В сентябре, хоть Света и настроилась решительно, поехать в Москву не удалось: приболел дедушка Марио, нельзя было оставить его одного. Дедушка отличался огромной самобытностью, под стать своей великолепной супруге, он слыл «сильным и отчаянным», из тех, кто не побоится красивой женщины, да и вообще любому риску рад. Самым большим его увлечением стала огромная яхта, на которой еще сравнительно недавно он путешествовал в одиночку по морям-океанам. Оставил «свою красавицу» (иначе он яхту не называл) из-за начавшегося ревматизма. Во время приступов болезни он с трудом мог передвигаться по дому. Не оставлять же его одного в беде! Решили отложить до весны: в апреле в Москве еще лучше, чем в сентябре.

– Это получится, что я больше года ни разу домой не возвращалась, – удивлялась Света.

Близился Новый год. Вся Италия казалась охваченной единственным стремлением: скупить все, что только можно, к предстоящему Рождеству. Новый год в Европе затмевался пышным и любимым всеми без исключения семейным праздником, с елкой, подарками, ожиданием чуда. Рождество Христово! К нему начинали готовится уже в сентябре. Рекламы, огни, плакаты, песни, особо украшенные витрины – все призывало не прозевать самый важный подарок, без которого праздник не будет настоящим.

Света привыкла к новогодним подаркам. И к новогодней елке. Пусть неправильно, пусть сначала положено отмечать Рождество, но то, что было ожиданием чуда в детстве, невозможно вычеркнуть и забыть. Тем более такой Новый год. 2000-й!

Она, по сложившейся на чужбине привычке, часто писала лучшей и все понимающей подруге Инне. Инна жила теперь в Провансе, в горах и без особой надобности не покидала свой дом. Самым надежным способом их общения стала переписка.

«Бог ты мой! Какая эпоха кончается!

Совсем скоро мы станем людьми прошлого века.

Прошлого тысячелетия.

Ископаемыми.

И, как некогда, определяя время творчества Гомера, мы туманно заявляли: «Архаический период. До пятого века до нашей эры», так же расплывчато и о нас можно будет заметить: «В конце второго тысячелетия от Рождества Христова…»

Хотим мы этого или не хотим, но – никуда не денешься: наше время ужмется до крошечного игольного ушка, и в него, в это малюсенькое отверстие, будет заглядывать любопытный или равнодушный глаз того, кто придет вслед за нами.

Он может увидеть чудовищные злодеяния, которые вызовут стремление отвернуться от жестокого века, проклясть его, забыть; он может учуять гнилостное зловоние городов-монстров, на человеческих свалках которых зарождались чудовищные болезни и дьявольские идеи.

Но все-таки… все-таки…

Если тот, кто захочет всмотреться, будет терпелив и мудр, он разглядит и другое: какой бы долгой ни была ночь в ХХ столетии (как, впрочем, и в любом другом), на смену ей неизменно приходил день.

Он ощутит тепло любви ушедших навсегда людей, поймет цену их верности и порадуется силе ненапрасной надежды.

Спасибо времени!

Оно никого не обманывает.

Оно дает только те куски, которые мы можем проглотить. И только тогда, когда это необходимо.

Но если человечество нетерпеливо жадничает, как неразумное дитя или впадающий в бесстыдство детства старик, если род людской начинает суетиться, стремясь собственными кровавыми усилиями добиться общественного совершенства, на которое щедрое неторопливое время отпускает столетия, случаются непоправимые трагедии – войны, революции.

Стоит ли восклицать: «Ужасный век!»

Мы сами делаем время ужасным.

За что и платим дорогой ценой.

А ведь вполне хватило бы любви и нежности. Ко времени жизни, так чудесно дарованной. Ко всему, что живет рядом и готово радоваться вместе с тобой.

К тем единственным, неповторимым близким людям, чья жизнь так же недолговечна и трепетна, как и твоя.

Вот этого – кротости, любви и нежности – хочется вымолить для будущего».

Так писала Света своей подруге. Именно этого: победы добра, любви и великодушия ждали они от грядущего тысячелетия. И разве только они!

В январе она заразилась свирепым австралийским гриппом. Потемпературив несколько дней, приходила в себя, листала модные журналы, смотрела телевизор в одиночестве. Программы шли занудные: любимый итальянцами футбол, дурацкие телеигры. Наконец наткнулась на передачу про потерявшихся, пропавших бесследно людей. Полезная штука: иногда старый больной человек лишается памяти, уходит из дому, а благодаря ТВ его находят. Таких как раз и легче всего обнаружить. Но вот куда деваются люди молодые и в здравом уме? Ведущая с жаром излагала таинственные истории исчезновения буквально среди бела дня. Воспринимались эти рассказы, как увлекательный жуткий детектив.

Вдруг на экране появилось задорное молодое лицо привлекательной, яркой смеющейся девушки.

– Эта красивая двадцатидвухлетняя русская исчезла из квартиры в Риме, где она жила почти три года. Все осталось в полном порядке, ценные вещи не украдены, ее новенькая симпатичная малолитражка по-прежнему припаркована на стоянке у дома.

Теперь Света уже глаз не могла оторвать от мерцающего «ящика».

Рассказ оказался подробным, съемочная группа постаралась, работая на целевую аудиторию, домохозяек. Зрителям сообщали детали: кем работала пропавшая бесследно красотка, как жила (соседи говорили, что она им очень нравилась: приветливая, вежливая, спокойная, описывали ее гостей, собачку, которая, кстати, тоже исчезла). Все сходились на том, что это исчезновение – дело рук распоясавшейся русской мафии.

Кто-то, сидящий у телеэкрана, наверняка сейчас посмеивался, не веря ни одному слову. Свету же охватила паника. Живо вспомнилось свое: наивно припрятанные доллары, собственные слова: «Хорошо, договорились», сказанные на прощание незнакомцу просто так, чтобы поскорее от него отвязаться. Однако такие, как он, не забывают, от «своего» не отказываются. Вон эта бедная девчонка – три года тихо-спокойно жила, работала – и все. Ее не убили, Света почему-то именно так чувствовала: пришли по-тихому, приказали, забрали. Пригрозили чем-то. Жизнью родителей, например. Или ничем не угрожали – она все и без угроз поняла. Взяла свою собачку – и под чужим паспортом улетела в далекие края с таким вот, как ее, Светкин, «жених».

После этой передачи Света опять надолго лишилась покоя. Странно, иррационально, смешно. Но так устроен мир: опасность чувствует только тот, кому она по-настоящему грозит. И то, кстати, далеко не всегда. А Светка – чувствовала. И чувство это ее изматывало, лишая жизненных сил.

Она никак не могла выздороветь: кашляла, сипела. Марио решил: пора сменить обстановку, едем продышаться, неделя солнца, теплого моря, совсем другой жизни: все сразу пойдет веселей.

Свете не хотелось лететь далеко. Сил на перелет не оставалось совсем.

Марио спросил:

– На Сардинию поедем?

– Поедем, – кивнула. Вот и весь выбор.

Отель, в котором они останавливались во время свадебного путешествия, оказался закрыт до марта. Выбрали другой, не хуже, только без отдельных бассейнов. Какая разница? Ей попросту хотелось морским воздухом подышать.

И правда, море помогло. Теплое, лазурное, бесконечное. Бархатный песок на пустынном пляже, тишина, безлюдье. Конечно, в первый день обгорела: не ожидала, что февральское солнце может оказаться опасным. Только на отдыхе понимаешь, как сильно измотан. Марио отсыпался днем, вечером. Зато ночью стал просыпаться. Организм набрал свое количество релакса. Однажды они с пяти утра лежали без сна, ласкались, болтали. Потом вышли на балкон, смотрели, как появляется из воды пылающий оранжевый парашют – солнце, как море на мгновение кажется охваченным пожаром.

Наконец спустились вниз, в сад. Марио хотел поплавать в бассейне, но вода показалась холодноватой – утренняя свежесть вызывала озноб.

Неподалеку от большого бассейна нашли небольшую ванну-джакузи, с подогревом. Света обожала понежиться в клокочущей, булькающей воде. Поместиться в нем одновременно могли три человека, не больше. Блаженство!

– Чувствую, скоро снова начну засыпать, – заметил Марио.

– Если б знали ночью, что тут такая прелесть есть, сразу прибежали, вода убаюкала бы, – сонно вздохнула Света.

Засыпать утром никак нельзя, надо было как-то бодриться, иначе весь день пойдет насмарку.

Из-под широких полей своей соломенной шляпы, закрывающей лицо, Света принялась смотреть по сторонам.

Неподалеку, чуть ближе к большому бассейну лежала парочка. Вернее, мужчина лежал, подставив солнцу загорелую спину.

«Пятки, как у рембрандтовского блудного сына, жалобные какие-то, косолапые», – подумалось.

Хотя чего жалкого может быть в мужике, отдыхающем в таком отеле?

Девушка же, спутница его, в такой же точно, как у Светы, широкополой шляпе, сидела на лежаке, листая толстый глянцевый журнал.

«Красивая, – позавидовала Света стройным ногам, – интересно, кто: американка, француженка? Скорее всего, американка, длинноногая, светленькая. И как уже загореть успела!..»

– Ге-ен, Гена-ай, слышь, – протянула «американка» на родном русском языке, – ну, Ге-ен, ну, слышь, не дрыхни…

– Твои земляки, да, Кьяра? – улыбнулся Марио.

Света кивнула, дав глазами понять: «Не мешай, дай послушать».

Она соскучилась по звукам родной речи. Когда случалось в миланской толпе услышать голоса соотечественников, каждое незначительное слово казалось драгоценным, тягучим, как густой мед. Хотелось его повторять, взвешивать, пробовать языком.

Правда, попадая за границу, некоторые наши сограждане перестают стесняться в выражениях, уверенные, что в чужой далекой стороне их никто не поймет. Как-то раз Света водила по Милану известного московского писателя, приехавшего в Италию по приглашению издательства, с которым теперь, благодаря книге о Любином муже, у нее наладилось сотрудничество. Писатель, нестарый, удалой дядька, веселил ее своими меткими и не очень приличными замечаниями по поводу открывающихся «картин городской жизни». Навстречу им плыли две юные девушки – неземной, инопланетной красоты. Писатель легонько подтолкнул Свету в бок и сказал: «Боттичелли». Остановился полюбоваться. Девушки приближались, меланхолично, по-лунному, переговариваясь.

– Засадил мне по самые гланды, – донеслось до ушей тонких ценителей женской красоты.

– Не повезло! – громко прокомментировал писатель прямо в лицо оторопевшей проститутке.

Подобного рода эпизоды Света всегда пересказывала Марио, который хохотал безудержно.

Сейчас он тоже надеялся на что-нибудь в этом роде.

Только ничего особо интересного не происходило. Девушка читала вопросы журнального теста. Что-то типа того, подходят ли друг другу отвечающие:

– Ге-ен! Ну послушай: «Как вы относитесь к проявлению инициативы со стороны партнера – а) радостно приветствуете ее; б) всем своим видом демонстрируете безразличие; в) пугаетесь…» Я – «а»! А ты, Ген? Ну давай, отвечай…

Гена что-то сонно пробормотал.

– Та-ак! Едем дальше: «Вы встречаете своего партнера на улице под руку с привлекательной особой» – во дают! – «ваша реакция – а) тут же закатываете грандиозный скандал, б) присоединяетесь к ним как ни в чем не бывало, в) выждав время, платите ему той же монетой…» Я – «а»! А ты, Ген? Чего? Ну, правда! Нет, тут другого нельзя, только «а», «б» и «в». А? Да я бы сама убила. Ты кого? Я бы «привлекательную особу»!

Вопросник оказался длинным. Света от нечего делать тихонько переводила все мужу, они тоже выбирали свои варианты, благо Гена ленился и медлил с ответами. У Марио почти всегда выходило «а», как у задорной подруги ленивого Гены.

Встретил, как оказалось, родственную душу!

Наконец добрались до выводов.

– Ого! Ген! Слушай, че у меня:

«Вы – натура страстная и темпераментная…»

Понял? Цени!

«Вы безусловно привязаны к своему партнеру и на настоящем этапе не мыслите своей жизни без него».

– Видишь! Тут дальше еще хорошее: «Вы прямодушны и искренни, держать камень за пазухой – то, чему вы никогда не научитесь…»

– Во!

«Однако вам следует избавиться от мучительных для вас обоих приступов ревности. Постарайтесь также научиться быть снисходительной к человеческим слабостям, ведь не все обладают такой энергией, как вы. Дайте своему партнеру возможность иногда отдохнуть от бури и натиска…»

– Золотые слова, – донеслась реакция Гены.

– Да ну, это женский тест, – разочаровался Марио.

– Ах, «дайте своему партнеру иногда отдохнуть от бури и натиска», – поддразнила Света.

На лежаках у бассейна началась между тем какая-то возня. Кажется, девушка, заигрывая, облила своего бойфренда водой.

– Светка, ну отстань, отвали, на фиг ты, Светка!!! – раздался возмущенный вопль Гены.

Света вздрогнула всем телом так, что Марио испугался.

– У нее твое имя, да, Кьяра?

Она кивнула, стараясь взять себя в руки. Что – имя! Знакомое междометие – вот что напугало. Голос, интонация. Нет, не может быть!

Между тем, т а Светка «отвалила», подошла почти вплотную к их бассейнчику и, не таясь разглядывая обоих, обратилась к своему спутнику:

– Ге-ен, я хочу купальник такой же, как у этой иностранки!

– А ты спроси, где брала.

– Тебе все шутки. А я хочу в джакузи посидеть. Они вон окопались. Сто лет уже сидят.

– А вдруг они не иностранцы? Орешь во все горло, на фиг ты!

– Не-а! Они на иностранном разговаривали. Не на английском. Тихо слишком. Я не разобрала.

– Не разобрала… Смотри, будет, как в Париже!

Они оба зашлись от смеха:

– Нет, а чего он в такой шляпе шел, я ж не думала, что наш. Помнишь, я ему: «Во шапка, бля!»

– А он тебе: «Сама бля!» Ну и умора!

Теперь и Гена встал, направился к своей Светке, к ним.

– Ты не уходи оттуда, потопчись, намекни, что, мол, они тут не одни в отеле. Другим тоже надо, – негромко советовал он своей неугомонной подруге.

Нет-нет! Не он! Чужое лицо! Совсем чужое лицо! Взлохмаченный, волосы почти белые – так на солнце выгорели. Нос прямой, даже с горбинкой чуть-чуть. Подбородок волевой, вперед выдвинутый, с ямочкой. Но через весь живот – по диагонали – огромный, страшно белеющий на загорелом теле шрам: его, тот самый – другого такого быть не может. Коренастый, крепкий, он шел своей походкой «качка», щурясь на солнце.

– Ге-ен! Смотри, какие у этой ноги! – нагло комментировала девка.

– Ну чего – ноги как ноги. Стройненькие. Загореть еще не успели.

– Красивей моих, да?

– Не, твои красивей, честно.

– Мне бы похудеть, чтоб были как у нее.

– Да ладно тебе!

Сомнений не было – он. Лицо другое – подумаешь! Не проблема. Пластические хирурги творят чудеса. Были бы деньги, остальное поправимо. Надо было ему и шрам убрать… Хотя кто, кроме них, этот шрам видел? А может, еще придет время, исчезнет и шрам.

К горлу Светы подступила тошнота. Казалось, запах мази Вишневского завитал в воздухе.

– Тебе плохо, Кьяра? – встревоженно спросил Марио.

– Пойдем скорее, сейчас вырвет, – еле смогла ответить Света.

Они поспешно вылезли.

Вслед неслось ликование:

– Ну, Генка, ты гений!

– А то! Я ж говорю: потопчись!

Теперь к прежним недомоганиям Светланы добавилась утренняя тошнота. Только вернувшись домой, они поняли причину.

Это заявлял о себе их будущий сын.