Пусть все сделает
– Вы же сами видите, что прятаться, скрываться – это все временно и ненадежно. Они озвереют только. А если подстроить так, что будто бы они пришли и постреляли нас, они отвяжутся.
– А вы что, лежать по кроватям в бронежилетах будете? – с круглыми от заговорщицкого ужаса глазами прошептал Филя.
– Кто это «вы»? – уточнила Леся. – Дети с Валерой завтра с утра окажутся далеко-далеко. Убийство, как я поняла, планируется на ночь с завтра на послезавтра.
– То есть ты бы завтра получила денежки за квартиру, сложила самое ценное в чемоданчики, улеглась бы баиньки, а ночью заявился бы твой благоверный, тихонечко бы вас прикокошил, а сам с денежками и вещичками взмыл бы на железной птице в направлении Средиземного моря, – установил истину Василий.
– Угу, – кивнула Леся.
Ее снова начало трясти. И ей было совершенно плевать, заметно это кому-то еще или нет.
– Вот я и подумала: пусть. Пусть сделает, как запланировал. Застрелит, убежит, улетит и будет скрываться, чтоб за убийство не арестовали.
– Мысль – что надо! – постановил Денис. Он нервно постучал пальцами по столу и пропел тихонько:
Филя, с энтузиазмом подстукивавший ритм рождающегося на глазах хита, тут же продолжил:
– Нормально, – одобрил Ренат, – только вместо «останься тут» лучше: «с тобой sehr gut».
– Ты не обращай внимания, – посоветовал Василий, – это у них реакция на стресс. Тут же начинается творческий процесс. О! Видишь! И у меня пошло-поехало:
Леся терпеливо ждала.
– Идея твоя правильная, – голосом старого большевика из кинофильма тридцатых годов постановил Филя. – И собрание большинством голосов ее поддерживает! Есть кто против? Или переходим к деталям?
– Пошли к деталям, – согласились все.
– Деталь первая: в кого они будут стрелять? Если в подушки с одеялами, я так не играю. Обман раскроется, и игра проиграна.
– Давай сразу все вопросы, – попросила Леся.
Она взяла салфетку и принялась на ней помечать:
№ 1 – тела, № 2 —…
– Номер два, пиши, деньги! – велел Ренат. – Он, как убьет, должен деньги забрать, убедиться, что все путем идет. Но с деньгами мы, кажется, сможем кое-что устроить.
Он выразительно глянул на коллег. Те закивали.
– А я вам тогда про тела скажу: я знаю, кто это будет, – торжественно провозгласила Леся.
– Надеюсь, не я, – кокетливо пискнул Филя, прячась за салфеткой. – Если только афганский ветеран не решит стрелять холостыми.
– Никто из нас! Это будут куклы из нашего театра! Помните, вы же были на спектакле! Я уложу кукол! А? Нормально? У меня уже Люба и Яник есть! С прошлого спектакля остались. Что-то я тогда поленилась грим смывать, первый раз в жизни. На завтра оставила.
И вот – пригодилось. Только под себя куколку нарисую – и порядок.
– А кроф-ф-ф-фь? – капризно спросил Денис. – Не говоря уж о том, что режиссер тебе башку оторвет за порчу реквизита.
– С кровью как раз все просто. У нас знаешь какие кровавые спектакли ставятся! Это продумано до мелочей. У кукол повсюду под одеждой и под паричками прокладываются, если надо по ходу пьесы, такие мешочки с красной жидкостью. Стрельнешь – брызгает кровь. Очень убедительно.
– А если в лоб пульнуть? – дотошно уточнил Денис. – Изо лба ничего не брызнет. Что тогда?
– Уложу их, как сами обычно засыпаем: носами в подушки. Затылки – самая удобная мишень. Тела под одеялами, попал – не попал, не видно, а тут – хлоп! Одним махом…
– Ну, Леська, тебе и подфартило! Все прямо под тебя устраивается! – удивился Василий. – А вот что было бы, если бы ты не в театре работала?
– А что было бы, если бы я за Сашу замуж не вышла? «Бы» в реальной жизни не существует. Есть только то, что есть. И тем, что есть, надо пользоваться, чтобы спастись. Так что ты там про деньги говорил? – обратилась она к Ренату.
– Деньги у нас, между прочим, есть! – объявил он. – Миллион долларов, сотенными купюрами. Фальшивые. Лучше не вглядываться. А мельком если – в самый раз.
– Там вместо президентов – наши портреты, – похвастался Денис. – Как родные! Нам специально сделали для концертов: народ развлекать. Кидать должны были со сцены. С подсветкой! Красиво – жуть!
– Пусть эти бумажки в сумочке он и забирает. Нам и половины хватит для публики. А потом еще напечатают: у нас такие спонсоры – ого-го! – принялся мечтать Филя.
– Нет, – задумчиво произнесла Леся, – деньги – это хорошо, но как-то надо детали отшлифовать. Потому что есть еще пункты непродуманные.
Смотрите: № 3. Они наверняка захотят избавиться от трупов. Чтоб их в квартире не было. Тогда никто и искать не станет, да? Уехали – и уехали. Продали – и продали. В общем, это для них самая важная задача после убийства.
Но как только они дотронутся до нас, бедных, так сразу вся подстава раскроется. Надо ситуацию так организовать, чтоб дотронуться они ни в коем случае не успели бы.
Теперь № 4. Деньги. Вот они берут сумку. Любой нормальный убивец, раз уж такое дело спланировал, захочет полюбоваться добычей. А глянут – и сразу все поймут. Никуда не полетят. Останутся. И опять все пойдет сначала…
Далее: № 5. А если они вообще ни в какую Турцию и не собирались лететь? И мне мозги просто морочили? Хотя билеты есть… И у него есть билет, он его, кстати, с собой забрал.
Так вот: я хочу, чтоб они именно улетели в Турцию. На том самом самолете, что и вы. Как-то надо так сделать, чтоб улетели. Чтоб были уверены, что уничтожили нас и что в Москве им оставаться опасно. Чтоб жили себе далеко-далеко и вспоминали наш домашний адрес в кошмарных снах.
– В общем, нужен надежный качественный сценарий, – подытожил Василий, – и постановка без репетиций и саунд-чеков. В моем утомленном мозгу кое-что проклевывается. Давайте мыслить конкретно и быстро. А то Леське в суд надо успеть. Да и у нас сегодня ночной концерт в клубе.
Один ум хорошо, а два лучше. Так гласит народная мудрость. И если следовать ее логике, то пять умов – это такая сила… Спектакль они удумали гениальный.
Для двух участников и минимального количества зрителей. А жаль, что мало кто увидит! Публике бы очень понравилось. Захватывающее должно получиться действие: не оторваться. И главное: слаженность, четкость, достоверность и любовь к деталям. И чтоб ничто не помешало. Ветер чтоб дул попутный, и колесо Фортуны чтоб повернулось, куда просят они, а не их противники.
В суде
Иногда человек проводит несколько дней в полном бездействии. Время идет, будто и нет его: ничего не происходит, ничего не изменяется, словно само небо забыло о тебе. Сегодня у Леси был такой день, когда решить полагалось все предстоящее. И, на ее счастье, как-то все складывалось.
Она успела в суд. Как раз приемные часы были во второй половине дня. Написала подробное заявление.
Отсидела в очереди.
Второй раз уже она в этом самом суде по одному и тому же делу. Развод. Тогда судья долго их с Валерой мурыжила, все давала испытательные сроки, подумать заставляла ради детей. Все равно развели их в итоге.
И прав Ренат, когда говорит, что слишком много женщины на себя взяли. Бывают моменты, когда они не в состоянии посмотреть на ситуацию со стороны, эмоции перехлестывают, справиться с ними невозможно.
Проходит время, становится понятно, каких дров наломала, но не вернешь. Ничего не вернешь. И сыновья растут, на все это глядя. И себя не научаются уважать: с детства за них решает женщина, которой это и природой-то не положено.
Много о чем успела передумать Леся, ожидая своей очереди.
Волшебная лампа Аладдина
Ей почему-то все вспоминался джинн из любимой с детства сказки об Аладдине и его волшебной лампе. Когда-то сказку эту читал ей папа. Тогда главное было придумать кучу желаний, которые мог бы исполнить выпущенный на свободу джинн.
Она все удивлялась глупости обладателя волшебной лампы: на месте Аладдина она бы в два счета распорядилась: во-первых, чтоб ни она, ни ее близкие никогда и ни за что не умерли бы, во-вторых, чтоб все богатства мира принадлежали ей и их ни под каким видом нельзя бы было отнять, в-третьих, чтоб всегда все знать по школьной программе, запоминать за секунду все учебники целиком, решать любые задачки быстрее самой учительницы.
Вот, собственно, и все! Разве мало? Изумительные, правильные, мудрые желания. И потом спрятать эту лампу и никому никогда о ней ни слова, ни полслова!
Позже мама купила огромную долгоиграющую пластинку, на которой всю эту сказку рассказывал знаменитый артист. Что-то было в его голосе гипнотическое: хотелось слушать снова и снова. Каждый раз открывались новые детали и нюансы. Любе и Янику эта пластинка перешла по наследству, они тоже попали под обаяние великолепного рассказчика.
Вот и сейчас в небольшом предбаннике народного суда в голове Леси звучали слова сказочного джинна, случайно освобожденного ничего не ведающим Аладдином из векового заточения:
«Я могу построить город! Я могу разрушить город!»
Обещания эти все вертелись и вертелись в голове, ввинчивались в мозги штопором.
«Я могу построить город! Я могу разрушить город!»
И внезапно до Леси дошло: эти слова могли бы принадлежать ей и сотням тысяч таких, как она, самонадеянных дур.
Растут они себе, подрастают и в определенный момент накачиваются пьянящей уверенностью: «Я все могу! Я знаю все лучше всех! Моя судьба в моих руках! Все у меня будет, как я решу! Я могу построить свой город! Он будет самый прекрасный, самый мой».
И что-то такое себе варганят в соответствии с собственными представлениями о красоте и гармонии.
Вовлекают в это дело ни сном ни духом не подозревающих о гигантских масштабах строительства невидимого града мужчин и других ни в чем не повинных членов семьи.
Горе, когда некая строительница собственного счастья вдруг якобы прозревает: не с тем строит! Не в той команде! И даже не по тому проекту!
«Я могу разрушить город!» – вот следующий тезис, который взрывает весь выстроенный мир.
И – поберегись!
Кто не спрятался – я не виновата! Я все должна поменять, настал момент такой. Потому что я – сама! Я – все могу! Ну, сокрушу пару судеб на своем пути – а как иначе?! А если я в них ошиблась? А если они не правы? А если…
Джинн – это ведь бес! Такой род нечистой силы. Женщина, одержимая гордыней и самоуверенностью, и есть этот самый бес. Бес-обольститель, сильный и могучий до тех только пор, пока не загонят его в лампу, или в бутылку, или еще в какой-нибудь надежный сосуд. Чтоб сидела и не рыпалась.
«Отчего ты сегодня бледна?»
Потом зачем-то вспомнились любимые стихи.
Родители ее были помешаны на книгах, собрали огромную библиотеку. В каждой комнате у них одна стена занята стеллажами. Книги укоризненно толпятся, просятся в руки. Это – лучшие друзья, собеседники, помощники, утешители.
Так говорил папа.
Мама много раз с волнением повторяла предсмертные слова Пушкина. Как принесли его, безнадежно раненного, домой, на набережную Мойки, уложили в кабинете, пытались спасти, дежурили при нем, как состояние больного все ухудшалось и ухудшалось.
Вот окинул Александр Сергеевич затуманивающимся взором полки с книгами и сказал им:
– Прощайте, друзья!
С книгами любимыми попрощался, как с лучшими своими друзьями. А он дружить умел беспримерно.
И вот последние его слова – к самым заветным своим друзьям, остающимся на полках книгам.
Книги заключают в себе души тех, кто их создал. Одна может навеять тоску, другая утешит и развеселит, третья не даст от себя оторваться – так и будешь ходить с ней повсюду, пока до конца не дочитаешь.
Так считали Лесины родители.
Но ей это не особо передалось почему-то. Могла иногда взять с полки книгу наугад, пролистать, не вчитываясь, и тут же поставить на место.
Ну, не всем же любить, к примеру, рыбную ловлю! Кому-то нравится, кому-то – совсем нет. Так и с книгами. Только лет в семнадцать попался ей в руки томик стихов, которые сразу запали в душу, запомнились мгновенно.
Ах, как умела передать мельчайшие изгибы женской души Анна Ахматова! Как это близко всем женщинам: измучить, заставить страдать, а потом – пасть в объятия, прильнуть, отдать всю себя: добился, на, бери. Ту, гордую, неприступную. Владей – крепость сдалась на милость победителя.
Начало двадцатого века…
Всего несколько лет до поругания и гибели необъятной державы.
К счастью, будущее пока неведомо. Предчувствия могут одолевать, но видеть детали не дано. Общество живет все еще устоями прошлых веков.
Какой такой терпкой печалью поили тогда девушки своих возлюбленных? Какими словами мучили?
Может быть, сулили:
«Нам никогда не быть вместе. Не суждено».
Или рассказывали о другой, тайной и безнадежной своей любви, заставляя ревновать?
Или просто молча смотрели глазами, полными слез, не говоря «да», ничего не обещая?
Как бы там ни было, напиток под названием «Терпкая печаль» был благородным, не разрушающим мужское «я», хоть и заставляющим душу влюбленного страдать и метаться.
А как же без душевной боли? Иначе не возмужаешь.
Теперь, когда в опустошенных, обездушенных руинах страны поселились потомки тех, кто случайно выжил в беспримерной катастрофе, или тех, кто обещался построить «новый мир», в котором «кто был ничем, тот станет всем», терпкий любовный напиток закономерно изменил свой состав.
Ибо те, старые, рецепты оказались безвозвратно утерянными.
Или души мужские так зачерствели, что мучить их следовало не хрустальными бокалами с благовонным зельем, а ушатами обыкновенного дерьма.
Существует же выражение «словесный понос»?
Это про тех, кто много и неостановимо говорит, говорит, говорит.
Так вот, ведро словесного поноса, наполненное словами и фразами «козел», «ублюдок», «слабак», «урод», «импотент», «лузер», «вали отсюда на хер» (можно сильнее), «иди в жопу» и многими другими по вкусу составительницы, и есть тот самый любовный напиток, тот самый нектар, которым принято теперь поить (и не только поить, но и омывать с ног до головы) своих любимых мужей, партнеров, бойфрендов и просто ухажеров.
Не все почему-то выдерживают.
Мужчины так странно устроены, что, если их унижать постоянно и регулярно, они попросту перестают быть мужчинами.
Да-да, барышни, бабы, женщины и дамы!
В самом прямом смысле этого слова: как мужчины, они уже неупотребимы. Один важнейший элемент выходит из строя! Не только не хочет, но уже и не может, гад, иметь с вами ничего общего. Тут ничего не поделаешь – природа. И мужчине, которому под видом «терпкой печали» подносят фекалии, ничего не остается, как стремительно покидать свою вторую половину.
Исчезать от нее с концами.
Сжигать мосты, рубить канаты, перерезать тонкие нити и все такое прочее.
И нечего потом сокрушаться и оплакивать свою женскую долю.
За что она мучила Валеру? Что ему доказывала? Зачем крушила то, что сама выстроила таким трудом?
Ума не было, чтоб понять. Совести не было, чтоб постыдиться. Смирения не было, чтоб замолчать вовремя, чтоб поставить себя на место другого человека, которого сама заставила разделить свою судьбу и сама же за это принялась мстить.
И сейчас… Да, ей было стыдно.
Она была самой себе противна со своей любовью к Саше, со всей этой омерзительной покорностью и кротостью по отношению к чужому страшному человеку, изначально замыслившему воспользоваться ею, как половой тряпкой, как унитазной щеткой.
Заявление
Судья была та же самая, что разводила их с Валерой. Наверное, красивая в обычной жизни женщина: глаза огромные, четкий овал лица, пышные каштановые волосы. Но сейчас лицо ее портило выражение усталости и некоей официальной скуки, которое присуще обычно дамам «при исполнении». Лесю она тут же признала, к сожалению.
– Ну, с чем на этот раз пожаловали? – спросила она строго, протягивая руку к Лесиным бумагам. – О! Опять заявление о разводе! Ты смотри, как у некоторых хорошо получается!
Судья обращалась к секретарше, которая, как и положено, находилась за соседним столом.
– И что на этот раз не устроило? – сухо произнесла вершительница судеб, вчитываясь в заявление.
По мере чтения лицо ее менялось, выражение официальной скуки постепенно стиралось, уступая место живым, непосредственным эмоциям.
– Ну-ка, ну-ка, устно, своими словами изложите-ка мне, что тут написано. А то глазам своим не верю. Убить, пишете? Убить вас собрался? И детей?
– Да, – ответила Леся, собрав все свое мужество в кулак. С ней не так еще надо разговаривать. Все правильно.
Леся детально (в который раз уже за сегодня) описала содержание услышанного случайно разговора. Поведала о намерении продать квартиру и покинуть отчий дом ради прекрасных неведомых краев. Призналась, что о своих действиях не ставила в известность родного отца детей, что, в общем-то, ввела в заблуждение органы опеки, подсунув им бумаги о возможной прописке детей на даче, которая, в силу своей ветхости, в нынешнем ее состоянии вряд ли могла бы считаться полноценным жильем.
– За любимым, значит, пойти хотели? Любви дождались? – полувопросительно-полуутвердительно произнесла судья. – И законы вам нарушать вполне можно, да? Вы хоть понимаете, мадам (не знаю, как к вам и обращаться, так что уж на «мадам» не обижайтесь), вы отдаете себе отчет, что, не ставя в известность отца детей об их предполагаемом месте проживания, вы нарушали закон?
Или для вас особые правила? Вам, именно вам, можно? Вас законы не касаются? Потому что вы и так хорошая и все знаете лучше всех?
Вы понимаете, что преступления на пустом месте не совершаются?
Вот вас с детьми хотели (и хотят все еще) убить.
Верю!
Ни минуты не сомневаюсь в правдивости вашего заявления.
Но вы осознаете, что сами подготовили почву для преступления?
Любое нарушение закона ведет к еще большему беззаконию. У меня опыт. Двадцать пять лет в органах юстиции. Со следователя начинала, теперь вот в суде. И точно знаю формулу: на чистом месте преступление не вырастет!
То, что вы волей случая разговор услышали, ваше счастье.
А сколько таких, что жизнью поплатились за собственную самоуверенность и доверчивость! Времени нет сейчас рассказывать. И главное – каждая думает, что это с ней не случится, что это все не про нее, что кого угодно обманут, только не ее, умницу-разумницу.
То, что с заявлением сейчас пришли, это грамотно. Хвалю.
Развести немедленно не в моей власти. Хотя и без угрозы убийства случай ваш легкий: детей общих нет, имущественных споров быть не может, ничего вместе не нажили, в браке состояли – всего ничего.
По правилам, которым я обязана следовать, я поступлю следующим образом: вот выпишем повестку в суд вашему благоверному. Вы уж ему ее как-нибудь вручите, если сможете. Если он явится и согласится на развод, тут же разойдетесь, как в море корабли. Но он, скорее всего, не явится, как я полагаю, – судья многозначительно взглянула на Лесю.
Та сокрушенно кивнула.
– В таком случае придете вы в назначенный день одна. Я отмечу неявку мужа. Выпишу новую повестку. Не явится в следующий раз, разведу. Все ясно? Постарайтесь все-таки обеспечить безопасность детям. И себя поберегите. Сами дров наломали, теперь надо напрячься, чтобы достойную жизнь выстроить.
С этим Леся была совершенно согласна. На это готова была отдать все силы.