1. Наследница

Вера все унаследовала от отца. Мать ее даже иногда жалела: ну никакой загадки, одна наивность и простота. Хотя – хороша. Высокая, глазищи, как озера, розовощекая, чернобровая. Картинка для рекламы детского питания. К тому же она была по-отцовски покладистой и безропотной.

Не было с ней никаких хлопот. Училась легко. Музыке Полина ее учить и не пыталась: незачем жизнь сызмала портить. Пусть растет спокойно, вырастет – видно будет. Главное, чтоб с пути не сбилась. И чтоб помнила: она из приличной семьи.

Это Полина внушала дочери с первых лет.

– Не кричи, ты из приличной семьи.

– Не возражай, ты из приличной семьи.

– Мой руки перед едой, ты из приличной семьи.

Сначала муж даже подтрунивал, дразнил:

– Поль, ты еще скажи: «Не какай, ты из приличной семьи».

И – было – Полина даже улыбалась его шуткам.

Вообще-то мать помнила про опасный возраст и готовилась к каким-то непредвиденным всплескам. Но она назначила время тревоги за дочь слишком поздно. Вот семнадцать лет исполнится, тогда и пора тревожиться. Это она исходя из своего возраста любви решила. Даже немножко уменьшила время, начиная с которого необходимо было усиливать бдительность. Но многого она не учла. Все-таки судьбы у них разные. И организмы тоже. Уже в тринадцать Вера выглядела совершенно оформившейся восемнадцатилетней девицей. Хотя – дура дурой. Но внешне все при ней: и румянец, и коса, и грудь, и попень.

Конечно, водила ее Полина на исповедь неукоснительно. И молиться заставляла по утрам и вечерам.

Вера все делала по указке матери. Одно только почему-то не стала: отказалась вести дневник. Мать ее подначивала, чтоб вела подробный дневник. Мол, вырастет, будет что вспомнить. А так, если не записывать, все забудет. И – типа – все литературные герои вели дневники. Или хотя бы писали письма. Это, кстати, очень развивает. Учит складно излагать мысли.

Но обычно послушная Вера отнекивалась:

– Ну, мам, о чем писать-то? И потом: времени ведь нет. То уроки, то другие занятия.

Это, с одной стороны, была правда. Уроков было много. Плюс еще репетитор по английскому. Плюс эти Анины лошадки, в которых Вера была влюблена как маньячка. Все бегала их чистить, скрести, разговаривала с ними, целовала их морды. Умилительная картинка, кстати. У Поли в офисе стояла фотография: Верочка с лошадкой. Прижалась, как приклеенная. А лошадь косит добродушным глазом, мол, ты меня любишь, и я тебя люблю. Никто мимо этой фотки не проходил. Всех она позитивом заряжала.

Где-то в четырнадцать стала Вера пропадать за компьютером. Как мать ни зайдет на ее половину (в Верочкином распоряжении было три комнаты теперь: спальная, кабинет для занятий и гостевая-игровая для гостей-сверстников), так вот: как мать ни зайдет, Вера сидит за компом и что-то строчит-тюкает.

– Вер, ты чем занимаешься?

– Реферат пишу, – дежурно отвечала дочь.

Но это возможно такое, чтоб каждый день надо было создавать рефераты ребенку-восьмиклассснику?

Может, переписывается с кем-то? Такая догадка как-то озарила смущенную душу Полины. Как узнать? Напрямую спрашивать нельзя ни в коем случае. Ни за что! Затаится напрочь. Как же это она прошляпила? Не узнала даже дочкин е-мейл! Вот курица! Но – нет таких крепостей, которые не брали бы те, кому это приспичит.

Полина пустилась на хитрость. Позвонила как-то с работы:

– Вер, заведи себе, пожалуйста, электронный адрес. Мне тут такое смешное скинули, я б тебе переслала.

– Мам, а у меня давно есть, – безмятежно откликнулась Верочка.

– Ну вот, – мягко пожурила Поля неразумную дочь. – И молчишь.

– А что говорить-то? У кого нет е-мейла? У всех есть. А нам зачем переписываться? И так видим друг друга каждый день.

– Ну да, – согласилась мать. – В принципе, конечно. Но – мало ли что.

Верка продиктовала матери адрес как ни в чем не бывало.

Несколько дней Поля ходила успокоенная по ее поводу. Были другие заботы.

В критическом состоянии было супружество Полины. Уже не помогали увещевания батюшки. Уже не останавливала мысль о дочери, которая становилась свидетельницей жутковатых скандальных сцен и всегда явно жалела отца. Он последний год домой приходил в полночь за полночь. Работал все, дела его держали вдали от дома. И попыток к оплодотворению жены больше не предпринимал, как та ни приказывала, ни угрожала именем самого Господа Бога, что положено людям плодиться и размножаться. Просто ложился спать в своем кабинете, отведенном ему женой при въезде на новую, в очередной раз увеличенную жилплощадь. Ложился на диван, поворачивался к стене, закрывал глаза. А Поля в это время орала. Нет чтоб ему сказать:

– Пошла вон! Убирайся вон из моей жизни, если не нравится со мной.

Наверняка на нее бы это подействовало отрезвляюще. Но мужу такой расклад и в голову не приходил. Он старался терпеть, потому что видел, как мается и страдает дочь. Знал, что нужен ей. Не мог ее оставить с матерью, предчувствуя, что тогда все свое раздражение Полина станет вымещать на дочери. С нее станется.

Но однажды поток оскорблений зашкалил. Перешел последний рубеж. Он подхватил сумку с вещами, которую при каждом выбросе своей термоядерной энергии напихивала чем попало его жена, и уехал. Вере шепнул на прощание:

– Найду жилье, переберешься ко мне.

Этого Полина не слышала, иначе сгоряча выгнала бы и дочь, о чем потом бы люто пожалела.

Вера жалела и мать, и отца. Папу – больше. Ведь он же никогда не начинал первый. И мать осталась дома, а он – неизвестно где.

Одно у нее было спасение. Письма.

 

2. Тайна

Полина целиком сосредоточилась на дочери. Кому это она там целыми днями строчит? Уж не папочке ли обстановку домашнюю докладывает?

Мысль эта пронзила ее настолько, что она не могла больше сидеть сложа руки. Надо было сделать вот что: прочитать, что дочь там вытюкивает ежедневно. Залезть в почтовый ящик и прочитать.

Сказано – сделано. Вариантов к прочтению писем было два. Подобрать пароль – это, конечно, самый лучший и мудрый путь. Второе: взломать Веркин почтовый ящик. В этом случае доступ к информации будет только единовременный. Дочь удивится, что не может открыть свою почту, задаст новый пароль, и все. Больше не подступишься. Иначе заподозрит.

Стало быть, надо продумать, какой-такой пароль выдумала ее курица для защиты собственной приватной переписки. Полина очень хорошо умела мыслить в определенных ситуациях, требующих предельной концентрации. Решила попробовать для начала дочкину дату рождения. Пролет. Тогда – как осенило – набрала дату и год рождения мужа, почти уже бывшего, Верочкиного доблестного папашки. И что же? Все-таки Верка была клинической идиоткой! Со второй попытки почта ее открылась, и Полина жадно взялась читать. Вскоре у нее потемнело в глазах от ужаса и гнева.

Ни с каким папашей в переписке Вера не состояла. Все было гораздо хуже, страшнее и гаже.

Она писала мужчине. Причем сама первая призналась ему в любви. И он отвечал! Боже правый, что он отвечал – это даже представить себе страшно такое.

Полина велела секретарю никого к ней не пускать и ни с кем не соединять, что бы ни случилось. Ее ни для кого нет и не будет сегодня. Для верности она заперлась в кабинете. И без тени сомнения полезла в чужую тайну.

Все началось полгода назад. Тогда ее дочь все и удумала. Кто бы мог предположить! В пятнадцать лет! Конец света! Настоящий конец света – и ничего больше.

Она вгрызлась в первое письмо:

«Илья! Дорогой Илья! Прочитай это письмо до конца. Умоляю тебя. Просто выслушай. Мне это необходимо.

Илюша! Я люблю тебя.

Это не простые слова. Я тебя люблю на всю жизнь больше собственной жизни. Ты мне снишься, я и днем как во сне, думаю только о тебе.

Я полюбила тебя давно. Десять лет назад. Ты будешь смеяться. Скажешь, что мне всего пятнадцать, что невозможно влюбиться в пять лет. Поверь: я в тебя влюбилась, когда мне было пять лет. И может, ты сам вспомнишь, когда и как это было.

Помнишь, я была у тети Ани, крестненькой моей, с Любой и Женькой. На даче. Мама моя на работу уехала, а меня отвела к ним. И тут вы пришли вчетвером с Ксеней, Лидкой и Юрой твоим. Вы были на реке, купались. У тебя с волос еще вода капала. Вы хохотали. Тебе было четырнадцать лет, мне сейчас даже больше, чем тебе тогда. Ты мне казался очень взрослым и очень красивым. Тетя Аня попросила, чтоб вы отвели искупаться нас, малышей. Люба и Женька сразу же засобирались, а я просто не могла поверить своему счастью, что вот сейчас запросто с тобой пойду на речку. И я стала плакать и отказываться. При этом я боялась, что мне поверят, будто я не хочу на речку, и оставят меня дома. И ты уйдешь. Тетя Аня даже так и сказала, что пусть Верочка остается, ей, может быть, просто страшно и грустно без мамы. Но ты взял меня на руки. «Раз грустно, надо, чтоб было весело», – так ты сказал. И понес меня на руках. Я обняла тебя за шею и прижалась крепко-крепко. Ты меня учил плавать, Илюша. Я старалась изо всех сил. Но я умела плавать. Просто ты этого не знал. Ты возился со мной, страховал меня, я шла ко дну, ты вытаскивал, объяснял, как надо и что ничего страшного, вода сама держит. А я все притворялась и притворялась.

Вот с тех пор я тебя и люблю.

Я очень надеялась, что ты не женишься, пока мне не исполнится восемнадцать. Я подсчитала, что тебе будет всего двадцать семь. Я тогда скажу тебе о своей любви. Я докажу тебе свою любовь, и ты мне поверишь. Мы поженимся. Я буду делать все, как тебе лучше. Я так надеялась!

Но ничего не получилось. Ничего из моих надежд не вышло. Ты женился на Ксении. Она мне даже как родственница, раз моя мама ей крестная. Но я ее ненавижу. Она отняла тебя у меня. Она никогда не будет тебя любить так, как я. Это точно. Но все равно. Когда вы поженились, я решила, что попытаюсь тебя забыть. Ну, не забыть, так разлюбить. И я очень старалась. Я даже целовалась с одним парнем из школы, на класс старше. Я ничего не почувствовала вообще. Как с пустым местом целовалась. У меня не получилось тебя разлюбить. И я плакала ночами от своего горя.

Вчера я случайно услышала, как моя мама говорит с Ксениной мамой, тетей Катей, что Ксения беременная. Что уже три месяца. И я поняла, что, если я не напишу тебе, я просто умру. Усну и не проснусь. Если я буду желать твоей жене плохого, я буду очень злым человеком. Я понимаю, что так нельзя. Но я желаю тебе, чтоб ты понял: я все равно люблю тебя больше, чем она. Ребенок пусть будет. Но люди расстаются, если у них не все хорошо между собой получается, даже если есть у них ребенок. Я просто буду ждать. И потом, когда мы будем вместе, я буду твоего ребенка любить. И рожу тебе тоже много детей. Столько, сколько ты захочешь.

Пожалуйста, ответь мне на мое письмо, любимый!

Всегда твоя.

Вера».

Кто бы мог подумать? В каком страшном сне могло привидеться такое? Ее Верочка, как последняя подзаборная сучка, признавалась в любви мужу Катькиной старшей дочери! Ведь Ксения – ей фактически сестра. Если помнить, что Полина – крестная мать Ксении. Что же Вера, совсем голову потеряла? Забыла, как гуляли на свадьбе, как Поля вручила крестнице более чем щедрый подарок: десять штук баксов. Чтоб там, со стороны жениха, не думали, что она, невеста, голь перекатная. И как Полина им квартиру выгрызла-выкроила в результате таких обходов-заходов, что выкупили ее считай задаром. Отличную двухкомнатную – за сущие гроши. Вместе с Веркой же и выбирали, смотреть ездили, советовались. А потом эта коровища пишет мужу своей сестры (а кого же еще) такое! И как у нее рука-то не дрогнула! Как она осмелилась такое писать! Ей же каяться надо было немедленно! Каяться, молиться! А длится это – батюшки мои – полгода! Полгода бурной переписки! И этот! Муж венчаный! Хорош гусь! Сволочь развратная!

А как его иначе назвать, взрослого женатого мужика двадцати четырех лет, который пятнадцатилетней девочке пишет в ответ:

«Вера! Я получил твое письмо. Как жаль, что ты не написала мне немного раньше! Хотя бы три месяца назад. Это ничего, что мы были уже женаты с Ксенией. Я бы, конечно, выбрал тебя. Я ведь тоже люблю тебя, Верочка. Но я не мог предположить, что ты можешь меня полюбить. Это просто трагедия, что так получилось. Я ведь Ксению совсем не люблю. Она мне просто друг. Но как-то так получилось. Мы с детства вместе. И вот – решили пожениться. Что же ты молчала? Я бы тебя дождался, любимая моя. Но сейчас у нас будет ребенок. Я не смогу оставить свою жену. Но и тебя разлюбить не смогу. Я мечтаю о тебе, Верочка. Хочу обнять тебя и целоваться до потери сознания. Хочу тебя ласкать.

У меня голова кружится от твоего письма.

Когда-нибудь ты станешь моей. А я твоим.

Умолкаю. Больше – ни слова.

Теперь мы друг другу сказали все. И даже больше.

Твой Илья.

Р.S. Береги нашу тайну. Пусть никто об этом не узнает никогда».

Какие же мужики подонки! Все как один! Что делать-то теперь со всем этим? Звонить Катьке? Или с Федором говорить: пусть знает, какой у него племяшка жеребец поганый. Или с самим подонком пообщаться? Взять людей (есть у нее такие люди) и хорошо, доходчиво поговорить. Чтоб на всю жизнь охоту отбить растлевать малолеток.

Полина быстро, по привычке, разложила на свой лад имя негодяя. Илья. Ну – ясное дело! Как же ей раньше-то в голову не приходило? Или – я. Все понятно: Или одна, или другая, или третья, а я все равно – один! Я – все венчает. А остальные у него «или». Вот она – магия! И ничего не поделаешь!

Но пока… Пока надо было внимательно, не отвлекаясь, прочитать всю полугодовую переписку.

«Илья! Илюшенька! Любимый мой! Конечно, я сберегу нашу тайну. Я самая счастливая на свете. Ты мне такое написал – я даже не смела мечтать об этом. Да, я сделала большую ошибку, я обязана была решиться и сказать тебе все-все. Но я постеснялась. У меня не хватило смелости. И я вообще сейчас раздавлена: мои родители, кажется, разойдутся. Это для меня огромное горе. Я страдаю от этого почти так же, как от того, что мы не вместе. Мне жалко моего папу. Он очень добрый и хороший. Мама много работает и страшно нервничает. Ее мне тоже жалко. Но папа на нее никогда не кричит, а она кричит. Трудно и больно все это, Илюша. Я хочу к тебе. Хочу оказаться в твоих объятьях. Чтобы ты прижал меня к себе крепко-крепко и не отпускал.

Я все думаю, каким будет наш с тобой первый поцелуй. Я бы хотела, чтоб это было в лесу, среди деревьев, чтоб пели птицы, синело небо. И чтобы ты нежно-нежно поцеловал меня.

Мне даже страшно думать об этом чуде. Что это все сбудется. Что ты поцелуешь меня.

Если ты сразу захочешь от меня ребенка, я готова, я согласна на все. Потому что женщина, если она по-настоящему любит своего мужчину, на все согласна ради его радости. Я в этом просто уверена.

У нас с тобой будет много детей, я тебе обещаю. И пусть все они будут похожи на тебя.

Илюша! Я тебя люблю! Я пока не настаиваю на встрече. Но как только ты скажешь, в любой момент я окажусь рядом.

Главное, пиши мне. Я просто не смогу без твоих писем. Я столько о тебе мечтала, что сейчас, когда моя мечта почти сбылась, мне даже почему-то страшно.

Люби меня!

Твоя навсегда Вера».

Подлец и не думал о совести, о чести, о венчании с молодой женой. Видно было, что он разгорелся в ответ на Веркины признания:

«Милая Верочка! У меня голова кружится от счастья, любовь моя. Мы увидимся. Обязательно увидимся. Пусть будет, как ты сказала. Весной. В роще. Я поцелую тебя и не отпущу. И никому не отдам. Не грусти напрасно. У тебя есть я. Ксения родит, и я от нее уйду. Сейчас ей нельзя волноваться, понимаешь? Пусть ребенок родится здоровым. А потом у нас с тобой будут дети. Много-много. Сколько получится, любимая. Ты можешь обо всем мне писать, что у тебя на душе. Я всегда рядом с тобой. И пока мы не можем встретиться, давай хотя бы представлять, как мы уже оказались рядом и что с нами происходит.

Ксения спрашивает, что со мной такое. Я уже с ней не сплю. Не думай. Я мечтаю только о тебе. Ей я говорю, что берегу ребенка. Но я просто совсем не думаю о ней. Она мне безразлична.

Все мои мысли и мечты устремлены к тебе, моя дорогая любимая малышка.

Ведь мы все выдержим!

Главное – береги нашу тайну.

Я тебя люблю.

Твой навсегда Илья».

Проклятый педофил! Вот он кто! Посадить его надо за педофилию. Только доказательства собрать. Письма еще пару раз внимательно изучить. Надо понять, видятся ли они. Если нет пока, фиг его привлечешь. А если видятся… Страшно даже подумать. И ведь адрес его узнала, профура поганая! Да, свинья грязь найдет. Так бабушка говорила. И она, Полина, нашла в свое время грязь по себе. Но хоть почти в восемнадцать. И – как ни цинично звучит – неплохо на этом нажилась, между прочим. А эта – в пятнадцать лет на такое решиться! С женатым мужиком, у которого жена ждет ребенка! Немыслимо!

Однако Полина поборола себя. Действовать надо было с холодной головой, по-умному. Так недолго и дочь потерять. Насовсем. Как когда-то Полинины родители потеряли ее. Полина сейчас, по прошествии стольких лет, понимала, в чем заключалась их ошибка. Нельзя было скандалить. Надо было принять. Поздравить. Познакомиться с Митей, если бы он позволил это. А нет – просто смириться и отпустить. Причем как бы с виду даже радуясь за дочь, что нашла любовь. Тогда она бы легко общалась с матерью. А так – как отрезало. И даже спустя годы мать – сама по себе, она – сама по себе.

Из того опыта вполне можно извлечь уроки.

Первое: терпение. Враг не знает, что о нем все известно. И это плюс.

Второе: Вере – ни слова. Иначе все. Ничего не выстроится так, как надо.

Третье: спешка только повредит. С бедой надо переспать. И только потом решать. Но, решив, действовать быстро и бесповоротно.

Она смотрела на дочь, и ярость вскипала в ее сердце. Ишь ты! Ребеночка ей захотелось от любимого! «Сколько захочешь, столько тебе рожу»! А жить на что будешь, дура? На его алименты?

У Полины было чувство, что ее обокрали вчистую.

То есть: ничего не оставили. Любви нет. Мужа нет. Дочь – и та вышла хуже проститутки. Сама себя предлагает, как вокзальная «прости-господи».

Несколько дней она сдерживалась, а потом придумала самый надежный, самый убедительный ход.

Подлец в каждом письме заклинает ее дочь хранить тайну их любви. Боится, стервец, что жена узнает, родители, все вокруг. Он же с Веркой поиграть хочет. Использовать. И – кто знает – может, использует уже. Ксеньке-то вот-вот рожать. Ей ничего уже нельзя. А у этого мечты возбухают.

Вот что надо сделать: просто и доходчиво написать ему на его е-мейл. Не скрываясь. От своего имени. Потребовать, чтоб оставил дочь в покое, тогда она гарантирует ему тайну. И чтоб не вздумал сообщать Верочке! Вот еще одно принципиальное условие. Он должен написать, что все кончено. Что все это была с его стороны игра. И что они могут остаться друзьями. Вспоминать друг о друге хорошо и светло. Вот таким образом.

Самый лучший вариант. Это точно. Зачем шум поднимать? Катька с ума сойдет. И Аня разволнуется. Нет-нет. Зачем, когда можно все решить по-тихому и эффективно?

Так она и сделала.

Написала умное и строгое письмо:

«Илья! К вам обращается мама Веры Зиминой.

Волею случая произошло следующее: я ознакомилась с перепиской моей дочери с вами.

Я не даю оценку действиям моей дочери. Дело в том, что она еще мала и неопытна. На всякий случай напоминаю вам: ей пятнадцать лет. Любые действия сексуального характера по отношению к моей дочери будут рассматриваться как педофилические поползновения. И потому дело вам придется иметь с уголовной ответственностью. Так что подыскивайте себе адвоката.

Не забывайте, что моя дочь воспитывается в приличной семье, которая ни в коем случае не допустит надругательства над нею.

Предлагаю вам самый разумный вариант в сложившейся ситуации.

Вы прекращаете переписку с моей дочерью. Без объяснения причин. Вы пресекаете все ее попытки общаться с вами.

Если вы не примете мои условия, я вынуждена буду поставить в известность о вашей переписке с моей дочерью вашу жену, ее родителей, а также остальных родственников, которые, я убеждена, не будут на вашей стороне. Предупреждаю на всякий случай: распечатка всей переписки хранится у меня в сейфе.

Илья! Я настоятельно требую того, о чем заявила в этом письме.

Высказываю вам свое глубочайшее неуважение.

Полина Зимина».

Она перекрестилась, еще раз проверила ненавистный адрес: все ли так. И кликнула на «отправить».

Письмо улетело. Полина еще раз перекрестилась, уверенная, что поступила правильно и разумно. Враг был убит в его же собственном логове.

 

3. «Со стенами разговаривай»

Разумеется, по-матерински, по-женски она немножко жалела глупую влюбленную Верку. Всерьез планировала, как по-царски развлечет ее. Может, на ближайшие выходные слетают куда. Хоть в тот же Париж. Город влюбленных все-таки. Верка хорошо отвлечется. Какие ее годы! Полина представляла, как вернется вечером домой, как станут они болтать с дочкой, словно в добрые старые времена, когда любили они поболтать втроем. Эх, все рухнуло! Но можно же поправить то, что лишь покосилось, а не обрушилось окончательно. Ничего! Все преодолеем.

Вечером Верка, как обычно, чистила, холила и лелеяла Аниных лошадок.

Мать ждала ее за столом, накрытым любимыми дочкиными угощениями. Придет ребенок, поест хорошо, развеселится. А то потом ведь пойдет свои пошлости читать и писать, но ответа не обнаружит. Будет травма. Надо побольше положительных эмоций и терпения. Девочка должна ощущать, что не одна, что рядом внимательная, заботливая, любящая и – главное! – ни о чем не расспрашивающая мать. Не лезущая в душу и не нарушающая частное пространство.

Все получилось, как и было задумано. Домой вернулась веселая румяная Верочка. Обрадовалась встречающей ее у порога матери – такое в последние годы можно было назвать исключением. С удовольствием поужинала. Тараторила с полным ртом без остановки. Как она кого из лошадок чистила, как им нравилось, как они ей показывали, где еще почесать.

– Ну ты выдумщица! Как это – показывают? – хохотала Полина.

– Ничего и не выдумщица. Вот поедем завтра вместе, я тебе покажу как. Они знаешь какие умные! И если кого любят, во всем помогают. Прям следят, чтоб любимому человеку было хорошо.

Посидели как никогда. В доме пахло пирогами и семейным уютом. «Надо бы Алексея вернуть», – подумала расслабленно Полина о муже. Вот ведь, можно же и без скандалов. И хорошо. Главное – любовь.

Потом Верочка поцеловала маму и пошла к себе.

А через несколько минут произошло неожиданное, ужасное.

Поля ставила посуду в посудомоечную машину, когда на кухню ворвался вихрь. Веру узнать было невозможно. Просто все целиком лицо ее не воспринималось никак. Отдельно горели испепеляющим огнем глаза. Отдельно круглился в крике рот. Отдельно взлохмачены были волосы, как старый свалявшийся парик.

– Как ты посмела! Сволочь! Я тебя ненавижу! Ты мне не мать! Как ты смеешь всюду совать свой нос! Папу выгнала! Теперь меня на тот свет отправить хочешь? Я жить не хочу! Ты меня убила!

Никогда. Никогда и никто. Ни одна живая душа, включая педагога по специальности, не обрушивали на голову Полины подобные оскорбления. И чем же она заслужила подобное? Она даже растерялась поначалу. Но Верка так психовала и тряслась, что ее начало рвать – еле до туалета добежала. И вот пока ее там выворачивало, мать собралась и готова была дать достойный отпор распоясавшемуся подростку.

Верка, впрочем, на кухню продолжать скандал не вернулась. Полина ринулась в туалет, там дочери не было. Рубашка только клетчатая испачканная валялась.

Переодеться пошла, догадалась мать и стала ждать у двери на Веркину половину. В полной боевой готовности. Один вопрос не давал ей покоя: неужели этот развратник Илья до такой степени ничего святого за душой не имеет, что посмел (посмел!!!) переслать ее, Полино, письмо своей «милой любимой Верочке»? Очевидно, да. Потому что поколение выросло совершенно другое. И у них нет никаких принципов, никакого уважения к устоям, приличиям, к старшим и – даже – к самим себе. Нет ни уважения, ни страха. Пустота одна внутри у них. Куда мы только катимся, Боже мой! Ну, ничего. Она это так не оставит! Она ему тоже все порушит, как порушил он ее семейный покой и покой ее дочери.

Полина успела даже мельком глянуть на себя в зеркало и очень понравиться себе, как редко бывало в последнее время. Худенькая, светленькая (она в последнее время стала очень удачно осветлять волосы, подобрали с парикмахером очень элегантный оттенок), нежная, беспомощная. Глаза выражают скорбь и участие. Хороший сложился образ. Правильный. Сейчас главное внушить, что все делается для ее, Верочкиной, пользы и светлого красивого будущего.

Тут вихрем выскочила Вера. Все разумные гармоничные планы Полины рухнули в тот же миг. Видно было, что дочь решительно и бесповоротно собралась уходить. Не так даже важно куда. Важно, что ночь на дворе. Важно, что разговора не получится, проблема роковым образом усугубится.

– Нам надо поговорить, – стараясь казаться спокойной, промолвила Полина в спину обувающейся дочери.

– Со стенами разговаривай, – чужим бесцветным голосом откликнулось самое главное существо Полиной жизни.

– Может быть, ты выслушаешь и постараешься понять? – не оставила тем не менее попыток несчастная мать.

– Я ухожу. Понимать тебя не собираюсь. Ты сама никого никогда понимать не хотела и не пыталась даже. И я не буду. Все твое оставляю. Мне от тебя ничего не нужно.

Полина внимательно вгляделась и с тоской поняла, что даже одета расстроенная Вера более чем продуманно: в те простецкие вещи, совершенно, кстати, безвкусные, что покупал ей отец: невыразительные серые джинсы, такого же цвета свитер и синюю дутую куртку.

– Но как следует запомни, – сухо, без слез в голосе, но с такой интонацией, что у Полины мороз продрал по коже, произнесла дочь, – запомни и вникни: если Илья узнает об этом, если ты хоть словом… Я жить не буду. Только попробуй хоть кому-то об этом сказать, воровка! Оставайся жить одна в своей затхлой никчемной дыре. Я с тобой ничего общего иметь не хочу.

– Что значит «если Илья узнает»?! – отчаянно крикнула ничего не понимающая Полина в спину дочери.

Ответа можно было не ждать. Дверь за Верой резко, с грохотом захлопнулась. За той чужой непонятной разгневанной женщиной, которая когда-то, еще совсем недавно, уютно сидела с матерью на кухне, ела ее пироги, щебетала и болтала всякие веселые глупости про лошадиные повадки и ощущения.

– Так вот что чувствовали тогда мои, когда я уходила! – примчалось вдруг запоздалое понимание.

Но как примчалось, так и умчалось. Потому что Верочка ушла гораздо страшнее, чем когда-то она, Поля.

Вера не взяла ни одной вещички. Ключи ее остались лежать на столике у входной двери. Мобильник валялся на полу в ее комнате. Ничего. Никаких концов. Где ее искать?

Надо было звонить мужу, чтоб он провалился. Она не говорила с ним ни разу с тех пор, как он ушел. Знала, что он общается с дочерью. Куда ж они друг без друга! Но это ладно. Это пусть. Все-таки отец. И раз Верке это было так надо – пусть. Она никогда не возражала, хотя и радости, понятное дело, никакой не испытывала. Ее это выбивало из колеи, дестабилизировало. Но мириться все же с их общением приходилось. Но не самой же общаться с предателем!

Но тут случай особый. Экстраординарный. Кто знает, что ей в голову взбредет, этой пылкой влюбленной? То ли поедет сейчас прямо к Илье, семью его бить, то ли к отцу, то ли… Кто его знает. И – главное – характер какой нарисовался у мямли! Полина-то думала, что Верка вся в папочку-молчуна, а оказалось… Впрочем, что оказалось? Откуда Полина знает, какой у мужа характер? Молчал, терпел, уступал. Думала – слабак. А он, может, от снисхождения, от силы своей и уступал. Терпел многое. Имел силы терпеть.

Полина вдруг очень ясно поняла, что муж больше никогда не вернется. Вот она за ужином размечталась семью воссоединить. А он не мячик «йо-йо»: прыг-скок вверх-вниз. Он нормальный честный мужик. Как скала. Скалу можно дождем-градом поливать веками. Ей ничего не сделается. И может даже показаться, что вытерпит скала не только дождь и град, но и любые подрывные работы. Ан нет! Скала обрушивается. И остаются только осколки, которые не сложатся в единое целое никогда.

Руки Полины дрожали – не унять. Она выбрала слово «муж», и мобильник тут же высветил нужные цифры. А вслед за тем тетка-автомат равнодушно сообщила, что набранный номер не существует. Полина попробовала еще и еще раз – ответ оставался тем же.

– Инвалид номер сменил! – догадалась наконец Полина.

Но сдаваться она не собиралась. У Веры-то наверняка был отцовский номер, а как же! Она вцепилась в дочкин мобильник, как утопающий хватается за соломинку, – намертво. Телефон был отключен. А пин-код Полина не удосужилась заранее узнать. Вот в голову не приходило, что это может понадобиться. Впрочем, скорее всего, даже если она бы и знала заветные цифры, вряд ли Вера, наученная горьким опытом, оставила в телефонной памяти хоть какую-то информацию. Вряд ли.

Надежды не было.

Ей очень хотелось позвонить Ане. У них с Мишей наверняка есть новый номер Алексея. Они так плотно общаются друг с другом, наверняка сообщил, как сим-карту сменил. И, кроме того, хотелось посоветоваться, как поступить, где искать, возможно ли пережить… Аня подскажет. Она умная. У нее выдержка – любой позавидует. Что бы ни случилось, никогда из себя не выходит. Улыбается и ждет.

Полина совсем уж было засобиралась звонить Ане, но тут вспомнила, что напоследок посулила уходящая дочь: если кому-то скажет, жить Вера на этом свете больше не будет. Это было произнесено так, что не поверить твердому обещанию не представлялось возможным. Все сделает именно так, как сказала.

Полина взвыла от ужаса и понимания собственного бессилия. Ей по-прежнему было совершенно невдомек, что такого ужасного она сделала по отношению к дочери, на какую больную мозоль наступила. Ну – написала письмо. А что? Сидеть-молчать? Ждать, когда похотливый педофил обрюхатит ее единственную дочь? Что она сделала не так?

Она рыдала, но облегчение не приходило.

И тут зазвонил домашний телефон.

Полина, озаренная внезапной надеждой, рывком ринулась к аппарату: вдруг все-таки Вера опомнилась, хочет вернуться. А ключей нет… Или Алексей… Хоть кто-нибудь.

Это была всего лишь подруга Катька.

Катьку все происходящее касалось самым непосредственным и роковым образом. У Катькиной дочери, уже очень и очень сильно беременной – вот-вот родит, Верка собиралась увести мужа. И тот был не против. Но сказать об этом нельзя. Потому что иначе…

Вообще Полина плохо понимала, что происходит и о чем бормочет трубка Катькиным голосом. Речь подруги воспринималась как журчание горного ручья:

– Буль-буль-буль! Плюх-хрусь! Шшшшш! Буль-буль-буль-буль… – вещала на незнакомом языке Катерина.

Надо было как-то прервать шепоты и всплески воды.

– Как Ксения? – выговорила Полина, стараясь звучать достоверно по-человечески.

– Похоже, схватки начались. Илья собрался в роддом везти. Весь трясется, но, по-моему, еще рано, – прорезался вполне различимый ответ на людском, хорошо понятном языке.

Значит, с развратником Вера встретиться не сможет, обрадовалась Полина.

Ей слегка как бы даже полегчало. Пока там Ксения родит, пока что. Подонок своего первенца увидит… Может, и минует ее с Верочкой чаша сия. Позорная чаша. Сейчас в этом плане можно хоть дух перевести.

Катька тем временем опять затараторила-зажужжала:

– Буль-буль-буль, киностудия, премьера, буль-буль-буль…

Это все Полины не касалось никаким боком. Не до премьер ей было, ну совсем не до премьер.

Да, написала Катька музыку к сериалу. Все в восторге, ликованию нет предела. Ах, была на презентации. Ура-ура, видела актеров…

– Буль-буль-буль… двойник… настоящий двойник. Скажи Ане. Я убегаю в роддом. Не забудь. Пусть посмотрит. Очень странно, – прорвались снова некоторые слова, которые Полина даже записала на бумажку возле телефона.

Она была не в силах переспрашивать подругу ни о чем, но затемненным своим сознанием понимала: надо, чтоб все шло как раньше, прилично, достойно, в рамках установленного моралью поведения. Завтра она обязательно позвонит Ане и прочитает по бумажке то, что велела ей передать Катерина:

«Катя передала: на киностудии был двойник. Пусть Аня с Мишей смотрят сериал».

Вполне связная и понятная запись. Главное, не забыть позвонить и сообщить.

Потом Полина выпила снотворное и вырубилась. На сутки. Иначе не восстановишься.

Пусть все делают что хотят. Ее какое дело?