Сверхъестественное I

До сих пор мы не знаем философов, способных дать удовлетворительный ответ на вопрос: «Почему должно существовать нечто вместо ничто?» При том, что подобный вопрос представляется абсолютно актуальным. Уже сама способность задать такой вопрос, может показаться кому-то из нас необъяснимой, даже нелепой. Однако подобный вопрос свидетельствует о том, что мы испытываем тревогу по поводу Нечто. В противоположность этому, никто из нас не встревожен по поводу Ничто, поскольку Ничто невозможно проанализировать. Нечто дает нам возможность пережить опыт ужасного. Говорим ли мы о том, что развилось естественным путем, или было создано при помощи цифр или благодаря противостоящему у людей большому пальцу, является ли это живым или неживым, все это способно вселить в нас ужас, являя противоречие того, что по-нашему мнению, способно или неспособно существовать.

Подобно тому, как большинство из нас разделяет мнение по поводу добра и зла в области морали, точно так же мы имеем общую структуру чувств в отношении общей картины мира и нас самих — внутреннюю легитимацию, оценивающую объекты и события, относя их к внутренней или внешней стороне обычаев допустимой реальности. Опыту сверхъестественного ужаса присуще ощущение неправильности. Нарушение нашего чувства легитимности нечто происходящего, существующего, или ведущего себя, приводит в действие внутренний сигнал тревоги.

Мы воспринимаем нарушение нашей концепции мира или концепции себя как оскорбление. Конечно, наша внутренняя легитимность так же может быть неверна, например, потому что была сфабрикована на основе сознания, основанного на своде законов, записанных в нас и только в нас, и не являющихся детектором правильного или неправильного в действительном смысле, потому что в смысле действительном ни правильного, ни неправильного не существует. То, что мы можем быть неправы по поводу неправильности чего-то, уже само по себе отмечается как неправильность в соответствии с внутренним чувством легитимного, которое в свою очередь посылает нам сигнал о сверхъестественном ужасе, касающемся неправильности самого чувства легитимности, возвращающегося назад к чувству легитимности для нового сигнального круга, оповещающего, что неправильно уже в принципе все известное нам окружающее, резюмируя, что Нечто неверно всегда. Однако для сохранения благополучия нашего существования мы оснащены предохранителем от пагубного эффекта рекурсивного циклического сигнала вечной и всеобщей сверхъестественной ошибочности, основанным на нашей неспособности распознать сигнал, несмотря на то, что такой сигнал, возможно, поступает в нас все время, что подтверждается нашей тревогой в отношении Нечто. Тем не менее мы способны воспринимать явления на неправильной стороне правильного и неправильного, вещей, которые не должны происходить, или существовать, или вести себя так, как мы считаем.

Таким образом нами могут восприниматься самые своеобычные вещи. Почти мгновенно эти вещи перестают быть видимыми так, как мы обычно их видим, и начинают видеться как нечто иное, как нечто чему мы не в состоянии дать название. Эта нестабильность качества и значения нечто — например, марионетки — отвращает нас от долгого ее рассматривания, поскольку чем дольше мы на нее смотрим, тем больше мы теряемся в парадоксальном состоянии узнавания и не узнавания того, что раньше было известно и знакомо. И тогда вопрос: «Почему должно существовать нечто вместо ничто?» может затеряться в необъяснимых, даже нелепых, попытках разрешить его, и не потерять рассудок в сверхъестественном ужасе.

Чаще всего способностью вызывать сверхъестественный ужас обладают повседневные объекты, те, которые мы видим каждый день, и о которых знаем, какими они должны или не должны быть. В один прекрасный день ботинки на полу вашего платьевого шкафа могут привлечь ваше внимание, и представиться так, как никогда не виделись раньше. Каким-то образом эти ботинки сумели удалиться из нашего мира, принять облик, который мы не способны соотнести, сделавшись для вас фрагментами вещества без смысла и качества. Вы растерянно смотрите на ботинки. Что это такое? Для чего они предназначены? Почему должно существовать нечто вместо ничто? Но прежде чем ваше сознание успевает задать новый вопрос, вы отматываете его назад, и ваши ботинки вновь становятся вам знакомы, и перестают вызывать сверхъестественный страх. Вы берете эту пару ботинок, и присаживаетесь, чтобы одеть их и отправиться по обычным делам. И в этот самый миг вы замечаете пару одетых на вас носков, в которых скрыты ваши ноги… соединенные с остальным телом… пребывающим во вселенной, в которой ваше тело странствует наряду с другими вызывающими сверхъестественный ужас формами. «И что теперь?» — вопрошает вас голос с другой стороны бытия. И что теперь, что теперь будет, если вы вдруг взглянете на себя — самый повседневный объект, который только можно представить — и вдруг поймете, что не в состоянии придать смысл и качество тому, что вы видите, и тому, что видит вас. И действительно, что теперь.

Сверхъестественное II

Чувство сверхъестественного ужаса может быть индуцировано в обычных смертных различными способами. Одним из принципиальных условий является ощущение того, что мы не те, кем мы полагаем что являемся, что было кратко затронуто в предыдущем разделе. В своем революционном эссе «К психологии сверхъестественного» (1906), немецкий психиатр и психолог Эрнст Енч (Ernst Jentsch) анализирует это чувство и его происхождение. Среди представленных Енчем примеров опыта сверхъестественного, можно отметить те, в которых люди престают быть частью своей идентичности, и начинают выступать в роли машин, вещей, или фрагментов, сделанных так как они сделаны, и представляющих собой скорее часовые механизмы, а вовсе не неизменные во внутренней постоянной сути создания. Енч объясняет:

«Подтверждение того, что обсуждаемая эмоция связана со сверхъестественным, часто соотносится, в частности, с сомнением относительно одушевленной или неодушевленной природы вещей или, точнее, выражением „традиционно понимаемой анимированности человека“, состоящей в типичной реакции общества на серии телесных движений, сопровождающих умственные и нервные расстройства.

Некоторые пациенты, страдающие подобными заболеваниями, производят на большинство людей зловещее и сверхъестественное впечатление.

Из опыта окружающих нас сограждан мы легко можем заключить, что обычная жизнь являет собой относительную физическую гармонию, в которой ментальные функции как правило сохраняются в состоянии неизменного взаимоотношения, при том что умеренные отклонения от подобного равновесия встречаются практически у всех нас: подобное поведение… составляет человеческую индивидуальность, и представляет основание для нашего суждения о ней. Большинство людей не демонстрируют устойчивых физических странностей. В наибольшей степени такие странности становятся заметными в процессе проявления серьезных заболеваний, когда внезапно становится очевидным, что в человеческой психике не все имеет внешнее трансцендентное происхождение, когда элементарные формы сознания все еще присутствуют в нем и доступны для нашего прямого восприятия.

Общепринято, что в наше время здоровое состояние обычно ассоциируется с терминами нормальной психологии.

Однако, когда относительная физическая гармония в зрителе оказывается существенно обеспокоенной, и, если ситуация не кажется знакомой или комической, или не является последствием маловажного происшествия, или чего-то ранее знакомого (например, алкогольной интоксикации), тогда в необразованном наблюдателе темной тучей поднимается мрачное подозрение что в том, что он ранее полагал целостной психикой, теперь наблюдаются механические процессы. Нет ничего странного, что эпилепсия именуется morbus sacer, „священная болезнь“, подразумевая в этом недуг, происходящий не из человеческого мира, а из чужих и загадочных сфер, поскольку спазматический эпилептический припадок вдруг раскрывает наблюдателю истинную сущность человеческого тела — при обычных условиях настолько полноценного, целесообразного и единого, и функционирующего в соответствии с приказами собственного сознания, как чрезвычайно сложный и деликатный механизм. В этом состоит важная причина того, что эпилептические припадки производят на зрителей столь мощное демоническое впечатление».

Замечательность примера Енча состоит в том, что он объясняет сверхъестественное не как объективное качество внешнего мира, но как субъективное качество наблюдателя внешнего мира. Так устроен реальный мир: сверхъестественное есть продукт нашего собственного сознания — и ничто другое. Тем не менее для среднего наблюдателя сверхъестественное происходит из объективных стимулов, из нечто, что словно бы имеет свою собственную власть. В приведенном примере объективным стимулом является одушевленный индивидуум, наблюдаемый в процессе нарушения «традиционно понимаемой анимированности человека», а именно — нарушитель это эпилептик, демонстрирующий в разгар приступа необычные телесные движения. Субъективная реакция на видимый объективный стимул сверхъестественного есть получение «темного знания» о действительном функционировании индивидуумов, в том числе и самих свидетелей эпилептического припадка. Говоря более обще, не только эпилептик воспринимается наблюдателем как сверхъестественный (если только зритель не является врачом, который трактует эпилептический припадок в терминах современной медицины, а не «традиционного понимания»), но наблюдатель и себя воспринимает как нечто сверхъестественное, поскольку осознает механическую природу любых человеческих тел, и, экстраполируя, приходит к выводу о том, что в том «что он ранее полагал целостной психикой, теперь наблюдаются механические процессы». Сегодня нейробиологи уже знакомы с механикой подобных процессов, как это так же отмечает Цапффе в «Последнем Мессии»: «Все вещи связаны причиной и следствием, и все, что он хотел постигнуть, раскрылось перед его испытующей мыслью. Вскоре он увидел механику даже в самом родном и дорогом — улыбке его возлюбленной». Знание о том, что мы не являемся идеализированными существами, которыми представляем себя, едиными и нераздельными, пугает некоторых людей, и в том числе физиологов и нейробиологов. И хотя мы не таковы, какими представляем себя, мы способны продолжать существование привычным нам образом, если заглушим в себе чувство того, что мы являемся зловещими сверхъестественными механизмами в мире созданий, которые могут измениться как угодно в любой момент. Подобное заглушение не является проблемой в так называемом мире повседневной реальности. Но в мире сверхъестественного ужаса эта проблема возникает непременно.

В отличии от примера Енча, описывающего некто охваченного эпилептическим припадком, художественные обращения к ужасу наиболее успешны в случаях, когда описываемые ими феномены касаются сверхъестественного, начинающего угрожать не только снаружи, но и изнутри. Подобные виды ужаса могут быть порождены только в тех случаях, когда сверхъестественное соединяется со зловещим, поскольку даже физиологи и нейробиологи, путем ли современного медицинского, или любого другого просвещения, не способны комфортно преодолевать сверхъестественное. Кровожадные вампиры и голодные зомби — яркие примеры в подобном контексте, поскольку их внутренняя сверхъестественность нежити, представляющая их объективно зловещими существами, провоцирует внутренние сверхъестественные переживания. Вампиры и зомби зловещи в своей сути, поскольку некогда были людьми, но перетерпели ужасное перерождение, превратившись в механизмы с единственной функцией — выживания ради выживания. Подобное неизбежно вызывают субъективное переживании зловещей сверхъественности в тех, кто осознает «темное знание» о том, что человеческие бытия так же являются не более чем машинами, сделанными так как они сделаны, и возможными для переделки, часовыми механизмами, а вовсе не неизменными во внутренней постоянной сути созданиями. Будучи зловещими механизмами, вампиры и зомби исполняют акты воспроизводства механистически и без особых колебаний, или даже без колебаний вовсе — воспроизводство своего вида является эпифеноменом направляющего их ведущего побуждения.

Это второе условие завершает требования к рассказу о сверхъестественном ужасе о представлении феномена, являющего зловещую угрозу, направленную не только с наружи, но и изнутри, и составляющую предел ужаса обычных людей, которые хотят жить в обычном мире привычным образом, знакомым им и их семьям, пускай даже они и подозревают, что эта привычность и обычность есть не более чем сфабрикованный фасад, легитимность которого может быть разрушена.

Исполнение обоих условий зловещей сверхъестественности можно увидеть в таких фильмах ужасов, как «Вторжение похитителей тел» (1956, ремейки 1978 и 2007 гг.) и «Нечто» Джона Карпентера (1982), которые лишь отчасти относятся к жанру научной фантастики и всецело принадлежат области сверхъестественного ужаса, сродственного со зловещим. В том и другом классических образцах кинематографического искусства человеческие создания заменяются на физические двойники инопланетными силами — нечто зловещим и угрожающим, или выражаясь в терминах понимания индивидуальной эпилепсии Енча — «происходящим не из человеческого мира, а из чужих и загадочных сфер». Для каких целей эти инопланетные силы явились на нашу планету? Для целей обернувшихся воспроизводством себя в наших образах и подобиях с целью выживания.

Это все, что нам требуется знать о механике и намерениях данных сил: они ничем не отличаются от наших, единственно кроме угрозы заменить воспроизводство и выживание нашего вида, воспроизводством и выживанием инопланетян. Способ воздействия этих инопланетных сил сводится к замене людей во время их сна, с тем чтобы мы уже никогда не смогли пробудится и стать самими собой, целиком и полностью обратившись в совершенно иных созданий. В виду возможности подобных трансформаций, все те, кто пока еще не захвачен похитителями тел, страшатся двух недвусмысленных угроз. Первая состоит в том, что любой индивидуум может оказаться не тем, кем он кажется — человеком. Вторая — в том, что человек сам может подвергнутся трансформации, как только уснет. Однако в отличии от вампиров и зомби, являющих определенно отталкивающие формы существования, наша трансформация в Похитителей Тел, представляющих в фильме, несмотря на плюрализацию в названии, не уникальные индивидуальные бытия, а скорее части единого общего роя, выглядит не такой уж неприятной. Раз поглощенные инопланетной силой, обращенные теряют все качества, которыми они обладали в предыдущем человеческом облике — за исключением довольства или счастья, если хотите. Преображенные становятся квиетистами существования, что в фильме представляется как последнее, чего желают настоящие люди, предпочитающие привычную живость жизни.

Подобная реакция вполне понятна. Никто не желает стать другим, не тем, кем он является, или думает, что является. Такая судьба хуже смерти: трансформация в некто, кто перестает быть тобой. Лучше умереть, чем жить в поглощенном состоянии, пусть даже вечного покоя и удовлетворенности, а не обычной подверженности страху и тревоге. Чувство зловещей сверхъестественности глубоко сокрыто в нас, созданиях, которые вероятно не являются теми, кем им кажется они являются, и которые всеми силами цепляются за драгоценную жизнь, посвященную воспроизводству и выживанию собственного вида, но ни в коем случае не вида инопланетного.

Фильм Джона Карпентера «Нечто» весьма подобен в своей онтологической схеме «Вторжению Похитителей Тел» — воспроизводись и выживай. Мотивация Нечто не отличается от Похитителей Тел — выживание и воспроизводство. Различие состоит только в способе, более зловещем и сверхъестественном по сравнению с предыдущим фильмом. В виду того, что существо из названия обладает способностью менять облик по подобию любой окружающей жизненной формы без ведома последней, персонажи фильма не могут быть уверены в том, кто из них является «Нечто», а кто нет, поскольку мутации Нечто сохраняют внешность, воспоминания, и манеру поведения образцов, которыми они становятся, внутри оставаясь зловещими чудовищами из иного мира. В результате члены антарктической исследовательской экспедиции — устроенной неподалеку от места крушения инопланетного корабля Нечто, случившегося миллионы лет назад — оказываются неспособны определить, кто их них превратится в Нечто, а кто все еще остается тем, кем кажется. Естественно, что обитатели антарктической станции сосредотачиваются на подавление всякой и любой мысли о том, что они являются Нечто, точно так же как свидетели разгара эпилептического припадка стараются не думать о том, что являются не более чем машинами, сделанными так как они сделаны, и возможными для переделки, часовыми механизмами, а вовсе не неизменными во внутренней постоянной сути созданиями. Путем изоляции (удаляя подобную возможность из сознания), последние способны сохранять чувство существования в виде идеализированных существ, индивидуальных и целостных, а не механических — человеческих марионеток, которые совершенно не воспринимают себя таковыми. Они могут также отвлекаться от любых тревожащих мыслей о сущности человеческих существ путем просмотра фильмов, в которых все персонажи становятся жертвами зловещей сверхъестественной судьбы, которая не может иметь никакого отношение к реальной жизни, поскольку представлена как вторжение из «чужих и загадочных сфер», которые, как они полагают, невозможны в нашем мире, где мы знаем кто мы и знаем кто все остальные — члены вида, который существует, чтобы выживать и воспроизводиться, обычные люди, которые не имеют никакого отношения к зловещей сверхъестественности и устойчивы к пессимизму художественных произведений, таких как «Вторжение похитителей тел» и «Нечто», чьи персонажи страдают, умирают, и трансформируются в борьбе за собственную жизнь и право оставаться людьми.

Чтобы составить должную оппозицию менталитету обычных людей, давайте снова обратимся к неисправимому одержимцу профессору Никто.

В своей лекции «Пессимизм и Сверхъестественный Ужас, Часть Первая», он объясняет нам способы противостояния среднему оптимистическому смертному, и дает возможность вспомнить некоторые из основных тем настоящей работы.

Безумие, хаос, кровавый погром, уничтожение бесчисленных душ — мы кричим и гибнем, пока История лижет палец и переворачивает очередную страницу. Художественная литература, будучи неспособной конкурировать с реальным миром в остроте боли и продолжительности ужаса, компенсирует свои недостатки иначе. Каким образом? Изобретая причудливые средства достижения жестокого исхода. Среди которых, само собой, находится и сверхъестественное. Преобразуя естественный порядок вещей в сверхъестественный, мы получаем возможность утверждать и отрицать их ужасы одновременно, одновременно наслаждаясь и страдая от этого переживания.

Таким образом, сверхъестественный ужас это совместное обладание двумя глубоко различными видами бытия. Мы не способны обладать подобным даже путем теснейшего соприкосновения с целостностью естественного мира. Но мы приходим к подобному как к части нашего мрачного наследия о том, чем мы являемся на самом деле.

Как только мы достигаем осознания затруднительности человеческого положения, мы немедленно, разделившись посередине, разлетаемся в двух разных направлениях. Одна половина посвящает себя апологетике, [5] даже празднованию, игрушки нашего нового осознания.

Другая половина осуждает и производит периодические вылазки, атакуя этот «подарок».

Сверхъестественный ужас это один из способов, при помощи которого мы можем уживаться с подобным раздвоением собственного бытия. Благодаря этому мы находим возможность принятия всего, что осуждает и приговаривает нас в нашем естественном состоянии, путем обращения в демоническое наслаждение в состоянии вымышленном.

В рассказах и песнях мы можем развлечься тем худшим, что только способны представить, заменяя реальную боль болью фантастической и безопасной для нашего вида. Мы способны балансировать на границе подлинного сверхъестественного ужаса, рискуя навлечь несчастия на собственное обиталище. Мы морщимся и содрогаемся от близости ужаса, но этот ужас не заставит нас рыдать от отчаяния. Вампиры символизируют наш страх перед жизнью и смертью, но ни один из нас сам не обратится в этот символ. Зомби олицетворяют наше отвращение перед плотью и ее ненасытностью, но ни один из нас не умер еще от этого отвращения. При помощи сверхъестественного ужаса мы может подергать себя за ниточки судьбы и не упасть — естественнорожденные марионетки, чьи губы выкрашены собственной кровью.

Действующие лица

В рамках сугубо здравого смысла и личных способностей мы можем делать все что угодно в этом мире … за одним исключением: мы не можем выбирать наш выбор. Чтобы получить подобную возможность, нам нужно научиться создавать самих себя, способных выбирать то, что мы выбираем, в противоположность созданиям, которые просто делают выбор. Например, мы хотим стать культуристами и делаем такой выбор. Но если мы не хотим стать культуристами, мы не можем сделать себя такими, кто хотел бы стать культуристами. Для этого нам понадобится иметь внутри себя еще одно Я, которое смогло бы захотеть стать культуристом. А внутри этого дополнительного Я нам все равно нужно было бы иметь еще одно Я, которое выбирало бы выбирать хотеть стать культуристом. Подобная бесконечная последовательность выборов приводит нас к парадоксу нескончаемого количества «я», за пределом которого существует окончательное Я самоопределения всех вариантов. Этот пример, представленный в одном из предельных своих изложений, является выводом философского учения, носящего название детерминизм. Английский философ Galen Strawson, так же являющийся детерминистом, считает подобную точку зрения пессимистической («Удаче достается все», «Luck Swallows Everything», Times Literary Supplement, June 28, 1998.) И это действительно чистой воды пессимизм, поскольку обращает образ человека в образ марионетки. А взгляд на человека как марионетку является одной из отличительных черт пессимизма.

Наиболее решительные противники пессимистической формы детерминизма именуются либертарианскими индетерминистами.

Индетерминисты полагают, что свобода воли существует, а люди являются индивидуальностями, способными выбирать свое желание выбирать именно этот выбор, а не какой-то другой. Иначе говоря, мы уже являемся теми, невозможность стать которыми приводила в отчаяние Микельштедтера: мы индивидуумы, полностью управляющие собой, а вовсе не продукты неопределенной последовательности событий и условий, следствием которых является возможность не множества, а лишь одного единственного выбора, в виду того что неконтролируемые причины уже определили то, кем мы являемся и что за выбор мы в итоге совершим.

В истории философской мысли теория детерминизма является наиболее оспариваемой. Почему же так случилось, не принимая во внимание то, что детерминизм обращает человека в марионетку? Причиной является то, что теория детерминизма ступает на неприкосновенную территорию веры в моральную ответственность. Даже средний атеист готов провести границу, за которой становятся невозможными любые разговоры о том, что мы не обладаем никакой степенью свободы и моральная ответственность это пустой звук. Будучи убежденными неверующими, атеистические индивидуумы отрицают любую возможность того, что моральные законы спускаются нам из высших и недоступных для наших органов чувств сфер; тем не менее в качестве граждан и налогоплательщиков, эти люди согласны, что нуждаются в подлунных стандартах цивилизованного существования. Однако подобное становится возможным, если только свобода воли и моральный реализм являются законами этого мира.

Конечно, известны редкие случи, когда преступление злоумышленника расценивается как результат детерминированных факторов.

В подобных случаях свободой воли и моральной ответственностью пренебрегают, а ответчик не направляется в тюрьму, а либо в ближайшую психиатрическую клинику, либо отпускается вовсе, в виду того, что данный судья или присяжные временно встают на позиции жесткого детерминизма без следов морального реализма, таким образом считая подсудимого не человеком, а марионеткой. Однако подобное происходит крайне редко. В обычных случаях детерминисты и индетерминисты придерживаются единой точки зрения в области оперативной морали. Как защитники нашей морали и те, и другие соглашаются, что моральный реализм является необходимой истиной, либо объективно реальной, как полагают индетерминисты, либо «реальной» субъективно, как считают детерминисты. Без этой истины, или «истины» мы не смогли бы продолжать жить так, как жили всегда, и полагать, что быть живым — это хорошо.

Нам не кажется странным, что человеческая психика была детерминирована так, что сделала некоторых людей детерминистами, а других индетерминистами. При этом, если бы мы знали, каким образом была устроена эта детерминация сознания, мы бы смогли ответить на самый важный вопрос в споре между поборниками свободной воли и детерминистами: Почему мы выбрали именно эту сторону, а не противоположную? Ответ положил бы конец всякой вражде в данной области, поскольку пролил бы свет на причину того, почему усилия философов в этом вопросе наиболее тщетны, в отличии от дискуссий по любому другому поводу. Однако если мы когда-нибудь получим ответ на этот вопрос, последствия выйдут далеко за рамки проблем морального реализма или «реализма» вообще. Как представляется, последствие окажется только одним: все философские усилия сведутся к рассмотрению психологии индивидуумов, которые их демонстрируют. В своей книге «Метафилософия и свобода воли» (1996), Richard Double пишет об аналитических философах, чьи труды посвящены обоснованию свободы воли.

Несмотря на то, что эти работы о свободе воли являются ценными с точки зрения детальности обоснования, они имеют и свои недостатки.

Во-первых, за деревьями технических подробностей мы можем не увидеть философского леса. Во-вторых, что вытекает из первого, мы получаем психологическое утешение за счет потери истинности. Погружаясь в нюансы теоретизирования, мы отвлекаем свое внимание от больших и пугающих вопросов. Внимание к деталям выступает в роли упражнения в дурной вере, поглощающей наши силы и время, благодаря чему мы перестаём беспокоиться о том, является или нет истинным то, что мы пытаемся сделать возможным. Болезненная тщательность позволяет нам пребывать в счастливом состоянии постоянной занятости и отворачивает наш взгляд от тревожной большой картины.

Возможно, что в один прекрасный день когнитивные психологи определят раз и навсегда причину того почему люди становятся в спорах на сторону свободной воли или детерминизма. Возможно, что представители той и другой стороны в данном философском вопросе будут подвергнуты осмотру или стационарному обследованию. Это не приведет к разрешению философских вопросов, но к их полному исчезновению после детерминации мотивов спора.

Тем не менее в повседневном мире не существует такой вещи как чистый детерминизм, поскольку не существует людей, которые могли бы избавиться от ощущения обладания свободой воли. Максимум, что мы можем сделать, это рассмотрев связывающие все вещи в мире общие законы причинности, и далее применив эти законы к себе, заявить о своей детерминированности. Но мы не способы реально ощутить себя детерминированными. (По крайне мере один философ сказал, и наверняка немало думали про себя: «Способен ли кто-то заявить о своей детерминированности и не сойти при этом с ума?») Детерминизм действий и мыслей может быть выведен только абстрактно и не определяется опытным путем. Нет такого, кто мог бы с чистой совестью заявить: «Я есть лишь человеческая марионетка!» Единственное исключение составляют психические больные, полагающие, что управляются сторонними силами. Но стоит такому заявить: «Я есть лишь человеческая марионетка!», как он будет немедленно препровожден в сумасшедший дом, вероятней всего охваченный ужасом от понимания того, что является лишь человеческой марионеткой, управляемой сторонними силами, действующими либо извне, либо изнутри, или с обоих сторон одновременно.

Степень детерминированности наших мыслей и действий может быть логически оспорена, но не может быть непосредственно выведена из прямого жизненного опыта. Детерминисты слишком хорошо осознают, что если теоретически свобода воли есть ничто иное, как иллюзия, то в нашей жизни она неопределима. Ненависть или любовь к нашим иллюзиям, все равно что, лишь привязывают нас к этим иллюзиям еще сильнее. Мы не можем подняться к нашим иллюзиям, не разрушив свой мир до основания, и потому воздерживаемся от этого. Подобное воздержание есть не более чем вера в ту или иную форму морального реализма или «реализма», подкрепляющая оптимистическую реальность, полагаемую большинством своим домом, и объединяющую все, что нам требуется, чтобы оставаться собой — нашу страну, наших любимых, нашу работу и отпуска в августе, наши гольф-клубы, все то, что одним словом мы называем своим «образом жизни».

Смерть личности

В дискуссии о свободе воли, реальность, или «реальность» свободы воли есть нечто бесполезное, поскольку представляет собой паразит чувства обладания я (часто с большой буквы), имеющего место у каждого из нас. Это Я, или самость, есть незримая сущность, о которой говорят так, словно это есть дополнительный внутренний орган, и для каждого из нас Я больше, чем просто сумма наших анатомических частей. Все возвращается обратно к Я, и должно возвращаться к Я, потому что Я это окончательный вопрос для определения того, что мы есть — кто-то или никто, люди или марионетки. Не обладая чувством существования или наличия Я, невозможно обсуждать, свободны ли мы или детерминированы, или пребываем где-то в промежутке. Откуда у нас берется ощущение обладания Я или самостью, объясняется по-разному. (Одно из объяснений представлено в следующе главе). Наличие чувства обладания Я является причиной дискуссий «детерминизм против свободы воли». По сути дела наличие Я является причиной всего, или причиной всего в области человеческого существования, потому что ничто другое из существующего не обладает Я, которое управляет или не управляет собой собственной волей.

Можно делать логический вывод о том, что Я есть иллюзия и что все человеческое поведение детерминировано, однако чувство того, что вы являетесь и обладаете Я, вполне реально, и потому не просто оспорить то, что вы не являетесь автором мыслей, которые возникают у вас в голове, или что вы не являетесь причиной движения даже кончика вашего пальца. Следствием этого является чувство ответственности, которое так же спорно, потому что иногда вы можете чувствовать ответственность за то, ответственными за что, по всем законам логики или физики, вы быть никак не можете. Например, если вы ударили кого-то в живот и этот человек вскорости умер от рака печени, вы не можете заявить: «Этому парню не следовало связываться со мной». Тем не менее, сплошь и рядом мы слышим подобные заявления. Иногда эти люди осознают бессмысленность чувства своей ответственности за то, что по необъяснимым причинам некто умер от нанесенного ими удара в живот.

Однако чаще всего люди не осознают бессмысленность чувства своей ответственности за то, ответственными за что, по всем законам логики или физики, они быть никак не могут. Например, вы позвонили своему другу или родственнику и попросили его приехать помочь вам починить протекающий кран, и по дороге к вам в машину вашего родственника или друга врезался девятиосный грузовик, и тот умер. Чаще всего после этого вы испытываете угрызения совести за смерть своего друга или родственника по причине того, что если бы вы не позвонили ему и не попросили приехать к вам чинить кран, он бы не отправился в путь, и не оказался на дороге в тот самый момент, когда с его машиной столкнулся девятиосный грузовик. В подобных обстоятельствах ваши друзья и родственники, из тех что пока еще живы, могут найти затруднительным разубедить вас в том, что вы не несете ответственность за смерть вашего друга или родственника в автомобильной аварии. Нет сомнений что в том, что авария была результатом стечения бесчисленного количества обстоятельств, однако из всего этого количества вы предпочитаете выбрать только ваш звонок другу или родственнику с просьбой приехать к вам домой, что отвлекло его от других занятий, к которым вы не имели никакого отношения. Думать так, само собой, ошибочно, но несмотря на то, что вы понимаете ошибочность такого мышления, вы не начинаете чувствовать себя менее ответственным за то, что случилось. И вы можете ошибочно переживать такую ответственность до самой своей могилы, и все потому, что ваше Я позвонило другому Я, и попросило его прийти к вам помочь починить кран. И вы можете так же винить ваш кран, который сломался, или винить целую цепочку обстоятельств до начала времен, точно та так же, как винили себя.

Вывод: Если вы ошибаетесь, когда возлагаете на себя ответственность большую, чем туманный след причинной связи, то с таким же успехом вы можете ошибаться и в том, что обладаете Я, самостью, или свободой воли.

Но если вы чувствуете себя Я или обладающим Я, то вполне может быть, что у вас бывают моменты, когда ваше Я отрицает полную ответственность за мысли, которые появляются у вас в голове, или за движения кончика вашего пальца.

Другие люди могут пытаться утешать вас, уверяя, что ужасное происшествие с вашим другом или родственником, приведшее к его смерти, не ваша вина. Тем не менее, они могут исподтишка винить вас в этом, как иногда люди иногда винят пережившего инфаркт за то, что он не всегда вовремя принимал предписанные лечебные средства. Вполне возможно, что вы не поверите тем, кто станет вас разубеждать в том, что вы виновны в гибели вашего друга или родственника в автомобильной аварии, потому что исподтишка они могут винить вас в этом. Но это не относится к делу. Будучи некто, кто чувствует, что обладает Я, по всей вероятности вы не станете чувствовать на себя ответственность за то, за что ответственным, по всем законам логики или физики, вы быть никак не можете, возлагая на себя ответственность не большую, чем туманный след причинной связи. Вы даже не станете искать возможные обстоятельства, по причине которых вы можете чувствовать себя морально ответственным за происшедшее, когда вы ничего подобного чувствовать не должны. И это именно тот момент, когда на сцену выходит ощущение обладания Я и свободой воли.

Представим, что вы попросили вашего друга или родственника приехать к вам не потому что вам нужно было чтобы он помог починить кран, а потому что вы хотели получить его услугу в ответ на то, что он, вместо того чтобы нанять грузчиков, как когда-то сделали вы сам, попросил вас помочь ему с переездом в его новую квартиру, в результате чего вы сломали себе мизинец на пальце ноги, на которую упал шкаф. С моральной точки зрения беспокойство вашего друга или родственника по вышеуказанной причине просто для компенсации ваших собственных неприятностей, не совсем правильный поступок, и вы, скорее всего, именно так и решите, после того, как в машину вашего друга или родственника врежется девятиосный грузовик, и он погибнет в последующем взрыве и пожаре. Вы не хотели, чтобы подобное случилось. Вы просто хотели компенсировать свое прежнее неудобство минимально возможным способом, как-то возместить сломанный мизинец на ноге — и даже не замышляли ничего пропорционально равного, тем более ничего незаконного, и более того — смертельно опасного, что в результате вышло. Что ж, удачи вам в ваших попытках не чувствовать острых угрызений совести за гибель и смерть вашего друга или родственника в подобной автомобильной аварии.

Вы можете рассудить, что ваша роль в этом несчастном случае определена сторонними причинами и не является вашей виной. Если вы чувствуете, что являетесь Я или обладаете Я, то вероятно вам будет очень трудно отрицать ответственность за случившееся. И если вы не испытываете подобных чувств, то что за личностью вы в итого становитесь, учитывая, что вы чувствуете себя личностью, а не каким-то чудовищным Нечто?

Наиболее странным в Я является то, что до сих пор никто не смог представить доказательства его существования. Подобно душе, этой фигуре речи, скрывающейся от проявления в существовании, Я ощущается, но не было обнаружено до сих пор. Это призрачный ленточный червь, который питает свою реальность от организма хозяина и растет вместе с физической материей, в оболочке которой он заключен. Я вполне может вырасти за пределы своих материальных ограничений. Некоторые верят в «Большое Я», охватывающее все наши маленькие «я». Более того, есть такие, хотя их очень мало, которые верят, что в малых я существуют еще меньшие я, или что, по крайней мере, наше Я может являться домом для таких самостоятельных я.

Обладают ли Я младенцы? А зародыши? Когда мы получаем наше Я, можем ли мы потерять Я, и можно ли Я у нас забрать? Если отставить в сторону шутки, то некоторые из нас более уверены в том, что обладают Я, чем другие. И сколькие из нас больше всего на свете желают быть некто, кто сделал себя сам?

Без постоянного чувства обладания Я, личностью, мы не могли бы существовать так, как существовали все эти годы. Прошло время, и Бог оказался исключенным из коммунальной вселенной, но персональные Я, личности, сохранили свое место и статус. Чувственные восприятия, воспоминания, страдания, экстазы: поскольку эти явления происходят внутри одного и того же кожаного мешка, мы полагаем, что являемся стабильными и неразрывными сущностями, объектами, являющимися инфраструктурой для войн, любви, спортивных состязаний, и всем прочих видов человеческой деятельности. Ощущения не просто существуют внутри нас — ощущения принадлежат нам. И именно это означает быть личностью. И в этом нет никаких сомнений, и все, кто считает себя кем-то, верят одинаково, даже те, кто, подобно шотландскому философу восемнадцатого века Дэвиду Юму, немало потрудились, чтобы логически опровергнуть реальность существования Я. Но логика не способна стать экзорцистом Я (эго), которое смотрит на нас из отражения в зеркале, точно так же как логика не может разрушить иллюзию свободы воли. Когда некто говорит, что не чувствует себя как прежде, наши мысли обращаются к психологии, но не в метафизике.

Логическое убеждение или вера в то, что Я лишь иллюзия, позволит нам обойти самые ужасные подводные камни эго, но смягчение эго расположено в световых годах от избавления от эго.

Все человеческие существа, или почти все (см. раздел «Смерть Эго» в данной главе), считают себя самыми реальными из всех реальных вещей в мире. Никто из нас не может с уверенностью сказать, как устроен мир вне нас, но мы вполне уверены по поводу своего внутреннего содержания. Как же так вышло? Никто не даст вам ответ. Разумеется, у когнитивных психологов, этих философов сознания и нейрофизиологов имеется своя точка зрения, в том числе включающая временные Я, или переменные Я, или психофизические Я, неврологические Я, объективные Я, субъективные Я, Я социальные, трансцендентные Я, Я как процессы, а не «нечто», а так же одновременно-существующие и несуществующие Я. Однако все эти и многие другие концепции себя оставляют Я неизменным и прежним, каким мы Я знаем и ощущаем, в целости и сохранности. Все мы, или почти все, так и будем продолжать ощущать, что мы или являемся, или обладаем тем же старым добрым старомодным Я. Таким образом, когнитивные психологи, эти философы сознания и нейрофизиологи, отстаивающие, как мы это понимаем, теории о том, что Я не существует, заявляют вовсе не о том, что Я не существует; они лишь распространяют сложные конструкции Я, которые уберегают Я от чьих-то сомнений в его существовании. И те, кто пытается доказать, что никакое Я не смотрит на мир изнутри наших глазных яблок, с таким же успехом могут утверждать, что люди захвачены Похитителями Тел, или были поглощены и переварены в организм Нечто.

Среди иерархии измышлений и фабрикаций, составляющий нашу жизнь — семья, страна, бог — Я бесцеремонно занимает первое место. Чуть ниже Я располагается семья, оказавшаяся более долговечной по сравнению с нациями или этнической принадлежностью, в свою очередь обогнавших в борьбе за власть и могущество фигуры богов. Таким образом, любой прогресс в направлении спасения человечества, вероятней всего, должен начинаться снизу — с момента, когда наши боги окажутся обесцененными до статуса магнитиков на холодильниках или статуэток, украшающих лужайки.

Вслед за погребением праха богов, предполагается, что на кладбище должны будут отправиться понятия народов и этнических общностей. И только после того как будут преодолена верность богам, странам, и семьям, мы сможем надеяться справиться с последним опаснейшим измышлением и фабрикацией — собственным Я. Тем не менее эта иерархия может меняться со временем по мере того, как наука делает новые заходы к проблеме Я, которые, в случае негативных выводов, смогут изменить ход прогресса на обратный, когда исчезновение Я станет предшествовать семье, нации, этнической принадлежности, и богам. Как бы там ни было, но сущность последовательности нашего избавления от собственных Я и социальных институтов остается подобной описанной в легенде о Будде. Рожденный принцем, как-то повествует история, будущий Просветленный, Сиддхартха Гаутама, приступил к квесту по нейтрализации собственного эго на первом этапе оставив свою семью, богов и общественно-политическую систему — все одним махом. Способ Будды требовал почти нечеловеческой решимости, и лишь немногие из нас смогут вынести такое. Быстрое и эффективное разрушение измышлений и фабрикаций, имеющих всемирный масштаб, кажется маловероятным без поддержки науки, которая в отдаленном будущем сможет обеспечить вакцинацию против развития Я в используемых сегодня моделях, с целью предупреждения неприятных осложнений.

Возможно, единственный интересный пункт, касающийся Я, сводится к следующему: То, что заставляет нас думать, что мы есть то что нам кажется мы есть, связано с наличием у нас сознания, которое дает нам ощущение того, что мы кем-то являемся, а именно человеческими кем-то, что бы под этим не подразумевалось, поскольку у нас нет универсального согласованного определения понятия «человек». Но мы все согласны, пусть лишь практически, что мы являемся реально существующими Я, самостями, просто потому что мы обладаем сознанием. И после того, как мы минуем один за другим все этапы, каждый из которых каким-то образом характеризует наше Я, будь то по имени, национальности, профессии, полу, или размеру обуви — мы предстанем перед последним этапом, раскрытая дверь которого выпускает нас к сознанию — матери всех ужасов. И это все, в чем заключается наше существование.

Ни одно из созданий, запертых в зоопарке, не знает о том, что оно существует, и даже не думает каркнуть о своем превосходстве над другими объектами, будь то животное, растение, или минерал. Но мы, люди, просто истекаем и сочимся чувством собственной важности. Те, кто считается наиболее осознанными среди нас — те, кому требуется наиболее тщательная промывка мозгов — провели исследования того, что означает быть человеком. Их расплывчатые заключения по этому поводу составляют непрерывного гудящий фон в наших мозгах — в то время как наши тела следуют своим путями выживания и воспроизводства — живой жизни, поскольку мы не особенно рассматриваем альтернативу. Подобное человеческое существование, если задуматься, представляет собой нечто странное, жутковатое, и весьма зловещее. Как мы дошли до такого состояния, кто может объяснить? Впечатление такое, что в любой миг мы можем испариться и растаять как дым, или ступить сквозь зеркало, и оказаться с другой его стороны, оказаться в ничто. Само собой, подобные возможности совершенно не способствуют поднятию у нас настроения, необходимого нам для того, чтобы продолжать жить так, как мы жили все эти годы.

Небытия

На переднем крае современных исследований в области эгоистики и эгологии, нейронаука совершает несомненный прогресс. Например, в своей книге «Быть Никем» (2004), немецкий нейрофилософ Томас Метцингер представляет теорию о том, каким образом мозг фабрикует субъективное ощущение нашего существования в виде дискретной «самости», дискретного Я, при этом, по объяснению Метцингера, нас можно было бы назвать скорее системами обработки информации, для которых, в экзистенциальном смысле, целесообразно создавать иллюзию «быть кем-то». В схеме Метцингера человек не является «личностью», а механистически функционирующей «феноменальной Я-моделью», которая имитирует личность. Причина того, что мы не замечаем и не можем определить эту модель в том, что мы смотрим сквозь нее, и не можем непосредственно наблюдать процесс моделирования.

Если бы мы могли видеть модели себя, то поняли бы, что на месте нас нет ничего, кроме этих моделей. Подобная ситуация может быть названа «Парадоксом Метцингера»: Вы не можете знать, что вы такое на самом деле, потому что в противном случае вы узнаете, что знать некому и нечего (И что теперь?). Поэтому, вместо того чтобы быть «знающими ничто», мы существуем в условиях, которые Метцингер называет «наивным реализмом» — в окружении непознаваемых вещей, потому что они действительно находятся в себе, что известно каждому ученому и философу.

Представленное выше краткое изложение центрального тезиса Метцингера очевидно неадекватно, хотя и необходимо в данном контексте.

По уровню логики и интуициям о природе и деятельности сознания Метцингер не имеет равных в своей области и производит глубочайшее впечатление как мыслитель, чьи теоретические исследования наверняка когда-нибудь подтвердят свою истинность. Из его аргументации и анализа очевидно, что он использует материалы о сознании вплоть до начала XXI века. Проект, сформулированный Метцингером, имеет отчетливо не ограниченный залом науки вид, и предлагает достаточно далеко идущие последствия с точки зрения обычного смертного. Нижеследующее обсуждение Метцингера имеет скрытую цель, имеющую мало общего с ценностью его теорий.

В своем эссе «„Тень танца марионеток“: Метцингер, Лиготти и иллюзия Я» (Collapse IV, май 2008 г.) Джеймс Траффорд решает парадокс Метцингера следующим образом: объект «человек» состоит из плотно упакованных слоев моделирования, и наивный реализм для него становится необходимой профилактикой яда ужаса, разрушающего наши интуитивные догадки о самих себе и нашем статусе в мире: «Субъективность сознания для случая организма, узнавшего, как превратить себя в своего собственного раба». Заключительная цитата из «Быть Никем» Метцингера может рассматриваться как расширение Парадокса Цапффе, путем которого мы подавляем в нашем сознании все, что пугает и ужасает нас в окружающей жизни. Для Метцингера это подавление принимает форму вышеупомянутого наивного реализма, который маскирует самое страшное для людей откровение: мы не те, кем себе кажемся. Чтобы смягчить наши переживания по поводу столь печального открытия, Метцингер отмечает, что для нас «практически невозможно» достичь реального осознания своей нереальности из-за встроенных блокировок человеческого восприятия, которые удерживают наш разум в состоянии сна.

Интересно наблюдение, следующее из выводов Метцингера и его научных исследований о сущности Я: сам Метцингер пребывает в состоянии «осознанного сновидения». В его трактате «Быть Никем» даже содержится целая глава об умении «проснуться» в своих снах и понять, что сознание находится в мире иллюзий, созданных мозгом. В этой сумеречной зоне нашей жизни, где мы не в силах сказать о том, что происходит, и свободны выбирать лишь ничто, пребывающий в осознанном сновидении является единственным, кто не одурачен, как минимум — не одурачен самим собой.

Практикующие осознанные сновидения смотрят сквозь занавес, созданный сознанием, и потому видят все трюки и уловки сознания. Эта способность вполне может объяснить интуиции Метцингера о природе пробуждения восприятия и возможность состояния, описанного Эдгаром По: «Всё, что зрится, мнится мне, Всё есть только сон во сне.» (перевод К. Бальмонта), «All that we see or seem / Is but a dream within a dream.» Эти строки кратко резюмируют выводы «Быть Никем» — мы спим, нам снится наше Я, и у нас нет возможности проснуться. Тем не менее, в заключительной части этой 699-страничной работы, после тщательных и безжалостных объяснений о том, почему и как люди эволюционировали таким образом, что считают себя кем-то, хотя на самом деле являются никем, предлагается определенное хеджирование.

«По крайне мере теоретически», пишет Метцингер, «человек способен проснуться от своей биологической истории. Люди могут очнуться, повзрослеть, научиться ставить свои собственные цели, и обрести самостоятельность». Смысл этого заявления, смутный и туманный, о котором можно только догадываться, Метцингер оставляет висящим в воздухе. Первая фраза смотрит в тупик собственных исследований и теорий Метцингера, и совершенно не ясно, как подобная трансформация вообще может произойти. Может быть Метцингер представил свои выводы скороспелыми? Быть может он знает о чем-то, что нам не говорит? Или же он просто хочет закончить книгу о разрушении иллюзий на позитивной ноте?

В год публикации книги Метцингер напустил еще больше тумана. Во время лекции в Калифорнийском Университете, в Беркли, он заявил о том, что мы пойманы в иллюзорность Я — при том, что «нет никого», кто мог бы переживать иллюзии — и назвал это «трагедией эго». Эта фраза хорошо, словно перчатка на заказ, подходит к теории Цапффе о сознании, как трагической ошибке. В сожалению, Метцингер неудачно завершил эту фразу, продолжив, что «трагедия эго исчезнет сама собой, поскольку никто никогда не рожался, и никто никогда не умирал». Эта формулировка позаимствована из Дзен Буддизма (Сутра сердца) и теряет что-то при перенесении из стен монастыря в университетскую аудиторию. В традициях просветления единственное избавление от страха смерти — это пробуждение к сфабрикованному нашим мозгом образу Я, и тем самым уничтожение того, что мы ошибочно считаем собой, пока не стало слишком поздно. Миссия Метцингера как философа-ученого состояла в том, чтобы пролить свет на неврологические механизмы, которые делают достижение этой цели неосуществимой. Но почему, в таком случае, Метцингер обращается к своей аудитории со словами о «трагедии эго», которое, вероятней всего, до прихода на лекцию никто из аудитории не считал трагедией, и каким образом эта трагедия «исчезнет сама собой, поскольку никто никогда не рожался, и никто никогда не умирал»? Представляется, что Метцингер пытался смягчить страх слушателей перед смертью, и в то же время сообщить им, что с самого начала никто их них не существовал. В обоих случаях происходит потеря нечто, за что все не могут прекратить всеми силами цепляться, трагично это или нет. Все рассуждения Метцингера зиждутся на обычных приемах, использующих тот же двойной смысл, при помощи которого мир отрицает страдания, которые вынужден непрерывно терпеть, с тем чтобы продолжать жить как жил, и продолжать верить в то, что сознание не является проблемой, и что быть живым — это хорошо.

Но не будем делать преждевременных выводов. Во время онлайн форума, на котором наиболее заметные авторитеты в области изучения сознания высказывали свое мнение по поводу характеристики «сознания как прекрасной самой по себе вещицы», сделанной Николосом Хамфри в его ранее упомянутой книгу «Я, которое стоит иметь», Метцингер сформулировал свою собственную позицию по этому поводу. По сути дела, он вторит Цапффе, заявляя:

«В настоящее время остается открытым вопрос о том, является ли биологическая форма сознания, появившаяся в результате эволюции на нашей планете, желательной формой существования, или в принципе благом… Слепым пятном современной философской теории разума является осознание страдания: тысячи страниц были посвящены квалии цвета или содержанию мыслей, но почти не было теоретических работ, посвященных повсеместным феноменальным состояниям человеческого страдания, или простой повседневной печали („субклинической депрессии“), или феноменальному содержанию паники, отчаяния, или меланхолии — не говоря уж об осознанном переживании собственной смертности, или потери достоинства…. Этико-нормативная проблематика имеет огромное значение. Если кто-нибудь решит более внимательно рассмотреть реальную феноменологию биологических систем на нашей планете, то окажется, что разнообразие видов осознанного страдания, как минимум, является таким же доминантным свойством, как цветовое зрение или сознательное мышление, которые появились у людей совсем недавно. Нам не стоит петь славу эволюции. Одна из точек зрения — среди бесчисленных других — позволяет взглянуть на биологическую эволюцию на нашей планете как на причину расширяющегося океана страдания и отчаяния, возникшего на сухом ранее месте. И поскольку возрастает не только количество обладающих сознанием субъектов, но возрастает и размерность феноменальных пространственных состояний их сознания, то можно сказать, что этот океан страдания так же непрерывно углубляется. Лично для меня подобная ситуация так же служит сильным аргументом против создания искусственного интеллекта: Мы не имеем права добавлять что-то в эту неразбериху и сумятицу ужасов, пока не разберемся, что же на самом деле тут происходит». (Выделено Метцингером).

Откуда возникает это несоответствие тона и сути между заключительным высказыванием Метцингера в его книге и лекции в Беркли, и онлайн-обсуждением? Можно предположить, что он чувствовал себя более комфортно для высказывания своих опасений по поводу эволюции человеческого сознания во время интернет-общения с коллегами, чем в рамках своего знаменитого опуса или в публичных выступлениях. Так, в течении лекции он избегал наносить прямые удары, выражаясь следующим образом: «Имеют место некоторые аспекты научного мировоззрения, которые могут нанести ущерб нашему психическому здоровью, и это то, что каждый интуитивно чувствует» (выделено Метцингером, цитата Траффорда). Это очень смелое утверждение для уважаемого философа (точно так же, как и в ранее приведенной цитате, где он поставил вопрос о том «Способен ли кто-то заявить о своей детерминированности и не сойти с ума?») Что мог иметь тут в виду Метцингер, кроме хорошо знакомых сюжетов романов ужасов, о том, что нам грозит опасность узнать что-то, что мы знать не должны? И худшее из всего возможного, что мы могли бы узнать — хуже, чем знать, что нашими предками были микробы — это знать, что мы никто, что мы марионетки, а не люди.

В своей последней книге «Наука о мозге и миф о своем Я. Тоннель эго» (2009), Метцингер представляет и обсуждает безумную для обычного смертного идею о том, что люди являются средними феноменальными себя-моделями, а не личностями. Метцингер всячески старается убедить читателя, что эта тайна не так уж ужасна, и что правда освободит нас к тому, чтобы стать лучшими людьми — как только мы разберемся с вопросом «Кто такой человек?» (поскольку Метцингер полагает, что мы не те, кем себе кажемся), мы сможем ответить и на вопрос «Кем должен человек стать?».

Данный вопрос является ключевым в свете того, кто должен это решение принять, и соответственно, каким образом это решение должно быть принято. Одно из опасений Метцингера состоит в том, что некоторые люди могут погрузиться в то, что он представляет, как «вульгарный материализм», решив, что в этой жизни для них нет ничего, кроме выживания, размножения и смерти, в результате чего мудрые этого мира произнесут воображаемый Метцингером монолог: «Я не понимаю, о чем говорят все эти когнитивные психологи, философы сознания, и нейрофизиологи, но вывод мне совершенно ясен. Кот вылез из мешка: Мы просто генетически копируемые биороботы, живущие на несущейся сквозь ледяную бесконечную пустоту космоса планете … Я прекрасно понял, что вы мне хотели сказать, и будьте уверены, что с этих пор мое поведение будет в точности соответствовать вашим рекомендациям». Эта известная стратегия «героического пессимизма», отстаиваемая Мигелем де Унамуно, Joshua Foa Dienstag, и William Brashear (см. выше), Фридрихом Ницше (см. ниже), и многими другими, из числа тех, кто знает. Эта именно та всеобщая стратегия, которую разоблачает Цапффе, стратегия, которой обязаны следовать все мы, если желаем продолжать жить как парадоксальные существа, которые знают в чем дело, но тщательно отупляют собственное сознание для того, чтобы не осознавать свое знание слишком уж хорошо. И эта стратегия прекрасно срабатывала до сих пор, потому что позволяла нам жить все эти годы так, как мы всегда жили. Но что на самом деле скажут вульгарные материалисты, когда узнают, что в действительности являются никем, вынужденными претворятся, что являются кем-то? Не станет ли это еще одной версией вопроса Метцингера: «Способен ли кто-то заявить о своей детерминированности и не сойти с ума?» Не будет ли подобное психическое состояние не просто «практически невозможным», но и полностью невозможным, как невозможно кому-то объявить «я есть ни что иное, как человеческая марионетка» и продолжать жить так, как он жил раньше?

Вряд ли кому-то из нас удастся увидеть себя так, как мы выглядим по Метцингеру. В подобном случае ужас станет нам очевиден, и мы поймем, что понимаем очевидность этого ужаса: что мы есть ничто, что мы есть лишь человеческие марионетки, и что в это, в общем-то, не так уж и невозможно поверить. И что теперь, что будет теперь? Ответ: теперь мы сойдем с ума. Дальше наша раса исчезнет в великой эпидемии безумия, потому что с этих пор мы будем знать, что за занавесью жизни скрывается что-то жуткое, способное погрузить наш мир в кошмар. Теперь мы знаем, что мы ничто, лишь зловещие сверхъестественные парадоксы. Теперь мы знаем, что природа свернула не туда, и произвела на свет загадочных сказочных существ, которые по всем законам бытия не должны были существовать, однако же существуют.

Тем не менее Метцингер высмеивает вульгарный материализм, и, похоже, оптимистически верит в то, что в будущем новые технологии сознания придут на место «биологической формы сознания, появившейся в результате эволюции», и, наконец, осчастливят нас. Осчастливят чудесным и прекрасным образом, как это представляет прекрасно образованный, информированный, и чрезвычайно человечный разум Метцингера. И если мы пока что не знаем, что значит быть человеком, то мы определенно знаем, что, по мнению широких масс, значит быть человечным. Обеспокоенность страданиями живых существ у Метцингера вполне совпадает со взглядами пессимистов. Единственное отличие заключается в том, что он считает, что мы можем устранить, или существенно облегчить эти страдания.

В любом случае, Метцингер достаточно смел, чтобы заявить, что «Имеют место некоторые аспекты научного мировоззрения, которые могут нанести ущерб нашему психическому здоровью, и это то, что каждый интуитивно чувствует», при этом сам он определенно чувствует, что не все чувствуют это, и что расчетный баланс рисков и выгод определенно склоняется в нашу сторону. Во что еще может верить нейрофилософ — неужели в то что мы должны сдаться и стереть с лица земли нашу расу?

Определенно Метцингер верит в то, что как только правила игры станут ясны основной части человечества, мы все двинемся дальше и начнем — по правде, а не понарошку — «каждый день и во всех отношениях становиться лучше и лучше». Хотя для этого потребуется время, много времени.

Даже в двадцать первом веке есть люди, которые не могут позволить себе принять теорию Дарвина, не примирив ее с Творцом и Его творением.

Потеря защитных кумиров выбила бы этих людей, как они выражаются, из колеи, и идеалы чести и знакомый мир рассыпались бы в прах в их трясущихся руках. Неготовые предстать перед фактами и доказательствами, они бегут от них, подобно тому, как во сне мы бежим без оглядки от своего кошмара. Им кажется, что как только кошмар настигнет их, и они узрят его облик, они умрут в безумии, познав прикосновение того, чего не может, как им кажется, существовать. Но не стоит сомневаться, что они переживут подобный опыт, как пережили его многие до сих пор. Уже много лет мы живем под пронизывающими ветрами знаний о том, что мы знать не должны, но тем не менее обречены узнать. Но сколько подобного знания сможем мы в себя вместить? Что почувствует раса людей, когда узнает, что мы вовсе не люди — что мы просто никто? Станет ли это концом величайшей из всех истории ужасов? Или это станет возвратом к порядку вещей, каким он был до того, как у нас появились наши собственные жизни? До же тех пор те, что не способен принять теорию Дарвина, если их не держит за ручку Творец, находятся в безопасности. Процитируем Лавкрафта о предмете запретных знаний: «Науки, каждая из которых тянет в своем направлении, до сих пор причиняли нам мало вреда». Однако, возможно, этот день настанет. И тогда настанет пора осуществить план Цапффе по избавлению будущего от проклятия сознания.

Пока, затаив дыхание, мы ждем результатов анализов от нейробиологов, в наши двери продолжают стучаться фигуры, и предлагать трюки, которые помогут нам попасть в рай. Не стоит сомневаться, что эти коммивояжеры священного понятия не имеют о том, как обстоят дела на небесах. И сколько всего этих самых небес? Возможно ли оказаться на небесах, и об этом не знать? Сколько раз мы слышали, что есть некоторые из стоящих здесь, которые «не вкусят смерти», так как вместо того проследуют прямиком в рай, когда настанет нам пора быть вознесенными на небеса? Какое разочарование должно быть постигло их, когда они подходили к своей последней черте. Смерть не так уж плоха, если возможно исчезнуть без болезненной и утомительной предварительной подготовки. Но даже те, кто ожидает вхождения в двери рая, часто не торопятся делать это, не исчерпав прежде все средства в борьбе за данную им Богом жизнь. Для остальных карусель сознания продолжает описывать новые круги, просветляя нас лишь до ужасной вероятности того, что худшее будет отложено на самый конец.

И тогда даже лучшие из нас, кто пожил неплохо, уверенно полагая, что быть живым — это хорошо, доживут до скользкого конца, когда им придется погибнуть в дорожной аварии или на больничной койке, утыканными трубками.

Жизнь подобна рассказу, испорченному неудачным разрешением предшествующих событий. Когда мы станет трупами, это будет не исправить никак. «Все хорошо, что хорошо кончается», хорошо лишь в краткосрочной перспективе. «В долгосрочной же перспективе», как любил говорить английский экономист Джон Мейнард Кейнс, «мы все умрем». Такой финал вряд ли устроит кого-то из нас. Но все изменится, если мы сможем выбирать свой финал, свой, или тех, кто еще не рожден.

Без личности

В романе, название которого переведено как «Миг свободы», опубликованном норвежским писателем и критиком культуры Енсом Бьёрнебу (Jens Bjørneboe) в 1976 году за десять лет до самоубийства, он отметил, что «тот, кто не переживал в одиночестве затяжной период глубокой депрессии — еще дитя». Бьёрнебу не представил обоснований своему желчному утверждению, которое так же кажется ограниченным переоцененностью его личного типа страдания как единственного обряда перехода к сознательной человеческой зрелости. Тем не менее депрессия — единственная психопатология, которая может быть выбрана для веского утверждения о том, что тот, кто не переживал затяжной период глубокой депрессии, принадлежит пока еще к детскому саду или даже яслям человечества. При этом депрессия вполне референтна, поскольку относится к типу болезненных психологических состояний, которые испытали в той или иной мере большинство человечества.

В соответствии со статистическими данными, наиболее часто встречающейся формой депрессии является так называемая «атипичная депрессия». Менее известной и более опасной является «меланхолическая депрессия». Но независимо от того, к какому семейству относится данный тип депрессии, всем им свойственно одно: отказ и уход в саботаж эмоциональной системы, предающей смысл вам и вашему миру каким-то значимым образом. Под воздействием депрессии вы обнаруживаете, что ваше «прежнее Я» и остальная ваша «прежняя реальность» не такие уж и неприкосновенные вещи. То и другое столь же хрупки и тленны как и ваше тело, и могут быть повреждены с такой же легкостью, подвергнув дефляции все, что виделось вам столь важным в смысле вас самого и вашего мира.

Все, что в нашем мире имеет какое-то видимое значение, есть не более чем производная деятельности хорошо отлаженной эмоциональной системы.

Точно так же как сознание дает нам ощущение существования как личности, наша психофизиология несет ответственность за наполнение этих личностей верой в то, что экзистенциальная игра стоит того, чтобы в нее играть.

Возможно, что у нас есть уникальные отличные от других воспоминания, но без надлежащих эмоций, необходимых для оживления этих воспоминаний, они превратятся в компьютерные файлы и несвязанные биты данных, неспособные объединиться в индивидуального человека, для которого вещи существуют и будто бы что-нибудь значат. Вы можете концептуализировать смысл собственной жизни, но если вы не чувствуете вкуса этой концептуализации смысла, то ваша концептуализация бессмысленна, а вы ничто. Центральные предметы важности вашей жизни раскрашены радугами или всполохами здоровых эмоций, придающих вам ощущение «прежнего Я».

Однако типичные виды депрессии стирают и испаряют ваши эмоции, низводя вас до оболочки, стоящей в одиночестве посреди бесцветного ландшафта. Эмоции — это субстрат для иллюзии быть кем-то среди других кто-то, а также для того вещества, которое мы видим, или думаем, что видим в мире. Незнание этой базовой истины о сущности человеческого существования равно тотальной невежественности.

Несмотря на разную интенсивность и природу, эмоции кажутся нам постоянными в своей системной структуре, подобными коктейлю, приготовленному из четко установленных компонентов, смешанных в одинаковых пропорциях, и образующих в результате водка-мартини, или пина-коладу. Объединившись, наши эмоции формируют видимость господствующего «я», параллельно с которым могут существовать аномальные вторичные «я», сопоставимые по качеству. Ясно различимые или аморфные эмоции спорят друг с другом за место внутри нас, и переживание этого биологического щебета не позволяет нам усомниться с том, что он останется с нами до тех пор, насколько мы можем заглядывать в будущее.

Спросите любую пару, кто не может представить себя друг без друга, ведь без этой жизненной фикции, не считая того, что она зачастую ведет к продолжению рода, ни одно общество не может существовать. Рациональная причина существования для возлюбленных исчезнет с разлукой, потому что рациональность и причинность есть не более чем пережеванные эмоции.

Юм, который специализировался на фокусировании внимания своих читателей на очевидных, но необъяснимых сторонах реальности, писал в своем «Трактате о человеческой природе» (1739–40): «рассудок является лишь продуктом страстей, и ничем более». Освобождение рассудка от подобного рабства эмоций означает стать рационалистом без причины, паралитиком, искалеченным способностью мыслить.

Обсуждая определяющее влияние депрессии на жертву, становящуюся безразличной ко всему на свете, американский ведущий ток-шоу Дик Каветт однажды заметил, что «после того как этот недуг поражает вас, то даже если вы видите в восьми футах от себя на столе волшебную палочку, исцеляющую от всех недугов, вам слишком тяжело пойти и забрать ее». Трудно найти лучшую иллюстрацию встречи с глазу на глаз бесполезности рассудка с отсутствием эмоций, чем депрессия. В состоянии депрессии ваша система сбора информации сверяется со своими данными и сообщает вам следующие факты: (1) вам нечего делать; (2) вам некуда идти; (3) на месте вас никого нет; (4) на месте вас некому знать. Без эмоций, заряженных целью и удерживающих ваше сознание на узкой прямой, вы теряете равновесие и падете в бездонную пропасть ясности. А для сознания ясность является коктейлем из ингредиентов кристально-чистого варева, которое оставляет вас висящим над реальностью. Ведь совершенное знание есть лишь совершенное ничто, совершенно мучительное для того, в чем вы желаете видеть смысл своей жизни.

Уильям Берроуз прямо заявлял об этом в своих статьях. Пользуясь мудростью уличного жаргона, он говорил: «Любовь? Что это? Природное натуральное обезболивающее, вот что это». Возможно, вам стоит задуматься о том, что случится с этим обезболивающим, если депрессия возьмется за вас в полную силу и откроет вам вашу любовь — в чем бы не состоят ее предмет — как один из дурманов, опьяняющих ваше сознание человеческой трагедией.

Таким же образом вы можете рассуждать и о том, что поражает и трогает вашу личность, а именно о местах или предметах «красоты», этого качества, которое обитает только в нейромедиаторах смотрящего. (Эстетика? Что это? Повод для тех, кто еще не целиком утонул в депрессии, беспокоиться никак о не о чем, вот что это, то, что означает для нас практически все обо всем, что имеет для нас значение. Говорите что хотите, но искусство и эстетика есть лишь способы отвлечься, которыми может воспользоваться любой.) В депрессии все, что когда-то казалось красивым, поразительным или ужасным, больше не значит для вас ничего. Образ луны, укрываемой облаками, больше не сообщает вам ничего таинственного или мистического; это всего лишь набор объектов, представленных нам нашим оптическим аппаратом и, возможно, обработанный и сохраненный в виде воспоминания.

Охваченный депрессией получает великий урок: В этом мире ничто по своей сути не значит ничего. Любая реальность «извне» сама по себе не способна проецировать себя в виде эмоционального опыта. Все есть пустота с психо-химическим привкусом. Нет ничего хорошего или плохого, желанного или ненавистного, нет вообще ничего, если оно не произведено в нашей внутренней лаборатории по изготовлению эмоциональных смесей для поддержания нашего существования. А жить в собственных эмоциях — это значит жить произвольно, неточно, придавая смысл тому, что не имеет собственного смысла. Но есть ли у нас иной способ существования? Без неустанно тикающей машины эмоций все в этом мире замрет на паузе. И нечего будет делать, и некуда станет идти, нечему быть, и некому знать.

Альтернативы предельно ясны: жить ложно как пешка аффекта, или жить как жертва депрессии, как человек, который знает то, что знает жертва депрессии. Спасибо и за то, что нас не принуждают к выбору того или иного, ибо ни один из этих выборов не лучший. Одного взгляда на человеческое существование достаточно для того, чтобы понять, что до конца дней своих человек останется в тисках эмоциональности, в которой укоренены галлюцинации. Возможно, это не лучший способ существовать, но выбор депрессии означает выбор несуществования, и мы знаем об этом.

Конечно, люди могут избавиться от депрессии. Но в состоянии здоровья им лучше держать свой разум в строгости и не вспоминать о том, что они недавно пережили. В противном случае, они могут начать думать, что жизнь, это не так уж и хорошо, как думалось до момента, когда вся их относительно хорошо налаженная эмоциональная система по какой-то причине вдруг дала сбой и отключилась. Тоже самое относится к любой телесной системе, включая иммунную. Поскольку после того, как одна из ваших систем выйдет из строя, вы уже не сможете продолжать быть таким, каким казались себе прежде. Вы уже не можете думать ни о чем другом, кроме того сколько рвоты, назальной слизи, мокроты, и жидкого стула вы извергнете из своего тела после того, как ваша иммунная система перестанет справляться с бактериальной или вирусной инфекцией. И если подобное будет продолжаться долгое время, то вы уже не сможете быть хорошо налаженным объектом, что означает, что вы не сможете больше ощущать себя прежним собой, чтобы это не значило. Но может случится и так, что после того как одна или несколько ваших систем выйдут из строя, вам снова полегчает, и вы, вновь хорошо налаженный объект, сможете подумать: «Вот, я снова стал прежним настоящим собой». Но с таким же успехом вы можете думать, что настоящим собой вы были как раз тогда, когда были больны, а не когда ваши системы работали слаженно вместе, настолько, что вы их даже не замечали.

Но вы не можете продолжать думать, что больной вы и есть настоящий вы, иначе вы превратитесь в того, кто хронически обеспокоен мыслями о том, какими способами ваши системы могут выйти из строя. И вот этот кто-то и будет «настоящий вы».