После представления капитан вызвал боцмана к себе.

– Откуда крыса? – строго спросил он.

– Купил, – соврал боцман, и хотя врать нехорошо, но, когда речь идёт о жизни друга, приходится.

– А почему не доложили?

– Виноват!

– А раз виноват, придётся искупить вину. Завтра в кубрике представление отменяется!

– Но почему?

– Потому что будете выступать в кают-компании!

«Ура!» – сказал Неудахин, но, правда, не вслух, а про себя.

«Кру-гом!» – тоже про себя скомандовал капитан, но улыбнулся вслух.

Полночи Полундра подозрительно сопела в углу каюты, а потом вдруг спросила:

– Интересно, а куда делась ТА крыса?

– Какая – та? – не понял Максюта.

– Ну, ТА, на которую капитан охотился.

– Ты чего, правда ничего не помнишь? Так ты ж и есть…

Договорить Максюта не успел, потому что Бурун Борисович больно дёрнул его за ус.

– Убежала, сгинула, пропала, в воду канула, а может, сквозь палубу провалилась, – быстро затараторил он. – Да зачем она тебе? Разве с нами плохо?

– С вами хорошо… Но что-то я не пойму, кто я на самом деле. Кок сказал, что у ТОЙ крысы морда зверская, а у ЭТОЙ нормальная. К тому же ТА дикая, а ЭТА людей не боится. – Полундра запнулась, а потом жалобно шмыгнула носом и спросила: – Не знаю, как у кого, а у меня возникает вопрос: я ТА или ЭТА?

– Что за чепуха?! – воскликнул Максюта. – Неужели не ясно – конечно, ты ЭТА! Ведь если бы ты была ТА, я с тобой бы не дружил.

– Я тоже так думаю, но иногда берут сомнения…

Полундра подошла к маленькому надтреснутому зеркальцу, которое боцман держал для бритья щёк, и начала внимательно изучать своё отражение. По её дрожащим усам было видно, как она волнуется. А когда Полундра волновалась, то начинала говорить стихами. Но, похоже, на этот раз волнение было очень сильным – баллов восемь, а то и девять. Не волнение, а настоящий шторм! Поэтому крыса даже не заметила, как запела. И голос у неё был в сто раз грустнее, чем бывает у оперных певиц на пятнадцатый день гастролей:

Внутри я плачу… Вслух пою… Во мне двоится дух… Когда у зеркала стою, То отражаю двух. Одна – заклятый враг зверей, Другая – друг кота… Скажите мне, друзья, скорей — Я ЭТА или ТА? А вдруг я ТА и ЭТА? Я жду, друзья, ответа! У ТОЙ огнём горят глаза, И злость её пасёт, А ЭТУ от огня слеза Горючая спасёт… Не надо лишних слов, друзья, Ведь знаю я сама: Мне ТОЙ и ЭТОЙ быть нельзя, Чтоб не сойти с ума. Но если я не ЭТА, Считайте, песня спета…

На последней руладе Полундра залилась такими горючими слезами, что, если бы залить их в мотор, корабль пошёл бы по морю раза в два быстрее.

* * *

– Хочешь сыру? У меня припрятан кусочек, – спросил кот, чтобы перевести разговор на другую тему.

– Хочу-чу-у-у! – прорыдала крыса. – Хочу-чу-у-у! А ещё больше хочу разобраться, кто я на самом де-е-еле!

– Бурун Борисович, может, ты ей скажешь, пока она потоп в каюте не устроила? – недовольно мяукнул Максюта.

– Да-а-а! Пусть ска-а-а-ажет! – вытирая лапами усы, простонала Полундра.

Но Бурун Борисович ответил не сразу. Сначала он сгрыз орешек из защёчного мешочка, потом пересчитал полоски на животике, потом поморгал глазками и только потом сказал:

– Есть одна история. Могу рассказать.

Но ответа он ждать не стал, а просто принялся рассказывать.