Вы мне напомнили о том, Что человеку нужен дом, В котором ждут. Я сто дорог исколесил. Я молод был. И я спросил: — Быть может, тут?.. Не поднимая головы, — Быть может, тут, — сказали вы, — Смеяться грех… Война… И тяжкий ратный труд. И кровь… Но дом, в котором ждут, Он был у всех. Я, как и все, в пути продрог. Он полон был таких тревог, Он так был крут… Стою с котомкой под окном. Открой мне двери, милый дом, В котором ждут.

В воскресный день К воротам подъезжает Вместительный лазоревый автобус, Похожий на прогулочную яхту. Такие ходят лишь по воскресеньям… В него садятся женщины В косынках Из легкого, как ветер, крепдешина, Мужчины в пиджаках и белых брюках, Девчонки, голенастые как цапли, И хорошо умытые подростки, Солидные, с платочками в карманах… Свершается воскресная прогулка К местам боев. Езды не больше часа. Летят столбы, И загородный гравий Под шинами хрустит на поворотах… Меня сегодня тоже приглашали. Я отказался — Вежливо и твердо. Во мне укоренилось убежденье: Места боев — не место для прогулок. Пусть я не прав, — Я не хочу увидеть В траншее, где погиб комбат Поболин, Консервный нож, пустую поллитровку И этикетку «Беломорканала». Пусть я не прав, Но я сочту кощунством Девичий смех в разрушенной землянке, Где веером поставленные бревна О многом говорят глазам солдата… Я знаю, что со мною на прогулке Здесь были бы трудящиеся люди, Хлебнувшие в войну немало горя, Товарищи, сограждане мои. Но мне не нужно камерной певицы, Воркующей с пластинки патефона, И разговор о солнечной погоде Я не смогу достойно поддержать… Когда-нибудь я снова буду здесь. Не через год, Не через десять лет, А лишь почуяв приближенье смерти. Ни поезд, Ни лазоревый автобус Под Колпино меня не привезут. Приду пешком В метельный серый день И на пути, ни разу не присяду. Приду один. Как некогда. В блокаду. И дорогим могилам поклонюсь.

Был до войны у нас актер, Играл на выход а х. Таких немало до сих пор В различных городах. Не всем же Щепкиными быть И потрясать сердца. Кому-то надо дверь открыть, Письмо подать, На стол накрыть, Изобразить гонца. Он был талантом не богат, Звезд с неба не хватал. Он сам пришел в военкомат, Повестки он не ждал. Войны Железный реквизит И угловат и тверд. Военный люд. Военный быт. Массовка — первый сорт! Под деревушкой Красный Бор Фашисты бьют в упор. Был до войны у нас актер (Фашисты бьют в упор…), Хоть не хватал он с неба звезд (Фашисты бьют в упор…), Но встал он первым в полный рост (Фашисты бьют в упор…). Таланты — это капитал, Их отправляют в тыл, А он героев не играл, — Что ж делать, — он им был.

Прости меня за то, что я живу. Я тоже мог остаться в этом рву. Я тоже был от смерти на вершок. Тому свидетель — рваный мой мешок. Прости меня за то, что я хожу. Прости меня за то, что я гляжу. За то, что ты лежишь, а я дышу, Я у тебя прощения прошу… О дружбе тысяч говорим мы вслух, Но в дружбе тысяч есть и дружба двух. Не мудрено, что в горький тот денек И среди тысяч был я одинок. Тайком я снял с твоей винтовки штык, К моей винтовке он уже привык. И верю я, что там, в далеком рву, Меня простят за то, что я живу.

Мне солдатские снились котомки, И подшлемников серых кора, И свистящие змеи поземки, И гудящее пламя костра. Пулемет утомительно гукал. Где-то лошадь заржала в лесу. Я тяжелую руку баюкал, Как чужую, держал на весу. Лес был тих, насторожен, заснежен. Был закончен дневной переход. На подстилках из колких валежин Отдыхал измотавшийся взвод. Кто-то шуткой ответил на шутку, А потом занимался рассвет, И тугую скрутил самокрутку Мне товарищ, которого нет.

Вот карточка. На ней мы сняты вместе. Нас четверо. Троих уж нынче нет… Еще не вторглось в карточку известье О том, что взвихрен, взорван белый свет. Еще наш город давней той порою На ней хранит покой и красоту. Еще стоят, смеются эти трое, Дурачатся на Троицком мосту… Ну что ж, ты жив. Но ты себя не мучай. Ты за собой не ведаешь вины. Ты знаешь сам, что это только случай. Слепая арифметика войны. Но как смириться с тем, что где-то в Бресте, Или в Смоленске, или где-нибудь Перед войной снимались люди вместе — И некому на карточку взглянуть?

Не то чтобы очень часто, Но до сих пор вспоминаю Простреливаемый участок По дороге к переднему краю. Затаила в себе ложбинка Прищур глаз, терпеливо ждущих… Перед нею всегда заминка Возникала у всех идущих. И таких, кому б не хотелось Повернуть и уйти от смерти, — Нет, таких среди нас не имелось, Вы уж на слово мне поверьте. Но любой из моих знакомых Шел на метры отвагу мерить, Уповая в душе на промах, — Тут уж тоже прошу поверить. Был я, в общем, других не хуже, Серединка на половинку, И, ремень затянув потуже, За другими нырял в ложбинку. И одни, задохнувшись б е гом, Проскочив сквозь смерть, отдыхали, А другие, в обнимку со снегом, По-пластунски его пахали… Послан в роту своей газетой, — День январский был, ледовитый, — Полз я, помню, ложбинкой этой, Вдруг — лежит лейтенант убитый. Он лежит — и не видно крови На его полушубке белом. Удивленно приподняты брови На лице его окаменелом. Словно спит он, и словцо снится Сон какой-то ему хороший. И белеют его ресницы, Припорошенные порошей. Спит и словно бы знает это. Вот и выполнена работа… Без нагана спит, без планшета, — Захватил уже, видно, кто-то. Был морозец в ту зиму лютый. Полежали мы с ним, как братья, Может, две, может, три минуты… Отдышавшись, пополз опять я. Вот и все. Ни о чем особом Не поведал я вам, признаться. Только мыслями к тем сугробам Стал под старость я возвращаться. Неужели все это было? Как мы все-таки все устали. Почему судьба не судила Поменяться мне с ним местами?

Человек, потерявший деньги, Сокрушается и жалобно вздыхает. Человек, потерявший друга, Молча несет свое горе. Человек, потерявший совесть, Не замечает потери.

Два друга Перед самою войной Ходили вместе к девушке одной. Подумать обещала им она. Подумать помешала ей война. Один из них Ушел в Дзержинский полк. Ей написал в июле — И умолк. Второй нырнул — И вынырнул в тылу. Он доставал кагор и пастилу. Он доставал ей сало и пшено. И было все меж ними решено. Давным-давно Она — его жена. Еще с того, с военного пшена. Но тут сюжет наш Делает изгиб, Поскольку первый Вовсе не погиб. Он возвратился — Скулы как кремень, Пустой рукав Засунут за ремень. Он навестил их — Мужа и жену. Они поговорили про войну. И муж, Доставший кафель и горбыль, Шепнул жене: — Мне жаль его… Бобыль… А он, Чтоб только что-нибудь сказать, Сказал, что дочка — Вылитая мать, И, уходя, просил не провожать, Боясь на электричку опоздать. Муж крепко спит, А женщина сидит, И в кругленькое зеркальце глядит, И пудрит веки, Долго пудрит нос, Хотя никто не видит этих слез. Какой банальный, Скажут мне, сюжет! Спокойной ночи. Точка. Гасим свет.

О прожитой жизни Приходят раздумья Все чаще и чаще. Над горной дорогой Палящее солнце И ветер звенящий. По горной дороге Влачу, будто ношу воловью, Изжитые дружбы И то, что когда-то Казалось любовью. Слепящее солнце Скрывается за перевалом. Безмолвные сакли, Как мертвые соты, Чернеют по скалам.

Глаза пантер то вспыхнут, то померкнут. Медведица к детенышам строга. На сером камне дремлет серый беркут. Качает лось волшебные рога. Купив билет под сводом легкой арки В большое общежитие зверей, Заметишь ты, что люди в зоопарке Становятся и проще и добрей. Так явственны печаль и благородство Слонов задумчивых и гордость рыжих львиц, Что сладостное чувство превосходства Здесь возникает только у тупиц.

По траве густой и влажной Ходит аист. Ходит он походкой важной И жука ест. Он зовет свою любимую Подружку, Преподносит ей зеленую Лягушку. Отошла она с поклонами В сторонку: — Отнеси-ка ты лягушку Аистенку. Он скучает, наша лапушка. Здоров ли? Беспокоюсь, не свалился бы С кровли!.. Солнце село. Стало сумрачно И тихо. Вслед за аистом взлетела Аистиха. Вот и скрылись две задумчивые Птицы… Хорошо, что есть на свете Небылицы! ________ Под землей живут кроты. В подполье — мыши. То ли дело аистенок — Он на крыше! У него гнездо покрыто Мягким пухом. Он лягушку может съесть Единым духом! Молча аист с аистихой Сели рядом. Оба смотрят на сыночка Нежным взглядом. Красный клювик аистенок Разевает — Он наелся, он напился, Он зевает. Молвит аист аистихе Очень строго: — Ждет нас осенью далекая Дорога. Ждет нас осенью не легкая Дорога, Хорошо бы с ним заняться Хоть немного!.. — Что ты, что ты, Он совсем еще ребенок! Ведь и крылышки малы И клювик тонок!.. — Надоело отговорки Слушать эти! Мы к занятьям приступаем На рассвете. ________ А теперь я расскажу, Как это было. Солнце снизу облака Позолотило. А когда оно взошло Еще повыше, Сбросил аист аистенка Клювом с крыши! Испугался аистенок: Упаду, мол!.. Начал, начал, начал падать… И раздумал. Он раздумал И, синиц увидев стаю: — Поглядите, — закричал им, — Я летаю!.. ________ Рассказать мне захотелось Вам про это, Потому что есть народная Примета: Если аисты справляют Новоселье, — Значит, будет в доме радость И веселье, А не сядет к вам разборчивая Птица, Значит, кто-то на кого-то Очень злится, Значит, будет в доме ссора, Будет свара, Если мимо пролетает Птичья пара… Путь приметы сквозь столетья Длинный-длинный. Показалось людям следствие Причиной. Просто птицы эти Издавна садились Только там, где не шумели, Не бранились… Так ли это началось Или иначе, Я желаю людям счастья И удачи! А еще мое желание Такое: Чтобы жить нам, Этих птиц не беспокоя. Возвратится аистенок В марте с юга. Прилетит с ним белокрылая Подруга. Выбирая, где спокойнее И тише, Пусть гнездо они совьют На вашей крыше! Ведь не каждая примета — Суеверие. Добрый аист, зная это, Чистит перья.

Мне известен суровый Плевен, Где растет в ложементах плевел, И — в жемчужных отелях — Варна, Улыбающаяся лучезарно. Мне известна София — в парках, И Коларовград пролетарский, И Бургас — в парусах и в барках, Этот город — моряк болгарский. — Ну, а Сливен?.. — Куда мне деться: — Не был… — Не был? Честное слово?.. — Смотрят сливенские уроженцы На меня, как на тяжко больного. Побывал под болгарским небом Человек — и в Сливене не был!.. Да, дворцами он не утыкан, И особенно не велик он, И не главный он, к огорченью, По промышленному значенью… — Чем же он знаменит? Чем дивен? — Как же — чем? Тем, что это — Сливен! Тем, что девушки всех красивей, И влюбленные всех счастливей, И вино ароматней прочих, — Кто не верит, гоните прочь их!.. Вот чем славен Наш город-чудо, Вот чем дивен, Вот не был где ты!.. И послушать, так все оттуда Композиторы и поэты! Ну, а если кем не из Сливена Вся Болгария осчастливлена, Значит, мама его из Сливена Или дядя его из Сливена… Я, Болгарию покидая, Сам себе становлюсь противен: Видел многие города я, Но не видел я город Сливен!

С утра орет петух-горлан — Наместник муэдзина. Узбекский город Маргелан. Ферганская долина. Еще в России время вьюг, Еще пуста скворешня, А здесь уже отцвел урюк И зацвела черешня. Шашлычник жарит шашлыки Под небом на мангале. Громоздкие грузовики Гремят на магистрали. И, словно древности послы, Задумчиво, без спешки, Везут по улицам ослы Груженые тележки. Средь тополей и плоских крыш В стене мы видим дверцу, И нас приветствует малыш, Прижав ладошку к сердцу. Мы третий чайник пьем до дна. Шумят над нами ветки. Поет над нами бедана, Подвешенная в клетке. Того же самого пера, Вся та же, что на русском Напоминает: «Спать пора!..» — В вечерней ржи под Курском. Я все вобрать в себя спешу, И, отведя в сторонку, Я оператора прошу Снять чайхану на пленку. А он в ответ: — Прошла пора Экзотики дешевой. Сниму я лучше трактора И этот кран ковшовый!.. Я умолкаю, посрамлен. Хоть он меня моложе, Конечно, прав не я, а он. (Но я, пожалуй, тоже…) Кино. Базар. Подъемный кран. Дувалов серых глина. Узбекский город Маргелан. Ферганская долина.

Здесь воздух студён и разрежен, В нем склон отдаленный приближен, Он резко отчетлив, заснежен, А в небе, почти неподвижен, Орел — полузверь, полуптица — На воздух упруго ложится. Вот легкое сделал движенье И плавное начал скольженье На крыльях могучих и ржавых, Под новым углом подержав их… Струей голубого потока Меня поднимает высоко Доступная в стихотворенье Мечта о свободном паренье.

Я не верил столько лет В чудеса с доставкой на дом… Арарата нет и нет, Утром глянул — вот он, рядом! Над жарою Еревана Белой льдины благодать Близко-близко, даже странно, Из окна — рукой подать. Сразу поднял до вершин, Как-то сразу все исправил, Мыслей суетных лишил, От пустых забот избавил. Так очистил и вознес, Так решил мои сомненья, Что в груди кипенье слез Ощутил я на мгновенье… Это утро, этот сад, Эти винчевские дали, И над ними — Арарат, Все такой же, как в Начале.

Я в домике был у Галенца, У сына его и жены. Висит на гвозде полотенце. Картины стоят у стены. И вдруг на одном из полотен, Женой извлеченном на свет, Как в прежние дни беззаботен, Возник мой товарищ — поэт. С портрета, где слышали краски Пирушки их дружеской гул, Сверкнул его взгляд самурайский, Как будто он мне подмигнул. Мол, помнишь январскую вьюгу?.. Недолго мы в жизни гостим. Давай же сегодня друг другу Все прошлые вины простим.

Язык искусства внятен и могуч: Призыв трубы и плач виолончели, И девушка, похожая на луч, Слетает к нам с картины Боттичелли. Мы забываем в тот же самый миг Давным-давно поведанное сказкой, И мы не знаем, кто это проник К ней во дворец под черной полумаской. Мы обо всем забыли для того, Чтоб вместе с нею, сотканной из света, Взглянуть как бы впервые на него, Узнать его, как узнаёт Джульетта. Что есть искусство? Объясню едва ль. Я только знаю, что оно без грима, Что в нем и счастье наше и печаль И что оно, как жизнь, неповторимо.