Ревность

Тане ужасно не хотелось видеться эти две недели с Олегом. Если с анализом будет порядок, а она за это время так себя накрутит, что совершит что-то непоправимое? Если он ни в чем не виноват, а она уже его ненавидит временами до удушья?

Она только сейчас поняла, какими счастливыми были предыдущие годы ее семейной жизни: ревность была ей неведома. Просто она судила только по себе. Повенчались – значит, измена невозможна вообще. Ни под каким видом. Муж стал частью ее самой – именно это было естественно и правильно. Она не понимала все эти бабские разговоры, всю эту политику: держать при себе, никого не подпускать. Все равно каждый свободен. Сколько ни держи, не удержишь. Она по себе помнила, как страшна и непонятна была ей ревность влюбленного в нее человека, когда пришлось с ней столкнуться.

Ей было тогда семнадцать лет. Последний класс школы. Пай-девочка Таня готовилась изо всех сил к поступлению в университет. Ездила к репетиторам, зубрила. Целиком погрузилась в предстоящий экзаменационный ужас.

В первую субботу февраля в школе был традиционный вечер выпускников. Она бы и не пошла, но классная требовала ее присутствия: любила хвастаться Таниным голосом. А голосом она пошла в бабу Нину. Конечно, с детства тренировалась, орала частушки. Гены! Понятное дело, хулиганить она не стала, хотя и очень хотелось: частушек-то она знала тысячу, всех могла перепеть. Обошлась лирикой.

Начались танцы. Она танцевала до упаду, выбивала движением стресс. На медленный танец ее пригласил вполне взрослый парень, умопомрачительно красивый. Ему было целых двадцать три года, он уже заканчивал университет. Таню распирало от гордости: все ей явно завидовали. Никита попросил номер ее телефона, позвонил через час после расставания, упросил встретиться. Времени у нее совсем не было. Одни уроки на уме. Может быть, именно это и подогревало его интерес. Он-то привык, что ему на шею бросаются, а тут пигалица отказывается, толкует про занятия, серьезная, неприступная. Он именно этим скорее всего и очаровался. Ждал ее после занятий. Провожал до дому. Или встречал у подъезда, провожал до репетитора, ждал у дома репетитора и потом вместе с ней ехал к ее дому. Встречи получались практически каждый день. Он брал ее за руку, и по руке пробегал ток. Они целовались, и это было ух как хорошо! Он считал, что им надо жениться. Вот он защитит весной диплом, она сдаст выпускные – и в загс. Тане спешить было некуда. Планы у нее не совсем совпадали с планами Никиты, и она этого не скрывала. Он-то прожил свою студенческую юность без всяких женитьб, был сам себе хозяином. Вот и ей хотелось так: сколько-то лет не быть никому должной.

– У тебя кто-то есть! – догадался Никита после Таниного объяснения.

Весь его опыт предыдущего общения с девушками вопил о ненормальности ситуации. Девушкам полагалось хотеть замуж. Таня не спешила. Вывод он сделал один. И принялся изводить ее ревностью. Он теперь не просто встречал ее у школы, он выслеживал. Расспрашивал ее подруг. Прятался за углом. Вечерами, проводив до дома, оставался ждать у подъезда, не появится ли у ее двери счастливый соперник. Он даже несколько раз заявлял, что видел, стоя под ее окнами, как в ее комнате был мужчина.

– Какой мужчина? Ты в своем уме? Кто ко мне пустит мужчину? – возмущалась Таня.

Доказать было ничего невозможно. Он сам себя накручивал, сам придумывал, сам делал выводы. Правда была не важна. Важны были его собственные фантазии, которые терзали его гораздо сильнее реальности.

Сначала Таня пыталась как-то объяснять, вразумлять. Он вроде понимал, успокаивался. Но стоило не увидеться один день, на него находило:

– С кем ты была? Скажи мне правду! Зачем врать?

Ей уже совсем не хотелось с ним целоваться. Она просто устала от этого контроля. И какое он имел право влезать в ее жизнь так бесцеремонно?

Во время очередных расспросов она придумала, что была с другим. Что влюблена, что за того пойдет замуж. Говорила то, что от нее ожидал ревнивец. Ему даже как-то полегчало поначалу: он, видите ли, не ошибся! Он так и знал! Он так и чувствовал!

Он прощался с ней навсегда. Потом объявлялся снова. Снова прощался. Во время сцен ревности Таня говорила себе, что всегда-всегда будет проверять человека, ревнивый он или нет. И с ревнивым – ни-ни! Ни в коем случае! Это же тюрьма с пытками! И себе сказала: «Смотри! Не будь такой! Это погибель и стыд».

А сейчас… После стольких лет безмятежности ее душила ревность. Это чувство обманутости, беззащитности, одиночества перед враждебным миром. Отвратительное ощущение жертвы предательства. Нельзя было поддаваться, нельзя опускаться до такого бессилия. Именно поэтому надо было куда-то деться на время ожидания. Все остальное потом, потом…

 

Билет

Проще всего для нее было полететь в Швейцарию. Виза была. И ждала там дорогая подруга, всегда готовая поселить у себя и даже кормить и сопровождать повсюду. Достаточно позвонить и предупредить о времени прилета. Встретит почти у трапа. Значит – надо решиться. Взять билет и просто сказать мужу: извини, лечу. Правда, они недавно обсуждали совместный отдых. И денег было в обрез после всего этого многолетнего строительства. Но на билет найдется, тем более осенние скидки. Все! Решение принято.

Она огляделась, куда же вышла, гуляя без цели. Поварская. Из-за домов виднелась Новоарбатская «вставная челюсть» – так называли москвичи отстроенные в конце шестидесятых многоэтажки, поднявшиеся на месте старинных особняков Воздвиженки.

Таня отправилась на Новый Арбат к своей давней знакомой из авиакасс, всегда находившей ей самый-самый выгодный вариант полета.

– Что-то ты какая-то бледная, – удивилась та.

– На работе аврал был, еле успела, а сейчас вот отдыхать хочу, задыхаюсь тут уже. – Таня почувствовала облегчение в привычной обстановке, среди нормальных здоровых людей, которых не одолевают кошмары.

Кассирша Лика быстро щелкала клавишами, выискивала подходящие полеты, болтала, болтала без умолку.

– А чего одна-то летишь? А твой-то как, не против?

– Занят он. Работы полно. А у меня как раз передышка.

– И не боишься так надолго?

– Разве две недели – это долго?

– А то! Они, мужики, такие… Глаз да глаз… Приспичит… А тебя рядом нет… Потом будешь локти кусать…

– Пусть сам кусает, – разозлилась Таня.

– Устала ты, – подытожила Лика. – Лети. А то уж совсем пофигисткой стала. Дошла до ручки. На себя не похожа. Богатая будешь. Не узнала тебя.

Клавиши стучали, как дождь по жестяному подоконнику. Тане захотелось спать. Зачем ей куда-то лететь? Вот так свернуться клубком, как кошка, заурчать и проспать две недели.

– Нашла я тебе, смотри: скидка супер, считай, почти бесплатно, – вернул ее к действительности довольный голос Лики.

Все. Сама судьба распорядилась. Теперь назад дороги нет. Она завтра летит.

И сразу почему-то пришло облегчение. Раз так просто решилось само собой, значит – так тому и быть.

Лика, как положено, зачитывала условия перелета, даты, время вылета-возвращения.

– Ладно-ладно. Я тебе верю, все в порядке, – потянула к себе билет Таня.

– Такие правила. На вот, распишись, что все поняла и условия принимаешь.

 

Маленькие радости

Таня, оказавшись на улице, почувствовала прилив оптимизма. Так у нее всегда бывало перед путешествием. Ей захотелось есть, даже голова закружилась от голода.

– Не буду себе ни в чем отказывать, – решила она, направляясь в дорогой ресторан, где они иногда ужинали с Олегом.

Из окон ресторана открывались фантастические виды на город. Осень раскрасила Москву цветами энергичного успеха: оранжевый, красный, желтый. Так ей сказал однажды продавец «Галери Лафайет» в Париже. И с тех пор она и сама много раз убеждалась, что яркие теплые тона сулят успех, вызывают улыбку.

Она удобно устроилась в кресле у окна. Заказала самое свое любимое: суп буйабес. Волшебное средство, чтобы взбодриться, почувствовать себя сытым и не потерять ощущение легкости. Говорят, лучшее лекарство от похмелья. Настоящий провансальский рыбный суп, который должен готовиться из десяти сортов морской рыбы, к тому же еще с морепродуктами. В бульон, получившийся от варки рыб, добавляют протертые вареные овощи, сухое белое вино. Суп должен быть очень горячим. А к нему – поджаренные багеты и чесночный соус «руй». Главное, чтобы эта марсельская уха была приготовлена правильно.

«Хорошо бы повар знал свое дело», – подумала Таня.

Она разглядывала дневных посетителей ресторана. Несколько официально выглядящих офисных работников поедали ланч, обсуждая свои рабочие вопросы.

За низким столиком устроилась компания юных людей, старательно изображающих гламурное общество. Почти у всех девушек из компании на руках сидели маленькие собачки. Мода сезона! Каждая уважающая себя девушка, стремящаяся к блеску, должна быть обладательницей собачонки, гнездящейся у нее под мышкой. Группа собралась немаленькая, человек десять, но разговор велся тихий, по всем правилам хорошего тона. Все выглядели очень ухоженно, благополучно. Одежда, прически, макияж – все продумано и все напоказ, не для простого обеда посреди рабочего дня, для ярмарки тщеславия и демонстрации собственных достижений. А достижения – известно какие: вещи. И вещи не абы какие, а только те, что полагаются достойным, приличным людям. Сапожечки, сумочки, пиджачки, браслетики, которые Карабас-Барабас велел носить в этом сезоне своим Мальвинам и Пьеро.

Таня отметила новую манеру говорить. Во-первых, очевидно, моден южно-русский говор: интонации, произношение (Ихорь вместо Игорь так и витало в воздухе, видимо, этот самый Ихорь был самым популярным парнем в коллективе). Правда, это не значило, что ребята не москвичи. Вполне даже москвичи. Но – первого поколения. Родители разбогатели «у трубы», купили квартиры и дома в столице, дети, естественно, полноправные столичные жители. Остался семейный говорок. Ну и что? Подумаешь! Пусть москвичи переучиваются! У кого денег больше, тот и произношение определяет.

Во-вторых, говорить полагалось размеренно, певуче и негромко, но жестикулировать – активно, бурно, так примерно, как это делают глухонемые. Правда, у глухонемых каждый жест выверен и оправдан необходимостью. Здесь же руками выписывали всевозможные кренделя, чтобы продемонстрировать ювелирные украшения и накладные ногти.

В-третьих, слова произносились в нос, очень жеманно. В этом, по-видимому, заключался особый светский шик.

Довольно долго смеялись над жутко опозорившейся Каринкой, которая ходит вся навороченная, а на самом деле все у нее окопное, с рынка.

– Представляете, вчера. Приходит. Сумка – вижу: «Гермес»! Вообще: обалденная крутая сумка. Она так: туда-сюда с этой сумкой – все типа видели? Я ей: «Это у тебя «Гермес»?» А она так на меня глянула, как на вирус гриппа. В упор не видит, а презирает все равно. И отвечает: «Это не «Гермес», это «Биркин»!»

Благородное собрание так и зашлось от смеха. Даже собачки подтявкнули.

– Во беспредельщица, прикиньте! Даже не знает, что «Биркин» – это и есть «Гермес». Пришлось объяснить.

– Надо еще глянуть на все ее лейблы.

– Небось сидит сама и вышивает. Стучит на швейной машинке ночами…

– Ну…

Вскоре тема разговора плавно сменилась на более животрепещущую.

Собравшиеся обсуждали марку часов, купленных отсутствующим персонажем по имени Дима.

– Ха-ва-рит: пятьдесят штук зеленых стоят. А сам за кофе никахда не заплатит.

– Ну, может, ему Анька купила. Он же с Анькой теперь. У нее муж знаешь кто! Ей пятьдесят штук – тьфу. Муж ее любит. Муж дал – точно.

– Муж ее любит, она Диму…

– Ну и шо? Димка клевый. Только я не верю, что за так дорохо часы. Купил на рынке за тыщу рублей. Понтуется теперь.

– Ну – не зна-а-аю. Выглядят круто. Как родные.

– Я сказала: дай посмотреть, а он руку убрал. Не родные.

– А может, он Аньку боялся, что заревнует к тебе?

– Аньки не было. Красивые такие на вид часы.

– На вид! Там все дело в механике. Стекло какое – вот что надо было смотреть.

Понятно было, что компании тема не в тягость и тянуться разговор может часами. Под такие реплики можно медитировать, как под звуки прибоя, кудахтанье кур или голубиный клекот. Ведь о чем воркуют голуби – кто его знает? Может, тоже о чем-то очень приземленном, не лучше этих часов.

Наконец принесли суп. Вполне хороший. И соус не отличить от марсельского.

Как они впервые прилетели в Марсель, какая жара была, море искрилось. Как бросили вещи в номер и поехали в известный морской ресторан. Там и попробовали этот знаменитый суп. И правда, одним супом наелись ужасно. До темноты потом сидели, попивая вино, под крики чаек, любовались лунной дорожкой на воде, вдыхали запахи пиний. Неужели все-все это теперь в прошлом? И все воспоминания о прошлом будут причинять боль?

– Как вам супчик?

– Замечательно. Как настоящий. – Таня вздрогнула от неожиданности, слишком уж задумалась над своим буйабесом.

– А он и есть настоящий. У нас повар из Марселя. И продукты первоклассные, – укорил официант.

Тут у Тани зазвонил телефон.

– Ты где? – раздался энергичный голос Олега.

Как же давно он не звонил ей днем! Только сейчас она это заметила. Раньше созванивались они чуть ли не каждый час. На секундочку: «Люблю, целую, пока-пока». В последнее время они были слишком заняты. Всем, чем угодно, только не друг другом. Все равно – были друг у друга, были вместе, но вполне могли прожить день до вечера, не напомнив о себе.

– Я тут. На двадцатом этаже. Суп ем.

– И я рядом. Жди меня, закажи мне тоже, я голодный жутко.

Все как всегда. Привыкла она к хорошему. К тому, что не одна. К уверенности в человеке, на которого можно положиться. А что если придется отвыкать?

Приход Олега произвел среди барышень с собачками настоящий фурор. Только сейчас, глядя словно со стороны, Таня осознала, как привлекает к себе женское внимание ее родной муж. Раньше она относилась к этому с юмором.

Даже если в гостях какая-то знакомая, изображая слишком выпившую, лезла к Олегу целоваться или усаживалась на колени, Таня не реагировала. Зачем обращать внимание на чужую глупость? Они потом вместе и смеялись над внезапно проявившимся знойным темпераментом дамы.

– А что творит, хотя в летаххххх! – подражая Высоцкому, удивлялся Олег.

– У нас, в кафе молочном «Ласточка, официантка может так», – вторила Таня.

Ничего, кроме смеха.

А сейчас не до смеха. Девицы цепкими гляделками тут же всосали в себя информацию о костюме, часах, запонках, рубашке и галстуке появившегося в их поле зрения объекта. Все мгновенно переварили, подтянулись, подправили песиков под мышками, придали лицам загадочно-достойное выражение.

Олег чмокнул Таню в макушку и сел напротив, спиной к курятнику.

Красавицы в шоке переглянулись. «И это к такой непонятке пришел этот шикарный мен? Что делается, люди добрые! Мир сошел с ума!» – читалось в их убитых реальностью взглядах.

– Ну что? Как ты? – потянулся Олег к жене, накрыл ее руки своими.

– Вот, суп тебе заказала, сказали, скоро будет.

– Суп – это хорошо. А ты? Где ты была? Что делала?

– У Саши была.

– О?

– Что значит «о»? – раздраженно спросила Таня, недовольная тем, что проговорилась про Сашу.

– «О» значит, что ты вроде была у него недавно, – миролюбиво ответил муж.

– Анализ еще один сдала.

– Зачем?

– Давай потом, ладно? Сдала и сдала.

– Ты изменилась, Тань. У тебя другое лицо, – внимательно глядя ей в глаза, произнес Олег.

«Посмотрю я на твое лицо, как оно изменится, если результат окажется положительный», – подумала Таня.

– Я устала. Понимаешь? Совсем, бесповоротно. Дом закончили, все, можно жить, а я устала.

– Я вижу. Все вернется, давай просто подождем, а?

Он улыбнулся и приблизил свое лицо к Таниному:

и кивнул – продолжай.

– Дорогой! – мрачно продолжила Таня его игру. Обычно он начинал какой-то классический стих, а Таня с ходу продолжала свое. Или наоборот, начинала она. Их это, бывало, очень веселило, потому что придумывалась всякая чепуха.

Олег захохотал.

– А дальше?

– А дальше тебе суп принесли, ешь, пока горячий, – улыбнулась Таня.

Все-таки он заставил ее улыбнуться.

 

Страх грядущего стыда

Вот он ел и ел свой суп, а Таня смотрела и думала про то, заразные они теперь или не очень.

Странный вирус какой! Целоваться можно! Через посуду не передается. Грипп передается, а этот – нет. Странно. А если что-то недосмотрели, недоисследовали? И все передается как миленькое? Как они будут людям говорить, если в гости придут? «Вы нам, пожалуйста, отдельную посудку поставьте и прокипятите, мы заразные». Вот жуть-то. Как другим рассказать? Или никому не рассказывать? Но имеет ли она право молчать? Может, она по закону обязана предупреждать?

Есть какие-то стереотипы о стыдных болезнях или ситуациях. И ничего не можешь с собой поделать – просто стыдно, и все тут. Она явственно вспомнила давнюю историю.

Было ей двенадцать лет. И добыли родители путевку в детский международный лагерь в Болгарию. Это было такое несказанное счастье и везение, что словами не передать. Три недели моря, солнца, веселья, да еще за границей! Эта была первая Танина поездка за рубеж и вообще первая поездка без родителей. Отдых был незабываемый. Неповторимый, как детство. Расставались и плакали. Никто домой не хотел. Но пришлось вернуться. До школы оставалось еще дней двадцать. К бабушке Нине ей не хотелось. Она сидела дома, тосковала и читала Жюль Верна, всего-всего. Потому что у него было про море. Наконец Буся заметила некоторую странность. Внучка читала, перелистывала странички одной рукой, а другой непрерывно чесала голову.

– Что ты там все чешешь-ковыряешь? Что ты там нашла у себя в голове? Сокровища? – иронически заинтересовалась Буся, надевая сильные очки.

– Ба, дай дочитать, – отмахнулась Таня, продолжая чесаться.

Сильные руки военного хирурга зажали голову в тиски.

– Да вы что, родители-идиоты! Вы что сидите? Не видите, что у нее? У ребенка вши! – трубным голосом возгласила Буся.

Таня зарыдала. У нее и так были сложные отношения с насекомыми. При виде мотыльков, летящих на свет, она испытывала панический страх. А тут – вши, которые сидят на ее голове и пьют ее кровь!

Буся немедленно достала нужный том Большой медицинской энциклопедии и зачитала всей семье сведения про педикулез. Педикулез – это и была вшивость. Таня видела на картинке многократно увеличенные «портреты» вшей. Отвратительные, мерзкие гады.

Она рыдала от ужаса.

Бабушка тоже времени зря не теряла: стыдила на все лады родителей. Как это, в семье три врача, три специалиста! Позор! Грош всем цена! Единственный ребенок завшивел! Как у самых злостных злыдней! Куда деваться от позора! Что про них скажут люди!

У Тани были прекрасные густые длинные волосы цвета ржи. Больше всего бабушка опасалась, что, если не удастся избавиться от вшей до начала сентября, придется «снимать волосы».

– Как снимать? – заливалась слезами Таня.

– Под корень. Наголо. Тогда сразу избавимся.

– А почему к сентябрю?

– А потому, что вас положено всех проверять на вшивость в начале учебного года. Чтоб других не заразили.

Точно! Таня вспомнила, как приходила к ним медсестра, сразу после торжественной линейки, посвященной Дню знаний, и рылась у всех в волосах. А потом во всеуслышание называла пару-тройку фамилий, чтоб к ней в кабинет зашли. И тогда по классу прокатывались смешки: «Вшивые, вшивые…» И вот теперь докатилось до нее! Этот стыд она перенести не сможет.

Убиваться так уж сильно не стоило, ведь за дело взялась Буся. В течение двух дней она маниакально уничтожала паразитов. Мазала чем-то Танину голову, вычесывала расческой с мелкими зубьями, снова мазала. В конце концов, осмотрев буквально каждый волосок, осталась довольна: стричь не придется. Вывели! Терпение и труд все перетрут!

И все-таки Таня боялась 1 сентября, как дня казни. А вдруг бабушка что-то проглядела? Она боялась именно стыда, насмешливых взглядов, удивленного хохота и того, что счастливцы без вшей станут ее сторониться.

Когда в класс вошла медсестра, у Тани от ужаса закружилась голова. Но все обошлось. Буся разгромила-таки противника окончательно и бесповоротно.

Сейчас вернулось воспоминание о страхе возможного стыда. Ведь так или иначе – люди узнают. И никакая Буся, никто не в силах будет уничтожить то, что угнездилось в ней. Саша сегодня сказал, что к концу XX века в мире было больше двадцати пяти миллионов ВИЧ-инфицированных. А сколько сейчас, в какой прогрессии это число увеличивается?

– Танюш! Ты десерт будешь? Мне убегать через десять минут!

Они выпили вместе кофе. Он даже подвез ее к оставленной в получасе ходьбы машине. Распрощались.

Только вечером она вспомнила, что не сказала Олегу о Швейцарии. Совсем недавно это было бы вообще немыслимо. Прежде она боялась за него больше, чем за себя. Думая о том, кто из них умрет раньше, молилась, чтобы она первая покинула этот свет. Сейчас она представила себе картинку: она улетает, так ничего и не сказав. Он звонит ей днем, телефон вне зоны действия сети. «Попробуйте позвонить позже», – советует автоматическая дева голосом, которым обычно рассказывают садистские анекдоты. Что ж, ему понравится. А потом, когда дозвонится, Таня ему передаст привет из маленькой уютной горной страны. Красиво!

Она начала думать о нем со злорадством, а ведь не ясно еще совсем ничего. Допустим, у нее ВИЧ, а у него нет. Ну, просто на минуточку допустим. И он ни в чем не виноват. Совершенно. Мало того, ему понадобится много душевных сил, не говоря уж о физических и материальных: на нем будет больная Таня и, возможно, больной ребенок. Все – невинные жертвы. Все страдают и стоически переносят страшное испытание. В этом случае добавлять от себя в виде подарка лишние неожиданности и удары – дело некрасивое.

Смотрим дальше. У него тоже ВИЧ. Значит, он заразил. Наказан он в этом случае дальше некуда. Пусть доживает как-нибудь, но вряд ли рядом с ней. Сама мысль о нем в этом случае делается невыносимой.

Если ни у кого ничего нет, а все это обычная ошибка лаборатории, то пусть. Пусть так. Это было бы самым большим счастьем. Конечно, она тогда рассказала бы все Олегу. Как она терзалась, как ей приходили в голову разные подозрения, как была временами готова возненавидеть его. Он бы понял. Пожалел.

Таня расчувствовалась от картины счастья. Конечно! Конечно! Эти две недели ожидания не имеют права испортить их отношения. Надо набраться терпения. Каждый день момент истины приближается. Надо держаться.

 

Веры нет

Вернувшийся с работы муж захотел сразу же идти к Вере. С чайником. Упорный он все-таки невероятно. Если решит – не свернешь. Таня, например, про этот чайник и думать забыла. Ерунда это все. Ну, взяла и взяла. Зачем на всю эту возню время, силы терять, воспитывать взрослого человека?

– Ты ей позвони хотя бы, что зря ходить? – посоветовала Таня.

– Звонил. Отключен телефон. Ну давай на машине просто подъедем, глянем, есть кто дома у них.

Поехали. В кухонном окошке виднелся свет.

Олег довольно глянул: «Ну, что я говорил!»

– Давай сначала просто узнаем, кто дома, оставь коробку в машине, – попросила Таня.

Муж согласился.

Постучали в дверь. Долго никто не шел. Опять постучали. Услышали шаги. Наконец-то!

Верин муж стоял у открытой двери. Неузнаваемый. Правильнее сказать: в дверях стоял человек, похожий на Вериного мужа. Как похожи бывают отец и сын.

– А, вы… Проходите.

Они вошли в тесные сени.

– Веры нет. Нет Веры. Умерла позавчера. В больницу отвез, там сразу и… Завтра хороним. Из больницы заберем. Приходите.

Таню пронзил стыд. Какое счастье, что они не успели осуществить свою идиотскую задумку! Хоть в собственных глазах людьми остались. Не по своей воле, другая сила уберегла. Уличить хотели. Да с вывертом. Конечно, деньги есть, можно и с вывертом. Чайников накупили себе в убыток. Цена этих двух чайников – это цена ее скидочного билета до Цюриха. Стыдно. Ей казалось, что Вера где-то рядом. Наблюдает за ней. Смеется беззлобно.

Стыд – вот цена экспериментов над человеком. Это серьезная цена, если чувство стыда живо в душе. Сейчас Таня понимает, что это такое, когда тебя испытывают на прочность, проверяют. Пусть даже не люди, обстоятельства. Человек не имеет права делать из жизни театр, да еще считать себя режиссером.

Мужчины о чем-то договаривались, прощались.

– Какое счастье, что чайник с собой не потащили! – вздохнул Олег, как только они оказались в машине.

– Я тоже об этом думала. Заигрались мы в сильных и умных. От хорошей жизни. Нам все казалось, что денег у нас из-за дома не хватает, а мы два чайника, не глядя… Так и по морде получить недолго…

– По морде? От кого? – удивился муж.

– От судьбы, – убежденно ответила Таня.

Она-то знала, о чем говорит. А он пока нет.

– Ты на похороны пойдешь? Я не смогу. Денег с утра завезу. И тебе бы не стоило, ты не выздоровела совсем, зря не отлеживаешься.

– Я бы пошла на похороны. Если б раньше знала о Вере. Но сейчас не получится. Я взяла на завтра билет в Швейцарию. Забыла тебе сказать днем, извини. Мне нужно отдохнуть, продышаться, что ли. И были дешевые билеты. Мне Лика нашла…

– И правильно. Лети. Я и сам тебе хотел предложить вместе куда-нибудь махнуть. Но не раньше, чем через две недели. Сейчас аврал. Жалко. А то бы вместе. Погуляешь, отоспишься. Правильно. Ты на сколько решила?

– Да как раз на эти самые две недели. Вернусь, а там и вместе куда-нибудь отправимся. – В последнюю фразу она вложила свой смысл, Олегу неведомый. А впрочем, почему бы в любом случае не полететь вместе к далеким морям? Терять-то уж будет нечего.