. Они ездили на курорты, делали все по расписанию, ели какую-то специальную еду – по нулям. В периоды, благоприятные для зачатия, и разговора не было, чтобы кто-то из них не мог или не хотел. В постель ложились два аппарата. Один – осеменитель, другая – осеменяемая. Поза полагалась только одна, самая благоприятная для зачатия. Без предисловий, прелюдий, лишних разговоров аппараты занимали положенные позиции и выполняли свою работу. Честно работали, не уклоняясь. Только толку от этой работы не было совсем.

Полина злилась, мрачнела, скандалила. Муж молчал, замыкался.

Конечно, в храме она каялась, что из-за нее семья не знает покоя. Грех ей отпускали. В воскресенье. А в понедельник все начиналось по-новому. Такой уж у нее оказался нрав. Ничего она не могла с собой поделать. Деньги так и шли в руки. Тут она умела и выждать, и потерпеть, и привлечь кого надо. В семье не было у нее ни терпения, ни такта, ни деликатности. Она всегда знала, как лучше. Разве то, что она сейчас имеет, не доказывает это?

Иногда она вспоминала Митю. Не столько его самого, сколько собственные чувства к нему: желание покоряться, доставлять ему удовольствие, радовать. Она ли это была тогда? С мужем все было по-другому. Никогда она не думала о том, что и как нравится ему. Он свое получает. Она честна и верна. Деньги в дом тащит – миллионами. Остальное – не ее печали. Он-то и не думал что-то сделать, чтобы ее завести, как заводилась она с Митей. Впрочем, и Митя ее не заводил. Просто – была любовь. Вот такая она бывает. Недобрая. Не к тому, к кому надо.

Однажды она даже получила от Мити своеобразную весточку. Не по его, конечно, воле. Но весточка пришла. Так, очевидно, понадобилось небесам.

Ее многолетний партнер предложил купить квартиру. Из-за того, что клиент хотел продать недвижимость как можно скорее, цена назначена была на пару сотен тысяч баксов ниже, чем если бы продавали терпеливо и неспеша. Вот партнер и посоветовал купить и спокойно потом продать. Разница достается ей, Полине. Он же за срочность получает свое от продавца. Полина проворачивала такие сделки не раз. Хороший бизнес. Средства материализуются из воздуха. И все довольны. Главное, чтоб в тот момент, когда всплывает такой замечательный вариант, были свободные финансы на покупку. У Полины они были.

Поехали смотреть. Партнер излагал ситуацию: квартира чистая, изначально принадлежала одним владельцам. Никаких куплей-продаж-наследств. Родители передали свои доли собственности сыну. Живут давно за границей, им не нужно. Сын сейчас тоже свалил. Насовсем. Богатенький Буратинка. Очень и очень богатенький. Как-то его спугнули, что ли. Короче, до начала всяких разбирательств и шумов захотел со здешней жизнью завязать. Может, временно, может, как. Но на всякий случай решил здесь ничего не оставлять.

Подъехали к дому. Тому самому. Дому последних месяцев ее юности. Полина сразу учуяла, что богатый Буратинка – и есть Митя. И не ошиблась. Поднялись на тот самый этаж, оказались у той самой двери. Внутри была пустота. Очень чисто (только после ремонта) и – ни одного предмета.

– Хоть сейчас въезжай и живи, – прокомментировал посредник.

Она прошла в спальню. Сердце ее стучало так, что, казалось, стук его эхом отдается в пустоте комнаты. Разом, обморочно, пришли воспоминания о том, какая она, любовь. Что при этом чувствуешь и на что способна. Вид из окна не изменился. Деревья, река… Она всегда смотрела в это окно, когда ждала Митю…

– А чем он занимался, хозяин жилья? – спросила она равнодушно.

– Точно не скажу, но похоже, с наркоты начинал.

– Курьером? – усмехнулась Полина, вспомнив их встречу у поезда, его небольшую сумку.

– Бери выше, – шепотом ответил собеседник. – И давай лучше не будем. Все – смылся, соскочил, уголовных дел на нем нет, это гарантирую. Остальное – меньше знаешь, лучше спишь.

– Это точно, – подтвердила бизнесвумен.

Это точно. Спалось ей здесь просто замечательно. Что правда, то правда.

Митя, значит, закупал, распространял, потом приводил клиентов к Агате, сам пролечивался, снова закупал… Стало быть, ее начальный капитал – из этих сфер. И что? Деньги не пахнут. И пошли на пользу.

Квартиру она купила.

Думала устроить там себе личное жилье. Такой тайный уголок, чтоб приехать, помечтать, окунуться в былое. Планировала купить кровать, подобную той, что стояла в спальне у Мити. Стала заезжать чуть ли не каждый день: стояла у окна и представляла себе, как неслышно подходит к ней Митя.

Но из-за этого она не могла настроиться на вечернюю работу над зачатием новой жизни. Злилась на мужа уже запредельно. Потому и решила: квартиру следует продать. Окончательно и бесповоротно. Что ей и удалось. Причем ровно вдвое дороже по сравнению с тем, что затратила она. От Мити всегда все шло в прибыль, а не в убыток.

Митю, кстати, она ни в чем никогда не винила. Не было с его стороны лжи, коварства. Он был такой, какой был. Вполне естественный и легкий.

Винила она себя. В том, что ушла тогда по своей воле от приглашавшей остаться Агаты. Никто ее не гнал. Что она взбрыкнула? Зачем собралась и ушла? Разумная часть ее существа отвечала на эти упреки вполне утешительно: дорога с Митей по жизни была дорогой в никуда. Ну, продержалась бы она с ним еще месяц, полгода, год… Он бы ходил к Агате, стонал над ней. Возвращался бы к ней, Полине… Все равно все бы закончилось так или иначе. Им вместе не судьба. Но мечтающее о любви сердце твердило другое. И укоряло, и не давало покоя.

Однажды Полина, проезжая все с тем же своим партнером мимо дома с башенками, где решилась ее последующая судьба, заявила:

– Вот там, на том этаже, видишь, где самая красота, квартиру себе хочу приобрести. Лично себе, не для перепродаж. Как думаешь?

– Ну, не один же в городе дом с такой красотой. Несколько десятков имеется. Помогу. Но про именно эту красоту – забудь.

– И почему же? Если я именно тут больше всего и хочу? Ну, дам сверху сколько попросят. Кто же, интересно, устоит?

– Хы! – хмыкнул всезнающий соратник. – Там знаешь какая пчеломатка всем владеет! С ней не потягаешься. Я для нее недавно весь нижний под ней этаж расселял. Под ее расширившуюся клинику.

– Она что – врач? – прикинулась шнурком Полина.

– Реальный и невероятный врач. Таких вытаскивает… Знаешь, кто к ней ездит?

– Кто?

– Нет, не скажу. Ну ее на фиг. Не буду всуе поминать.

– Молодая, красивая? – настаивала упорная Поля.

– Все. Не пытай. Не молодая. Но все вокруг нее жужжат. Мечтают приземлиться на волшебный цветок.

Все точно. Агата. Пчеломатка. Самое подходящее для нее слово. Пчел много, а пчеломатка одна. И все к ней с поклонами и дарами. И как иначе? Вот – столько прошло лет, а она по-прежнему процветает. Как же это Митя от нее улетел? Неужели не прилетит? Ему же это было просто необходимо. Как он стонал тогда самозабвенно: «Ага-та, Ага-та!!!»

Да что Митя! Он мужчина. У него свой интерес. Непонятный, конечно, но явный. Но вот она сама, Полина. И она тянулась мечтами к той, которая легко и без усилий забрала у нее ее любимого. И даже ребенка не пощадила. Хотя… Не Агаты тут вина. Нет.

Полина временами мечтала вот так запросто, как и была когда-то приглашена, зайти, выпить чайку, прилечь на розовую кровать, успокоиться в соседстве Агаты. Посоветоваться с ней насчет зачатия. Агата бы приняла. Хотя… Кто знает? Тогда приняла из-за Диши. А сейчас? И – с каким гостинцем к ней отправляться? Понятно, что без гостинца нельзя. Это тогда ей подвезло. Митя был с сантиметрами…

И все же… Боязно было оказаться у Агаты. А вдруг судьба ее развернется в не пойми какую сторону? Как тогда… Нет-нет.

Полина приказала себе забыть. И навсегда забыла.

Подступили другие страхи и страдания: Вера подрастала.