ПРОЛОГ

Ищут люди в ночном небе ответы на вопросы судьбы, пытаются разгадать в сочетании созвездий смысл бытия. Не разумом, не логикой и не законами физики, а, обратив свой взор внутрь своего сознания, они стараются понять, кто же они есть и для чего пришли в мир осязания, радости и душевных мук. И кажется, вот-вот… связующая с истиной нить, словно нить Ариадны, выведет человечество из дебрей неведения, покажет первопричину… Но нет, как и прежде, бесчисленное множество предположений об источнике разума и причинах многообразия форм жизни никак не приближают человека к ответу на вопрос «зачем».

Зачем мы пришли, зачем нам разум, зачем мы уходим, зачем нужен этот материальный мир?

Сколько невероятных мечт породила фантазия человека! Они уносили его на ковре самолете в дальние неведомые царства, на межпланетном корабле в неведомые миры Вселенной, на машине времени в далекое недосягаемое будущее или же в недоступное прошлое.

Но разум человека шаг за шагом осваивал земной мир, описывал его законы и находил этим законам применение, чтобы создать из фантазии реальность. Человечество научилось летать, создав аппараты для перемещения в пространстве. На земле осталось мало мест, куда фантазия могла бы поместить тридевятое царство, мало существ и элементов, которые не знала бы наука.

Но новые открытия и совершенствование технологий не успевают за полетом мысли человека.

Пока ученые изучают околоземное пространство, фантасты, принявшие эстафету от древних сказочников, открывают новые горизонты Вселенной.

Однако самая главная загадка остается скрытой от человеческого разума непроницаемой завесой тайны, которую не могут приоткрыть ни ученые, ни фантазеры — что есть жизнь и что есть разум.

Несомненно, одно — все живое во Вселенной подчиняется законам генетической непрерывности и равновесного распределения энергии.

За гранью разума…

Там нет начала и нет конца, нет отчаяния и нет счастья.

Там легко и спокойно не жить и не существовать.

Там, вне времени и пространства, за чертой, где кончается бытие и начинается темная материя, плетут паутину биомагнитных полей могущественные хранители космического сознания, селекционеры «душ», неподкупные стражи генетической непрерывности мирозданий — светила. Им нет числа, и потому нет границ Вселенной.

 

Глава 1. АНОМАЛИЯ

Он рычал в бессильной ярости. Его душа страдала больше, чем тело, миллиметр за миллиметром, клетка за клеткой исчезающего в языках пламени. Убийцы бросали бутылки с горючей смесью в разбитые окна виллы. Женщины и дети в дальнем конце залы пытались укрыться от огня за опрокинутом на бок массивным столом. «Братья» стреляли в окна наугад и сбивали языки пламени с дубовых досок, пытаясь спасти «сестер» и детей, и гибли, горя заживо. Скорбь терзала его сознание. Он слышал гул пожирающей все на своем пути ненасытной плазмы, глухие взрывы бутылок с горючей смесью, треск горящей мебели и праздничных украшений из картона и пластика, крики боли и отчаяния. Но глаза его уже накрыло тьмой, откуда его звало к себе существо из света. Ничто не может противиться зову хранителя. Межвременной тоннель освобождает разум от эмоций и забирает энергию, давая взамен забвение, называемое счастьем. Никогда уже не выбраться оттуда тем, кто при жизни жаждал быть счастливым.

Но Такахаси Кацуро никогда не стремился к счастью. Он был одним из тех избранных, кому было суждено не только родиться и жить, но и возжелать власти и богатства, а потом ценой немалых потерь подойти вплотную к реализации цели своей жизнь. Ему удалось собрать разрозненные кланы в один клан под свое предводительство. Он чувствовал в себе невероятные силы, чтобы исполнять задуманное, словно кто-то свыше подсказывал ему каждый шаг. Ни разу он не споткнулся, не ошибся, двигая людьми, словно шахматными фигурками. Он прожил свое земное время в тревогах и постоянной борьбе с врагами. Получив отпор, он жаждал реванша, и память предков, хранимая в легендах, направляла его по… неверному пути. Он понял, как ошибался, только сейчас… слишком поздно…

Силуэт в ореоле протуберанцев звал его к себе, обещая вечное блаженство. Темнота перестала быть непроницаемой — стены тоннеля обрели очертания. Их неровная поверхность была сплошь покрыта светлыми полосками газетных вырезок разных размеров и форм. Они были везде — сверху, снизу, справа, слева. Он шел по ним, но не слышал шелеста бумаги под ногами, двигался к ослепительному силуэту впереди, который неуловимо изменялся с каждым его шагом.

«Счастье… вечность… покой… покорность…» — чужие мысли проносились рядом и кружили вокруг газетными листами, твердили о счастье и вечном покое. А перед его мысленным взором, одна за другой проплывали печальные картины: удар копьем в спину безоружного соплеменника, взмах меча над покорно опущенной головой пленного, ночной взрыв в многоквартирном доме… они вызывали у него пронзительное чувство вины, его душу разрывала скорбь.

— Зачем я рвался к цели, которая потеряла смысл, как только я оказался мертв? — вопрошал он, обращаясь к загадочному светлому образу.

— Оставь свои сомнения. Живое не может постичь истину, и за каждым завершенным делом его ждёт Разрушитель. Неразумные бьются с призраками и никогда не получат удовлетворения, достигнув цели. И, лишь, счастье истинно, потому что бесцельно, — монотонно твердили чужие мысли.

— Если ты — Всесильный Хозяин, верни меня обратно. Пусть в другом теле, пусть в другом времени, но дай мне шанс искупить вину. Я не стану слушать мысли, которые ты мне даешь, — неистовствовал Кацуро.

Стены тоннеля отодвинулись, чужие мысли вспорхнули, как вспугнутая стая воробьев. Газетные листки с колонками текста, напечатанным мелким шрифтом, отделились от стен и стали разлетаться, исчезая в темной бездне. Кацуро падал вместе с ними, планируя. Он и сам ощущал себя клочком белой с легкой желтизной бумаги, коих вокруг кружило много. Он даже различал черные буквы, напечатанные на себе самом. Но, познав себя вещью, он продолжал мыслить, и мысли эти сбегали с него текстом, кружились по спирали, центром которой был он, спорили друг с другом, соглашались, вопили:

— В твоем разуме слишком много эмоций, — сердился Хранитель, и вокруг его ослепительного лика плясали вихри протуберанцев, — Вселенная не терпит неуспокоенных. Ты будешь счастлив стать частью Вселенной.

— Мне не нужны покой и счастье. Я останусь здесь, если ты не вернешь меня обратно.

— Никто не может вернуться и нельзя остаться. Межвременной тоннель — это путь, который ведет в кольцо забвения, где я заберу из твоей энергии легкую суть для того, чтобы строить сознание Вселенной.

Хранитель был в смятении — разум неистового человека бросил вызов своему господину, он не хотел лишаться памяти — легкая суть не отделялась от бесполезного. Если межвременной тоннель покинет космический странник с неотделенной легкой сутью, новорожденные в мире живых получат память предков, а спираль сознания Вселенной окажется недостроенной. Тогда ущербный мир хранителя Солнца будет уничтожен. Таков закон.

* * *

То были трудные несколько лет по земному календарю. Астрономы Земли готовились к сильнейшей солнечной буре. Беснующиеся сектанты призывали людей покончить жизнь самоубийством. Правительства повышали нало и развязывали войны. Политики убеждали, что способны решить все проблемы. Чиновники становились миллиардерами, а простые люди смотрели на солнце, сощурив глаза, и надеялись, что зима будет не очень холодной, а лето не слишком жарким.

В лесах Китая недалеко от острова Ханка два испуганных маленьких мальчика прятались в старой фронтовой землянке с осыпающимися стенами, вздрагивая от любого звука, проникающего внутрь через приваленную у входа гнилушку, которая несколько десятков лет назад была, вероятно дверью. Тот, что был постарше держал в руке сучковатую палку, готовый защищаться, если придется. Другой — маленький был бледен и дрожал от страха, прижимаясь к плечу своего товарища.

 

Глава 2. КОНЦЕНТРАТОРЫ

Старый Сказитель Третьей Башни подслеповато щурясь, смотрел в окно. За толстым слоем неровно сколотого куска горного хрусталя зеленовато-мутной рябью плескались приливные воды океана. Взвесь донных отложений покачивалась в косых лучах Желтого Светила.

— Однажды я пытался найти событие, с которого все началось. Говорят, я был в беспамятстве очень долго, — сказал старик.

— Наистарейший, ты нашел это время? Ты знаешь, когда мы стали разными? — Улыбка сложила руки бутоном вечернего цветка и с надеждой впилась глазами в сизое морщинистое лицо старого сказителя.

Сказитель перевел взгляд на лицо Улыбки, прерывисто вздохнул. В плотном насыщенном влагой воздухе сверкнули маленькие молнии, легкий треск электрических разрядов возвестил о том, что отрицательные ранги, порожденные неприятными воспоминаниями Наистарейшего разрядились на куске намагниченной руды. Такие камни были в каждой комнате. Они помогали колонистам оставаться здоровыми даже во время затяжных цунами, когда они долго не могли выйти из башен и пополнить запасы положительных рангов.

— О, как я хочу, чтобы мы были одинаковыми! Тогда мы могли бы жить все вместе. — Улыбка мечтательно возвела глаза к заплесневелому потолку.

— Этот недуг не имеет начала, он — дар, данный нам Великим Бессмертным и его проклятье одновременно. Ты сама знаешь, я рассказывал, когда-то наши предки жили вместе с разумными. И наши женщины выходили замуж за разумных, а их женщины — за наших мужчин. Но время от времени кто-то из наших впадал в беспамятство. Обычно это случалось, когда нужно было исправить чью-то страшную ошибку в прошлом. Проснувшись, они рассказывали о том, чего, по мнению их слушателей, никогда не было…

— Почему никто не смог все хорошо объяснить разумным?

Наистарейший помахал рукой у носа, будто отгонял неприятный запах. Его изборожденное морщинами лицо сморщилось еще больше и оттого стало похоже на высохшие океанские лопухи. Узкие сизые губы растянулись в гримасе нарочитой брезгливости.

— Разумные считали нас больными. «Падучие» — вот как они нас назвали.

Улыбка приподняла острые плечи. Она вспомнила привычную картину: щекастые головы детенышей разумных выглядывают из-за стертых временем камней дамбы. Они приходили туда, чтобы бросить в них отрицательные ранги, а потом сразу же убегали прочь, крича от страха, что получат их обратно.

— Но даже если бы кто-то из нас смог проникнуть в то время, которое сохранилось в моей памяти только в звуках голоса Наистарейшего Колонии Счастья, передавшего мне право пересказывать вам, малым и юным, легенды нашего рода, он не смог бы отменить закон о Тотальном Оздоровлении. Ты помнишь, что он гласит? «Все живые существа на Планете не имеют право видеть сны, а те, кто хоть когда-нибудь был замечен в подобном, подлежит обязательной стерилизации, чтобы прекратить распространение „падучести“. Наш род всегда был не слишком велик, но в то время, конечно же, был еще меньше. Их положительных рангов не хватило бы, чтобы отменить закон. Нам оставалось или подчиниться, или спасаться…»

Улыбка нетерпеливо затеребила рукав тоги учителя. Заерзала на гладкой скамье. Затараторила:

— Я помню, помню, я знаю! Только там, где некому следить за исполнением законов, которые установили разумные, концентраторы могли чувствовать себя свободными. Наистарейший, можно я буду рассказывать легенду о Переселении малым и юным, когда ты уйдешь к Великому Бессмертному?

Сказитель Третьей Башни смущенно закашлял в кулак. Он был болен, и даже самый даровитый врачеватель не смог бы этого изменить. Вода была частью их быта, от нее одежда была постоянно влажной, а ноги мокрые. Лишь в редкие ясные дни ранним утром, когда Желтое светило не застилали облака, а Красное пряталось за скалами, можно было собрать достаточно положительных рангов, чтобы хоть как-то поддержать здоровье. Взрослые колонисты забирались повыше — на крыши домов или на вершины прибрежных скалах, поднимали руки вверх, и чувствительная кожа их ладоней вбирала в себя живительные импульсы, посылаемые с неба Великим Бессмертным. Большая часть собранных рангов раздавалась детям, которые еще не достигли возраста осознания себя и поэтому не умели накапливать энергию жизни в своем теле.

— Кхе-кхе, — усмехнулся старик, обнажив при этом оранжевые зубы. — А ты хорошо помнишь эту легенду, малявка?

Улыбка с готовностью кивнула, выпрямила спину и, как прилежная ученица, заговорила нараспев, подражая интонации, с которой Наистарейший обычно рассказывал легенды.

— Старейшины нашего рода решили увести своих соплеменников за Границу мира — дамбу, отделяющую Океан от Континента. Дамба спасала Континент от страшных волн, которые возникали всегда неожиданно из глубин Океана и налетали на сушу, а потом уходили обратно, унося на дно все, что оказывалось у них на пути. Никто не знает кто построил дамбу, так как все экспедиции разумных, которые отправлялись за дамбу, чтобы раскрыть эту тайну, не вернулись. Граница мира не отпускала обратно тех, кто за нее заступил. «За Границей мира — будет мир концентраторов», — сказали старейшины. Они надеялись, что дар концентраторов спасет их от гибели. Какой бы неожиданной не была беда, концентратор мог отправиться в свой или чужой разум до начала катастрофы и предупредить всех о надвигающейся опасности.

Им повезло. В тот день когда караван переселенцев миновал Границу мира, океан был на удивление тих и благодушен. Его мутные лазурные воды мирно плескались о дикую россыпь огромных валунов, будто, вывороченных со дна Океана и выброшенных в беспорядке на берег Великим Бессмертным. На вершине высокой скалы, откуда переселенцы впервые увидели Океан, они построили свои первые жилища. Они выложили плоскими сколами твёрдых горных пород расщелины в скалах, накрыли ветками, жесткими стеблями травы. Они назвали свое первое поселение Колонией Счастья, потому что были рады, что спаслись от законов разумных. Много поколений спустя, колонисты научились возводить особенные дома — башни Спасения. Они дробили камни, во время отливов собирали на побережье водоросли, пропитанные черной вязкой смолой, которую приносили из океанических глубин цунами, замешивали крепкие растворы и заливали из них высокие многоэтажные башни в форме конических труб, сужающихся к верху. Эти башни хорошо противостояли волнам и шквалам ветра. И, когда вода поднималась на уровень верхних этажей «башни», внутри оставалось сухо, а воздух поступал с горловины башни, которая всегда находилась над поверхностью воды. Жили они хорошо, потому что количество положительных рангов всегда хватало для того, чтобы чувствовать радость до их следующей раздачи. Дети учились у старших послушанию и умению контролировать свои желания. Каждый концентратор с малолетства знает, что перемещение в прошлое может происходить через разум другого человека, который живет в этом времени. Концентратор должен уметь контролировать чужой рассудок, как свой, и очень важно верить своим предчувствиям и прислушиваться к советам окружающих. Без этого концентратор не сможет принять верное решение и исправить настоящее…

Улыбка неожиданно прервала рассказ и спросила:

— Знаешь, что я хочу больше, чем много-много положительных рангов?

— Откуда мне знать твои желания? Я не Великий Бессмертный, — Сказитель склонил седую голову и приложил в знак почитания ладонь к правому боку, где находилось сознание. Улыбка вторила его движению и мысленно поблагодарила Великого Бессмертного за все, что имела.

— Я хочу спасти от чего-нибудь ужасного разумных, чтобы они, оценили и возвеличили нас, как героев, а не забрасывали из-за дамбы отрицательными рангами, ведь от этого в нашей колонии начинаются трудные дни.

Улыбка вдруг застеснялась патетики своих речей и быстро перевела разговор на другую тему:

— Наистарейший, спой о твоем первом переходе, — и затихла, внимая монотонному звуку голоса.

Она всегда с упоением слушала рассказы-песни тех, кто много раз пересекал границу времени, старательно запоминала каждое слово. Истинность этих историй никто не смог бы подтвердить, потому что память всех остальных участников событий хранит только ту версию обстоятельств, которая случилась последней.

В комнату заглянул Глашатай Третьей Башни.

— Ясный день! Сбор положительных рангов! Выходите все! Выходите все! — крикнул он и, не задерживаясь, побежал к следующей комнате.

— Я пойду с тобой, Наистарейший, — сказала Улыбка. — Можно?

Сказитель вместо ответа погладил ее затылок жесткой ладонью. Тогда она пошла вслед за ним и вместе со всеми концентраторами третьей башни. Друг за другом они поднялись по узкой внутренней лестнице на крышу башни, а затем по внешней лестнице спустились к лодкам, которые должны были отвезти концентраторов на скалу. Но лодки не качались на волнах, они лежали на илистых камнях, которые только что были дном.

— Это очень странно, — сказал Сказитель взволнованным тоном, — слишком быстро ушла вода, это не обычный отлив, это похоже на цунами. Но почему нас позвали на сбор положительных рангов, а не приказали закрыться в башне?

Неожиданно вода налилась свинцовой неприветливостью, обнажая камни и мусор, плотно переплетенные водорослями, стала быстро отступать от прибрежной полосы. Обнаженные скалы, опутанные скользкими темно-синими водорослями громоздились до самого горизонта, полоса, где вода встречалась с небом потемнела и стала расширяться вверх. Это угрожающее отступление означало, что с океана на сушу надвигалась безжалостная громада, несущая неотвратимую гибель всему, что окажется у нее на пути.

Частые островки белёсых облаков над головой только что мирно пасшихся по сиреневому небосклону, сбились в мутно-терракотовую пелену, которая вскоре приобрела фиолетовый оттенок. Она накатила с неба с оглушительным грохотом, вздыбилась к непогодливому небу и замерла в угрожающем изгибе — ее гребень, увенчанный грязной от вулканического пепла пеной, поднялся выше самой высокой башни спасения. Ее пенистые крылья закрыли собой оба светила.

Улыбка зажмурилась. Исчезнуть, обратиться в камень, только бы не испытывать этого удушающего чувства страха и беспомощности! Животный ужас охватил ее и вырвался наружу диким криком. Мгновения ударили в виски, гоня прочь от сердца кровь, мысли исчезли, будто время остановилось. Ей показалось, что она стояла с закрытыми глазами, повернувшись спиной к Океану, целую вечность. Любопытство переселило страх, она обернулась, и успела увидеть, как гребень волны в наивысшей точки, стал скручиваться в форму пирамиды. Через незавершенную сторону фигуры было видно, как попавшая внутрь пирамиды, невесть откуда взявшаяся, парусная лодка зависла под гребнем в ее вершине кверху килем, свесив вниз безжизненные паруса. Потом пирамида сложилась, и парусник исчез под свинцовой гладью океана, вспениваемой кое-где мелкими барашками грязной пены.

От этой завораживающей картины ее отвлекло странное ощущение в правом боку. Опустила глаза. На нее снизу вверх в упор с любопытством смотрело узкое, будто лишенное черепной коробки, лицо с безобразным бесформенным носом. Улыбка отшатнулась в испуге. Лицо урода насмешливо сморщилось и подвинулось в ту же сторону, что и она.

«Это кошмарный сон, — подумала она со слабой надеждой, — Я сейчас проснусь. И все. Это только сон. Я проснусь, и все будет хорошо…».

Она пятилась, но ей никак не удавалось отдалиться от уродливой головы на какое-то расстояние. Наконец, она поняла причину. Существо не преследует ее, а привязано к ней, будто бы чью-то безобразную голову неведомым образом врастили чуть ниже ее правого плеча, туда, где находилось сознание. Ей стало жутко. Холодные струйки страха защекотали спину. Она не понимала, как это могло произойти, ведь, кажется, она ни на минуту не впадала в беспамятство и ощущала на своем теле болезненной операции. Когда она поняла, что уродливая голова на ее плече отныне — часть ее, ее ужас сменился отчаянием.

Ища помощи, она стала озираться, но вскоре поняла, что осталась единственной из концентраторов, находящейся в сознании. Тела ее соплеменников бездвижно лежали на берегу у черты прибоя вмиг присмиревшего Океана.

— Горе Великому Бессмертному! Что с ними? Что случилось?

Голова качнулась на тонком стебельке шеи, и в тот же миг Улыбка поняла все.

Пирамидальная волна прошла по всему периметру Континента, не причинив никому вреда. Это был не обычный цунами, от которого концентраторы всегда легко спасались, возвращая сознание в прошлое — предупреждали близких о приближающейся беде. Масса воды поднялась на огромную высоту не из-за неожиданного землетрясения в Океане, а под воздействием мощного гравитационного поля, которое создало существо, называющее себя Высшим. Он хотел подчинить разум всех жителей планеты, чтобы получить доступ к информации, хранящейся в памяти каждого. Разумные покорились сразу и раскрыли ему тайники своего сознания. Но концентраторы в момент опасности отправили свое сознание в прошлое, ища причину катастрофы, чтобы ее предупредить. Жизненные процессы в их телах замедлились до состояния комы. Все, кто остался в башнях, погибли. Высший не смог получить доступ к их памяти. Улыбка осталась, потому что еще не умела совершать переход.

Она села на ствол, вывороченного с корнем дерева, без сил и мыслей, качаясь из стороны в сторону, смотрела неподвижным взглядом на тонкую полоску сизого неба, затянутого рваными тучами, на необычайно спокойную гладь воды, слегка серебрящейся мелкой радужной рябью.

Чужие мысли наполнили ее мозг, они открывали перед ней удивительные картины: огненный шар в половину видимого пространства, гигантская воронка, непривычные запахи и цветные всполохи. Голова кружилась, она крепко вцепилась пальцами в глубокие борозды древесной коры. Рыхлая гнилушка проходя сквозь пальцы, ссыпалась на землю, как вся ее прежняя жизнь. Внутренние голоса, принадлежащие не ей, вразнобой спорили друг с другом:

«У меня нет ловушки и слишком короткая линия жизни, и это мое последнее воплощение…»

«Зато я умею перемещать свой разум в чужое сознание, а это почти бессмертие…»

Улыбка крепко зажмурила глаза, будто это могло спасти ее от отвратительного соседства с уродливой головой и вернуть ей свои собственные мысли. Все было напрасно. Чужая история жизни вплеталась в ее собственные воспоминания, непонятное становилось привычным, а привычное виделось полузабытым сном. Она говорила сама себе странные вещи, о которых раньше никогда не слышала. Она оставалась собой, и в то же время думала иначе, как существо неведомой ей расы.

В этот момент на побережье появились разумные, они стали подбирать тела ее соплеменников и осторожно складывать в лодки. Улыбка удивилась, что разумные решились перейти Границу мира. Если бы разумные контролировали свои поступки, то ни за что не стали бы спасать концентраторов ценой своей жизни.

«Мы заменили их чувство самосохранения на послушание…» — догадалась она чужими мыслями.

Лодки, загруженные телами, одна за другой отчаливали от линии прибоя. Они направлялись к башням Спасения колонистов. Наверху был вход в конусообразное здание. Одна лодка уже причалила к ближайшей башне и разумные карабкались по наружной лестнице вверх, неся на плечах хрупкие тела концентраторов.

Она посмотрела на линию горизонта. Яркая корона Желтого светила ослепила ее. От этого Красное светило показалось ей фиолетовым. Голова ее кружилась от знаний, которые оказались в ней. Она читала себя как новую книгу, сумбурно, перескакивая со страницы на страницу, но все же понимая ее сюжет.

«Энергия в пространстве распределена неоднородно. Когда высший теряет доступ к информации, его контейнер растворяется в окружающей его материи и это — конец его воплощения…»

«После того, как высший заканчивает свое воплощение, энергия его разума пополняет окружающее информационное пространство. Материя не однородна и там, где концентрация материи становится критической, кристаллизуется контейнер, который захватывает произвольную порцию энергии из окружающего информационного поля, и формирует из нее разум нового Высшего. Поэтому память каждого Высшего хранит знания существовавших до него воплощений».

«Высший в своем воплощении мог бы быть бессмертен, а линия жизни его бесконечна, но информации, пригодной в пищу, не хватает всем вновь рожденным. Высших становится все больше, их линии жизни — короче. Эти факторы взаимосвязаны».

«И только в карманах искривленного пространство-время, возле массивных пустот можно найти информационные коллапсы, насыщенные энергией, способной поддерживать линию жизни достаточно долго».

— В мире серой материи… — рассеянно вторила чужим мыслям Улыбка, — зачем же Высшим нужен этот мир?

«Бесконечность соткана из миров, каждый из которых является этапом развития другого. И рядом с миром серой материи, где царствует порядок, существуют миры энергетического хаоса, вызванный постоянными переходами материи из одного состояния в другое. Именитые высшие назвали эту материю нестабильной, а мир, из нее состоящий — Первомиром. Они предполагали, что эта материя в избытке выделяет энергию, и ее излишки пробивается в наш мир через „проход“ и группируются в сверхсильных гравитационных полях пустот. Найти этот проход считалось великим открытием. Тот высший, кому это удалось бы, мог стать самым именитым из высших.

Мы не могли рассчитывать на такое счастье. Мы были безымянными во всех предыдущих воплощениях, потому что никто из нас, чьи информационные блоки составляют ныне нашу память, никогда не имели предназначения. Нам ни разу не повезло поймать в контейнер при рождении хоть часть информации, оставшейся от именитого высшего. Это была бы нереальная удача, так как линии жизни именитых близки к бесконечности, они в состоянии перерабатывать самую скудную информацию, почти непригодную в пищу, для продления своей линии жизни. Но мы вполне были довольны безвестностью. Мы подбирали в информационном пространстве только ту информацию, которая доставляла нам удовольствие. Искусно используя парусный эффект нашего радиационного щита, мы всегда ловко обходили мощные гравитационные выбросы, сканировали информационное пространство ловушкой и поглощали найденное с жадностью голодного. Но однажды, когда мы нацелились на аппетитный синий коллапс, который сформировался вблизи центра сверхтяжелой пустоты, пучок жесткого излучения, на который опирался наш щит, неожиданно был отклонен сильным магнитным полем. Наш контейнер отбросило внутрь воронки. Вокруг нашего контейнера бушевали электромагнитные смерчи. Элементарные частицы пространство-время уносили наш контейнер все дальше от прохода. И мы оказались в информационном вакууме, испытывая жуткий голод. Мысленно мы простились с нашим последним воплощением. Воистину последним, так как мы покинули мир серой материи.

Пустота, в которую нас втянуло, оказалась „проходом“ в тот самый загадочный Первомир о котором мечтали все именитые высшие. Но он не был насыщен энергией мысли, как считали именитые высшие, они ошибались, теперь мы знали больше, чем они. Ошеломленные открывшимися нашему внутреннему взору горизонтами, мы, отбросив сомнение, заставлявшее нас до сих пор оставаться безымянными, назначили себе имя, соответственное открытию — Первопроходец. Мы впервые осознали свое предназначение, но не получали от этого удовольствия, потому что были сильно истощены. Нас питали только собственные мысли о будущем успехе. Наша ловушка безуспешно искала хоть какую информацию среди обломков нестабильной материи, дрейфующих мимо.

На поверхности одной из полуостывших глыб материи, которая обращалась вокруг небольшой звезды средней величины, мы обнаружили популяцию примитивно мыслящих существ, которые питались, убивая себе подобных, и при этом производили информацию, которую мы могли бы употребить в пищу. Мы назвали свое открытие Перворазумом. В нашем мире, где в поисках информации приходится рисковать воплощением, мы не могли бы рассчитывать на такую удачу — найти неиссякаемый источник энергии мысли. Новое предназначение встало перед нашим внутренним взором: найти способ переправлять информацию через „проход“ в мир серой материи. И тогда мы назначили себе новое имя — Координатор. Но при этом мы понимали, что наши знания ограничены безымянным прошлым, без серой материи у нас больше не будет шансов перевоплотиться, а нашей линии жизни может угрожать любая неожиданность. Пока мы размышляли, неожиданность случилась — перворазумные исчезли, и наша информационная ловушка опустела. Причиной исчезновения цивилизации перворазумных был наш контейнер, он создал над поверхностью планеты дополнительный источник космического излучения, отраженного от нашего щита. Перворазумные исчезли вместе с животными и растениями, которых употребляли в пищу. Но вскоре, на глыбе появились существа, которые питались иначе, чем перворазумные, они извлекали из окружающего пространства электромагнитное излучение определенной частоты и использовали его для продления срока жизни.

Втайне от себя самих мы подозреваем, что глыба, питаемая излучением желтой звезды, — бессмертное существо, которое возрождает на своей поверхности живую материю, однако точное знание об этом пока еще не было доступно нашему пониманию.

Мы назвали эту расу разумными. Наша ловушка снова стала наполняться информацией. Но потом мы обнаружили, что время от времени она исчезала из ловушки. Мы поняли, что в новой цивилизации есть существа, которые могут передвигать энергию мысли против движения пространство-время. Мы вычислили существ, называющих себя концентраторами, и поняли, что все наши предыдущие имена были ступенями к истинному предназначению: мы должны воссоздать расу высших в мире нестабильной материи.

Наш разум из умирающего тела концентратора будет переноситься в тело новорожденного переносом сознания. И каждый новый концентратор будет получать память и знания предыдущих поколений. Мы создадим расу предвысших. В этом наше новое предназначение. И имя наше — Прародитель. Высшим чуждо чувство самосохранения, ради истины мы готовы на риск. Мы, Прародитель, следуя выбранному для себя предназначению, обратили свой разум в информационный блок и стали частью тебя, чтобы вместе начать великую расу».

— Я не хочу, — всхлипнула Улыбка, — я хочу домой…

— Все, что было с тобой раньше, не важно, ты послужишь великой цели. Отныне ты — наше новое воплощение. Мы с тобой — самое совершенное существо на этой планете, и ничто другое не имеет значение! — ласково увещевали ее внутренние голоса.

Теперь, когда в теле Улыбки находился разум высших, ей не нужны были годы, чтобы познать все. Она понимала все о строении мира, сопряженного с тем, в котором жила и до сих пор считала единственным. И… страдала. Не от уродства. Ведь голова на плече была всего лишь фантомом, а не частью ее тела, как она сначала подумала. Она страдала от нового чувства, неожиданно тисками сдавившего ее сердце. Там поселилась… ненависть.

Возможно, разум высшего читал ее мысли так же, как она его память. Когда она блуждала среди неподвижных тел сородичей, безуспешно пытаясь привести кого-нибудь в чувство, к ней подошел очень красивый разумный. Она никогда не встречала таких красавцев.

— Прекрасная девушка. Я влюбился в тебя с первого взгляда. Мы будем счастливы вместе, любовь моя, — жарко прошептал он, склонившись к ее ногам.

Его взгляд горел желанием, движения были полны нежности. Он подарил ей все свои положительные ранги. О, эти положительные ранги! Как мало нужно для того, чтобы понять, как прекрасна жизнь! Их было так много, что она сразу же ощутила прилив счастья и желание подарить влюбленному в нее парню все свое время. Все остальные мысли стали казаться пустыми.

— Отныне мы будем жить вместе.

— Но я падучая, — несмело возразила Улыбка, непроизвольно прикрывая фантомную голову на плече.

— Ты — богиня моей мечты. Ты — сладостные вздохи ночного видения. Ты — мое Желтое Светило, а я — твое Фиолетовое Светило. Мы будем вместе вечно. Потому что счастье наше безмерно.

Она растаяла от красоты его речей и, словно хвост за кометой, двинулась вслед за ним. Он привел ее к древней землянке на вершине скалы, с которой началась Колония Счастья. Он открыл перед ней двери и повел вниз по ступеням. Улыбка удивилась, что землянка оказалась внутри благоустроенным жилищем, ведь колонисты покинули ее несколько поколений назад. И только когда дверь захлопнулась, и свет обоих светил померк, ее осенила догадка: это ее тюрьма. Высший использует ее, чтобы естественным образом воссоздать свою расу в условиях первомира. Разумный — марионетка, а ее дети, а затем внуки и правнуки станут новыми воплощениями ее внутренних голосов.

— Посмотри, какое удобное жилище! Я его починил для нас с тобой и наших детей, — воскликнул красавец, не замечая ее настроения, — Мы сможем вырастить здесь много детей, и никто больше нам не нужен — только ты и я. Ты также счастлива, как я, милая? Ты любишь меня?

Улыбка подумала, что он даже не спросил ее имя. А потом вспомнила, что она тоже не спросила, как зовут парня. Почему это казалось ей не важным? А что тогда важно? Ее любовь? Его любовь? Или эксперимент?

— Как тебя зовут? — спросила она.

Красавец недоуменно улыбнулся, он не понял ее вопроса. Он открыл перед ней дверь. Она побежала по коридорам и переходам в поисках другого выхода и, не найдя его, спряталась в одном из многочисленных шкафов. В полной тишине и темноте, оказавшись наедине с собой, она думала о том, что все должны иметь право выбора, где жить, как жить, кого любить. Ей было безумно жаль себя, всех разумных, и даже всех высших. «Бедный мальчик, — подумала она о том, кто сейчас носился по землянке, ища свою возлюбленную, — Ведь высшие не оставили ему иного смыла жизни, кроме удовлетворения инстинктов воспроизводства. Но что я могу изменить? Чем я могу ему помочь? Пожалеть и предоставить ему свое тело и жизнь? Но тогда пожалеть надо будет меня. Тогда жертвой буду я. Это не правильно. Как нам существовать, если я не хочу быть тем, что нужно другим? Должна быть иная возможность мирного сосуществования, кроме насильственной.»

Она жаловалась фантомной голове на то, что не может так жить, и почему-то извинялась перед ней за то, что не хочет быть вместе с ней в одном теле.

Когда слезы высохли, обратившись в решимость, она вышла из укрытия, готовая к бою за свое право выбора, даже если ей придется лишить себя жизни, но с удивлением обнаружила, что коридоры пусты, разумного в землянке нет, а двери ее открыты. Она нерешительно поднялась по ступенькам навстречу ослепительно желтому светилу, вдохнула сладкий воздух, наполненный запахами океана и прогретых камней, закрыла глаза, сконцентрировалась — ей нужно было найти время, когда все началось…

* * *

— Боже мой! Она дышит!

Акушерка, приготовившаяся завернуть безжизненный комочек мертворожденного младенца в полотно белой бязи, вздрогнула и отшатнулась от стола. Новорожденная девочка тихо дышала.

— Она открыла глаза! Посмотри. Как она смотрит. Гляделки какие! Будто бы все понимает, — охнула медсестра.

— Не говорите глупости, прошло уже 2 минуты. Она ни разу не вскрикнула. Легкие не могли расправиться. Ее мозг умер, — урезонила засуетившихся около младенца помощниц дежурный врач, — Лучше бы она… Ой, как не хорошо так говорить… Боже мой. Останется теперь калекой. Инвалид. Мучение ее матери на всю жизнь. Посмотрите, роженица пришла в себя?

— Скажем сейчас? Или пусть хоть немного покормит грудью?

— Только не в мое дежурство! Вообще, ничего говорить не будем, а то обвинят в халатности. Пусть врачи в поликлинике разбираются — инвалид или нет. Напишем, что роды прошли «без патологий».

— Мамочка пришла в себя. Глаза открыла. Посмотрите мамочка, какую вы красавицу родили. Глазоньки синие. Папины, наверное… — сладенько запела акушерка.

Врач сложила лицо в укоряющую гримасу, акушерка поняла свой промах. По данным медицинской карты мужа у пациентки не было.

Роженица равнодушно скользнула взглядом по красному комочку в руках акушерки, выдохнула:

— Уберите это от меня, — и отвернулась.

— А вы сына хотели? Зачем вам мальчик? — акушерка хотела добавить «без мужа мальчика тяжело поднимать», но на этот раз вовремя спохватилась, — Девочка — мамина радость, помощница.

— Мне никто не нужен, — чуть слышно ответила роженица, закрыла и, кажется, заснула.

Ой ты боже мой, — вздохнула врач, — «отказница» в мою смену! Вот еще неприятность. Одно за другим…

 

Глава 3. АНГЕЛ

Она любила. Это было не обычное чувство по отношению к чему-то или кому-то. Она купалась в потоках любви. Они появлялись в ней, словно бы ниоткуда, вспыхивали факелом, выплескивались из нее взрывом эмоций, счастливым смехом, громким криком. Какое счастье жить, дышать, ощущать под ногами твердь, видеть синеву небес, и… любить.

В ее легкомысленной головке, полной разной бесполезной всячины, роились неясные мечты и образы. Например, она думала, что все предметы, все растения, животные такие же существа, как она сама. Просто деревья думают по-другому, по-деревьиному, ведь они не умеют передвигаться с места на место, и им ничего не нужно для того, чтобы быть счастливыми. Бабочки летают и тоже думают по-бабочкиному, потому что они не нуждаются больше ни в чем, кроме нектара и своих крыльев. Но все, абсолютно все хотят жить, потому что жить это замечательное занятие, такое интересное, такое важное…

Вечером она засыпала с благодарностью, а утром просыпалась с надеждой. Кого она благодарила и на что надеялась, Ивана сама не знала.

Они жила в невзрачном частном домике на окраине Владивостока вдвоем с ее родной тетей Соней, интеллигентной женщиной на вид средних лет, среднего роста и полноты. Других родственников Ивана не знала. Но не потому, что их совсем не было. Соня часто рассказывала о ее маме и папе, о том, что они отправились защищать слабых и обиженных в другую страну, название которой Соня не знала, потому что это была важная государственная тайна. Ивана раз в неделю получала от них письма. Они приходили в конвертах без почтового штампа и обратного адреса. Соня говорила Иване, что их приносит тайный курьер и незаметно подбрасывает ей в сумку.

В каждом письме родители писали, что очень любят ее, и как только выполнят свой долг, обязательно вернутся домой. Когда приходило новое письмо, она доставала маленький жестяной сундучок с письмами и перечитывала их все с первого до только что полученного. Потом складывала каждое письмо вчетверо и убирала обратно в сундучок в хронологическом порядке. Более ранние — внизу, последнее — сверху. У самого дна лежали листочки, «зачитанные» ей до дыр на складках.

Она гордилась своими родителями, но втайне мечтала о том, чтобы в мире всем было одинаково хорошо и слабые, и обездоленные перестали быть таковыми, чтобы их не надо было защищать. Когда она была совсем маленькой, то мечтала стать феей и одним взмахом волшебной палочкой установить свободу во всех странах, чтобы ее мама с папой поскорее вернулись домой.

Еще Соня часто рассказывала Иване о своем сыне Жоре, что он живет на крайнем севере — бороздит Ледовитый океан на атомной подводной лодке. По ее мнению, он был в детстве совершенным ребенком, с которого Иване и всем ее друзьям во всем следовало брать пример. Ностальгическое настроение Сони по поводу покинувшего его ради благородной идеи защищать северные границы родины сына находило выход в суетливой заботе вокруг мнимых и реальных способностей Иваны. Несмотря на стесненность в средствах — Соне приходилось много работать, чтобы содержать старый и довольно дряхлый дом — она не жалела времени и денег, чтобы развить таланты своей любимой племянницы. Заметив, что та любит напевать, она стала ее водить в музыкальный класс. Увидев ее рисунки, она записала ее в кружок рисования.

Когда Соня бывала в хорошем настроении, она звала племянницу «ангел мой». Когда же Соня сердилась на нее за проказы, то окликала ее строгим тоном: «Ивана» и, конечно, добавляла к этому подобающее воспитательному моменту замечание. Ивана очень не любила эти моменты и просила Соню и, вообще, всех знакомых звать ее только по имени «Ангел».

Но в школе ей не удалось отстоять для себя имя Ангел, потому что мальчишки, любящие, как известно, пошутить и повредничать, тут же выдали ей кличку — Ванька. Внешне она, действительно, была похожа на пацана. У нее была короткая стрижка, так как Соня, воспитавшая сына, не умела заплетать косы. Она была худенькой девочкой, и эта особенность ее фигуры позволяли экономной тетушке одевать ее в детские вещи своего сына, почти их не перешивая. Она не знала бантиков, рюшечек, заколочек, носила зимой свободный свитер и теплые брюки, а летом — поношенные футболки и джинсы, либо шорты, когда солнце припекало слишком сильно.

Ивана приняла кличку Ванька покорно, как гардероб своего кузена, попав, таким образом, в категорию «своих в доску» девчонок. Историй с именем у Иваны было очень много. В классе всегда с нетерпением ждали, когда новый ученик или учитель попадут из-за этого в курьезную ситуацию. Веселья тогда хватало надолго. Случаи обыгрывались в лицах по сотне раз, до тех пока не происходил новый курьез.

В такую ситуацию попал новый учитель физкультуры, Артем Азаров, выпускник физкультурного факультета педагогического института. Первое знакомство с классом — перекличка перед началом урока. Он водил по строчкам классного журнала карандашом, выкрикивая незнакомые ему фамилии, а затем внимательно вглядываясь в откликающихся на эти фамилии детей. Закончив перекличку, он захлопнул журнал, убрал его себе подмышку и захлопал в ладоши, пытаясь привлечь внимание детей:

— А теперь слушаем внимательно первое задание. Все мальчики — на перекладину и постараться подтянуться десять раз, девочки — прыгать со скакалками по тридцать подскоков сначала вперед, потом назад. Кто сделает лучше всех и быстрее всех получит пятерку.

Ивана, которая только что под хитрое хихиканье одноклассников, звонко откликнулась на фамилию Иванов, весело побежала с подругами к куче разноцветных прыгалок, свернувшихся змеиным клубком в углу спортивного зала.

— А ты куда? — строго окликнул ее физрук, — Я же сказал — мальчики на перекладину. Тебе особое приглашение надо?

Тут в классе началось буйное веселье. Мальчишки прыгали, гогоча. Девчонки, прижав руки к животам, смеялись на все лады от тоненького хихиканья до громкого взвизгивания: «Ойойой, ахаха, хихихоха, Ванька (хихи-охохоха), она (айайайай)».

Артема после выпуска направили в школу и дали начальные классы, а ему хотелось получить какую-нибудь тренерскую работу. Он ведь мастер спорта по биатлону.

И вот первый день занятий, а его авторитет уже под большим вопросом. Если так пойдет дальше, он окажется игрушкой в руках этой беснующейся мелюзги.

— Тишина! Прекратить этот цирк немедленно. Все по местам, — скомандовал физрук, — Делать, как я сказал, а то всех накажу… всем двойки поставлю…

Дети растерянно притихли, уставившись на его рассерженное лицо. Малыш, которого он послал с мальчиками на перекладину, сказал чуть дрогнувшим голосом:

— Я все равно плохо прыгаю в прыгалку.

Глядя, как щуплый паренек в синих шортиках не по размеру и оранжевой мальчишеской майке с чужого плеча пыхтит, пытаясь поднять свое тело, Артем засомневался. Но просто так сдаваться на милость хитро притихшей малышни не хотел.

— Ваня, — строго сказал физкультурник, — хватит кур смешить, иди, прыгай с девочками.

Малыш и на этот раз безропотно подчинился. К его удивлению, никто в классе не засмеялся и не стал дразниться — отправили пацана-неумеху к девочкам.

Артем понял свою ошибку, когда этот ученик после окончания урока отправился в девчачью раздевалку. Он почувствовал вину перед девочкой за то, что высмеял ее перед одноклассниками. Может быть, поэтому, когда ему предложили тренерскую работу в детской юношеской спортивной школе, он не смог отказать Иване, и принял ее в свою секцию по биатлону. В последствии он не раз жалел о своем опрометчивом поступке. Он скрипел зубами, глядя, как нескладная девочка, радостно размахивая лыжными палками, мчит лишние круги, и вновь и вновь лупит из пневматического ружья «в молоко,» и ругал себя за мягкотелость. Но прогнать ее из секции не решался.

Ивана не переживала по поводу неудач на спортивном поприще и среди сверстников ничем не пыталась выделиться. Когда над ней посмеивались, она смеялась вместе со всеми — раз всем смешно, то и ей тоже хорошо. Она всегда находилась в приподнятом настроении, и это делало ее желанной подругой, с которой и парни, и девушки чувствовали себя одинаково комфортно. С ней можно было оставаться самим собой, не заботясь о производимом впечатлении.

Пока Ивана была маленькой, Соня не любила задерживаться на работе, ведь дома ее нетерпеливо ждала любимая племянница, которая всегда встречала ее радостным визгом и обязательно подарками, которые рисовала сама. И на каждом рисунке было много-много розовых сердечек и слов «лублу». Но раз в неделю Соня терпеливо дожидалась, когда коридоры районной зубоврачебной поликлиники опустеют, доставала из тумбочки своего письменного стола чистые листки бумаги, ручку, садилась на стул, обитый старым истертым гобеленом, и надолго задумывалась, уперев невидящий взгляд в стеклянный шкаф с инструментами. Письма от родителей для Иваны она всегда писала на работе, чтобы племянница случайно не нашла черновики. Старательно выводила буквы одна за другой, изменяя почерк до неузнаваемости. И каждый раз она испытывала легкое чувство стыда, что обманывает наивную девочку. Сомневалась, права ли она. И не надо ли сейчас вместо того, чтобы снова сочинять текст, похожий на все предыдущие, придумать как она расскажет Иване правду. Но нет, не решалась. Рука тянулась к ручке. Она писала, а потом вкладывала исписанный лист в конверт без подписи и печати, заклеивала его и сразу же убирала в сумку, чтобы случайно не забыть на работе. Завтра утром это письмо прочтет Ивана и будет радоваться, что мама с папой ее любят и грустить одновременно, потому что она не может сказать им, как она любит их.

 

Глава 4. ХАН

У него была желтовато смуглая кожа, восточный разрез глаз с припухшими веками, жесткие черные волосы, выдающиеся скулы и аккуратный прямой нос. У его родителей были светло русые волосы, серые глаза, европейский тип лица со значительно выступающим вперед носом.

Такая непохожесть вызывала немало вопросов от любопытных соседей. На все намеки мать отвечала односложно:

— Сами понимаете, татаро-монгольское иго на всех печать наложило. Кто нынче чистый русский?

— Потомки Чингизхана, — посмеивались одни, а иные удивлялись природе, которая устроила такой конфуз через многие поколения при помощи такой малой причины, как никому невидимый и не понятный ген.

С легкой руки досужих сплетников кличка «хан» прицепилась к мальчику крепче имени, записанного в его свидетельстве о рождении.

Глава семьи, Олег, работал начальником патрульной службы милиции Уссурийска, поэтому редко бывал дома, а если по возвращении с работы случайно встречался с сыном, то окликал его неопределенно — «парень». Мать, Полина, вынужденная справляться с домом в одиночку, всегда была занята заботами о болезненном младшем брате, и звала его на женский манер — «мальчик».

Но было место, где его называли «сын». Это был частный спортивный зал на окраине города. Хозяином его был сдержанный немногословный японец средних лет, стриженый «под бобрик», весь сотканный из мышц и сухожилий, быстрый, сильный и по-восточному красивый. У него был небольшой аккуратный нос, резкий упрямый подбородок, упругие почти всегда крепко сжатые губы. Его черные глаза — узкие прорези над выступающими скулами скрывали какую-то тайну, в них нельзя было прочитать ничего. Поговаривали, что он — бывший якудзы, исчезнувший на склоне лет с поля зрения своих хозяев в глубине сопредельного континента. Основанием для таких слухов послужили странные цветные татуировки, украшающие большую часть торса японца.

За глаза его так и называли — «Якудза», но при встрече величали уважительно «Сэнсэй».

Якудза был женат на девушке-кореянке. Детей у них не было. По какой причине — точно не знал никто, но ходили слухи, что жена Якудзы по малолетству застудилась и не могла иметь детей. Почему Якудзa женился на бесплодной кореянке, этого тоже никто не знал. Кто-то говорил — из-за сильной любви, кто-то предполагал расчет со стороны Якудзa, который, таким образом, получил местную «прописку» и российское гражданство.

Якудза прибыл в Уссурийск примерно в то же время, что и семья Моренюк. Он купил заброшенный трикотажный цех и, вопреки мнению горожан, вместо кибернетической чудо-фабрики, построил спортивный зал с татами, рингом и бойцовскими тренажерами, раздевалками, оснащенными душевыми кабинами, и повесил над дверью плакат, исписанный сверху вниз иероглифами. Особо грамотные из тех, кто занимался привозом из Японии подержанных машин с целью сбыта их в Уссурийске и Владивостоке, смогли перевести надпись — «Школа каратэ». А озорные рукописцы, вдохновленные девственно чистыми стенами здания, используя разноцветные баллончики с краской, намалевали на них этот перевод, приправляя слова рисунками наскальной живописи, наглядно показывающей неграмотным, для чего, собственно, это здание предназначено.

Одним торцом здание смотрело на асфальтированную дорожку. Там был общий вход для всех. В противоположном конце здания была дверь, перешагнув порог которой можно было попасть сразу же в дом Якудза, пристроенный им к бывшему трикотажному цеху. И хотя пристройка была возведена по модной канадской технологии, внутри дома все было обставлено в классическом японском стиле: множество маленьких полупустых комнат с раздвижными перегородками, украшенных фонариками, старинные японское оружие на стенах, постели прямо на полу, низенькие столики, за которые можно было усесться только на корточках.

Хан любил это место. Особенно в то время, когда тренировки заканчивались. Тогда Якудза тушил в зале свет, закрывал входную дверь и, обращаясь к нему, с учтивым уважением произносил:

— Придет время, мой «даймё-хан», и ты войдешь хозяином в свои собственные владения. А сейчас, прошу войти гостем в мой дом и разделить со мной ужин. Акено будет тебе рада.

И открывал перед ним дверь в пронзительно родной мир, где его называли ласковым именем «сын» и учили японскому языку.

В словах Якудза мальчик различал привычное «Хан» и мечтал стать достойным той учтивости, с которой учитель произносил это слово. Он тренировался, насколько хватало его детских сил, а когда уже не мог пошевелиться от усталости, садился в сторонке и с упоением наблюдал спарринги старших мастеров. Его сердце замирало от восторга, когда точный и сильный удар, сопровождаемый гортанным криком, достигал цели.

Раз в год в один и тот же летний день Якудза уводил своих учеников в поход на озеро Ханка и устраивал там красочное представление с участием наряженных в легендарных японских героев мастеров каратэ из его команды. Хану всегда поручалась роль главного героя по имени Кенсин, спасающего мир от злого китайского дракона. Потом ему дарили подарки. Этот день Якудза называл «великим днем победы над китайским драконом». Для маленького мальчика этот праздник всегда был самым лучшим днем года, наверное, потому что в его семье не было принято отмечать его дни рождения. И он, сколько помнил себя, всегда хотел быть похожим не на отца, а на своего учителя, во всем… Поэтому однажды он сел в рейсовый автобус и поехал во Владивосток, взяв с собой фотоснимок Якудза, на котором хорошо была видна татуировка левого плеча. Он долго ходил в районе порта, пока ему не показали место, где делают цветные японские татуировки в стиле «гами». Получив в руки образец, старый японец, удивленно посмотрел на мальчика и покачал головой. В этом взгляде Хану почудилась уважение. И потом, когда мастер «колдовал» над ним со своими иглами, пытаясь перенести рисунок с фотографии на тело мальчика, он мужественно терпел боль, не позволив себе вымолвить ни звука.

Хан вернулся домой гордый собой. Он был счастлив, не смотря на то, что его кожа горела от «укусов» татуировочных игл. И первым, кому он показал свою спину, был учитель. Он ожидал похвалы. Но Якудза не обрадовался, на его обычно невозмутимом лице сначала отразился испуг, потом он рассердился, закричал ругательства на японском, взмахнул рукой, словно хотел его ударить и в тот же день поставил его в группу мастеров, которые занимались боевым контактным каратэ.

Хан рос, взрослел, но учитель, чье тело было расписано так, будто бы он носил яркую цветную майку со старояпонским орнаментом, почему-то заставлял его прятать татуировку под одеждой. Что такого носил на своем теле Якудза, что не следовало показывать его ученику? Хан не решался задать этот вопрос, а Якудза не считал нужным объяснять причину своей строгости.

И вот, наконец, настал день, когда Якудза, казалось, приоткрыл перед ним двери в свой таинственный мир.

Хану было 17 лет, когда он посчитал себя взрослым. Он сказал учителю, что больше не хочет играть роль Кенсина и, может быть, стоит назначить на эту роль младшего, и более наивного ученика. Якудза кивнул в ответ. И вместо привычного лицедейства на берегу озера, он, ничего не объясняя отвез его на своей машине за город. Они вышли на пустыре. Среди отвалов строительного мусора возвышалось одноэтажное заброшенное строение с облупленными стенами и черными квадратными проемами, вместо окон. Все говорило о том, что зданием уже давно никто не пользуется по назначению, однако, в этом запустении была одна странность — хорошо протоптанная тропинка к пролому в стене, в котором смутно угадывался бывший дверной проем. А неподалеку было припарковано несколько дорогих иномарок. Хана позабавило такое соседство роскоши и нищеты.

Якудза заметно волновался. На его бесстрастном лице ходили желваки, а брови сошлись в прямую линию, рассекая лоб глубокими вертикальными морщинами. Он достал четки и, перебирая их пальцами, прикрыл глаза веками — молился.

— Что это за свалка? — спросил Хан брезгливо, недоумевая по поводу волнения учителя.

Якудза не ответил. Он перестал бормотать молитву и двинулся в сторону здания. Хан вынужден был последовать вслед за ним. Потом довольно долго шли по длинным коридорам, спускались и снова поднимались по разбитым лестницам. И, наконец, оказались в просторном зале. В середине зала был ринг, обтянутый толстыми канатами, а вокруг амфитеатром расположились кресла зрителей. Самих зрителей было не много — заняты были чуть меньше половины кресел. Между зрителями сновали официанты с подносами, предлагая пиво, водку, сигареты и еще что-то в белых маленьких конвертиках.

Хан с любопытством оглядывался.

— Ты помнишь, какой сегодня день. — Сказал Якудза. — Но сегодня не будет представления и подарков. Не будет притворства. Сегодня все будет по-настоящему, сегодня будет настоящий бой. И зрители будут другие — не друзья, готовые прийти на помощь, враги, жаждущие крови. И «дракон», с которым ты сразишься, будет настоящий… он тоже захочет тебя убить.

Якудза посмотрел Хану в глаза. А тот напряженно пытался понять смысл слов учителя.

— Это место, где встречаются в поединке сильные и опытные бойцы. Тут нет правил. Побеждает сильнейший. Ты должен победить даже, если тебе придется убить. И, возможно, это будет единственный путь к победе.

Якудза пошел дальше. Вслед за учителем Хан вошел в узкую комнату с небрежно оштукатуренными и окрашенными темной водоэмульсионной краской стенами. Скудное убранство ее было предельно функциональным. В углу комнаты была отгорожена душевая, а в центре стоял массажный стол, у двери — железные крючки для одежды, вкрученные в стену. Хан внимательно слушал учителя, не перебивая, хотя у него было много вопросов.

— Сейчас ты должен подготовиться к тяжелому бою, какого у тебя никогда еще не было. Твой противник — сильный кикбоксер, который попытается тебя победить любыми способами, — продолжил Якудза, — У него высокий болевой порог. Пробить его не удастся. Постарайся найти слабое место, действуй не напрямик, дразни его, заставь нервничать, нападать, делать ошибки и потом — прикончи.

«Каратэ ни сэнтэ наси» (в каратэ не нападают первым) — с этой фразы Якудза всегда начинал занятия. Теперь Якудза предлагал нарушить правила, которые вдалбливал в юные головы своих учеников с малолетства. Удивление Хана было велико.

— Ты учил нас защищать жизнь. А теперь я должен убить? Зачем это нужно? Зачем это понадобилось тебе, учитель? Я не хочу никого убивать.

— Я хочу, чтобы ты навсегда уяснил урок — в жизни случаются ситуации, когда выживает самый сильный, самый хитрый и беспощадный, — резко ответил Якудза. — Если не ты его, то он — тебя. Ты хочешь умереть?

Хан покачал головой:

— Я не хочу драться чтобы убить. И мне кажется, ты предлагаешь мне драться ради удовольствия незнакомых мне людей, которые будут смотреть на наш бой и кричать «убей».

— У тебя нет выхода. На кону большие деньги. Если ты сейчас не выйдешь на ринг, нас не выпустят живыми из этого подвала. Считай, что ты будешь биться за нас обоих. За наши жизни.

— Ты сказал «на кону». Мне дадут деньги, если я выиграю?

Якудза кивнул.

— Ты думал, я буду убивать за деньги? — на лице Хана отразилось брезгливое недоумение.

— Я рассчитывал, что ты сдашь этот экзамен, а не сбежишь из страха поступиться своими принципами.

— Хорошо, я буду делать, как ты скажешь, — неожиданно согласился Хан.

Он решил, что должен выполнить то, что требует от него учитель. Он должен ему доверять.

Выйдя на ринг, Хан увидел в противоположном углу массивное тело кикбоксера и понял, что, Якудзы был прав, он сможет уложить его, только убив. Это был самый тяжелый день за всю его предшествующую жизнь. Никогда раньше и никогда позже он не был так растерян перед боем. Ни одна его атака или контратака, ни один из его прямых ударов не достигал цели, противник, казалось, не чувствовал боли. Зрители кричали и свистели. Кикбоксер насмехался и грязно ругался, угрожал, пытаясь его запугать. У него было изрытое шрамами лицо с перебитой переносицей. Он провел немало поединков, в которых получил эти увечья, но выжил и победил и не собирался уступать победу молодому парню, почти подростку. Хан же, напротив, не был уверен в своих силах. Зрители кричали, что он трус, но он продолжал «водить» противника по рингу, пытаясь почувствовать его слабые места. Угадав по движению тела кикбоксера, куда он направит свой очередной удар, он отклонился в сторону, молниеносно переместился противнику за спину и ударил его в нервный узел на шее. Когда массивное потное тело рухнуло на пол вниз животом, он зажал его толстую шею мертвой хваткой. Кикбоксер пытался расцепить замок его рук, бесполезно открывал рот, чтобы наполнить легкие. Вокруг бегал судья, отчаянно жестикулируя. Зал вопил. Но он разжал пальцы только, когда противник под ним затих…

Потом он стоял под холодным душем. Колючие струи били в затылок, а он, стиснув зубы, беспрестанно повторял:

— … он сам виноват…

Якудза стоял у двери, скрестив руки на груди. Лицо его было спокойным.

— Ты не должен сожалеть, — произнес он веско, — Ты сделал то, что должен был сделать. В этом была твоя задача, и ты справился. Я счастлив, что являюсь твоим учителем. Я горжусь тобой.

— А если бы умер я?

— Не только твоя жизнь закончилась бы в этот день…

Больше Хан ничего не спросил. Они вышли из здания вместе и молчали до спортзала.

 

Глава 5. ДЕЖАВЮ

Широкие коридоры этого здания даже в самую жаркую погоду хранили полумрак и прохладу. Толстые кирпичные стены и большая в полтора человеческих роста дубовая дверь центрального входа помнили не одно поколение учеников. Им ли не знать истину бытия. О, они знают и хранят свою тайну под многочисленными слоями краски, молчаливые стражи познания…

Прозвенел звонок, и дубовые массивные створки с грохотом распахнулись под напором толпы, нетерпеливо рвущейся покинуть стены «альма-матер». Задиристо гыкая и хихикая, норовя обогнать друг друга, студенты обоих полов столпились у двери, проем которой был не достаточно широк, чтобы выпустить одновременно всех жаждущих оказаться на воле. Хан с трудом протиснулся через эту веселую толчею и встал на верхней ступеньке крыльца, прищурившись от нестерпимо яркого с непривычки после сумрака коридоров солнечного света.

По-весеннему терпкий воздух волнительно щекотал ноздри. Мягкие солнечные блики на зеленой траве газонов замерли, как нарисованные, будто в ожидании чуда. Покой природы, ощущаемый, не смотря на суету вокруг, а, может быть, именно благодаря этой суете проник в его сознание, внеся в настроение тихую удовлетворенность. Он отстраненно терпел тычки в бока и спину, ни о чем не думал, скользил взглядом по лицам и предметам, просто дышал. В какой-то момент, незаметно для него самого, его взгляд остановился, и он стал смотреть в одно место.

В рваных джинсах и выцветшей футболке неопределенного цвета она была похожа на мальчика-подростка. Ежик темных, коротко стриженых волос, топорщился на затылке. Ушки мило краснели под теплыми лучами солнца. Голова на длинной шее, и все ее тоненькое тельце постоянно находились в движении, за подростковой угловатостью которых уже проглядывала грациозность. У нее были узкие, как у мальчишки, бедра и маленькая грудь. В ней не было ничего из того, что обычно привлекало его в женщинах. Она весело подпрыгивала, прижимая пластиковый пакетик с книгами к груди, и беззвучно смеялась — закидывала голову, закрывала на секунду глаза и широко улыбалась, открывая два ряда ровных белых зубов, как будто сошедших с рекламы зубной пасты. Смеха, заливистого и звонкого, привычного для девчонок ее возраста не было слышно, но, глядя на широкий жест ярких губ от уха до уха и сопровождающую этот жест гримасу сумасшедшего счастья, хотелось невольно улыбнуться в ответ.

Он стоял, не смея отвести глаз, потеряв ощущение времени. Образ девушки постепенно заполнял его сознание, не оставляя места другим впечатлениям минувшего дня, а может быть всей жизни. В калейдоскопе всплывающих в памяти лиц он никак не мог найти похожего, тем не менее, был уверен в том, что встречался с ней раньше, более того, знал очень хорошо. И это состояние дежавю заставляло его все внимательнее всматриваться в черты ее лица.

Она отравляла его собой, завораживала. Яркие блики солнечных зайчиков, падающих на ее лицо сквозь листву, казались ему излучением, исходившим от нее самой, изнутри ее ярко-синих глаз…

Грубая реальность того, что он уже успел достичь, добился без труда или же ценой невероятных усилий тускнела перед желанием заключить это небесное создание в свою жизнь. Никто прежде не вызывал в нем таких ярких чувств и четких очертаний желаемого. Она должна быть с ним рядом, когда он пойдет к своей цели, с ней вместе он сможет все, какая бы ни была эта цель, каким бы ни оказалось его предназначение! Что это? Наваждение или прозрение? Предопределенность или весеннее сумасшествие?

— Что это? — повторил он вслух.

— Что ты сказал? — переспросил Рулевой Тимоха, студент из параллельной группы, который стоял рядом, и так же, как и он, обозревая окрестности с высоты крыльца.

— Ты знаешь ее?

Тимоха посмотрел по направлению взгляда Хана, понимающе хмыкнул, но при этом неодобрительно выпятил нижнюю губу. Девушка показалась ему слишком невзрачной для того, чтобы заводить о ней разговор.

— А что тут знать? В порочащие связи мной лично не вовлекалась. Кому она нужна? У нее все первичные половые признаки в зачаточном состоянии, как у подростка. Вот, если посмотреть на нее еще через парочку лет, может быть, тогда… — Тимоха оценивающе обежал глазами щуплую фигурку.

В этот момент девушка повернула голову и посмотрела в их сторону. По телу Хана пробежала дрожь. Она началась от кончиков пальцев и затихла в груди, заставив сердце учащенно забиться. Его потянуло навстречу бездонной синеве ее глаз, непроизвольно шагнул, и тут же заметил, как яркие синие лучики на лице испуганно моргнули, потускнели, улыбка сползла с лица. Она его заметила.

— Подготовишки! — Рулевой скорчил пренебрежительную мину, показывая тем самым свое отношение к социальному статусу девушки.

Экономический колледж имени Ломоносова считался одним их лучших бюджетных учебных заведений города. Его студенты могли не беспокоиться о своем успешном будущем, которое ждало их после окончания колледжа. Поступить на первый курс городского экономического колледжа было не просто. Те, кому это удавалось сразу же после школы, знали цену своему успеху. Но не все родители могли ее заплатить. А потому их чада теряли лишний год на платном подготовительном отделении, проходя заново курс 10-го класса, чтобы на следующих вступительных экзаменах гарантированно стать студентами. Сам он стал студентом без особых усилий. Участие в нескольких городских соревнованиях по каратэ-до распахнули перед ним двери самого престижного колледжа Владивостока.

— Полна восторга и наивности через край, — продолжал он. — Пацанка — тяжелый случай для легких отношений. Если хочешь узнать о ней больше, посмотри ее анкету.

— Я знаю другие способы «узнать больше», — хмыкнул Хан и уверенно двинулся в сторону компании, за спинами которой пряталось заманчивое создание.

Тимоха хохотнул ему вслед, сопроводив свой смешок пошлым советом. Он оглянулся, чтобы погрозить ему кулаком, а когда снова посмотрел вперед, то обнаружил, что девушки в компании подростков уже нет.

Хан мысленно усмехнулся: «Шустрая малышка, любит, чтобы за ней побегали. Что ж, это будет интересно. Завтра она, все равно, придет на занятия.» Он пошел к своей машине мимо компании, которая после исчезновения девушки, стала ему не интересна. Парни проводили его любопытными взглядами. Он к таким взглядам давно привык — зависть и подобострастие в жизни людей идут рука об руку.

* * *

Состояние души Иваны было близким к восторгу каждый день. У нее больше не было дневника, и она не должна была учить домашние задания. Но самое восхитительное, что с ней случилось после поступления в колледж, у нее появилась настоящая своя компания, в которой можно было болтать на любые темы, даже самые бестолковые.

Главным в компании считался Хохмач. Его авторитет был несомненен. Он все время придумывал всякие развлечения. Даже незначительное происшествие он мог изложить в юмористической манере, беззлобно посмеиваясь над героями своих историй. Его шутки были не обидны, и слушатели из числа невольных их участников охотно подыгрывали ему, поддерживая его веселое балагурство. Лохматый и Мулат сразу же сгруппировались около него, прихватив с собой её — наивную девочку с искрящимися глазами, которая всегда была приветлива и охотно смеялась над их шутками.

Веселье компании уже шло на спад, и постепенно превращалось в вялое дружеское препирательство, но Ивана все еще пребывала в состоянии упоительного головокружения и прыскала почти над каждым словом своих друзей. Мулат первым заметил парня, который пристально смотрел на Ивану с верхних ступенек крыльца колледжа. Он дружески ткнул ее локтем в бок.

— Ванька-встанька, кажется, кто-кто на тебя «глаз положил», — сказал он, выразительно показывая глазами направление, куда следует смотреть, чтобы узнать — кто это был.

— Как это положил? — Ивана хихикнула, предполагая, что друзья задумали новую шутку.

— Это значит — «втюрился», — сказал Хохмач, оборачиваясь в ту сторону, куда смотрел Мулат и присвистнул. — Это же Хан собственной персоной. Вот ведь б…блинство.

В голосе его послышались напряженные нотки. Он прекрасно знал, кто такой Хан. «Подготовишки» были ознакомлены с приоритетами популярности и предупреждены о строгой иерархии в коллективе колледжа. Хан прочно занимал лидерские позиции во всех вопросах, которые имеют для парней очень важное значение: от богатства до популярности среди женской половины.

— Не надо на меня ничего класть, — сказала озадаченная девушка и тоже посмотрела туда, куда были направлены взгляды друзей.

На крыльце собралась небольшая толпа, состоящая из только что покинувших здание студентов и студенток. Ивана пока еще не успела познакомиться со всеми.

— Кто такой Хан? — спросила она, перебегая взглядом от одного парня, находящегося на крыльце, к другому.

— Смотри, да узришь своего повелителя! — воскликнул Мулат патетично возведя руки к небу, а потом просто добавил. — Кто выглядит круче всех и плюет на всех с большой башни. У него все это говно на лице написано.

Понятнее Мулат объяснить не мог. Ивана увидела его среди множества лиц. Узкий разрез глаз с чуть припухшими веками, строгие скулы на продолговатом лице и желтовато-смуглая кожа указывали на его восточные корни. Он смотрел, чуть наклонив голову вперед, словно старался проникнуть взглядом в ее душу. У него был вид человека, знающего что-то важное, что она тоже должна была знать, но по какому-то недоразумению забыла.

— Ой, и правда, написано, — сказала Ивана, улыбка сползла с ее лица.

— Не боись, — успокоил ее Мулат, — У Хана, кроме тебя, есть на кого и что класть. Ты для него слишком ма-аленькая.

— О-о-о, ей стоит бояться, — хохотнул Хохмач, потом понизил голос до зловещего шепота, — Я слышал, он связан с местной мафией. У меня друган в одной шайке шестеркой бегает. Так он говорит, что видел его в обществе бо-ольших авторитетов и те жали ему руку, как ровне. Эта шайка занимается как раз такими маленькими…

— У него черный пояс, первый дан. Я видел, как он кладет противников пачками. А бандюки силу уважают, вот и руки жмут, — возразил Мулат.

— Когда это ты видел? Где? — спросил Лохматый, насмешливо щурясь.

— Ну, не сам лично… Слышал… в туалете.

— А я слышал от верных людей, что он в подпольных боях участвует, на нем бандюки во-от такие «бабки» заколачивают.

Лохматый широко развел руки, показывая количество «бабок».

— Хватит, — взмолилась Ивана, — Я не хочу знать, о чем вы, мальчишки, в туалетах разговариваете. Догадываюсь и поэтому не хочу. Скорее пойдемте куда-нибудь отсюда. Не надо, чтобы этот Хан в меня «втюривался». Я не хочу.

— Все, уже позняк метаться, он идет сюда, — констатировал Мулат, — Нам теперь, что? Убегать от него? Вот смеху будет! Просто пошли его на хрен, если будет приставать.

— Как идет?! Сюда? Прямо сюда? Точно сюда?

Девушке стало неуютно, будто вот-вот с ней должна была произойти неловкость.

— Тогда я одна побежала. Если спросит обо мне, скажите ему, что я очень и очень маленькая. Очень, понимаете? Вот такусенькая.

Девушка показала размер между указательным и большим пальцами, а потом рванулась с места что было силы, при этом подумала, что сейчас тренер по биатлону похвалил бы ее за скорость.

— Эй! Чего это она, правда, испугалась? — Лохматый громко пошкрябал пятерней за ухом.

Парни проводили глазами проходящего мимо Хана. Он скользнул по ним равнодушным взглядом.

— Ты видел глаза этого мачо? Он же ее раздевал при всем честном народе. Вот она и застеснялась. — невесело усмехнулся Хохмач, — Хотя чего ей стесняться. Одежда ее красит не больше, чем ее отсутствие.

Сказал и сам поморщился — шутка получилась недоброй, с пошлинкой.

— Ревнуешь чтоль? — сказал Мулат с легкой издевкой.

— Не больше, чем ты — отпарировал Хохмач и попал в самую точку.

Мулат действительно ревновал. Но не Ивану, а к возможности, которой обладал Хан, чтобы соблазнить любую женщину. Мулат хотел бы так же легко впрыгивать в собственную машину на глазах у самых привлекательных студенток старших курсов и чувствовать спиной их томные взгляды. Но… сейчас он мог довольствоваться только наивным восхищением глупышки Иваны.

Свою кличку Мулат получил за свою экзотическую внешность — это был невысокий смуглокожий парень с расхлябанной походкой и движениями «под репера». На самом деле, никаких негров в его роду не было ни по материнской, ни по отцовской линии. В его жилах бурлила цыганская кровь. В оседлой жизни, к которой приговорен горожанин, его темперамент находил выход в экзальтированных поступках, нарушающих общественный порядок. Он катался по железной дороге на крышах вагонов, уплывал в рейс, спрятавшись в трюме, уезжал с перегонщиками в кузове японок. Его ловили, возвращали домой. Однако в «плохую компанию» не попал, по причине своей несобранности и чувствительности. Он жалел мать, которая очень переживала о будущем сына. Каждый его проступок и последующий привод в участок заканчивался слезами матери и его покаянным «я больше не буду». Его щуплость не была болезненной, но роскошными бицепсами он похвастаться не мог, не тянуло его к спорту. Сверстницы не особенно жаловали Мулата своим вниманием, тем не менее, его огромные черные глаза с длинными густыми ресницами и роскошные кудри снискали ему благосклонность среди дам более зрелого возраста. О своих любовных похождениях Мулат намекал всегда очень прозрачно, с небрежностью пресыщенного донжуана, но непременно намекал, как только получался удачный момент. Секс и половые отношения его очень сильно интересовали. Но только не в отношении Иваны. К ней он испытывал братские чувства.

— Женш-шины, — сказал он, заключив в это слово все свои сомнения по поводу женской адекватности.

Хохмач промолчал, ничего смешного в голову не приходило, а на языке вертелась очередная пошлость.

— А что это мы стоим, скучаем? Может, по пиву, раз уж у нас теперь мальчишник? — предложил Лохматый, — В общежитие к портнихам можно сходить.

— Тогда уж лучше в баню, — сказал Хохмач, — там мочалки получше.

— Чем меньше женщину мы больше, тем больше лучше она нам, — проговорил Лохматый, мелко трясясь от смеха.

Свое прозвище Лохматый получил за то, что его волосы были постоянно растрепаны. Но не потому что он не причесывался. Так уж росли волосы — пачками и в разных направлениях. Если бы Лохматый стригся наголо или хотя бы под бобрика, то этот фантастический переполох на голове можно было бы изучить более детально и, возможно, найти в нем закономерность. Но никому такое желание не пришло в голову, а Лохматый очень не любил парикмахерские. Тем не менее, когда длина лохм достигала плеч и волосы начинали щекотать шею, Лохматый отсекал лишнее собственноручно. Но только настолько, чтобы не открывать полностью рябоватые щеки и лоб, маленькие глаза неопределенно серого цвета и длинный горбатый нос. Он не был красив, и знал об этом. Его тощую нескладную фигуру скрывали мешковатые одежды, а отсутствие красноречия в общении с друзьями и преподавателями он удачно компенсировал хорошей памятью. Когда ему нечего было сказать, он цитировал. А вот кого и что — он не смог бы ответить.

— Плагиат, — возразил другу Мулат.

— От такого слышу, — парировал Лохматый.

— Значит, по пиву? — резюмировал Мулат.

— Нет, сначала — за мочалками. — сказал Хохмач, усмехаясь.

Гогоча и подначивая друг друга друзья двинулись в сторону общежития текстильного техникума.

 

Глава 6. НЕВЕСТА

Вместе с наступлением темноты в их старый дом приходили подозрительные шорохи, шелесты и скрипы. В детстве эти звуки ее сильно волновали. Вечером, после долгих прощаний, которые девочка каждый раз устраивала своей тете перед тем, как лечь в постель, когда она оставалась в своей комнате одна, она затаивала дыхание и начинала чутко прислушиваться. В ночном шелесте за окном, в неожиданном скрипе старых рассохшихся половиц ей чудились осторожные шаги и шорох одежды, а в щель полузакрытой двери ей виделись скользящие мимо тени. Она напряженно всматривалась в сумрак комнаты, ждала, что вот-вот в комнату впорхнет фея и предстанет перед ней в светящемся платье с волшебной палочкой в руке.

Потом, в возрасте, когда дети начинают пугать друг друга черными колдунами и загробными гостями, Ивана стала подозревать, что в ее доме живут настоящие привидения. Для этого, по ее мнению, он был достаточно старым. После того, как Соня выключала свет во всем доме, она затаивалась у приоткрытой двери своей комнаты, и, дрожа от нервного возбуждения, ждала, когда в коридоре появится полупрозрачный силуэт. Но после полуночи не выдерживала, засыпала, свернувшись калачиком на полу.

Через распахнутое окно в комнату доносились гулкие звуки ночного города — далекий гудок поезда, цоканье каблуков одинокого прохожего, раскатистый грохот кузова, наехавшего в темноте на кочку грузовика. По соседству загорланил неугомонный петух. «Кажется, привидения улетают по своим загробным делам после того, как только закукарекают утренние петухи», — машинально констатировала Ивана, потом подумала, что привидения — это то, что осталось от людей после смерти, и сразу же в ее голову полезли очень невеселые мысли, от которых защипало в носу и на глаза навернулись скорбные слезы: «Какая несправедливость — умирать насовсем! Кто с этим невозможно смириться? Тогда зачем мы все родились? Зачем? Любое существо и даже не существо, а даже самый маленький камушек должны для чего-то родиться навсегда. Ну да, камушек существует навсегда для того, чтобы делать берег моря, дорогу, гору и даже дно океана. Но с самого начала это был большой камень, просто огромный, гора, планета, большая глыба, которая летела в безвоздушном пространстве в космосе. Летела и летела, и вдруг оказалась близко около звезды — нашего Солнца. Она не смогла пролететь мимо потому, что огромное Солнце притянуло глыбу к себе, и она стала обращаться вокруг солнца. Мимо летели другие камни, лед, газ. Все это также притягивалось к солнцу и крутилось вместе с большой глыбой, потом все объединилось и стало планетой Земля. И любой маленький камушек, который был в тот момент в глыбе, в общей куче камней, газа и люда, которые крутились по орбите, жив до сих пор и помнит, что с ним было миллиарды лет назад, потому что всегда оставался самим собой. Почему же мы, люди, и не только люди, а и другие существа на этой планете и даже растения исчезаем навсегда. Как это не правильно. Никто не должен умирать. А это значит что? Никто не должен стареть! Камни рождаются из звезд и потом живут вечно, они путешествуют по космосу, как камни, из которых состоит наша планета. Так и растения и всякие живые существа должны родившись жить вечно. А когда на планете Земля им станет тесно, они помчатся в космос и найдут себе новое место для жизни. И так должно быть всегда. Ведь Вселенная все равно расширяется, значит, в ней всегда всем хватит места. Если бы люди не умирали, а только рождались, то они давно уже летали бы к другим звездам и нашли бы много-много планет, подходящих для жизни или сделали их пригодными. А если подумать, что смерть — это болезнь, которой заразили нашу планету нарочно, чтобы наши живые растения и существа не могли расселиться во Вселенной? Тогда нужно найти лекарство от смерти. С другой стороны. А что если люди и все существа умирают не совсем, то есть они вроде как умирают для тех, кто остается жить, а на самом деле существуют в другом состоянии, типа привидений из старых сказок. Это может быть правдой. Ведь и камень, который, кажется, существует вечно, когда-то был каким-то другим веществом до того, как стал камнем. Он был песком. И каждая песчинка была сама собой независимой от других песчинок, но потом она стала частью камня и не похожа на себя прежнюю, но все равно она осталась, прибавившись к камню. Значит ли это, что после смерти растения и существа прибавляются к чему-то большому и становятся его частью? Растения кормят животных, которые тоже становятся пищей, не есть ли это самое бессмертием? Но тогда зачем человек, который все это использует, чтобы жить, в конце концов, умирает? Для кого? Нет, я не могу понять смысл этого. Кто-то кого-то всегда ест, одним солнцем и водой может питаться только мох, но он не умеет думать. А те, кто думает, должны питаться по-другому. Но почему человек, ради кого умирают съеденные растения и существа, умирает не для чего? В этом нет никакого смысла, это значит, что все потраченные жизни были напрасны, тем более, что их знания и память не сохранились и не передались тому, кто их съел. Я хочу жить всегда и помнить всегда все, что со мной случилось во время жизни и даже что случилось не со мной, и даже самые плохие случаи, ведь они были для того, чтобы я или кто-то становились лучше. И если я буду жить вечно, то через миллиарды лет стану идеальной, такой, как… бог. Что если бог — это и есть тот самый бессмертный, который питается всем, что умирает и становится все сильнее и умнее. Кто он? А если я стану его частью после смерти, и не смогу помнить себя? Это значит, я перестану существовать. Но я хочу чувствовать, помнить и мечтать. Я хочу быть живой и любить всех, кого люблю, дарить им радость, знать, что им стало лучше от того, что я о них забочусь. Пока у меня это не получается, но если я буду жить очень долго, то когда-нибудь смогу исполнить все свои мечты. Я буду знакомиться и любить все больше и больше людей, а поэтому буду мечтать, чтобы сделать их счастливыми. И когда-нибудь все станут счастливыми. Но если я умру хотя бы через сто лет, то не смогу сделать ничего из того, о чем мечтаю».

Ивана расстроилась, пока думала — откуда взяться сну при таких мыслях. «Пойду, выпью молока, — решила Ивана. — Тетя всегда говорила, что молоко помогает уснуть». Она соскочила с кровати, босиком на цыпочках спустилась по лестнице. Ночная прохлада, пробравшись под полы ставшей ей не по росту маленькой ночной рубашки, заставила ее поежиться. Серый полумрак делал предметы таинственными и незнакомыми. Слабый свет едва проникал в гостиную через небольшое оконце, выходящее в стену соседнего дома. Она нащупала на стене выключатель, стукнула по клавише. Вспыхнул яркий свет. Ивана не успела дойти до холодильника. Из двери кабинета, где ее тетя обычно принимала клиентов, готовых ради экономии наличных денег, лечиться на старом списанном оборудовании, появилась растрепанная Соня. Она щурилась, запахивая цветастый домашний халат на груди.

— Это ты? — спросила она. — А я думаю, кто тут ночью по дому ходит? Ты чего встала? Плохой сон приснился или заболело что-то?

— Я хочу выпить молока, что-то не спится. А ты тетя-мама чего не спишь?

Соня натянула полы халата еще дальше друг на друга.

— У меня срочный клиент, ангел мой. У него флюс. Приходится людям помогать, работа у меня такая, понимаешь?

— Ох, тетя мама! — расстроено воскликнула Ивана, — Зачем ты работаешь по ночам? Ты же не выспишься. Пусть бы этот больной пришел бы завтра с утра к тебе в поликлинику…

— Ну, что ты говоришь, — перебила Соня, — это что-то совсем негуманное. Флюсу до утра ждать не прикажешь. Вот заболел зуб, человек и пришел к доктору. Нельзя бросать больного человека в беде. Ступай к себе, спи. И двери закрой плотнее, чтобы наш шум тебя не беспокоил, и спи.

И хотя в домашнем халате, накинутом наспех, Соня выглядела не очень авторитетно, Ивана не стала возражать. Оказавшись в постели, она укуталась в одеяло, согревая озябшие ноги. В ее голове в непредсказуемом порядке, сумбурно возникали и исчезали разные мысли. «Почему у людей новые зубы не вырастают, а у крокодила растут? А если я позавидовала крокодилу, то захотела бы я стать им? Нет. Ни в коем случае. Жить всю жизнь в тине и высовывать морду на свет только для того, чтобы ухватить зазевавшегося козленка, который пришел на водопой? Бр-р-р».

Ивана поежилась, и натянула тканьевое одеяло до подбородка. «Но вдруг ученые возьмут ген зубастости от крокодила и присоединят его к человеческим генам? Тогда люди будут гораздо счастливее. У них не будут болеть зубы. А если заболит один. Его раз — и вырвут. Чего переживать. Скоро новый вырастет. Дантисты тогда совсем не будут нужны. Тетя останется без работы. И тогда вся надежда будет только на меня, мне надо найти хорошую работу. Поэтому я уже сейчас должна подумать о том, кем я могу работать. Когда я окончу колледж, то стану экономистом, значит уже сейчас мне нужно искать работу, связанную с финансами. В банк меня не возьмут. В кассиры тоже. А вот в продавцы-консультанты по продаже… зубных щеток, — Ивана тихо засмеялась в подушку пришедшей мысли, — или официанткой в кафе, или дворником, или уборщицей, или…»

Единственная мысль, которая не побеспокоила Ивану в эту ночь — почему тетя Соня была в новом халате, вместо белого врачебного и почему в ее кабинете, где она лечила больного, был выключен свет.

А Соня, дождавшись, когда за Иваной захлопнется дверь ее комнаты, вернулась в темный кабинет и плотно прикрыла за собой дверь. Со света она попала в кромешную темноту, тихо шепотом вскрикнула от неожиданности, когда горячие руки обвили ее талию.

— Что там? — спросил мужской голос, наполненный затаенным желанием.

— Племянница проснулась, нам надо быть потише, — прошептала Соня, прижавшись к широкой груди, и закрыла глаза, отдаваясь ощущениям.

* * *

Проснувшись утром, Ивана удивилась, что солнце за окном стоит очень высоко, а она еще в постели. Тетя почему-то ее не разбудила. Она вскочила с восклицанием «я опаздываю!» и затопала по крутым скрипучим ступенькам вниз. В гостиной, которая служила одновременно кухней и столовой, тетя Соня в старом изрядно заляпанном жирными пятнами домашнем халате, стоптанных тапочках на босу ногу, колдовала над плитой, распространяющей по дому запахи кипяченого молока и кофе.

Ивана с наслаждением втянула носом воздух, торопливо шмыгнула в маленький закуток у входной двери, где размещался совмещенный туалет-ванна. Наспех потыкала зубной щеткой во рту, посмотрела на себя в зеркало, прополоскала рот, сплюнула, сунула руки под струю холодной воды, взлохматила мокрыми руками волосы — все утренний туалет закончен, потому что много других интересных дел. От зеркала в совмещенном туалете-ванной она бросилась к шкафу, который стоял в совмещенной гостиной-столовой-кухне. Оценивающе осмотрела его содержимое, подумала: «То, в чем была вчера, вполне сойдет, только вместо босоножек придется кроссовки одеть, а то пока вчера до дома добежала, у правой босоножки оторвала задник».

— Ангел мой, садись, покушай. Я тебе твою любимую манную кашу сварила. — окликнула ее Соня. — Куда ты спешишь? Я специально не стала тебя будить. Тебе не надо никуда сегодня идти.

Ивана не ожидала услышать от своей строгой в вопросах прилежания тетушки такого легкомысленного предложения.

— Как это? — переспросила она с удивлением.

— Понимаешь, Ванечка. Мы с тобой ни разу не ездили в отпуск дальше огорода. Да у меня просто не было отпуска. То одно, то другое. Казалось, без меня мир рухнет, поликлинику закроют, все люди сразу же заболеют и умрут. Все спокойно работают, отдыхают, а я даже из дома сделала зубоврачебный кабинет. Нет. Хватит. Нужно встряхнуться и начать другую жизнь. Нужно просто начать жить. Мы с тобой возьмем небольшой отпуск и прокатимся в другой город. Я уже позвонила в поликлинику и предупредила, что беру отгулы и думаю, если ты пропустишь в своем колледже каких-то пару дней, ничего с твоим образованием не случится. Все равно ты сейчас проходишь те же самые предметы, которые были в школе. А ты у меня была твердая ударница, значит, все знаешь.

— Конечно, тетя-мама, тебе уже не нужно так надрываться за двоих, — с воодушевлением согласилась Ивана. — Я могу работать, например, официанткой, там образование не требуется. Буду учиться и работать.

— Какая из тебя официантка? — прервала ее Соня сердито, — Прислуживать пьяницам и наркоманам? Эти рестораны не место для такого ангела, как ты. Ты не представляешь, что может с тобой там случиться. Туда ходят проститутки, и извращенцы. А что если эти наркоманы начнут к тебе приставать или учить тебя плохому? Нет, даже не заикайся о работе. Пока я могу работать, ты будешь учиться. Вот получишь специальность, тогда будем думать…

— Я вовсе не такая наивная, как ты думаешь, — возразила Ивана. — Со мной ничего плохого не случится, потому что я — спортсменка и смогу убежать от любого самого свирепого наркомана и извращенца.

Тут Ивана вспомнила, как она быстро бежала вчера от колледжа до дома и засмеялась. Сегодня она готова была посмеяться над собой вчерашней.

Соня не любила, когда племянница начинала фантазировать что-то вразрез с ее планами.

— Ради бога, не заставляй меня нервничать. Я не переживу, если с тобой случиться какое-нибудь несчастье. По телевизору такого наслушаешься в местных новостях, на улицу ночью страшно выходить. Даже не помышляй работать. Вот уму разуму наберешься, в люди выйдешь, тогда и делай карьеру. Будет образование — будут тебе деньги, поняла?

— Хорошо, тетя-мама, я все поняла. Только не нервничай. Я сейчас съем кашу, и мы поедем с тобой в отпуск куда-нибудь. Может быть, съездим в лес? Я знаю такое классное место. Мы там тренируемся зимой на лыжах. А летом, то есть сейчас, там, говорят, много всяких лесных ягод и грибов.

— Нет, в лес мы поедем в другой раз. Сегодня мы поедем в Находку. — Соня немного замялась. Она приступала к главному пункту разговора и от смущения начала волноваться. — В общем, один хороший человек пригласил нас в гости. Там тебе будет интересно. У него есть собственный дом и хозяйство: какие-то породистые куры, особенные козы и даже страусы есть…

Ивана собиралась накладывать кашу в свою любимую тарелку с розовыми букашками по краям, но, услышав о страусах, отложила ложку, взвизгнула от восторга, взмахнула руками, в одной из которых она держала тарелку и словно раненная птица покружила вокруг стола пару кругов.

— Страусы?! Супер! Никогда не видела страусов. Только по телеку. Они такие прикольные, а бегут вот так…

Ивана косолапо заковыляла по прежней траектории, прижимая тарелку к груди. Потом спохватилась, полностью осознав то, что сказала ее тетя, остановилась напротив нее, и воскликнула с выражением безумной радости на лиц:

— Ты женишься!? — и обхватила тетю за шею, повиснув на ней.

Соня попыталась высвободиться из цепких объятий племянницы. Девочка выросла, а Соня не стала сильнее и моложе, ей было уже не легко держать осанку, когда на плечах висело несколько десятков килограмм беспокойной массы.

— Не кричи так, лучше бы я сказала тебе, что мы едем на экскурсию в зоопарк. Отпусти меня, я сейчас упаду. И положи, наконец, тарелку. Ты ее разобьешь.

— Мы едем смотреть на страусов, — пропела Ивана, возвращаясь к кастрюле с кашей.

— Тетя-мама, ты должна одеть все самое красивое, — сказала она, облизывая ложку, прежде, чем опустить ее в кастрюлю.

— О, господи, что ты делаешь? — воскликнула Соня, — Нельзя пускать слюни в общую посуду.

— А я все съем.

— Тогда зачем тебе тарелка?

— Так красивее есть, — засмеялась Ивана.

Она выскребла кашу из кастрюли и уселась с наполненной всклинь тарелкой за стол и снова засмеялась.

— Мои букашки утонули. Сейчас я из спасу. — сказала она, собирая кашу ложкой там, где были нарисованы розовые бабочки.

— Что же у меня есть самого красивого? — Соня задумалась, перебирая в памяти свой гардероб. — Хоть бы приличное найти.

Сборы в поездку затянулись. Но не по вине Иваны. Она собралась быстро: просто сменила старые джинсы на новые, накинула свежевыстиранную ветровку. А вот Соне все время казалось, что она что-то забыла или, наоборот, взяла лишнего. Она то складывала вещи в дорожную сумку, то вынимала их оттуда. Наконец, она сказала: «Приблизительно так» и отнесла сумки в машину. И они поехали.

Время приближалось к обеду, когда они подъехали к зданию колледжа — сначала нужно было отпросить Ивану с занятий. Соня отправилась в канцелярию, а Ивана — в аудиторию, где должен был проходить семинар ее группы, чтобы предупредить друзей о том, что ее некоторое время не будет.

В канцелярии Соня столкнулась с непредвиденными трудностями.

— У нас нет таких студенток, — покачала головой девушка, сидящая за секретарским столом, после долгого изучения списков учащихся подготовительного отделения.

— Как это нет! — возмутилась Соня, — Ивана уже две недели занимается в вашем колледже, а вы говорите мне, что ее у вас нет. Давайте мне сюда вашего начальника! Как это нет в списках. А почему тогда у Иваны есть студенческий билет?

— Не знаю, откуда у вашей дочери студенческий билет. Смотрите сами, вот папка со всеми анкетами девушек. Там нет вашей… как вы сказали, ее зовут? Забыла…

— Ивана ее зовут. Ивана Ивановна Иванова, что тут запоминать. Все по-русски, ни одного иностранного слова.

— По-русски Иван — мужское имя! А вы говорите о девушке…

Натана осеклась, ненадолго задумалась, потом схватила папку с названием «подготовительное отделение — муж.».

— Вот, просто не там лежит. Никогда не думала, что девочку можно назвать Ваней. Кому же такое в голову пришло?

— А это уже не ваше дело. Вы лучше внимательнее относитесь к своим обязанностям. Вот вам заявление от меня, что Ванечка будет отсутствовать на занятиях по семейным обстоятельствам. Не забудьте его зарегистрировать. Чтобы у вас неприятности не случились, — сказала Соня многозначительно и протянула заготовленный еще дома листок с заявлением.

Натана покраснела и молча приняла из рук рассерженной Сони заявление.

Ивана тем временем осторожно приоткрыла дверь в аудиторию, где обычно занималась ее группа, и заглянула в образовавшуюся щелку. Ближе всех к двери сидела Ирина. Она всегда занимала места подальше от учителя, поближе к выходу. Науки и карьера ее не интересовали. Ирина с детства мечтала удачно выйти замуж и ни в чем себе не отказывать. Но внешностью Ирина немного не дотянула до супермодели, у стройных длинных ног которой богатые женихи собираются толпами. Поэтому, пораскинув недолго своим и маминым умом, Ирина выбрала беспроигрышный вариант — престижный колледж, в котором будущие богатые женихи начинают свой жизненный путь. На этом этапе у Ирины было больше вариантов оказаться ближе к цели. Но в стенах учебного заведения, где готовили великих финансовых воротил, Ирина немного растерялась. Как среди множества молодых людей, найти симпатичного, перспективного и абсолютно одинокого выпускника, который сможет в ближайшее время достигнуть необходимого Ирине уровня благополучия? Долго ждать она не собиралась. На крайний случай у нее был второй беспроигрышный вариант — пойти работать в нефтегазовую компанию и поразить своей красотой босса или его «правую руку». Но это уже на крайний случай. Ирина была девушкой не глупой и понимала, что боссами становятся бывшие студенты, своевременно прибранные к рукам такими же, как она, амбициозными красавицами-студентками.

Ирина, используя все доступные средства получения информации, от анкетных данных до сплетен, выделила из общей массы старшекурсников молодого человека с импозантной кличкой Хан. У него был свой личный автомобиль, его очень жаловали преподаватели, и даже сам директор колледжа здоровался с ним за руку. Но было еще одно немаловажное преимущество, которым он обладал — она его ни разу не видела в недвусмысленной близости рядом с девушкой. Это значило, что он был свободен. Ирина немало времени потратила на доведение своего имиджа до совершенства, чтобы обратить его внимание на свою особу. Она ходила в декольтированных кофточках и ярких мини-юбочках, вела неподалеку, громкие беседы на разные темы, от эротических до спортивных. Но в результате добилась лишь равнодушного кивка в ответ на свое кокетливое приветствие. Разочарованная неудачей Ирина готова была списать такое кощунственное невнимание к своим сексапильным уловкам на нетрадиционную ориентацию Хана, как вдруг, не далее, как сегодня утром она услышала ужасную сплетню. Ее принес и распространил в группе перед началом занятий местный клоун и болтун, коим она пренебрежительно считала своего одногруппника Николая Хохменко, получившего за свое балаганное поведение прозвище — Хохмач. Он с миной святой наивности поинтересовался, слышал ли кто местные криминальные новости: вчера вечером студент колледжа имени Ломоносова Борис Моренюк, по кличке Хан гонялся по городу на своем скоростном авто за Иваной Ивановой, а та улепетывала от него на лыжах и отстреливалась из пневматической рогатки последней улучшенной модификации с оптическим прицелом. Потом он, сетуя на несправедливость любовных амуров, косящей ряды тех, кто и так купается в полном ажуре, вместо того, чтобы утешить страждущих, по-чарличаплински прошелся в проходе между столами, вывернув носки ботинок наружу.

Ирина расстроилась. Могла ли она представить себе большее оскорбление? Она так и решила, что эта неудачная шутка Хохмача адресована непосредственно ей, в насмешку над ее безуспешными попытками, добиться внимания Хана, и огрызнулась язвительно:

— Ванька-то твоя, стреляла по ногам, наверное. Метилась в одного, а попала в тебя. Эк, тебе ноги растопырило.

— Это он под автомобиль бросился, который Ваньку догонял, — засмеялся Мулат.

— Не верите? — сокрушенно покачал головой Хохмач, — Спросите у Рулевого.

Упоминание Тимохи, известного в колледже бабника, добавило словам Хохмача правдоподобности. Он не стал бы распускать сплетни, не имея для этого реальных оснований.

А когда начались занятия, Ирина совсем забеспокоилась, потому что Ванька, которая до сих пор ни разу не опоздала на занятия, к первой паре не явилась. А когда Ирина не обнаружила в коридорах колледжа и объекта своего воздыхания, то окончательно запаниковала. Факт, что кто-то может ее обойти, изъяв из списка кандидатур самого перспективного на данный момент жениха, выбил ее из состояния душевного равновесия. Ирина нервничала и мучилась, не зная правды.

Сквозняк из полуоткрытой двери отвлек ее от неприятных мыслей. Завидев Ивану в дверях аудитории, она неожиданно для себя обрадовалась ей, словно, лучшей подруге. Выбрав момент, когда преподаватель отвернется к доске, она тихонько выбралась из-за стола и выскользнула в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

— Привет! Ты чего это сегодня на занятия не явилась? А, дай угадаю. Бурная ночь была? — промурчала Ирина, стараясь выдержать приветливый тон. Но ей это плохо удавалось. Снедаемая мучительной ревностью Ирина пытливо вглядывалась в лицо соперницы.

— Ага, проспала немного, — охотно согласилась Ивана и поинтересовалась. — А что было ночью?

— Ой. Не скромничай. Расскажи-ка подробности. Как ты не устояла перед татуировками одного настырного перца, — Ирина с вздохом многозначительно отвела взгляд в сторону, а потом к потолку и тут же снова пристально вцепилась им в лицо недоумевающей Иваны.

— Какими татуировками? — Ивана сосредоточенно нахмурилась, но представив себе, татуированный перец заулыбалась.

— Будет прикидываться. Говорят, у него (Ирина сделала ударение на слове «него») весь торс расписан, по самые помидоры. Или не заметила в темноте? — Ирина хихикнула и напряглась, страшась услышать подтверждение ужасным слухам, и от этого тон ее стал особенно язвительным и едким.

От удивления цвет радужной оболочки глаз Иваны стал особенно глубоким.

— У кого?

— Так ты, в самом деле, не в курсе? — спросила Ирина.

— А что случилось?

Наивность, с которой Ивана отвечала на ее каверзные вопросы, ясно показывала, что Хохмач посмеялся над ней — Ивана никакого отношения к Хану не имела.

— Я так и думала, наврал, гад! — с облегчением выдохнула Ирина.

Брови Иваны взлетели к челке.

— Этот белобрысый клоун Хохмачев с утра целое представление устроил. Умереть не встать. Прямо Чарли Чаплин. Ну, ладно. С этим придурком все ясно. Только ты не вздумай его охмурять. Это мой парень.

— Хохмач твой парень? — переспросила Ивана.

— Упаси бог? — Ирина с испугом перекрестилась. — Кому он нужен, трепло! Гад ползучий, чтоб у него ноги вывернуло так на всю жизнь. Так вот, подруга, — продолжила она, скрестив на груди руки, — ты губёнки-то закатай. Не советую вставать у меня на пути, поняла? У меня к Хану все серьезно, ясно? Мой он, поняла? Мой. Хан на тебе никогда не женится. Найди такого дебила в другом месте.

— Какого дебила? Как Хан? — машинально уточнила Ивана.

— Хохмачка что ли тоже? Издеваешься?! — сквозь зубы зашипела Ирина.

Она хотела пнуть Ивану и уже занесла руку, но в этот момент заметила женщину, которая шла к ним по коридору. Это былая Соня.

— Это не колледж, а какая — то шарашкина контора, — сказала она, подойдя ближе, у нее был очень недовольный вид, так как она еще не остыла после стычки с Натаной. — Еле доказала, что ты здесь учишься. Не знаю, чему тебя здесь могут эти люди научить… Ну что? Поедем уже. Нам надо успеть доехать засветло. Я тебя отпросила на три дня. Думаю, этого будет достаточно.

— А, вы куда-то уезжаете? — спросила Ирина, и тихим шепотом себе под нос закончила предложение. — Надеюсь на всю жизнь.

Ее очень устроил бы отъезд соперницы, каковой после сегодняшних переживаний она считала Ивану. Она сразу же успокоилась и повеселела: три дня не срок, но если она приложит максимум обаяния, ни один мужик не устоит.

— Мы едем к жениху, — простодушно ответила Ивана.

— Ну в смысле в отпуск. — Поправилась Ивана, заметив укоризненный жест тети Сони. — Это знакомый. И мы едем к нему в отпуск.

— О, боже! — воскликнула Соня, ухватила Ивану под локоть и повела прочь от Ирины.

По пути она выговаривала ей за неуместную реплику: «не нужно всем рассказывать о свадьбе заранее, это — плохая примета». Ее громкий шепот гулко отдавался в пустом коридоре. Ирина его услышала бы, даже если не прислушивалась бы. Но она очень напрягалась, боясь упустить хоть слово.

Потом Ирина проскользнула обратно в класс, тихо бормоча проклятья в адрес Хохмача:

— Вот зараза! Убью и закопаю! Столько нервов потрепал, балабол недоделанный.

Как только она появилась в дверях, Хохмач, который видел, как она выходила из аудитории, вскочил с места и тоном слащавой заботливости обратился к преподавателю:

— Разрешите Худяковой войти, Петр Владимирович.

— Войти? — Петр Владимирович отвлекся от формул, которые с видом пожизненно осужденного на галеры выписывал на доске троишник Морозов. — Я не знал, что она выходила.

— Ей нужно было очень срочно, понимаете. У нее эта самая, диарея… — добавил Мулат и громко фыркнул в кулак.

Петр Владимирович строго погрозил пальцем весельчакам. Ирина же, усаживаясь на свое место, стрельнула в «белобрысого балабола» и его смуглокожего соседа по столу убийственным взглядом. Если бы энергия этого взгляда могла материализоваться, то Хохмач сгорел бы в один миг. Но он не только остался жив, но и не потерял хорошего расположения духа.

«Трепачи проклятые. Смейтесь-смейтесь пока. Но посмотрим, кто из нас будет смеяться последним. У меня для вас тоже есть интересная информация. Как вам понравится, что ваша общая Ивана выходит замуж? И ведь какая таинственность — никто даже не знает, кто ее жених. Эта дурочка простушкой только прикидывается».

Ирина была довольна, что Ивана не перешла ей дорогу к сердцу Хана, и все же ее немного беспокоила мысль о том, что та нашла, может быть, удачную партию, раньше нее. «Наверное, ботан какой-нибудь. Кто на ее мощи еще может клюнуть», — тут же успокоила она сама себя

 

Глава 7. КОВАРСТВО ЧУВСТВ

Было уже далеко за полночь. Лунный свет, попадая в комнату сквозь ветви деревьев, которые росли рядом с домом, и рисовал на потолке и стенах загадочные силуэты. Ощущение, что сейчас он должен вспомнить что-то очень важное, но давно забытое, не давало ему заснуть. Но память упорно не желала возвращать ему ту часть прожитой жизни. Хан напряженно вглядывался в тени на стене, словно они могли помочь ему отгадать эту загадку. Вот от двери к изголовью кровати скользнула змея, медленно подняла голову, изящно изогнув тело. Завороженный трансформациями театра теней, Хан погрузился в оцепенение…

…Яркие солнечные блики на старинном оружии, развешанном на стенах, сильные руки подбрасывают его, он летит вверх, потом падает вниз — сердце замирает от восторга и страха, он кричит и падает в теплые бережные объятья…

Фонари за окном. Привычный шум ночного города. Он — еще «там» или уже здесь? И что с ним такое было? Если он спал, то сон длился не более мгновения. И то, что он видел, не могло быть сном. Слишком ясными были образы. Он четко осознавал себя в каждый момент видения, ощущал прикосновения и понимал то, что раньше ему было неведомо. Глубоко в груди засела огненная заноза. По щекам текли слезы счастья и скорби одновременно. Хан никогда ранее не испытывал такого дикого сочетания чувств. Ему казалось, что вся его прежняя жизнь стоила этих нескольких мгновений, в которых он познал смысл всего, что с ним происходило и, что ему предстоит совершить.

Он почти не спал ночью. К утру его желание найти девушку, которую он видел во дворе колледжа, сформировалось в острую необходимость.

«Женщина создана с одной лишь целью — продолжение рода, — всегда говорил ему Якудза, — Не сей свои семена повсюду. На плохой почве даже элитные сорта могут выродиться в сорняк. Когда придет срок подумать о потомстве, выбери себе жену. Не любовницу, а жену. Любовь придумали женщины, чтобы подчинить себе мужчин, Найди жену среди тысячи тысяч, внимательно посмотри в глаза. Глаза не соврут. В глазах будущей жены ты увидишь не похоть, щедро даримую шлюхами и проститутками, а отражение своих свершений. А, когда найдешь такую девушку, подчини ее своей воле, сделай ее преданным исполнителем, твоим первым помощником».

Хан любил учителя и хотел бы всегда и во всем следовать его советам, но созревающее для половой жизни тело требовало свое — в голове юноши рождались эротические фантазии, которые он не мог воплощать в одиночку. Если бы он жил один на необитаемом острове и если бы у него не было одноклассников и соседей по улице, щедро делившихся с ним своими сексуальными подвигами, он чувствовал бы себя не так тяжело. Учитель строго контролировал его в том, что касалось тренировок, но не мог быть с ним постоянно, и его ученик тайно обманывал его. И как всякий обманщик, находился в постоянном напряжении, что правда станет явью, что учитель разочаруется в нем. Но что он мог поделать с зовом плоти. Он хотел чувствовать, его глаза среди «тысячи тысяч» жадно искали… части тела, сулящие удовольствие.

«А может это она? — он с надеждой заглядывал он в декольте проходящей мимо девушки, — Якудза сказал, что я должен найти. Значит, мне нужно проверить много вариантов».

Часто его поиски заканчивались в постели новой знакомой. Но какой бы темпераментной ни была ночь, на следующее утро от нее в душе оставалось изрядная доля усталого разочарования… и вины…

«Я не должен был, — твердил он, яростно выбивая песок из старой тренировочной груши, — Зачем мне нужен этот сорняк»…

Если бы он анализировал свои поступки, то был бы удивлен и недоволен несвойственным ему нетерпением, с которым он весь следующий день занимался поисками незнакомой ему девушки. Чтобы получить доступ анкетам студенток подготовительного отделения он заплатил Натане 50 баксов. Перекладывая листки, содержащие краткие сведения о «подготовишках», он внимательно разглядывал приклеенные к ним фотографии. Все напрасно — нужной анкеты в папке «подготовительное отделение — жен.» не было…

Натана сидела в кабинете шефа, который располагался в смежной комнате, и собирала пасьянс «Косынка» — любимую игру всех женщин, хоть немного знакомых с компьютером. Дверь с зеркальной надписью «Директор» она предусмотрительно оставила открытой, чтобы не пропустить тот момент, когда Хан освободится. Ее снедало любопытство, кого искал самый популярный старшекурсник. Услышав его вздох и шорох, свидетельствующий о том, что клиент собирается уходить, она тут же бросила игру и возникла в проеме двери, красиво выгнув спину.

— Ну, что? Нашел, кого искал? — кокетливо спросила она.

Хан отодвинул не нужную уже папку и, на всякий случай, спросил:

— Уверена, что здесь анкеты всех девчонок с подготовительного?

— Обижаешь, — Натана надула полные губки, жирно обведенные ярко красной помадой, — Ты имеешь дело с ПРОФИ, парниша, — пропела она, как Элочка-людоедка из кинофильма «12 стульев».

Она покрутила пальчиком, очевидно, это жест на ее языке должен был означать «я тут самый нужный всем человек», и лукаво вспорхнула ресницами. Натана была довольно привлекательной дамочкой лет тридцати шести в самом расцвете красоты и сексуальности. Свои достоинства она подчеркивала ярким макияжем и броской одеждой. Слухи о ее романе с директором колледжа, который был при этом женат и имел двух детей, ничуть не досаждали ей. Напротив, она считала информацию о близости к телу Антона Владимировича большим плюсом в своей незамысловатой карьере. С одной стороны, считаясь фавориткой главного человека учебного заведения, она получала очевидную неприкосновенность от притязаний неискушенных в жизни и «всеядных» представителей студенчества, только что вырвавшихся из консервативных стен школ и гимназий и жаждущих познать все прелести свободы, в том числе, и сексуальной. С другой стороны, эта близость, подразумевавшая некоторое влияние на решения главного человека, прибавляла ее особе вес среди молодых преподавателей и перспективных старшекурсников. И поза и лукавый взгляд из-под жирно подведенных ресниц девушки были красноречивее слов: стоило бы тебе, «парниша», приглядеться к моим прелестям, кто знает, может быть, я тебе еще не раз пригожусь.

Хан уловил мысль девушки, но его вполне устраивали деловые отношения, если это не шло вразрез с его интересами. Он предпочитал дамам платить за услуги, считая, что такие отношения обходятся ему дешевле.

Он никогда не ухаживал за женщинами. Они всегда сами оказывались рядом. Тело женщины уже давно не было для него тем таинственным сосудом, который молодой человек хотел бы испить с благоговением.

Но она — другое дело. Ее пристальное внимание к нему одному казалось ему нужнее, чем воздух. Он не хотел ни с кем разделять дни и часы ее существования. Его не интересовала ее история, не было ничего до него и не будет после их встречи, кроме него. Он жаждал быть с ней до мурашек на коже, до боли в паху. Ему казалось, он знает ее всю жизнь, только не мог вспомнить с каких пор. Он знал, что она — и есть та самая, о которой говорил ему Якудза.

За дверью канцелярии, в азарте толкая друг друга и гогоча, вели ученую беседу первокурсники. Машинально раздавая кивки знакомым, Хан прошел по коридорам колледжа, заглядывая в открытые двери аудиторий. Его цепкий взгляд скользил по лицам, но не находил нужного. Путь его окончился на том же крыльце, с которого начался, он обвел внимательным взглядом пространство, считаемое двором колледжа, посреди которого одиноко торчали старые решетчатые ворота. Уперся усталым взглядом в два кирпичных, сомнительной архитектурной ценности массивных столба, увенчанных коваными створками. На створках ворот повисли, намертво вцепившись в изъеденный ржавчиной металл, два студента. Они играли в игру «кто кого сбросит» под веселые вопли немногочисленных болельщиков. Петли страшно скрипели, выводя заунывную мелодию. Он узнал парней. Вчера они были вместе с девушкой. Сегодня её нет. Возможно, они знают достаточно, чтобы помочь ему найти незнакомку.

— У этой игры есть правила? — спросил он, подойдя поближе.

— Конечно, есть, кто свалится первым, тот и проиграл, — ответил Хохмач, заинтригованный неожиданным вниманием Хана к их бестолковой компании.

«Ой, зацепила этого хлыща наша Ванятка,» — подумал он. Хохмач считал, что очень хорошо разбирается в людях, особенно в женщинах. Интерес матерого бабника, каким он считал Хана, к смешливой простушке не казался ему странным. Ничего необычного — потянуло мачо на новенькую, — решил он. А вот Ивана как-то очень странно отреагировала на этот интерес. Хохмач ощутил легкий укол ревности, ведь, он считал, что у него есть не плохие шансы «уболтать» девчонку на отношения.

— А ставки принимаете? — спросил Хан, разглядывая собеседника.

Хан всегда выглядел самоуверенно. Дорогой серый костюм, из натуральной черной кожи ботинки, светлая с распахнутым воротом классическая сорочка и цепкий взгляд из-под припухлых век. В его присутствии Хохмач чувствовал себя очень неуютно. Под тяжелым взглядом черных глаз, он напрягся: что если придуманная им хохма про Ваньку и Хана дошла до его ушей, и он подошел, чтобы расправиться с насмешником.

— О! Конечно! Не сомневайся! Мы все уже поставили. Подключайся! — сказал Хохмач в своей манере рыжего клоуна, старательно скрывая робость, — Ставь на Мулата один к трем, не прогадаешь.

Хан усмехнулся — по хитрым лицам мотающихся на створках ворот драчунов он понял, что непременно проиграет, но все же достал из заднего кармана брюк две тысячи рублей. Хохмач изобразил на лице легкую степень разочарования такой скудостью ставки, и как бы нехотя взял деньги:

— Ну, если «капусты» нет, давай «деревянные», — с вздохом сказал он, убирая протянутые купюры в задний карман плотно облегающих его тощий зад джинсов.

Хан отметил про себя, что пальцы у Хохмача дрожали, когда он брал деньги. «Наркоман, алкаш или боится, — мелькнула мысль, — если боится, то кого? Меня? Почему? Нет, скорее всего, наркоман.»

Мулат, будто ждал, когда деньги перекочуют в руки Хохмача, и с криком отчаянной досады отцепился от металлической решетки и рухнул в пыль. Противник его, напротив, издав победный клич гориллы, забрался на самый верх ворот, стал бить себя в грудь.

— Что-то Мулат сегодня не в ударе, — притворно посетовал Хохмач, — извини, тебе не повезло.

Хан пожал плечами. Деньги не имели значения.

— Я вчера видел рядом с вами девушку, где она? — спросил он.

— Девушка? Хохмач у тебя есть девушка, а ты не рассказал об этом своему другу? — влетел в разговор Лохматый.

Он только что спустился с ворот, был еще сильно возбужден, а потому излишне эмоционален и болтлив.

— Кто она? Надеясь, не Ирэн. Эта зануда сделает из тебя пай-мальчика. Что нам тогда делать без тебя?

— Он, наверное, про Ваньку спрашивает, — предположил Мулат, который уже поднялся с земли и отряхивал от пыли светло голубые, истертые в махру на коленках джинсы. — Так ее сегодня не было…

— Эге, Хан! Ноги целы. Так она тебе не по ногам попала? — Лохматый загоготал, довольный своей шуткой.

— По ногам? — переспросил озадаченный Хан.

Хохмач, испугавшись, что болтливый друг собирается пересказать Хану его утренний прикол, сильно и выразительно наступил ему на ногу. Лохматый не славившийся проницательностью, наезд друга расценил как вызов и ответно наступил ему на ногу, потом наступил Мулату — на всякий случай. Мулат топнул ногой по широкой ступне Лохматого.

— Где она? — повторил Хан, пренебрежительно наблюдая за толкотнёй друзей, на всякий случай он отступил от них на два шага.

— Кто она? — переспросил Лохматый.

— Он о Ваньке интересуется, — ответил Хохмач.

— Так она жениться.

— Кто женится? — опешил Хохмач.

Новость о том, что Ивана отпросилась с занятий, чтобы выйти замуж за какого-то «ботана», рассказанная несколько минут назад Ириной, показалась Лохматому прикольной. Но его приятели, по-видимому, так не считали. Более того, по их удивленному виду он понял, что они были не в курсе.

— Ну, или замуж выходит. А вы, что, не знаете? Никто, кроме меня ничего не знает? Вы что с Марса что ли? Это ж новость с первых полос.

— За кого замуж? — спросил Хохмач.

Он не поверил. Незамысловатая и простодушная Ивана не смогла бы утаить такое событие в её жизни. Она загодя растрезвонила бы об этом и не стала бы тереться после занятий в их сугубо мужской компании, а после занятий бежала бы к своему благоверному со всех ног.

— Я ж говорю, а вы мне не даете, все ноги оттоптали. За Ботана, конечно. За кого еще? Только не спрашивайте меня, кто такой Ботан, потому что…

Лохматый не договорил, потому что в этот момент послышался резкий тренькающий звук, возвестивший о начале следующей пары. Не сговариваясь, все трое ринулись в толпу несущихся к колледжу студентов. У Лохматого, наверное, были самые длинные ноги на курсе. Он всегда прибегал в аудиторию раньше всех, как бы далеко от нее не находился в момент звонка на занятия.

— Ты, идиот, откуда это взял? — крикнул вслед ему, едва поспевающий за ним Хохмач, голос его прерывался от бега, он тяжело дышал.

— Сам — идиот, — парировал Лохматый, рванул еще быстрее и оставил друзей далеко позади. — Спроси у Ирэн, если не веришь.

Некоторое время Хан пытался понять то, что услышал. Такого поворота событий он не предвидел. Элементарно проиграл бой на первой минуте. Прежняя жизнь его текла по расписанию — бои, тренировки, дом, занятия в колледже, редко — секс без обязательств. К последнему курсу он попытался оценить то, что он имеет, и что ему может быть полезно в последующей жизни. Он стал более внимателен к окружающим, прислушивался к разговорам, не гнушался ни компании сверстников, преподавателей. Он изучал людей, и не видел в них ничего, кроме недостатков, среди которых главным была инфантильная жадность. Жажда легкой наживы, ради которой люди рисковали близкими, страх, который заставлял их предавать свои убеждения, вот, что он видел. Он видел, как легко купить порядочность и еще легче добиться предательства. При этом причины измен или награда за них не имели абсолютных величин и категорий. В одном случае это могла быть обычная похвала, в другом — деньги. Он удивлялся, насколько легко одни убеждения заменялись другими и отстаивались с еще большим энтузиазмом и ожесточенностью. В какой-то момент своих исследований человеческой сущности ему показалось, что у него весь мир, как на ладони, которую он в сможет зажать в кулак.

Но однажды солнечным утром всё изменилось, и мир показался ему другим. Неожиданно навалившаяся усталость и ощущение тупого бессилия выбили его из ритма, который он задал себе с утра.

 

Глава 8. ТАЙНА ЯКУДЗЫ

Вечером в спарринге он пропустил удар в голову и на мгновение потерял ощущение реальности.

… Яркие солнечные блики на стенах, ласковые лица, заботливые руки, поднимающие его высоко над головой… и знакомый до боли в сердце ласковый прищур и тихий возглас сзади на японском языке: «Кацуро! Не урони Итиро»…

Потом, поднимаясь с пола под сердитое ворчание Якудза, спросил:

— Сэнсэй, ты знаешь, кто такой Итиро?

Лицо Якудза осталось бесстрастным, а взгляд скользнул мимо Хана и упёрся в противоположную стену.

— Где ты услышал это имя? — спросил он вместо ответа.

— Кажется, я его вспомнил. А Кацуро кто?

На лице Якудза застыла серая маска, он не знал, что ответить. Напряженное молчание было неожиданно нарушено, стремглав влетевшим в спортивный зал мальчишкой, который крикнул, чтобы Хан бежал поскорее домой, потому что его отец убивает его брата.

Хан жил отдельно от родителей после поступления в колледж. Заработав на нескольких коммерческих боях, он смог снять приличную квартиру во Владивостоке и купил машину. Когда он сообщил, что будет жить отдельно, то увидел облегчение на лицах Олега и Полины, словно они сбросили с плеч тяжелый груз. Переживал только Сашок.

Сашок, был худеньким парнишкой с массой тела ниже средней для своего возраста. Мать то и дело лечила его от каких-то врожденных заболеваний. Русоголовый голубоглазый, он был похож на своих родителей во всем, кроме отношения к брату. Сашок гордился братом, почти боготворил его. Если Сашку по его слабости и не доставались пинки и подзатыльники, то только благодаря большому авторитету старшего брата. Со временем Сашок даже стал пользоваться своим родством в корыстных целях. Он мог подойти к соседу по улице и потребовать:

— Дай покататься на твоем скейтборде, а то брату скажу, что ты меня стукнул.

Конечно, владелец скейтборда не хотел познакомиться с железной хваткой Сашкиного брата и с огромным сожалением расставался с новенькой доской на колесиках.

К тринадцати годам Сашок стал упрям и своенравен, так что матери приходилось не сладко. Он перестал слушать мамины запреты и следовать ее советам. В семье у него был только один кумир — старший брат.

Когда Хан уехал, Сашок, оставшись без поддержки старшего брата, оказался в самых низах школьной иерархии. Пытаясь вернуть себе хоть немного уважения, он связался с группой подростков, которые занимались в школе сбытом наркотиков. Сегодня он был пойман за этим занятием в школьном туалете.

Отец примчался с работы, закрыл мать в соседней комнате, чтобы не мешала, и в ярости стал избивать его ремнем. Он гонял его по комнате, не подпуская к дверям, чтобы тот не мог убежать. Из расстегнутых брюк выбилась гимнастерка. Он орал и матерился.

Хан ворвался в комнату и встал между ними в стойке, готовый отразить новое нападение. Отец замахнулся на него с криком «не мешай, это тебя не касается», но был отброшен в угол комнаты, вскочил, уставившись на Хана яростным взглядом. Ремень дрожал в его руке. У другой стены комнаты жался Сашок с руками, израненными острыми краями пряжки.

— Не бей его, он же твой сын.

— Вот именно он — мой сын, — крикнул Олег, делая ударение на слове «мой», — И это наши семейные дела. Он — торговец наркотиками! Сын начальника патрульной службы, которая ловит и сажает торговцев наркотиками, сам ими торгует. Что подумают мои начальники? Может быть, это отец заставляет его торговать? Конфискует, а потом сбывает.

Олег, тяжело дыша, начал заправлять рубаху в брюки.

— Меня уже давно спрашивают, откуда такой дом, откуда такая машина. Хочешь знать откуда?

— Нет, — пожал плечами Хан, — я не прокурор.

Олег как-то сразу остыл. В соседней комнате в закрытую дверь барабанила Полина. Она громко кричала:

— Выпусти, изверг. Я на тебя начальству пожалуюсь, как ты над сыном измываешься. Открой, садист. Немедленно, выпусти.

Олег достал из кармана ключ, и пошел выпускать Полину. Она ввалилась в комнату, где только что происходила баталия и тут же бросилась к Сашку, стала разглядывать его раны и причитать. Олег смотрел некоторое время на жену, суетящуюся около сына, потом сплюнул на пол и сказал:

— Все, хватит. Достали вы меня все.

С грохотом отодвинул дверь шкафа-купе, вытащил объемистый черный чемодан и стал бросать туда свои вещи, которые попадались ему под руку.

Полина причитала над сыном, заклеивала ему порезы и ссадины пластырем, изредка подливая масла в огонь, своими комментариями:

— Давай, собирайся, а я к твоему начальству пойду и расскажу. Все расскажу. О чем молчала столько лет — тоже. И про Бореньку… Все узнают, что ты за человек… преступник…

— Беги отсюда. — сказал Олег Хану. — Если эта дура с ума спятила, и собирается все рассказать, то тебе надо срочно уезжать из этой страны. А я уже побежал. Из страны мне никуда, а из этой психушки, в самый раз, пора делать ноги.

Он схватил не закрытый чемодан в охапку и скверно ругаясь, вышел на улицу. Возле дома собралось несколько человек зевак — соседей и случайных прохожих. Они расступились, пропуская Олега к машине. Тот бросил чемодан с торчащими из-под закрытой крышки вещами в багажник белой «Тойоты».

Хан пошёл за ним и догнал его, когда тот уже сидел за рулем и вставлял ключ в замок зажигания.

— Стой, объясни, что такое «все»? Что она мне может рассказать?

Олег провернул ключ в замке зажигания, мотор забубнил, приглушая голос.

— На все плевать… беги отсюда… — сказал и захлопнул дверцу.

Машина с визгом рванула с места, окатив собравшихся облаком пыли. Хан вернуться в дом к всхлипывающему Сашке и причитающей над ним Полине.

— Иди спать, мне надо поговорить с матерью, — сказал он Сашку.

Тот послушно встал, но Полина обеими руками ухватила сына за рукав.

— Ты не можешь здесь распоряжаться! — закричала она, обратив к Хану пылающее яростью лицо. — Ты тут не хозяин. Ты тут никто! Убирайся отсюда! Не мешай нам жить.

Сашок оттолкнул мать, и с криком «Надоела! Достала!» бросился по лестнице вверх в свою комнату. От толчка Полина качнулась. Схватившись за перила рукой, она неловко осела на ступени.

— Вот, что ты наделал, урод разрисованный! Что смотришь своими ядовитыми глазищами? Не боюсь я тебя! Сатана! — злобно зашипела она, брызгая слюной.

Хан не понимал причину бешенства. Он не был виноват в том, что сейчас произошло между ней и Олегом, и не имел отношения к незаконным делишкам Сашка, за которые тот получил взбучку от отца.

— Мать, ты в своем уме? — спросил он, тряхнув её за плечи.

— Мать? Какая я тебе мать? — взвизгнула Полина, вырываясь, и вдруг сникла, обхватила голову руками и закачалась взад-вперед, тихо поскуливая.

Потом подняла голову, зловещая улыбка появилась на ее лице.

— Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя, всех вас. Душа изболелась. Зло в тебе страшное. Убила бы. Только об этом надо было раньше думать, когда ты был маленький. А теперь попробуй тебя убей…

— Хватит, — оборвал он ее. — Просто, рассказывай все, что ты знаешь, но до сих пор скрывала!

— Я все расскажу. Всем порасскажу, в телевидение напишу. Про то, как муж мой продал сына. Про то, как мужа моего треклятого направили в командировку в китайскую милицию, а я, дура, взяла турпутевку и поехала с ним и сына Бориску с собой взяла. Ох, я дура-дура! Сама своими руками. А Боренька-то так радовался, что с мамой и с папой поедет на поезде…

Полина посмотрела в зашторенное окно, за которым была темнота, словно пыталась разглядеть в ночи свое прошлое.

— Когда Борис родился, все удивлялись — какой красивый мальчик. Вот и сглазил кто-то…

— Какой Борис? — перебил ее Хан, — Ты о ком говоришь?

Глаза Полины уперлись в переносицу Хана, она привстала и подняла руку, будто хотела дать ему подзатыльник.

— Слышишь, о чем я тебе толкую, тупая твоя башка! Пропал мой мальчик по ту сторону границы. Пропал Боренька, и его не нашли. В озере искали, в лесу искали, в горах искали. Ихний милиционер пришел и говорит — утоп. Тогда Олег привел тебя. Надо, говорит, японского малыша увезти в Россию.

Ноги Хана неожиданно отяжелели, будто он пробежал тридцать километров. Хан присел на корточки.

— Какого говоришь? Японского? — переспросил он.

— Олег стал перекрашивать тебе волосы в рыжий цвет, — продолжала, не слушая его, Полина, — У Бориса волосы рыжие были. Не знаю, куда пограничники смотрели, тебя с Борисом никак нельзя было спутать ни по внешности, ни по возрасту. Ведь ему было 5, а тебе — 3 года.

— Рыжий? — он бездумно повторил за Полиной слово, случайно зацепившееся за сознание.

— Рыжий, как солнышко, — обрадовано подтвердила Полина, — Сейчас покажу его фотографии.

Полина, цепляясь за поручни, тяжело встала со ступенек, зашаркала на кухню. Хан последовал за ней. Она поставила стул около навесного шкафа, потянулась к верхней полке.

— Я ни одной фоточки не выкинула. Когда он «заметал следы» и уничтожал все, что сына касалось, я спрятала кое-что от него подальше, чтобы память сохранить.

Полина вытащила из шкафа сверток и, качнувшись, слезла со стула. Сдвинула на столе посуду в сторону, смахнула крошки на пол, положила на освободившееся место сверток, грузно плюхнулась рядом на стул, бережно развернула желтую оберточную бумагу. Внутри оказалась поношенная детская футболка с цифрой: «5».

— Бореньке должно было исполниться пять лет, — сказала Полина, дрожащими руками разглаживая слежавшуюся в жесткие морщины материю. В футболку были завернуты кучка фотографий, сделанных при помощи фотоаппарата «Polaroid».

Хан взял одну из них. С фотографии на него смотрел рыжий мальчик с огромными голубыми глазами, курносым носом и веснушками во все щеки.

— Дай мне ее, — попросил Хан.

Полина прищурила глаза с хитрым видом.

— Я дам, если найдешь Бореньку в этом треклятом Китае живого или мертвого.

Хан не успел ответить. Лицо Полины вдруг стало меняться, наливаться кровью.

— Это ты во всем виноват. Ты был послан, чтобы разрушить благодать, ты — сам сатана…

Полина встала, опершись дрогнувшей рукой о стол, схватила бутылку красного вина и занесла ее над головой, метясь ей в Хана. Бутылка оказалась открыта, и вино полилось по ее руке, заливая рукав халата потеками кровавого цвета.

Он завернул фотографии обратно в футболку, сунул под мышку вместе с оберточной бумагой и ушел. Он направлялся к Якудза. От него он рассчитывал узнать подробности правды, которую от него до сих пор скрывали.

 

Глава 9. ИСПРАВЛЕННОМУ ВЕРИТЬ

С тех пор, как Соня приехала на поезде во Владивосток, держа в одной руке маленькую Ивану, а в другой — чемодан только самых необходимых для младенца вещей, прошло 17 лет. На вокзале она познакомилась со старушкой, которая привела ее в свой одноэтажный домишко с чердачным помещением и отдельным входом для квартиросъёмщиков. Узнав, что Соня — дантист, бабушка предложила присматривать за маленькой племянницей, пока Соня на работе — бесплатно, но не бескорыстно. В ответ на эту любезность Соне приходилось лечить ей зубы, с которыми у нее, как у всякой старушки были большие проблемы, хотя и осталось их совсем не много.

Все складывалось так удачно, что Соня готова была поверить в своего Ангела-хранителя и даже общего для всех Бога, если бы не проблемы в личной жизни, которые не позволяли ей, одинокой женщине, чувствовать себя до конца счастливой.

С первым мужем Соня развелась еще до рождения Иваны. Была юношеская любовь, замужество за другом детства, потом рождение сына. Когда сын вырос и ушел в армию, она осталась одна. Муж оставил ее ради более молодой и красивой. Она переживала не долго, потому что появилась Ивана. И вот она — для всех мать-одиночка в чужом городе, без привычного окружения, вдали от родных и подруг, некого попросить о помощи и даже просто поплакаться. Хотелось спрятаться за чье-то надежное плечо от житейских проблем, но никак не получалось. Среди пациентов встречались мужчины, разведенные и даже попадались среди них холостые и вдовые, однако не всегда знакомство заходило достаточно далеко, то есть до близких отношений, так как Соня выбирала не столько будущего мужа для себя, сколько доброго дядю для племянницы, которую она очень любила.

Первый ее жених — красивый высокий блондин лет сорока пяти — был перегонщиком японок. Все складывалось хорошо, Ивана его полюбила, а он привозил ей из Японии всякие безделушки. Они даже дату назначили, когда пойдут в ЗАГС. Но однажды он поехал в Москву с очередной партией подержанных машин, и пропал, словно в воду канул.

Второй ее избранник тоже был человек достойный и добрый, но сильно увлекался китайской культурой. Поднес ей в подарок тибетский талисман семьи — узорчатый круг из непонятного металла, а через полтора месяца подался на Тянь-Шань в тибетские монахи.

И вот теперь у нее появился Иван. После недели знакомства (а началось оно, как и все прежние знакомства, в зубоврачебном кабинете поликлиники, а продолжилось в зубоврачебном кабинете у Сони дома) он пригласил ее к себе в гости. У него был собственный дом в Находке с настоящим фермерским хозяйством. Это приглашение показалось Соне сродни предложению руки и сердца. Он сказал, что завтра встретит ее дома. Он показал ей дорогу по карте и объяснил весь путь очень подробно, но она почти ничего не запомнила. «Какой он у меня милый, — думала, слушая низкий баритон с приятным южным акцентом, она ласкала взглядом склоненную над картой голову. — А виски-то совсем седые», и вздыхала при этом. И были в этом вздохе и сожаление о годах, которые не щадят, и радость за них обоих, что они нашли друг друга, не смотря на эти года, и опасение, что счастье, которое не вечно, и подвергается опять испытанию разлукой. «Хомо сапиенс не может заблудиться, — сказал на прощание Иван, сворачивая и подавая ей карту. — Не в Москву же едешь. Указатели на каждом перекрестке.»

Всю дорогу Соня напряженно смотрела по обочинам, сверяясь с указателями. Проехав не более трети пути, она оказалась у перекрестка, возле которого заметила странный указатель, на котором ей показалась надпись «Москва». Она тут же нажала на педаль тормоза. Ивана, задремавшая на заднем сидении под монотонный гул двигателя, ткнулась лбом в подголовник водительского кресла. От этого она проснулась.

— Жива? — спросила Соня, осматривая шоссе, не затерялся ли где-нибудь в придорожных кустах указатель, который покажет ей дорогу.

— Ага, — ответила Ивана, потерла лоб.

— Не пойму, куда еду. Иди, ангел мой, пока в кустики, а я еще посовещаюсь с картой, — сказала Соня, выходя из машины.

Она развернула на горячем пыльном капоте заламывающееся под ветром на сгибах бумажное полотно карты Приморья и стала оглядываться, ища глазами какие-нибудь дополнительные приметы, которые ей помогли бы ей сориентироваться по карте.

Ивана выбралась из салона машины, расправила плечи, раскинув руки, попрыгала, разминая колени. Мысли ее от сказочного сочетания запахов напоенной зноем земли, припаренной солнцем травы, расцвеченного в белые и голубые тона цикорием и ромашками, воспарили выше неба. Счастливо жмурясь, она подняла голову к синему бездонью. «Как хорошо, — думала она, ловя лицом горячие лучи дневного солнца, так немного нужно, чтобы быть счастливой — просто видеть, слышать, чувствовать. А эти запахи. Самые приятные запахи всегда исходят от земли и от того, что на ней растет».

Ивана наклонилась и стала внимательно разглядывать землю под ногами. «Какие удивительные вещи есть на земле, вот травинки, растут там, где их затаптывают, забрасывают грязью, заливают бетоном, а они все равно растут. Зачем они растут именно здесь? Почему бы деревьям и траве не расти там, где им будет лучше, чем здесь, где их никто не топчет, где нет машин и нет людей, вообще, никого нет, — думала она. — Да, там, где нет людей, им будет хорошо. Но ведь все люди любят природу. Рисуют ее, фотографируют, любуются. Почему же так происходит? Почему люди мусорят, срывают цветы, ломают деревья, просто так, без всякой надобности. Вот и я затоптала в своей жизни очень много цветов и даже не думала о том, что делаю, просто шла или сидела. И не только цветы от меня пострадали. Почему получается так, что кто-то должен погибнуть, чтобы другой жил в свое удовольствие? Как хорошо, если бы было иначе: все живут в свое удовольствие, и травка радуется солнцу, и муравей растит своих муравьишек, и бабочка, и зайчонок, и… волк. Но… волк питается животными, олень травой, а трава… Только трава и деревья живут, забирая от земли и солнца то, что больше никому не нужно, не губя и не убивая. Вот было бы хорошо, если бы все питались солнечными лучами и производили только полезное для всех».

Со стороны дороги донесся страшный визг тормозов и скрежет железа. Ивана вскинула голову и замерла в онемении.

Водитель грузовика с зелёным кузовом не заметил старую «хонду» у обочины. Он протаранил ее на скорости, сбросив в кювет. Но от удара его машину занесло на встречную полосу шоссе. Тяжелогруженая машина протащилась боком несколько метров, визжа резиной о бетон, и завалилась на бок в противоположный кювет, потащив за собой столб линии электропередач. От оборванных проводов посыпались искры.

* * *

Младший лейтенант Дуров после часа безрезультатных расспросов, с досадой махнул рукой и написал в протоколе «водитель не справился с управлением». Сам водитель не мог поправить младшего лейтенанта. Он ехал в морг на машине скорой помощи. От свидетелей происшествия тоже не было никакого толка. Девочка с мужским именем спала беспробудным сном. Ее тетя, с виду интеллигентная женщина, по ее собственным показаниям дантист, настаивала на том, что, двигаясь в восточном направлении по трассе Владивосток — Находка, увидела указатель на Москву. Дуров за срок своей службы в дежурной части Уссурийска слышал и не такой бред, но то были подозреваемые. А тут потерпевшие. Может быть, они не совсем невинные «овечки». Он недоверчиво поглядывал на невменяемую парочку — врача бы сюда или хотя бы старшего по званию, чтобы посоветовал, что дальше делать, и изредка набирал номер своего начальника. Майор Моренюк сегодня сильно опаздывал на дежурство. Гаишники уже разъехались, а им, оперативникам, еще свидетельские показания искать — не переискать. Если есть смерть, то должен быть виновный. Вот — перед ним сидят единственные свидетели, а ничего из них выудить не удается.

Олега на место аварии вызвал младший лейтенант Дуров, сказал, что сложный случай — одному не справиться. Ему сейчас очень не хотелось разбираться ни в каком, даже самом простом случае. Вещи лежали в багажнике, планов, где он теперь будет жить — никаких, настроения работать — тоже. На улице — темнота, в голове — пустота, а в душе раздражение и… страх. Полина стала много пить, если она развяжет язык, о чем не следует и с кем не следует.

— Авария на трассе, — отрапортовал Дуров, — Грузовик наехал на линию электропередач и получил на корпус сразу три тысячи вольт. Водителя увезли в морг, криминалисты работают — был ли он пьян или наркоман. А у меня — вот… свидетели, которые утверждают, что грузовик сперва наехал на их машину припаркованную у обочины. Свидетели — племянница и тетка, — Дуров, понизил голос, — По-моему, они — того…

Дуров выразительно покрутил пальцем в воздухе.

— Ну и что ты хочешь этим сказать, — вспылил Олег, — Если не можешь протокол нормально составить, так и скажи. У умного следователя свидетели нормальные. А у тебя все виноваты…

— А я что могу? — обиделся Дуров, он кивнул в сторону Сони. — Сами попробовали бы с ней поговорить.

Олег посмотрел на «свидетелей». Девочка сидела на заднем сидении в милицейской машине и спала младенческим сном, рядом с ней сидела женщина в бальзаковском возрасте и с тоской смотрела в ту сторону, где среди кустов он, еще подъезжая к месту аварии, заметил покореженный корпус грязно-рыжей «хонды».

Соня медленно приходила в себя. Каким-то чудом она не пострадала, когда пятитонная громадина протаранила ее автомобиль. Автомобиль от удара вынесло в придорожные кусты. Но, не смотря на испуг, она видела, как грузовик накрыла паутина проводов, посыпались искры и осколки стеклянных изоляторов. Вспыхнул бензин, который начал выливаться из пробитого бака.

Потом Соня испугалась за Ивану, стала озираться, ища ее глазами. Она боялась, что племянница случайно оказалась у места аварии. Но она стояла в нескольких метрах от нее с бледным лицом, зрачки её были расширены и от этого глаза казались черными.

Соня достала из кармана пиджака мобильный телефон и вызвала к месту аварии милицию и скорую помощь, потом стала успокаивать племянницу, но та не реагировала на слова.

Приехала скорая помощь и почти одновременно с ней милицейский патруль. Из кабины грузовика извлекли тело. Соня усадила непривычно тихую Ивану в патрульную машину. Ее глаза ее закрылись, пульс был медленным, дыхание ровным, а ресницы подрагивали, как во сне. «Это реакция организма на стресс, — успокаивала себя Соня. — Нельзя ее будить».

* * *

— А я что должен написать? Мужика жахнуло тремя тысячами вольт. Сами же потом будете ругать, что в моем протоколе нет подробных показаний. Откуда я знаю, может они вон, — Дуров кивнул в сторону Сони, — подрезали грузовик, вот он и съехал. Все равно, других свидетелей нет, водитель без сменщика ехал. Ну, если выпил, там или заснул, тогда понятно. А если трезвый был, как он автомобиль на обочине не заметил. А она говорит, что стояла на обочине. Только виновата или нет, ей, все равно, страховку не выплатят, если в протоколе будет написано, что машина стояла. Стояла, значит, шиш с маслом и хрен с майонезом, а не страховка, если не двигалась… Не знаю, как быть, отпустить этих, как свидетелей, или задержать, как подозреваемых. Вот, жду, что медики скажут. Пьяный водила был или нет. Тут одна бабка на дороге самогоном торгует. Ее уже гоняли, и товар конфисковали, а она как муха дрозофила, прогонишь в одном месте, она в другом пристроилась со своей клетчатой сумкой. Участковый ходил к ней домой самогонного аппарата не нашел, а она торгует…

— Вот тебе и подозреваемая, — сказал Олег, — Надо эту торговку задержать. А в протоколе напиши, что свидетели ехали на малой скорости, любовались окрестностями. А тут грузовик пошел на обгон и… ну сам знаешь… не справился с управлением и все такое…

Он повернулся к Соне, встретил ее благодарный взгляд, и застеснялся собственной доброты. Он никогда не делал ничего бесплатно. Почему его теперь повело на бескорыстие?

* * *

В уши ударили звуки, а в ноздри ворвались запахи загородного шоссе. Мимо неслись автомобили, обдавая ее жаром разгоряченных железных тел. В правом боку у нее кололо, как от быстрого бега.

Ивана поправила на голове платок, привычно сморкнулась себе под ноги и тут же сконфузилась — когда такие жесты для нее стали привычными. Оттянула кончики платка, завязанные под подбородком, и скосила глаз, чтобы разглядеть материю — откуда платок, она ведь никогда не носила платки. Разглядывая платок, обратила внимание на обширную в размерах клетчатую сумку под ногами. Она наклонилась, протянулась к сумке и увидела перед собой морщинистые темные от загара руки, покрытые цыпками, под ногтями черные полоски грязи. Шевельнула пальцами — с ужасом убедилась, что руки свои собственные. Ущипнула себя за ухо — больно. В голову полезли непривычные образы: банька на огороде дальнего родственника, грязный агрегат, опутанный спиралями трубок, она разливает мутноватую жидкость по бутылкам, подливая в каждую из стеклянной бутылки с заводской этикеткой, на которой крупными буквами написано «растворитель».

В сумке под ногами плотным рядком, прижимаясь друг к другу влажными боками, стояли наполненные под горлышко те самые пластиковые бутыли.

— Что это? — опешила Ивана, — Самогон? Какой кошмар. Я гоню самогон и разбавляю его растворителем? Не может быть! Какой ужас! Это сон?

«Что-то мне сегодня нездоровится, — подумала Мария, обескураженная странными мыслями. — Надо к фельдшеру сходить».

Рядом с ней, не доехав пару метров до сумки, остановился большой грузовик с зелёным кузовом, Марию накрыло облако пыли, она закашлялась и набросилась с укорами на надвинувшийся на нее радиатор машины.

— Вот бестолковый, напугал. А пыли-то, сколько пыли поднял! Дышать нечем.

Из кабины на землю соскочил водитель, которого Мария прекрасно знала — постоянный клиент по имени Сергей:

— Эй, Мария, что такая невеселая? Не промысловый день? Повезло тебе, что я сегодня в рейс пошел. Был бы Лёха, не видать тебе дохода, как своих ушей. Доставай, что там у тебя сегодня есть на лечение…

До Иваны медленно доходило, что ее зовут Мария (почему Мария?). В голову постоянно лезли мысли, вроде, «продать подороже… 200 за одну, вторая бесплатно… нет, нужно предложить попробовать, а там он уже не сможет удержаться, и купит „первака“ по моей цене, чтобы „добавить“…». Мысли эти мешали сосредоточиться, сбивали с толку.

*Ивана внимательно пригляделась в машине, она ей показалась очень знакомой — зелёный кузов…

*Мария радовалась, предчувствуя удачную сделку. Сергей всегда в рейс берет пару-другую литровок.

*Ивана поражена неожиданно возникшей в памяти картиной перевернутого грузовика. Ну, конечно, это тот самый грузовик, который сбил тетю на обочине дороги. Значит, он выпил за рулем? Ой, но ведь он уже умер… Или он остался жив?! Такое бывает, человек заснул, а врачи подумали, что помер… А если он живехонек и машина цела, то и с тетей ничего не случилось.

От этих мыслей Иване стало веселее. Но потом все опять запуталось. Если ничего не произошло, то почему она здесь, а не там? Или это просто сон, в котором он пока еще жив, все живы и целы, только я почему-то — не я.

*Мария растерялась, обескураженная непонятными мыслями. Что-то голова сама не своя, самой бы полечиться…

*Иване трудно сосредоточиться, но она продолжает рассуждать, путаясь в мыслях Марии. А может быть, я могу предвидеть, что будет, как Ванга. А, может быть, я и есть Ванга, вон какие руки морщинистые. С какой это стати я стала Вангой? Она из Болгарии никогда не выезжала. А кто сказал, что я не в Болгарии? Ну да, самогон в Болгарии не гонят. Там вино есть. Я состарилась и стала провидицей. А при чем здесь самогон? Это точно самогон или это лечебные отвары? Какой кошмар, сколько же лет прошло? Как это прошло, если прошло, то сейчас должно быть будущее, а сейчас прошлое, ведь этот Сергей еще жив. Тогда я — не провидица, а экстрасенс. Потому что вижу то, что было раньше. Или это происходит на самом деле до того, как…

Сергей подошел к Марии вплотную. Он как отправлялся в рейс на Находку, обязательно «заправлялся» у Марии сам и брал пару бутылей для двоюродного брата-моряка. Мария славилась своим забористым самогоном. Водители транспортного предприятия, куда Сергей устроился работать пару месяцев назад, ее называли «передвижной киоск».

— Ты чего это, Мария, стоишь, как солнцем паленая. Давай свой товар вымай скорее.

*Мария, не слышала Сергея, голова ее была занята непривычными мыслями и переживаниями, которые она связывала с неожиданной болезнью поразившей ее, как расплата за прошлые грехи. «Совсем слабею, домой бы живой добраться. А там к батюшке схожу», — подумала она, дрожащими руками доставая початую бутылку из бокового карманчика клетчатой сумки, которую хранила для себя — чистый самогон, без дури. Отвинтила крышку, хлебнула, закашлялась от крепости.

*Ивану передернуло. Ой, как обожгло горло. Что за гадость я выпила? Я стала алкоголичкой экстрасенсом?

Сергей, уже протянувший к бутылке руку, с завистливой тоской проводил бутылку глазами от сумки до рта Марии.

— Ух. Хороша? Дай хлебнуть. Пробу снять. А?

*Ивана испугалась. Ему ни в коем случае нельзя пить, он же сейчас сядет за руль, поедет и собьет кого-нибудь на обочине. Ну, конечно! Если это тот самый водитель на том самом грузовике, ему ни в коем случае нельзя пить. Если он выпьет, его машина врежется в столб и его убьет током! Не давать ему ничего. Выкинуть эту гадость.

*Мария, раньше редко задумывавшаяся над тем, что делала, совсем расстроилась новым для нее состоянием сознания — сомнения рвали его на части. Что с головой-то твориться! Стара уже по пеклу с тяжелой сумкой таскаться, пора на покой, а то хватит удар, как соседку Спиридоновну, прямо на дороге. Так концы и отдам без отпущения грехов. А грехов-то у меня! Вот пойду и, правда, вылью всю эту гадость в кустах. Прямо сейчас вылью. Сделаю первое доброе дело, глядишь, проститься пара грехов.

— Ну, ты, Мария… жадная баба, глотка пожалела… Ну… Ладно, — Сергей сокрушенно покачал головой и полез в задний карман изрядно засаленных некогда светло-коричневых, а теперь ржаво-грязных брюк, достал такой же потертый кошелек, — Давай гони три литровки, только самые полные доставай… а то ты, я знаю, не доливаешь.

Доведенная до крайности внутренними голосами, заслышав беспочвенные обвинения клиента (она-то отмеряла на глаз, но точностью своей славилась на всю округу), Мария разразилась истерикой. Зажав бутылку в кулаке, она уперла руки в боки и зычно загорланила охрипшим от переживания голосом:

— Как недоливаю?! Это я-то не доливаю?! Ничего не дам, водила хренов, удумал — пить за рулем. Сейчас хлебнешь, потом наедешь на чужую машину, врежешься в столб, тебя ударит током, и ты сам загремишь на кладбище, да еще покалечишь чужую машину и собьешь очень хорошую женщину. А я потом виноватая буду? Ну, уж, фигу тебе. Ничего не продам. Езжай, давай! Давай, давай, пыли дальше. Нечего тебе здесь искать!

— Да ты чо орешь-то, Мария, с ума, что ли, сошла? Я ж купить хочу за наличные. Чес-слово не в долг, у меня есть, — обомлел Сергей.

Но не только Сергей, сама Мария поразилась тому, что только что сказала. Ноги ее ослабли, а початая бутылка выпала из враз вспотевшей руки и разбилась вдребезги о бетонную поверхность дороги.

Ивана же готова была провалиться от стыда за бестактность произнесенной речи сквозь ту же бетонную полосу, по которой растекалась жидкость. Именно в этот момент, когда Ивана растерялась, Мария пришла в себя.

— Ой, что ж я говорю? — вырвалось у нее, — Да бери ты сам сколь надо, только деньги наперед сюда дай.

*Ивана спохватилась:

— Нет-нет, нельзя пить за рулем! Пожалуйста, ничего не покупайте! — вскричала она прерывающимся от нервного напряжения голосом Марии.

— Ну, ты даешь, Мария, — восхищенно произнес Сергей, вытаскивая из бумажника 4 сотни, — Ну, умеешь ты торговаться! Зашибись — баба. Прям, артистка из большого театра. Слушай, ну ты меня рассмешила. Все, беру три полторашки, не торгуясь. Вот так представление, прямо Петросян — ни дать, ни взять.

Сергей загоготал и потянулся к сумке.

*Мария охнула, потому что она никогда и ни с кем так вежливо не разговаривала, и слышала такие интеллигентные речи только в сериалах про богатых москвичей.

*Ивана, видя, что не может заставить Сергея отказаться от смертельного напитка, собрала последние силы с единственной целью не дать Сергею ни капли спиртного. «У меня нет другого выбора», — подумала Ивана и честно призналась голосом Марии сильно приглушенным, потому что Мария зажимала себе рот собственный рукой:

— А ты знаешь, что в этих бутылках? Чистый растворитель, который стоит копейки, разбавленный спиртом, чтобы пахло водкой. Это — отрава.

Тут Мария не выдержала, вскрикнула, подхватила в руки тяжелую сумку, и припустилась по дороге на полусогнутых ногах с такой скоростью, что, когда Сергей пришел в себя от услышанного, ее уже и след простыл.

А Мария, добежав до баньки, первым делом кинулась к своему самогонному аппарату. Бросила тяжелую сумку в предбаннике и со слезами на глазах стала разбирать агрегат. Каждый проводок, каждая посудина, давались ей через душевные муки. Она стонала и причитала, как над покойником. И когда аппарат стал похож на груду бытового хлама, она решила избавиться от всех запасов самогона. Начала с сумки, оставленной у порога. Но душа ее, изболевшаяся во время уничтожения самогонного аппарата, не выдержала морального напряжения — она отвинтила крышку, намериваясь вылить содержимое бутылки в бочку для дождевой воды, и рука ее потянулась ко рту…

 

Глава 10. НАСЛЕДНИК

Якудза сидел перед алтарем. Он был в своем неизменном посеревшем от частых стирок кимоно, подпоясанном обесцвеченным по той же причине некогда черным поясом. В комнате стоял терпкий запах пота и индийских благовоний. Спарринги старших мастеров обычно продолжались дотемна. Но сегодня Якудза закончил тренировки раньше обычного. Его воспитанник задал вопросы, которые он от него не ожидал услышать, назвал имена, которые мальчик не мог знать.

Хан вошел и встал позади него. Ему не терпелось начать расспросы.

— Ты сегодня был очень не внимателен, — раздался бесстрастный голос Якудза, — Иди, отдохни. Акено тебя накормит. Завтра поговорим.

— У меня очень много вопросов, — сказал Хан угрюмо, — Я жил среди чужих людей. Я жил чужой жизнью. Ты обманывал меня. Почему? Расскажи мне правду сейчас. Еще один день во лжи для меня слишком большой срок.

Хан достал из перекинутой через плечо сумки фотографию рыжего мальчика и протянул ее учителю. Якудза поднялся с колен и встал напротив него, скрестил руки на груди. Он смотрел в глаза Хану, а не на фото, молчал. «Он хочет правду, а услышит очередную ложь, — думал Якудза, разглядывая взволнованное лицо ученика. — Я должен врать, чтобы исполнить долг. Но та ли истина, которой является то, что ты считаешь сейчас правдой? Для всех нас истина во лжи, которая приведет к желаемому результату. Правда, которая поставит наши планы под угрозу, не нужна никому».

Хан ждал, что ответит тот, которому прежде он верил, больше всех на свете, кого считал для себя чуть ли не Буддой на земле.

— Хорошо. Я буду говорить, но и ты будешь слушать, — начал Якудза, — Да, я скрывал от тебя правду и заставлял всех молчать. Было очень важно, чтобы никто не знал кто ты, откуда и что здесь делаешь. Олег и Полина — не твоя семья, это правда. Ты родился не в России, а в Японии на острове Окинава в семье кумитё клана якудза, Такахаси Кацуро. По преданию, твой род берет начало от аристократических корней. В те времена еще не было фамилий. Великого Токугава, оставивший своим наследникам умиротворенную Японию, за верность и воинские заслуги одарил главу военного клана Сэй-гью обширными владениями в Китае, а чуть позже, после гибели нескольких его врагов клану отошла часть острова Окинава.

Хан сжал кулак, лощеная бумага старой фотографии с хрустом смялась, но Хан этого не заметил, слова Якудзы поразили его. Он ожидал чего угодно — что он внебрачный сын самого Якудза или его внук, что он похищенный из богатой японской семьи сын, за которого отказались платить выкуп. Но не то, что он услышал.

— У Кацуро было два сына в браке. Но только первый — Итиро — с младенчества проявлял невероятное упорство и способности. Воля малыша, его решительность вызывали у членов клана суеверное уважение. Отец еще при жизни объявил его «наследником» и дал тайное имя, которое никто, кроме него не знал. Испокон веков все наследство рода Такахаси передавалось первому сыну главы семейства. Все остальные становились воинами клана. Ты — второй сын, ты — воин.

В душе Хана, вымещая обиду, с которой он пришел к учителю, поднималось чувство восторга. Он начал понимать, что предназначен для большего, чем сидеть в офисе и перебирать бумаги. Он — сын главы клана якудза, а не какого-то уездного начальника милиции! И у него есть брат! И хотя было немного обидно, что он — всего лишь тень величия, второй номер, гордость переполняли его сердце.

— Кацуро в Китае взял в дом двух китайских девушек, и они жили вместе с ним на его вилле на правах гражданских жен.

Хан криво усмехнулся.

— Хотел бы я так жить!

— Не стоит этому завидовать, — покачал головой Якудза. — Твой отец в своих планах не учел китайский характер и попался на этом в коварную ловушку. Но об этом я скажу позже. Итиро, так на людях звали твоего старшего брата, остался на острове Окинава с матерью, а тебя отец забрал с собой в Китай…

— Итиро — это мой брат? Как же меня зовут?

— Я не учил тебя перебивать старших, — поморщился Якудза. — Хочешь знать, умей слушать.

— Все-все, я понял, извини, сэнсэй, я нервничаю.

— Я продолжаю. Клан был очень могущественен, и были времена, когда вся Япония склоняла голову перед бесстрашием твоих предков. Все они были великими воинами. В Маньчжурии у твоего отца был роскошный дом, он стоял на берегу Желтого моря недалеко от русского порта «Дальний». Оттуда, из своей китайской резиденции, он продолжал править своими «младшими братьями» в Японии и России. Его воля простиралась за два моря. Он был великий оябун, безжалостный и справедливый. Юношей я мечтал стать членом «семьи». Но, так как мои родители были очень бедны и не могли дать мне ни положения, ни денег, я стал заниматься борьбой «айкибудзюцу», надеясь, что когда-то он меня заметит. Мне повезло — в семнадцать лет меня заметил Мамору, начальник охраны твоего отца. Я был счастлив, что моя жизнь будет связана с Кацуро незримой и неразрывной нитью. Я готов был отдать свою жизнь за его одобрительное слово. Он был особенным человеком. Его взгляд проникал прямо в разум человека. Он знал, о чем думал его собеседник, раньше, чем тот успевал произнести хоть слово. И если слова его были лживы, горе тому смельчаку. Рядом с твоим отцом всегда были преданные и честные люди, свято чтящие Бусидо. Итак, я стал его телохранителем. Теперь я приближаюсь к самому главному и печальному моменту истории целого клана якудза и твоей биографии. В тот вечер праздновали день рождения первой дочери Кацуро…

— Так у меня еще и сестра есть?!

Хан старался выглядеть спокойным, но его состояние прорывалось наружу нетерпеливыми движениями и репликами.

— Уже нет, — ответил Якудза и чуть подождав, будто почтил память девочки минутой молчания, которую Хан, не смотря на испытываемое нетерпение, не решился нарушить, продолжил. — Что-то произошло во дворе. Оттуда послышались крики и выстрелы. Кацуро выскочил из-за стола и приказал всем женщинам и детям уходить вглубь дома, подозвал к себе Мамору и сказал ему что-то. Тот поцеловал перед ним пол и исчез, потом кумитё позвал меня, и приказал мне «Спаси Дайсуке (так тебя звали в младенчестве), даже, если сам Будда встанет на твоем пути». Я взял тебя на руки, к тому времени ты был уже тяжел. От испуга ты вырывался и царапался, как звереныш. Но я закатал тебя в старинный персидский ковер и выбросил его через окно санузла во двор. Потом выбрался сам, подхватил сверток и побежал. Я бежал, держа тяжелый сверток на плечах, и молился, чтобы с тобой ничего не случилось. Я слышал выстрелы и крики раненых. Мне безумно хотелось вернуться к Кацуро, чтобы защитить его, но я не мог нарушить его приказ.

— Дайсуке, — произнес задумчиво Хан, это имя ничем не отозвалось в его памяти, — Почему мой отец не смог победить врагов, если был таким бесстрашным и прозорливым, как ты говорил? А сестра? А младший брат? А мать? А Итиро? Где они теперь?

Хан не мог терпеливо внимать размеренному голосу Якудза. У него было много вопросов, и ему нужны были ответы немедленно. Но Якудза не спешил отвечать на них. Сделав паузу, он, как ни в чем не бывало, продолжил рассказ:

— Я прекрасно понимал, что не могу появиться с тобой среди людей. Мужчина с малышом на руках мог привлечь внимание врагов. Через «брата», который работал в местной милиции, я узнал, что пару дней назад у семьи русского милиционера, который приехал в Китай с дружественной миссией из России, на озере Ханка пропал сын. Скорее всего, он зашел в воду и провалился в одну из ям около берега. Мальчика искали безуспешно, видимо подводным течением его тело отнесло далеко от берега, и оно застряло в какой-нибудь расщелине под водой. Я уговорил отца и мать этого несчастного ребенка выдать тебя за своего сына. Я дал им много денег и обещал платить каждый месяц сумму, от которой они не могли отказаться. Я обещал, что у них не будет с тобой проблем, потому что я всегда буду рядом. И они согласились забрать тебя в свою страну. Ты что-нибудь помнишь из того, что услышал сейчас?

— Я не знаю, что сказать, нет, я не смогу объяснить, — покачал головой Хан, он был растерян, — Такое чувство, будто, я заново родился.

В памяти Хана всплыл сон, в котором большой и добрый мужчина ласково гладил его по голове и без звука повторял одно и то же слово, будто называл его по имени. Ни лица, ни обстоятельств, при которых это происходило, он не мог вспомнить. И имя не помнил. Может быть, это был просто сон.

— А как звали мою мать? То есть, как ее зовут? Она ведь еще жива?

— Ёшико, — коротко ответил Якудза.

— Никогда не слышал.

— Ты и не мог слышать.

— Не скажи, иногда я вижу странные… сны.

«Какие сны тебе могут сниться, мальчик, — подумал Якудза, — Только те, которые расскажу тебе я. Вот и главный момент нашей легенды, да простят меня духи предков».

Он отошел к алтарю, запустил руку в пространство между ним и стеной и выудил оттуда длинный сверток. Развернул и направился к Хану, торжественно держа его на вытянутых руках. Когда он приблизился, Хан разглядел в его руках свернутое черное кимоно, поверх которого лежал старинный, судя по ножнам и рукояти, самурайский меч. По всей поверхности изогнутых деревянных ножен сверху вниз до самой рукоятки располагались замысловатые иероглифы. К своему стыду, он не узнавал ни одного из украшавших меч иероглифов.

— Я не понимаю, что здесь написано, — Хан и растерялся, что он должен ответить, что спросить… — Разве это японские иероглифы?

— Это древний язык. Такой же древний и сам досу. Ты заметил, что на мече нет украшений. Его ковали в те времена, когда драгоценности не имели силу над людьми. По преданию, мастер, сделавший меч, написал на нем предсказание, сделанное его первым хозяином, который был великим прорицателем.

Хан вытянул меч из ножен. Вдоль изогнутого лезвия тянулись два узких желобка. По все длине — туманно-белый замысловатый рисунок, похожий на цветок клевера. Верхняя часть клинка была плоской. Гарда и рукоятка клинка были такими же аскетичными, как и ножны. Рукоять была обтянута залоснившейся от рук предыдущих владельцев кожей, стянута плетением из кожаных ремешков, с двух краев укреплена элипсообразными кольцами, повторяющими форму рукоятки. По все поверхности колец располагались иероглифы. Небольшая по размеру гарда, прикрывающая руку от удара меча противника, имела округлую форму, представляющую собой замысловатое сплетение иероглифов, окружающих голову дракона. Пасть дракона была обращена к лицевой стороне меча.

— Предсказание гласит: «Меч разбудит великие силы, жертвенной кровью. Великий воин возглавит войска самураев. Духи объединят свои силы с земной властью. Сэй-гью выйдет на сушу, чтобы насытиться кровью непокорных…» До сих пор никому не удавалось исполнить это предсказание. Дракон спит в глубоких водах реки времени.

Хан поднял меч, любуясь красивым изгибом. Косая тень от меча метнулась по стене к потолку черной молнией. Ему почудилось движение за спиной. Хан оглянулся. Отблески стали заметались по комнате.

…Ему уже никогда не убить врага. Он стар, слаб, обманут и разорен. «Духи предков, примите меня, чтобы сохранить доброе имя воина, уставшего от старости и болезней. Примите и дайте мне еще один шанс исполнить перед вами великий долг. Я готов стать среди вас, чтобы вернуться к живым и повести новых воинов, я верну власть клану во имя добра и справедливости». Он поставил меч, уперев его гардой в земляной пол, и навалился на лезвие грудью…

Хан содрогнулся от острой боли. Что это?

Он только что был стар и безумен. В его голове только что бродили странные мысли и воспоминания, которые были полны беспомощной злобы. Он только что покончил с собой, но он жив и полон надежд, уверен в себе и готов идти к цели. Хан еще раз поднял руку к глазам. Крепкая загорелая ладонь, упругая кожа. Вытер испарину со лба. Он все чаще становился кем-то другим: то старцем, то младенцем, то полководцем, то заботливым семьянином… Догадка заставила сердце Хана часто забиться от волнения: к нему возвращается память предков. Он старше всех, хоть и моложе многих. Жил он в другое время, были рядом другие люди, но в своей природе они неизменны. Но теперь он знает больше, чем любой человек на земле. Он распознает любую ложь и предательство, он обойдет все хитроумные уловки и коварные замыслы злодеев, он будет править людьми, как бог — благородно и справедливо.

Хан прижимал меч к груди. Сердце билось неровно, гоня кровь по артерии горячими толчками: «С самого начала я должен был все помнить, все знать. Но я забыл. Как же я смог забыть? Что ж так? Вернее, что не так? Если я живу так долго, что помню времена Токугавы, если жил все время, то почему не помню остальные события своей многовековой славной судьбы. Только яркие значимые отрывки жизни, которые вспоминаются бессвязно друг с другом и относительно текущего времени. И почему я не помню главного события своей настоящей жизни — гибель отца. Ничего не помню. Совсем ничего из того, что рассказал мне Якудза. Персидский ковер, побег, пожар».

— И не будет высшей власти, чем власть справедливости, будут наказаны виновные, а невинные отпущены на волю. Прекратятся распри и войны, потому что будет только одна вера и один хозяин на всей Земле. Все люди будут равны, потому что не будет власти выше, чем власть дракона воды. Люди будут ценить, что имеют, потому что иначе они потеряют все. Никто не посмеет отнять жизнь у другого, потому что жизнь любого человека на земле будет принадлежать дракону, и, кто покусится на его собственность, будет уничтожен…

Хан говорил так, словно, слова рождались внутри и выливались из него готовыми фразами. На последнем слове Хан запнулся, посмотрел еще раз на призрачный блеск лезвия и направил клинок обратно в ножны. Задел лезвием палец, который держал между деревянной проушиной для тесьмы и отверстием для лезвия меча, но не почувствовал боли. Кровь брызнула из глубокого пореза и потекла по ножнам, заполняя желобки иероглифов.

Якудза суеверно ужаснулся — меч ранил хозяина. Но, глядя, как Хан спокойно слизывает собственную кровь с пальца, вдруг понял — это «жертвенная кровь». Кенсин проснулся после многовекового молчания. Да, именно так. Этот день ознаменует начало нового пути.

Якудза продолжил рассказ, не догадываясь, что творится в душе Хана. Он прикрывал глаза веками, боясь, что Хан увидит в его взгляде страх разоблачения, старался говорить напористо и убедительно — он не мог позволить сомневаться в своих аргументах.

— Я не сказал тебе главного. По моей просьбе «брат», который служит в китайской милиции, внес правки в протоколы опознания трупов. Все думают, что ты погиб вместе с отцом. Враги не ищут тебя, они ищут твоего старшего брата. Если за наследниками Кацуро объявлена охота, то под прицелом в первую очередь окажется его первый сын. А они непременно его найдут, как только он получит документы и захочет предъявить права на собственность клана. Я знаю это, потому что, кроме твоего трупа на пожарище не оказалось еще двух погибших — гражданской жены Кацуро — Сонг и ее сына, третьего сына Кацуро — Рензо. Я уверен, что именно Сонг, мать Рензо, организовала нападение на виллу. Кацуро взял девушку из семьи, имеющей большие связи в китайских триадах. Он надеялся, таким образом, заручиться поддержкой влиятельных китайских кланов и получить часть земель некогда принадлежавших его клану через соглашение. Он не хотел войны с триадами. Они слишком сильны на территории Китая и прилегающей к границе с Китаем территории России и Монголии. Я уверен, что Сонг хитростью хотела завладеть имуществом семьи Такахаси. Но даже самая умная девушка в мире, ни за что не смогла бы перехитрить Кацуро. Он попал в хорошо расставленные сети триад. Глава клана погиб, но предусмотрел и такое развитие событий. Он знал, что может погибнуть, и поэтому разделил сыновей и спрятал первого сына, а завещание оставил в Японии. Официально Итиро не признан мертвым, значит, наследство Сонг не видать. Но когда он объявится, ему предстоит противостоять ее козням и козням ее родственников. Но еще одного не знает коварная китайская желтая змея, что ты тоже жив и будешь наступать ей на пятки, не видимый, а потому непобедимый. Тебя будут сопровождать твои верные телохранители — Самурай, Ниндзя и Пончик. Мы должны быть готовы ко всему. Если Итиро откажется от своего предназначения, то у меня есть другой план. Ты заменишь брата… Завтра мы займемся твоим будущим. Ты поедешь в Японию как русский турист по своему нынешнему паспорту, а там…

Хан вспыхнул негодованием:

— Скажи, учитель, сын Такахаси Кацуро, о котором ты с такой гордостью сейчас говорил, стал бы прятаться под чужим именем?

Его рука продолжала сжимать меч, вложенный в ножны, словно императорский скипетр. Его голос был глух от волнения, но слова он произносил, четко, чеканя их с напряжением, словно выдавливая их из себя.

— Я хочу посетить место гибели отца, а потом найти мать и брата. Таков мой план. И я больше ни дня не хочу быть Борисом.

Якудза опустил взгляд на ножны, вздрагивающие в руке Хана, будто он готов был обнажить меч, чтобы доказать свое право решать свою судьбу самостоятельно.

— Ни дня? — Переспросил учитель, повернув лицо в сторону окна.

В полумрак молельни через открытое окно был виден только темный небосклон. Хан посмотрел в том же направлении, куда был устремлен взгляд учителя. На горизонте начинала алеть тонкая полоска зари, похожая на отблески пламени, зажженного в его сердце.

— Сейчас, — твердо сказал Хан.

Якудза постучал в стену. Почти сразу же в комнату вошла Акено. Она была одета так, будто собралась на утреннюю пробежку, в спортивный костюм и кроссовки.

— Отвези мальчика домой.

Акено не удивилась, не переспросила, о каком доме говорил ее муж. Она посмотрела на меч в руках Хана, сказав с улыбкой:

— Ты так рад своему подарку, что хочешь его увезти с собой? Такое оружие не понравится таможенникам. Но, думаю, мы что-то придумаем, — сказала она — Мой двоюродный дядя работает в таможне.

Якудза открыл ворот кимоно и вытянул за кожаный ремешок деревянный кружок с вырезанным драконом, таким же, как на гарде меча, который держал в руках Хан.

— Человек с таким знаком на теле в виде даймона или ирэдзуми — человек из твоего клана. Мы все носим этот знак. Я, Ниндзя, Самурай и Пончик и еще очень много людей по всему свету хранят его на своем теле.

— Но Пончик — местный, то есть русский, — машинально возразил Хан.

— Кацуро лично назвал его «братом».

— Тебе еще много чему придется удивляться, — снова улыбнулась Акено.

Хан понял, что жена Якудза не так проста, какой она представлялась ему раньше. Тихий уют, создаваемый незаметной Акено, закрывал его глаза на многое в ее облике — резкие угловатые движения, низкий хрипловатый голос и не женская самоуверенность в глазах.

— Мы поедем на моей машине в Находку, — сказала Акено, — Оттуда отплываем в Японию. Там ты получишь новые документы. И с того момента у тебя будет много работы. В клане неспокойно, враги стали выпускать свои ядовитые жала. Мы рады, что ты — с нами.

 

Глава 11. ВТОРАЯ ВЕРСИЯ

Олег гнал машину по трассе, а мысли все время возвращались к сыну и Полине. «Подставил подлец, идиот, слабоумный! А Полина, курица, как была клуша, так и осталась ей до старости, всю жизнь кудахтала вокруг мальчишки, докудахталась. Бориса вспомнила, — зло бормотал Олег, — Дура. Все кругом виноваты, кроме нее. Забыла, идиотка, как сама Бориса шпыняла за мокрые штанишки».

Неожиданно перед его взором мелькнул дорожный указатель. Олег мысленно чертыхнулся, ему показалось, что он увидел слово «Москва». Кто-то нашкодил с дорожными знаками? Олег резко затормозил и переключил коробку передач на задний ход. Раздраженный невеселыми воспоминаниями он с силой надавил на педаль газа.

Машина резко набрала скорость заднего хода. Вдруг ее тряхнуло. Олег услышал хруст сминающегося железа, звон осыпающегося стекла. Его бросило на руль, в глазах потемнело, к горлу подступил соленый комок…

Тяжелый грузовик грузно подпрыгнул, будто, споткнулся о внезапно оказавшуюся под колесами легковушку, и осел на нее сверху. Испуганный водитель, поминая мать, распахнул дверь, чтобы выйти из кабины, потерял опору под ногами и скатился на бетон. Резкая боль в лодыжке, заставила его взвыть по-звериному, забыв русские слова. Поджав больную ногу, он встал и оглядел свой грузовик и то, что осталось от белого седана. На глаза ему попалась милицейская фуражка, которая лежала неподалеку. Он обомлел. «Как же так? Мента грохнул. Накатают по полной. Разбираться не будут, — подумал он, — Я же не виноват! Хана мне, самый страшный момент в моей жизни. Хуже быть не может. Хоть бы я его не насмерть».

Олег очнулся, он попробовал открыть дверцу машины, но не смог. Матерясь и подвывая от боли, он выполз на капот через разбитое лобовое стекло, оттуда скатился на землю. Кровь из раны на голове стекала на китель. Он шагнул, покачнулся…

В неверной походке раненого милиционера Сергей почувствовал угрозу, попятился, неуклюже подпрыгивая на здоровой ноге, потом, собрав волю в кулак, превозмогая острую боль, стал карабкаться обратно в кабину грузовика.

Олег увидел виновника аварии, оскалился в страшной гримасе и полез вслед за ним. Но Сергей успел захлопнуть дверь кабины перед его носом и запер ее. Олег ударил кулаком по стеклу, пытаясь разбить его и добраться до обидчика. Он рычал, как раненный зверь, изрыгая невообразимые словосочетания из матерных выражений.

«И ведь не пил ни капли, — думал в это время Сергей, лихорадочно перебирая варианты, что делать дальше, — А кто же поверит. Как этот мент оказался под колесами? Не было ничего, и вдруг он влезает под передний мост. Самоубийца, как пить дать, камикадзе. А мне вкатают на всю катушку. А может, он в кустах затаился, а как увидел подходящий грузовик, кинулся под колеса. На взятку рассчитывает. Так откуда у меня такие бабки, чтобы и на взятку и на ремонт этой тачки хватило? Нет у меня денег. Что ж он не видел, под кого выскочил? Ну, точно — переодетый бандит. Хочет грузовик отнять. Металлолом подставил, а грузовик отберет. А то может и не кровь на нем. Кетчупом облился».

Сергей дрожащими руками, вынул из бардачка мобильный телефон и стал набирать номер дежурной части города Находка.

— Здесь бандит, — заорал Сергей в трубку, — переодетый. Он меня подрезал и теперь пытается убить, скорее высылайте патруль, ОМОН высылайте, он сумасшедший, псих!

— Постарайтесь задержать его и объясните, где вы находитесь, — ответила девушка на том конце радиоволны.

— Так я его уже задержал. Он никуда отсюда не уедет. Мы на 125 м километре. Скорее приезжайте! Тут Сергей увидел в руках милиционера револьвер и заорал:

— Бля-ааа, у него пистолет! Он меня сейчас прикончит!

Олег достал из кобуры пистолет, чтобы рукояткой выбить боковое стекло в кабине.

Сергей шарахнулся, дрожащими руками открыл противоположную дверь, уронил на землю телефон, с хрипом, в котором с трудом угадывались слова «убивают! помогите!», вывалился наружу, упал сначала на багажник раздавленной его грузовиком «тойоты», мешком скатился в придорожные кусты и, не обращая внимание на порезы и ссадины, ковыляя и приволакивая поврежденную ногу, двинулся в сторону сопок.

Олег разбил стекло и открыл дверь, когда Сергей уже бежал прочь. С криком: «стой! стрелять буду!» он выстрелил пару раз в воздух. Пули пробили крышу кабины. От резкого хлопка выстрела и скрежета разорванной пулями стали, Олег пришел в себя. Огляделся. Трасса была пустынна и в ту, и в другую сторону. Его немного подташнивало. Он сел на место водителя, упал грудью на рулевое колесо, уронил на скрещенные руки гудящую голову. В мыслях была сумятица. «Заказали? — думал Олег, — Неужели Якудза? Как он успел так скоро все организовать? Вот, влип, — тихо взвыл он, ушибы давали о себе знать тупой саднящей болью, — Убить хотели. По уши влип. Какой я дурак. Якудза все равно не отпустят меня живым, я слишком много знаю. Но даже, если он не сможет меня достать, Полина расскажет все начальству, и меня турнут из органов, могут даже посадить. Милиционеру на зону никак нельзя. Спрятаться, пока все не утихнет. Бежать. А куда бежать преступнику из России, чтобы не выдали обратно? Я же не олигарх, в Англию меня не пустят. Что делать?»

А в это время перепуганный насмерть Сергей затаился в овраге. Каждое движение отдавалось в вывихнутой ноге острой болью. Хорошо бы перевязать потуже, но бинты были в аптечке под креслом водителя в грузовике, а он сидел, как кролик под кустом, затравлено озирая окрестности.

Милиционер больше не кричал и не стрелял. «Ушел бандюга?» — предположил Сергей, но на всякий случай, решил не выходить из своего укрытия. Нервы его были на пределе. Сейчас он жалел о том, что не может выпить. Он потирал лодыжку и бормотал, поминая лихом мать Марии и всех ее родственников вместе взятых.

* * *

Ивана вскрикнула, подскочила, возбуждённо оглядываясь. Убаюканная монотонным гудением мотора, Соня от неожиданности, резко нажала не педаль тормоза, от этого машину занесло на обочину. Щебень полетел из-под колёс, мелко стуча по днищу автоматной очередью.

— Что с тобой? — Соня взволнованно обернулась к сидящей на заднем сидении племяннице. — Ты чего кричишь?

— Куда мы едем? Это наша машина? Почему? А где милиция, где скорая помощь, где грузовик? А водитель? Он умер?

— Фу-ты, — Соня с облегчением вздохнула и сняла ногу с педали тормоза. — Тебе просто кошмар приснился. Ты заснула в дороге. Никто не умер. Не волнуйся.

Она с трудом выбралась на дорогу, сделала несколько неуклюжих шагов, словно заново училась ходить. Мышцы ног, от напряжения затекли. Соня самокритично оглядела себя. Красивый брючный костюм цвета весеннего неба из чистого льна, одетый ей по случаю официального знакомства с родственниками жениха, изрядно помялся во время пути. На спине приталенный классический пиджак стал похож на гармошку. Но она этого не видела, зато она видела, какими стали брюки под коленками и рукава на сгибе локтей. Она пожалела, что одела именно этот костюм. Хотя выбор у нее был не особенно велик. После того, как они откупили у соседки вторую половину дома и приобрели старую, но все еще очень шуструю Хонду, ей пришлось считать деньги. Обучение Иваны обходилось не дешево, а возможностей подработать дома на старом оборудовании все меньше и меньше. В городе открылось очень много частных стоматологических поликлиник с самым современным оборудованием и материалом. А люди стали не в пример прежним временам привередливее.

— Так это был сон? — спросила она окружающее пространство, словно могла получить из него нужную информацию.

Ответила опять тётя, которая вполуприсядку пританцовывала у машины, сгибая и разгибая колени.

— Тебе снился сон про милицию? Это не к добру.

Вытащив с заднего сидения машины своё затёкшее тело, Ивана вдохнула запах пропаренной палящими лучами полуденного солнца травы, с удовольствием потянулась, расправляя спину. Потом обошла автомобиль, проверила все царапины, вмятины и сколы — все они были ей хорошо знакомы.

— Значит, точно сон, — успокоилась девушка. — Тётя-мама, я пойду, пописаю.

Соня в ответ неопределённо промычала. Она расстелила на капоте карту Приморья, сверяя по ней местоположение. Ей был нужен реальный совет знающего человека, который показал бы ей правильное направление. При этом она понимала, что встретить на междугородней трассе сведущего в местной географии прохожего, если рядом нет автобусной остановки или населенного пункта, мало надежды.

А её племянница, отправилась к манящим взгляд полевым цветам. Мелкая голубая бабочка свечкой вспорхнула из-под кроссовки, серенький кузнечик, потеряв от страха ориентацию, вспрыгнул на штанину, но, поняв, что попал в самое логово кошмарного великана, сиганул вслед за бабочкой, исчезнув в травяной придорожной щетине. Там под сенью неизбалованной влагой низкорослой травки пряталось настоящее царство насекомых. Солдатики в красных кафтанах строем бежали по каким-то своим служебным делам. Муравьишки разных возрастов, размеров и оттенков серого и бурого цветов, сновали туда-сюда, изредка подбегая к соплеменникам, чтобы отдать дань вежливости — пощекотать друг друга усами. Несколько неизвестных Иване жучков и интеллигентного вида букашек нерешительно жались под листиками и травинками. Какой прелестный мир рядом с грязной и опасной для него автострадой…

Острое ощущение дежавю, выбило мысли Иваны из неторопливого философского ритма. Перед глазами, вновь возникла разбитая красно-рыжая «хонда» в кювете… Ивана резко обернулась — нет, машина была на месте. Но почему-то было очень беспокойно на душе.

С той стороны, откуда они ехали, послышалось завывание сирены. Ивана испугалась этого звука и бросилась к шоссе, спотыкаясь и поскальзываясь на траве. Мимо, подвывая сиреной, промчалась милицейская машина и вслед за ней — синий внедорожник с надписью «ОМОН» на двери.

— Куда они? — Ивана удивленно проводила взглядом обе машины.

— Они работают, гонятся за нарушителем или торопятся куда-то, только ты отпусти меня, у меня от твоих рук будут синяки. — Сказала Соня.

* * *

Астроном Илья Парамонович Кузнецов, много лет своей научной деятельности посвятил изучению математических моделей Вселенной. Занимаясь своей диссертацией, он случайно вычислил, что миллиарды лет назад в созвездии Кассиопея произошла вспышка сверхновой, и там же образовалась «спящая» черная дыра. Вдохновленный своими расчетами, он написал и отправил статью об этом в серьезное научное издательство, но ему ответили, что не пристало ученому заниматься шарлатанством, а нужно опираться на строго научные методы, для чего и построены на территории советской державы мощные телескопы. Астроном махнул рукой, не стал ничего доказывать, ушел с головой в наблюдения за ночным небом в университетской обсерватории, потом — на пенсию, а спустя несколько лет узнал, что «его» черную дыру заметили, наконец, самые мощные радиотелескопы. Ученые принялись спорить о природе этого удивительного явления. Многие астрономы, математики и программисты написали на эту тему диссертации и получили за них докторские звания, но при этом ни капли не приблизились к истине — разум человека, являющегося частью материального мира, не может познать то, что скрыто за его пределами.

В это же время редакция журнала, порывшись в архивах, нашла ненапечатанную статью старого астронома и опубликовала ее в своем маститом журнале. Гонорар в редакции, а это оказалась немалая сумма, Илья решил потратить на реализацию мечты своей юности — съездить в Маньчжурию на места боевой славы своего отца.

У него не было никаких сведений о том, где и при каких обстоятельствах погиб его отец. В последнем письме матери отец упоминал озеро Ханка. Он в то время служил в Первой Дальневосточной дивизии. В сорок пятом от него пришло последнее письмо. Потом — молчание. Мать писала в разные инстанции, но ей так и не удалось узнать ничего конкретного. В списках дивизии он числился пропавшим без вести вместе со всем взводом. От озера Ханка Илья и собирался начать свои поиски.

Получив приличный по своим пенсионерским меркам гонорар и почувствовав себя без пяти минут миллионером, отправляющимся в кругосветное путешествие, он «оседлал» свой видавший лучшие времена списанный военный уазик и поехал из Научного Городка на восток. По вечерам заезжал в села или деревни — стучался в первый встречный дом, просился переночевать. Узнав о цели его путешествия, люди добрели, доставали пузыри с акцизными марками на крутых блестящих боках. Он вежливо отказывался, хозяева активно настаивали… В общем, «переночевать» превращалось в два-три дня задушевных бесед и патриотических песен.

Вскоре Илья понял, что такими темпами ему не удастся до снегов добраться даже до Хабаровска, и резко сменил тактику перемещения — ночевать стал в машине, съезжая в придорожные кусты, или останавливаясь около КП ГАИ.

Последняя его ночевка не удалась. Вечером в сумерках он съехал с дороги и не заметил, что остановился неподалеку от водоема. Всю ночь не смог глаз сомкнуть из-за нашествия одичалых и жутко голодных комаров, поэтому, как только забрезжил рассвет, он спешно тронулся в путь, а к обеду почувствовал сильное утомление.

— Годы не те, — посетовал сам себе Илья и хотел уже притормозил у обочины, сложить сиденья и заснуть. Неожиданно он увидел на встречной полосе машину, а рядом с ней стояла светловолосая женщина и взволнованная девочка.

— Беда у кого-то, — сказал сам себе Илья, — Надо помочь.

Помощь на дороге Илья считал долгом каждого автомобилиста. Он никогда не проезжал мимо авто с открытым капотом и поднятых рук. Убедившись, что постов милиции поблизости не видно, он сделал крутой поворот через сплошную полосу. Пока ставил машину на ручной тормоз, мимо промчался автомобиль ГАИ, взвывая сиреной и сигналя мигалками, за ним следом пронеслась бронированная НИВА с надписью ОМОН.

Сердце Ильи на мгновение сбилось с ритма. Он подумал, что его незаконный маневр был заснят хитроумной камерой слежения, и наряд милиции мчится по его душу.

— Фу ты, испугали, ядрена вошь. Чего это у них приключилось там? — сказал Илья, глядя вслед процессии и испытывая некоторое угрызение совести — случилось что-то серьезное, а он радуется этому, потому что спецслужбы проехали мимо.

— Вот ведь, зараза какая, страх-то этот, — пробормотал астроном, досадуя на себя, — А в войну, поди, и не такое случалось, не мигалки с визгом, а стрельба со свистом. Люди что ли другие были…

Илья высунул голову из открытого окна:

— Гражданочки, помощь нужна?

* * *

Автомобиль ГАИ с мигалкой затормозил в пятидесяти метрах от живописной конструкции из белой «Тойоты» и зеленого грузовика. Бронированная «Нива» с надписью ОМОН подлетела почти вплотную. Из нее словно горох высыпали четыре плотные фигуры в разлапистой форме и в касках. Держа автоматы на перевес, они окружили груду железного хлама некогда бывшего двумя разными автомобилями. С верхнего этажа конструкции высунулась голова, потом рука с пистолетом. Фигуры в касках бросились в рассыпную и залегли в придорожном кювете.

— Бросай оружие, ложись, руки за голову, — дежурно проорал старший группы.

— Ребята, — крикнул Олег, — Я брошу оружие. Только не надо мордой в асфальт. Я же все-таки офицер милиции. Вы знаете, я вам, ребята, так рад. Не представляете как. Думал, мне каюк. Какой-то псих пытался меня переехать на своем грузовике. Он убежал в сопки.

От автомобиля ГАИ к месту событий бежал милиционер. Он махал руками и что-то кричал. Ему навстречу пригибаясь, словно под градом пуль, рванулся один из омоновцев с криком: «преступник вооружен» добежал до милиционера и сбил его с ног.

— Это не бандит, это мой начальник, — успел крикнуть милиционер, падая ниц под тяжелое и жесткое от бронежилета тело, — Майор Моренюк!

В этот момент Сергей с удовлетворением наблюдал, как группа захвата обезвреживает «оборотня в погонах».

— Ага, попался голубчик, — бормотал Сергей, видя, как один омоновец сбил с ног одного из переодетых бандитов, — Сейчас вам покажут кузькину мать и раков, где они зимуют заодно. Мысленно Сергей приправил свою тираду несколькими весьма импозантными замечаниями по поводу вариантов сексуального контакта омоновцев со всеми родственниками пойманного бандита.

Когда после недолгих переговоров омоновцев с бандитом, они, перебежками с автоматами наперевес двинулись в его сторону, Сергей забеспокоился.

— Подкупил, — было его первой мыслью, — Это его кореши, — мелькнула вторая мысль.

Третья оказалась самая здравая — бежать. И Сергей оврагом, приволакивая ногу, что было сил, припустился прочь, стараясь держаться вдоль шоссе. В этот момент он не думал о том, что куда бы он не убежал, как бы далеко сейчас не спрятался, его все равно найдут по грузовику, который остался на дороге, через транспортное предприятие, где лежала его трудовая книжка.

* * *

Женщина Илье понравилась. Статная. Вежливая. Интеллигентная. Она обаяла его с первых же слов. Такое количество слов «извините», «простите», «будьте любезны» он слышал последний раз в оперном театре от тех, кто пробирался мимо него до своего места в середине ряда.

Илья несколько раз объяснил Соне как нужно ехать дальше, чтобы быстрее попасть в Находку. Сам он изучил дорогу по атласу автомобильных дорог времен СССР, но что же может измениться, если заводов и людей в Приморье с тех пор не прибавилось. А раз не прибавилось, то и лишним дорогам здесь взяться неоткуда да и незачем. После того, как ситуация была выяснена, Илья, забравшись под капот старушки «хонды», лично убедился, что ремонта не требуется. Соня уже в который раз сказала: «спасибо большое, всего доброго», но Илья никак не мог заставить себя проститься и уехать.

Потом они уехали, а он вернулся к своей машине. Привычно примостившись в жестком кресле, Илья подумал: «А имя-то — Софья. Настоящее русское, княжеское», — включил зажигание, второй раз смело развернулся через сплошную полосу, но не успел набрать скорость. С противоположной стороны шоссе, откуда только что отъехали Соня с племянницей, в его сторону бежал мужчина средних лет. Он был одет, как обычно одевались в дорогу водители потрепанных временем рабочих машин, чтобы было не жалко, если придется залезть под нее в пыль или грязь. Изрядно поношенные штаны кирпичного цвета из плотного смешанного волокна, старая клетчатая рубаха того же оттенка, распахнутая до волосатой груди и безрукавка с множеством карманов, чтобы было, где хранить необходимые в дороге вещи — отвертки, ключи, документы на машину, сигареты, зажигалку и прочее. Мужчина махал руками, по-видимому, требуя остановиться. Лицо у человека было красное, возбужденное. Илья крякнул и уже третий раз за день нарушил дорожные правила. Но теперь он не развернулся, а просто проехал до точки встречи с человеком по встречной полосе. Мозг Ильи это двойное нарушение, педантично зафиксировал. «Вот я герой!» — хмыкнул он насмешливо.

— Там эти… переодетые в ментов, — сказал человек хриплым голосом, тяжело дыша и заикаясь, — Машину мою угробили, теперь за мной гонятся. Спасите меня. Давайте скорее отсюда.

— Кто? — удивился астроном.

— А я знаю кто? Может, бригада из местных мафиози промышляют на дорогах. У них здесь все схвачено, куплено. Они такие же менты, как я китайский император.

Человек рванул что было силы дверцу УАЗа, со стоном забрался внутрь и громко захлопнул ее за собой, а для верности нажал кнопку замка.

— Гони, отец. Здесь нельзя оставаться, — прохрипел он, болезненно кривя лицом, — они прочесывают местность. Я еле ушел. В меня стреляли, сволочи.

— Что? Ранили? — сочувственно поинтересовался Илья, потом встрепенулся, — В ту сторону только что поехала женщина с девочкой. Им угрожает опасность. Надо их догнать и предупредить.

— Куда ты?! У тебя есть гаубица? Или, может быть, есть броня у твоего списанного драндулета? Ты чего брат так расхрабрился? Гони в город, скорее. Женщин могут не тронуть… Вот блин, у меня в бардачке паспорт остался. Они теперь меня найдут по прописке, прикончат. А паспорт мой используют для своих гнусных дел. Ах, ты его разэтак, мать его туда же…

— Нет, — решительно ответил Илья, он чувствовал, как в нем просыпается дремавший прежде воинский дух героических предков, — Мы не можем оставить «наших» в беде. Бери монтировку, она под задним сидением, а я попробую их на таран взять. Если повезет, живы останемся, будет что внукам рассказать.

В душе Ильи заиграли фанфары. Адреналин обильно приправлял его мысли. «Есть еще порох в пороховницах. И мы умеем постоять за наших женщин» — ликовало все его естество.

— «За женщин тех я поднимаю свой бокал. За женщин тех легко я жизнь свою отдам…» — пропел Илья.

Сергей был не на шутку встревожен возбуждением своего спасителя. Его боевой дух отлетел, когда милиционер выстрелил первый раз.

А Илья врубил радио — там как раз передавали военный марш в исполнении военного оркестра — и рванулся на помощь пассажирам красной «хонды».

 

Глава 12. НЕВЕСТА

В дороге Акено часто обращалась к нему по имени Дайсуке, расспрашивала, помнит ли он что-то из своего детства. А Хан каждый раз внутренне ежился, когда слышал это имя. Путь обычно располагает к откровенности. Но многое из того, чем он хотел бы поделиться, его самого ставило в тупик. Воспоминания, похожие на видения, видения, похожие на реальность. Он не мог объяснить, беспокоит ли его это или, напротив, придает его жизни особенную остроту и смысл.

Хан в нетерпении торопил время. «Я всегда это знал», — думал он, и ему казалось, что он действительно давно всё знал. Прежняя жизнь теперь казалась ему серым пятном, невзрачным преддверием настоящей жизни. Перед мысленным взором Хана неосознанно возник образ девушки с короткой стрижкой и ярко-синими, как весеннее небо в солнечную погоду, глазами. В грудь неприятно кольнула досада, он тронул Акено за плечо:

— Останови у моего колледжа, — сказал он. — Нужно кое-что сделать.

Акено остановила машину за углом там, где ее не было видно из окон учебного заведения. Когда Хан подошел к зданию, большая перемена только началась. В это время парадная дверь выбрасывает на улицу основную часть ежедневной порции отучившихся студентов. К нему подскочил чернявый парень в потертом на всевозможных выпуклостях тела голубом джинсовом костюме и распахнутой до пупа выцветшей полосатой рубахе.

— Хан! Ты где пропадал, дружище? — сказал он и заключил его руку в жаркое рукопожатие.

В наглеце Хан узнал студента, который вчера мотался на створках ворот. Черные кудри Мулата задорно торчали, придавая его голове несерьезный вид.

— Хочешь, познакомлю с клёвой девчонкой? Классная баба! Груди — во! — Мулат показал руками у себя на груди довольно внушительные размеры. — Целоваться в засос умеет. Все умеет. Ну, всё… понял? А?

Мулат изо всех сил пытался привлечь внимание Хана, который напротив пытался отстраниться от него. Он понимал, что, если тот уйдет, вместе с ним уйдут его, Мулата, пятьдесят баксов, которые он в этом случае не заработает, но в своих мечтах уже потратил.

Деньги ему обещала Ирина. Вчера на перемене она, случайно выглянув из окна аудитории, и увидела Хана в хорошо знакомой и не очень уважаемой ей компании одногруппников. Тогда в ее умную головку пришла идея, если не получается очаровать завидного парня самостоятельно, то, может быть, удастся подобраться к объекту своих мечтаний через кого-нибудь из общих знакомых. Мама всегда говорила ей, что лучший способ познакомиться — быть представленной парню близкими друзьями. В качестве посредника она выбрала Мулата. Он казался ей самым адекватным из всей компании, к тому же не раз «стрелял» у нее по мелочи «на курево» и часто забывал вернуть, а, значит, должен был испытывать к ней определенное чувство благодарности. По ее мнению, он задолжал ей настолько, что обязан был выполнить любое ее поручение за «спасибо».

После звонка, возвестившего об окончании первой пары, она сразу же подошла к столу Мулата, который в этот момент аппетитно потягивался, раздумывая, стоит покинуть уютный уголок или же еще немного понежиться. С тех пор, как его соседка по столу, Ванька, уехала, по словам самой Ирины, к жениху, Мулат сидел на занятиях один и потому по утрам находился в состоянии досыпа. По ночам он «рубился» в Интернет- игру на сайте «арена», ложился только под утро, вставал с третьего или пятого звонка будильника и плелся в колледж досыпать на первых парах свои недобранные часы ночного отдыха.

Убедившись, что разговор с Мулатом будет проходить в сравнительном уединении, никого рядом не было, она присела на пустующее место и доверительно попросила его «представить ее одному его хорошему знакомому».

— Лохматому, что ли? — мутные глаза Мулата, которые только что были похожи на щелочки, неожиданно широко распахнулись в неподдельном изумлении.

Ирина брезгливо поморщилась:

— С ума сбрендил. Я про Хана. Ты вчера с ним мило беседовал во дворе колледжа. Надеюсь, я не ошиблась, ты его ХОРОШИЙ знакомый? — Ирина с сомнением оглядела довольно помятый вид собеседника.

Вряд ли такой пижон, как Хан, будет иметь близкое знакомство с таким бестолковым неряхой — говорил ее взгляд.

— Ко-онечно, оч-чень близкий, — закивал Мулат, он был польщен таким предположением.

— Так ты его со мной познакомь, — небрежно сказала Ирина и сделала незаинтересованный вид.

— Это ты меня за кого держишь? — покачал вихрастой головой Мулат, — Что я? Сутенер, что ли какой-то?

— Думай, что говоришь, клоун, чертов! Тебя просят просто подвести его ко мне и расхвалить меня так, чтобы он захотел…

— Так вот и я о том же — «захотел»…

— …меня пригласить на свидание, — повысила голос Ирина, раздраженная тупым препирательством, — Представить меня, прошу. Чего тут сложного. Если ты не прекратишь свои глупые шуточки, то я попрошу Лохматого.

Ирина, забыв об осторожности, повысила голос так, что Лохматый услышал свою кличку в другом углу аудитории и крикнул оттуда:

— Я согласен!

Он тут же оставил в покое учебник, которым с упоением долбил по голове своего соседа по парте. Тот прикрывал голову таким же учебником и вел при этом ученую беседу с Галиной — девушкой, которую сам Лохматый безуспешно пытался охмурить вот уже полсеместра.

— Ладно-ладно, я ж не отказываюсь, — поспешно согласился Мулат, — просто такое рисковое дело, стоит оценить.

— А риск-то в чем, — небрежно фыркнула Ирина.

— А если ты ему не нравишься, и он надо мной начнет прикалываться? Насмехаться: «Кого это ты, мой лучший дружбан, мне подсовываешь? — скажет, — после этого ты мне никакой не дружбан». И все — я потеряю такого авторитетного друга. Как я потом буду восстанавливать его доверие?

— Ладно, спишу тебе твой долг.

— Какой долг? — Мулат, наконец, проснулся и понял, что ситуация стала немного попахивать заработком.

— Я на все согласен, — Лохматый протиснулся между парт ближе к Ирине, — Только, чур, за ресторан платишь ты. Я сегодня на мели, — сказал он и покосился в сторону Галины, надеясь заметить в ее лице ревность, но та продолжала, как ни в чем не бывало, внимательно слушать своего собеседника.

— Пошел ты! — Ирина оттолкнула надвигающегося на нее длинноволосого долговязого парня, который в старании изобразить взаимность даже вытянул трубочкой навстречу ей губы. Схватив Мулата за руку, Ирина потащила его вон из кабинета.

Мулат смекнул, что желание Ирины стоит существенно больше, чем просто спасибо или даже сумма его долга, размеры которой он, к слову говоря, уже забыл. В голове Мулата цифры закрутили хоровод, но он не решался вот так сразу выбрать какую-то из них.

— Опасное задание требует правильного вознаграждения, — упирался Мулат, — А если он стукнет меня? Я останусь на всю жизнь инвалидом, и никто мне даже стакан воды в постель не подаст.

— Да ладно уже врать, — сказал она уже в коридоре, оказавшись там без лишних свидетелей.

— А вдруг ты ему не понравишься, он меня потом из друзей пошлет на хрен. Вот тебе и моральный ущерб. Да такой огромный, что…

— И сколько ты хочешь за свой ущерб?

— Двести… баксов, конечно, — Мулат распахнул глаза, пораженный собственной наглостью.

Ирина возмущенно фыркнула:

— За что? Пятьдесят или катись ты…

— Сто, — охотно снизил цену Мулат.

— Грабитель, — процедила сквозь зубы Ирина.

— Крохоборка, — парировал Мулат.

— Пятьдесят, — не уступала Ирина.

— Ладно уж, жмотка. Только деньги вперед.

— Дело сделай, гуляй смело. Когда он ко мне подойдет тогда и получишь.

— Ну, хоть предоплату дай, аванс, на издержки обращения морального и физического.

— Какого обращения? Я прошу просто поговорить. Подойди к нему, расхвали меня, как хочешь, как ему надо, чтобы заинтересовался мной, вот и все. Где тут издержки? Друг он тебе или нет?

— Но это трудное задание, очень трудное. У него всяких баб, как грязи. Надо его убедить на тебя обратить внимание.

Дверь приоткрылась. Из нее высунулась лохматая голова. Узкое бледное лицо Лохматого, обрамленное давно нестриженными патлами, расплылось в понимающей усмешке.

— Я на все согласен, пупсик.

Мулат испугался, что Ирина передумает и обратиться со своим предложением к конкуренту, согласился:

— Ладно, только для тебя. Никому больше не стал бы помогать.

— Закрой дверь, — Ирина раздраженно толкнула створку двери.

Лохматый едва успел убрать из проема лицо.

* * *

— Ты поговори с ней хотя бы, — Мулат умоляюще вытаращил глаза. Белки глаз влажно блеснули на его смуглом лице. Радушная улыбка сползла с его губ. Лицо, которым Мулат мастерски владел, сразу же отразило глубину его отчаяния.

— Она меня убьет, — доверительно прошептал он Хану. — Вон она, там стоит. — Мулат скосил выразительный взгляд чуть вбок и куда-то за себя. — Не губи. Ну, хоть для вида потолкайся около нее.

Хан посмотрел в направлении взгляда Мулата и заметил на верхних ступенях крыльца, где и сам всегда любил стоять, знакомую довольно миловидную девушку, кокетливо стреляющую в их сторону взглядом. Решение возникло спонтанно, мстительное, злое.

— Ну что ж, я спасу твою жизнь, будешь должен, — сказал он и пошел к девушке.

Ирина не верила своим глазам: Хан шел к ней с самыми серьезными, как ей показалось, намерениями. «Все-таки я умница, — думала она, незаметно оглядывая свое отражение в стекле окна, рядом с которым стояла, — с умом вложила деньги. А если у меня с Ханом все сложится, то я здорово наварю».

Хан заметил особую вызывающую тщательность в одежде Ирины — платье, туфли, и даже ногти были одного цвета — ярко красные. Платье плотно облегало фигуру, выгодно показывая ее достоинства — высокую грудь и довольно узкую по размерам груди талию. Высокие шпильки удлиняли ноги, придавая ее фигуре модельную стать. Яркий макияж и высокая прическа говорили о том, что девушка специально готовилась к этой встрече.

Ирине показалось, что ход времени замедлился, она успела отметить про себя неприветливо отрешенный вид Хана, но не придала этому значения. Хан всегда был серьезен, а его жесткие короткие волосы и неизменный темно-серый костюм подчеркивали его уверенность в себе. А его пристальный взгляд приводил ее в трепет. Тем не менее, она сохраняла достоинство и приготовилась благосклонно принять его внимание, показать свое женское очарование и не сразу же, но все же согласиться на первое свидание. «А если он сегодня же предложит постель?» — спросила сама себя Ирина, отметив стремительность походки Хана, но не успела обдумать ответ, потому что он уже был рядом и задал вопрос, который она не ожидала услышать.

— Ты хочешь выйти замуж?

Ирина изумленно распахнула глаза и застыла с открытым ртом. Счастье оказалось ближе, чем она его ждала.

Не дожидаясь ответа Хан задал следующий вопрос:

— У тебя есть с собой паспорт?

Но Ирина, кажется, не понимала, что от нее хотят. Ее мозг застыл на одной радостной мысли — «я выхожу замуж». Мулат, который последовал за Ханом, тоже ошалел от услышанного, но в отличие от Ирины, у него не пропал дар речи.

— У нее всегда паспорт с собой, на всякий случай, вдруг кто-нибудь замуж позовет.

Ирина метнула на Мулата из-под густо накрашенных ресниц яростный взгляд. Тот нагло ухмыльнулся и потер между пальцами воображаемую бумажку.

— Давай его мне. — Хан протянул руку.

Ирина никак не ожидала такого поворота событий — от полного безразличия до такого неудержимого наступления. Она неловко стала шарить в своей модной сумочке, довольно маленькой по объему, тем не менее, нужная книжица никак не хотела в ней находиться. Когда паспорт оказался в руках Хана, он по-хозяйски сунул его во внутренний карман пиджака и коротко бросил ей:

— Жди здесь.

А сам отправился в приемную колледжа, где собирался решить вопрос с административным отпуском, чтобы его исчезновение не вызвало подозрений.

— Ну, где мои непосильным трудом нажитые баксы, — Мулат придвинулся к Ирине, заглянул в ее сумочку.

— Ты мне еще должен, — дернула плечом Ирина, — забыл что ли. Так что мы в расчете.

— Э-э-э! Мы так не договаривались, — вскричал обиженный Мулат, — Гони полсотни, а то не будет тебе ни свадьбы, ни жениха до третьего колена.

— Какого колена, придурок? — фыркнула Ирина, но потом подумала, что Мулат со зла может наговорить что-нибудь Хану и тот передумает на ней жениться.

— На, бери, пока я добрая, — сказала она. — Только потом ко мне со своими дурацкими просьбами больше не подкатывай. Найди себе других кредиторов.

Вытащила из сумочки пятидесятидолларовую купюру и сунула ее в распахнутый на груди Мулата ворот рубашки.

— Ой-ли, — Мулат хитро подмигнул, перекладывая бумажку в задний карман джинсов. — Ты мне теперь по гроб жизни обязана. Хотела просто поговорить, а я тебе — сразу замуж. Видала, как он меня уважает. Доверяет. А что если я ему расскажу, что ты… это… ну не самая лучшая для него партия. Ты ж не девственница? Правда? А я ему сказал, что девственница. Хочешь, чтобы он разочаровался в тебе раньше, чем распишитесь?

Ирина мысленно скрипнула зубами, но виду не подала, как ей хочется ударить наглеца-вымогателя в противно улыбающуюся физиономию. Она скривила рот в подобии улыбки, вытянула из бокового кармашка сумочки десятидолларовую купюру и протянула ее Мулату.

— Это тебе за сообразительность. Только не подумай, что я боюсь твоих сплетней обо мне. Я ведь, на самом деле, девственница.

— Да ну?

— Знаешь, эта мелочь не очень дорого стоит, — сказала Ирина с усмешкой, — И не пытайся больше меня шантажировать. А то ведь я тоже могу тебе устроить какую-нибудь каверзу.

Мулат задумался, пытаясь догадаться, чем Ирина может ему досадить. Но не успел ничего придумать, так как в этот момент вернулся Хан.

— Поехали, — коротко сказал он Ирине и сбежал вниз по ступенькам.

Ирина, стараясь не отставать, засеменила вслед за ним. Высокие каблучки застучали по разбитым тысячами ног бетонным ступенькам. Всю дорогу ей пришлось догонять Хана. Он не обнял ее, не предложил ей руку, шел впереди далекий и притягательный в своей недоступности. Уже оказавшись на мягком сидении седана, она заметила, что в салоне есть еще кто-то — водительское сидение занято, а Хан сел на переднее сидение пассажира с левой стороны. Присмотревшись, она поняла, что за рулем — женщина. «А при чем тут эта баба? — подумала она, ревниво разглядывая ее затылок, — Кто это чучело? За кого он меня держит?» Но не успела раздосадоваться, потому что услышала голос Хана, говорящий долгожданные слова:

— Я решил, что свадьба будет кстати.

— Хорошо, — быстро согласилась женщина, которая сидела за рулем. — Это хорошая идея ехать с женой.

— Куда мы поедем? — спросила Ирина.

— В Японию, — женщина повернулась, приветливо кивнула, оскалив ровные керамические зубы.

Ирина заметила, что ее лицо сильно загримировано, как на японских гравюрах. Что-то неприятное почудилось ей в улыбке незнакомки.

— Я — сестра вашего жениха, — сказала та, продолжая улыбаться.

Слово «жених» выбило из головы Ирины все сомнения — в Японию, так в Японию. С таким мачо можно хоть на край света, тем более, что край света рядом с Ханом представлялся ей раем земным в виде виллы на Канарах и собственного заводика по производству косметики где-то в Париже.

 

Глава 13. БЕЗ НАВИГАТОРА

— Чтобы я еще когда-нибудь поехала в такую даль без навигатора? — недовольно бормотала Соня, — бензин кончается, а заправка не знаю, когда будет. Ночь уж на носу. Нет, зря я это придумала. Выехали из дома поздно, и еще эта секретарша в колледже долго рылась в бумагах. Потом я запуталась в дорогах, спасибо доброму человеку, что указал пальцем направление. Только до города не скоро, а уж до фермы Ивана и того не ясно.

Соня сокрушенно покачала головой, не отрывая глаз от дороги. На место они могли приехать уже поздно ночью, если, вообще, доедут, потому что в темноте она не ориентировалась. При свете плохо, а в темноте — совсем никак.

— По всему, не судьба мне в личной жизни. Не судьба. С этим не поспоришь. Не успеть мне до темна. Может быть Ивану позвонить, он встретит? — думала Соня вслух и сама себе возражала, — Ну, где он меня встретит, я же это место все равно не смогу назвать. Надо срочно искать ночлег, где можно поужинать, а то от этого нервного расстройства у меня в животе началась революция. Зря, зря я поехала. Надо было вовремя вернуться домой.

Перед её внутренним взором вставали картины привычной монотонной жизни. Подъем ранним утром, потом завтрак вдвоем — каша или творог, либо яичница, а если будет время и настроение, то какая-нибудь запеканка. Потом они с племянницей разбегались каждый в свою сторону. Соня — в поликлинику, Ивана — на учебу. Все так уютно, умиротворенно. Если она выйдет замуж, этого уже не будет. Жених предлагал продать и переехать к нему, а деньги, вырученные от продажи, потратить на расширение его фермы. Он с таким воодушевлением рассказывал Соне о своих планах выращивать и продавать маленьких лошадок, совсем маленьких, каких Соня даже никогда не видела, что она не смогла ничего возразить против кардинального предложения вложить в это дело свои сбережения. От приятных воспоминаний потеплело на душе. «С Иваном хорошо. Очень хорошо. Он такой решительный, такой заботливый. Даже слишком хорошо, поэтому — боязно. Если хорошо начинается, то потом плохо кончается».

Бетонное полотно послушно ложилось под колеса «Хонды», убегая за темнеющий горизонт тонкой лентой разделительной полосы. Соня задумчиво смотрела вперед, поэтому не заметила странную конструкцию из машин, стоящую на обочине. Ивана смотрела в открытое окно.

— Ой, какая ужасная авария! — ойкнула она, провожая взглядом знакомый грузовик с зелёным кузовом, наехавший на капот белого седана.

— Где? — спросила Соня, заглядывая в зеркало заднего вида.

Она остановила автомобиль чуть дальше места столкновения — возле Нивы с надписью «ОМОН». К ним подбежал милиционер, наклонился к окну водителя и, прерывисто дыша от быстрого бега, строго крикнул:

— Немедленно… уезжайте… отсюда, гражданским здесь быть запрещено.

— Я врач. Кому-нибудь нужна помощь врача? — спросила Соня. — Есть раненые?

Она выключила зажигание и с решительным видом вылезла из машины. Милиционер заколебался.

— Ну, если только майор Моренюк. Он испачкался в крови. Может быть, где-то и ранен.

— Что Вы несете, молодой человек? Как это «испачкался», «где-то ранен»? Если кровь есть, значит, ваш майор ранен. И ему нужна немедленная медицинская помощь. Вы вызвали скорую помощь? Как нет?! Немедленно вызывайте. Сейчас я возьму аптечку. Придется вколоть антибиотик. Эта дорожная пыль кишит микробами…

Соня наклонилась, вытащила из-под сидения аптечку.

— Ивана останься, — сказала она к племяннице, — Товарищ, говорит, что здесь опасно. Простите, как Вас, товарищ, зовут?

— …младший лейтенант Дуров… — подсказал милиционер.

— Да-да, товарищ Дуров говорит, что здесь опасно.

— Ну, конечно, милиционер Дуров! А я думаю, откуда я вас знаю! — воскликнула Ивана. — Вы были на той аварии, когда этот грузовик помял нашу «хонду». А где Сергей? Он жив?

Дуров недоуменно посмотрел на девочку.

— Это ей приснилось, — пояснила Соня озадаченному милиционеру.

— Но я знаю этот грузовик и помню лицо и фамилию милиционера. Почему?

— Ты все путаешь, Ванечка. Все, я побежала, а ты не вздумай выходить, — сказала Соня и, громко хлопнув дверцей.

«Ну, конечно, тетя-мама не может знать лучше меня про мой сон, — думала Ивана, — она мой сон не видела. А я видела Дурова и грузовик, но белую Тойоту не знаю. Но, может быть, во сне был другой Дуров, похожий на этого. И у него была другая фамилия, но я спуталась. И грузовиков похожих полно на свете. А вот я точно в этом сне была другим человеком, не собой. Кажется, меня звали Марией. Я — Мария-самогонщица, вот ведь приснится такое! Я торговала самогоном! — Она засмеялась. — Да, но это был второй сон. А в первом я была сама собой».

Ивана посмотрела в заднее стекло и видела, как тетя Соня при помощи Дурова, который руками подталкивал ее, полезла в кабину грузовика. Вдруг рядом с «хондой» с визгом затормозил уже знакомый ей «уазик». Из него выскочил Илья, и в несколько прыжков, таких больших, на которые ученый-пенсионер был способен, он оказался около машины. Застучал в стекло, опасливо озираясь по сторонам.

— Выходи скорее, прыгай в мою машину. Где твоя тетя?

* * *

Когда Соня достала шприц, Олег отвернулся к окну, чтобы не видеть, как игла вонзается в тело. Этого момента укола он боялся всегда. Неподалёку затормозил старый армейский УАЗ, из его окна выглядывал водитель наехавшего на него грузовика. Рефлекс преследования сработал мгновенно, майор схватил с приборной доски свой пистолет, цепляясь за дверцу кабины соскочил на дорогу, крикнул Дурову: «за мной — на задержание!» и заковылял к машине, в которой преступник собирался сбежать с места преступления.

Илья посмотрел туда, откуда доносились эти крики. От грузовика к ним бежал милиционер без фуражки, за которым волочился шлейф бинта. Он размахивал пистолетом и кричал «стой стрелять буду». За ним следовал другой милиционер в фуражке, который на ходу расстегивал кобуру. Приближение людей с огнестрельным оружием в руках заставило Илью действовать более решительно. Он распахнул дверцу машины, схватил Ивану за руку, приговаривая «если сейчас погибнем, то и тетю твою не спасем» потащил ее из машины. Ивана не хотела уезжать без тети и упиралась, хватаясь за распахнутую дверцу.

— Они берут заложницу, — крикнул Дуров.

— Вижу, — откликнулся Олег, — Не стреляй. Попадешь в девчонку. Берём живыми.

Видя, что Илья замешкался, пытаясь спасти бестолковую девчонку, Сергей выскочил из машины, схватил ее за вторую руку. Ивана увидела Сергея и от растерянности перестала сопротивляться. Вдвоем мужчины быстро Ивану затолкали на заднее сидение. Сергей запрыгивал в нее уже на ходу.

В лицо чуть не успевшему Дурову ударила струя выхлопных газов, он закашлялся.

— Ну, чего стоишь? — крикнул подбежавший следом майор, — Давай — в погоню!

Он кинулся к Хонде, дверца которой была распахнута. В замке зажигания торчали ключи, Соня забыла их вынуть, так как очень спешила оказать первую помощь раненому. Олег забрался на пассажирское сидение и крикнул Дурову:

— Садись за руль! Гони!

Дуров не привык размышлять, когда начальство приказывает.

Соня не поняла, что произошло.

— Куда вы?! — крикнула она вслед убегающему раненному.

Потом она увидела, как ее новый знакомый Илья и еще какой-то странный тип в лохмотьях вытащили Ивану из машины. С невесть откуда взявшейся ловкостью Соня спрыгнула на землю и бросилась к своей машине, однако майор и младший лейтенант добежали до нее раньше.

— Подождите! — крикнула Соня. — Меня подождите!

Её «хонда» взревела мотором, взвизгнула истертой резиной и рванулась, взметая клубы придорожной пыли.

— Стойте! — кричала Соня, отчаянно размахивая свободной рукой, вторая была занята аптечкой. — Стойте!

Поняв, что ее машина угнана теми, кого она считала стражами порядка, Соня растерялась окончательно, но беспокойство за жизнь Иваны заставило ее действовать. Она подбежала к единственной целой машине, которая находилась поблизости — пятидверной Ниве с надписью ОМОН на боку. Внутри никого не было, на заднем сидении лежал бронежилет и каска. На всякий случай Соня исследовала пол под водительским креслом на предмет нечаянно закатившихся туда ключей зажигания. В этой неудобной позе ее застал вернувшийся из похода в дальние кустики по нужде омоновец Фролов — водитель Нивы.

— Что это Вы здесь делаете гражданочка? — спросил он, щелкнув затвором, — Покажите свои документы.

— Они в машине! — воскликнула Соня и энергично замахала руками в сторону, куда умчались друг за другом Илья с Иваной и два стража порядка.

Поведение женщины, насторожило сержанта Фролова. Он выставил перед собой автомат, чтобы своевременно среагировать на агрессию с ее стороны.

— Спокойно, дамочка, спокойно. Не надо так возбуждаться. Ну-ка, давайте оденем браслетики, а потом будем выяснять, что к чему.

— Какие браслетики? — возмутилась Соня, — При чем здесь украшения? Как вы не понимаете. Они увезли мою дочку, похитили, понимаете. А милиционеры угнали мою машину номер…

Соня от волнения забыла номер своей машины. Из всего регистрационного номера своей машины она сейчас помнила только цифры, но в какой последовательности они стояли на знаке, она забыла.

— Понимаете, надо срочно догнать всех их, чтобы спасти мою племянницу.

— Так эта похищенная особа вам дочь или племянница? Номер своей машины не помните, путаете родственников. Что-то мне все это подозрительно. Наркотики, оружие?

— Спасибо не надо. — Машинально ответила расстроенная Соня.

Соня поняла, что теряет драгоценное время. Нужно было убедить сержанта помочь немедленно. Она призвала на помощь всю свою рассудительность и все спокойствие, на которое была способна в этой ужасной ситуации.

— Понимаете, я врач. Не совсем такой, чтобы лечить человека. Я — дантист. Но все равно врач. И когда мне сказали, что майор ранен, я взяла свою аптечку. Вот она, — Соня показала аптечку, которую она не забыла прихватить, выскакивая из кабины грузовика. — И пока я перевязывала раны товарищу майору, они, в общем-то, неизвестные мне люди, хотя один из них мне был немного знаком, вытащили моего ангелочка из моей машины, запихали в свою и увезли. А майор с младшим лейтенантом Дуровым сели в мою машину с моими документами, а меня забыли с собой взять. Вернее они уехали раньше, чем я добежала. И вот теперь нужно спасать Ванечку, а я тут стою с вами, разговариваю, а вы мне предлагаете наркотики и оружие.

Упоминание фамилий двух знакомых милиционеров поколебали омоновца в его подозрениях относительно странной особы, которая только что копалась в служебной машине.

— Так вы вместе с майором? — уточнил он.

— Да! Да! — вскрикнула Соня, — Поехали уже.

— Ну, ладно, одевайте бронежилет и каску, на всякий случай, если будут отстреливаться. Мы их догоним. — Сказал омоновец, доставая из багажника запасной комплект.

— Да-да-да, быстрее, только на вас, надежда, герой, настоящий герой, — засуетилась Соня. — Они увезли ее на военной такой машине, очень старой, наверное, списанной. Цвета хаки.

Она послушно полезла в пассажирскую часть машины и стала напяливать на себя снаряжение, приговаривая «скорее, скорее, гоните, спасите».

Омоновец вскочил на водительское сидение, и машина рванулась в сторону, куда умчались все предыдущие герои произошедших событий. «Я поехал в погоню за преступников, — передал он по рации, — скоро вернусь, собираемся у места преступления».

По трассе друг за другом, обгоняя попутные автомобили, неслись три машины. Первой, пыхтя выхлопами от второсортного бензина и громыхая на камнях и рытвинах, мчался старый армейский внедорожник защитного цвета. Потом на расстоянии прямой видимости на предельной для этой старушки скорости постоянно сигналя, мчалась красная Хонда. Последним медленно, но верно, сокращая расстояние между первыми двумя машинами и собой, ехала тяжелая бронированная Нива.

Вдруг «хонда» зачихала и заглохла. Она ехала по трассе некоторое время по инерции, а потом остановилась.

— Что?! — вскричал Дуров, не поняв в азарте, что произошло, он нажимал на все педали, крутил ключом в замке зажигания — все тщетно.

— «Что-что», идиот, бензин кончился. — рявкнул Олег — Вот что значит, женщина за рулем. Не могла позаботиться, чтобы бензина хватило до заправки.

— Мы ее недавно проехали. Может, вернемся?

— Ну, ты Дуров, дурак! Как вернемся? На себе этот металлолом потащишь?

— Надо было в нашу машину сесть, — пробормотал Дуров только сейчас сообразивший, что они с майором немного не добежали до своей служебной машины бак которой был залит АИ 92 под завязку.

— «Нада было», «нада было», — передразнил его Олег, — Чего ты мямлишь?

— Там наша машина стояла недалеко, — пояснил Дуров. — Я перед выездом заправил ее до полного.

— А чего же ты, балбес, в эту развалюху вперся со всего ходу? — заорал в бешенстве Олег. — В свою и «нада было» садиться.

Сейчас он ненавидел всех и особенно себя, потому что понимал, что виноват не меньше своего подчиненного. И от этого все больше раздражался.

— Так Вы ж приказали… — начал было оправдываться Дуров, но вовремя осекся, увидев побелевший от ярости лик своего начальника, — Давайте, тормознем кого-нибудь, — неуверенно предложил он.

— Ну, и чего ты здесь сидишь? Иди скорее, тормози, — рявкнул опять Олег, — Вот ведь повезло мне с подчиненным.

Вылезая из Хонды Дуров неловко ударился головой о низкий потолок салона, замешкался, поправляя фуражку. В этот момент мимо промчалась омоновская НИВА. Олег ее увидел, с криком «стоять!» вывалился из машины, но было уже поздно, задок спецмашины быстро удалялся и вскоре слился с серым бетоном.

— Я тебе говорил — «иди скорее», — закричал он на нерасторопного подчиненного, — Тормози теперь любого. И фамилию смени, идиот!

Соня смотрела вперед, поэтому не заметила на обочине свою машину. Но даже если бы она ее увидела, то не стала бы просить омоновца тормозить, потому что сейчас важнее всего было догнать похитителей Иваны. Она видела её в окне задней двери, она махала ей рукой. Соня злилась на неё за это и надеялась, что с ней ничего не случится.

— Почему мы убегаем от моей тети? — спросила Ивана Илью, — Она едет за нами. Давайте их подождем.

— Что тебе непонятно, глупая девочка, — вспылил Сергей, — Тетю твою в заложники взяли. А когда нас догонят, то всех заберут, отвезут подальше и расстреляют, как лишних свидетелей.

Он добавил для убедительности несколько колен русского мата.

— Не ругайся при детях, — строго оборвал его Илья.

— А я вас знаю, — сказала Ивана.

— А я тебя нет. И век бы не знал, если бы не этот сердобольный, — Сергей недовольно покосился на Илью.

— Зато вы знаете Марию, у которой покупаете самогон.

Услышав про Марию, Сергей обернулся к ней всем корпусом:

— Что? Ты… ты… откуда ты про Марию знаешь? Знакомая что ли? Не знаю, что она тебе обо мне наплела. Не повторяй за другими глупости.

«Вот и Мария из моего второго тоже есть, — подумала Ивана. — Все персонажи есть в реальности».

— Я не могу оторваться. У них машина новее моей. На этой развалюхе быстро не поедешь. — Сказал Илья.

— Тут недалеко осталось. Дотяни, братишка! — Сергей опасливо оглянулся на неотвратимо приближающуюся Ниву, — Только бы стрелять не начали.

— Остановите машину, я хочу к тете! — закричала Ивана, стараясь перекричать натуженный рев мотора.

— Что ты все время лезешь, куда не просят! Сиди, как мышь, когда взрослые тебе пытаются помочь! — Прокричал Сергей.

— А Вам, дядя Сергей, надо лечиться от алкоголизма. Дяденька водитель, остановите, пожалуйста.

— Мы должны быть бдительны, — не уверенно возразил Илья, — рядом граница. Международная преступность, контрабандисты, резиденты и все такое…

— Остановимся — остановимся, только вот доедем до города и остановимся, — пробормотал Сергей, повернувшись в неудобной позе, чтобы как следует разглядеть пассажирку. — Ты кто? Откуда меня знаешь?

Илья с беспокойством поглядывал в зеркало заднего вида, понимая, что оторваться от Нивы ему не удастся. В связи с этими пессимистическими прогнозами его размышления сдвинулись в сторону сомнения — Сергея он видит в первый раз, за ними гонится ОМОН. Может быть, как раз, Сергей и есть преступник: наркоторговец или, еще хуже, разведчик и сейчас пытается уйти от ответственности, а Илья ему в этом помогает. Илья осторожно покосился на красное от возбуждения лицо пассажира и немного сбавил скорость.

Почувствовав, что машина поехала медленнее, Сергей забеспокоился.

— Что случилось? Что-то сломалось? Нельзя у русских военных брать их технику, они из нее перед продажей все хорошие детали вынимают. Жми на газ, жми, братишка. Догонят, ведь.

«Он сказал „русских военных“, значит он точно не наш, не русский. Что же делать? Наверное, надо, на самом деле, остановиться».

Поняв, что Илья тормозит, выруливая к обочине, Сергей заматерился. Как только машина остановилась, он вывалился из неё и, припадая на раненую ногу, бросился вниз по склону к спасительному перелеску.

Омоновец остановил свою машину впритирку к УАЗу, выскочил с автоматом на перевес и, скользя на осыпающейся под ногами земле, последовал за Сергеем.

— Стой, пристрелю, гад! — крикнул он, поднял автомат одной рукой и выстрелил в воздух.

— Вот ведь беда, — вздохнул Илья, — я ведь поверил ему, что на дороге бандиты. Решил спасти вас от них. Подвела меня моя героическая сущность. Что это за тип? Почему за ним такая охота?

Подбежавшая к ним Соня бросила на Илью грозный взгляд. В черном бронежилете с чужого плеча и каске, сваливающейся на глаза, Соня выглядела очень сурово.

— Вы что такое придумали? А я вам поверила, думала вы хороший человек. Вас теперь посадят в тюрьму, и за дело!

— Тетя — мама, он не виноват. Это все Сергей придумал. Он обманул его.

— Он, — Илья кивнул в ту сторону, куда скрылись его пассажир и преследовавший его омоновец, — сказал, что — это «оборотни в погонах». Я подумал, что они Вас уже схватили, вот я и решил сначала девочку спасти. А потом вернуться вместе с милицией за Вами…

— Взрослый человек, старик, до седин дожил, а ведете себя, как дитя, — укоризненно покачала головой Соня.

Каска мотнулась и слезла на бок. Она попыталась обнять, Ивану, которая вылезла к ней из кабины. Это движение напомнило ей, что на ее плечах висят несколько килограммов бронебойных пластин, зашитых в грубую материю. Она сняла каску, бросила ее под ноги и стала неумело стаскивать с себя жилет.

Освободившись, она заключила племянницу в объятья, приговаривая:

— Бедная моя. Натерпелась страху, наверное.

— Ну, уж прямо так и старик… — пробормотал пристыженный Илья.

— Да нет, тетя-мама, мне не было страшно. — Сказала Ивана, прислонясь щекой к плечу своей тети. — Страшно было в прошлый раз…

Соня погладила племянницу по спине.

— Все хорошо. Уже всё прошло.

Над кромкой дороги, поросшей жухлой травой, кое-как схватившейся за скальник и щебень, которым были усыпаны обочины, показалась взъерошенная голова Сергея. Когда Сергей показался на дороге весь, оказалось, что руки его закованы в наручники за спиной. Вслед за ним на дорожное полотно с откоса выбрался омоновец с автоматом на перевес.

— А этот? — омоновец показал дулом автомата на Илью, еще сидящего за рулем. — Соучастник?

— Нет. Он хороший, он меня спасал. — Сказала Ивана.

— Тоже заложник? — уточнил омоновец.

Соня пожала плечами. Илью было жалко, хотя он повел себя необдуманно, однако она не была уверена, что его нужно было спасать.

Штаны и рубаха арестованного Сергея были разорваны в некоторых местах и перепачканы в земле. Он сильно припадал на ногу и кривился от боли.

«Бедняга, ногу подвернул, наверное,» — жалостливо вздохнула Ивана.

«Убогий диверсант» — подумал Илья, он был сердит на своего бывшего пассажира.

Рядом резко затормозил серебристо-серый микроавтобус. Из него выскочили Моренюк и Дуров. Моренюк бросился к Сергею с криками, «гад, я тебя собственными руками задушу, киллер, твою мать!». За ним шел хмурый Дуров, очень обиженный на своего начальника за постоянные издевки и оскорбления.

Соня, увидев знакомых милиционеров, выходящих из чужой машины, сильно расстроилась.

— Где моя машина! — крикнула она, направляясь быстрым шагом в сторону Олега.

— Не до вас, — Олег зло отмахнулся, — Заправляться, дамочка, надо вовремя.

— Моя машина и не вам решать, когда мне надо заправляться. Какое вы имели право забирать мою машину?

— Вот ваши ключи, — сказал Дуров извиняющимся тоном, передавая Соне ключи от ее машины.

Сергей при виде агрессивно настроенного Олега понял, что майор милиции настоящий, ОМОН настоящий и ему после побега с места аварии теперь никто не поверит. А судя по тому, как ругался майор, как бы теперь ему не было еще хуже, чем можно предположить в данной ситуации.

Он рухнул на землю и жалобно застонал:

— Врача мне! У меня открытый перелом.

— Ему же больно. Тетя-мама ему надо шину наложить, — забеспокоилась Ивана.

— Только что как заяц скакал, — спокойно ответила Соня. — Ничего с ним не случится. Небольшое растяжение. В отделении милиции есть фельдшер. Он поможет.

— Сами оформите задержание? — спросил омоновец Олега.

— Сами, — ответил тот.

Только теперь он почувствовал боль от ушибов и мучительно поморщился, прислонился к запыленному боку «уазика». Соня попросила у Ильи аптечку и занялась раненым майором. Омоновец ткнул стонущего Сергея носком солдатского ботинка.

— Вставай, симулянт хренов.

Вместе с Дуровым они грубо потащили упирающегося и стонущего арестованного в омоновскую Ниву.

— Дядечка, — крикнула Ивана вслед Сергею, — Вы не переживайте, ведь, главное, что Вы живы. Это такая удача!

— У-удача?! Дура! — взвыл в отчаянии Сергей.

Дверцы Нивы захлопнулись. Потом туда водрузился Олег с перевязанной головой и перепачканными йодом руками.

— Надо ехать за нашей машиной, — вздохнула Соня, — Они ее где-то по пути бросили, сами не помнят где. И потом поедем обратно домой. Куда нам, на ночь глядя, переться в чужой город.

Илья и несмело спросил, поглаживая руль:

— Давайте я вас подвезу до вашей машины. У меня запасная канистра бензина есть.

— Тетя Соня, — сказала Ивана, — Я только сейчас все поняла. Я думаю, что тот кошмарный сон был не совсем сон. Если бы Сергей выпил первак Марии, то разбил бы нашу «хонду». И его увезли бы в больницу или еще хуже в морг. А теперь его везут в милицию. Это лучше.

— В милицию? Что же здесь хорошего? — удивилась Соня и спохватилась, — Где ты таких слов нахваталась — «первак».

— Извините, что прерываю вашу беседу о хитросплетениях судьбы Сергея и некой Марии, мы едем? Скоро совсем стемнеет. — Вставил свое слово астроном.

— Но я реально всех знаю. И Сергея, и Дурова знаю. И Мария была на самом деле, потому что Сергей сам признался, что он с ней знаком и что покупает у нее самогон.

— Ивана, пожалуйста, хватит, — взмолилась Соня, — я не могу больше об этом говорить. Я так старалась уберечь тебя от всего этого. Ты меня пугаешь.

— Хорошо, не буду, — нехотя согласилась девушка, — Не хочу тебя пугать. Я подумаю обо всем сама. А когда придумаю, то сразу расскажу тебе. Хорошо?

— Не надо, — отрезала Соня. — Просто не думай.

Ивана вздохнула — легко было говорить тете Соне «не думай». Мысли лезли в ее голову, не спрашивая, хочет она их думать или нет.

«А что, если я провидица? — размышляла она, откинув голову на подголовник и закрыв глаза. — Нет. Не подходит. Провидицы видят во сне то, что потом обязательно случится. А у меня все наоборот. Тогда я — медиум. Поглядела на человека и считала с него информацию — имя, фамилия, прошлое, будущее. Тоже не подходит, я по фамилии знаю только милиционера, а про Марию узнала раньше, чем увидела Сергея в машине дяди Ильи, и Сергей подтвердил, что знает ее, и, что покупает у нее самогон, не отрицал. А что Сергей — водитель грузовика, я тоже узнала только из сна про Марию-самогонщицу. Значит, и грузовик, который наехал на белую „тойоту“, то же самый. В смысле тот, который врезался в столб. О! Я такая умная! Если грузовик врезался в столб в моем сне, а в реальности этого не было, получается… я полная дура. Ничего не могу придумать. Нужно выдвинуть теорию обо всех моих совпадениях, а она не выдвигается. Я буду буксовать на этом сне, если буду считать его сном. Тогда нужно просто забыть о нем, как сказала тетя Соня. Нет. Я все-таки умная. Это был не сон, а параллельная реальность. Тогда почему я в параллельной реальности не была сама собой, а оказалась какой-то Марией?» — Ивана передернула плечами, вспомнив морщинистые руки и платочек на голове.

Она пыталась воспроизвести в памяти детали произошедшего в хронологическом порядке, но уже начала путаться, в последовательности событий. Вскоре она окончательно запуталась и решила отложить свои размышления на потом, когда голова остынет от волнений.

Когда старая Хонда и еще более древний УАЗ, двигающиеся друг за другом, добрались до окраины города, наступили сумерки.

Соня сразу позвонила своему Ивану, чтобы сообщить ему о приезде. Однако вместо ожидаемой радости в голосе она услышала нотки виноватости. Иван посетовал, что у него произошел форс-мажор, ему нужно срочно заменить кого-то, кто должен был плыть в Японию за новым грузовиком. И почему-то он не предложил ей переночевать в его доме.

— Что и требовалось доказать, — сказала она, нажав на трубке «отбой», — Стоило ехать в такую даль. У него — «форс-мажор». И этот «форс-мажор» — не я. В общем, он предпочел мне «японку».

Свет фар выхватывал из темноты отдельные элементы строений. Вывеску «Мотель» и Соня, и Илья увидели одновременно, подрулили также друг за другом к парковке.

Илья, как галантный кавалер предложил переночевать за его счет. Соня рассыпалась в вежливой благодарности, но при этом несмело отнекивалась, стараясь сохранить свою женскую автономность. Илья разомлел от Сониного интеллигентного поведения и потому продолжал настаивать с удвоенным усердием, всячески аргументируя свое предложение.

— Я мужчина и не могу позволить дамам платить за себя в своем присутствии, — настаивал он.

— Нет-нет, мы едем к жениху, и я не могу принять ваш дар. Не придумывайте ничего такого. У меня самой хватит денег на одну ночь.

Илья расстроился, что эта его спутница уже не свободна, и потому его кандидатура не подходит в качестве претендента на ее сердце. Однако, упоминание о том, что она считает его мужчиной, давало надежду — «чем черт не шутит, утро вечера мудренее».

— Да помилуйте, я же просто оплачу ваш номер. А себе возьму другой и, если хотите, на другом конце мотеля.

Соня поколебалась еще немного, но, увидев расценки мотеля, согласилась на предложение Ильи. Тот с энтузиазмом направился к гостиничной стойке за ключами.

— Может, сначала перекусим? — предложил он, вернувшись и передавая Соне ключ от ее номера. — Угощаю. Только не стесняйтесь. Ведь я перед вами виноват. Дайте мне возможность загладить вину.

Соня подумала и опять согласилась. Она была слишком расстроена, чтобы проявлять независимость. Сейчас ей не помешала бы жилетка, в которую можно поплакаться.

Они сели за столик местного бара. Соня без аппетита ковыряла в своей тарелке вилкой. Там лежал плохо прожаренный кусок свинины с вялыми помидорами и огурцами. Ивана с видимым удовольствием ела блины с медом. Илья заказал яичницу и, судя по его виду, он считал, что это блюдо у местного повара не удалось. Он подцепил кусок яичницы, издающий запах хозяйственного мыла, а по внешнему виду напоминающую подошву, на кончик вилки, но все не решился поднести его ко рту.

— Вот если бы в солнечной системе было два солнца, одно бы освещало северное полушарие, а второе — южное, то везде был бы хороший климат, — мечтательно произнесла Ивана. — Зимой было бы также тепло, как летом, по всей планете одинаково. Правда, здорово? Тогда люди перестали бы страдать от голода, ведь всяких продуктов было бы в 2 раза больше.

— Хорошие у тебя фантазии. Я тоже в молодости так думал, мы с группой ученых тогда рассчитывали еще один источник света и тепла для нашей планеты, чтобы повысить надои и урожайность. А когда посчитали, то не знали, куда деть лишнее количество воды, которая появится, если такой источник света вывести на орбиту. Сама понимаешь, если льды Антарктики и Арктики растают, то какая может быть урожайность на залитых океаном полях и какие надои от утопших коров.

Ивана засмеялась:

— Смешно сказали, дядя Илья, — сказала она. — Только ведь и это можно придумать. Например, собрать лишнюю воду и отправить ее на Марс. А потом, когда на Марсе появиться вода, люди будут там жить. Здорово?

— Ох, мне бы твой оптимизм. Твои солнца могут не только цвет кожи изменить, но радиацию повысить в атмосфере в 2 раза. А от радиации, сама знаешь, всякие мутанты появятся.

— Люди придумают как защититься от радиации. — Не сдавалась Ивана.

— Хорошая у нас дискуссия. Только вот, что я тебе скажу, наивный друг мой, мы всегда мыслями стремимся к идеальному, проповедуем всякие гуманные идеи, а коснись себя любимого, забываем, что, делая лучше себе, вредим другим. — Илья наставительно поднял указательный палец. — И мысли у каждого из нас только о выгоде для себя лично, пусть даже в ущерб другим. А то! О других в ущерб себе будет заботиться только полный идиот, который и дня из-за своей дурости счастливым не будет. А некоторые люди любое хорошее перевернут и пустят на плохие дела.

— Так люди изменятся, — с азартом возразила Ивана. — Люди станут другими, понимаете. Они станут идеальными и гуманными, как сейчас проповедуют. Они будут испытывать счастье от того, что кто-то счастлив. Тогда все будут счастливы всегда. Представляете, всем везде одинаково хорошо.

— А как отличить хорошо это или плохо, если одинаково, — Илья хитро прищурился, разговор с наивной девочкой его забавлял, — Ты хочешь все перемешать и получить что-то среднее и назвать, что это хорошо? Если бы люди питались энергией солнца напрямую, как растения, то я согласился бы с твоей теорией, но с большой натяжкой. Только если предположить, что энергия солнца у людей будет вызывать только положительные эмоции, но и в этом случае нельзя исключить негативные факторы, которые будут портить людям настроение — ненастье, несчастье, неразделенная любовь, ссора и так далее. Вот плохое у человека настроение, он взял и поругался с другом или сотрудником. У того, кому испортили настроение тоже получилась беда, он нагрубил продавщице. И так далее. И, получается, что вся плохая информация собралась в одном месте. Если исходить из теории равновесного распределения энергии, извини за термин, в это время в другом месте на нашей планете, кому-то очень хорошо, и он всех радует своим настроением. Как-то так. И, получается, когда у кого-то настало горе, кому-то привалила удача, — сказал Илья, думая тем временем, о том, что хорошо бы дорога к сердцу Сони, которая сейчас была чем-то расстроена и сидела безучастная к их разговору, оказалась свободна.

В глубине души Илья рад был бы любому событию, в результате которого он мог надеяться на исполнение желаемого. Сейчас он хотел оказаться в плену Сониных чар. Но та, как назло не торопилась их на него напускать.

— Дядя Илья, я Вам верю, конечно, Вы же ученый. Но скажите тогда, объясните мне, почему бывает так: когда я очень сильно думаю о хорошем, хорошее получается. — Сказала Ивана.

— Ну, это уже сложнее. Никто не знает, что такое человеческий мозг. Однако доказано, что мысли имеют способность материализоваться. И это не фокус какой-то. Всё зависит от того, как мысль подумаешь. Если очень сильно подумаешь, то можешь информацию вокруг себя изменить. — засмеялся Илья, — Вот только мою яичницу я вряд ли сделаю съедобной, даже если очень сильно захочу.

Неожиданно Соня сказала, обращаясь к племяннице:

— А давай, ангел мой, завтра с утра поедем обратно домой.

— А мы вот спорим с Иваной на поднебесные темы, — Илья нервно откашлялся, его огорчила перспектива расстаться с понравившейся женщиной навсегда, — А куда вам спешить. Сегодня приехали, а завтра уже обратно. Может быть, поедем со мной? Я разыскиваю героические места, где воевал мой отец. Где-то с китайской стороны стоял его полк. Может, какие-то документы там остались, вещи или люди что-то помнят. Надо знать своих предков. Для чего-то они жили и умирали ради чего-то…

Илья, затаив дыхание, наблюдал за Соней, мысли которой в этот момент были далеко отсюда.

— Да-да-да, это все важно и хорошо, спасибо, — отстраненно сказала она, — Пойдем, ангел мой. Надо отдохнуть, у нас был очень тяжелый день. До свидания, Илья, спокойной Вам ночи и спасибо большое за ужин.

— Так Вы же почти ничего не съели. — Посетовал Илья.

— Я сыта, спасибо. — Соня выдавила вежливую улыбку.

Илья радостно хлопнул в ладоши и потер их друг об друга. Ответ Сони на его приглашение поехать в Китай он трактовал как согласие.

«И, правда, что информация вокруг нас. Вот не успел, возжелать, как все так ладно складывается», — подумал воспаривший в мечтах Илья. Тлевшая в его сердце надежда на взаимность взвилась пламенем пионерского костра. Ничто не могло остановить Илью, ни отсутствие визы, ни даже приглашения. Бумага — это такая мелочь, которую всегда можно обойти, если есть желание и деньги. И то и другое Илья не собирался экономить. Завтра для него начнется не только долгожданное, но и приятное путешествие в компании милых дам.

 

Глава 14. УДАЧНЫЙ БРАК

Ирина ждала от своего спутника разговора о его к ней романтическом отношении. Но, усадив ее в машину, он будто бы забыл о ней. Взгляд его был обращен к окну. Будучи оптимисткой, она посчитала его безразличие показным и оправдывала его излишней мужественностью жениха. Время от времени она пыталась завести малозначительный диалог, задавая вопросы, которые могли бы помочь Хану проявить свои чувства по отношению к ней. Напрасно. За Хана отвечала Акено. И всего-то, что ей удалось узнать, только то, что они едут за границу и что вернуться обратно не завтра и не послезавтра, а не понятно когда. На вопрос «зачем» им нужно срочно за границу, Акено ненадолго задумалась и потом уверенно заявила, что это будет очень романтичное свадебное путешествие.

В Находку они прибыли поздно ночью, остановились в гостинице, которая располагалась ближе всего к порту. Ирина, которая втайне надеялась оказаться с Ханом наедине, была одновременно и разочарована, и растрогана целомудрием его сестры, которая взяла три отдельных номера. Она почувствовала себя непорочной невестой, достойной фантастически белого платья и фаты.

На следующий день после завтрака Акено предложила «молодым» прогуляться по улицам города, а сама занялась решением вопросов, связанных с их поездкой. Ирина следовала за Ханом, как тень. И ей было уже не так радостно, как вчера, потому что Хан не стремился выражать подобающих для молодоженов чувств. Более того, он часто забывал о ней, так что Ирине приходилось искать его в толпе прохожих и догонять. И все же она надеялась, что его чувства вот-вот проявятся, просто ей надо немного подождать: «В конце концов, кто их, мачо, знает, может быть, у них любовь так и проявляется. А я могу потерпеть ради своего будущего. А вот когда будет что делить, разведусь и оттяпаю свою половину или заведу себе бурный роман на стороне».

Вечером Хан показал ей ее паспорт, в котором она с удивлением обнаружила штамп, свидетельствующий о том, что она отныне замужем за Борисом Моренюком и фамилия у нее теперь тоже Моренюк. Она не знала: радоваться ей, что ее мечта исполнилась, или огорчаться, что это случилось без ее участия.

— А это все? — сказала она, разочарованно кривя губки.

— Что тебе не нравится? — спросил Хан равнодушно. — Что-то еще не хватает в твоем паспорте? Новой прописки?

Ирина немного покраснела. Конечно, ей было мало штампа в паспорте, но разве об этом расскажешь под насмешливым взглядом. Она хотела оркестр, завистливые взгляды подруг, букет невесты, званый ужин и дорогое обручальное кольцо с бриллиантом. Но самое главное, она хотела сама присутствовать на собственной свадьбе. Каким-то фантастическим образом ее жениху удалось обойти все формальности, сопутствующие получению вожделенного штампа в паспорте: подачу заявления, трехмесячное ожидание и даже присутствие невесты на церемонии. Эта мысль утвердила Ирину в том, что её, теперь уже муж, — очень влиятельный человек.

Когда она вошла в номер Хана на правах законной супруги, обида улетучилась. Она воочию увидела его знаменитые татуировки, ощутила под пальцами крепкие мышцы. Она мечтала произвести на Хана неизгладимое впечатление своими женскими уловками, но… опять была разочарована. В любовной игре Хан оказался также сух и лаконичен, как и в общении с ней. Он был активен и напорист, во время оргазма выкрикивал японские фразы, которые приводили Ирину в трепет. Она ждала для себя чудесного конца, но он, удовлетворившись, оставлял её одну. Ирина делала новые попытки привлечь его внимание фантастическими позами и возбуждающими словами, но снова слышала японские фразы, смысл которых она не знала, и, под напором сильного тела, разочарованно, чуть не плача, смотрела в потолок.

Утром Хан сполоснулся под душем, оделся и, коротко предупредил Ирину, стеснительно спрятавшуюся в простыни, что они отплывают в Японию сегодня, ушел. Как только за ним закрылась дверь номера, Ирина дала волю чувствам:

— Ну, неужели богатство и счастье не могут случиться одновременно?! — хныкала он, — Я красивая, я умная, меня не стыдно показать в обществе, что еще ему надо? Это какой-то монстр, а не мужик.

Ирина даже всхлипнула пару раз и потом успокоилась:

— Да, он — урод. Но я все равно победила. Замуж он взял меня, и без всякого брачного договора, все чин чином — добро будем делить пополам. Я своё не упущу. А будет нервы мне вот так трепать — все состояние отсужу. А я ему покажу, что со мной надо считаться.

С такими мыслями Ирина даже повеселела. Вскочила с неудобной казенной кровати и побежала в душ, смывать со своего тела следы любовных утех, которые не принесли ей ожидаемого наслаждения. После душа она закуталась в пушистый гостиничный халат, расправив длинные мокрые волосы по плечам, заказала в номер завтрак, достала из сумки мобильный телефон и с большим наслаждением развалилась в кресле у телевизора. Ей предстояло несколько приятных минут общения с подружками. Приятными потому, что все они будут сражены наповал её новостью, просто с ума сойдут от зависти.

* * *

Якудза позвонил, чтобы сообщить об изменениях в их планах. Он говорил неторопливо, стараясь скрыть беспокойство в голосе.

— Я очень опасаюсь старшей сестры. — Он прерывисто выдохнул в трубку. — Она может не принять наш план.

— Может быть, ты зря волнуешься? — Акено старалась подбодрить мужа, — Ты воспитал хорошего воина. Он очень похож на Кацуро не только лицом, но и характером.

— Береги его. Теперь все зависит от него. Он должен хорошо сыграть свою роль.

Юноша, о котором шла речь, в этот момент уже находился на борту теплохода, который отбывал в свой последний рейс. И для Бориса Моренюк это путешествие было тоже последним. Знаменательный день превращения гражданина России в якудза настал, только события разворачивались не по тому сценарию, который был разработан задолго до этой даты.

Первоначально предполагалось, что Хан, будучи по паспорту Борисом Моренюк, отправится в путешествие на туристическом лайнере, и близ берегов Японии он, находясь якобы в состоянии крайней степень опьянения, выпадет за борт при большом скоплении пассажиров на палубе. Поисковые отряды его, конечно же, не найдут, так как под водой его должны были ждать аквалангисты. В России он числился бы в статусе пропавшего без вести. По необходимости, если что-то пойдет не так, он смог бы вернуться в Россию легально, как ее, чудом спасшийся гражданин.

Однако в сценарий вмешались финансовые интересы владельца довольно старой посудины, прослужившей более полувека, и в ремонт которой он не хотел вкладываться. Застраховав свое судно на крупную сумму на случай кораблекрушения, он собирался эту сумму получить. На совещании, которое состоялось между судовладельцем, Акено и её дядей, было решено, что затопить теплоход лучше на полпути из Владивостока в поселок Фусики. Неожиданное решение Хана стать молодоженом перед отъездом и отправиться в Японию с русской девушкой внесли в этот сценарий нотку романтизма, которая должна была убедить в «честной» смерти юноши даже самого недоверчивого из врагов. То, что вместе с ним на дно могут пойти все пассажиры судна, никого не волновало.

— Он сыграет. Мальчик не просто умен. Он схватывает все налету. Это была его, и очень хорошая идея, отправиться в поездку женатым, — Акено засмеялась, — Не хуже нашей идеи пожениться, когда мы приехали в Россию.

— Акено — мужское имя, — проскрипел, испорченный телефонными помехами, голос Якудза, — Об этом не знают только русские.

— Глупая самодовольная курица, — Акено снова засмеялась, — Ее свадебное плавание продолжится среди рыб. Я отправила с тем же рейсом нашего строптивого Ивана. Как говорят русские — убьем двух зайцев сразу.

— Не утопи наследника, — голос Якудза улыбнулся.

— За наш план можешь быть спокоен. Все просчитано до мелочи. Его встретят аквалангисты и доставят на борт яхты Мамору. Я прибуду в Окинава через Корею чуть позже.

* * *

На утро Сонины мысли, как и вчера с вечера, были заняты размышлениями о мужском непостоянстве, а уязвленное самолюбие уже несколько раз останавливало ее палец на пути к кнопке вызова мобильного телефона. Она по кругу в уме прогоняла последний разговор с Иваном — вспоминала, что она сказала и что не успела, а должна была бы сказать, будто от этого зависело что-то. Будто бы фразы могли исправить то, что случилось. Соня боролась с желанием позвонить и в сердцах сказать Ивану что-то нравоучительное и решительное, чтобы навсегда отрезать ему путь к своему сердцу.

— Завтракать будем в городе, — сказала она Иване, которая очень этому обрадовалась — путешествие продолжалось. Они позавтракали в кафе-столовой, потом долго прогуливались по незнакомому городу. Пообедали в блинной. И к вечеру оказались у портовых ворот, в которые шли люди. Это были пассажиры одного из рейсовых теплоходов, регулярно отправляющихся от берегов Приморских городов в Японию. «Кажется, Иван говорил, что отплывает вечером. Может быть, даже прямо сейчас, — подумала Соня, — Не зря меня ноги сюда принесли. Вот возьму и прямо сейчас поставлю все точки над „и“.»

— Пойдём-ка, милая, прогуляемся и мы туда, — сказала она, — Посмотрим на корабли.

— Тогда я пойду посмотреть на волны! — сказала Ивана.

— Только не убегай далеко отсюда, непоседа! — крикнула она вслед племяннице, которая побежала к морю.

— Ага, — охотно ответила Ивана, не останавливаясь.

Она остановилась на краю причала, зачарованная. У её ног в одетый в бетонные латы берег громко и нетерпеливо билось море. Лязгал, пыхтел и гудел, жил своей обыденной жизнью морской порт. Она стояла, прислушиваясь к звукам, вдыхая терпкий запах солярки. На мачтах кораблей и на кранах порта начали вспыхивать сигнальные огни. Но Солнце не сдавалось сумеркам, оно светило со стороны города из-за крыш домов. На набережную легла тень, окрашивая прибрежную полосу моря в темно синие и серые тона. Его рыжие лучи упали на борт теплохода и тех, кто находился на нем, вцепившись руками в поручни. Может быть, от этого лица пассажиров казались ей добрыми и знакомыми. Стоит посмотреть на любое из них повнимательнее, то, кажется, что знаешь этого человека уже вечность. Как он хмурится, как улыбается, как живет. Вот сейчас он здесь, а потом пойдет домой, откроет своим ключом дверь, к его ногам с радостным лаем бросится щенок. Он улыбнется его наивной радости, погладит между ушами и скажет немного раздраженно и снисходительно: «Хватит уже беситься. Знаю, что рад. Пусти, тапки одеть не мешай. Гулять пойдем попозже. Сейчас я устал…»

Толпа около большого серо-синего теплохода, оборудованного грузовыми кранами, постепенно редела. Пассажиры друг за другом поднимались по трапу, а те, что оставались на причале кричали им вслед и махали руками. Ивана тоже замахала руками и звонко закричала «до свидания! возвращайтесь скорее!» Ее переполняли эмоции — сердце ее билось в грудную клетку, жарко обливая щеки алым румянцем.

 

Глава 15. КОРАЛЕКРУШЕНИЕ

Возле трапа теплохода собрались будущие пассажиры и провожающие их люди. Хан провёл Ирину сквозь этот строй, предъявив матросу билеты и паспорта. Перед тем как скрыться в утробе железной махины, Хан оглянулся и пробежал глазами по лицам. Он знал, что Акено не будет провожать, но все равно оглянулся. Неясное чувство сожаления кольнуло его сердце. «Это глупо, — одернул себя Хан, — Глупо сожалеть о том, что больше ничего не значит в моей жизни. И никогда не значило. Не моя жизнь, не моя страна». Он отвернулся и ступил в темноту внутренних коридоров, и уже оттуда услышал почти детский звонкий голос, полный ясной радости «возвращайтесь скорее!», который влетел вслед за ним и, будто, толкнул в спину. Хан почувствовал угрызения совести. Кого не дождется из рейса этот ребенок? «Это бой без правил, — успокаивал он себя, — Или я, или они…». Хан открыл дверь нужной каюты, мельком оценил скудное убранство помещения. Все самое необходимое, ничего лишнего, кровати, стол, санузел… Он довольно грубо подтолкнул Ирину, неожиданно застывшую на пороге, внутрь. «Когда корабль будет тонуть, ей отсюда не выбраться, — вяло подумал он. — Не пожелал бы никому закончить свои дни в этом гробу без шанса спастись…»

— Куда мы едем? — спросила Ирина, заглядывая снизу вверх в лицо Хану.

Пробираясь сквозь столпотворение у трапа, она уже поняла, что поедет не на туристическом корабле, а коммерческим рейсом, которым обычно торговцы подержанными японскими автомобилями отправлялись за своим товаром. Страшное предположение о том, что она, добившись расположения самого перспективного парня в колледже, на самом деле, попала в низшие слои среднего класса, с трудом зарабатывающего жалкие копейки на жизнь перепродажей БУ вещей, ввергло ее в отчаяние. Воображение Ирины послушно нарисовало унылую картину ее ближайшего будущего: она стоит на базаре в тулупе, переминаясь с ноги на ногу, и зазывает покупателей к привезенной ими из этого рейса дешевой «японке».

Ее настроение падало все ниже и ниже с каждой ступенькой трапа, ведущего под палубу, где расположились каюты класса «Б», и скатилось до минуса, когда перед ней распахнулась узкая дверь тесной каюты без окна. Она с ужасом смотрела на две узкие железные кровати, привинченные к полу, по бокам от маленького квадратного столика.

— Располагайся, я пока закрою тебя снаружи. Постарайся не привлекать к себе внимания, — сказал Хан, протолкнув застывшую в дверях Ирину.

— Я не хочу никуда ехать. Я хочу домой… пожалуйста, — жалобно попросила Ирина.

Она хваталась руками за косяк, боясь переступить порог каюты. Хан нахмурился — уговаривать он не умел и сейчас не собирался выслушивать капризы девушки, которой в его жизни была отведена второстепенная роль.

— Я отпущу тебя, когда мы доплывем до места. А будешь меня донимать сейчас, я заткну тебе рот и привяжу к койке. Понятно? — пригрозил он.

Его брови сошлись на переносице, а черные глаза блеснули предостерегающе. Ирина больше не решилась возражать. В горле у нее пересохло. Только теперь она поняла, что вляпалась во что-то очень не хорошее.

Хан взял девушку за плечи, продвинул ее внутрь каюты и закрыл за ней дверь, оставшись снаружи. Ирина услышала, как с железным скрежетом провернулся ключ в замке. Дрожащими руками она полезла в сумочку с вещами, нащупала телефон. Но железная обивка корабля наглухо закрыла ее от радиоволн мобильной связи. Тогда Ирина кинулась к двери, стала стучать в нее кулаками и кричать:

— Выпустите меня! Я хочу домой!

Но ее никто не слышал, все пассажиры собрались на палубе, прощаясь с провожающими.

Хан недолго постоял на палубе. Если бы он был менее сосредоточен на своих мыслях, то увидел бы в отдалении от основной массы людей худенькую девушку, и многое в его планах могло бы измениться. Но он был поглощен трудными размышлениями и скользил взглядом поверх голов. Цель стала так же близка, как смерть. «Самурай готовится к смерти с рождения, — думал он, — Я знаю, что такое смерть, я умирал много раз, я помню это в подробностях. И я много раз убивал, чтобы исполнить свой долг. И теперь меня ничто не остановит». Хан разглядывал пассажиров корабля. Многие из них были уже навеселе и вели громкие споры о запчастях и новых таможенных сборах, круто приправленные матом. «Их смерть принесет больше пользы, чем вся их никчемная жизнь. Жалкие существа. Катаги. Они думают, что управляют своим настоящим и могут влиять на то, что случится с ними в будущем. Глупцы. Ничто в их жизни не зависит от их желания. Каждый из них мечтал в детстве не об этом. Кто-то хотел стать космонавтом, кто-то врачом, кто-то миллионером. Но сейчас после середины жизни все их мечты ограничились желанием выгодно перепродать железный хлам, который стал кому-то не нужен, и на вырученные деньги надраться и не думать о своей собственной ничтожности. Балласт, избавиться от которого для общества великое благо! Почему я вообще размышляю об этом? Что мне до судьбы балласта. Они — никто. — Хан прислушался к себе и мысленно согласился со своим внутренним голосом. — Пусть Будда руками Якудза и Акено вершит судьбы тех, чья жизнь не может помочь исполнению задуманного. Старший брат (Хан впервые подумал о своем учителе в манере ему непривычной, но принятой в клане якудза, где он собирался занять важное место рядом со своим братом) знает, что делать, лучше меня. Сейчас я не чувствую себя уверенно, потому что исполняю чужой план, но придет время, я возьму на себя ответственность. Мне придется многому научиться, чтобы никогда не сомневаться в правильности задуманного».

На корабле пробили склянки, засуетились матросы, отдали швартовые, провожающие зашумели особенно бравурно и нарочито. «Ну, вот и все, — подумал Хан, сердце рванулось к горлу, его учащенное биение отдалось в висках. — Начало новой жизни и… конец ее для остальных».

* * *

Акено встала за помятым десятитонным контейнером серого цвета, изборожденного ребрами жесткости, словно, старческими морщинами. Она пришла в порт не только потому, что этим рейсом отбывал их подопечный. За него она была спокойна. И не сентиментальное волнение из-за важности события в истории клана Сэй-гью, заставило её в течение часа терпеливо наблюдать за пассажирами. Она пришла убедиться в том, что на борт обреченного судна поднялся другой человек. Она выбрала место, с которого могла оставаться незамеченной — за невзрачным контейнером, одним из многих, стоящих в порту плотными рядами, и наблюдала за толпой отплывающих.

Тот, кого она искала, не торопился подняться на палубу. Мужчина в джинсах на помочах и пивным брюшком, от которого одетая на выпуск футболка топорщилась как на беременной женщине, стоял недалеко от трапа, переминаясь с ноги на ногу. Рядом с ним стояла женщина средних лет в помятом, но сохранившем изящество линий, светлом брючном костюме. Щеки женщины рдели в лучах заката, ее собеседник, напротив, был бледен и смущен. Ему явно не нравилось то, что говорила ему собеседница. «У него есть жена?» — равнодушно удивилась Акено, пытаясь вспомнить известные ей подробности в его биографии.

Прошло тринадцать лет с момента их первой встречи. Ивана Калоянова она нашла на автобазаре в Уссурийске. Невзрачный плохо выбритый мужчина в выцветшем тулупе и армейской ушанке с опущенными ушами мерз рядом с потрепанной «Маздой» 89-го года выпуска. Среди только что пригнанных из Владивостока автомобилей, прошедших в Японии капремонт и сверкающих свежим лаком, она выглядела столь же непрезентабельно, как и ее хозяин в обществе уверенных в себе профессиональных торговцев.

Иван принял её за потенциальную покупательницу. В его голубых, как морозное небо над головой, глазах зажглись искорки надежды. Он порозовел лицом, повеселел и даже начал заигрывать, применяя к этому все свое обаяние, чудом сохранившееся за четыре часа, проведенных на крепком уссурийском морозе. Акено, кокетничая, между вопросами о товаре осторожно выспросила некоторые подробности личной жизни. Иван, заскучавший без общения, в благодарность за многообещающее внимание незнакомки разоткровенничался. В звании майора Иван уволился из армии и оказался на гражданке без работы. Почему майор еще не достигший пенсионного возраста сменил армейский тулуп на телогрейку, она узнала чуть позже по каналам своего родственника из таможни: Никто не знал майора Ивана Калоянова. Зато был известен бывший вольнонаёмный рабочий с таким именем. Пару лет назад Военная прокуратура Находки расследовала дело в краже оружия из арсенала погранвойск. Расследуя дело, Прокуратура выяснила, что при найме на работу, он скрыл тот факт, что в молодости служил в болгарских пограничных войсках. Причины смены гражданства следователям прокуратуры установить не удалось. В его анкете значилось «иммигрировал по политическим мотивам». В остальном бывший болгарский гражданин вёл добропорядочный тихий образ жизни, не пьянствовал, не употреблял наркотики.

Акено рекомендовала его Мамору в качестве наемного работника. Мамору согласился, что бизнес, набирающий обороты в России может увеличить доходы клана.

В следующий выходной к Ивану, все также безуспешно мерзнущему на базаре возле своей машины, подошел кореец, назвавшийся представителем японской автомобильной корпорации, и предложила ему работу. С тех пор каждый месяц он отправлялся из Находки в Японию на автомобильные стоянки, где пакистанцы специально для него готовили первосортный товар — хорошие экземпляры недорогих машин, собранных из хлама, а также разобранные на запчасти ворованные авто последних лет выпуска. За пределами русской таможни эти запчасти превращались в дорогие подержанные иномарки с документами, якобы, прошедшие капитальный ремонт. «Паковские» автостоянки, контролируемые якудза, не требовали от Ивана немедленной оплаты. В России Иван перегонял машины в автосалоны и автобазары Сибири, получал деньги за уже проданные экземпляры предыдущей поставки и снова отправлялся в Японию. Расплачивался с пакистанцами за прошлую партию и снова получал товар в долг.

Учетом вывезенных из Японии и проданных в России машин занимались бухгалтеры семьи Такахаси. Честность Ивана никогда не подвергалась сомнению, баланс прихода и расходы ежегодно сводился с прибылью. И только, когда он купил землю под Находкой и построил на ней дом, заказал из-за границы экзотических питомцев — страусов и мохнатых пони, бухгалтеры Мамору всполошились и взялись за сложные формулы подсчета доходов Ивана. Суммы, которые он свободно тратил, намного расходились с теми, которые он мог получать в качестве вознаграждения. Вот тогда появились подозрения, что Иван, получив доход от проданных автомобилей, отдавал деньги не полностью и не сразу, ссылаясь на задержку в продажах, затоваривание рынков, не сезон и много других причин, которые казались ушлым в финансовых вопросах японцам убедительными. Часть временно утаенных, таким образом, денег Иван использовал для приобретения машин, оформляя их на своих знакомых, или давал в долг под проценты. Машины, приобретенные за деньги клана, продавались, но доход от «неучтенных» продаж оставался в кармане Ивана. После нескольких «прокруток» придержанные суммы появлялись на бухгалтерских счетах, составляя идеальный дебет — кредит «отгрузка — оплата».

Нужно было бы давно наказать нечестного работника. Но Акено все медлила, ждала удобного случая. И теперь она удовлетворенно наблюдала за приготовлениями матросов к отплытию. Да, она виновата перед братьями, ведь это она привлекла к делам вора. Но она сама и накажет виновного и, тем самым смоет с себя вину… океанической волной. Она мысленно улыбнулась — ей понравился каламбур «смоет вину… водой, водяной дракон примет его».

* * *

Береговые работники откатили от теплохода трап. Корпус корабля, одетый в красивые гирлянды огней и начал медленно отчаливать от берега. Ивана с молчаливым восхищенно смотрела на этот торжественный процесс. Силуэт корабля, украшенный огнями, таял, словно призрак. Линия горизонта слилась с потемневшим небосклоном. В наступивших сумерках лица людей стали плохо различимыми, а звуки, напротив, стали громче и явственнее. Низкие облака, набежавшие со стороны моря, тронулись красноватым отсветом.

Ивана глубоко вздохнула, потом снова и снова, пока не закружилась голова. Влажный пропитанный солью и йодом воздух наполнял ее легкие, и ей казалось, что голова кружится от счастья.

— Как должно быть замечательно — плыть в океане! — сказала она мечтательно. — Хотела бы я сейчас плыть вместе с ними. Ночной город с моря — это должно быть очень красиво.

— Хочешь поплыть именно на этом корабле? — спросил кто-то рядом насмешливым тоном.

Ивана оглянулась. Низкий, чуть хрипловатый тембр, резко очерченные тенями скулы и глубокие складки у губ заставили Ивану засомневаться, мужчина перед ней или женщина. Но потом собеседница поправила прядь длинных волос, упавшую ей на лоб плавным не лишенным кокетства движением.

— Здравствуйте, — сказала Ивана вежливо, — Я думаю, с того корабля вид на наш берег замечательный. Я раньше никогда не плавала ни на чем. Но очень хочу.

Акено метнула на бесхитростное лицо девушки испытывающий взгляд.

— На таком корабле?

— Всё равно на чём.

Ивана мечтательно улыбнулась. Ночной бриз трепал ее челку. Невидимая волна размеренно била в бетон, шипящими звуками возвещая о своем вечном превосходстве перед слабыми живыми существами, возомнившими себя хозяевами планеты. «Я — хозяин планеты». — Грохотали валы, разбиваясь о бетонную набережную. «Я — вечен и неисчерпаем», — шептали, перекатываясь под властной рукой волн, камни галечника. Лязганье железа, скрежет, трели крановых звонков, крики портовых рабочих.

— Море — это жизнь! — добавила она, — Мы по биологии проходили, что всё на земле вышло из моря. Или, как в сказке говорят — из морской пены.

— Но в море погибает много людей. Представь себе, что ты там, на борту этого судна. — Едко сказала собеседница, — Представь себе, что ты один из пассажиров вон той старой посудины, которую давно пора списать по старости. И представь себе, что этот теплоход в полной темноте начинает тонуть. Страх охватит твою душу. Ничего, кроме ужаса смерти, не будет волновать тебя. Ты будешь метаться по железным переходам, сталкиваясь с мокрыми телами других пассажиров. Поток воды хлынет через открытые двери, сметая людей со ступенек, не оставляя им шансов выбраться из металлического гроба. Крики отчаявшихся, трупы всплывают среди вещей и мусорных пакетов…

Перед внутренним взором Иваны развернулась нарисованная словами незнакомки картина. В рёве волны, которая, ворочая по дну камни, монотонно накрывала их своей свинцовой тяжестью, ей почудились крики о помощи, доносящиеся оттуда, куда ушел корабль.

Ночь опускалась на порт, закрывая его темной вуалью. Бледное лицо девочки было единственным светлым пятном на фоне серых силуэтов контейнеров. Акено опомнилась: «Зачем я это говорю? Завтра, когда она узнает о катастрофе, она вспомнит меня и расскажет о нашем разговоре в милиции».

— Ты что, испугалась? — Она хищно оскалилась, пытаясь изобразить улыбку, чтобы сгладить впечатление от своих слов, — Не надо бояться, глупая. Я пошутила. Я сама мужа в рейс проводила, он у меня матрос. Это просто шутка такая. У нас, наоборот, говорят, что если говорить плохо, то случится обязательно хорошо. Примета есть. Потому мы всегда так на прощанье говорим.

Сказав это, Акено поспешила скрыться в проходах между контейнерами.

— Я знаю, что иногда корабли тонут. И люди тоже тонут, потому что не умеют дышать под водой, как рыбы. Но рыбы не могут дышать воздухом, поэтому умирают, если их выбрасывает волнами на берег. Если бы я могла сделать так, чтобы никто никогда не умирал, то я непременно сделала бы это. Но это не в моих силах. Но я буду стараться. Мне один очень умный человек, ученый, сказал, что информация не исчезает и там, где плохая появляется, то плохое в этом месте случается, а где появляется хорошая, там случается — хорошее. Я буду думать о том, чтобы ничего не случилось с теми, кто сейчас в море. Может быть, моя мысль материализуется, — сказала Ивана, не заметившая исчезновения собеседницы. — И вы обязательно думайте о том, чтобы они все вернулись. Чкм больше людей думает о том, что всё будет хорошо, тем больше будет хорошего на земле.

Включились прожекторы. В свете ярких ламп ее заметила Соня, которая уже давно искала потерявшуюся в темноте племянницу и даже привлекла к поискам местного милиционера.

— Ивана! Я так испугалась. Боже мой. Разве можно так далеко убегать? — воскликнула она, подбегая. Голос ее прерывался от волнения.

— А где женщина, с которой я только что говорила? — спросила Ивана, оглядываясь.

— Нет здесь никакой женщины.

— Она сказала мне, что корабль может утонуть.

— Ох, я так и знала, что какая-нибудь из портовых вертихвосток испортит тебе настроение. Не верь никому, когда тебе говорят гадости. Они тебя не касаются. Люди сами себе придумывают гадости. А потом считают, что они есть на самом деле.

— Ну, если все в порядке, я пойду, — напомнил о себе милиционер.

— Нет-нет, товарищ милиционер. Вы должны отвезти нас в гостиницу.

— Гражданочка, идите наймите такси. У ворот всегда стоят тачки.

— Я боюсь теперь в вашем городе ходить по улицам, а в чужую машину я, тем более, ни за что не сяду. Видите, до чего девочку довели ваши «прости господи». На ней лица нет. Или вы хотите, чтобы я пожаловалась вашему начальству, что тут у вас творится?

— Ладно, — милиционер поморщился, — я вас довезу до «куда вам надо», если мне по пути.

— Мотель «Светлячок». Только не говорите, что он вам не по пути.

Милиционер высадил их у входа в мотель.

Илья до их прихода сидел перед телевизором с пультом в руках, бесцельно переключая каналы. Изредка поглядывал на двери. Когда увидел через стекло знакомые фигуры, бросил пульт на журнальный столик, и, раскинув руки, будто собирался обнять их обоих, бросился навстречу.

— Сколько можно вас ждать? Я уже с утра обо всем договорился. Завтра рано утром отъезжаем, а вас все нет и нет. Едем на контрольно-пропускной пункт Турий рог. Слышали такой? Там нас уже ждут с распростертыми объятьями. Не знаю, как вы, а у меня уверенность, что удача будет нас преследовать до самого Китая и обратно…

— В Турий рог? Это зачем?!

— Нет, нет, нет, только без вот этих ноток в голосе. Вперед, в атаку. Ура!

— В какую атаку?

— Ну, как же Сонечка, Вы согласились ехать со мной в Китай.

— Быть такого не может.

— Ивана, подтверди, — Илья обратился к девушке, — Твоя тетя согласилась, ведь, я с ума не сошел. Правда?

Ивана пожала плечами, виновато улыбнулась. Она не помнила, что ответила тётя вчера, но сегодня она весь день твердила о возвращении.

— Хватит с меня всяких впечатлений, — сказала Соня.

Она подошла к стойке портье и попросила у сонной дамы перезрелого возраста, которая со скучающим видом сидела по ту сторону, ключи от номера.

— Дядя Илья, помните, вы говорили про информацию? Мы с тетей-мамой были в порту, там теплоход отправлялся в плавание за японскими машинами. И я встретила одну женщину, которая сказала мне, что корабль может утонуть, и все люди на нем погибнут, захлебнутся. Она так это сказала, что я теперь волнуюсь — вдруг, и правда, это случится. — сказала взволнованная Ивана.

— Не переживай, — стал успокаивать Илья, — гораздо чаще терпят крушение самолеты, чем корабли.

— Ой, дядя Илья, я теперь и за самолеты буду бояться.

— Да не бойся ты, я же не о конкретном самолете, а вообще. Если вообще, то это не считается информацией. И она нигде не материализуется. Это так — болтовня.

— Вот и она сказала, что пошутила и, что раз она так говорит, то корабль наоборот не утонет.

— Вы, Илья, лучше ничего больше ей не говорите. Она сейчас начнет за всех в мире переживать, и не уснет до полуночи. — Соня, держа полученный от портье ключ за брелок, четырехугольный кусок пластмассы, на котором было нацарапана цифра 20, потрясла им. — Ей нужно срочно в постель, отдыхать. Ни о каких поездках пока речи быть не может. Я только что проводила своего жениха-путешественника на том корабле, о котором сейчас вам рассказывает Ванечка. Мне теперь надолго хватит впечатлений о нашем путешествии сюда.

— Хорошо, не будем сейчас о поездке — утро вечера мудренее, — согласился астроном.

На следующее утро Илья встал до рассвета, сходил на стоянку, проверил, заводится ли машина, постучал по колесам, подкачал левое заднее, которое показалось ему немного приспущенным. Потом вернулся в номер. Поскучал перед телевизором. В тот момент, когда за окнами посветлело, а в его душе прибавилось уверенности, и он уже встал, чтобы отправиться к Соне с твердой решимостью любыми средствами убедить её составить ему компанию в поездке по Китаю, с экрана телевизора диктор местных новостей тревожным голосом объявил: «…у берегов Японии потерпел крушение…». Пораженный, как громом среди ясного неба, Илья матерно выругался и рухнул обратно в кресло. Посидел еще пару минут, боясь пропустить какое-нибудь важное сообщение. По сведениям, которые поступили в новостной канал на тот момент, на теплоходе произошел взрыв топлива, вероятно из-за замыкания в машинном отделении.

На его тихий стук открыла Соня. Она была в халате и кажется, не очень довольна его приходом. Но это было сейчас не важно. Ему нетерпелось посоветоваться с ней по поводу горячей новости о кораблекрушении.

— Только что по ящику сказали, что у берегов Японии кораблекрушение. Этот тот самый теплоход, кажется, о котором вчера говорила Ваня, — пробормотал он так тихо, чтобы только рядом стоящая Соня могла его понять.

Она поняла не сразу, пару секунд постояла хлопая глазами. Но вот её лицо вытянулось, серые глаза округлились. Она вышла в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

— Ужас. — Прошептала она. — А я ему вчера такого наговорила… Как же так… И ничего уже нельзя исправить. У меня на сердце останется тяжкий груз на всю жизнь. В последний день его жизни я не нашла для него ни одного слова любви, только обвинения. Я не пожелала ему счастливого пути.

На глазах у нее начали собираться слезы.

— Сочувствую. — Илья сделал скорбное лицо, однако в тайниках его души, которая была даже для него загадкой, маленькая частичка себя ликовала о том, что теперь Соня свободна.

— Я себя никогда не прощу, — стонала она, все больше себя растравливая.

— Не надо себя корить. Возможно, ваш мужчина был достоин ваших слов. Но вовсе не смерти. Однако Вы ни в чем не виноваты. Проблема не в Вас, а в техническом состоянии корабля, на котором он плыл. Но не это главное, почему я к Вам пришел. Мне кажется, мы должны сообщить в милицию о той женщине, с которой разговаривала ваша племянница в порту, — прошептал Илья, но запнулся, встретившись с взглядом Сони.

Соня покачала головой. Слезы ее высохли, как только речь зашла о племяннице.

— Дурацкая мысль, — сказала она с решительными нотками в голосе, — Девочку затаскают по допросам и очным ставкам. Это недопустимо.

— Но это нужно бы сделать, чтобы найти виновных… — пробормотал Илья менее уверенно.

— Пусть ищут виновных без нее, — сказала она, — Это их работа, а наша задача — уберечь ребенка от стресса. Она не должна узнать о несчастье. И никто не должен узнать о том, что с ней случилось в порту.

Прозвучавший во фразе «наша задача» намек на его близость к этой маленькой семье, состоящей из двух интересных ему людей, порадовал Илью, но объективности ради, он не мог игнорировать факты, поэтому возразил Соне:

— Но она все равно узнает. Новости будут трубить об этом еще неделю. И люди будут обсуждать. Не услышит только глухой или тот, кто не знает русский язык. А Ивана, как я понял ни тем, ни другим не страдает. Потом она сама обязательно кому-нибудь расскажет, я так понял ее характер, что молчать Вы ее не сможете заставить.

Соня посмотрела на Илью, сосредоточенно сдвинув брови. Выражение ее лица выдавало усиленную работу головного мозга.

— А в вашем Китае новости рассказывают на каком языке? — спросила она.

— Думаю, в основном, на китайском.

— Так, китайский она не знает, — сказала Соня. — Мы едем в Китай! При чем срочно, пока она не встретилась с кем-нибудь, кто захочет с ней эту новость обсудить.

* * *

Хан спрыгнул за борт недалеко от берегов Японии, чуть раньше, чем прозвучал взрыв. Ирина, испуганно взвизгнула, увидев, как голова мужа перевесилась через перила и повлекла за собой все тело. Одновременно с этим (или раньше или позже — она не поняла) грянул взрыв, и люди вокруг завопили истошным голосом, она схватила висевший на ограждении борта спасательный круг и с криком «человек за бортом», имея ввиду себя, бросилась вместе с ним в воду.

Он сильно ударился о поверхность воды и ясно увидел.

…Рядом с нимко дну опускались его раненные товарищи. Тяжелые доспехи тянули их вниз в бездонное чрево «водяного дракона». Он видел их искаженные мукой удушья лица и отчаянные попытки сбросить лишний вес, чтобы выскользнуть из лап чудовища по имени «смерть» и глотнуть воздуха. Но никто из них не захотел расстаться со своими доспехами…

Он очнулся от видения, когда кто-то дернул его за ноги и потащил на глубину, засовывая ему загубник в рот. Вокруг становилось все темнее, уши заболели от давления. Он плыл за аквалангистом, стараясь дышать ровно и не смотреть вниз в темную пучину.

«Борис утонул второй раз», — мысленно усмехнулся он.

* * *

— Молодожены отправились в свадебное путешествие. Кто мог знать, что первый день совместной жизни окажется последним днем. Когда муж, отброшенный взрывной волной, выпал за борт, девушка не растерялась, она бросилась в холодные волны океана, чтобы спасти любимого. Героические русские женщины, которые на скаку остановят и в горящую избу войдут. Вот одна из них. Ирина Моренюк. Как вы себя чувствуете сейчас, Ирина?

— Это было ужасно. Мы только что поженились и хотели отпраздновать свадьбу в лучшем отеле Токио. Это просто кошмар, — Ирина всхлипнула, украдкой наблюдая, какое впечатление она производит на довольно симпатичного оператора местного телеканала новостей, — Стать вдовой в первый день совместной жизни — этого и врагу не пожелаешь.

— Да, уважаемые телезрители не часто в нашей жизни происходит такое. Сменить белое платье невесты на черное одеяние безутешной вдовы, — это действительно никому не пожелаешь. Пожелаем же нашей героине найти утешение в том, что она осталась жива и это что-то значит…

— Чего значит, ты чего чушь несешь? — прошипел оператор журналисту.

— Ладно, вырежем, что не понравится. А вдову лучше в профиль покажи, так она более несчастной выглядит.

— Записал?

— Да.

— Поехали.

— Стойте, а гонорар мне дадут?

— Девушка, это новости, а не триллер. Хотите получить выгоду от смерти вашего мужа, идите к адвокату за завещанием.

«Точно! — обрадовалась Ирина, — Я же наследница. А Хан был не слабо упакован. Надо узнать, что там у него было. Машина. Квартира. А может миллионный счет в банке. Вот я молодец! Все-таки мне улыбнулось счастье. Поживу в удовольствие. Только все мои документы утонули в его пиджаке… Вот черт. Тогда пойду в ЗАГС, где он наш брак зарегистрировал? А в каком ЗАГСе, кстати, он его зарегистрировал? Хрен его знает. Ладно, все самое плохое позади, до моего светлого будущего осталась лишь пара шагов — восстановить паспорт, найти ЗАГС и поставить штамп, и я — в дамках».

Вернувшись во Владивосток, Ирина подала в милицию заявление об утере мужа и всех сопровождающих свадьбу документов, в том числе, паспорта со штампом и отправилась навестить свою свекровь в Уссурийск. Ей хотелось поскорее выяснить какие материальные блага ей причитаются от безвременно ушедшего в мир иной Бориса Моренюка.

Мать Бориса, худенькая женщина с опухшим от злоупотребления алкоголя лицом, повела себя неожиданно. Когда Ирина, удовлетворенно оглядывая небедное убранство трехэтажного особняка, со скорбным выражением на лице сообщила ей, что ее сын Борис утонул, она схватила ее за руку и потащила за собой на кухню. Там она достала бутылку без этикетки и, бормоча что-то себе под нос, разлила ее содержимое по двум довольно грязным бокалам богемского, как на первый взгляд оценила Ирина, стекла. Но притронуться к подозрительной жидкости, не смотря на изысканность посуды, она не решилась. Опрокинув в себя свой бокал, мать Хана стала громко поносить бранными словами «японского черта» и его прихвостней, а также своего «бывшего», который «за сыном не уследил». Из всего этого потока брани, Ирина поняла только то, что о несчастье, которое произошло с Ханом, его мама давно знает. «Наверное, из телепередачи новостей, которая меня показывала», — решила она, поэтому без обиняков приступила к главному:

— Его тело пока не нашли…

— Конечно, не нашли, — брызнула розовой слюной Полина, наполняя бокал новой порцией вишневого вина, — Я же говорю, сатана с наколками его утащил в бездну.

— Но я видела, как он пошел на дно, поэтому милиция может оформить бумаги о смерти, как полагается, если есть свидетель…

Полина встрепенулась. Ее разум остановился на мысли, что эта девушка лично видела момент смерти ее сына Бори, который пропал без вести в Китае. Полина ринулась к девушке раскрыв объятья, пьяные слезы радости потекли из ее опухших глаз. Ирина сморщилась от запаха перегара, с трудом уклоняясь от смачных поцелуев. Наконец ей удалось вырваться и спрятаться от Полины в узком пространстве между холодильником и мойкой.

— Я тебя узнала! Ты — ангел и мне послана богом, чтобы отправить дьявольских прихвостней в ад. Там им место. В аду. Япошки чёртовы, — Полина потрясла освободившимися руками, — Теперь я не одна! Мы вместе! Всем им — хана. Мы их посадим, всех посадим. С тобой вместе мы выведем их всех на чистую воду.

— Я тоже рада с Вами познакомиться, — Ирина опасливо поглядывала, на выкрикивающую странные фразы пьяную свекровь.

«Свихнулась от горя? — предположила она, — Белая горячка? Возражать не буду. Попрощаюсь и уйду. Найму частного детектива, он все сделает без этой чокнутой мамули. Найдет имущество, восстановит бумаги…»

— Мне Ваш сын о Вас много рассказывал, — вежливо сказала она, бочком продвигаясь к выходу из кухни.

Чтобы оказаться на улице, ей предстояло пройти мимо свекрови, это было для Ирины самое сложное препятствие, потому она ужасно боялась сумасшедших. В детстве ее мама всегда пугала чокнутым соседом, который ходил по двору с открытым ртом, из которого по подбородку текли слюни.

— Сашка что ль?

— Какой Сашка? Мой муж — Хан, то есть Ваш сын Борис.

— Хан?!

Лицо Полины изменилось. Ненависть полыхнула ярким румянцем, лоб перерезали две поперечные складки.

— Ты зачем сюда пришла? Посмеяться надо мной, несчастной матерью, потерявшей своего любимого сына?

Полина замахнулась на Ирину. Та взвизгнула, отпрыгнула обратно за холодильник.

— Но мы законно женаты, честное слово, позавчера расписались, — пискнула она, прикрывая голову сумкой.

Но Полина хоть и была пьяна (она с утра почала вторую бутылку контрабандного вишневого китайского вина), ее мозг с небольшим опоздание все же отреагировал на слова гостьи. «Хан утонул», — дошло до ее сознания.

— Садись! — приказала она Ирине, указав неверным, но повелительным жестом, на скамейку напротив нее. — Сейчас я тебе что-то расскажу.

Так Ирина узнала семейную тайну Моренюк, которая, по словам свекрови, охранялась «большими криминальными элементами из-за кордона». Ирина к своему великому разочарованию поняла, что не может рассчитывать ни на какое наследство, потому что Борис Моренюк — не существует. Он давно уже утонул, еще раньше, чем она стала его женой. Она была в отчаянии.

Некоторое время Ирина горевала о своем неудачном замужество, не решаясь рассказать правду о нем даже собственной матери. «Каждая женщина может рассчитывать только на себя, — такой вывод дался Ирине нелегко, ведь мама воспитывала ее иначе, потому что любила и хотела ей безоблачного счастья. — В жизни ничего не случается зря, к желанию всегда можно подыскать подходящую возможность. Если я не смогу ничего получить в наследство, то смогу заработать на молчании, или на откровенности, если за молчание заплатят мало. Или на том и на другом. И тогда у меня будет доход в два раза больше. За молчание может заплатить отец Хана, то есть Бориса, ведь его попрут из милиции, если я только вякну об этом деле. А вот кто заплатит за откровенность? Кому интересна история с неким Борисом, который на самом деле был кем-то другим? Надо пустить слухи по знакомым, может, дойдет до нужных людей…»

 

Глава 16. ХОЗЯИН

«…Среди гор и лесов несет свои быстрые воды извилистая река. На берегу ее раскинулся красивый городок. Раз в столетие воды реки расступаются, выпуская на поверхность длинное змеиное тело, покрытое желто-оранжевой чешуей, которая блестит на солнце, отливая золотом. Змея поднимает над городом огромную голову, украшенную остроконечными шипами и открывает пасть — Дракон выходит на поверхность, чтобы насытиться. Но люди не видят его и, поэтому никто не может от него спастись.

Есть лишь один человек, который видит дракона. Имя его — Хозяин. Дракон склоняет перед ним свою голову и ласково трется своими шипами о его ноги…»

Мамору замолчал, закрыл глаза и, казалось, забыл о существовании мальчика.

Итиро немного помолчал, ожидая продолжения, а потом нетерпеливо окликнул сэнсэя.

— Что это за дракон? Почему люди его не видят? Он убивает людей? А когда он всех съест в этом городе, что он будет есть?

Мамору улыбнулся, не открывая глаз. Молчание сэнсэя становилось тягостным. Итиро заерзал на коленях. Они сидели перед низким столиком, на котором сэнсэй разложил рисунки с разными драконами. Каждый рисунок был гербом какого-нибудь знатного клана. Мамору рассказывал ему об одном из гербов. Итиро изнывал от любопытства, но Якудза продолжал молчать, сидя с закрытыми глазами. По его бесстрастному лицу не возможно было понять, слышит он своего ученика или нет.

— А хозяин его? Он ведь человек? Почему дракон его не ест? Что Хозяин делает для дракона, за что тот ему трется об ноги?

Мамору улыбнулся и открыл глаза.

— Я ждал этого вопроса. То, что ты его задал, говорит о том, что я не поспешил, рассказав тебе легенду клана Сэй-гью.

— Так ответь мне поскорее! — нетерпеливо воскликнул Итиро.

— Я скажу только в том случае, если ты сам не сможешь ответить на свой вопрос. Сиди и думай. Я уйду, а ты внимательно посмотри картинки. Я думаю, они тебя наведут на верную мысль. Посмотри, а потом закрой глаза и представь себя в том мире, где правят законы драконов…

Сэнсэй ушел, оставив Итиро наедине с гербами аристократических семей древней Японии. Он вглядывался, до рези в глазах, в герб, изображающий кормление «водяного дракона». От напряжения, с которым мальчик всматривался в рисунок, ему показалось, что дракон зашевелился и обратил к нему голову с устрашающими шипами вдоль скул и на макушке. Дракон раскрыл рот и… улыбнулся. Итиро испуганно протер глаза. Нет, показалось. Вдруг страшно зачесалась правая нога. «Пересидел», — подумал он и вытянул ноги перед собой. По всей длине голени на правой ноге протянулись две полосы, словно кто-то провел по его ногам когтями или… шипами.

Мамору вернулся после вечерней молитвы и обнаружил Итиро спящим на полу. Мальчик вскочил, как только Мамору тронул его за плечо.

— Сэнсей, я знаю, почему дракон не трогал Хозяина, — сказал он хрипловатым спросонья голосом, — Он его кормит. Без Хозяина дракону трудно найти правильную пищу, потому что он не видит людей так же, как люди не видят дракона. Они не могут друг друга видеть. А Хозяин находит и дает ему корм, и еще Хозяин дрессирует дракона, давая ему корм. Поэтому дракон ведет себя, как собачка или голодный кот.

— Ты — умница, — торжественно сказал Мамору, — Я знал, что ты разберешься во всем правильно.

— Сэнсей, а кто Хозяин?

— Вернемся к этому вопросу чуть позже, — уклончиво ответил Мамору.

— Позже может не случиться никогда. Так не честно. Я хочу знать сейчас…

— Обещаю тебе, Итиро, что вскоре я расскажу тебе многое из того, что ты не знаешь…

Итиро жил в корейской семье, глава которой держал частный клуб корейских боевых искусств, однако за заботу о нём он получали деньги от сэнсэя. Поэтому своим настоящим приёмным отцом он считал его, хотя тот появлялся в жизни Итиро наездами и не задерживался в Сеуле надолго. Всем мальчикам нужен герой, которому можно подражать. Невысокий, плотного телосложения уже немолодой японец не мог тягаться имиджем с героями анимэ и манго. В его широкоскулом лице не было совершенства. Близко посаженные небольшие глаза смотрели на мир с вопросительным напряжением, а тонкие губы всегда были решительно сжаты. Но, когда сэнсэй начинал рассказ о подвигах воинов клана Сей-гью, он казался мальчику совершенным героем.

В 10 лет Итиро мечтал стать самураем, возглавить древний клан, править и вершить закон и порядок, как говорил ему Мамору.

Но с возрастом легенды, которые рассказывал ему сэнсэй, перестали восприниматься им серьезно. Время меняет отношение людей к будущему.

В 18 лет, когда он выступил на институтских соревнования по каратэ, к нему подошел человек, который представился менеджером боев без правил. Он предложил ему работу и хорошее вознаграждение за нее. Нужно было делать только то, что он умел очень хорошо — драться и побеждать.

С тех пор каждую пятницу он играл на пыльной арене в свою игру по своим собственным правилам и ни разу не уступил поле боя противнику, каким бы сильным он ни был. Его ночной мир, где он занял почетное место среди победителей — место, доступное только избранным, был тайной для многих знакомых людей. Он был горд своими достижениями, но это удовольствие было не полным из-за того, что ему приходилось скрывать свое увлечение от Мамору.

Сейчас Итиро спешил на важный бой. Ему бросил вызов знаменитый Бу, непобедимый боец из Китая. Мамору окликнул его, когда тот уже заводил машину.

Мамору давно уже знал о том, что его ученик выступает на ринге за деньги. Некоторое время он исподволь наблюдал за мальчиком. Он заметил, как в короткий срок изменился его характер, как более уверенным и независимым стал он. Но это не радовало старого якудза.

— Не нужно тебе туда ездить, — сказал Мамору. — У тебя другое предназначение.

— Я достаточно взрослый, чтобы решать, что для меня сейчас важно. Мне нужны деньги. Деньги — это все, — ответил Итиро.

Почтительность, с которой Итиро старался говорить, не могла обмануть Мамору. Мамору понимал, что почти все его слова сейчас падают мимо сознания мальчика. Он запутался. Он хочет казаться взрослым, решать все сам. Он самолюбив и упрям, каким был его отец, но еще слишком молод, чтобы расставить правильные оценки тому, что с ним происходит. Он восхищен своим успехом, он не хочет слушать голоса разума. Мамору мог бы много рассказать о том, что такое успех. Когда он был таким же молодым, может быть, чуть старше, он прошел трудную школу победителя и вынес самый важный в жизни урок — во всем надо сомневаться. И уж, тем более, не стоит посвящать жизнь наполнению чужих кошельков. Но как остановить молодого энергичного Итиро? Он забыл все, что с самого детства внушал ему Мамору. Успех и деньги вскружили ему голову. Не коварство врагов, а лесть и самоуверенность может погубить дело, завещанное предками. Но что сделать, чтобы открыть ему глаза?

— Только не начинай опять про драконов и великую заповедь предков. Я вырос, с меня достаточно сказок. Не будет никакой армии самураев, они давно уже вывелись на этом свете, а с того сюда им дорога заказана. Я сделаю свою жизнь такой, что мне позавидуют многие. Спасибо тебе, что научил меня быть непобедимым и беспощадным. Если я могу как-то отблагодарить тебя за все, то скажи, чем. И не вмешивай в мою жизнь предков, которых я не знаю, это только моя жизнь. И в этой жизни у меня моя цель — я стану лучшим, и моя заповедь — никому не позволю стоять у меня на пути!

Мамору закрыл глаза, навалилась усталость — вот и все. Его миссия закончена, он сделал все, что мог. А смог он немного. Он вырастил клоуна, силача без принципов и цели. Что он сделал не так?

— Ты должен стать во главе клана, — без всякой надежды проговорил Мамору, — Если ты откажешься исполнять предназначение, род Такахаси прервется, клан никогда не восстановит свое могущество, ты предашь дело отца…

Итиро задумался. Мамору показалось, что он засомневался в своей правоте, потерянная надежда вспыхнула на мгновение в душе старого якудза и погасла вновь, как только сын великого оябуна произнес:

— Я видел фильмы о якудза. Ты убеждаешь меня, что быть самым главным якудза мой удел? Скажи, как я стану им? Я хочу жить сейчас, получать все, что захочу немедленно. И я это могу. Что мне делать с предназначением, о котором толкуешь ты? Мечи, самураи… Это похоже на бред… прости, не хотел обижать. Я очень уважаю тебя, сэнсэй. Ты был мне вместо отца. Но… ты отстал от жизни. Безнадежно отстал. Бывшие якудза приделывают себе силиконовые пальчики, чтобы их взяли на обычную работу.

Мамору больше не захотел слушать. Он с трудом выбрался из джипа Итиро. Двери машины стали неожиданно узки, а порожек показался слишком высоко над земной твердью. Выдохнув, будто древний старик, он медленно распрямил спину. Что ж, похоже, Итиро выбрал не тот путь, к которому он его готовил. Пришло время сделать выбор ему.

Мамору уходил, а Итиро смотрел вслед старику. Что было в этот момент в его душе? Малая толика жалости к старику, слегка — ностальгии по прошлому, но не было в ней пока сожаления о расставании. Если бы Итиро стал размышлять о причине своей холодности, то нашел бы ее в недалеком прошлом, когда он был восторженным романтическим юношей, способным на решительные сумасшедшие поступки.

 

Глава 17. ОХОТА СОНГ

Она была прекрасней цветка сакуры. Ее улыбка стоила дороже всего, что он имел: Итиро забыл о тренировках и даже об учебе, вообще, обо всем, кроме Чунхуа. Днем они сидели на лекциях рядом, плохо понимая, о чем толкуют преподаватели, по вечерам гуляли по ночному Сеулу. С ней он впервые познал, что такое любовь.

Он долго не решался сказать Мамору в том, что собирается жениться. Но когда Чунхуа сказала, что ждет ребенка, медлить было нельзя. Волнуясь, он признался сэнсэю в своей любви и желании создать семью с милой китайской девушкой. Мысленно он был готов к сопротивлению, нотациям и приготовил много аргументов в пользу брака с любимой. Но Мамору был не просто расстроен. Он был взбешен, его щеки покраснели, глаза налились ненавистью, а тело сжалось в позу приготовившегося к прыжку ягуара.

— Не смей брать в жены китаянку! — хрипло прокричал он, будто пролаял.

— Но я люблю ее, — Итиро от удивления видеть сэнсэя в таком душевном состоянии забыл все приготовленные слова.

— Послушай меня, Итиро, если тебе недостаточно услышать от меня «запрещаю», чтобы отбросить всякие мысли о свадьбе на китаянке, то послушай мой рассказ о том, что случилось с твоим отцом. До сих пор я говорил тебе, что он погиб в бою с враждующими кланами. Это не так! Пора тебе узнать всю правду, чтобы не повторить, а исправить ошибки отца. Ты — сын храброго кумитё клана Сэй-гью Такахаси Кацуро, твоя мать — умная и благородная Ёшико. Твои родители прожили вместе пять лет. Кацуро посвятил свою жизнь исполнению древнейшего предсказания, о котором я тебе рассказывал, он боролся за возвращение клану былого величия, всех его отнятых во время японо-китайской войны богатств. Что-то в его делах пошло не так, он поссорился с влиятельными людьми из Тола-киокай. Ему стали угрожать. Тогда твой отец, оставив жену и тебя в Японии, уехал в Китай и там взял в дом двух китайских девушек из очень знатных семей. Он не назвал их женами, но официально объявил их детей своими. А чтобы между его детьми не возникало никаких распрей, он составил завещание, в котором отписал в случае своей смерти все права на имущество, принадлежавшее ему при жизни, одному тебе. Но он совершил ошибку. Он пригрел в своем доме коварного врага. Однажды во время семейного праздника, в дом Такахаси, странным образом преодолев охрану, ворвались люди в масках. Телохранители твоего отца дрались, как в последний раз. Каждый воин уложил рядом с собой троих врагов, прежде, чем падал бездыханным, но нападающих было больше. Последний бой проходил в покоях твоего отца, куда собрались все женщины с детьми. Твой отец дрался наравне со всеми, как разъяренный тигр. Им удалось оттеснить нападающих, но к тому времени он был тяжело ранен. Он подозвал меня и приказал бежать прочь, найти Ёшико и тебя, увезти тебя из Японии и воспитать воином, способным принять на себя обязанности главы клана. Я ушел и то, что случилось дальше, знаю по сообщениям в прессе. Когда же враги поняли, что им не удастся захватить виллу, они разбили окна и стали заливать в комнаты бензин, потом подожгли. Милиция на следующий день не нашла на пожарище только двух трупов — наложницы китаянки по имени Сонг и ее сына… Теперь ты понимаешь, что не можешь взять в жены китаянку?

— Но при чем здесь Чунхуа, — вскричал Итиро, — Она не имеет к этому отношения…

— Ты не должен брать в жены китайскую девушку, — жестко сказал Мамору. Красивая и честолюбивая Сонг погубила мужа. Японцу нельзя брать в жены китаянку. Китайским «сестрам» неведомы кодекс чести. О, эта мелочность китайских жен! — Мамору возвёл руки к небу.

Итиро упрямо покачал головой.

— Я не хочу… и не могу бросить ее — у нее будет мой ребенок, — сказал он.

На этом их разговор прекратился — Мамору больше не возражал и не настаивал.

Итиро был полон решимости жениться на любимой, не смотря на недовольство сэнсэя. Но Чунхуа больше не пришла в институт, а ее подружки передали ему записку, в которой она сообщает, что уезжает в Америку к родственникам. И ни слова о любви, ни слова о ребенке и никакого сожаления о расставании.

…Жесткие резкие удары по снарядам, тупой болью отдавались в руках и ногах. Итиро преднамеренно изматывал тело, добиваясь от своих ударов убийственной силы. Без Чунхуа все потеряло смысл. Когда он станет богат, он найдет Чунхуа. Когда он станет знаменит, Чунхуа вернется сама. Тогда он мог мечтать только об этом. А сэнсэй качал головой и все твердил ему, что он должен возглавить воинов и вернуть былое величие своей семье и клану Сэй-гью.

До того, как он переехал в Сеул, чтобы получить высшее образование, Итиро считал своей семьей членов общины маленького уезда на берегу Японского моря. Община состояла из бывших якудза, оставивших свою профессию. Видя уважение, которые они оказывают Мамору, называя его «старшим братом», он искренне считал их его единомышленниками. Велико же было его удивление, когда он узнал, что никто из них не желает возвращаться к прежней жизни и ничего не знает о клане Сэй-гью. Тогда он впервые стал сомневаться.

Покрытая пылью времен легенда о драконе ушла в прошлое. С этого дня у его цели появилось новое лицо — деньги. Деньги давали реальную власть. «Жаль, что Мамору не понял этого, — сожалел Итиро, — Старик со своими сказками о самураях слишком отстал от реальности. Он не может постоянно указывать мне, что я должен, и на что не имею право», — думал Итиро.

Он дал объявление о найме спарринг-партнера. Китаец по имени Чжоу сначала показался ему слишком легким, но с первого же боя он оценил его ловкость и смекалку. День за днем он посвящал подготовке своего тела и воли к любым ситуациям на арене. Он был молод, силен, уверен в себе, но ему не хватало житейской мудрости сэнсэя, иначе он заметил бы, что Чжоу знает гораздо больше, чем пытается показать, что его движения отточены и умелы — паренек ни разу не получил ни одного серьезного увечья, не смотря на жесткость тренировок.

Однажды перед боем менеджер зашёл к нему в раздевалку и был непривычно вкрадчив:

— Итиро, ты — мастер, и делаешь неплохое шоу, — сказал он. — С твоим приходом на ринг у нас зал всегда полон. Люди любят твои бои и всегда ставят на тебя. Ты нам делаешь кассу, но на твоих выступлениях не интересно делать ставки, все ставят на тебя, кроме новичков, выигрыши невелики.

Итиро недолюбливал тех, кто бесновался за сеткой, разделяющей ринг от зрительного зала. Их доходы его не интересовали. На арене он не просто дрался ради денег, каждый раз он разыгрывал представление, дразня и «водя за нос» сильного противника. В каждое выступление он срывал аплодисменты, а поверженный противник на пыльном полу приходил в себя, пытаясь понять, что же с ним произошло.

— А вот если бы ты хоть раз проиграл…

— Ха-ха-ха! Это невозможно, я — лучший, — засмеялся он, ничуть не смущаясь своего бахвальства.

— Но Большой Лу говорит, что очень нужно, чтобы ты ради очень больших денег проиграл бой. Сегодня ты встречаешься с Быком. На него хочет поставить сам господин Лу. Все будут ставить на тебя, а он на Быка один к двадцати. Понимаешь? Ты будешь в доле! Тебе столько денег за год не заработать, сколько можешь получить, и всего-то надо лечь под Быка.

— Я не проститутка, чтобы ложиться за деньги, — резко ответил он, едва сдерживая раздражение, и вдруг понял, что выходит на ринг не ради денег.

— Ты хоть узнай, сколько это будет стоить, прежде чем отказаться, — суетился менеджер.

Итиро промолчал, он сидел в позе лотоса, прикрыв глаза, гладил пальцами даймон в форме дракона, всегда висевший у него на шее, и вспоминал. Перед глазами в подробностях вставали картины его побед, лица противников, уважительные рукопожатия зрителей. Это он помнил хорошо, а вот когда и сколько ему вручили денег, из памяти стерлось.

«В чем-то старик был прав. — Думал Итиро. — Мне не нужны деньги, которые я могу заработать на унижении, мне нужна только победа, победа любой ценой, пусть даже ценой денег».

Из состояния задумчивости его вывел мальчик- посыльный.

— Бык не будет сегодня драться. У него заболел зуб, — сказал он, улыбаясь во весь рот.

— Ты чего смеешься, — спросил он мальца.

— Сейчас тебя объявят победителем — звали, — пояснил парнишка.

— Я не пойду. А ты возьми мой выигрыш и отнеси мне домой. Можешь себе купить по дороге, что тебе захочется.

Парнишка вытаращил глаза от изумления.

Итиро ушел, уверенный, что покидает ринг навсегда, ушел, не представляя себе, что делать дальше, ведь он не знал другого пути, кроме того, к которому готовил его Мамору.

С этого дня он перестал появляться в борцовском зале, где обычно тренировался. Чжао напрасно поджидал его у входа. Китаец был сильно расстроен, но не тем, что потерял заработок, а тем, что не знал, где ему искать Итиро. Чжао обошел все тренировочные площадки, спортивные залы и даже фитнес-клубы, но нигде ничего не знали о японском юноше по имени Итиро. Если бы Чжао узнал, что Итиро просиживает дни и ночи напролет в библиотеках, и какие слова набирает в поисковых строках всемирной паутины, он бы был сильно взволнован. Еще сильнее, чем теперь, когда он стал подозревать, что Итиро убили на ринге в боях без правил. Смерть его нанимателя казалась ему самой правдоподобной причиной его исчезновения и самой удобной.

— Найди его, — Сонг поджала губы, глаза ее яростно сверкали.

Чжоу склонился в поклоне, он еще не заслужил право перечить Сонг. Он лишь маленькая сошка в большом механизме клана. Его должны были «повысить», если бы он принес «информацию», но он потерял из вида ее источник — парня по имени Итиро. Ради чего он терпел побои от него в течение нескольких недель?

— Ты должен его найти любым способом. Любыми, ты понял? Если у него есть круг близких людей, вотрись к ним в доверие, подбирайся.

Чжоу кивнул, не поднимая головы.

— Только будь осторожен. В его окружении опасайся двух людей. У них могут быть разные имена, но в семье Такахаси их знали под именами Мамору и Якудза.

Чжоу невольно усмехнулся — каламбур якудза по имени Якудза.

— Что-то ты развеселился. Или ты забыл, что этот японский поганец надругался над твоей сестрой? Разве ты не знаешь, что она никогда уже не сможет удачно выйти замуж, воспитывая японского ребенка.

— Я помню, — нахмурился Чжоу, — Я выполню поручение… Наша договоренность остается в силе?

Сонг засмеялась. Ее полное тело мелко затряслось в такт покатившемуся, будто бусы по полу, смешку. Чжоу поежился. Он побаивался Сонг особенно тогда, когда она так смеялась. Он слышал, что она зверски расправилась со своим мужем. И хотя он был якудза, а значит туда ему и дорога, ее многие боялись, не только Чжоу.

* * *

Итиро несколько дней пропадал в библиотеках, рылся в древних фолиантах, изучал легенды, искал пути доступа к секретным материалам. Он серьезно углубился в изучение архивных материалов о кланах якудза, гербах старинных аристократических родов. Он искал упоминание о самураях рода Такахаси и клане Сейгью. Но нигде не находил никаких следов истории, рассказанной ему в детстве Мамору. Иногда в его душе зарождалось сомнение, что Мамору сочинил сказку, пытаясь использовать его, мальчика без роду, без племени для своих тайных целей, но сразу же отбрасывал эти мысли прочь, как только доходил в размышлениях до вопроса «зачем».

После долгих сомнений и размышлений, он принял решение оставить институт и отправиться обратно туда, где прошло его детство — в общину, и в разговорах с бывшими якудза попытаться найти ниточки, которые приведут его к истине.

 

Глава 18. ЁШИКО

В прошлом осталась ноющая грусть о неисполненном обещании. А сейчас его мучил стыд за то, что он собирался сделать, но у него не было другого выбора. Итиро предал память предков. Где он ошибся? В какой момент воспитанник перестал верить идеалам клана? Легкая досада на себя за непонятные ему самому оплошности в воспитании ученика, которые он мог допустить, не могла поколебать решимость Мамору. Кто бы ни был виноват, клан должен получить нового кумитё, Кацуро должен быть отомщен, а враги должны быть повержены.

Если первый сын Кацуро не желает идти по пути отца, то это сделает другой человек. Мамору держал этот план на самый неблагоприятный расклад. Он зародился в его голове в тот момент, когда испуганная страшной гибелью бывшего мужа Ёшико решила спрятать старшего сына у дальних родственников в Корее.

Подавая Мамору сопроводительное письмо, она сказала:

— Мне больно расставаться с сыном, но я знаю, что так будет лучше для всех. Если мой мальчик погибнет от рук врагов, я не переживу этого горя. Отныне мы не должны видеться ради его безопасности.

Ёшико плакала одними глазами. Ни один мускул на прекрасном лице «старшей сестры» не дрогнул. Мамору верно служил Ешико с того самого дня, как Кацуро, забрав младшего сына Дайсуке, уехал в свою китайскую резиденцию. Ёшико редко разговаривала с ним на семейную тему, но он знал, как тяжело она перенесла сначала фиктивный развод, и затем расставание с мужем. И вот теперь она вынуждена была разлучиться с любимым сыном.

— Сделай для него все, что в твоих силах, — продолжала Ёшико. — Кацуро хотел, чтобы его сын продолжил его дело, вернул былое величие и отнятое врагами богатство его семье. Он мечтал поднять герб клана Сегью так высоко, как он возвышался во времена Такугава.

Ёшико примолкла, будто хотела сказать что-то еще, но внезапно забыла. Мамору воспользовался паузой, чтобы задать давно беспокоивший его вопрос.

— Прости, сестра. Я не решался. И теперь не должен. Но возможно, это наш последний разговор на долгие годы. Я хотел бы знать, если ты доверяешь мне…

Мамору встретил горестный взгляд Ёшико и невольно опустил глаза. Он знал, что влезает не в свое дело. Он не имеет право владеть этой информацией, но в истории гибели Кацуро слишком много странностей. Он хотел знать, к чему ему следует подготовить Итиро — к битве за честь семьи или к мести за гибель родных. Что угрожает самой Ёшико, если она решилась расстаться с сыном, спрятав его среди бывших якудза, предавших клятву данную своим оябунам.

— Спрашивай.

— Это может быть не легко для тебя, — сказал он, — Я хочу знать то, во что ты не считаешь нужным меня посвящать.

Ёшико наклонила голову, показав тем самым, что слушает своего собеседника очень внимательно. Мамору поклонился, не решаясь посмотреть в лицо «старшей сестры». «Её талия в тридцать три так же тонка, как в двадцать два», — подумал он, а вслух произнес:

— Ты развелась с Кацуро, когда враги стали донимать его своими кознями, сменила имя, а потом вышла замуж за простого чиновника для того, чтобы отвести глаза врагов от сына?

Ёшико еле заметно кивнула. Тогда Мамору решился на большее, он, не поднимая головы и показывая своим видом покорное смирение, и задал главный вопрос:

— Почему же Кацуро не оставил тебе и младшего сына?

В ответ он услышал нетерпеливый шорох и невольно поднял голову и посмотрел в сторону, откуда он послышался. Ёшико стояла у окна спиной к нему. Ее осанка и вся ее напряженная поза выражали протест. Она не хотела слушать «об этом», не хотела отвечать «на такие» вопросы, не хотела вспоминать «те» мгновения своей жизни. Понимая, что затронул чувства Ёшико, которые не остудили ни время, ни расстояние, ни непоправимость, Мамору быстро увел разговор в сторону:

— Стоит ли мне рассказывать Итиро о том, что вместе с отцом погиб его брат. Раздели со мной мое беспокойство или развей мои сомнения — поможет ли эта информация воспитать храброго воина, готового исполнить долг или же кровная месть может увести Итиро от истинных целей?

Ёшико надолго задумалась. Вся отцовская любовь досталась первому сыну. Рождение второго произошло в его отсутствие. Кацуро полгода жил в России, занимался созданием русского звена клана. А когда вернулся, ушел с головой в разборки с семьями китайских триад, с которыми у него пересеклись интересы в Приморье и Маньчжурии. И для того, чтобы обезопасить жену, он велел ей сменить имя и выйти замуж за незаметного служащего государственного аппарата, который согласился на этот фиктивный брак за деньги. Она просила оставить ей обоих детей, чтобы они имели возможность выжить в войне кланов, которую затеял Кацуро, пытаясь получить в свои руки власть над прежде принадлежавшими семье территориями влияния. Но он не дал ей возможности решать судьбу сыновей. Оставляя Ёшико в Японии, Кацуро умолял не проклинать его, за то, что не может отказаться от счастья лично растить первенца. Это была его идея поменять имена детям. Никто, кроме них двоих, об этом не знает и не догадывается. Кацуро считал, что сможет запутать врагов и выиграть время. Ему нужно было время, но вот теперь его нет. Нет совсем. Кому нужны были его великие цели, если из-за них она осталась одна? О, как она страдала от ревности и одиночества, когда узнала, что Кацуро прижил дочь и сына от гражданских жен-китаянок. Никто не знал, какие мысли терзали бедную женщину.

Мамору сочувственно смотрел на притихшую у окна Ёшико. Он догадывался о ее душевном состоянии. Он умел читать по глазам и позам. С людьми Ёшико всегда была доброжелательна и рассудительна. Ни разу она не позволила себе сорваться и закричать на провинившегося слугу. Лишь Мамору понимал глубину ее боли и отчаяния. Он был хорошим другом и был готов стать лучшим воспитателем для будущего кумитё клана.

— Если мой сын изберет другую дорогу, откажется встать во главе клана…

Мамору не дожидаясь окончания реплики, прервал Ёшико.

— Тебе не стоит думать об этом, он не откажется, потому что в нем течет кровь потомков великих воинов Такаси, — сказал он, упрямо склонив голову.

Ёшико отвернулась от окна, подошла к Мамору так близко, что тот почувствовал аромат ее губной помады. Страдальческая складка у ее губ стала еще глубже. «Лучше бы отказался, тогда у него был шанс выжить», — прошептала она одними губами. Она знала, что наследнику семьи Такахаси придется сражаться за власть не только против врагов клана, но и с теми, кто растащил собственность клана после смерти ее главы. Когда появится законный наследник, единолично претендующий на власть в клане, вот тогда начнется кровавая бойня. Кацуро приготовил яблоко раздора, которое может закончиться междоусобной войной для многих могущественных семей якудза и триад. Сможет ли Дайсуке победить в этой борьбе без своего старшего брата, погибшего вместе с отцом? Она не вправе лишать сына выбора. Но лучше бы он отказался…

— Эта ужасная женщина, — Ёшико запнулась, она страшилась называть имя. — Ты думаешь, мы сможем ее обмануть?

— У меня достаточно связей в Корее, чтобы противостоять этой китайской бестии. Когда придет срок Итиро сам с ней разберется. «Старший брат» поступил мудро. Итиро может оставаться невидимым, пока наберется сил, чтобы самостоятельно защитить свои права. У него будет шанс, который судьба отняла у его брата.

Мамору виновато потупил взгляд. Он опять нечаянно коснулся больной темы. Но Ёшико не показала своей грусти, она лишь отвернулась на секунду, но только для того чтобы взять с журнального столика сверток. Мамору заметил его, как только вошел. По форме свертка он понял, что там находится старинный меч — реликвия семьи Такахаси. На нем Кацуро принимал клятву верности.

— Передай сыну, когда ему исполнится восемнадцать. Пусть он знает историю клана. Понимает, что ему предстоит совершить. Расскажи ему об отце и завещании. Пусть готовится принять наследство, когда ему исполнится 21 и защитить свои права…

— Ты хочешь, чтобы я скрывал его родословную до совершеннолетия?

— Нет, он должен знать своих предков, но тебе нужно быть осторожным, чтобы он своей детской непосредственностью через друзей, с которыми он может поделиться, или в случайных обмолвках, не привлек к себе внимание врагов, и убийц…

В глазах Ёшико блеснула ненависть. Она подняла подбородок, и Мамору увидел перед собой не печальную вдову, оплакивающую страшную кончину мужа, и не мать, обеспокоенную судьбой сына, а увидел «старшую сестру», готовую разделить его судьбу.

— Пусть он узнаёт правду через легенды, во время детских забав. Но за год до исполнения возраста, указанного в завещании, ты расскажешь ему все, как есть. Пусть он сам сделает выбор, кем ему быть.

Именно тогда у Мамору стал зреть план. Что если, Итиро вырастет и станет не тем, кого они все ждут, и, получив наследство отца, растранжирит его на удовольствия?

Тогда по его поручению Акено нашел в буддийском приюте японского мальчика того же возраста, что и сын, погибший вместе с Кацуро. Никто не знал его имени. Испуганного трехлетнего ребенка нашли на озере Ханка вместе с пятилетним белым мальчиком. Европейский ребенок говорил на незнакомом монахам языке, их обоих забрали в приют, как неопознанных детей. Акено был русским корейцем и хорошо знал русский язык. Он смог выведать у белого мальчика, что его зовут Борис, и отец у него милиционер. Бориса она оставил в монастыре, а его родителей Якудза убедил увезти в Россию вместо своего, якобы утонувшего в озере сына, трехлетнего безымянного найденыша. Акено и Якудза поехали в Россию вслед за ними. Они любили друг друга. С первых дней знакомства они были верной парой. Акено ради своего любимого изменил пол. Но никто из «братьев» не посмел его осудить и стали называть его «сестрой» с большим уважением за смелость, ум и преданность клану.

После разговора с Итиро, который высмеял его за его приверженность традициям, мысли Мамору крутились вокруг одного важного события, которое должно было поставить точку над прошлыми его стараниями и стать началом великих перемен. Якудза по его сигналу должен был привезти в Японию, якобы, чудом спасенного из огня Дайсуке, младшего сына Кацуро. Так будет думать Ёшико. Он объяснит ей, что Итиро выбрал другой путь. И теперь все зависело только от того, сумеет ли он убедить братьев клана, что он — первый сын Кацуро. Реликвия семьи Такаси — меч, который передала Мамору Ёшика — в руках найденыша должна была убедить даже самых недоверчивых в том, он — истинный сын Кацуро.

Что, если она не захочет помогать ему? Что если она, ослепленная любовью, захочет отдать любимому сыну богатства, положенные ему по праву наследования? Если случится такое, он сделает то, что никогда себе не простит: он убьет любовь своей жизни, нежную, как лепестки китайской розы, Ёшико, ее любимого сына, и умрет рядом с ними. Его дело продолжат Акено и Якудза вместе с Дайсуке, который после смерти брата уже по праву наследования примет на себя обязанности старшего семьи Такахаси, заставит замолчать недовольных и трепетать врагов.

 

Глава 19. ЧУНХУА

Шо хай Пин, отвечающий в организации за связи с общественностью, разъяренно ходил из угла в угол своего кабинета в загородном доме.

Двадцать два года назад в его подчинении появилась девушка по имени Сонг. В то время на территории, которую уже несколько десятилетий контролировала группировка триад под руководством Лонг Тао Фу, обосновался клан якудза. Он предъявил права на обширные территории вдоль Желтого моря. Открытые разборки с якудза ничего не дали. Кацуро был умен, бойцы его клана всегда одерживали верх в открытых стычках. Глава организации фу шан шу Сан созвал совет, на котором был утвержден план, как избавиться от непрошенного конкурента. Вербовщику синг фунг Чао было поручено найти соблазнительную образованную сироту, хорошо знающую японский язык. Ей предстояло исполнить главную роль в предстоящей операции. Требования к претенденткам были очень высоки. В поисках участвовали все от «большого брата» Ло, главы триад северного побережья, до рядового члена самой маленькой группировки. Наконец, в одном из борделей Шанхая, люди Чао нашли подходящую кандидатуру — соблазнительную Сонг. Девушка хорошо знала японский язык, потому что до 12ти лет росла в Японии. Хозяйка борделя призналась, что купила красивую девочку у ее китайских родственников, заплатив им круглую сумму. По рассказам самой Сонг, она поехала в гости к родственникам в Шанхай, но оказалась в борделе. Как это произошло, она не помнила, поэтому Чао не составило большого труда убедить её в том, что она попала в бордель по вине семьи Такахаси, что это якудза выкрали и продали ее в рабство. Девушка поклялась отомстить обидчикам. Тогда ее стали готовить к важному заданию. Она прошла длительный курс обучения шпионским премудростям и светским манерам. Над сознанием Сонг поработали именитые психологи и шаманы. Ей предстояло выполнить сложную работу — добиться любви Кацуро и завладеть его недвижимостью в России, Китае. Чао постоянно подпитывал решимость Сонг, якобы, «достоверными сведениями» о том, что и родители Сонг, и ее братья были убиты якудза, а все ее сестры распроданы так же, как и она, по всему миру.

Триады умеют терпеливо ждать прибыли от любого дела. Сонг должна была войти в доверие Кацуро, стать его любовницей, любыми путями родить ему сына и добиться от Кацуро признания его родным, а затем — наследником. Если бы Сонг сначала родила дочь, то все равно Триады терпеливо ждали бы рождения сына. После этого все мальчики — сыновья Кацуро, кроме сына Сонг, должны были умереть. А чтобы Кацуро был более покладист в выборе спутницы, для девушки была придумана легенда — она незаконная дочь главы триады «14К». Интересы этой организации никак не пересекались с планами Кацуро, он не имел притязаний на территории в Гонконге.

Кацуро «клюнул» и подписал с Сонг брачный контракт. И хотя контракт не давал ей никаких привилегий и, к тому же, она оказалась не единственной гражданской женой Кацуро (ее конкурентка по имени Цзиа была родственницей главы китайской диаспоры в Приморье) Сонг не унывала. Она в первый же год родила сына. Чуть позже Цзиа родила дочь. Кацуро очень любил дочку и почти не замечал существования Сонг и ее сына. Ненависть Сонг к своему гражданскому мужу перекинулась на его вторую жену и дочь. Сонг стала нервной и вспыльчивой.

Шо хай Пин понимал, что она в любой момент может сорваться и выдать мужу свои истинные чувства и намерения. Операция по ликвидации семьи Такахаси была назначена на день рождения дочери Кацуро. Об этом попросила Сонг. Предполагалось, что любящий отец соберет за праздничный обед всех своих детей. В тот вечер Сонг лично отнесла охранникам отравленное угощение, якобы с праздничного стола и сама проследила, чтобы еда была попробована каждым из них. Потом она взяла сына и тайно выбралась из дома, открыв ворота и калитку. Отряд наемников, завербованных для этой операции в трущобах Пекина, ворвался на виллу, не встретив сопротивления.

— Ты провалила план, в который тао ло Фу вложил четверть миллиона долларов. Почему Кацуро спрятал своих сыновей? Как это случилось, что ты не знала, что их в доме нет?

— Не знаю… это было давно…

— Куда исчез Итиро? Ведь это случилось на прошлой неделе. Ты говорила мне, что контролируешь каждый его шаг.

— Не знаю…

— Каждый раз, когда ты проваливаешь операцию, ты говоришь «не знаю». Ты должна была выяснить, где находится второй брат и уничтожить обоих. Но ты опять не справилась.

— Я… я найду этого ублюдка и принесу тебе его голову.

— Что ты несешь? Когда ты в последний раз видела себя в зеркало? Растолстела, обрюзгла. Ты пьешь? Мне не нужны головы якудза. Я не варвар. Ты не понимаешь, сколько труда и денег стоило выследить, где прячут Итиро. На эту операцию работали несколько сотен человек, я вложил в это столько долларов, что мне теперь легче тебя убить и найти другого исполнителя. Ты выдохлась…

— Нет! Никто, кроме меня, не знает в лицо Мамору. Он был воспитателем Итиро. Поверь мне. Я все исправлю. Мой сын вступит в права наследства и подарит все тебе…

— Когда мы начинали войну против Такахаси, мы надеялись, что она будет скорой и легкой. Что ты так на меня смотришь. Ты хотела скорее отомстить? Ты устала ждать, когда плод созреет? Ты поспешила и подвела нас. Это также ясно, как то, что ты полная дрянь…

— Я все исправлю, — Сонг вскинула голову, — У меня есть верные люди. Они ненавидят Итиро всей душой, так же как я, и даже больше, чем я…

Мысль, вспыхнувшая в ее сознании, отразилась в ее глазах. Они зажглись надеждой и решительностью. Пин немного удивился такому превращению. Только что перед ним стояла понурая небрежная женщина средних лет. Затравленный взгляд из-под бровей, дрожащие губы, кривящиеся в неуверенной подобострастной улыбке. Но вот все в ее облике изменилось. Тело налилось статью, на лице вспыхнул румянец азарта.

— У меня есть девушка, которая имела влияние на Итиро. Эта девушка сделает все, что я прикажу.

«Что ж Чжоу, ты не справился, — думала Сонг, выходя из дома шо хай Пина, — Ты потерял не только право мстить за поруганную честь Чунхуа, ты потерял право жить. Потому что теперь в дело вступит твоя сестра. Она узнает еще одну страшную „правду“ о своём бывшем любовнике — Чжоу вступился за честь сестры и был жестоко избит Итиро. От полученных ран бедный брат скончался. Об этом Чунхуа узнает из местных газет. И тогда девушка непременно возненавидит Итиро и захочет отомстить обидчику. А если не захочет… то у нее есть маленький сын, которого она очень любит. И если Чунхуа будет покладистой девочкой, с ним ничего не случится…»

* * *

В уезде, где Итиро жил до переезда в Сеул, никто не знал, куда пропал Мамору. Итиро пытался выяснить что-то о своей матери, но как только он касался этой темы, рты собеседников замыкались на замок. Итиро понимал, что, может быть, не достоин правды. Якудза не прощают предательства. Даже те, которые покинули свои кланы. Они просто выбрали другой путь, но сначала выполнили свой долг. Он же своим долгом пренебрег…

Вернувшись в Сеул, Итиро поехал домой — на квартиру, которую с первых дней их пребывания в столице, для него снимал Мамору. Итиро выбрался из внедорожника, расправил плечи. Несколько часов неподвижного сидения за рулем — нелегкая работа для парня, который привык к постоянным физическим нагрузкам. У дверей квартиры он на мгновение задержался. Она была приоткрыта. Эту квартиру в центре Сеула он снял вместе с Мамору. У Мамору оставались ключи. Он вернулся? Итиро обрадовался — его поездка в уезд была не напрасной. Мамору передали, что он его искал, и старик простил его.

Не раздумывая, Итиро влетел внутрь и остановился, как вкопанный. В полутьме комнаты, служившей ему своеобразным тренировочным залом, среди груш и манекенов он заметил женский силуэт. Он узнал бы этот силуэт из тысячи, миллионов, миллиардов женских фигур.

— Чунхуа — произнёс он одним дыханием.

Сердце бешено заколотилось, он шагнул к девушке, еще не зная, как поступит дальше.

— Здравствуй, — тихо ответила она.

Знакомый голос ворвался в мозг, путая мысли и желания. Когда Чунхуа была воспоминанием, Итиро часто разговаривал с ней. Каждый раз он задавал девушке один и тот же вопрос — «почему?», но никогда не получал ответа. Теперь он смог бы его услышать, но он больше не хотел знать правду. Сожаления и грусть покинули его разум, как только он увидел любимую.

— Ты, — сказал Итиро.

Он не мог придумать слова, которые выразили бы силу его ощущений. Они казались ему слишком простыми, не достойными той, которая стояла перед ним.

— Я.

Вдруг Чунхуа зарыдала. Она шептала «за что?» и тихо почти без звука рыдала, зарывшись лицом в ладони.

Итиро подошел ближе. Чунхуа была прекрасна. Красное платье, аккуратная прическа, темные туфли и даже маленькая театральная сумочка теперь не к месту болтающаяся у нее на руке — все говорило о том, что девушка тщательно подготовилась к встрече. Она пришла, чтобы произвести на него впечатление, она пришла, чтобы вернуться. И даже плач ее казался Итиро проявлением сожаления о содеянном и счастья видеть его. Он бережно обнял Чунхуа. Она сжалась в его руках. Но Итиро не насторожило это невольное движение. Его душа пела — Чунхуа вернулась. Он сможет ее простить, и тогда она, как и прежде, станет смело отдаваться его рукам. Он боялся спросить, что случилось с ее беременностью. Боялся причинить ей боль нечаянным словом. Она могла потерять плод еще до рождения. Такое бывает с молоденькими, неопытными девушками, какой и была его Чунхуа. «Ни к чему бередить раны», — подумал Итиро и ничего не спросил. Чунхуа была с ним, и все проблемы отошли на задний план. Мамору и тайны его семьи подождут. Чунхуа рядом — вот, что сейчас главное.

* * *

Крепкое кольцо рук сжало Чунхуа. Рыдания помимо воли рвались наружу. Зачем ей этот страшный мир, полный потерь, ничьи руки не смогут развести ее горе. А эти ужасные, несущие смерть руки… руки убийцы гладили ее плечи. Чунхуа дрожала от омерзения. Страх сковал ее душу. Страх за сына, которого отняла у него та страшная, как сама совесть, женщина.

Вся семья отвернулась от нее, ведь она прижила ребенка без мужа. Отец выгнал ее на улицу, как только она вернулась из больницы с сыном на руках. Только Чжоу не бросил ее. Любимый брат заботился о Чунхуа, как преданный муж. Он снял для нее квартиру в дешевых кварталах Сеула.

Сонг ворвалась к ней домой ранним утром, потрясая утренней газетой. Она кричала на нее, обзывала шлюхой, винила в смерти брата и потом забрала у нее годовалого сына. Чунхуа побежала вслед за ней, плач ребенка разрывал ей душу. Но люди из триад схватили ее и увезли с собой. Она жила в каком-то бараке целый месяц. Страшный месяц унижений. Она забыла, что такое гордость и стыд. Она пошла на все, лишь бы ей разрешали видеться с сыном. И теперь стояла перед своим бывшим любовником, мечтая о том, что сможет очень скоро выполнить порученное ей дело и вернуть себе сына и свободу.

* * *

— Я люблю тебя, — в страхе вскрикнула Чунхуа и обхватила голову Итиро обеими руками. Они были еще мокрыми от слез. Она целовала его лицо. Только бы скорее увидеть сына — билось в ее голове. Она опустилась перед ним на колени… Только бы он не заболел, пока она выполняет это ужасное задание. Она схватилась за ремень брюк. За этот месяц она многому научилась. Враг будет доволен, а затем повержен.

Итиро был удивлен поведением Чунхуа. Ее движения неприятно кольнули его самолюбие. Он понял, что Чунхуа хочет сделать, и с ужасом отшатнулся. Девушка тащилась по полу вслед за пятившимся Итиро, намертво вцепившись в его брюки.

— Прекрати, — закричал Итиро, — Перестань, сейчас же.

Чунхуа разжала пальцы и рухнула на пол. Она скорчилась в позе зародыша. Она больше не рыдала. Только тихо всхлипывала.

— Лучше бы я умерла, — прошелестел голос с пола.

— Не говори так, — Итиро склонился над распростертым телом, — Ты молода и прекрасна. Мы будем жить долго и счастливо.

— Лучше бы умерла я, — повторила девушка, — Я заслужила смерть.

Чунхуа говорила, думая о брате. В статье, которую Сонг заставила ее прочитать, подробно описывалась страшная кончина Чжоу. В статье упоминалось, что убийца Чжоу — парень, обесчестивший его сестру. Чжоу нашел его. Они подрались и в честном поединке, Чжоу отомстил обидчику сестры, сильно его избив. Но на следующий день Чжоу был найден в темном переулке. Он получил смертельную рану ножом в живот. Убийца бросил его умирать мучительной смертью на ночной улице Сеула. Полиция обвиняла в смерти Чжоу гражданина Японии по имени Итиро. Именно об этом вспоминала Чунхуа, подавляя в себе отвращение и зовя смерть.

Итиро гладил плечи вздрагивающей от его прикосновений Чунхуа. Он принимал страшные слова любимой за раскаяние. «Чунхуа соскучилась, — думал он, — Она сожалеет, что покинула меня, скорее всего, наш сын умер, она так страдает от этого, винит себя в случившемся, молит меня о прощении». Он легко поднял Чунхуа на руки и отнес в спальню.

В эту ночь он был особенно ласков и предупредителен. Он не позволил себе даже намека на прошлое и не обратил внимание на непривычную опытность Чунхуа. Он целовал ее губы, не ощущая ответных поцелуев, он ласкал ее тело, не получая взамен ответных ласк. Но при этом она делала все, чтобы доставить ему удовольствие. И ничего из этого не показалось ему подозрительным. Он был рад возвращению Чунхуа и собирался отогреть ее сердце своей любовью.

Но прошла ночь, и Итиро посетили первые сомнения. Чунхуа прятала глаза, когда говорила ему слова любви. Она часто срывалась в истерику без причины. А, наблюдая за ней в тот момент, когда ей казалось, что он ее не видит, он замечал на ее лице тревогу. Он заметил и холодность ее, и опытность ее ласк. Да можно ли было назвать эти привычные движения вдоль его тела ласками любящей женщины? Девушка знала много способов удовлетворения партнера. Слишком много для его нежной и неопытной Чунхуа. А может быть это не она? Итиро внимательно изучал спящую Чунхуа. Лучи восходящего солнца отражались в окнах соседних домов, падали на их брачное ложе. Несомненно, это тело принадлежало его любимой. Тогда что случилось с Чунхуа за время их разлуки?

Итиро нежно провел рукой по интимным местам своей возлюбленной. Кожа нежная, как цветок сакуры. Чунхуа вздрогнула и открыла глаза.

— Что случилось с ребенком? — спросил Итиро.

Он сам удивился тому, что сказал. Слова вырвались неосознанно, спонтанно. Наверное, он часто размышлял о причине грусти и нервности своей любимой. Где-то в подсознании сложилось впечатление, что все-таки ребенок существует. Чунхуа вела себя иначе, чем мать, потерявшая дитя. Такая глубокая печаль Чунхуа связана с тем, что с ее ребенком что-то не так. Он болен или инвалид.

Чунхуа вздрогнула, напряглась. Итиро смотрел ей в глаза и задал вопрос, на который она не знала, как ответить. Когда Сонг готовила ее к встрече с Итиро, она заставила ее назубок выучить такую легенду:

«Чунхуа вернулась, потому что очень сильно любит Итиро. Она избавилась от первенца, как он хотел. Долго переживала их разрыв. Но потом поняла, что готова на все, ради любимого. Она все это время любила только его. Отец спрятал ее в глухом уезде, пытаясь убить в ней чувства к нему тяжелой физической работой на рисовом поле. Он хотел выдать ее замуж за местного крестьянина. Но Чунхуа сбежала, и теперь у нее нет другого дома, кроме того, где живет Итиро. Если он ее прогонит, Чунхуа покончит с собой, так как больше никому не нужна…»

Ее легенда исключала вопросы о ребенке. Чунхуа запнулась, пытаясь найти подходящие по легенде фразы. Только сейчас Чунхуа поняла, что Итиро ни разу не спросил ее, зачем она вернулась. Она так сжилась со своей легендой, что даже не заметила того, что ей не пришлось ее рассказывать.

Чунхуа вспомнила тот день, который перевернул ее жизнь. Итиро растоптал ее. В той записке, которую вручили ей от его имени, он писал, что Чунхуа должна избавится от их нежеланного дитя. Что он не собирается связывать свою жизнь с китайской шлюхой, бросающейся в объятья первого встречного и отдающей ему свою честь. В тот день Чунхуа увезли в больницу с угрожающим выкидышем. Семь месяцев она находилась в депрессии между жизнью и смертью, не покидая стен больницы. Когда родился сын, он стал для нее единственной ниточкой, связывающей ее с жизнью. И вот теперь эта ниточка могла оборваться. Если она не сможет выполнить задание…

Что сказать? Чунхуа лихорадочно думала, но не найдя нужных слов в отчаянии впилась в губы Итиро, обвила его шею руками — только бы не видеть этот испытующий взгляд.

— Что с тобой такое? — Итиро оторвал ее от себя, вскочил с кровати.

Натянул спортивные шорты. Желание, которое всегда вызывало в нем обнаженное тело Чунхуа, ушло. Он не мог понять, почему ему больше не хочется целовать любимую. Почему ее губы не кажутся ему сладкими.

— Я люблю тебя, — дежурно сказала Чунхуа и стыдливо потянула на себя белую простынь.

Оказавшись под защитой легкой ткани, она почувствовала себя увереннее. Нужные слова сами пришли на память.

— Я сделала аборт ради тебя. Чтобы быть с тобой. Я поеду за тобой на край света. Куда ты, туда и я. Я буду помогать тебе во всем, делать все, что ты прикажешь. Я буду верной женщиной. Ты никогда не пожалеешь, что связался со мной. Я буду твоей тенью, твоей марионеткой. Приказывай. — монотонно проговорила она.

— Что ты сказала? — поразился Итиро.

— Я выполню любое твое желание, приказывай, — повторила Чунхуа тем же бесцветным тоном.

— Нет, повтори, что ты сказала о ребенке. Ты сделала аборт? И теперь ты хочешь, чтобы я стал твоим кем? Любовником? Как ты посмела ко мне прийти после этого?!

— Что?

Чунхуа медленно поднялась с кровати. Простыня сползла с ее тела, но она не замечала своей наготы. Она пылала гневом. Ее голос прерывался от рвущейся наружу ярости. Как смеет он, виновник всех ее бед, обвинять ее. Что за казнь он придумал для нее снова? В душе Чунхуа родился вулкан, он рвался наружу. Сейчас перед ней стоял враг, Чунхуа казалось, что если сейчас она убьет его, то ей станет легче. Все будет просто. Она освободится от страданий одним ударом. Чунхуа показалось, что мир затих, исчезли все звуки. Она сама удивилась, какими вкрадчивыми стали ее движения. Мысли, будто, чужие. На кухне есть нож. Чунхуа шагнула в сторону кухни, стащила с кровати простынь, в которую только что заворачивалась. Нож можно спрятать в складках материи и подойти близко, очень близко, лучше сзади.

Итиро удивленно проследил взглядом за Чунхуа, которая неожиданно резво спрыгнула с кровати и пошла на кухню. Лицо ее горело гневом. И это было странно. Потому что она должна была вести себя иначе, ведь она совершила страшное против его воли, лишила их ребенка жизни. И вела себя, как умалишенная. Конечно, она сошла с ума, — решил Итиро, и ему сразу же стало понятно поведение Чунхуа вчера вечером и ее холодность ночью.

Прежде, чем Итиро закончил анализировать поведение Чунхуа, она вернулась, красиво задрапированная в ту же простынь, которую унесла с собой. Разрумянившееся лицо ее было спокойно, на губах играла хитрая улыбка. В глазах больше не было печали и испуга. Она грациозно потянулась к нему ласковой кошкой. Он невольно раскрыл ей навстречу объятья и скорее чутьем, чем зрением угадал опасное движение. Он не видел блеска стали, только краем глаза заметил неестественно острую складку материи. Странная траектория руки Чунхуа, пытающейся обнять его со спины, зафиксировалась в его мозгу на подсознательном уровне. Она не успела приблизить хорошо спрятанный в простыни нож. Увидела злые глаза, тонкий изгиб поджатых в презрительной усмешке губ. Вот так выглядел убийца ее брата, когда всадил ему нож в живот по самую рукоять. Материя прорвалась, и нож блестел прямо перед ее глазами. В ладони впилась острые углы рукояти, пальцы Итиро сильно сжали кулаки Чунхуа. Зрачки девушки расширились от боли. Она старалась отчаянно вырываться, но это был напрасный труд. Итиро держал ее руки железной хваткой. Тогда Чунхуа рванула острие ножа к своей груди. Но не смогла ударить себя в сердце — Итиро крепко держал ее руку. Чунхуа завыла от яростного бессилья.

 

Глава 20. ОКИНАВА

Кабинет сингиина клана Осаму был полон людей. Они сидели по обе стороны длинного стола, скрывая напряжение. Все присутствующие были важными людьми, среди них не было никого ниже кайкэй. Те, что были помладше рангом сидели в конце стола, дальше от сингиина, который возглавлял собрание.

Мужчины были одеты в строгие классические костюмы темного цвета с глухо застегнутыми воротами сорочек, чтобы скрыть от постороннего глаза свирепые ирэдзуми, покрывающие их тела от запястий до шеи. Телохранители остались за дверью.

Осаму уже стар. Более сорока лет он вел дела семьи Такахаси и был доверенным лицом клана, всегда сопровождая все его юридические сделки. За это время из восторженного юноши, свято чтящего законы чести, он обратился в нудного старика довольно плотного телосложения, свидетельствующего о его сидячем образе жизни. Одет он был, под стать остальным присутствующим, в строгий европейский костюм.

Осаму пригладил ёжик седых волос, водрузил на нос очки в черной роговой оправе с толстыми стеклами и оглядел важное собрание. Глаза за стеклами стали неестественными большими, придав выражению его лица какую-то наивную доверительность. Сейчас ему предстояло зачитать важный документ, который изменит историю клана. За последнее десятилетие клан сократился вдвое, и его продолжали разрывать распри между главами региональных подразделений, стремящихся отделиться и завладеть подконтрольными клану Сэйгьюу территориями. И только благосклонность оябуна группировки Тола-киокай, который пресекал попытки вакагасира и сятэйгасира договариваться с ним о налогах напрямую через голову Мамору, спасала клан от уничтожения. После смерти Кацуро, который сопротивлялся присоединению к Тола-киокай, Мамору был вынужден принять его покровительство.

Мамору исподволь рассматривал Дайсуке, словно оценивал качество творения рук Якудза. Пару дней назад Якудза привел к нему Хана, чтобы обсудить детали предстоящего совещания. Парень был очень похож на погибшего Кацуро. Мамору подумал, что мог бы успокоиться, по поводу Ёшико. Сердце матери откликнется на это сходство. Ему понравилась самоуверенность парня. «Европейское воспитание не испортило его нрав. — Подумал он, мысленно улыбаясь. — Хотя… он воспитывался в России, это достаточно варварская страна, чтобы не испортить воина, не превратить его в размазню».

Мамору предупредил Осаму о прибытии наследника и тот назначил дату оглашения. Все ждали этого дня, и враги, и друзья. Враги, чтобы начать открытую войну, друзья, чтобы сплотиться возле сильно главаря. «Якудза был прав, — думал Мамору, рассматривая знакомые лица, — наш новый Итиро произвел на всех впечатление. Он очень похож на Кацуро. Только бы все сошло, как задумано». Почувствовав легкое движение в воздухе, он быстро повернул голову. Дверь в кабинет нотариуса, где собрались представители нескольких семей клана Сэйгьюу, открылась — вошла гостья. Несколько человек встали сразу же, склонившись в приветственном поклоне перед «старшей сестрой». Ее помнили все, кто лично знал Кацуро. Вслед за ними поднялись и поклонились остальные.

Все присутствующие напряженно следили за поведением главных фигур события. Нервность движений и странные искорки в глазах Ёшико выдавали ее волнение.

Мамору замер — зачем она здесь? Хан встал ей навстречу вместе со всеми. Где-то в кончиках пальцев зародился пульс, он током пробежал по обеим рукам и ударил в мозг. Перед его внутренним взором возникла яркая картина: он стоит в кабинете отца, едва доставая макушкой до края письменного стола, тот подхватывает его на руки, подкидывает вверх и кричит «любишь свою маму?». «Я люблю свою маму», — визжит он от счастья. Сверху он видит рядом с отцом молодую светящуюся от счастья женщину, она протягивает к нему руки и испуганно кричит «не урони его!»

— Я люблю свою маму, — прошептал он чуть слышно.

Ёшико поняла его по губам, и тоже одними губами сказала — «сын». Больше она не сделала ни одного движения, которое выдало бы глубину ее чувств. Она затаила их под маской вежливости, поклонилась каждому из присутствующих, степенно подошла к свободному креслу и села напротив Хана.

Нотариус внимательно оглядел гостей, немного помедлил, спросил на всякий случай «все ли из тех, кто имеет отношение к семье Такахаси, находятся в кабинете?»

— Нет, — вдруг сказала Ёшико, — со мной приехал мой сын и сын Такахаси Кацуро.

Мамору вздрогнул. Та наэлектризованность, которая возникла между ней и привезенным из России мальчиком, сбила его с толку. Вчера во время долгой беседы с ней он почти поверил, что Ёшико решила его поддержать. Он старался быть очень убедительным. «Итиро выбрал другой путь, — говорил Мамору, — но жив Дайсуке. Я никому не сказал об этом, чтобы исполнить обещание, данное мной Кацуро. Итиро отказался от своих прав, их примет второй брат. Я передал ему реликвию семьи. Клану нужен молодой и решительный кумитё. Якудза воспитал настоящего воина. Он очень хвалит его». Он видел, как вспыхнуло лицо о-нии-сан, как заблестели от невольной влаги глаза, как она подалась к нему в смятении, но очень быстро справилась с волнением и молчала всю оставшуюся часть беседы. Ему казалось, что она улыбается. «О-ни-сан должна подтвердить на семейном ужине, что мальчик — твой старший сын на», — сказал Мамору под конец разговора. Ёшико склонила голову.

И вот теперь она разбивала его сердце, рушила его надежды. Сейчас войдет настоящий Итиро. Не чествование нового кумитё, а его обман станет главным событием дня. Мамору сжал пальцы так, что суставы хрустнули и побелели от напряжения. Но лицо его оставалось непроницаемым. Его изгонят из клана с позором, а дети его никогда не смогут говорить о нем с гордостью. Мамору нащупал в кармане пиджака маленький инкрустированный серебром кинжал, подаренный ему когда-то самим Кацуро. Он не заслужил жить дальше, но хотя бы он заслужил смерть от оружия своего «старшего брата». Прости Ёшико…

Ёшико вскинула глаза на вошедшего в комнату сына, они излучала материнское счастье. Юноша радостно улыбнулся, сел рядом с ней, взял ее за руку.

Хан смотрел на счастливую пару, сидящую напротив него. Он уже знал, что это его семья. Не Дайсуке, а Итиро его имя. Дайсуке сидит напротив и смотрит на него с любопытством и уважением, которое и должен проявлять в семье младший брат к старшему. А рядом с ним самая родная женщина на Земле — его мама. Память подсовывала ему обрывки сюжетов и мыслей из их общего прошлого.

— Теперь все здесь? — неуверенно спросил нотариус, наклонил голову, чтобы поверх очков окинуть взглядом помещение. «Может быть, где-то у кого-то еще есть сюрприз», — говорил его подслеповатый взгляд.

— Почти, — кивнул головой Итиро, блеснув по-мальчишески задорными глазами, — Здесь нет только третьего сына Рензо, мать которого предала семью, позволив Триадам расправиться с нашими «братьями» и «сестрами».

— Мы его ждем? — уточнил Осаму.

— Нет, сегодня он не придет. Но мы его обязательно найдем и мать его найдем, и заставим ответить обоих за то, что она совершила. Это я обещаю.

Итиро говорил уверенно, вызывающе вскинув голову. Мамору же, напротив, испытывал страшное унижение и был готов принять любое наказание из рук своего ученика, и, судя по речам, настоящего Такахаси. «Мне нет прощения за обман». — Мамору держался за рукоятку кинжала, думая только о том, в какой момент ему следует вонзить в себя острое лезвие.

— Тогда я, пожалуй, начну? — не то спросил, не то ответил сам себе нотариус, откашлялся, придвинул к себе стопку бумаг и стал внимательно всматриваться в иероглифы сквозь стекла очков.

Он мог бы не тратить время на чтение, потому что все знали, что старший сын Кацуро вместе с обязанностью возродить могущество клана получал из рук покойного уже почти 20 лет Кацуро его должность в клане Сэйгьюу. Но когда нотариус произнёс имя наследника, в кабинете наступила изумленная тишина. Имя Тэтсуя прозвучало, как атомный взрыв в ночном небе спящего города. Но нотариус дочитал завещание до конца, не запнувшись, и только дойдя до последнего иероглифа, поднял голову и посмотрел на Ёшико. Та сжимала руку сидящего рядом сына, но смотрела перед собой через стол в лицо молодому человеку, который в момент произнесения имени наследника медленно поднялся. Казалось, что в глянцевой поверхности стола отражается не только потолок, лица и руки, сидящих за столом, но и наэлектризованность между этими двумя людьми. И она разлетается по кабинету, заряжая всех присутствующих. Приглушенно гудела сплит-система над головой Осаму.

— Ты готов к тому, что тебе предстоит? — Спросила Ёшико.

— Да, — кивнул Хан.

Мамору наряжено ожидавший разоблачения, замер. Ёшико разговаривала с его лже — Итиро, как с сыном, нет, не просто, как с сыном, как с наследником Кацуро. Так кто же из них настоящий Итиро, а кто Дайсуке? А кто Тэтсуя?

— Как же так? — прошептал он, догадываясь о том, что много лет назад, забрав из приюта мальчика без роду и племени, Акено нашла и спасла настоящего сына Кацуро. Или это не случайность? И все в этой жизни предопределено, как бы люди не пытались расставлять свои сети и ловушки. Если так, то и гибель Кацуро тоже предопределена, чтобы на смену ему пришел тот, кто сможет сделать то, что самому Кацуро было не под силу.

На этом кощунственном предположении Мамору остановил свою мысль, отпустил рукоятку кинжала и громко произнес, обращаясь к наследнику:

— Мы все будем тебе верными братьями и храбрыми воинами. Я готов занять место кумитё хисё рядом с тобой.

Слова Мамору означали то, что он добровольно складывает с себя полномочия оябуна и передает их новому предводителю клана Сэйгьюу. По кабинету прошел шорох, шарканье и скрежет, который издают отодвигаемые стулья. Присутствующие по очереди стали подходить к тому, кого Ёшико назвала Тэтсуя, и с поклоном выражать свою преданность. Итиро подошел одним из последних и обнял брата.

— Извини, брат, — сказал он, — я некоторое время занимал твое место. Из меня пытались готовить начальника, но все пришло к тому, что это не моё. Но зато у меня была интересная жизнь. Меня пытались убить, думая, что я — это ты. Но у них ничего не получилось. Правда, они все-таки испортили мне жизнь. Думаю, они не оставили свои надежды и проявятся рано или поздно.

Итиро вздохнул, вспомнив последний день рядом с Чунхуа. Он отпустил ее, но не смог простить предательства. Ведь она сначала убила его ребенка и потом пыталась убить его. Нет, он не отпустил, он вышвырнул ее на улицу, как бездомную сучку, не дав даже времени одеться. Он потом долго слышал за дверью ее крики и проклятья, полные ненависти.

— Китайские женщины коварны, им не ведом кодекс чести… где-то я это уже слышал, — Итиро поклонился Мамору, — Сэнсей, ты был прав насчет китайских жен. Я сожалею, что был не достаточно учтив с тобой. Я искал тебя, чтобы извиниться, но мама меня нашла быстрее. И теперь я прошу прощения.

Мамору хотел сказать, что он тоже сожалеет о своих кознях против Итиро, но промолчал. Сейчас это уже не имело значения. Духи предков спасли его и помогли ему выполнить долг, никого не унизив и не предав. Ёшико подошла к сыновьям и прислонила щеку к крепкому плечу любимого сына Кацуро так сильно на него похожего, что сидя напротив него через стол она не могла избавиться от ощущения, что видит перед собой молодого мужа, когда они только начинали свою семейную жизнь.

— Не знаю, как тебе, но мне будет трудно привыкнуть к своему настоящему имени — Дайсуке, — продолжал Итиро, — Я всю жизнь был Итиро. И не хотелось бы возиться с бумагами — это такая волокита — переделывать документы. На фотографиях я очень плохо получаюсь. К тому же это имя, как я понял, теперь свободно.

— А вот мне придется начать как раз с самого трудного — с волокиты, — улыбнулся в ответ Хан, — Иначе не видать нам с тобой нашего наследства, как своих ушей. Но я тоже предпочел бы слышать привычное имя. Древние воины имели по два имени. Одно знали все, другое — только родные. Пусть мое прежнее имя, вернее кличку, под которым я жил в России, останется в обиходе.

— Спасибо тебе за сына, — Ёшико повернулась к Мамору, — Извини, я не могла открыть тебе нашу с Кацуро тайну раньше. Мы с мужем сделали много ошибок, но мы их искупили. Кацуро своей гибелью. А я — долгой разлукой с детьми. Скажи, как ты нашел Тэтсуя?

Мамору в ответ загадочно склонил голову — сейчас не время и не место для откровений. Он давно не видел Ёшико, а такой умиротворенной он ее совсем не помнил. Признаваться сейчас в своих не совсем благовидных замыслах он не хотел. Все хорошо. Зачем воскрешать ошибки прошлого, о них следует забыть. Важно только то, что происходит. Какими путями это достигнуто, не имеет значение…

— Ты помнишь отца? — Ёшико ласково прикоснулась к вороту расстегнутой сорочки Тэтсуя, через которую проглядывала знакомая всем представителям клана ирэдзуми, улыбнулась, — Он тоже не любил галстуки.

— Я помню главное, что я твой сын, — тоже улыбнулся Хан, — в остальном — странные игры памяти. Якудза говорил, что вынес меня из горящего дома по просьбе отца, я же сам этот момент не запомнил…

— Об этом можно поговорить потом, — прервал его речь Мамору, — Нам нужно отправляться в резиденцию главы клана. Мой кумитё хисё подготовил все бумаги, и я готов отчитаться перед санро-кай за прошедшие восемнадцать лет…

Ёшико удивила непривычная бесцеремонность Мамору. Обычно он был более сдержан. Но она была слишком взволнована происшествием, чтобы обратить внимание на его странную суетливость.

Кабинет Осаму постепенно пустел. Темные пиджаки расходились. Оябун был назначен, а не выбран, как это делалось в большинстве кланов якудза, и не всем присутствовавшим в кабинете это нравилось. Но никто не решился открыто возразить. Теперь многое зависело от отношений, которые сложатся о нового кумитё с Акихиро, оябуном группировки Тола-киокай.

На выходе из офисного здания, в котором находилась канцелярия клана, в том числе, кабинет Осаму, Хан увидел Самурая и Ниндзя. Якудза рядом с Акено. Они обменялся взглядами.

* * *

Руководитель Приморской бригады триад Цзин Ши долго думал, стоит ли сообщать шо хай Пину об информации, которая дошла к нему через третьи руки. И решил сначала лично перепроверить все, а потом уже сообщить результаты старшему «брату».

До его сведения довели, что один из мелких торговцев наркотиков, русский, продающий его товар в Уссурийске, болтает много интересного. С его слов настоящий брат его был подменен в Китае на другого мальчика. Может быть, Ши оставил бы разговоры наркомана без внимания, но его отцом был майор милиции. Если майор действительно совершил преступление, провезя через границу чужого ребенка под видом своего сына, то это давало Ши надежду склонить майора к сотрудничеству угрозой шантажа.

Ши приказал привести к нему парня. Он долго с ним беседовал, пытаясь выведать как можно больше о его отце и делах двадцатилетней давности. Но парень не хотел говорить, пока ему не вкололи наркотик, развязывающей язык. Тогда Ши узнал довольно много интересного.

Ши приказал найти ему девушку по имени Ирина Моренюк, фиктивную жену лжесына майора. Девушка сначала вела себя вызывающе, попросила много денег, чем очень рассмешила Ши. Но он не стал ее пугать, а пообещал, что она останется довольна вознаграждением, и тогда она рассказала, то, что он уже знал плюс то, что его уже не могло интересовать, потому что этот лжесын уже утонул. Конечно, Ши не собирался платить жадной девчонке за утопленника, а потому отправил ее домой, предварительно запугав до полусмерти. Ши думает, что она осталась довольна наградой, ведь он подарил ей жизнь, а, значит, он свое обещание выполнил. Ши удовлетворенно хмыкнул. Потом он навел справки о человеке, упомянутом в рассказе девушки и наркомана. владельце спортивного клуба восточных единоборств в Уссурийске по имени Якудза и его жене. В день гибели главного героя событий эти люди исчезли из Уссурийска. Что из этого может быть важно «братьям» в головной организации?

Цзин Ши позвонил брату Вэй, и тот посоветовал ему рассказать все шо хай Пину. Он сделал это и тут же пожалел, что влез в эту историю. Пин орал в трубку о предательстве, тупоумии и лени Ши и всей его группировке в России. Ши сильно испугался и подумал, что находится на грани жизни и смерти. Но когда Пин распорядился выяснить, при каких обстоятельствах затонул теплоход, чем занимался Борис в свободное от учебы время и были ли у него еще какие-то близкие друзья, Ши немного взбодрился. О майоре он больше не думал. Ши не дурак, он сделал правильный вывод: парень, который утонул, для Пина гораздо важнее перспектив развития сети триад в Приморье.

Шо хай Пин был в бешенстве. Была бы его воля, он бы убил этого бестолкового Ши, который несколько лет работал поблизости от одного из наследников Кацуро и не знал этого. Пин был стар и любое нервное потрясение, похожее на то, которое он только что испытал, могло привести его к инсульту. Дело Кацуро было самым больным местом в его карьере. Двадцать пять лет назад, когда по требованию Ло он начал операцию по выдавливанию якудза из Китая, он мечтал стать советником «большого брата» Ло, но годы шли, и дело Такахаси превратилось для него в зубную боль. Он уже не мечтал о карьере. Если бы ему удалось завладеть собственностью Такахаси и уничтожить влияние его клана в регионе, он мог бы обеспечить себе почести и признание соответственно его богатству и больше не думать о будущем.

— Кругом дураки. Почему «желтый дракон» направляет в Россию только глупых и бездарных людей? — рычал Пин, в глубине души понимая, что вина Ши лишь в том, что ему не была поставлена задача — собирать конкретную информацию. Это он, многоопытный Пин, должен был первым подумать о том, что выжившие в атаке на виллу Такахаси якудза могли заранее увезти и спрятать его сына. Как он мог поверить этой проститутке Сонг, что второй сын Кацуро, Дайсуке, мертв? Якудза вывезли его из Китая и спрятали в России.

Пин снял первый приступ ярости, накричав на Ши, и теперь мог рассуждать более продуктивно. Подозрительно простая смерть взрослого Дайсуке, который будучи почти младенцем, выжил в смертельном бою, ему не нравилась. Якудза, а, судя по описанию Ши, владельцем клуба восточных единоборств был именно он (странно, что он не изменил имени, скрываясь от триад), исчез вместе с женой в день смерти его воспитанника. Что-то подозрительное проглядывалось и во всех трагических событиях, следующих друг за другом: Дайсуке срочно женится и тут же тонет вместе с теплоходом. Его жена спасается среди немногих пассажиров рейса, следующего по маршруту Россия-Япония. Может быть, это случайность, а, может быть, проявление сострадания — Дайсуке пожалел ни в чем не повинную девушку и обеспечил ее спасение. А если кораблекрушение — хорошо разыгранный сценарий, то у Пина гарантировано будут неприятности от «большого брата» Ло?

Найти Итиро будет не сложно, он появится, когда придет срок оформить законсервированные объекты собственности Кацуро на нового владельца. Вилла Кацуро на побережье недалеко от порта Дальний уже почти двадцать лет представляло собой головешки, но Сонг не удалось оформить на своего сына даже ее, потому что она не смогла заставить Кацуро сделать ее законной женой. А доказательств смерти прямых наследников — двоих старших сыновей Кацуро — нет.

Следующая неделя для Пина была полна многообещающих событий. Ему донесли, что в клане Такахаси произошли важные события, которые он не смог предотвратить, как ни старался. Но тот неприятный факт, что все владения Кацуро с отныне имеют своего законного владельца, уже не мог вывести его из себя. Напротив, он удовлетворенно потирал руки. Ему казалось, что он никогда не знал более приятной новости. Он мог надеяться на успех, потому что теперь все подготовит и проконтролирует лично.

 

Глава 21. КИТАЙСКИЙ ГАМБИТ

Илья заранее отметил на карте, которую приобрел еще в Хабаровске, места, где предположительно стояли отряды советской армии, нарисовав на ней красным карандашом флажки. Флажки располагались плотной кучкой. Поэтому Илья, связанный всю жизнь с астрономией, которая считает расстояния не километрами, а световыми годами, думал, что поиски последнего места службы отца займут немного времени. Но в реальности большинство мест, куда он рассчитывал без труда добраться на машине, оказались вдали от дорог. Машину он оставлял в ближайшем селе под присмотром местных пацанов. За несколько центов они не только охраняли старенький УАЗ от любопытных односельчан, но и вымывали его до блеска. Там же брал лошадей на прокат. Но и лошади не везде могли пройти. Тогда они их привязывали к дереву, а сами шли дальше.

Соня, пыхтела, с трудом пробиралась вслед за Ильей через валежники и кустарники. Терпела колкие замечания Ильи в адрес ленивых городских жителей, одновременно она с сомнением решала для себя вопрос стоит ли ей записать его в «ухажеры», поскольку это место около нее теперь было вакантным, или оставить его в хороших знакомых, потому что с «ухажерами» ей не везло.

Ивана, напротив, искренне наслаждалась путешествием. Это было видно по ее счастливому лицу. Поход, казавшийся Соне напряженным преодолением бесчисленных препятствий, для ее племянницы был интереснейшим приключением. Она получала удовольствие даже в момент восхождения по склонам, забегала вперед, и чтобы не терять зря время успевала осмотреть окрестности.

— Тетя-мама, облака сели на верхушку дальней сопки, будто шапка-ушанка лысину прикрыла. Правда, смешной зверек пробежал?! Дядя Илья вы лучше по этой тропинке идите, тут поглаже.

Однажды они наткнулись на деревянный частокол высотой в человеческий рост. Для Ильи, который вел спутниц по карте, составленной в сороковых годах, препятствие оказалось неожиданным. Частокол перегородил большую поляну, через которую пролегал их путь. Они пошли вдоль частокола в поисках ворот или какой-нибудь калитки. Они нашли ворота. Ворота были открыты настежь, и они беспрепятственно прошли внутрь. Их взору открылось строение, напоминавшее буддийский храм.

Пока Илья и Соня при помощи жестов и звуков, а также нескольких английских слов общались со старыми монахами и изучали религиозные реликвии, Ивана бродила в окрестностях храма. Ее внимание привлекла группа молодых людей в оранжевых халатах, которые слаженно отрабатывали красивые гимнастические упражнения. «Ушу, наверное, — думала Ивана, заворожено наблюдая за красивыми точными движениями, — Это, наверное, буддийские монахи. Они в фильмах всегда в таких одеждах ходят».

Занятия закончились, и монахи гуськом прошли мимо, склонив бритые головы, не глядя по сторонам. И только один парень, проходя недалеко, поднял голову и посмотрел на неё. Ивана отметила про себя, что монах не похож на китайца. Внешне он очень сильно отличался от своих товарищей. У него было европейское лицо с выдвинутым вперед носом и круглые голубые глаза почти без ресниц. Брови у него были рыжие и на покрасневшем лице парня почти сливались с кожей.

Солнце уже начало клонится к горизонту, прохладный ветер пропитался влагой и запахами неизвестных цветов ласково трепал путников по щекам.

— Все — домой, — сказал Илья, — впечатлений на сегодняшний день достаточно. Продолжать путь не будем, и ночевать в этом монастыре мне почему-то не хочется. Кто их знает, может быть, эти монахи нетрадиционные буддисты, а какие-нибудь старообрядцы языческие и приносят на своем алтаре в жертву не животных, а излишне любопытных европейцев.

— Ох, бог с вами, — испугалась Соня и опасливо скосила глаза на приближающегося в этот момент к ним человека в оранжевой одежде.

Это был рыжий монах. Он подошел к Илье, посчитав его главным в группе европейцев и очень энергично на китайском языке, приправляя его жестами, стал что-то ему объяснить.

— Я понял, что тебя зовут Ту. Да, я понял. Но что ты от меня хочешь, я не понимаю. Тебе нужны деньги? Ты извини, не могу дать. Я не знаю, хватит ли нам до конца поездки того, что я наменял на таможне. — Илья отрицательно покачал головой и развел руками.

Ту, видимо, понял, что объяснять что-то гостям бесполезно, повернулся и очень быстро побежал в сторону хижин, расположенных за храмом. И через пару минут он их догнал — путешественники не успели даже выйти за ворота. В одной руке у Ту был увесистый мешок, а в другой — длинная палка по всей длине гладкая, отполированная его ладонями. Ту больше ничего не стал объяснять, просто пошел рядом с ними, изредка поглядывая на Ивану.

— Кажется, он хочет пойти с нами, — догадался Илья. — Не знаю, хорошо это или плохо. Наверное, все-таки хорошо. И если он будет за нас объясняться с местными жителями, то даже очень хорошо. Но, может быть, и не совсем хорошо, потому что, как мы ему будем объяснять, что нам нужно?

Сомнения Ильи по поводу полезности Ту были напрасными. Не смотря на то, что он не говорил ни по-русски, ни по-английски, казалось, он понимает все, что от него хотят. Он очень удачно вел переговоры с местным населением насчет ночевок и питания и был хорошим проводником. Он показывал кратчайшие дороги, находил удобные тропинки, выбирал самые пологие склоны.

Илья заметил, что Ту проявляет к Иване особую заботу. Он не спускал с нее глаз, если она забегала вперед, настораживался и старался от нее не отставать, а на привалах устилал ее место охапкой травы и подавал еду.

— Между прочим, Ту может отказаться от монастырской жизни и вернуться в наш суетный мир, — сказал Илья, подмигнув Иване, — Не ровно к тебе дышит мальчик. Еще бы, не часто здесь встретишь европейку, да еще такую красавицу.

Ивана покраснела от похвалы. Хотела возразить, что это для китайского монаха она кажется красивой, а на самом деле ничего особенного, но ее опередила Соня.

— Не выдумывайте, — возразила она, — Ей еще рано думать о мальчиках.

— Не скажите, — покачал головой Илья. — Замуж, может быть и рано, а вот думать и выбирать уже нужно. А то потом прилипнет к ее неопытной в любви душе какой-нибудь прохиндей, испортит жизнь. Надо — надо чувства с малолетства развивать. И к мальчикам, и к старшим, особенно к родителям…

— Ну, хватит нам мотаться по чужой стране, — Соня быстро свернула неудобный разговор о родителях племянницы, — Поехали уже домой, а то я так всю клиентуру растеряю. Пациенты стали такие нетерпеливые. И врачей развелось слишком много. Только получит диплом, а уже рекламу дает «гарантируем». Что они могут гарантировать? Разве вырванный зуб обратно вставишь? А сломанную челюсть разве восстановишь? А люди хотят верить, что лучшее можно сделать дешевле. Всегда выбирают дешевле. Не знаю, как можно еще дешевле, чем есть… ох, уж эта мне конкуренция. Вот раньше было лучше, когда рекламы такой не было. Люди узнавали по знакомым, знакомые плохого врача не посоветуют. Все, Илья, погуляли немного, спасибо за приятное путешествие, а мне пора уже. Время зря теряю. Останусь на бобах, а мне еще Ивану на ноги ставить…

Илья взгрустнул, слушая монолог Сони. И хотя его усилия по поиску следов полка своего отца пока еще не дали результата, он не считал, что потерял время впустую.

На следующий день Илья решил прекратить поиски, но сначала — сделать последнюю ходку. Их последний привал состоялся на краю оврага, густо поросшего кустарником и деревьями. Где-то недалеко находился китайский пограничный пост, но их никто не беспокоил, хотя в их сторону время от времени сверкал зоркий глаз бинокля. Поверх густых крон деревьев вдали проблескивала поверхность большого водоёма. Ту, держась за ветви деревьев, скатился по склону к речушке, которая протекала по дну оврага, а через полчаса также, хватаясь за ветки, вернулся обратно с парой довольно рыбин. Илья, похваливая домовитость своего проводника, разжег костер. Монах почистил рыбу, разделил улов на четверых, достал из мешочка, привязанного к поясу, китайские пряности, назначение которых неискушенный в азиатской кухне европейский человек не в состоянии запомнить, приправил ими рыбу. Срезал прутики с деревьев, очистил их от коры, и насадил на эти импровизированные шампуры подготовленный полуфабрикат. Костер к тому времени прогорел. Илья поддерживал тлеющие угли в нужной кондиции, постоянно помешивал и обмахивал их своей панамой. При этом он вел пространные политические беседы. Ту разложил свои шампуры с рыбой над поверхностью углей, поворачивая их так, чтобы они прожаривалась равномерно со всех сторон. Когда первая порция — половинка с головой, прожарилась, он показал ее Илье, чтобы тот оценил качество его работы, а затем, улыбаясь во весь рот и гордясь собой, передал ее Соне. Та с наслаждением вдохнула аромат, закрыла от удовольствия глаза, изобразив на лице крайнюю степень восхищения, чтобы порадовать повара, но есть рыбу не стала и передала прутик Иване. Ту этим был несколько озадачен, так как рассчитывал оделить Ивану сам. Следующий шампур с передней частью рыбины он отдал Илье. Но тот так же изобразив на лице наслаждение, передал его Соне, и этим опять удивил парня.

— Не бери в голову, парень. К черту ваши китайские условности. У русских мужчины воспитываются иначе. Добытчик кормит, а еду распределяет хозяйка. Матриархат у нас, привыкай, — Илья подмигнул Иване, но она не видела ужимок астронома, так как была занята поеданием вкусного блюда, которое таяло во рту.

— Мы, русские, и воевать умеем, пух-пух, — Илья вытянул вперед палец, словно целился из пистолета, — пуф-пуф. И заботиться о женщинах и детях отцами нашими приучены.

Ту очень внимательно выслушал Илью. Потом отложил свою часть рыбины сторону, встал и скрылся среди деревьев.

— Обиделся что ли? — спросила Соня, глядя ему вслед.

— Нет, по нужде отошел, — констатировал Илья, приступая к поеданию рыбьего хвоста, который предназначался ему.

— Удивительный народ, китайцы. До сих пор коммунисты правят. Правильно. Не надо своих правителей с дерьмом мешать. Кто не без греха. И всегда есть что-то хорошее. Стоит сомнения в душах людей зародить, так начнется такая смута, что потом белое от черного не отличишь. В такой громаде, как наша страна или Китай, нельзя будить дух бунтарства. Это такая зараза, что ни один строй долго не выдержит.

— Так вы за Советский Союз или за Царскую империю? — улыбнулась Соня, вынимая изо рта мелкие рыбьи косточки.

— Да хоть и империю. Лишь бы народ уважал своих предков, какими бы они ни были.

— Предки! Молодежи надо сначала научиться живых стариков уважать. А оно вон что, за медали готовы убить героев. Деньги во всем виноваты… и сериалы эти про убийства, книги о разных вампирах. Вот от чего сперва надо спасать народ — от культуры нынешней, а потом уже об умерших заботиться. Им-то уж все равно, уважают их или нет. Я девочку свою всегда блюла сама. Телевизор при ней даже новости не смотрела, книги только из старых авторов давала читать. На школу и на улицу надежды нет. Вот если бы каждый дома уделял своим детям внимание, прививал им уважение к родителям…

Соня примолкла, спохватившись, что случайно тронула запретную тему. Илья с жалостью посмотрел на Ивану, подумал: «бедняжка, всегда под контролем, каково ей?». Та увлеченно разглядывала присевшую на травинку красивую бабочку. Она не слушала разговоры, отложив в сторону свою недоеденную рыбу, склонилась над невиданным созданием, которое легко вспархивала яркими крыльями, удерживая равновесие. Открывала и закрывала их, словно показывала свое бесподобное одеяние на бис.

— Фея, фея, где твоя волшебная палочка? — прошептала Ивана улыбаясь.

Вернулся Ту, он заговорил громко возбужденно, размахивая руками. Бабочка испуганно вспорхнула, поднялась над кустарником и исчезла за ним. В потоке фраз Иване послышались звуки, похожие на какие-то русские слова. «А может быть он — внук русских раненных солдат, которых лечили в монастыре?» — подумала Ивана.

Ту потянул Илью за собой. Они ушли вдвоем, оставив женщин убираться у костра, и вернулись, когда мусор и кости были сожжены. Илья казался возбужденным не менее своего проводника. Он рассказал, что Ту нашел несколько окопов и землянку. В землянке Илья обнаружил планшетку с картами и гильзы с именами, которые носили солдаты, чтобы их могли опознать раненными или убитыми. Оружия там не было, но Ту так красноречиво показывал, как стреляет автомат, что Илья не сомневался, раньше он здесь находил оружие. Но почему тогда до сих пор водил вокруг да около, а не привел сразу же в это место? Этот вопрос возник в голове Ильи и тут же пропал. Он перебирал бумаги в планшетке, будто самую большую в жизни ценность — бережно и осторожно. Время не пощадило ни кожаный планшет, ни бумагу, хранящуюся в нем. Гораздо лучше сохранились скрученные бумажки с именами, запаянные в нательные патроны. Соня украдкой утирала глаза, читая вслух имена, Илья сидел, обхватив седую голову руками, Ту нетерпеливо переминался с ноги на ногу поодаль, а Ивана постоянно думала: «Почему я не могу это изменить, ну почему? Так не должно быть. Нельзя, чтобы люди умирали по чужой воле. Это нечестно. Нужно все это исправить».

— Как же все это исправить? — спросила она вслух сама себя.

— Нельзя исправить то, что уже случилось, — ответил Илья, — Мы должны принять это, иначе недолго сойти с ума.

— Люди должны научиться исправлять. — Ивана покачала головой, — Для этого надо немного вернуться назад и все. Нет, не просто вернуться, а вернуться туда, где все началось.

— Ты говоришь логично, — кивнул Илья, — Все хотят изменить страшное в своей жизни и в жизни своих близких, но это желание не исполнимо, а потому люди так жестоки, защищая свои интересы. Вот оно страшное прошлое, которое ни ты, ни я, не изменим, а очень и очень хочется. Может быть, это и правильно? Грустно и все-таки правильно. Надо жить здесь и сейчас и постараться не совершать ошибок, чтобы потом мучительно не хотелось их исправлять.

— Не думаю, что тот, кто послал мальчиков разных национальностей стрелять друг в друга, считает это ошибкой, — сказала тетя Соня, утирая слезы, — Они, наверное, жалеют, что были слишком добры и не поубивали всех русских и китайцев. Они хотят власти и денег, будто деньги сделают их бессмертными, все остальное — средство для их достижения. И вот нет ни жертв, ни тех, кто совершал убийство, остался только прах и имена, и ощущение своего бессилия, что ничего не возможно изменить. Это война. А когда люди гибнут в мирное время троекратно грустно. Вот и мой Иван не доехал до своего японского грузовика. Для кого-то это было просто кораблекрушение — острая новость в череде скучных будней, а для кого-то крах всех надежд, смерть близких.

Ивана удивленно посмотрела на Соню.

— Ой, прости, родная, — Соня спохватилась, что сказала лишнее, но скрывать правду после того, что они испытали только что, читая имена погибших, уже не имело никакого смысла, — я не сказала тебе сразу, не хотела тебя расстраивать, но я была не права. Утонул все-таки тот корабль, на котором Иван плыл.

— Да, — вздохнул Илья, — Горе делает людей мудрее. Жизнь, она такая штука, только через переживание и сопереживание, люди становятся лучше.

— Какая я глупая! — Ивана приложила прохладные ладони к мгновенно вспыхнувшим от волнения щекам. — Я могла всех спасти, если бы отнеслась к словам той странной женщины серьезно. Если бы я могла вернуться в тот момент времени, когда этого еще не случилось!

— Девочка моя, сколько в твоей жизни будет еще моментов, которые тебе захочется исправить. Жизни не хватит, чтобы сделать свою жизнь идеальной и уж тем более, чтобы спасти всех людей от случайной гибели. Смерть ходит рядом постоянно, он поджидает нас на каждом шагу. От нее нет лекарства и нет защиты. — Сказал Илья, качая головой.

Соня погладила по плечам огорченную Ивану, которая сразу же приникла к ее груди, и сказала:

— Вот сколько смертей, мы только что слышали их имена! Ради чего? Ничего! И не война виновата — вот истина. Война — это просто одно из средств убийства. Не людей надо спасать. Надо людей менять. Сколько веков прошло с момента первого убийства, а жадные, как и прежде, зарабатывают свои миллионы на чужой крови.

Ту подошел к Илье и показал ему голубоватую, порядочно выцветшую, бейсболку с прописной заглавной буквой «Д» над козырьком. Он напялил ее на свою бритую голову, которая за время их похода по лесам и долам обросла рыжеватой щетиной. Фуражка была ему мала, не смотря на отсутствие волос. Ту что-то говорил и жестами пытался объяснить свои слова, которые воспринимались всеми, как набор смешных звуков.

— Кажется, он хочет сказать, что это его шапка. Он ее нашел в землянке, еще там нацепил ее себе на голову и изображал, что держит автомат и стреляет, — предположил Илья. — Он, наверное, бывал здесь раньше ребенком, играл в войну. А где его родители? Это же бейсболка с эмблемой Динамо. Неужели где-то неподалеку живут русские? Давайте найдем переводчика, он нам переведет все, что говорит этот парень.

— Тогда придется его уговорить идти с нами до КПП. Там должен быть переводчик, — предложила Соня.

Но на следующее утро, когда путешественники усаживались в машину, чтобы отправиться к контрольно-пропускному пункту, то рядом с Иваной на заднем сидении оказался рыжеволосый монах с холщовым мешком в руках.

— Иногда мне кажется, что он только делает вид, что не знает русский язык, — сказал Илья.

На контрольно-пропускном пункте действительно нашелся переводчик, который за небольшое долларовое вознаграждение перевел рассказ Ту.

Ту жил в монастыре и не помнил ничего о своем детстве, пока не попал в ту самую землянку, с которой началась его иная жизнь. Он вспомнил, что прятался там с каким-то мальчиком от автоматчиков, преследовавших их. Имя мальчика Ту не помнил. Но видел, что он очень испуган. Почему Ту побежал с ним, он тоже не помнил. Когда автоматчики ушли, ребята вышли из землянки и побрели в случайно выбранном направлении. Потом их нашли люди в оранжевых тогах и забрали к себе. Они не могли толком объяснить кто они и откуда, очень были испуганы. Монахи оставили их у себя.

— Понятно, что Ту — русский. Я знаю такую телепередачу, где ищут всех потерявшихся. Мы его фото туда отправим, и его родители откликнутся, — предложил Илья.

— А если он из местных? Тут и русских, и американцев живет не мало, — возразила Соня.

Пока старшие обсуждали услышанную историю, Ту вместе со своим мешком куда-то исчез. Они решили, что, рассказав свою историю, он решил вернуться в храм. Илья громко провозгласил: «по коням» и тут же, как по волшебству, рядом появился, улыбающийся и кланяющийся, Ту. Он снова забрался в кабину, и жестами, будто радушный хозяин, позвал Ивану садиться рядом. Пограничники наблюдали за этой сценой спокойно, не препятствуя нахальному поведению монаха.

— Кажется, наш монах решил ехать в Россию, — сказал Илья, — и его пропускают через кордон вместе с нами. Странно! Что он сделал, чтобы вот так просто перейти границу?

— Ну вот, — поддакнула Соня, — Уже не только товары, но и женихов из Китая в Россию везем.

— А? Ивана? Нравится тебе такой решительный жених? — Илья шутливо подмигнул девочке.

Она засмеялась:

— Неа. Мне жениха не надо…

— Не зарекайся, — продолжал подшучивать астроном, — Ты же сама говорила, что подумаешь, то непременно случится. Вот сейчас подумаешь, что жених не нужен, так на всю жизнь старой девой и останешься.

— Ой, да что вы говорите, Илья Парамонович, — воскликнула Соня, — Не в обиду будет сказано, типун вам на язык.

— Сонечка, ну хватит уже меня, как старика величать. Прямо дряхлым дедом себя чувствую. Сколько вместе соли съели, да и китайского перца изрядно, а ты меня все на «вы» величаешь.

— Ну ладно, это все от вежливости. Какой же вы, то есть ты, дряхлый.

— И то верно, это я так, чтобы на комплимент навязаться. Я не по старости на пенсии. Мне только пятьдесят два стукнуло. Изучал по молодости атомную энергию, вот и попал под пенсионную льготу. Но не пугайтесь, я еще «ого-го» какой шустрый, — Илья по-молодецки запрыгнул на сидение водителя и по-стариковски крякнул, устраиваясь в жестком кресле.

— А когда все войны на земле закончатся, тогда люди перестанут друг друга убивать, а мои родители вернутся домой, — сказала Ивана, теребя сверток, в котором покоилась планшетка.

Он лежал у нее на коленях. Наступило неловкое молчание. Илья уже давно понял, что ситуация с родителями у Иваны скользкая, и лучше на этом не заострять внимание, а расспросить Соню как-нибудь потом или не касаться этой темы, вовсе.

* * *

— Через Данбичжэнь в сторону России прошел монах из буддистского монастыря. У него приглашение на буддистский съезд, который проходит в России. По виду — европеец. Едет с русскими в машине. Что делать? — это известие от «брата», работающего на контрольно-пропускном пункте было кстати. Пин удовлетворенно потер руки. А вот и мальчик, которого подменили, — догадался он, — Я знал, что эти тупоумные якудза не смогут сделать чисто ни одно дело. Оставили младенца в живых. Первое правило любого предприятия — убирать возможные проблемы до их возникновения. Этот Борис нам и поможет выполнить задуманное. Надо только приложить немного фантазии.

— Доставьте мне парня.

— Они уже находятся на русской территории.

— Я, кажется, китайским языком говорю — остановить машину и вернуть объект обратно, — рявкнул Пин в трубку.

Потом набрал номер Ши:

— Нужно убрать лишних людей в Уссурийске. Сделай так, будто якудза вырезали всю семью Моренюк. Информацию подать во все газеты в таком виде — якудза убивали свидетелей. Да, и ту женщину с теплохода, тоже убейте. Теперь она слишком много знает.

«Всё складывается очень хорошо, — Пин ежился от удовольствия, — монах захочет отомстить виновнику гибели своей семьи, в мы ему поможем. Хи-хи-хи, ведь одному ему не справиться».

* * *

Перевалив сухопутную границу в районе контрольно-пропускного пункта Данбичжэнь, и оставив позади КПП русских пограничников Турий Рог, «уазик» споро бежал по бетонной полосе. В салоне машины было не скучно, потому что Ту пытался учить русские слова и очень смешил Ивану своим произношением.

— Куда мы этого монаха денем? Не понимаю, как с ним быть. Куда едет, где будет жить? Надеюсь, не у нас дома. — Сказала Соня, обеспокоено наблюдая за излишним вниманием, которое монах проявлял к ее племяннице.

— Сейчас купим по пути китайский разговорник и спросим, что он за нами в Россию попёрся, — ответил Илья, а потом добавил, поглядывая в левое зеркало заднего вида. — Ой. Что-то мне не нравится вон та машина. Догоняют. Ну-ка, и я притоплю газку.

— Они тоже еще быстрее поехали. — Соня повернулась назад всем корпусом и стала следить за следовавшей за ними машиной. — Ну да. Точно. Они нас догоняют! — воскликнула она.

— Погоня? — Илья почувствовал прилив адреналина, — Наверное, китайские пограничники как-то узнали, что я втихую увез исторические документы, не объявив их в таможенной декларации, теперь хотят отнять. Врешь, не отберешь!

Ивана встала коленями на сидение и приникла к заднему стеклу.

— А может быть, они просто куда-то торопятся, — предположила она.

— И мы поспешим. А. может быть, это его монахи за ним гонятся, он без спросу сбежал. Они его обратно хотят вернуть. Нет, Ту, не бойся, мы тебя не отдадим. Русские своих не бросают, — нервно шутил Илья, все время поглядывая в зеркало заднего вида.

До следующего населенного пункта оставалось несколько десятков километров, это не более часу пути. Вдруг сзади раздался сильный хлопок, и в обшивку машины что-то стукнуло, будто камень попал, и посыпались стекла. Сквозь проем заднего окна, обрамленного осколками выпавшего стекла, Ивана увидела, как из переднего окна машины в нее кто-то целится. Ту навалился на нее всем телом, прижимая к сидению кресла.

— Ай! Они стреляют! — закричала Соня испуганно, — Что это такое? Что им нужно?!

— Что-то или кого-то мы везем. Может быть, этот кто-то — наш монах.

— А нельзя как-то выяснить, чтобы они нас случайно не убили?

— Нет, нельзя. Погранслужба или милиция сначала предупредили бы, а эти сразу стреляют. Мигалки нет, мегафона нет, значит, надо бежать. Шиш они нас достанут. Нас сибиряков голыми руками не возьмешь. Все пригнитесь!

Шлепки по железу застучали чаще. На крутом повороте Илья не успел сбросить скорость, машину занесло, он стал заваливаться на бок. Соня вскрикнула, Ивана почувствовала, что падает куда-то. Ударяется головой, тупая боль в затылке и последняя мысль: «Где, как, и что сделать, чтобы этого не случилось?»

* * *

Ивана открыла глаза. Она лежит. Темно. Полнолуние. Сквозь гардины, которой завешаны окна, в комнату пробивается свет луны, загадочный и манящий. Не возможно оторвать глаза от яркого диска. Он будит в душе неясное беспокойство, которое заставляет всматриваться в него вновь и вновь. За голубоватыми разводами на его лике прячется какая-то тайна, которую хочется непременно разгадать. Свет ложится на пол, стены, мебель и белые простыни постели причудливыми узорами, делает тени особенно контрастными. И сердце тревожно бьет в грудную клетку, мерно отсчитывая секунды. Необычно сильно стучит.

*Ивана: Какой странный свет, кажется, сердце выпрыгивает ему навстречу, и его очень трудно удержать. Дышать легко. Голова немного кружится. Но так приятно, будто от шампанского. Как я люблю полнолуние! Я люблю тебя, жизнь!

*Хан проснулся от легкого напряжения в голове, мысли были непослушными, наивными, чужими. «Смерть неизбежна», — одернул он себя.

*Ивана, удивлена резкими мыслями, которые вторглись в ее лирические рассуждения. «Это очень грустно осознавать. Но, наверное, у каждой смерти есть свой смысл. Например, цыпленок умирает, чтобы накормить человека, значит, он отдает свою жизнь ради доброго дела. И люди должны быть благодарны ему за это».

*Хан в раздражении сбросил с себя простынь: «Чушь полная в башке! У цыпленка не было выбора. Он не умер, его убили! Его мог съесть серийный убийца и тем самым послужить злому делу. Глупости. Что только не придет в голову после неудачного секса! Какое, к черту, доброе дело? Смысл жизни, а в том, чтобы получить желаемое. И не позволить врагам помешать нашим планам. В противном случае барашек, которого я вечером отведал в ресторане, был зарезан напрасно».

*Ивана попыталась вспомнить, что с ней случилось до момента, когда она проснулась, но это ей плохо удавалось. В памяти возникали незнакомые образы и ощущения. И мысли странные, сухие и жесткие, неправильные, с которыми она не согласна: «Если все люди будут просто жить, ни у кого никогда не будет врагов, и они не будут мешать друг другу получать желаемое, и убивать никто никого никогда не будет, все будут счастливы, все будут понимать друг друга, тогда на земле вечно будет радость и мир…» — возразила она этим неправильным мыслям.

*Хан сел на постели, поставил ноги на холодный пол. «Что за слюни в башку лезут?! Много людей однажды могут сами не проснуться, и никто в этом не виноват. Они просто неизлечимо больны. Понимать всех, своей жизни не хватит, чтобы исполнить задуманное» — подумал он. Пружинисто бесшумно поднялся, отметив про себя, что тело слишком вяло отреагировало на команду мозга. «Утомление после полового акта с этой глупой индюшкой, готовой ради штампа ехать с первым встречным к черту на рога». Он оглянулся на только что оставленное ложе, на белых простынях рядом с тем местом, где он только что лежал, осталось обнаженное женское тело.

*Ивана узнала ее. Это была Ирина. «Почему мы лежали вместе с ней в одной постели? — подумала она, — А почему она голая? Что мы с ней делали? Почему мне в голову пришла эта фраза — половой акт?! Я же не мужчина!»

*Хан немного освоился с мусором в голове и начал воспринимать мелькавшие невзначай глупые мысли, как игру сознания, выбитого из привычного ритма внезапными изменениями в его планах на будущее. Он усмехнулся: «Я сомневаюсь, что мужчина?» Он подошел к окну, отдернул гардины. Голубое сияние небесного нимба было слегка размазано по небосклону из-за предрассветного тумана, набегавшего на город от залива.

*Ивана недоуменно оглядела пейзаж, открывшийся из окна номера гостиницы. Несколько минут назад она видела сопки из окна машины, мелкие трещины, разбегающиеся от маленьких дырочек в заднем стекле, которое сыпется внутрь салона, запах старой кожи, громкие хлопки, перевернутый мир, крики тети Сони, боль. А теперь стоит в тихой комнате рядом со спящей обнаженной Ириной и смотрит на улицу, на которой ничего не происходит. «Их надо спасти!» — спохватилась Ивана.

*Хан покрутил головой, словно хотел сбросить навязчивый бред, преследовавший его с момента пробуждения: «Что за хрень? Что за мысли? Я не собираюсь никого спасать ради их спасения. Я исполню свой долг, во что бы то ни стало. Духи предков со мной, они мне помогут…»

*Ивана чувствовала внутреннее сопротивление, которое мешало ей ощущать мир прежним. Ее мучили мысли, которые они никогда не могла бы сама придумать, они были слишком жестоки и несправедливы. «Духи — это Бог. — Возразила она им, — Он говорит, что убивать — нельзя».

*Хан был раздражён. Наивная путаница в голове мешала ему чувствовать себя уверенным. «Если бы бог был, то работал бы более качественно. Раз придумал закон „не убий“, то и следил бы как следует, за его исполнением… — начал он, но спохватился. — Оба-на. Мозги мои круто пошли в раскос. Видения превращаются в тихое умопомешательство. Хватит думать, я от этого только дурею. Почему я постоянно задаю себе глупые вопросы? Я сомневаюсь. Значит ли это, что я не готов исполнить долг? Ради нашей цели будет затоплен теплоход с людьми, на котором мы с этой бабой отправимся в свадебное путешествие. Десятки ничего плохого не сделавших мне лично людей пойдут ко дну. Когда на карту поставлена великая цель, жертвы неизбежны. Мы жертвуем незначительным ради значительного. Акено подготовила все наилучшим образом. Она одна знает, чего ей это стоило. Большая работа ради большой цели».

*Ивана увидела мысленным взором женщину, очень похожую на ту, с которой она разговаривала в порту перед кораблекрушением. «Она это придумала? — изумилась она, — она отняла у людей их единственную жизнь. Это не геройский поступок. Нельзя убивать людей ни ради каких целей! Защищать их — настоящее геройство»

*Хан не заметил, как начал спорить сам с собой вслух:

— Мне нет дела до других людей. Каждый человек в этой жизни выбирает цель и не гнушается никакими средствами в ее достижении. А эти люди, всего лишь торгаши. Их жизнь никчемна и бестолкова. Сегодня за машинами в Японию, завтра обратно. Они ничего не дают миру. Но за свои интересы они перегрызут друг другу горло. Их смерть может дать человечеству больше, чем их жалкое существование.

От звука его голоса проснулась Ирина, прислушалась. Она хотела окликнуть мужа, спросить с кем он разговаривает, но смысл фразы ее заинтриговал, и она решила дослушать все до конца.

— Завтра все пассажиры утонут вместе с судном, и мир не содрогнется, не рухнет в бездну, он этого не заметит! Но в результате он станет лучше, потому что я уберу говно, которое творятся в нем. Я поведу своих братьев за собой, покажу им путь, заставлю жить по чести…

Он подошел к бару, ему захотелось выпить. Он пил очень редко, но сейчас ему было не по себе. Странные мысли вели его чувства по непривычному пути. Уверенность в правоте Акено покидала его. Ему нужна была поддержка, но та, которая могла развеять сомнения, ночевала в другом номере.

Он порывисто открыл дверцу шкафа, так что стеклянные полки звякнули. В зеркале, закрепленном на задней стенке бара, отразился его обнаженный торс. На правом плече и груди красовался дракон, вышедший из пенистых вод и пожирающий маленьких человечков. С телом всё было в полном порядке. «Что-то не так только с головой, — подумал он, непривычно внимательно разглядывая своё, — остальное, вроде бы, все на месте».

*Ивана этого не ожидала и застеснялась. Но сделать ничего не могла. Не свои глаза, чужие, которым она не могла управлять, смотрели на обнаженного мужчину. Она машинально отметила рельеф мышц, красочную татуировку. Ей показалось, что она знала каждую точку на ней, хотя видела в первый раз. Она подняла взгляд и задохнулась от волнения — на нее смотрело лицо Хана глазами Хана! «Я — Хан?» Она протянула к зеркалу руку. Рука была мускулистой, опутанной венами с сильными пальцами, которые ловко привычным движением почесали кучерявую поросль низа живота. «Да, я — мужчина и то же время Хан», — заключила она с обреченностью и страхом. И вдруг ее осенила догадка. Все, что раньше казалось путаницей и бредом шизофреника, выстроилось в ясную и понятную картину: она не спит!

*Хан чертыхнулся, посмотрел на свою руку — рука, как рука. Пенис тоже в порядке.

— Кажется, моё инь слишком уж разыгралось. Эта курица подавила во мне мужчину своей фригидностью. Туда ей и дорога вместе со всеми… — Хан добавил в конце грязное ругательство.

Ирина затаила дыхание так, что ей стало казаться, что она сейчас задохнется. У нее похолодело в груди. В глазах потемнело, но она боялась сделать глубокий вдох. Сейчас ее не беспокоило отношение мужа, который, оказывается, презирал ее и даже не волновал вопрос, почему он ее выбрал. Она поняла, что жизнь ее висит на волоске и завтра вечером, а может быть и раньше случится страшное — она окажется среди десятков пропавших без вести утопленников. Бежать, бежать отсюда, — думала Ирина, зарывшись лицом в подушку, чтобы муж не увидел страха на ее лице.

*Ивана перестала понимать и пытаться ответить на чужие мысли, потому что начали путаться её собственные. «Получается, я не спала и тогда, когда была самогонщицей Марией? И когда Сергей погиб тоже! И когда он выжил, но попал в милицию…»

*Хан достал со стеклянной полки бутылку дорогого французского коньяка, отвинтил крышку, налил в стопку, выпил, прислушался к себе. Мысли ворочались, помимо его воли, возвращая его то к судьбе зелёного грузовика и незнакомой ему Марии, то к обреченным пассажирам рейсового корабля, то к рассуждениям о том, как спасти от погони неизвестных ему пассажиров списанного военного автомобиля. Он опрокинул бутылку, прислонив горлышко к губам. Глотал жадно, взахлеб. Жгучая жидкость выплескивалась в момент глотка изо рта и текла по подбородку, шее, груди.

До кровати он добрался на твердых ногах, в голове, наконец-то, звенела только пустота — глупый внутренний голос замолчал. Он рухнул на белые простыни, рядом с Ириной, сжавшейся в испуганный комок, и заснул.

Ирина, дрожа от унижения, долго не решалась шелохнуться. Она приподнялась, только когда дыхание мужа стало ровным, осторожно дрожащей рукой тронула его за плечо. Убедившись, что он спит крепко, она тихо встала, торопливо оделась, путаясь в вещах, и крадучись вышла из номера. Шла на цыпочках, прячась даже от персонала гостиницы. Когда выбралась из здания, побежала по ночной улице прочь. «Надо позвонить в милицию. — Подумала она. — Нет, это глупо. У меня даже с собой документов, они остались на журнальном столике, где я в последний раз любовалась печатью ЗАГСа. Мне не поверят, посадят до выяснения личности. Не хочу в тюрьму. А если поверят, то все равно плохо. Потом меня затаскают по допросам и судам. А в колледже засмеют. Нет, должен быть другой способ спастись. Хан связан с преступниками. Говорили мне, дуре, что он связан с бандюками, а я не верила. Скажу на него, он отмажется, а меня пришьет. Не-ет. Лучше сделаю вид, что оскорблена его невниманием, скажу потом, что у нас физическая несовместимость. И еще что-нибудь придумаю. А люди? Они пусть тонут? Что делать — то?» Ирина металась по ночным улицам города, не зная, на что ей решиться — спасти людей, обратившись в милицию с заявлением и, тем самым, подвергнуть опасности свою жизнь, или бежать домой и забыть о том, что случилось и может случиться. Утомившись от круговерти в голове, Ирина стала искать, где ей приткнуться до утра. Утро вечера мудренее, — решила она. Но в гостиницу без паспорта не сунешься, на вокзал к бомжам и проституткам — не хотелось. Наконец, Ирина остановила свой выбор на мини-грузовике с Владивостокскими номерами, стоявший на обочине, забралась под тент. Было прохладно, она пошарила в темноте, нащупала в углу кузова затхлый тулуп, с отвращением в него завернулась. Овчина согрела ее тело, и она заснула. Проснулась, только когда грузовик тряхнуло на кочке. Больно ударилась о какую-то бочку, прикрепленную к борту. Тихо завыла, вспоминая прошедшую ночь. Опять тряхнуло так, что у нее лязгнули зубы. Ирина не выдержала, подползла к кабине и забарабанила по железу:

— Остановите! Эй! Возьмите меня в кабину.

Машина остановилась, полог откинулся. В кузов ворвался сноп света. Ирина прищурилась от его яркости.

— Помогите мне. Я убежала от наркоманов. Они хотели увезти меня в Японию на теплоходе, который завтра отплывает, и там продать в бордель за гашиш. Отвезите, пожалуйста, меня домой, — заныла Ирина.

 

Глава 22. ВРЕМЯ МЕНЯЕТ ХОД

— У нас нет времени уговаривать другую девушку жениться на тебе, — Акено по-мужски хмурилась, она не хотела отказываться от своего великолепного, как она считала, плана — свадебного путешествия на этом конкретном корабле.

Владелец судна очень рассчитывал на его «нечаянное» крушение, чтобы получить хорошее вознаграждение от страховщиков. Все складывалось, как нельзя лучше, пока…

— Ты зачем напился, как последний дурак? — сказала она с отвращением.

— Я не дурак, — возразил Хан, — Ты же знаешь, что я не дурак. Зачем ты так меня назвала?

— Ты позволил девчонке сбежать. Все проспал. Что теперь делать? Может быть, она что-нибудь заподозрила? О чем вы разговаривали в последнее время? Мне она сразу не понравилась, но я молчала, потому что какая разница, кто будет твоей спутницей в этом путешествии.

Хан обиженно промолчал.

— Найди эту дуру, извинись, заставь вернуться. Скажи, что любишь, скучаешь. Жить без нее не можешь. Я не могу отменить поездку. Туристические путевки куплены. Катер с подводным снаряжением ждет твоего отплытия из России. Я только могу договориться, что под именем твоей жены на теплоход пропустят другую женщину.

Акено неожиданно весело улыбнулась. Она увидела на журнальном столике, стоявшем посреди комнаты паспорт Ирины.

— Конечно. Я вполне могу сойти за твою жену. Чем я не хороша, — она кокетливо поправила волосы и оскалила желтоватые зубы в голливудской улыбке. — Купим парик, посижу немного в салоне красоты — что-то я давно собой не занималась, и все будет, как вы молодые говорите, «в шоколаде».

Хан пожал плечами, почему-то он не испытал облегчение оттого, что чуть было не сорвавшийся по его вине план возвращения на родину так хорошо был поправлен. Он бы с удовольствием отсрочил отъезд, чтобы понять, что с ним происходит. Но Акено спешила, она тут же позвонила Якудза по телефону, предупредила, чтобы он ее не ждал, и, что «потребуются два акваланга». Якудза не стал ничего уточнять и переспрашивать. После разговора с мужем Акено прошла по номеру, внимательно оглядела все закоулки, собрала попавшиеся ей на глаза вещи и даже мусор и пустую бутылку, после этого протерла смоченным в воде полотенцем все места, которых касалась рукой.

На теплоходе они расположились в каюте класса «В», не имеющей окон, поэтому не видели, как по трапу на корабль поднялись люди в пограничной форме, вслед за ними на палубу вошли люди в спецодежде технической службы порта.

Радио до этого вещавшее бравурную музыку, вдруг зашипело. Мужской голос, представившийся капитаном корабля, попросил всех оставаться на своем месте и приготовить документы и личные вещи для проверки, Акено побледнела от нехорошего предчувствия.

— Пограничники? — озадаченно пробормотала она, потом вскочила. — Что не так? Они не должны были проверять корабль. Мы уже прошли таможенный контроль на терминале. Нужно что-то срочно сделать. Они приходят, когда точно знают, кто им нужен…

Она достала паспорт Ирины, подбежала к иллюминатору, стала его лихорадочно отпирать. Это у нее плохо получалось. Хан подошел и помог ей открыть тугой замок. Она выкинула в море паспорт, потом обернулась к нему и несколько секунд смотрела ему в глаза, будто хотела сказать что-то важное. Вспоминая потом эти мгновения, Хан все время мучительно пытался понять, что хотела сказать его «сестра» или, может быть, она колебалась, боролась с желанием жить.

— Простись за меня… со всеми, — сказала она, наконец, достала что-то из кармана кофточки и сунула в рот.

Ее лицо побледнело, она стала судорожно хватать ртом воздух, рванула дверь на себя, вывалилась в коридор. На ее крик в коридор из своих кают стали выбегать пассажиры. Кто-то закричал, зовя доктора. Хан протолкнулся к Акено, лежащей на полу и встал около нее на колени, приподняв голову. Невидящими глазами она смотрела в потолок, с ее губ сбегала струйка пены, смывая толстый грим, светлый парик съехал на бок, обнажая раннюю седину в черных коротких волосах. Прибежал фельдшер корабля.

— Дайте ей воздух, — крикнул он сердито, раскрыл свою сумку, но, посмотрев в лицо лежащей на полу женщины, ничего из нее доставать не стал. Пощупал пульс. Подбежали три пограничника, организовали кольцо вокруг тела и с криками «разойдитесь по каютам» стали отодвигать пассажиров, но никто не хотел уходить. Хан видел, как одервенелое тело Акено укладывали на носилки. Он отвернулся, мыслей не было, только дикая усталость и недоумение.

Вместе с другими пассажирами, расстроенными отменой рейса, он спустился на причал, скользнул взглядом по лицам провожающих, хотя знал, что знакомых среди них не будет.

* * *

Прохладный ветерок, вспушил ее челку, щекоча лоб. Воздух был насыщен запахом йода, солярки и далеких гроз. Ивана открыла глаза. Она стояла на бетонной плите причала, о которую с пенистым шумом разбивались морские волны, и плита качалась и уплывала у нее из-под ног. Ивана схватилась рукой за то, что было к ней ближе — это оказалась влажная от вечерней росы шершавая стена контейнера.

Низкие темно-серые облака, набежавшие со стороны моря, тронулись отраженными огнями ночного города. Звездное небо затягивалось белёсой пеленой, которая кое-где порвалась неровными клочками, и сквозь эти прорехи пытались проглядывать разноцветно подмигивающие звездочки.

В голове Иваны не возникало ни одной умной мысли по поводу того, что с ней происходит. А воспоминания были еще путанее: выстрелы и шлепки пуль по обшивке, она тесно прижата к сиденью, всё катится вниз, слышны крики и стоны тети Сони, потом тихая ночь в гостиничном номере, обнаженная Ирина в постели, с которой она только что поднялась, татуировка на груди, лицо Хана, и его рука, которая… Ивана внимательно оглядела свою руку — с ней было все в порядке, тонкие пальцы, гладкая кожа, обкусанные ногти. И этой рукой она оперлась на контейнер, чтобы не упасть, и точно знает, что здесь она тоже была. Ивана напряглась, чтобы не соскочить с мысли — где-то здесь стоит женщина…

— Акено? — пробормотала Ивана, оглядываясь. — Почему её нет. Ах да, это было перед отъездом в Китай. И вот я снова здесь и чувствую, как мои мозги шумят, плещутся в голове, как эти волны. И вот ведь какая ерунда — мне кажется, что я что-то должна знать об этом, но никак не могу вспомнить что.

Чуть дальше того места, где стояла растерянная девушка, началась выгрузка пассажиров с рейсового судна. Сначала по трапу осторожно спустились санитары в белых халатах с носилками, прикрытых серым покрывалом. Ивана забыла о головокружении, отпустила контейнер и быстрым шагом направилась к кораблю, чтобы узнать что происходит. Вокруг машины скорой помощи, припаркованной у трапа, собрались люди.

— Что? Что? Что случилось, — спрашивала она, обращаясь то к одному, то к другому зеваке.

Кто-то пошутил, что пассажиру стало плохо с сердцем, когда ему сообщили новые таможенные пошлины на автомобили. Другой шутник предположил, что пограничники нашли на корабле торговца наркотиками, который во время задержания съел весь товар. Но все при этом сочувствовали бедняге.

Через толпу, собравшуюся возле машины скорой помощи, протиснулась Соня.

— Ивана! Как хорошо, что жива. А я увидела скорую и уж думала, что это с тобой что-то случилось, — воскликнула она. — Уфф. От сердца отлегло. Ты меня в могилу хочешь свести? Сказала тебе, не отходи далеко.

Взвыла сирена. Желтая реанимация уехала. Капитан корабля вышел на мостик с мегафоном в руках.

— Уважаемые пассажиры и провожающие, рейс отменен по техническим причинам. Билеты сохраните. В кассе вы их можете обменять на билеты другого рейса.

— Ну вот, не успели проводить, теперь будем встречать, — кто-то нервно засмеялся.

— А дядя Ваня уплыл? — спросила Ивана.

— Куда он денется, если его судно не выпустили из порта, — ответила Соня.

— Но ты сказала, что оно утонуло, — неуверенно произнесла Ивана.

— Бог с тобой, вернее, не дай бог. Мы же не изверги такое желать. Когда я могла тебе это сказать?

— В Китае.

— Ты шутишь? Надеюсь, ты это слово произнесла в аллегорическом смысле. И об утоплении тоже. Нет, ты вредничаешь, признайся. Ты злишься, что я решила выйти замуж. Я тебя понимаю. Но можешь теперь не волноваться, с этим все покончено. Я не собираюсь больше замуж. Никогда. Все.

— И ты никогда-никогда не была в Китае вместе со мной, дядей Ильей и монахом Ту?

— Всё. Хватит. Ты знаешь прекрасно, что с дядей Ильей мы познакомились только вчера на трассе из Владивостока в Находку. Не серди меня глупыми вопросами. Всё-всё-всё. Больше ничего не говори.

— Тетя Соня, ну скажи пожалуйста-пожалуйста, это точно тот корабль, на котором плыл дядя Ваня?

— Ты сведешь меня с ума!!!

— И дядя Ваня теперь не утонет?

— О-о-оо!

— Тогда мы поедем к нему в гости посмотреть на страусов?

— Ивана ты что? Решила окончательно меня добить. — Соня потрясла кулаками в воздухе. — Я же тебе сказала, он теперь мне не жених! Мы теперь чужие люди.

Полчаса назад Соня темпераментно, не слушая возражений и оправданий, много чего высказала своему бывшему возлюбленному — много разных неприятных слов сорвалось с губ Сони в момент прощания, которые теперь не давали ей право искать примирения. Соня, не удержалась и оглянулась на теплоход. Пассажиры друг за другом спускались по трапу на причал. В темноте на плохо освещенном трапе невозможно было разглядеть лица.

— Тогда я кое-что умею, — кокетливо пропела девушка.

— Не знаю, о чем ты говоришь.

— Спаса-ать. Я умею спасать людей от смерти.

— Может быть, тебе надо было идти в медицинский колледж? — Соня невольно улыбнулась наивному заявлению племянницы.

— Нет, я не так спасаю, как врач или пожарный. Я раньше думала, что вижу разные сны. Но в последний раз я все поняла. Я могу изменять то, что произошло. Не знаю, как это сказать понятнее… Но только я не понимаю, как это происходит, и почему ты ничего не помнишь. Может быть, дядя Илья помнит?

— Что может быть такого, что помнит малознакомый дядя и не помнит твоя тетя?

— Про Китай, про землянку, про то, как за нами гнались и стреляли и про всякое другое. Помнишь что-нибудь? Помнишь, как Ту забрался к нам в машину… и ты ведь сама сказала мне, что корабль утонул вместе с людьми, и очень жалела дядю Ваню. Но вот пароход стоит и никуда не уплыл даже. А все почему? Потому что я своим умом могу пройти сквозь время и пространство в нужного человека. Прямо в мозги, понимаешь? И ву-а-ля! — Ивана повернулась и движением фокусника указала на опустевший корабль. — И я это совсем недавно поняла. Все думала, что вижу бестолковые сны. А потом раз — а я людей помню. Не должна бы, а помню…

Соня смотрела на племянницу и не знала, что ей думать об услышанном.

— Ты шутишь? — спросила она озабоченно. — Ну, хватит. Мне не до шуток сейчас.

— Нет, нет, ты дослушай меня, тетя-мама, а потом возьмешь и сама все вспомнишь, — с убеждением говорила Ивана. — Потому что не может быть так, чтобы ты не помнила, что с тобой случалось…

— Не говори больше ничего, а то я рассержусь, — строго произнесла Соня. — Пойдем отсюда скорее. Завтра поговорим о твоих снах. Сейчас у меня голова не варит.

 

Глава 23. СМЕЩЕНИЕ

Хан неторопливо двинулся к трапу, стараясь держаться спин, и в то же время внимательно осматривался, пытаясь определить, угрожает ли ему опасность и, если да, то откуда ее ждать. Ступив на твердую землю, он почувствовал себя немного увереннее, но не пошел вместе со всеми в толпе и не направился сразу же к выходу, а отступил в сторону, скрывшись в тени трапа. Оттуда хорошо просматривалась освещаемая территория порта и часть акватории, попадающей под лучи прожекторов. Тени ложились контрастно. От этого лица людей и мимика казались не живыми, будто с корабля сошли мертвецы. Его глаза выхватывали из толпы лица, мозг анализировал полученную информацию, а тело было наэлектризованным — он был готов в любой момент отразить нападение. Но ничто не вызвало его подозрение. Порт работал, как ни в чем не бывало. Гремели лебедки, скрипели цепи, проржавевшие от соленой влаги, изредка по причалу с одного конца в другой прокатывались крики портовых рабочих: «майна», «вира». На мгновение в круге света от фонаря, прикрепленного на столбе возле ворот, появился хрупкий силуэт. Невысокая женщина тащила девушку за руку, будто спасалась от погони. Он узнал её и старался больше не терять её в неверном свете ночного города.

Перескакивая через капоты припаркованных у тротуара машин, которые в ответ взвывали охранными сиренами, он шел за ними, расталкивая прохожих, которые случайно оказались на его пути. Никто не посмел догнать юношу, чтобы наказать его за невежливое поведение. Бормоча под нос ругательства, люди шли дальше своей дорогой. Лишь один парень попытался добиться от него извинений перед упавшей от его толчка девушкой, но тут же свалился рядом, даже не заметив движения, которое стало причиной этого падения.

Хан видел, как Ивана вошла в двери, над которой голубыми неоновыми огнями играла вывеска с надписью «Мотель». Он зашел следом. Девушка уже сидела, уютно устроившись в кресле, обитом коричневым кожзаменитилем, и теребила журнал мод, невнимательно перелистывая страницы.

В мотеле «Светлячок» не привыкли к частым заездам гостей. Стойка с надписью «рэсэпшэн» на русском языке пустовала. Соня постучала по стойке, крикнула пару раз в неопределенном направлении, поскольку не знала, где мог скрываться администратор, раздающий жильцам ключи:

— Здесь есть кто-нибудь? Хозяева!

Через перила лестницы, которая вела из холла в номера, свесилась седая голова мужчины.

— Девушки! — окликнул он. — Сколько можно вас ждать? Я уже обо всем договорился. Нужно быстро собираться. Утром отъезжаем, а вас всё нет и нет. Едем на контрольно-пропускной пункт Турий рог. Слышали такой? Там нас уже ждут с распростертыми объятьями. Не знаю, как вы, а у меня уверенность, что удача будет нас преследовать до самого Китая и обратно…

Илья вернулся в мотель полчаса назад, успел поругаться с кастеляншей, которая после уборки его номера забыла его запереть, поужинать небольшим количеством коньяка и плохо прожаренной котлетой по-киевски. Походил по холлу взад-вперед, пару раз поднялся в номер и спустился, посидел в холле на дурно пахнущем дерматине кресла, перелистывая прессу и тихо ругаясь на управляющего отеля, который разложил на журнальном столе «всякую модную чушь» и не положил ничего об астрономии. Но позвонить Соне так и не решился. Он в который раз поднялся в номер и уже собирался включить телевизор, чтобы убить оставшееся до утра время, но тут из холла до него долетел знакомый голос. То Соня громко взывала к совести персонала мотеля.

— В Турий рог?! — переспросила хмуро Соня, она устала и была напугана поведением племянницы. — Зачем?

— Как же! Мы вчера с вечера договорились ехать в Китай все вместе.

— И вы туда же? Меня все сегодня хотят свести с ума. Сначала Ванечка, теперь Вы. Я ничего такого не говорила. Не придумывайте, пожалуйста. Мы уже достаточно напутешествовались. Давайте уж теперь каждый — по своим делам. А уж потом, милости просим, на обратном пути можно и к нам в гости заехать. Так что, простите нас Илья Парамонович, пожалуйста, мы-то «за» только обстоятельства «против».

Илья хотел, было, возразить, что дела никуда не денутся, но тут вдруг осознал сказанное в той части, в которой его пригласили в гости, а это круто меняло его отношение к отказу. Крылья вдохновенной надежды подняли Илью, как ему показалось, выше незримых в это позднее время небес. Даже если мечта его молодости окажется не выполненной, если, например, не впустят в Китай или гарнизон отца давно растащили по щепочкам китайцы, поездка в Приморье удалась.

«Духи предков привели меня не к девушке, — подумал Хан, наблюдая от дверей всю эту сцену, — они привели меня к этому мешковато одетому мужчине, который едет в Китай. Они говорят мне его словами, что я должен сделать. Я должен поехать в Китай к месту гибели отца. А как же она?»

Хан посмотрел на взъерошенный затылок Иваны. Он подумал, что не может ее потерять, что он смог ее найти там, где должен был, но встретил там, где не ожидал. Ему пришла в голову неожиданная мысль о том, что духи предков отняли у Акено жизнь для того, чтобы он смог соединился с ней и отправиться туда, где закончил свой путь отец.

— Я поеду в Китай, мы можем отправиться туда вместе, — произнес он громко.

Ивана обернулась. Мысли понеслись вскачь, предлагая ей одну картину за другой: полная луна, наглый взгляд с крыльца колледжа, змей-дракон, прижимающий когтистой лапой распростертого на земле человека, отраженный в зеркале…

Хан заметил в лице Иваны смятение, она смотрела на него широко распахнутыми глазами, будто бы знала о нем что-то тайное, что никому больше не известно. Он быстрым шагом приблизился к ней, наклонился, сжал пальцами ее правое предплечье и зашептал, пытаясь поймать ее ускользающий под ресницы взгляд. Он говорил на японском языке, потому что ему казалось, что на русском нет слов, которыми он мог рассказать то, что он чувствует и знает. И почему-то он был уверен, что она должна его понимать.

Ивана инстинктивно отстранялась. Он касался губами ее волос. Щеки ее вспыхнули, будто их опалило пламя дракона. От этой тесной близости ей стало труднее дышать. Звенящая пустота наполняла грудь и катилась к центру земли, повинуясь силе гравитации.

Соня, стоя у стойки выдачи ключей вполоборота, увидела, как незнакомый парень подошел к ее племяннице, по ее мнению, слишком близко.

— Молодой человек! — окликнула она его. — Молодой человек, кто вы и что вам надо? Вы меня слышите, мужчина в голубой рубашке? Я вам говорю.

Видя, что наглец не обращает на ее окрики внимания, она подошла к нему и стала оттеснять его от Иваны.

Хан, не отрывая глаз от пылающего лица Иваны, сказал отрывисто:

— Хан.

— Это ваше имя? — удивилась Соня, продолжая втираться между ним и креслом.

Хан вынужден был отступить.

— Монголо-татарское иго, знаете ли… — почему-то сказал он.

— Так Вы потомок того самого?! — воскликнул Илья. — Похож, похож, я картину видел. Вот олух, не помню где и не помню, как называется. А художника даже не спрашивайте. Но лицо очень похоже. Вот что значит гены. А, Сонечка? Правда, вылитый Чингизхан? А что это прямо имя такое или есть какое-то полное имя, а Хан — это сокращенно?

Хан не успел удовлетворить любопытство Ильи, потому что в разговор вступила Соня. Она продолжила допрос:

— А что Вам нужно от Ванечки?

— Мы вместе учимся. — коротко ответил он, словно отрезал.

— Значит, вы тоже приехали из Владивостока? Странно, что раньше не слышала о Вас от Ванечки. Обычно она мне все рассказывает.

— Мы в этой жизни пока еще плохо знаем друг друга, — ответил Хан.

— Да, действительно, бывает такое. — Поддержал его Илья. — В одном городе люди почти не знают друг друга, а встретятся на чужбине — и, будто родные. И какими судьбами тебя занесло в этот забытый научно-техническим прогрессом город? — спросил Илья, но тут же, не дожидаясь ответа, звонко хлопнул себя по колену, — А-а-а, понял! Ты в свободное от занятий время занимаешься перегоном японок и твой рейс отложили. Я слышал об этом в новостях. Вот ведь какое совпадение, что мы живем в одном отеле. Слушай, ты не знаешь, что там произошло? Всякую всячину болтают, а ничего конкретного не говорят. Кто-то говорит, что бомбу нашли, кто-то — наркотики.

— Моя… сестра умерла на корабле, — коротко ответил Хан, метнув на Илью хмурый взгляд.

Он не считал нужным скрывать правду. Акено заслужила, чтобы он ей гордился. Никто не имеет право ее судить, она выполняла свой долг…

— Какой ужас! — Соня мгновенно прониклась к незнакомцу, подвергшемуся такому страшному испытанию, сочувствием.

— Примите мои соболезнования, — Илья тоже опечалился лицом и протянул Хану руку, — Сочувствую.

Хан машинально ответил на рукопожатие. Наступила неловкая пауза. Никто не знал, что еще можно сказать. Соня и Илья, с должной грустью потупив взгляд, застыли в скорбном молчании. Хан удивленно оглядел скорбные лица, подумал, что Акено достойна почести, а не уныния, и сказал угрюмо:

— Смерть неизбежна…

Ивана посмотрела на него с пониманием.

— Никто не должен умирать по чужой воле, — сказала она негромко таким тоном, словно разговаривала со старым знакомым.

Хан вздрогнул, их глаза встретились.

— Я еду на места боевой славы своего отца. Он погиб во время второй мировой на берегах озера Ханка с той стороны, с китайской. Он защищал границу от японских интервентов. Там много русских полегло, на китайской земле. — Сказал Илья.

— У меня там тоже отец погиб, — сказал Хан.

— Дядя Илья, ты ничего не помнишь? — спросила Ивана. — Вы там уже были.

— Вот тебе и на, а о чем я всю дорогу тарахчу? Хочу поехать, хочу посмотреть… Конечно, не был. Если бы был, то я говорил так: мне так понравилось в Китае, я хочу еще раз посмотреть на место гибели своего отца. И тогда я не рыскал бы по карте в поисках предполагаемых мест сражений, а пригласил бы вас с твоей тетей Соней не в турпоход по лесам Китая, а в турпоход по китайским достопримечательностям.

«Если дядя Илья говорит, что не был в Китае, значит, ничего из того, что я знаю об этой поездке, не было. Не было Ту, не было землянки, не было погони. Но ведь всё это было, потому что я помню. Но почему не помнят остальные?»

— Я бы не потащил прекрасных дам в тьмутаракань, а пригласил на песчаные пляжи какого-нибудь заморского курорта. — Илья подмигнул Иване.

Сонная администраторша, наконец, выплыла из глубин служебных помещений. Ее появление было тот час замечено Соней.

— Девушка, сколько можно вас ждать. Не докричишься. Ну и сервис у вас! — недовольно воскликнула она.

Женщина равнодушно пожала плечами, кинула серый пластмассовый четырехугольник с прикрепленным к нему ключом на стойку и удалилась неторопливо обратно в дверь с табличкой «вход посторонним запрещен». Соня буркнула ей вслед без всякой надежды на ответную реакцию: «хоть бы извинились».

— Вот так! Ваш отец, значит, воевал с другой стороны. Разве теперь это имеет значение! Война — вот беда всего человечества. Не воины виноваты, а политики.

— Пошли, ангел мой, не будем мужчинам мешать обсуждать поездку. — Обратилась Соня к племяннице. — У нас был нелегкий день. А мне надо отдохнуть перед дорогой. Ты — то поспишь на заднем сидении, а мне рулить.

Ивана не сразу услышала приглашение, ее мысли были поглощены рассуждениями о нематериальном. О чем она думала, не смог бы догадаться ни один житель планеты, потому что ее мысли походили на бред с точки зрения здравомыслия. Однако странность для неё были вполне обычным состоянием разума. «Корабль не вышел из порта, все живы, Акено умерла, а Хан поедет с Ильей. Одно событие заменило другое. Время повторилось, но по-другому. Значит, я вернулась в прошлое в тело Хана, что-то исправила, а потом снова попала в настоящее с того момента, в котором оно изменилось» — думала она. Ей на память пришел фильм, в котором герой проживал каждый раз один и тот же день. «Наверное, я как-то своими мыслями проникаю в мозги другого человека, но очень плохо помню подробности, — продолжала размышлять она. — Если бы я записывала все, что со мной случилось, то смогла бы разобраться. Я могу записывать все на диктофон. Но вот какая чепуха получается, как мне узнать, когда его включить».

— Ивана! — окликнула её Соня и нетерпеливо взяла ее за руку, — Ивана, что с тобой? Очнись. Мы идем отдыхать к себе в номер. Сегодня был длинный день. Пойдем, родная. Ты словно прилипла к этому креслу. Попрощайся с дядей Ильей и со своим знакомым. Завтра они уедут раньше, чем мы проснемся.

Ивана посмотрела на Хана, его жгучий взгляд продолжал ее беспокоить. «От чего умерла его сестра? — подумала она, — может быть он её сам…, чтобы спасти людей?»

— До свидания, — сказала она не очень уверенно. — И пусть у вас все будет хорошо.

— Ванюша, спокойной тебе ночи, славная девушка. Встретимся, коли твоя тетя Соня не шутила, когда приглашала к себе в гости. Непременно свидимся. Жаль, конечно, что не получилось вместе попутешествовать.

В голове Хана царил хаос. Мысли одна безумнее другой путали его только что созревший план отправиться на развалины виллы Кацуро. Он то хотел остаться, то решал, как забрать девушку с собой, то терял самообладание от мысли, что она будет принадлежать другому мужчине. Но при этом он понимал, что должен сделать выбор сейчас. Его не смутили бы чужие планы, привязанности, будь они причиной, его тяготила ответственность, которую взвалил на него Якудза, и смерть Акено, которая отдала за него свою жизнь.

— Вот странный молодой человек. Почему ты мне о нем ничего не рассказывала, — осторожно поинтересовалась Соня, когда они вошли в номер.

— Я его не знала тогда, — Ивана вздохнула, — он не с нашего курса, он старше.

— А он, похоже, тебя знает хорошо. Но мне он показался очень странным. Папа у него японец, а сам он сказал, что потомок монгольского хана. Тогда мама кто? Хотя, какая разница, кто его родители. Он сам очень нахрапистый, мне такие нахалы не по нутру. Налетел, схватил. Что это такое? Жалко его родственницу, конечно. Но приличия никто не отменял. Мне бы не хотелось, чтобы ты с ним дружила.

— Я была в его голове. — Сказала Ивана, — Там много плохого. Вряд ли мы смогли бы дружить. Он не согласен со мной, а я с ним.

— Ты меня пугаешь раз от разу все больше и больше, — сказала Соня, — То ты его не знаешь, то знаешь. Пожалуйста, ангел мой, если не хочешь моей преждевременной кончины, говори со мной по-простому. Как раньше, без выкрутас по поводу настоящего, прошлого и тому подобного. Я фантастику не люблю. Ну, и что ты о нем узнала?

— Точно не могу сказать, но, кажется, он обязан совершить что-то великое для многих и многих людей, которые уже умерли.

— Ива-ана-а!!!

— Тетя мама. Если бы можно было сделать так, чтобы никто не умирал, я бы с радостью это сделала. Но я не знаю как. У меня получается все случайно. Я рассказываю тебе, а ты злишься. Да, я странная. Может быть, мои родители такие же, как я, странные, поэтому их забрали воевать, чтобы они переделывали всякие военные операции в нашу пользу. — Сказала Ивана, — Тетя-мама, ты никогда не видела человека, который приносит письма от мамы с папой? Давай его поймаем и выспросим у него всё. Только они смогут мне объяснить то, что я не понимаю.

Соня быстро повернулась так, чтобы спрятать от Иваны вспыхнувшее от стыда лицо. Она наклонилась над своей кроватью и сделала вид, что заправляет простыни. В то же время она лихорадочно перебирала в уме варианты, что ответить. Она не слышала о своей сестре с тех пор, как уехала с маленькой племянницей во Владивосток. Иногда она созванивалась с мамой, но ни ее мать, ни отец не знали о судьбе младшей дочери ничего. Они давно звали ее вернуться домой. Но Соня медлила, она ждала, когда Ивана поумнеет до взрослости, чтобы уже никто не мог воспользоваться ее наивностью.

— Все агенты должны соблюдать конспирацию. Может быть, они все время следят за мной и знают каждый мой шаг. Может быть, мы их тоже знаем, но не догадываемся, кто они. Ну, например, дядя Илья может быть агентом или Хан…

— Ой-ёй, Ванечка, милая, что-то мне плохо, голова гудит, давление, наверное. — Пропела Соня, морщась, словно от боли.

— Выпей таблетку от головы. Если хочешь, я сделаю тебе массаж.

— Нет, нет, я пойду в душ, под прохладной водой постою. Ты пока укладывайся. Свет туши. Завтра поговорим на свежую голову.

Из туалета, как только дверь закрылась, сразу же послышан шум воды — струи напористо бились о пластиковые стены душевой кабины.

Ивана отдёрнула пыльную гардину. По улицам шли люди, которых она не знала и никогда не узнает. За окнами соседних домов скрывалась чужая жизнь, и она прекращалась вместе с гаснущим светом. «Время настало, и люди выключили свет, чтобы заснуть. Они будут спать, а время будет идти. Они спят, время идет. Если Хан уедет завтра, то я никогда не смогу узнать, почему Акено умерла, а корабль никуда не отплыл».

Илья не торопился подниматься в свой номер. И Хану идти было некуда. Он не собирался возвращаться в гостиницу, где Акено снимала ему номер. Там могли уже побывать оперативники.

Илья разглядывал своего будущего попутчика и думал: ответить ли ему согласием на совместную поездку с новым знакомым или отказать. Ведь незнакомец мог оказаться наркодилером или контрабандистом. Такая вероятность была. Но если теперь отказать ему, то придется придумать вежливую причину, потому что сказать о своих опасения впрямую человеку порядочному, значит сильно его оскорбить.

Илья говорил об астрономии, о квазарах и черных дырах, кротовых норах и временной аномалии, о неизученной человеком темной материи, заполняющей Вселенную, но о поездке не решался.

— Вы представляете, то, что мы не знаем, составляет более 99 % от всех тайн Вселенной. А то, что знаем, поражает воображение настолько, что человек отказывается в это верить и понимать. Завидую я верующим. Вот так жить бы себе, думая, что есть бог и ангелы, духи. А как подумаешь, что мой разум — лишь электрические импульсы между клетками мозга, и моё «я» исчезнет вместе с телом. Эх! Да ладно, хватит уже о грустном на ночь. Это издержки возраста. В твои-то годы я вел себя так, будто был бессмертен. Планы строил грандиозные. А теперь хорошо — и ладно. О чем уж мечтать, коли жизнь перевалила за полсотни. Выполнить бы все, что откладывал, да на что сил еще хватит. А там — просто жить и радоваться каждому дню.

Взгляд Хана скользил по фотографиям достопримечательностей Приморья, висящих на стене за стойкой в позолоченных рамках. Это были художественные фотографии скального комплекса — Парк Драконов, но мысли его были далеко.

— Жизнь ради радости? — Хан отвлекся от созерцания загадочных скальных силуэтов и перевел взгляд на Илью. — Это жизнь раба. Я предпочту быть хозяином.

Спокойствие и вдумчивость парня настроили Илью на положительное решение.

— Справедливое замечание, — сказал Илья одобрительно, — Ну. Что это я тебя заговорил? Надо же отдохнуть перед дорогой. Я собирался выезжать завтра в шесть утра с тутошней автостоянки.

Хан вспомнил, что на автостоянке у гостиницы, где они жили с Акено, осталась ее машина. Акено рассчитывала, что после их отъезда, ее отгонят во Владивосток к Якудза. Но все пошло не так. Если милиция начнет следствие по делу о ее смерти, и выяснится, кто она, то машину могут проверить, а в ее багажнике лежал меч! Надо было его забрать.

— Я подойду к шести, — сказал он, протянув руку для прощального рукопожатия, и в этот момент увидел ее на лестнице.

Он перескочил через стол, кресло и еще что-то, нежданно возникшее у него на пути и в несколько секунд оказался рядом с ней.

— Не бойся меня, — сказал он, — Я не причиню тебе вреда.

— Я тебя не боюсь.

— Ванечка, все хорошо? — окликнул её Илья. — Моя помощь не требуется?

— Я кое-что должна у него узнать.

Ивана посмотрела в лицо Хана. Ей нравилось ощущение невесомости в груди, которое возникало от его близости.

— Эх, где мои осьмнадцать! — с завистливым вздохом произнес Илья.

Хан, взял ее за руку.

— Пойдем, погуляем.

Они вышли из гостиницы. Прохладное дыхание ночного бриза освежил их горящие щеки, фонарики над входом освещали большой участок тротуара перед мотелем.

— Тебе снятся сны, похожие на явь? Мы с тобой — вечные странники, — сказал он, осторожно прижимая к себе ее хрупкое тело, — память приходит урывками, иногда во время сна. Если мы будем доверять своим снам, то сможем многое.

От его объятий Иване стало тесно, его сердце билось о ее грудную клетку, и от этой жаркой тесноты ей было приятно и спокойно. В красноватом искусственном свете Хан казался ей сказочным персонажем. Сильным, беспощадным и верным стражем потустороннего мира. Кто, как не он может знать ответы на ее вопросы.

— Что ты помнишь о нас с тобой?

— Ты спрашиваешь о том, что случилось в гостинице? Скажи, это Акено придумала кораблекрушение? Почему она умерла?

Он настороженно замер. Потом разомкнул объятья, схватил за плечи и тряхнул ее так, что клацнули зубы, болью отозвавшись в затылке. Железные пальцы причиняли боль, его перекошенное яростью лицо приблизилось так, что она видела каждую щетинку на его щеке. Это было страшное лицо. Потом она полетела в декоративные кусты, которые росли вдоль дороги. Ветви их были аккуратно подрезаны секатором и эти свежие срезы вонзились в ее кожу, будто шпаги. Она попыталась подняться, но он сам поставил ее на ноги.

— Говори все! Только не ври мне, — процедил он сквозь зубы.

Губы Иваны дрожали от обиды и боли. Ее никто никогда не бил. Раны, которые она сначала не почувствовала из-за болевого шока, начали саднить.

— Пограничники решили проверить корабль после того, как все уже прошли таможенный контроль. Этого не должно было быть. Ты это сделала? Как? Как ты узнала?

— Мне больно, — сказала она. — Я ничего не понимаю.

— Не понимаешь? А! Что с тобой говорить! Ты — такая же, как все женщины. Хитрая, изворотливая… — он нецензурно выразился, разжал пальцы и с отвращением отвернулся. На него навалилась дикая усталость.

«Что я должен делать? Что делать? — думал он, — Должен ли я отомстить ей или отпустить? А как же законы клана? Акено — моя сестра. Разве я имею право оставить ее смерть не отмщенной. Она убила себя, чтобы дать мне возможность уйти от преследователей. Она поступила, как герой. Я же веду себя как предатель. Я не могу убить. Не могу поднять на нее руку и не хочу, чтобы это сделал кто-то другой. Но как она узнала о нашем плане?».

Ивана ежилась, потирая ушибленные места, но не убегала. И в этом было какое-то трогательное доверие.

— Я ничего не знаю о пограничниках. Наоборот, я хотела у тебя спросить. Я подумала, что ты передумал делать так, как хотела твоя сестра.

Хан ничего не хотел слушать, он уже вынес вердикт, повернулся к ней спиной и пошел прочь, неожиданно тяжело ступая по выщербленному асфальту. В душе его бушевал ураган, и ночной бриз не мог остудить его пылающий ненавистью разум.

Ивана смотрела, как темнота шаг за шагом поглощает силуэт удаляющегося прочь мужчины. Сейчас, когда ей следовало бы бояться его, ей вдруг стало его безумно жаль. «Он страдает. Боже мой, как его жалко! Смогу ли я вернуться назад в прошлое и спасти эту женщину?»

Ивана крепко зажмурилась, сжала кулаки так, что обкусанные ногти впились в ладони, и напряглась так, будто собиралась сдвинуть товарный вагон. Напрасно. Когда она открыла глаза и с надеждой огляделась, ничего вокруг нее не изменилось. Она также как минуту назад стояла возле мотеля на освещенном китайскими фонариками пятачке. «Я не умею делать ЭТО по собственному желанию. А что если несчастье с Акено случилось, потому что иначе спасти остальных людей было невозможно, и если бы я, пожалев ее, сумела вернуться и спасти ей жизнь, теплоход затонул бы, и люди погибли бы? Хорошо бы менять все по собственному желанию и своему усмотрению, только откуда мне знать: когда, где и какие будут последствия. Если знать конец, то можно менять начало, но откуда мне знать, какое начало приведет к какому концу. Так можно всю жизнь потратить на один несчастный случай и к старости узнать, что в результате все равно случилось несчастье. Я не могу предугадать конец. И я должна пока радоваться тому, что моя способность проявляется тогда, когда я могу хоть что-то поменять к лучшему».

Она прошептала:

— И жизнь неизбежна…

 

Глава 24. СВОЙ БОЙ

По пути от Находки до Уссурийска Илья был очень словоохотлив — он пытался разговорить своего спутника, чтобы выведать подробности его трагедии. В ночных телевизионных новостях, которые он успел посмотреть до отъезда, скупо сообщили, что рейс был отложен по техническим причинам, телевизионные комментаторы пережевывали вечернюю версию событий, сдабривая ее «неподтвержденными сведениями» о попытке большой контрабанды наркотиков.

Однако Хан оказался на редкость неразговорчивым пассажиром. Он заснул или сделал вид, что заснул, после первого же вопроса Ильи и просидел с закрытыми глазами до Владивостока. Там Илья сделал недолгую остановку в пригородном кафе. Старый прикрученный к настенной подставке телевизор с большими снеговыми помехами немножко развеял его любопытство новой интерпретацией произошедшего в порту. Из неподтвержденных источников, как сказал диктор, пограничникам стало известно, что на борту теплохода находится большая партия героина. При проверке ничего не обнаружили, но рейс был отложен из-за несчастья с одним из провожающих. Им оказался какой-то трансвестит без документов. После этой фразы Хан резко встал из-за стола и вышел вон. Илья почувствовал неловкость, будто его застали за нехорошим делом, и сильно пожалел, что так нетактично себя вел всю дорогу. Он наскоро закончил есть и поспешил вслед за попутчиком. Хана сидел на заднем сидении с бесстрастным выражением лица, прикрыв глаза веками, будто собирался проспать всю оставшуюся часть пути. «Черт меня дернул любопытничать, — ругал себя Илья, заводя мотор. — Парню неловко, потому что его сестра мужчина и теперь все об этом знают. Такие чудеса нынче творятся. Куда мне со своими старомодными взглядами. Лучше уж ничего не предполагать, а то напридумываю какую-нибудь околесицу и сам поверю в нее. А потом буду себя вести как идиот, вроде того, как я Ивану спасал от милиции». Он включил радио на волне старых мелодий и углубился в приятные воспоминания о далеком прошлом, незаметно приплетая туда мечты о будущем, которое его ждало после возвращения из Китая.

В Уссурийске Хан попросил Илью взять с собой в попутчики своего друга. Этим другом был оказаться Якудза, так они договорились вчера вечером, но вместо учителя он увидел Самурая. Он узнал его с трудом. К нему подошёл невысокий худой мужчина средних лет бритый наголо, одетый в свободные летние брюки и цветную рубашку на выпуск. По-корейски широкое лицо излучало добродушие и приветливость. Это было не похоже на всегда строгого и собранного Самурая. Но мужчина протянул руку для рукопожатия, и тогда Хан заметил через ворот рубахи даймон клана, висящий на кожаном шнурке, с которым Самурай никогда не расставался. Этот даймон и своё боевое имя он получил от Якудзы за то, что великолепно владел искусством фехтования «кендо» и «иайдо» искусства быстрого обнажения меча. До этого его звали Куан Ким. Это имя и осталось в его российском паспорте.

— Якудза остался решить кое-какие персональные вопросы, — сказал он монотонно. — Я организую проезд и провожу тебя до нужного места.

Хан понял, что имел ввиду Якудза, он не успокоится, пока не найдет виновных в смерти жены, и очень боялся, что поиски выведут его на девушку по имени Ивана. Те два дня, которые потребовались на оформление выездных документов, он думал только об этом и спрашивал себя: имеет ли он право остановить Якудза или должен принять неизбежное… «Кто она мне? — уговаривал себя Хан, — Глупая болтливая девчонка, которая сует свой нос, куда не следует».

До Данбичжэнь Илья, как истинный хозяин, развлекал пассажиров старыми чукотскими анекдотами. Самурай вежливо поддерживал его одобрительным хмыканьем и исподволь поглядывал в сторону Хана. Угрюмость друга он связывал со смертью Акено, которую тот почитал, как мать, поэтому старался не докучать ему расспросами. Когда они прибыли на контрольно-пропускной пункт, на анализ настроения своего босса у него совсем не осталось времени. Самураю пришлось утрясать денежные вопросы, чтобы таможенник, который будет проверять их машину, проявил должную невнимательность.

Илья не понимал причину задержки, нервничал, но вида не показывал. Правда шутить перестал и постепенно перешел на тихое ворчание под нос. Он не знал, что под мотором его машины тщательно упакован и спрятан старинный самурайский меч.

Когда все уже было готово к переходу границы, и пограничники дали «добро», Хан еще медлил. Его грызли сомнения, будто бы он что-то не доделал или, напротив, сделал не так, как следовало.

«Я уеду, меня ждет новая жизнь и новые цели. Но я продолжаю цепляться за прошлое, как старый сентиментальный пенсионер, у которого впереди остались только сожаления о невыполненном. Я должен быть решительным и беспощадным. Я должен привыкать к ответственности, подчинять свои желания и чувства интересам клана. Я забуду прошлое ради будущего. Нет. Я не смогу забыть прошлое, а значит не смогу полностью отдаться будущему, если не закончу то, что не доделал. Девочка с чистыми, как совесть, глазами и беснующаяся старуха, хранящая вещи своего пропавшего без вести сына. Вот что гнетет мое сердце и не дает мне перешагнуть границу между достигнутым и желаемым…»

И он позвонил Якудза. Тот выслушал сбивчивое объяснение Хана о том, что месть бесполезна, она не приведет к победе, что драгоценное время будет потрачено напрасно. Что лучшей памятью об Акено будет успех, ради которого она оставила их мир.

Хан сам удивлялся своему красноречию, но Якудза не дослушал его.

— Я готов выполнить твои указания, если ты сейчас скажешь, что это приказ. Ты уже готов к такой ответственности? Завтра, после того, как ты покинешь страну, я мог бы уничтожить тех, кто предал нас или слишком много знает: Олега, Полину, твоего бывшего худосочного брата, твою фиктивную жену…

«Якудза не назвал её имя», — с облегчением подумал Хан.

— Но если ты сказал — «нет», я не стану этого делать.

— НЕТ, — сказал он, сомкнув челюсти так, что заскрипели зубы.

Он начал свой бой, и это — первый раунд.

* * *

Информацию о том, что на контрольно-пропускном пункте Данбичжэнь, что расположен около города Мишань в провинция Хэйлунцзян, в Китай въехали трое русских туристов, братья из пограничного отряда не посчитали достойной внимания шо хай Пина. Ежедневно в районе озера Ханка в Китай въезжают несколько сотен туристов. Везут алкоголь и табак, а вывозят всякий дешевый мусор. Эти русские не показались интересными, они въехали в Китай, считай, без денег, на старой дребезжащей плохо пригнанными деталями машине российского производства, и объявили в декларации, что собирают исторические сведения о русском гарнизоне, защищавшем Китай от японской интервенции. Благородная миссия — решил начальник Данбичжэнь и — ничего интересного для триад.

А через две недели на той же машине двое туристов покинули Китай через другой контрольно-пропускной пункт Суйфэньхэ, держа путь на Пограничный.

Илья сидел на жестком пропахшем соляркой сидении и все время беспокойно оглядывался. Ему все не верилось, что дорога за ними пуста, погони нет. Кусты и столбы мчались назад. Сопки медленно двигались, будто предлагали ему полюбоваться своими зелеными бархатистыми боками, изрытыми мягкими морщинами оврагов. Но он не замечал красот природы, вздрагивал от каждого резкого звука, издаваемого истрепанным мотором УАЗа, и снова смотрел назад, но не на сопки, а на серое полотно дороги, разделенное пунктирной линией, сливающейся вдали с тонкую сплошную черту.

Он волновался, а виновник его переживаний — парень, которому четыре часа назад Хан отдал свой паспорт — сидел с невозмутимым спокойствием и, кажется, даже не подозревал, что совершает тягчайшее международное правонарушение. В паспорте, выданном Борису Моренюку в 14 лет в районном отделении внутренних дел города Уссурийска. фотография Хана была заменена на его фото.

Илья нервно усмехнулся. Гладкое истертое до блеска рулевое колесо скользило по влажным рукам. Ветер врывался в открытые окна, было прохладно, но руки все равно потели, и при повороте приходилось сильнее сжимать пластмассу, чтобы выполнить маневр. Время от времени он вытирал ладони о давно уже потерявшие форму брюки.

— Мы уже по русской земле едем. Здесь китайцы уже не хозяева. Хотя… всякое бывает. Эти пограничные конфликты. Да и документы наши… — он покосился на попутчика в зеркало заднего вида и некоторое время с завистью смотрел на дребезжащее изображение невозмутимого юнца, — мы везем не объявленные в декларации. А они, между прочим, обладают о-о-огромной исторической ценностью.

Парень молчал, он ни слова не понимал по-русски. На коленях у него лежала планшетка с полуистлевшими бумагами. Он с детства жил при маленьком буддистском храме, его память затерлась монотонным монашеским бытом, он исправно исполнял патимоккху, одежда его, обновляемая каждый «сезон одежды» всегда была оранжевого цвета, и другого он никогда не желал. Но в это лето в его жизнь ворвался русский, который сломал его представление о мире и будущем. Когда он вошел в его комнату, в ней сразу стало тесно. Он вытащил Ту наружу и повел прочь от монастыря, даже старший монах Ли не решился его остановить. Ту мог бы и сам сопротивляться, он умел хорошо драться, но ему было любопытно, что надо незнакомцу. Он пошел вместе с ним и еще каким-то старцем по лесу. Втроем они нашли жилище, выкопанное в земле, в котором давно уже никто не жил, но было много старых вещей. Он увидел там головной убор маленького европейского мальчика. Тогда из далеких уголков памяти Ту появились затертые временем воспоминания, которые раньше казались ему сном: когда-то он был обычным мальчиком, и у него была настоящая семья — мама и папа. И теперь он ехал в Россию, чтобы найти их, ради этого он навсегда снял уттара сангу…

«До Уссурийска считанные километры. Если бы китайцы спохватились, то и русские не пустили бы через Пограничный, — подумал Илья. — Можно немного расслабиться.» Он достал из кармана мобильный телефон, при этом оценивающим взглядом окинул непрезентабельные масляные пятна на коленках — сказывалась дурная привычка вытирать руки о штанины. Подумал: «Вряд ли я смогу произвести приятное впечатление», — и все же, убедившись, что мобильная сеть уже ловится, позвонил Соне. Волнение по поводу незаконного провоза китайца по чужому паспорту сразу же улеглось, как только он услышал приветливые нотки в голосе Сони.

 

Глава 25. К ЖЕЛАНИЮ — ВОЗМОЖНОСТИ

Она была полна радостных предчувствий. Она вернулась, а это значит, все будет как прежде, — думала Ивана. Она не предполагала, что может сама измениться так, что все прежнее покажется ей другим.

Мулат и Хохмач стояли у окна и разглядывали проходящих мимо по улице девушек. Они спорили на длину их ног в относительных размерах к росту. Когда девушка проходила под окном, они делали ставку, когда проходила дальше, Лохматый прикладывал к стеклу линейку. До прихода Иваны была ничья.

— Привет! — крикнула она. — Я приехала!

— Ну, как? — спросил Хохмач вместо приветствия, презрительно прищурившись. — Не стыдно? Мы, как полное фуфло, узнаем все самыми последними! И от кого?

Хохмач многозначительно обвел взглядом холл второго этажа, будто бы искал кого-то.

— Стыдно сказать от кого, — сказал Лохматый, приложил линейку к стеклу и крикнул, — Я выиграл!

— А что вы делаете? — поинтересовалась она.

— У нас практикум. Изучаем относительные величины. Ты не уводи разговор в сторону, — сказал Хохмач, — Ну. Что скажешь в свое оправдание?

— А что случилось?

— Она ничего не помнит, — констатировал Хохмач. — Он оказался инопланетянином, сильно оплошал в первую брачную ночь, поэтому стер все из ее памяти.

— Какую ночь? — Ивана подняла брови и округлила глаза, — Прикалываетесь?

— Как все запущено. Она ничего не помнит. Слишком глубокая амнезия. Нет, это не «зелёные человечки». Это дело рук «людей в черном». — Хохмач достал из кармана автоматическую ручку, поднял ее на уровень лица Иваны и дважды быстро щелкнул кнопкой. — Никакого жениха не было, и теперь ты снова девственница.

— Какого жениха не было?

— Не признавайся! — Лохматый хлопнул Ивану по плечу. — Правильно. Включи дурку!

— Правда, — сказала Ивана, — Вы чего?

— И свадьбы тоже не было, — еще раз щелкнул кнопкой Хохмач.

— Не было, — согласилась Ивана. — И не будет, тетя Соня сказала.

— Ну вот, весь кайф сломала. С родственниками всегда так, — расстроился Лохматый. — Я мечтал, что надерусь на твоей свадьбе. Устрою драку…

— На какой? На моей? Кто вам такое сказал?

— Ирэн обещала, что ты собираешься жениться на ботане. А что? Обманула змея?

— Она не правильно поняла, это должна была быть свадьба моей тети.

— Уфф, — утрируя большое облегчение, вздохнул Хохмач, — А я думал, что ты уже потеряна для изысканного общества.

— Ты в курсе, что она твоего Хана умыкнула? — только что подошедший к компании Мулат победно протрубил марш Мендельсона в сложенные дудочкой ладони.

— Никакого не моего, — Ивана смущенно моргнула и отвела взгляд, — я все знаю. Я ее видела. Но мне кажется, у них ничего не вышло.

— Так, ясно. Ирэн просрала свое счастье, — с притворным возмущением сказал Мулат, — вот и устраивай дамочкам их личную жизнь. Хорошо, что я у нее баксы взял предоплатой.

— А где она? — спросила Ивана, озираясь, у нее было очень много вопросов к Ирине. — Она уже должна была вернуться.

— С тех пор не видели. Может быть, он ее это самое… — Лохматый решительно рубанул ребром ладони возле своего горла, — типа «синяя борода»?

— Нет, вы что? Он не мог, — сказала она неуверенно, потому что она помнила, его мысли, знала, что Хан не остановиться не перед чем, если посчитает свою цель важнее чьей-то жизни.

На занятиях она была рассеянна и всё время перебирала в памяти каждое из своих воспоминаний. И к своему огорчению, поняла, что чем дальше события, тем труднее ей вспомнить их последовательность. Она чертила схемы, зачеркивала и снова чертила.

«Надо записывать все, что со мной случилось за день, — решила Ивана. — Заведу дневник. И когда ЭТО произойдёт, я всё прочитаю».

После занятий она сразу же пошла домой, где собиралась продолжить свои умственные изыскания. Помахала рукой друзьям, послала им воздушный поцелуй.

— Что-то с Ванькой не то. — Сказал Мулат, почесывая намечающуюся на подбородке щетину. — Какая-то она странная стала. В смысле…

— Врет она, — предположил Лохматый, — ботан у нее есть, зуб даю.

— Зачем? — задумчиво произнес Хохмач. — Зачем его от нас скрывать?

— Инвалид, — предположил Мулат, — она же сердобольная.

— При чем полный, — добавил Лохматый.

— При чем на голову, — в заключение сказал Хохмач. — Чокнутый придурок.

— Но она-то нормальная.

— Да, не справедливо.

— Отбей ее, — предложил Мулат.

— Она не в моем вкусе.

— Вкус приходит во время еды.

— Это про аппетит, придурок. Ладно. Предлагаю начать операцию по возвращению ягненка в стадо.

Друзья хлопнули друг друга по рукам.

— Ну что? По пиву? — предложил Лохматый.

— Иди в баню.

— За мочалками, — хохотнул Мулат.

* * *

После звонка Ильи Соня долго смотрела на экран своего мобильного телефона, пока он не погас. Потом прошла через кухню в кабинет, открыла дверцы шкафа и пожаловалась ему на мигрень и, для верности, на давление. Не дождавшись от него сочувствия, поднялась в комнатушку Иваны, по пути, в который раз пересчитала ступеньки — пять крепких и восемь совсем расшатались. Дошла до кровати, где Ивана досматривала, как обычно, самый интересный утренний сон и присела на край. Ивана проснулась, сладко потянулась и с улыбкой пропела:

— Доброе утро, тетя-мама. Когда ты приходишь, чтобы меня разбудить, мои сны становятся такими хорошими. Буди меня почаще.

Соня в ответ погладила затылок Иваны, пропуская между пальцами пряди коротко стриженых волос, и с вздохом добавила:

— Илья позвонил.

Этот вздох мог означать что угодно: от «зачем его сюда черти несут», до «сколько можно ждать».

— Сказал «мы, слава богу, проехали границу без проблем» и «скоро будем дома, надеюсь, приглашение осталось в силе». Я ответила «конечно». Ты знаешь, я волнуюсь. Не думала, что его приезд может меня взволновать. Я не очень верила, что он приедет. И даже не подготовилась. Ой, он сказал «мы». Что бы это значило? Что он приедет сюда не один, с кем-то? Ладно, вставай уже. Поможешь мне убраться в доме, — сказала Соня и ушла.

Мысли побежали в разных направлениях, спотыкаясь и сталкиваясь. Оказалось, можно думать одновременно обо всем: что сегодня на завтрак, почему у оленя есть рога, а у оленихи их нет и другие интересные, но никак не связанные друг с другом мысли. Сквозь сумятицу всех вопросов, которые ее когда-нибудь волновали, пробивался один: «Хан едет сюда?»

Она подделка тапки на ноги и спустилась в кухню, где по утрам ее всегда ждал горячий завтрак.

— На занятия не опоздай, — напомнила Соня.

— Когда я была маленькая, я думала, что все люди любят друг друга, — сказала Ивана, задумчиво шаркая в ванную комнату. — Ну, то есть не обязательно быть мальчиком и девочкой, чтобы было хорошо. Вот нам с тобой хорошо, значит, мы с тобой — любовь, правда ведь? Почему-то с мальчиками не получается так же просто. Они такие странные.

— Ванечка, давай к этому вопросу вернемся чуть позже. Сейчас главная наш проблема не любовь, а то, что у нас еды — с гулькин нос. Нет, две проблемы, потому что мне надо обязательно сходить в салон красоты. Ты с мальчиками поступай, как хочешь, а я с Ильей еще ничего определенного не решила. И я должна помолодеть до встречи с ним лет на десять.

Ивана почистила зубы, сполоснула лицо холодной водой из крана, протёрла водой забрызганное зубной пастой и мылом стекло зеркала, посмотрела на своё отражение.

— Тетя-мама, а я красивая?

— Молодые все красивые, а ты у меня лучше всех.

— Я уже не молодая, — вздохнула Ивана.

Она подумала, что с момента, как они с тетей Соней выехали в Находку по календарю, с которым сверяются все люди, прошла неделя, и проехали они с тетей не более тысячи километров, а ей представлялись другие расстояния и время. Она пережила несколько историй, которые могли бы стать сюжетами рассказов. С другой стороны, она допускала, что все истории могли быть плодом ее воображения. «Я до сих пор ни в чем не уверена, — думала она, — Может быть, мне только кажется, что я умею перемещаться в разум другого человека в прошлом и убеждать его поступить иначе. Или все ЭТО было сном. Наверное, было бы проще думать, что я больна. Жить, как все больные люди, пить таблетки и время от времени проверяться в психушке — так просто и понятно».

— Глупости говоришь, иди, завтракай и — в колледж, а я сегодня отпрошусь у начальства и займусь собой, — сказала Соня, и, вспомнив о неудачной поездке на ферму к будущему жениху, как бы про себя добавила — Оно, может быть, и к лучшему с Иваном случилось. Что мы с тобой в деревне не видели? Мы жители городские. Да и работа у меня…

— Ты просто влюбилась в другого мужчину.

— Фу ты! — Соня фыркнула смущенно, — Ну что ты сочиняешь? Что бы ты понимала в жизни и… особенно в мужчинах. Нельзя прощать небрежного отношения к себе. Женщина должна себя уважать. Если мужчина хоть раз обманул или, не дай бог, ударил женщину, она должна бежать от него, как от черта.

Ивана вспомнила, как летела в кусты, как потом саднили раны.

— А если он это сделал нечаянно? Ведь все могут ошибаться.

— Ангел мой, ты у меня идеалистка. Это опасное мнение, что мужчина — такой же человек, как и женщина. Человек, да не такой. И от девушки много зависит, как он к ней будет относиться. Девушка должна себя поставить так, чтобы мужчина ее уважал. И ни-ни руку на нее никогда не смел поднять. Поняла, глупенькая?

Соня внимательно посмотрела на племянницу.

— Стоп, милая. А те ссадины на твоих руках, чьих было рук дело? Признавайся!

— Тетя-мама! Я, правда, сама упала…

— Ладно. Но мне кажется, что этот Хан слишком нахальный тип. Надо разузнать о нем побольше. Я должна знать, кто твои друзья. Пригласи его в гости. Нет, я сейчас позвоню Илье и скажу, чтобы они вместе приезжали. Поболтаем о том, о сём.

— Не надо тетя-мамочка, его специально звать сюда. Он вовсе не мой друг. Он женился на моей однокурснице.

— Ну, вот и ладно, что он не твой друг, — с облегчением сказала Соня, — Если у тебя появится друг, обещай, что сначала меня с ним познакомишь, а потому уже будешь ходить с ним на свидание. Ладно-ладно, не смотри на меня так. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Ну, кто, кроме меня сможет подобрать для тебя хорошего жениха. У тебя от меня не должно быть никаких тайн, поняла?

— Тетя-мама, я не собираюсь замуж, и мне не до свиданий. Честное слово, я собираюсь совершенствоваться в другом.

— В чем же мой ангел может быть несовершенным? — ласково пропела Соня.

— Я хочу научиться изменять будущее, нет, настоящее — так вернее. Вот, например, происходит что-то ужасное. Я беру и перемещаю свои мысли в чью-то голову в прошлом, от которого все зависит. Убеждаю этого человека не делать того, что потом приведет к ужасному событию и снова возвращаюсь в свои мысли.

— Боже, ангел мой, у тебя какие-то странные шутки. Совсем не смешно. И я ничего не поняла. Ты меня уже пугала в Находке своими фантазиями. Я даже подумала, что ты у меня заболела. Хотела по приезде отвести тебя к доктору.

— Нет, я не болею. Я тебе все объясню. Вот, например, мы с тобой ездили в Находку. Ты остановила машину в поле. Грузовик налетел на нее, и водитель погиб. А я взяла и переместилась в тетку, которая продала водителю самогон и не позволила ей этого сделать. И вот, твоя машина целая, водитель жив, и мы доехали до Находки. А потом в Находке случилось вот что…

Соня с беспокойством смотрела на девочку.

— Я надеюсь, ты шутишь.

— Конечно, нет, я рассказываю тебе правду. Ты же сказала, что у меня от тебя не должно быть тайн.

Соня присела на край табурета.

— Не смотри на меня так, тетя-мама. Я должна тебе все о себе рассказать, и ты поверишь.

— Милая, я воспитывала тебя с младенчества, я все о тебе знаю. У тебя просто сложный период, ты стала девушкой. У меня есть хороший знакомый психолог. Нам обязательно к нему надо сходить. Поверь мне, ты путаешь сны с действительностью. Я расскажу тебе, что случилось на самом деле. Мы съездили в Находку, я поговорила с этим обманщиком Иваном, мы познакомились с Ильей. И вернулись домой. А теперь Илья едет к нам в гости по пути из Китая. Вот, что случилось. И это — действительность, потому что я была свидетелем этого. А вот то, о чем рассказала мне ты, этого не было. Понимаешь? Это был страшный сон, который ты видела в дороге по пути. Бывают такие сны, которые очень похожи на реальность.

— Тетя-мамочка! Поверь и ты мне, пожалуйста. Потому что это случилось после. А сначала мы поехали в Китай вместе с Ильей. И когда на обратном пути наша машина перевернулась, я переместилась в прошлое и убедила Хана не топить корабль. И этого не произошло, потому что умерла его Акено, которую он считает своей сестрой. После этого отменили рейс, дядя Ваня не утонул, мы никуда не поехали, а с дядей Ильей в Китай поехал Хан.

— Но был сон, который ты видела… в том ужасном мотеле. Не удивительно, что в таком месте снятся ужасы. И больше ничего не рассказывай. — Сказала Соня, заметив, что Ивана собирается ей возражать. — Я очень расстроилась. Не расстраивай меня еще больше.

— Хорошо, — согласилась Ивана, — Я больше не буду тебе рассказывать. Я расскажу об этом дяде Илье. Он умный, что-нибудь сможет объяснить или посоветовать.

— А я, значит, дура? Не вздумай, чужим людям такое говорить. Только выставишь себя в нехорошем свете. Он может подумать, что связался с умалишенными и сбежит от нас.

— Хорошо. Но мне очень хочется, — сказала Ивана, сгорбившись от непосильной ноши обещания. — Только я не сумасшедшая, и это не сон, а правда.

Когда племянница ушла на занятия, Соня взяла в руки мобильный телефон и набрала номер знакомого психотерапевта.

— Оленька, мне нужна твоя помощь. У меня проблема с девочкой.

* * *

Илья с удовольствие уплетал цыпленка табака, с хрустом обгладывая косточки, но это не мешало ему говорить и при этом активно жестикулировать. За столом напротив него сидела Соня. Она радовалась аппетиту гостя, значит, угодила, но сама не ела.

— Если бы я знал, что мне такое придется пережить, я бы этого Хана еще на нашей стороне сдал.

— Как же ты согласился на такое? — воскликнула Соня.

— А кто меня спрашивал? Он его приволок в день отъезда, сунул ему в руки свой загранпаспорт. А там уже и фото переклеено. Да все так чисто, будто настоящее. Я и рта не успел открыть. Вези, — говорит, — его в Уссурийск и адрес сказал. А когда я спохватился, он, — Илья махнул рукой, в которой была зажата наполовину объеденная ножка, в сторону молчаливого спутника, который все время поправлял съезжающий с бритой головы набок черный парик и бестолково улыбался, — уже в машине сидит и вот так вот по-идиотски улыбается и не бельмесы по-русски не понимает. Что мне было делать?

— Мне этот Хан сразу показался подозрительным. Голову нам заморочил татаро-монгольским игом, а сам какой-то контрабандист. Он или людьми торгует, или за деньги через границу переправляет. Нелегального иммигранты ты привез, вот кого. Эти китайцы все без паспортов живут. И пожалеть хочется и такая досада на них берет, почему мы-то должны страдать за то, что у них в стране творится.

— Соня, ты посмотри на него. Это же не китаец. Это хуже!

— Как это хуже? — Соня оторопела — что же может быть хуже китайца?

— Сейчас я тебя так огорошу, что ты подскочишь до потолка от удивления. И знаешь, как этого лысого парня зовут?

Ивана сидела на противоположном от гостей конце стола, чтобы было удобнее бегать на кухню, менять приборы и подносить угощения, и с интересом слушала рассказ Ильи о том, как Хан нашел в лесу монаха и отправил его вместо себя в Россию. Она хотела понять причину этого странного поступка. Но парень казался ей знакомым, а когда она увидела, что черные волосы на его голове — это парик, то поняла, кто, на самом деле их неожиданный гость.

— Ту! — воскликнула Ивана и заерзала от нетерпеливой радости.

— А вот и нет, дорогая моя всезнайка. Борис его имя, а фамилия у него… сейчас будет самая интересная новость для Иваны…

— Ну не томи, Илья, хватит нас мучить. Ты же знаешь, как любопытны женщины, и нарочно тянешь время, стыд и позор на твою седую голову.

— Моренюк?! — воскликнула Ивана, пораженная догадкой.

— Вот, — Илья простер руки к Иване, — Вот наша золотая молодежь, все схватывает на лету. Именно так. Борис Моренюк — вот этот молодой парень, а не тот, которого я отвез в Китай. Ах да, ты же не знала, что в паспорте у этого Хана написано. По паспорту он был Борис Моренюк.

— Что-то знакомая фамилия, — наморщив лоб произнесла Соня, — То есть этот Хан уехал в Китай по поддельному паспорту? Я скажу, Илья, вам не везет на попутчиков. Какие-то криминалы оказываются. Кто же этот Хан на самом деле.

— А какие есть предположения?

— Агент китайской разведки?

— Холодно.

— Японской?

— Теплее.

— Ну, говори же, наконец, у меня больше нет терпежа догадываться.

— Он — сын какого-то японского шишки, которого спрятали от кого-то в России под видом этого Бориса. Родителей его обманули, сказали, что их мальчик утонул. Но не это ужасно. Ужасно то, что они за деньги согласились воспитывать чужого мальчика и утаили гибель своего ребенка. Теперь их обоих… а, между прочим, отец у него майор милиции (вот, Соня, кто нас бережет)… посадили в КПЗ и обвинили в кинднепинге и еще контрабанде детьми, фу, что я говорю, торговле детьми. Это на пожизненное потянет. Парня хотели тоже взять, наверное, как главного свидетеля, но он отбился (а дерется он классно). И вот мы здесь. Что дальше с ним делать, ума не приложу. Жалко его. Всю жизнь в чужой стране в монастыре, как в тюрьме, провел, а вернулся домой, его опять в тюрьму. Я никому не скажу, что привез его из Китая, а то и мне статью пришьют. Хорошо, он пока ничего не понимает и не может рассказать.

— А что его мать?

— Она-то и заварила всю кашу. Как увидела его, так, будто с ума сошла. Выскочила на улицу и стала кричать, что ее родной сын вернулся. Пьяная, что ли была. Была бы в уме, взяла бы тихо и усыновила бы его, а она стала всем рассказывать про дела давно минувших дней, про японского мальчика, якудзы зачем-то приплела. Наверное, чтобы себя оправдать. Вроде как согласилась по принуждению — под страхом смерти. А после этого скандала приехали пограничники вместе с милицией. Она им ту же песню и все уговаривает посадить ее бывшего мужика. Мстила, значит, что он от нее ушел. Домстилась. Ее увезли и парня хотели тоже прихватить, а он уложил всех штабелями, а сам, как будто, в воздухе растаял. А потом, когда я уже поехал к вам, смотрю, он в моей машине прячется. Как уместился под задним сидением, ума не приложу. Гибкий, как змея.

— Бедный мальчик.

— Бедный? Он? Это я — бедный. У меня мозга за мозгу зашла, а сердце за пятки из-за всей этой истории. А ему хоть бы хны, кланяется, улыбается и лопочет не по-нашему.

Ивана слушала Илью, с широко распахнутыми глазами, и не замечала, как внимательно за ней наблюдает Ту. В его неприхотливом быте раньше он не мог рассчитывать на такое близкое знакомство с девушкой. Он шептал слова восхищения, разглядывая лицо Иваны. Рядом с монастырем, в котором он воспитывался, жили только китаянки, в крайнем случае, монголки. Пока они с Ильей ехали в Уссурийск, он смотрел из окна машины на русских девушек и удивлялся, как они красивы.

— А он это, — Соня незаметно показала пальцем на свою голову, — в себе? Что-то все время бормочет.

— Молитвы что ли читает? — сказал Илья, — Ему надо обрисовать ситуацию и пусть все решает за себя сам. Мне с ним нянчиться не охота. Кстати, интересный факт. У нашего Бориса, в то время, когда он был Ханом, в паспорте есть запись ЗАГСа о браке с некой дамой по имени Ирина.

— Я знаю! — Ивана подняла руку, как на уроке, чтобы обратить на себя внимание. — Только она от него сбежала.

— Сбежала — это отличная идея. И его надо отсюда подальше спровадить. Только как? Вот ведь камень на шее. Не понимаю, зачем он, этот Хан, так поступил. Совесть что ли заела. Решил исправить то, что натворили его спасители. Только вместо благодарности приемным родителям он их подставил под монастырь с этим монахом, простите за каламбур. А я-то что ему плохого сделал?

Илья сокрушенно покачал головой, а Соня согласно кивнула. Недолгая тишина, последовавшая вслед за этим, была нарушено неожиданным заявлением Иваны:

— Вот если вернуться в тот момент, когда родители Бориса брали деньги и объяснить им, к чему это приведет, то тогда…

— Все, достаточно на сегодня, — Соня погрозила пальцем, — Ванютка, иди спать. Я сама гостей уложу.

Скандал с семьей неизвестного ей Бориса Моренюка напомнил ей, что она сама может оказаться в положении его матери.

Соня подождала, когда затихнет жалобный скрип ступенек под крышей, перескакивая с одного эпизода прошлого на другой, рассказала Илье о том, как оказалась в Приморье одна с чужим младенцем на руках.

В далекой Пензе, осталось ее прошлое, которое время от времени всплывало в памяти сценками старого забытого кино, словно, и не с ней случилось: детство, юность, замужество, рождение сына, его проводы в армию, развод с мужем, томительные вечера в пустой однокомнатной квартире, оставленной ей мужем в обмен на его свободу. Соне казалась, что жизнь закончена. Все в ней уже было — и встречи и расставания, и любовь и ненависть. Как-то не заметно для Сони, погруженной в свои проблемы, выросла ее младшая сестра Ираида, и из избалованной любящими родителями девочки превратилась в своевольную красавицу-студентку экономического ВУЗа. На втором курсе Ираида записалась в международный проект по обмену студентами и уехала в Болгарию.

Сначала часто писала и даже звонила, потом от нее долго не было вестей. Она не приехала на каникулы, Соня стала часто заглядывать к родителям, чтобы как-то развеять их обидное одиночество. И вот однажды она возвращалась с работы домой и, поднявшись на свой этаж, остановилась от неожиданности. Рядом с дверью в ее квартиру на цементных ступеньках лестничной площадки, прислонившись виском к облупленной стене, сидела девушка в спортивных испачканных на коленках трико, в помятой льняной куртке. Ввалившиеся щеки, обострившиеся скулы, затравленный взгляд, поджатые губы и болезненная складка в межбровье, волосы небрежно собранные в «конский хвост», из которого выбились тяжелые каштановые пряди, выцветшие на солнце до золотистого оттенка. Только когда девушка поднялась и шагнула ей навстречу, Соня узнала младшую сестру. Неопрятный вид сестры не вязался с образом самолюбивой красавицы, который остался в памяти Сони со дня их последней встречи.

Они вошли в квартиру. Соня побежала сразу на кухню и что-то говорила-говорила-говорила, пытаясь заглушить неприятное ощущение неловкости и отчужденности, возникшее в момент встречи.

До позднего вечера они сидели на кухне, забыв про чай. Ираида, ободренная молчанием сестры, рассказывала ей о том, что с ней произошло в Болгарии.

Впервые она увидела Ивана в баре, который находился неподалеку от моря, куда она с подружками ходила купаться после занятий. Широкоплечий красавец с удивительными ярко-синими глазами, стоя за стойкой, ловко жонглировал бутылками, смешивал коктейли, играючи кромсал фрукты и диковинно украшал наполненные бокалы. Рядом с ним не было свободного места. Девушки кокетничали с красавцем-барменом и получали в ответ лучезарную улыбку и какую-нибудь приятную мелочь «от заведения» — бокал безалкогольного коктейля, бутон розы или комплимент. Ираида стояла среди обалдевших от раскрепощенной атмосферы бара русских студентов и не могла оторвать от парня глаз. Тогда она подумала, что хотела бы стать женой такого красавца. Потом, не смотря на настоятельные увещевания старшего в их группе студентов о том, что «наши» люди не должны ходить в места, где царит разврат и похоть, она стала приходить в тот бар каждый вечер. С независимым видом садилась за столик неподалеку от барной стойки, в надежде поразить Ивана своей красотой. Она не знала, что Иван давно уже обратил внимание на привлекательную русскую туристку, занимающую всегда один и тот же столик и отказывающую всем, кто пытался с ней познакомиться. До конца ее отдыха оставалось совсем немного времени — два-три дня. И в тот вечер она пришла в бар, намереваясь сделать решительный шаг — заговорить с Иваном, но обнаружила за стойкой другого бармена. Она стала лихорадочно озираться, ища среди посетителей знакомое ей лицо, и не сразу заметила, что за ее столик кто-то присел. Досадливо отмахнулась от назойливого посетителя, нахально хватающего ее за рукав, обернулась, чтобы сказать отборное русское напутствие, и обмерла. На нее смотрел улыбающийся Иван. Он заговорил. Ираида понимала все, несмотря на то, что не знала болгарский язык. Он говорил о том, что как она прекрасна, как соблазнительна ее улыбка, нежна ее кожа… Она краснела и таяла отзвука его голоса, от его прикосновений, в душе расцветал цветок счастья, и она готова была идти за Иваном на край света, только позови. И он позвал ее в отдельную кабинку бара, где она познала счастье взаимной страсти. В ту ночь он подарил ей серебряное кольцо в знак своей вечной любви и обещание жениться. Но на следующий день, возвращаясь с пляжа, Ираида увидела в его объятьях свою соседку по номеру, Ольгу. Она висла на нем, не стесняясь прохожих, а он улыбался, и этого было достаточно, чтобы в груди Ираиды ядовитым цветком расцвела ревность. В последний перед отъездом на родину вечер она решила отомстить неверному мужчине, не ходить в бар и больше с ним не видеться. Но когда Ольга не пришла ночевать, Ираида, будто, сошла с ума. Она то плакала, то рычала в неистовстве, проклиная вероломного Ивана, то рвалась к нему, то жаждала его немедленной смерти. Ольга вернулась под утро. Она показала ей серебряное колечко, как две капли воды похожее на то, которое ей подарил Иван.

Может быть, Ираида смогла бы забыть свою неудачную любовь, если бы не беременность, которой одарил ее любвеобильный Иван в их первую и последнюю ночь.

— Когда я узнала, аборт было уже поздно делать, — сказала Ираида.

— Ну, ничего, — успокоила ее Соня, — как-нибудь справимся все вместе. Я тебе помогу, ведь мы же — семья. Наверное, надо как-то передать этому Ивану, что он стал папой. Может быть, он будет неплохим отцом…

— Ни за что!

— Ну, как хочешь, только ребенка надо кормить, одевать, учить… Он должен помогать…

— Нет! Он не достоин быть отцом.

Ее глаза покраснели, губы кривились в мстительной улыбке, похожей на оскал волчицы: она ненавидела Ивана за любовь, которую так и не смогла в себе убить, за ревность, которая до сих пор сжигала ее изнутри, за несчастье носить в себе его плоть, в то время, как он счастлив с другими…

— А я не хочу быть матерью ЕГО ребенка…

Соня слушала сестру, опасаясь за ее рассудок.

— Хочешь? Я подарю его тебе?

— Кого?

— То есть ее. Забирай. У тебя был мальчик, теперь будет девочка для разнообразия. Я свою часть выполнила, выносила, родила, имя дала, остальное — твоя забота.

— Но как же так? — пролепетала Соня, — Когда ты успела родить?

— А вот так скоренько, за семь месяцев отмаялась. А вы думали, я на пляже загораю? — Ираида нервно захихикала, — В роддоме я загорала. Приехала уже давно. В совхозе в детском садике воспиталкой работала. Ивана родилась, я сразу к тебе. Все. Моя тюрьма закончилась. Эта сволочь там прохлаждается, с иностранками развлекается, а я тут должна одна страдать. Ну, уж нет. Не дождется, чтобы я из-за него страдала.

Голос Ираиды сорвался на фальцет.

— Так ты дашь мне денег? — вдруг спросила она, — Баш на баш. Я тебе милую девочку, а ты мне — двадцать тыщ баксов. Хороший обмен. Соглашайся. Груднички от таких здоровых телок, как я, стоят в несколько раз дороже. А я тебе по-свойски, почти даром.

— Каких денег? Ты хочешь ее продать? Ты с ума сошла! Нет. Ты шутишь? Это не смешно. Глупый розыгрыш. Хватит меня пугать. Лучше скажи мне: ты уже родила? Где? Когда?

Ираида хмыкнула, помешала в полупустой чашке темную остывшую жидкость.

— Боже! Когда ты успела. Твоя подруга Лика пару месяцев назад звонила родителям и говорила, что у вас все хорошо. Мама заподозрила, что все-таки не все ладно, если звонит подруга, а не ты сама. Но она уверяла, что ты слишком много учишься, целыми днями, а ночью не хочешь их беспокоить.

— Мы договорились, — Ираида небрежно махнула рукой, — Ну так как? Берешь? А то я иностранцу какому-нибудь предложу. Девочка красивая получилась, вся в батю, зараза. Глаза бы мои его не видели. Да, мне много денег надо. А! Что толку? У вас ни у кого столько нет, сколько мне нужно. Вот видишь, — Ираида потрепала оттянутые коленки трико, — До чего меня женская доверчивость довела. Ну, все. Теперь я наведу на себя шмон, мужиков штабелями буду укладывать к своим ногам. Еще не известно, кому будет лучше. Я не стану терпеть лишения ради его ребенка.

Соня слушала и не хотела верить.

— А Лика может найти папы девочки? Пусть поговорит с ним. Может быть, он заберет к себе дочку?

— Отдать ему Ивану?

— Почему Ивана? Какого Ивана?

— Дочку я так назвала. Для смеха. Получилось прикольно, Ивана Ивановна и фамилию записала — Иванова. — Ираида резко засмеялась. — Ну, ты не волнуйся, до года приемные родители по закону могут ребенку не только имя-фамилию, но даже дату рождения изменить. В смысле, чтобы его родственники не нашли.

«Она сошла с ума, — подумала Соня, окончательно сбитая с толку. — Бедная девочка. Как мне об этом сказать родителям? Что делать? Сейчас надо с ней во всем соглашаться. Или, наоборот, отвлечь ее. Сумасшедшие обладают сильной энергетикой, и никогда не признают свою болезнь».

Нервность, с какой Ираида с ней разговаривала, поневоле передавалась ей. Соня понимала, что уговоры, увещевания и правильные советы бессильны изменить решение сестры. Она ненавидела ребенка за то, что слишком сильно любила его отца…

— Хорошо, — сказала Соня, — Приноси дочку. Все будет хорошо.

— Ну, вот и ладно, — сразу успокоилась Ираида, — вот и ладно. Хорошо, что мне не пришлось искать иностранных покупателей. Все-таки она — наша, русская, пусть и живет в России. За отчизну обидно, когда наших детей в Америку продают. На органы, конечно. Зачем еще нужны там наши дети!

— Хорошо-хорошо, — кивала Ираида, внутренне сжимаясь в комок от страшных слов младшей сестры. — Только не волнуйся. Где ты дочку оставила? Неси ее скорее сюда. Надо ее покормить. А пеленки, смеси? У меня ничего не готово. Ты — за ней, а я — за всем остальным в магазин.

Ираида вернулась через час со свертком в руках и выглядела расстроенной, когда передавала ребенка. Старательно прятала воспаленные глаза. «Плакала, — подумала Соня с облечением, — Значит, еще не поздно вылечить».

— Я понимаю, что ты сразу всей суммы не наскребешь, — сказала Ираида, когда Соня осторожно приняла на руки сверток, — можешь отдавать постепенно. Раз в месяц, например. Ты же дантист. Вам, дантистам, пациенты всегда в карман суют. Сколько у тебя сейчас есть?

Она нетерпеливо топталась в проеме выходной двери. Соня, осторожно прижимая тихий сверток к сердцу, пошарила свободной рукой в сумочке, лежащей на трюмо в прихожей. Она не поощряла своих пациентов класть ей в карман купюры и не прятала их по всему дому, чтобы не нашли домушники. Все носила с собой в сумке.

— Этого мало, — нахмурилась Ираида, пересчитывая деньги. — Ладно, не буду сейчас настаивать. Пусть пока у тебя побудет, а там видно будет. — И вдруг. — Я хочу поехать в Болгарию, в последний раз посмотреть в глаза этому кобелю. А потом вернусь и… ну, в общем, поживи пока с ней. У меня на ближайшее время другая задача…

А зимой ее вызвали в администрацию города в отдел образования. Там строгая женщина в очках в золотой оправе, не вставая из-за своего письменного стола, подала ей бумагу с печатями, по которым Ивану нужно было привести в приют, из которого ее собирались передать матери, Ираиде Самойловой, по ее новому месту жительства… в Италию.

— Почему в Италию? — спросила Соня, — ведь она уехала в Болгарию. Я не могу отдать дочку своей родной сестры. Пусть она приедет за ней лично. Она обещала вернуться.

— Не ваше дело, — женщина с неприятно высокомерным лицом, давшая ей прочитать бумагу, захлопнула папку, — Ваше дело сдать здорового ребенка органам опеки. А уж мы разберемся, куда ей ехать. У нас для этого есть закон и специально обученные люди. Вам все понятно?

— Если Ираида решила забрать дочку к себе, то она должна приехать за ней сама. Я не могу просто так отдать ребенка в чужие руки, — упрямо возразила Соня.

Женщина раздраженно отчеканила.

— Вы понимаете, что незаконно удерживаете у себя ребенка, вы даже не опекун. Так что собирайте для Иваны Ивановой вещи и назавтра привезите ее к итальянскому посольству и не забудьте Свидетельство о рождении. Понятно?

Соня поняла, ей угрожали. В ту ночь она не сомкнула глаз, размышляя над случившимся. А под утро решила, что во всей этой истории с заграницей что-то нечисто. Она не бросилась в милицию, она поступила так же, как поступила ее бабушка после ареста дедушки в тридцать седьмом году. Рано утром с чемоданом в одной руке и с годовалой племянницей — в другой она села на поезд, который увез ее на другой конец страны. Кое-какие вещи ей потом прислала мать. Они с отцом одобряли поступок старшей дочери, так как считала, что их внучку хотят продать за границу.

Почему Соня пряталась в своей родной стране, и от кого прятала Ивану, она боялась даже предположить, но самое ужасное в этом было то, что она сомневалась, жива ли Ираида. Соня так и не решилась рассказать Иване правду, поэтому каждую неделю она сочиняла письма, полное любви и обещаний.

Когда она закончила свой рассказ, новоявленный Борис спал на диване одетым, положив под бритую голову парик, а Илья сидел в полной прострации. «Вот и съездил к местам боевой славы, — думал он, — Вот и набрался приключений на старости лет. А ведь мог бы спокойно себе сидеть в университетской лаборатории и посматривать на бескрайние просторы Вселенной. Может быть, что-нибудь еще полезное для науки открыл бы. Что же мне делать. Бежать? Спасаться? А как же Соня? Чем ей помочь? Если мать ищет своего ребенка до сих пор, то Соне грозит, как и родителям Бориса, долгие годы заключения».

— Как ты думаешь, стоит мне ей все это рассказать?

Илья покачал головой:

— Ни в коем случае нельзя. Ты же совершила преступление с точки зрения закона. И не просто закона российской федерации, это преступление международного масштаба. — Илья многозначительно указал в потолок пальцем, — Ивана выглядит хорошей девочкой, но кто знает, что ей взбредет в голову. Нынешняя молодежь воспитана на других идеалах: деньги, шоппинг, яхты и Канары.

— А как же быть? — упавшим голосом спросила Соня.

— Туго у вас тут в Приморье закручено. Нам, простым сибирякам за вами не угнаться.

Соня подняла домиком брови и опустила кончики губ. Ни один мужчина не устоит перед выражением крайней беспомощности.

— Ладно. Утро вечера мудренее. Поживем — увидим. Только придется тебе нас обоих потерпеть в своем доме. Меня и, — Илья кивнул на спящего, — его. Похоже, мне от него не отделаться. Вроде как приемного сына приобрел. Сдать в милицию совесть не позволяет.

Соня обрадовалась — хорошо, что она со своими застарелыми проблемами осталась не один на один. Убрала быстро со стола и показала Илье кабинет, где на полу уже лежал туго надутый матрац, застеленный свежим бельем. Оставила его одного в нерешительности, а сама ушла к себе в спальню додумывать планы на ближайшее время.

* * *

Прежде чем, глаза утомленно закрылись, Ивана долго лежала в темноте, разглядывая соседнюю крышу за окном. Свет из окна падал на нее вскользь и тени от веток бегали по ней друг за другом, как живые. Этой ночью ей снились смерчи, которые были окрашены в простейшие цвета — красный, синий, желтый, зеленый. Они возникали из ничего, а потом также неожиданно исчезали в белом цвете.

Утром она проснулась невероятно счастливая. Вздохнула глубоко, задержала дыхание, пробуя воздух на вкус, и радостно сказала потрескавшемуся на стыках балок потолку:

— Я люблю тебя.

Молчание в ответ ее не смутило. Она чувствовала ответ в ярком свете, врывающемся в комнату через распахнутое окно, в запахе скошенной подвяленной солнцем, слегка тронутой росой, травы, в легкой истоме тела. Хорошо. Жить — хорошо. Потом она вспомнила, что внизу гости. И, возможно, они уже встали, а она валяется, как последняя лентяйка. Накинула старенький халатик и побежала, извлекая своими шагами музыку из ступенек, вниз.

Ту давно уже проснулся. Он сидел на своем вчерашнем месте, но уже без парика. Его бритая голова покрылась рыжей щетиной. Он постоянно трогал ее ладонью и, видимо, был смущен этим беспорядком в прическе.

— Ту, а где твоя динамовская бейсболка? — весело окликнула его Ивана.

Ту заулыбался и помахал ей рукой. Она ответила таким же жестом, чем привела его в восторг. Из кабинета показался Илья, сладко потянулся, огляделся, ища глазами хозяйку дома. Соня раскладывала яичницу по тарелкам и расставляла их на столе, сервируя по-домашнему без изысков: тарелка с порцией из пары яиц и вилка поверх нее. Стол уже был готов к завтраку. Какао, чай, хлеб посреди стола, масло сыр. Запахи щекотали ноздри. Он с удовольствием втянул его в легкие и с любопытством поглядел на своего вчерашнего пассажира. Тот все время разглядывал лицо Иваны и улыбался. Ивана заметила это и, когда умывалась, внимательно осмотрела себя в зеркало. С лицом все было в порядке. Тогда она решила, что это стандартное проявление китайской вежливости, и, чтобы Ту не чувствовал себя одиноким в стране, которая встретила его, как злобная мачеха, скандалом и наказанием, улыбнулась ему в ответ и сказала, ударив себя в грудь:

— Меня зовут Ивана, помнишь?

— Вана, — поклонился ей Ту, и приложил ладонь к своей груди, — Ту.

— Я помню, как тебя зовут, Ту. Только ты — Борис. Понимаешь? БОРИС. Повтори.

— Бьёс.

— Похоже, идея с переводчиком была не очень удачной. Нам лишние уши и глаза ни к чему. — Сказал Илья. — Утро вечера, как говорится, мудренее. Вот оно меня и надоумило: уезжать мне с ним надо. При чем, как можно, скорее. А куда его везти, ума не приложу. Но здесь его оставлять нельзя.

Илья кивнул в сторону Иваны, которая пыталась объяснить Борису жестами, как надо пользоваться краном, чтобы из него текла теплая вода.

— Дядя Илья, — крикнула Ивана, — а где детская бейсболка Ту, то есть Бориса, которую он нашел в солдатской землянке?

— А ты откуда все знаешь, егоза? Я ничего не рассказывал. Неужто, китайский за ночь выучила?

— Да мы же вместе там были, — засмеялась Ивана, — Я всю обратную дорогу на коленях держала офицерский планшет. А где он, дядя Илья?

— Фу-ты! — выдохнул растерянно Илья.

— Ванечка? — только и смогла произнести Соня.

Нож выпал у нее из рук и со звоном упал к ногам. Подумала мельком — к гостям.

— Ой, — спохватилась Ивана, не понимая, причину расстройства Сони, — я, кажется, его выронила, когда в нас стреляли. Надо в машине посмотреть. Под сиденьем завалился, наверное. Я сейчас, подождите… И, не замечая состояния Сони и Ильи, бросилась на улицу — к машине Ильи.

Ту тоже встал, порылся, хрустя бумагой, в углу, где со вчерашнего вечера лежал его пакет. Достал оттуда некогда синюю, а теперь серовато-голубую бейсболку, накрыл ей покрывшуюся недельной щетиной голову и вышел вслед за Иваной.

Илья проследил за действиями парня и, когда тот скрылся за дверью, сказал, покачав головой:

— Да, есть еще много непонятного на земле, что наш разум не в состоянии систематизировать в законы и аксиомы. Мне, например, интересно, как Ванечка узнала о бейсболке, этот тюк у входа, никто не открывал со вчерашнего дня. Даже я не знал, что там лежит. Если бы я не был хорошим ученым, то пропустил бы многое мимо своего разума, чтобы не перегружать его. Но скажи на милость, откуда она узнала об офицерском планшете. Я его приготовил на сегодня. Вчера мы все были не в том настроении. Он, кстати, действительно, остался в машине…

Соня не знала, что ответить.

УАЗ стоял рядом с крыльцом. Он был цел и невредим. Заднее стекло было на месте. Ивана помнила, как стекло рассыпалось от попадания в него пуль. Сзади хлопнула дверь. Рядом на корточки присел Ту — Борис. Бейсболка сползла с его головы и упала на ступеньки, Ивана подняла ее.

— Эх, жаль ты не умеешь говорить по-русски, а я не знаю китайский. — Вздохнула она, разглядывая шапку. — Может быть, ты мне смог бы многое объяснить, ведь там, в монастыре, тебя учили китайской мудрости. Я уже ни в чем не уверена, умею ли я как-то перемещаться в прошлое, или это мне кажется. И на самом деле ничего нет, а я просто смотрю разные сны. Сегодня утром я проснулась и была счастлива. А теперь мне грустно, оттого, что я ничего никому не могу объяснить, потому что сама плохо понимаю.

Ту улыбался и с готовностью кивал ей. Ту хотелось во всем соглашаться с этой веселой девушкой из его новой жизни.

— Ты понимаешь, я не уверена, что все так помню, как было. Что случилось вчера, позавчера, поза-позавчера, неделю назад? Я не знаю точно. Тетя думает, что мне все время что-то снится. А что если она права, и мне постоянно снятся сны. Когда ЭТО происходит, я уверена в том, что думаю правильно. То есть, что побывала в прошлом и изменила все так, что случайность стала другой. Но проходит время, и я забываю, что не случилось, и мне начинает казаться, что я увидела сон про то, что не случилось. Понимаешь меня? Только я не понимаю, почему-то все мои сны плохие.

Ту — Борис энергично закивал, сказал по-китайски: «Как прекрасны твои глаза, ты — самая лучшая девушка, я люблю смотреть на тебя, когда ты улыбаешься. Перестань хмуриться и не грусти. Потому что от этого цвет твоих глаз становится похожим на дождливое небо. Я на все готов, чтобы они всегда сияли». Он даже несколько раз поклонился Иване, чтобы она не сомневалась в его преданности.

— Вот-вот. Может быть, ты говоришь что-то важное для меня. А я ничего не понимаю. Эх, если бы я хоть чуточку знала китайский, а ты — хоть немного русский…

Вдруг лицо Иваны осветилось счастливой мыслью.

— У меня идея! Я выучу китайский. Говорят, сейчас есть такие замечательные диски. Одеваешь на ночь наушники, а утром просыпаешься и уже умеешь на этом языке разговаривать. А еще бы здорово было научиться писать иероглифы. Это, наверное, так интересно!

От этой замечательной идеи Ивана не смогла усидеть на месте, вскочила и запрыгала, кружась, на одной ноге. Ту тоже встал, подхватил ее на руки и закружил вокруг себя так быстро, что сердце Иваны захолонуло от восторга и испуга. Она взвизгнула, схватила Ту за шею, боясь, что коварная центробежная сила вырвет ее из его рук и бросит на землю.

— Ой, опусти меня, я сейчас улечу!

— Вана-вана-вана-вана, — повторял все время Ту и крутил ее быстрее и быстрее.

Эту картину, похожую со стороны на веселую забаву двух влюбленных, наблюдали, по крайней мере, три человека: обеспокоенная Соня из окна своего дома, удивленный Хохмач, который после возвращения Иваны взялся за исполнение своего плана соблазнения и заходил за ней, чтобы вместе отправиться в колледж. А также незнакомец, который прятался за корпус припаркованной рядом с УАЗом красной «хонды», — хмурый паренек лет шестнадцати с небрежно всклокоченной шевелюрой желтоватого цвета занял свой наблюдательный пост с раннего утра. Он постоянно ежился, не смотря на то, что погода с утра была теплая и обещала жаркий полдень, и был одет достаточно тепло — на нем были в плотные китайские джинсы грязно-голубого цвета, протертые до дыр на коленях, и застегнутая на молнию безрукавка со множеством карманов. Это был Сашок.

Когда в дом нагрянул милицейский наряд, Сашок вылез в окно, спустился в гараж, и, воспользовавшись сумятицей, которая поднялась во дворе во время драки Ту с милиционерами, выкатил свой скутер на улицу. Отъехав немного, Сашок притаился недалеко от дома. Он заметил, как его новый брат забрался в УАЗ, на котором вчера вечером приехал, и поехал вслед за машиной, выжимая из слабосильного мотора все, на что японский мопед был способен. Хорошо, что машина Ильи не отличалась большой резвостью и даже на трассе, в отсутствии ограничительных знаков и невоспитанных пешеходов, Илья редко мог разогнать ее быстрее пятидесяти километров в час. Сашок проследовал за братом до дома Иваны и переночевал в «уазике», воспользовавшись отмычкой, которую взял в гараже отца. Олег хранил немало вещей, которым по разным причинам не суждено было стать уликами.

Не выспавшийся и голодный, он с неприязнью смотрел на беззаботно веселившегося Ту. Сейчас он еще меньше верил в его кровное родство, чем в тот момент, когда Полина с пьяными слезами обнимала бритого незнакомца. Он любил Хана и, вопреки уверениям матери, продолжал считать его своим настоящим братом. Предательское поведение новоиспеченного брата, который, как ни в чем не бывало, радовался жизни в то время, как мать и отец томились в КПЗ, еще больше убеждало его в этом. «Если бы Хан был здесь, он бы спас родителей, а не убегал бы, как трусливый пес. Этот гад специально упек всех за решетку, чтобы прикарманить себе наше добро», — думал Сашок и ненависть, усиленная голодом и усталостью, разгоралась в его душе все с большей силой.

Он считал, что мать в пьяном угаре могла разболтать историю о потерянном сыне кому угодно. И мошенники, воспользовавшись внешним сходством, решили завладеть собственностью семьи Моренюк. И чтобы Олег своими связями не помешал им, вызвали наряд милиции.

«Вон как радуются, что им все удалось, — Сашок тяжело дышал, сжимая кулаки в бессильной злости. — Думают, им все удалось. Празднуют победу». Сашок сунул руку в правый карман безрукавки и нащупал рукоять финки, нажал пальцем на кнопку. Острое лезвие послушно покинуло ножны-рукоятку. Все так же держа руку в кармане, он вышел из-за корпуса машины и двинулся к кружащейся паре. Как только Ту остановился и опустил Ивану на землю, Сашок подскочил к нему, занес руку над его спиной. В следующее мгновение он уже лежал на земле, прижатый коленом, подвывал от боли в вывернутой руке. Нож лежал рядом. Ивана ничего не успела понять, у нее перед глазами еще кружились деревья, небо, дома и Ту, сидящий на земле верхом на светловолосом парне. Из дома выбежала Соня, за ней — Илья. Соня схватила Ивану за руку и потащила обратно в дом.

— Помоги Борису! — Крикнула она Илье. — Я сейчас вызову милицию.

— Ни в коем случае! — крикнул Илья.

Он оглянулся, нет ли поблизости зевак, и, увидев, что драка привлекла внимание нескольких прохожих, наступил на финку. Потом присел, и незаметно поднял оружие — убрал лезвие в рукав и потом — в карман брюк. Там уже нажал на кнопку, убирающую лезвие в рукоять.

— Идите в дом. Мы сами разберемся, — он помахал обеими руками Соне стоящим неподалеку людям. — Родные братья, девушку не поделили — бывает и такое. Можете не беспокоиться, идите по своим делам, мы сейчас все уладим.

В белобрысом мальчишке он узнал брата Бориса, хотя видел его мельком. Сашок недолго отирался рядом с беснующейся матерью, и исчез до того, как приехали милиционеры и стали делать в доме обыск. Мальчишка был так сильно похож на своего рыжего брата, который сейчас применял к нему болевой прием, что даже человек, никогда не видевший раньше Сашка заподозрил бы между ними близкое родство.

— Ублюдки. Мошенники. — Хрипел Сашок, — Воры. Я всех вас выведу на чистую воду.

Ту вспомнил Сашка. Перед отъездом из храма Хан напутствовал его через местного переводчика, который неплохо знал японский язык. Что-то из сказанного могло быть переведено неправильно. Но основное Ту понял очень хорошо. Женщина, к которой он едет, его мать, а парень, который с ней живет, его брат. Ту не понимал, почему брат набросился на него с ножом и был очень сердит на него за это.

Илья за плечи пытался стащить разъяренного Ту-Бориса с воющего Сашка.

— Фу, нельзя, — растерянно бормотал он, — на место. Да, что ж ты такой упертый. Разтудыт твою ненормальную мамашку. Хватит ему руки ломать, веди его в дом. Ведь это ж твой родной брат.

Силы были не равны. Натренированное тело Ту-Бориса не реагировало на усилия Ильи, а слова вообще пропадали даром, потому что были ему не понятны. Но постепенно ярость его, частично удовлетворенная лицезрением страданий Сашка, стала ослабевать. Он поднялся и, удерживая противника за вывернутую руку так, что тот не мог разогнуться и, тем более, убежать, повел его к Сониному дому. Сашок бормоча сквозь зубы проклятья, шел, послушный движению руки брата. Как только они оказались в доме, Сашок затаился, настороженно глядя, как Соня ставит на стол чайный сервиз.

— А теперь, кто еще не успел позавтракать, доедают яичницу, а кто успел — пьют чай с домашними песочными печеньями и клубничным вареньем. — Сказала она.

— Ого-го! Обожаю клубничное варенье! — поддержал ее Илья, потирая руки.

При этом он продолжал настороженно коситься в сторону братьев. От истерзанного Сашка можно было ожидать чего угодно. На всякий случай он отодвинул с той части стола, где Ту — Борис усадил Сашка, ножи. Немного подумал и убрал еще и вилки.

Хватка Ту-Бориса ослабла, но Сашок не стал вырываться. До его сознания дошел запах яичницы с ветчиной, ванили и клубничного варенья. Ту — Борис, поняв, что агрессии больше не будет, отпустил его совсем. Соня протянула им обоим тарелки с яичницей, Илья подал Сашку столовую ложку. Ивана, подперев ладонями щеки, разглядывала нового гостя с другого конца стола.

— Уфф, — вздохнул Илья, — Не чаял, как от одного избавиться, а теперь еще второй на мою голову свалился. И оба Моренюк. Что делать, ума не приложу.

— Если вы меня убьете, вас найдут, потому что все видели как этот, — пробубнил Сашок с набитым ртом и качнул головой в сторону своего брата, — меня избивал.

— Ты не огрызайся, цыпленок, а скажи спасибо, что финку твою спрятал от свидетелей. Покушение на убийство тоже не самая мягкая статья уголовного кодекса. Не будь мы такими добрыми, сидеть бы тебе сейчас в дежурной части и подписывать протокол. Только ведь и нам это не нужно. За твоим братом погоня, чтобы заставить его свидетельствовать против родителей. И пока нет его показаний, все рассказы твоей мамашки — пьяные бредни, а братом твоим, как и прежде считается Хан. Понял ты, тупая башка, какие мы мошенники и воры?

Сашок ненадолго задумался, ожесточенно жуя ветчину.

— Ты подумай, твой брат имеет право на российское гражданство, как и ты. А там, в Китае он был без паспорта, то есть, по китайским законам, не человек. Его пожалеть надо. Вы же — одна кровь.

Илья еще раз пощупал свой карман, где лежала финка, словно хотел убедиться в том, что его пассажиру ничего больше не угрожает.

— Можно ему другой паспорт выписать, — предложил Сашок, — что он не Моренюк, а Коренюк какой-нибудь. А мать, чтобы не болтала, отправим в психушку.

— Эк ты строго с матерью, — Илья укоризненно покачал головой.

— Достала уже своей заботой. — Сашок раздраженно передернул плечами. — Если бы не она, мой брат никогда не уехал бы…

— Может быть, у него такое предназначение? — сказала Ивана. — И он должен был уехать.

— Что ты мелешь! — Сашок презрительно скривил губы, — Его предназначение — быть моим братом. Вот в чем было его предназначение. Если уж он стал им, то и должен был остаться им на всю жизнь. Я его люблю… Вы не понимаете. Она убил человека ради меня. Я ради него тоже все, что угодно, сделаю, потому что мы — одно целое. Он и я — братья. А этот, — Сашок посмотрел на улыбающегося и время от времени кланяющегося Бориса, — китайский болванчик.

— Нет, убийство нельзя оправдать любовью. Что у вас за тупые идеи — смерть, как мерило любви. Ничем нельзя оправдать преступление.

— А если бы родственники убитого стали вашей семье мстить?

— Вы не понимаете. Он сволочь убил. Он… Слушайте, как все было на самом деле. Я всю жизнь чем-нибудь болел. И потому был слабее всех. Я мог надеяться на уважение сверстников только благодаря брату. Все боялись меня трогать, потому что знали, кто мой брат. Но когда он переехал во Владивосток, я оказался полным аутсайдером. Отцу было наплевать на меня. И я стал торговать наркотиками, чтобы как-то повысить свой авторитет. Иногда сам пробовал, чтобы уметь отличить подделку от качественного товара. И однажды напоролся на сволочь, которая под видом наркотика торговала какой-то отравой. Это был человек Химика — Хомяк. Говорят, у Химика есть своя лаборатория, где он мешает чистый кокаин с добавками собственного изобретения. В общем, я взял у Хомяка дозу и очень сильно заболел. Мать испугалась и вместо скорой позвонила брату. Он примчался, бросив все дела, сам вызвал скорую помощь, отправил со мной вместе мать, а сам поехал следом. У меня тогда не было страховки, только — бесплатная. Я, говорят, уже был при смерти. Он сказал главврачу: «Цена не имеет значения». Тут же собрался консилиум, и меня вытащили с того света. Врач потом сказал, что в моей крови было совсем мало наркотика, в основном какое-то дерьмо, полная отрава. Когда было уже ясно, что я буду жить, брат сказал матери, что найдет виновного, и уехал. Мать крикнула вслед: «Убей его, сынок, бог простит тебе это благое дело». Мать никогда его так не называла — «сынок». Это было первый и последний раз. Он нашел Хомяка, прижал его в безлюдном переулке темным вечером, скормил ему весь его товар. Хомяк умер на месте.

— Боже мой, — тихо сказала Соня.

— Н-да, — поддержал ее Илья.

Сашок вызывающе вскинул голову. Он гордился поступком брата и не собирался выслушивать слова осуждения.

— А что? Око за око, зуб за зуб. Не нами придумано. Кровная месть — тоже не мы сочинили. Так принято во всем мире. Он рисковал ради меня — вот так поступает настоящий брат.

Ивана сидела молча, слушала разговор. В её голове рождался план.

Сашок заметил взгляд Иваны, ему стало не по себе.

— Даже если этого Хомяка поймали и посадили бы в тюрьму, — сказал он, будто бы оправдываясь, — то потом он вышел бы и снова стал бы продавать отраву. Хан привел в исполнение правильный приговор. Он еще и Химика хотел прикончить…

— Все, сил моих нет. — Сказала Соня устало. — Уходите и разбирайтесь со своими семейными делами где-нибудь в другом месте. У нас своих проблем по горло. Не хочу ничего знать ни о том брате, ни об этих двух братьях Морнеюк.

— Да, Сашок. Пора и честь знать. Твой брат теперь — твоя забота, учи китайский сам или учи брата русскому. А там, глядишь, все решиться по-хорошему. Постарайтесь с милицией свару не затевать, с соседями не ссориться, наркотиками не торговать. И все образуется.

— Ладно-ладно, — насупился Сашок, с тоской поглядел на нетронутое печенье, лежащее в вазочке на середине стола. Невзначай до него дотянуться не получалось, а чаю, как назло, никто не предложил. Внутри закипала злоба, а на глаза накатывала предательская пелена — его, несчастного, одинокого, оставшегося без помощи, гнали люди, которые и были виноваты, как он считал, во всех его нынешних бедах. Сашок потер ладонями глаза.

Ту беспокойно ерзал на месте. По жестам и выражению лиц он понимал, что хозяева дома хотят, чтобы он ушел вместе с белобрысым нюней. Но он не хотел никуда идти. Девушка, которую он любил, жила здесь. И в то же время он понимал, что сейчас он — плохая партия. У него нет дома, его хотели арестовать. Ту сейчас очень жалел о том, что был ленив в детстве и не захотел ходить учиться к старому корейцу Киму, потому что тот жил слишком далеко. Тогда Ту казалось, что двадцать пять ли — слишком большое расстояние для того, чтобы знать не нужный ему язык. Он был зол на себя, но еще более зол на глупого брата по имени Ашо. Ту раздраженно толкнул его. Сашок в ответ ударил его локтем. Ту заблокировал удар, и Сашок со всей силы стукнулся об угол стола, удар пришелся в нервный узел. Боль током пронзила его Сашка от кончиков пальцев руки до мозга. Он взвыл.

Ту — Борис недовольно разглядывал брата и сосредоточенно размышлял. Он пытался найти в себе чувства к нему и матери, которую на его глазах посадили в милицейскую машину и увезли. В тот момент он не захотел броситься ей на помощь и даже не огорчился. Зачем сейчас ему нужен этот щуплый никчемный слизняк? Должен ли он его любить? Нет. Но жить ему придется в этой стране, поэтому он больше не станет прятаться. Ведь теперь у него есть паспорт.

— Ну, что будем делать? — растерянно спросил Илья. — Немой и малой. Выкинуть на улицу, как котят?

— Они не виноваты, — произнесла, наконец, Ивана, — их обманули.

— Редкие люди умеют пользоваться информацией правильно. — сказал Илья, — Вокруг так много нужной информации, но они выбирают совсем не ту, которая нужна в этот момент. Информация — это самое таинственное и самое действенное свойство человеческого бытия. «Сначала было слово». Именно так до нас дошла главная легенда о первоисточнике жизни. Слово — это значит информация. Все во Вселенной — есть продукт информационный. Она в начале, и она же в конце. Мы, люди, воспринимаем ее, как нечто однородно целое, но на самом деле пытаемся фильтровать, выбирая то, что в данный момент звучит в унисон нашим чувствам. Вот посмотри на этих разных людей. Они братья. Мы это знаем. И они это знают. Но используют ли они эту информацию? Нет. Оба смотрят друг на друга волком и, встретившись, сразу подрались. Почему столь положительная информация, как родственная связь, не повлияла на их поведение? Вот ты Сашок, — Илья подался к Сашку всем телом, — Ты зачем набросился на брата с ножом?

— Этот гад родителей в тюрьму посадил. И вообще, — Сашок уже перестал выть, баюкая руку, — Может, он мне не брат вовсе. Прикинулся им, чтобы забрать нашу собственность. И все вы тут голову мне морочите. Если хотите меня грохнуть, то потихоньку это не получится. Все видели, что вы меня сюда затащили…

— Что это за инсенуации? — не выдержала Соня.

— Чего? — Сашок вскинул голову, не зная обидеться или возмутиться.

— Ложная информация, созданная твоим больным воображением. — Пояснила Соня, перейдя на понятия, которые только что использовал Илья, — я, что, похожа на убийцу? Или она похожа на преступницу? — Соня показала на Ивану.

— Она — не похожа, — согласился Сашок, посмотрел на девушку и как-то сразу успокоился.

Он взял печенье и пододвинул чашку с чаем, но не успел даже рта раскрыть. Ту — Борис, до сих пор сидевший неподвижно, вскочил, схватил свой мешок одной рукой, Сашка за шиворот — другой и обе эти ноши почти без труда поволок к двери. Сашок уперся в косяк обеими руками, выронив при этом печенье. Но брат легко преодолел его сопротивление. И вскоре их возня затихла за дверью.

— Он же не знает русского, и у него нет денег. — Ивана вскочила, намереваясь догнать Ту.

— Не навязывай свою помощь. Мужчина принял решение, мужчина совершил поступок. Тебе там нечего добавить. — Илья ухватил Ивану за руку, не позволяя ей выйти из-за стола. — Лучше расскажи о том, что ты знаешь о планшете и всем остальном. Откуда у тебя такая информация. Мне это очень интересно.

— Мне тётя — мама не разрешает… — Ивана посмотрела на Соню, которая неодобрительно покачала головой, — Но я всё равно скажу, потому что информацией надо пользоваться правильно, вы же сами, дядя Илья, так сказали. Мы были там все вместе, вместо Хана, мы ходили по лесам, и встретили Ту в буддистском храме, как он нашел землянку, а мы там нашли офицерский планшет, а тетя Соня доставала из патронов записки и читала имена солдат…

— Ты помнишь хоть одно из них — Илья нервно заерзал на месте.

Восемь пожелтевших от времени листков с именами лежали в планшете. Он прочитал все, искал имя отца, но напрасно, его там не было.

Ивана попыталась сосредоточиться, восстанавливая в памяти картину.

— Кажется, там был Староверов… Семен, точно не помню.

— Соломон, — поправил ее Илья, — Староверов Соломон. Я еще удивился, какая странная фамилия для еврея и почему еврея послали на передовую. Может быть, это были штрафники?

— Илья, о чем вы говорите? — зашептала Соня, приблизившись к Илье так, чтобы ее слов не было слышно Иване — Что за экзамен ты устроил? Это просто совпадение, ее фантазия совпала с этой фамилией. Не надо раздувать из этого историю.

— Я сам не понимаю, но что-то не так в этом рассказе, — также шепотом ответил он, — в одном уверен, фантазию, которую мы сейчас слышали от Иваны, имеет вполне реальные корни. Я привез документы, которые солдаты запаивали в патроны и носили при себе, чтобы их тела можно было опознать. Честное слово, я не показывал планшет и, если Ивана не знает китайский, или Борис не обладает способностями телепата (кто его знает, чему его учили в Китае), то совпадение слишком уж… Соня! Это же подтверждение теории материальности мысли. Она распространяется, как и звук, и свет, с определенной скоростью. И есть люди и звери, например, кошки, которые умеют ее улавливать. Соня! Ивана — экстрасенс!

— А еще раньше, — продолжала Ивана, — я видела, что по дороге в Находку на нашу машину наехал грузовик тот самый, водителем которого был Сергей. А еще…

— Достаточно! Хватит. Илья! Перестаньте травмировать ребенка своими… гипотезами.

— Соня! Вполне вероятно, что рассказы Иваны — переработанная мозгом информация. Когда-то кто-то на дороге видел аварию, которую описывает Ивана, а ее мозг выловил эту картинку из эфира и экстраполировал ее в реальность, наделяя героев происшествия знакомыми чертами и характерами.

— Только почему все мои истории какие-то… несчастные.

— Может быть, настройка твоих мозговых фибр. Ты ловишь грустные факты, потому что… думаешь о людях, сочувствуешь им. Я бы так объяснил. Все это гипотезы. Но планшет, землянка и солдатские документы — это уже факт. Я не могу эти факты отбросить из своих исследований, как сон или фантазию. Я ученый, хоть и на пенсии. Но скажу вам совершенно ответственно, все открытия начинаются с незначительных отклонений. Я бы провел пару экспериментов…

— Никаких экспериментов! Всё! Забыли об этом. И не вздумайте о своих гипотезах никому рассказывать! Мне ещё не хватало здесь сумасшедших учёных и жёлтой прессы.

— Зря вы так — обиделся Илья — я не сумасшедший. Я просто любопытный. Ты не можешь держать Ивану взаперти до конца жизни. Все равно она рано или поздно проявит свои способности на людях. И лучше, если в этот момент рядом с ней будет близкий человек, который сможет ее защитить от дурного глаза.

— Такой человек у нее уже есть, — уверенно заявила Соня, — этот человек — я.

— Ну-ну, не надо так нервничать, я же свой человек. Давайте поговорим обо всем спокойно. Те обстоятельства, в которых вы оказались, не просто так сложились. Тут нужно копнуть глубже. — Сказал примирительно Илья и подумал: «А ведь о способностях Иваны могли прознать раньше, чем она их проявила. Может быть ее отец — болгарин — был из экстрасенсов. Наверное, эта способность передается по наследству. Кто-то узнал, что у него есть дочь и решил вырастить из нее вундеркинда в шпионских целях или, еще хуже, забрать для опытов»…

— И ты поступила тогда правильно. Пока человек за себя не в ответе, кто-то должен его оберегать, — уверенно закончил свою мысль Илья, он сделал многозначительное ударение на слове «тогда».

Соня поняла намек и благодарно моргнула. Одобрение ее неоднозначного поступка, из-за которого она столько лет мучилась угрызениями совести, для нее очень много значило.

В это время Ивана думала о Хане: «Он остался в чужой стране, не зная ее языка и традиций. Что его ждет? У Ту, то есть Бориса, есть брат, Сашок, который ему сможет как-нибудь помочь, когда они помирятся, а у Хана нет никого в Китае. Он, наверное, как когда-то Ту будет жить при храме. Может быть, он даже возьмет себе его имя. А может быть, так все и случилось. Он осознал, какое ужасное преступление готовил вместе со своей родственницей, и понял, что был не прав. Он раскаялся и решил посвятить свою жизнь добрым делам. И первым было — возвращение настоящего Бориса на родину, семье, маме с папой. А сам он сделался монахом и помогает страждущим. В Китае их много, этих страждущих. Может быть, он станет таким же как… мать Тереза. Только его будут называть отец… Как же его настоящее имя? Он его не помнит. Бедный. Но он возьмет себе новое, святое имя, например, имя Ту и будет называться „отец Ту“ или „отец Хан“».

— Он — молодец, — заключила свои размышления Ивана.

— Так поступают настоящие мужчины, — поддакнул Илья, полагая, что Ивана имеет в виду поведение Ту-Бориса, — У каждого свой путь, своя судьба и не надо мешать людям своей непрошенной заботой. Излишняя забота — это погибель для индивидуальности. Не жалейте, не стелите соломку. Никто из спасенных за нее спасибо не скажет, потому что никто не будет знать другого будущего. Не бери на себя обязанность — спасать от судьбы — эта работа не благодарная.

— Да, и мне становится все сложнее справляться со своими обязательствами, — вздохнула Соня и многозначительно скосила глаза в сторону племянницы, — Годы идут. Уверенности в том, что я совершаю добро, все меньше. А что будет дальше? Старость? Осуждение и раскаяние?

Ивана не слышала, она была погружена в свои мысли: «Какое счастье, что есть люди на земле, которые посвящают себя другим людям. Как мне хотелось бы быть похожей на них. Отдавать свои силы для того, чтобы сделать людям добро, спасать страждущих, утешать больных, кормить голодных, давать кров бездомным. Чтобы все-все люди получали то, что желают и никогда не страдали и… не завидовали. Потому что зависть делает людей несчастными, даже если на самом деле у них все хорошо. Какой замечательный человек оказался этот Хан, или как его там на самом деле зовут. А вот было бы очень интересно узнать, как его на самом деле зовут. Какая я была дура, что не смогла с ним поговорить там, у мотеля. Если бы я не была такая дура, то непременно успокоила бы его. Он был так расстроен смертью своей сестры. Но ведь он не смог спасти ее, он винил себя и всех вокруг в ее смерти. Нужно его найти и успокоить».

Девушка выскочила на средину комнаты, подняла руки над головой, развела их, будто хотела обнять потолок и крикнула:

— Я люблю!!!

Потом обратилась к Илье, едва сдерживая эмоции, плещущие через край в ее широко распахнутых лучистых глазах, молитвенно прижала ладони друг к другу и протянула ему эту лодочку, словно хотела поделиться ее содержимым.

— Я должна непременно поехать в Китай. Дядя Илья, пожалуйста. Ну, пожалуйста!

Илья прищурился, краем глаза наблюдая за Соней — какова будет ее реакция на просьбу Иваны, которая с лицом ангела, пришедшего к стопам спасителя за благословением, переводила взгляд с Ильи на Соню и обратно.

— Нам надо обязательно вместе поехать. Дядя Илья помнит, как до того монастыря, в котором Ту жил, добраться. Нам туда надо. Это очень важно. Честное слово.

— Точно! — обрадовался Илья. — Вот тебе и эксперимент. Ванютка окажется в тех местах, и мы сразу поймем. — Он с удовольствием потер ладони одна об другую. — Завершим наши путешествия экспериментом века. Тем более, пока те «два бата — акробата» не решили свои проблемы, лучше нам отсюда уехать. А то, не ровен час, они вздумают вернуться к нам.

Илья покосился на Соню — как она отнесется к такому неожиданному повороту. Соня сосредоточенно собирала со стола. Гремела грязной посудой в мойке. Поставила последнюю тарелку на сушилку, что была в кухонном шкафу над мойкой и трудно вздохнула. Выбор небольшой: или идти к врачу и лечить Ивану, или ехать в Китай и убедиться в том, что Ивана — уникум, которого теперь ей придется оберегать еще больше, потому что Илье она почти поверила — он же ученый.

— Да, надо бы повнимательнее приглядеться к этой стране. — Сказала она. — Если судить по темпам, с какими китайский ширпотреб распространяется по миру, то скоро мы все станем китайцами. Одна большая страна на весь земной шар с великим кормчим во главе.

— Тетя Соня! Ты с нами! — крикнула Ивана и повисла у нее на шее.

— А что? Я уже два года без отпуска работаю. То у кого-то свадьба, то декрет. А я как палочка-выручалочка. Может же у меня тоже быть личная жизнь. Возьмем турпутевку на двоих…

— А как же я? — растерялся Илья.

— Куда же мы без тебя, дядя Илья! Ты же у нас главный экскурсовод.

— То есть три, конечно. — сказала Соня, — только… Ивану надо беречь, она ведь такая впечатлительная. Приедем, посмотрим и уедем.

— Я понял, мы будем крайне осторожны, — Илья многозначительно поднял указательный палец.

 

Глава 26. К ЦЕЛИ — СТРЕМЛЕНИЕ

Европейцу может показаться, что все китайцы похожи друг на друга. Многие из них не смогут отличить японца от корейца, и бурята от монгола. Вот и Ивана, приехав в Китай, оказалась среди похожих, как братья, людей (узкий разрез глаз, припухлые веки, выпуклые скулы и небольшой нос), но ни один из встреченных ей людей не был похож на того, чью фотографию несколько дней назад она сняла с доски «почета» в колледже.

Старик долго разглядывал фотографию, прищелкивал языком, смешно топорща редкую седую бородку, и качал плохо выбритой головой.

— Что? — расстроилась Ивана. — Вы его не видели?

— Ким многое знает, — многозначительно ответил старик на ломанном русском, — очень много. Ким давно живет. Глаза у Кима хорошо смотрят. Что видели, что не видели, все смотрят. Уши у Кима слышат. А ноги уже плохо ходят. Мало кушать — мало сил…

Ким запахнул свой выгоревший грязно-коричневый халат, потоптался босыми ногами по пыльной почве грунтовой дороги. Узкие прорези глаз на темном морщинистом лице превратились в две раскосые линии.

— Он хочет, чтобы ты ему заплатила, — догадался Илья, покусывая горькую былинку. Со вчерашнего ужина (содержимое тарелки не внушало ему доверия, но есть очень хотелось) он никак не мог избавиться от неприятного привкуса во рту.

— Китайскими? — расстроилась Ивана, хотя для нее не имело значение, какими деньгами Ким хотел освежить свою память, у нее не было никаких.

— Он тебе очень нужен? — Соня поджала губы.

Яркий румянец на щеках и блеск в глазах Иваны говорили больше слов. «Как она сейчас похожа на Ираиду, — подумала Соня. — Это — гены. Воспитание здесь бессильно, смогу ли я уберечь ее от ошибок?».

— Китайскими не надо, — охотно закивал Ким, — надо доллар. Доллар лучше. Много доллар — еще лучше.

— Вот это я понимаю. Это по-русски: не в деньгах счастье, а в их количестве! — хохотнул Илья.

Ким в ответ охотно оскалил гнилые зубы. Соня поморщилась: она не взялась бы за такой рот даже за очень-очень много долларов.

— Сколько Ким хочет? — спросила она у старика.

Ивана распахнула глаза. Она не ожидала от нее поддержки, напротив, приготовилась к долгим уговорам и упрекам.

— Двадцать долларов хватит? На, — Соня протянула ему зеленоватые бумажки, — больше не проси. У меня больше нет.

Ким поклонился. Неторопливо забрал деньги, повертел их в темных, обветренных и по-старчески крючковатых пальцах с изломанными ногтями.

— Ким несколько лун назад ходил в Дагушань и встретил по пути якудза. Они живут на месте сгоревшего дома. Один из них был очень похож на твою картинку. Но точно Ким не знает. Все японцы очень похожи друг на друга.

Илья развернул перед его лицом карту Маньчжурии времен войны, на которой были отмечены стрелками и кружочками места военных действий.

— Это где?

Старик дальнозорко отодвинулся от трепещущего на ветру полотнища, долго смотрел на названия населенных пунктов, написанные по-русски, будто вспоминал правописание, потом ткнул в одно место черным от грязи ногтем.

— Вот так ноги не ходят, — присвистнул Илья, — Эк, куда тебя занесло, мил человек, с больными-то ногами.

Илья покачал головой, взглянул на часы, потом огляделся, будто оценивая расстояние.

— Тут ехать не меряно. А времени у нас только в один конец. Мы сейчас здесь. А ехать надо сюда. — Илья повел изжеванной травинкой от точки с надписью «Дунин» до Дагушань. — Дагушань — это китайское название порта Дальний. А Дальний и порт Артур находятся в этом районе. Есть что посмотреть, я вам скажу. Стоит в наши планы вписать, — сказал Илья и покосился на Соню — как она отреагирует на его слова, согласится ли продолжить путешествие.

Ким был доволен сделкой, но не стал провожать белых людей до места. Ким жадный, но не дурак. Он знает, что якудза не любят болтливых.

* * *

— Когда еще правил кодекс Отокоги, быть членом клана было почетно. Все от мала до велика считали честью, когда твой прадед приветствовал его. А нынче силиконовые пальцы не хотят носить оружие. Власть в клане пытаются узурпировать гангстеры из Южной Кореи и Тайваня.

Мамору постоянно срывался на брюзжание. В эти моменты Хан временно отключался, уходил в себя, стараясь сформулировать следующий вопрос.

— Я хочу поговорить с матерью, — сказал он.

— Зачем? — насторожился Мамору. Он боялся преждевременной встречи с Ёшико.

— Я хочу знать, как они познакомились с отцом. И много еще чего. Я хочу вспомнить детство. Моя память, как черная дыра. Я не помню ничего из той жизни. Почти ничего. А то, что всплывает в памяти, кажется мне игрой воображения, сном.

— Всему свое время. А о встрече Кацуро с Ёшико я тебе расскажу, — сказал Мамору, — я был его телохранителем в то время. Он был юн и горяч. Отец учил его быть упорным и добиваться своей цели любыми средствами. Он увидел Ёшико, когда девочка по пути в школу решила нагишом искупаться в море. Парню было семнадцать, ей — пятнадцать. Гормоны уже начали бередить их сердца. Кацуро не мог глаз от нее отвести. Я не стал ему мешать. Отошел подальше, отвернулся и сделал вид, что подбираю ракушки. — Мамору хмыкнул и мысленно позавидовал покойному. — В свои пятнадцать Ёшико уже привлекала взгляды мужчин. Но ни один из парней побережья не решился бы добиться ее силой. Все знали, как ее отец крут на расправу. Кацуро не знал страха, и готов был на любой риск ради исполнения своих желаний.

— И после того, что отец сделал с ней, мама любила отца? — удивился Хан.

— Конечно! — кивнул Мамору и улыбнулся. — Думаю, Ёшико сама подстроила свою прогулку по безлюдному побережью. Мы с Кацуро каждое утро там тренироались. Как раз в это время. В тот же вечер отец Ёшико пришел в дом Такахаси и потребовал сыграть свадьбу.

— А отец? Он догадался, что его подцепили на крючок, — улыбнулся Хан.

— Рыбка была не против попасться в ласковые сети, — лукаво ответил Мамору, — Твоя мама была разумной и очень красивой девушкой. Семья Такахаси приобрела в ее лице хорошую нее-сан. Она была первой женщиной Кацуро. Он уважал ее и прислушивался к ее советам. Ради нее он пожертвовал бы всеми своими женщинами. Но гормоны… это сила, не подвластная разуму. Однажды она привела Кацуро к гибели.

— Ты говоришь о его наложнице по имени Сонг? Она еще жива?

— Жизнь для нее будет большим наказанием, чем смерть, — веско сказал Мамору.

Хан вышел из домика садовника, где они обосновались, пока Якудза в Токио решал вопрос перехода японо-китайской границы. Руины виллы, ставшей крематорием для отца, его братьев и сестер, притягивали его к себе помимо воли.

Он ступал по черной земле, усыпанной битым стеклом, вдохнул горьковатый запах влажной от утренней росы травы, которая прикрыла следы преступления мягким ковром. Грунт прогнулся под подошвой кроссовки. От ноги вспорхнул яркий мотылек. Проследив за его полетом, Хан заметил фигуру на фоне редколесья, охватывающего бывшую виллу полукругом. Фигура почти сливалась с частоколом деревьев, но по движению ее было понятно, что человек идет в сторону разрушенной виллы. Он поднял руку. Хан узнал Ниндзя. Вслед за ним показался Самурай и, хотя Хан знал, что Якудза с ними нет, он еще долго смотрел в сторону перелеска, откуда пришли его друзья. Там осталась стоять их машина, но из нее больше никто не появился.

— Тебя ищут, — сказал Самурай, обнимая Хана. — Русская семья. Выглядят, как дикие туристы. Не скрываются, ведут себя вполне естественно. Мужчина, женщина и молодая девушка.

— От триад можно ждать любой провокации. — Сказал подошедший к ним Мамору. — Здесь мы на чужой территории, у нас в Китае слишком мало сил. Мы не можем рисковать своими людьми.

Сердце Хана сильно забилось о грудную клетку. «Это она, — подумал он, обернулся в сторону, откуда пришли „братья“, словно рассчитывал там разглядеть ее. — Зачем она приехала? Зачем так открыто ищет меня? Это глупо, совсем по-детски. Так не стал бы поступать шпион. Я не слушал ее, а она хотела мне что-то рассказать. Я плохо слушал ее, я оглох от горя, я обезумел от ярости, поэтому не смог правильно распознать знаки. Духи предков указали мне путь, но я пренебрёг им. И сейчас мне дан еще один шанс. Я буду дважды идиот, если не воспользуюсь им».

— Местный толмач сказал, что у них твоя фотография. И они, не торгуются, платят долларами. Похоже, ты им очень нужен. Я могу ошибаться, но мне не показались они опасными, — сказал Ниндзя, — Я бы их разделил и допросил каждого по отдельности. Чур, девушку допрашиваю я.

Он лукаво улыбнулся. До того, как он обменялся с Якудзой чашками саке, его звали Каташи, и он был цирковым акробатом. Но в 17 лет сменил гимнастические снаряды на изучения искусства «ниндзюцу». Он совершенствовал навыки воинов тени самостоятельно в течение пяти лет, используя для этого видеоматериалы. В магазине, где продавались видео, его заметил Якудза. Он организовал для него обучение у лучших мастеров Японии. После того, как Ниндзя принёс клятву верности клану, Якудза забрал его с собой в Россию. Теперь пришло время возвращаться на родину. Он был рад этому. Гибкий, сообразительный и быстрый японец за 15 лет научился хорошо говорить по-русски, но не смог полюбить эту страну.

— Даже если они невинны, их интерес к твоей персоне уже заметили, завтра на этом месте мы увидим не беззаботно порхающую саранчу, а вооруженных автоматами отряд «монахов». Собираемся. Самурай останется наблюдать за дорогой, а вы, — Мамору обернулся к Хану, — идите к моей машине, а я пока уничтожу следы нашего пребывания здесь.

Мамору отправился в дом, а Самурай отвернулся и нарочито внимательно стал смотреть на северо-запад. Хан переглянулся с Ниндзя. Они поняли друг друга без слов — не стоит устаивать дебаты со стариком — и побежали в сторону перелеска, где Самурай оставил китайский внедорожник с поддельным номером. Хан бежал, экономя дыхание, считал шаги, чтобы как-то занять мозг чем-то, кроме надежды. Это было невероятно, чтобы оказаться правдой. «А если это засада? А если „старший брат“ прав? В хитрости никто не может поспорить с китайцами».

— Девушку допрошу я, — сказал он, усаживаясь на водительское кресло, — А ты возьми на себя остальных. Отвлеки их внимание, пока я…

Ниндзя понимающе наклонил голову, по его губам скользнула улыбка.

— Что? — Хан посмотрел на него, — Я просто хочу посмотреть тот ли это человек, о котором я подумал?

— Конечно, — Ниндзя улыбнулся шире.

Отъезжая они не видели, как рядом с Самураем появился Мамору. Они смотрели им вслед.

* * *

Сухой ветер гнал «перекати — поле» по каменистой почве и сетчатые серые шары неслись, подпрыгивая на кочках по дороге. Серое пыльное небо предвещало на завтра еще более жаркий день. Цикады молчали, словно выражали Иване сочувствие, а разноцветные бабочки изредка вспархивали из травы и снова в ней исчезали. Но Ивана не видела их красоты, мысли ее были одна печальнее другой. Жесткая трава путалась в ногах. Чем дальше от дороги, тем выше стебли и труднее идти. Она не видела, как к их машине подошел незнакомец и что-то стал объяснять Илье и Соне, активно жестикулируя.

«Стоит ли дальше искать? — думала Ивана, испытывая сильное разочарование, — он стал якудза. Значит, он стал преступником. Почему?» Она подняла широко распахнутые лазурные глаза к небу, словно небо могло ей дать ответ на ее вопрос. Красивая лупоглазая стрекоза зависла над ее головой, потом испуганно метнулась в сторону и исчезла. Сильная рука зажала ей рот, она упала в траву под тяжестью чужого тела.

Хан подкрался со спины, зажал рот рукой и повалился вместе с ней на землю. Каждая клетка его тела дрожала, как натянутая струна. Он целовал ее губы, проникая через слабое препятствие прохладных гладких зубов. Долгий поцелуй, как маленький камешек, вызывающий в горах неуправляемую лавину, поднял внутри него волну нежности и безумства. Высокая осока скрывала от посторонних глаз их брачную постель из травы и листьев. Он сбросил с себя широкую китайскую рубаху. Он жаждал близости немедленно, он мечтал о ней каждую ночь с момента их расставания.

— Люби меня, — шептал Хан, ловя ритм своего сердца, — люби меня сейчас, всегда, вечно…

Ивана молча уперлась руками в его грудь. Силы были не равны, ему ничего не стоило сломить слабое сопротивление и заставить ее подчиниться его желаниям. Но он увидел её глаза — в них не было ни желания, ни страха, в них отражалась синяя лазурь и недоумение и странная грусть.

— Ты искала меня. Ты забросила сети. Я в них попал. Так почему рыбак отказывается от своего улова? Я хочу прямо сейчас доказать тебе мою любовь. Хочу больше всего на свете, слиться с тобой душой и телом. Ты боишься меня?

Сучки и колкие стебли от высохших травинок вонзились Иване в спину — Хан, прижимая ее к земле весом своего тела. Но это было не важно. Она так хотела с ним встретиться и теперь не могла найти в своей голове правильных мыслей и нужных слов, чтобы говорить, потому что была сбита с толка его напором и положением, в котором оказалась.

— Я не стану настаивать, потому что мне нужна твоя любовь, а не покорность. Ты не говоришь «да», но и не говоришь «нет», ты молчишь. Я подожду. Мне трудно, но я сдержу свои желания и дам тебе срок.

Хан хотел сказать, что не тронет ее, но и не отпустит. Но в это мгновение со стороны дороги, где Ниндзя отвлекал внимание Сони и Ильи, послышался приближающийся рев мотоциклетных моторов. Хан привстал, его полуобнаженное тело замерло в напряженном изгибе. Ивана залюбовалась им, сдерживая желание притронуться к татуировке.

Хан увидел, что «уазик» окружили пятеро одетых в черные пластмассовые доспехи мотоциклистов. За спинами у них висели такие же черные рюкзаки, содержимое которых легко угадывалось по их форме. «Автоматы» — подумал Хан. Ниндзя что-то объяснял, показывая в сторону корейской границы. Головы мотоциклистов были одеты в шлемы с темными стеклами, поэтому их лиц не было видно. Они недолго посовещались, не слезая с седел своих мотоциклов. Потом от группы отделились двое и поехали в том направлении, куда указывал Ниндзя. Трое мотоциклистов остались на месте, нещадно насыщая воздух выхлопными газами.

Хан наклонился, обхватил руками лицо девушки и крепко поцеловал.

— Мне нужно отойти на пару минут. Закрой глаза, не смотри на дорогу и жди меня здесь. — Сказал он, — Обещай мне, что не встанешь, не выглянешь и даже не пискнешь, чтобы ты ни услышала, и что бы тебе не показалось. Если ты поступишь иначе, твоим родственникам хана. Всё поняла?

Выражение его лица в миг стало жестким. Глаза сузились до щелок.

— Ты их убьешь? — удивленно спросила девушка, она не верила в такую невиданную жестокость.

— Нет. Если ты будешь мне мешать, я не смогу их спасти, — уточнил Хан. — Сейчас они на волосок от гибели. Если ты меня смогла найти, то триадам в родной стране это сделать еще легче. Наверное, они шли за тобой, как за приманкой. Это была глупая затея показывать всем мое фото. Не делай больше глупостей, сиди тихо. И не реагируй на звуки. Просто, представь себе, что ты — глухая.

— Я заткну уши, — предложила Ивана.

Хан с любопытством посмотрел ей в лицо. Она глядела на него с трогательной доверчивостью.

— Хорошая идея, — сказал он, улыбнувшись, — Заткни уши как следует.

Хан накинул рубашку, завязав ее узлом спереди и припадая к земле, исчез в высокой траве.

Перебежками, пользуясь тем, что оставался вне поля зрения благодаря тому, что Ниндзя всячески привлекал к себе внимание мотоциклистов, он подобрался к группе с другой стороны УАЗа. Доспехи были рассчитаны оберегать тела мотоциклистов от ушибов при падении и от летящих из-под колес камней, но не могли спасти их жизни. Бой был недолгим, потому что нападение было неожиданным. Одного он прикончил со спины. Двое оставшихся не успели снять рюкзаки, чтобы воспользоваться их содержимым. И никто из них не успел нажать на педаль газа, чтобы спастись бегством.

Соня взвизгнула, шарахнулась, и, кажется, собиралась бежать очень далеко и долго, но Илья успел перехватить испуганную женщину, затащил ее за машину.

— Что это? Что это? — постоянно повторяла она, — Кошмар, ужас!

И вдруг спохватилась:

— Боже мой, а где Ивана?!

Она рванулась в гущу кровавой свалки, но Илья крепко ее держал и пытался успокоить.

— Соня, Соня, Иваны здесь нет. Это хорошо, что ее нет. Не кричи, не зови ее. Ей здесь сейчас нельзя здесь находиться. Мы ее найдем непременно потом. Тихо-тихо. Ч-ш-ш-ш.

Он обхватил Соню за плечи, сильно привлек к себе. Она несколько раз в истерике рванулась, но потом затихла, спрятала лицо на плече Ильи и тихо скулила.

— Ну, вот и хорошо, — сказал Илья, поглаживая ее плечи, — вот и хорошо. Все уже закончилось, сейчас мы пойдем искать нашу девочку. Кажется, все стихло.

Илья вытянул шею, пытаясь разглядеть из-за капота, что происходит на дороге.

Хан с Ниндзя оттащили тела с дороги в кусты.

— По крайней мере, мы выиграли время. — Сказал Ниндзя.

— Как ты думаешь, что это было?

— Один из этих, — Ниндзя кивнул в сторону кустов, где лежали тела, — знал русский. Они меня приняли за такого же, как они, — он кивнул в сторону машины, из-за которой выглядывал Илья, — русского туриста. Спрашивали, не мы ли ищем мужчину по фотографии. Хорошо, что девушки с нами не было. Они требовали показать им девушку. Кстати, где она?

Хан молчал и сосредоточенно думал.

— А вы, — Ниндзя обратился к голове Ильи, которая возвышалась над капотом, — садитесь в машину и гоните до пограничного поста Суйфэньхэ, не останавливаясь. Мчитесь, что есть мочи. Эти двое скоро вернуться. Будет лучше, если они вас не догонят.

— Ивана! — крикнула Соня срывающимся голосом, она покинула объятия Ильи и обошла вокруг машины, озираясь по сторонам, — Ивана! Где ты?! О, боже, Илья, куда она делась? Надо ее найти. Боже, что с ней случилось?

— Она не поедет, она нашла, что искала, — грубо прервал ее стоны Хан.

— Ивана! — еще громче закричала Соня, в ее голосе слышались отчаяние и страх.

Рассерженный упрямством женщины, Хан силком затолкал упирающуюся Соню в машину. Она попыталась вырваться, но, встретившись с его яростным взглядом, не решилась больше покинуть заднее сидение, однако звать Ивану не перестала.

— Значит, они искали меня, — сказал Хан Ниндзя, морщась от унылых криков, почти стонов отчаявшейся женщины, — Значит, они знают, что сын Итиро в Китае. Они устроили на меня охоту. Мы должны собрать тех, кто остался в Китае, и дать им бой.

Ивана не видела драки, она сидела в траве, заткнув уши, и мычала для верности, чтобы ничего не слышать. Но долго она не могла оставаться на месте. Она выглянула из укрытия и поверх стеблей и листьев травы увидела, что на дороге нет никого, кроме Ильи, Сони, а также Хана, мирно беседующего с незнакомым мужчиной. Она разжала уши и услышала голос Сони, она звала ее, и в этом голосе было отчаяние. Ивана подбежала к машине в тот момент, когда Илья стал заводить мотор, вскочила на свободное сидение, обхватила тетю за плечи. Они обе расплакались. Ивана от жалости к грустной тёте, а Соня от радости, что племянница цела и невредима.

— Бой был бы преждевременным. Они как раз его хотят. Нам нужно уматывать как можно быстрее. Но сначала, мы закончим это дело. Те двое, которых я отправил к границе, вернутся. И если они не найдут своих товарищей, то этим, — Ниндзя кивнул на «уазик», — не поздоровится…

Хан обернулся и увидел в машине Ивану.

— Стой! — закричал он и рванулся к ней, но Ниндзя удержал его, обхватив его кольцом рук.

— Не о женщине ты сейчас должен думать. Женщина сейчас может связать тебя по рукам и ногам. Ты должен думать о долге, о твоих братьях, о матери и… о мести.

Ниндзя говорил правильные вещи, но все внутри Хана сопротивлялось его словам. Он не мог ее отпустить.

На дороге появилось пыльное облако. Оно двигалось в их сторону. Впереди этого облака неслись два черных мотоцикла.

— А вот и гости. В атаку брат!

Ниндзя опустил стекло шлема, вскочил на один из мотоциклов. Мощный мотор взревел, громко выплюнув в Хана изрядную порцию бензинового перегара. Пыль и мелкие камни взметнулась из-под заднего колеса. Ниндзя быстро разогнал своего железного коня и перед мчащимися навстречу мотоциклами, на все скорости развернул мотоцикл поперек дороги прямо перед ними, скатился из седла и, прихрамывая, отбежал в сторону. Тяжелая машина по инерции прокатилась несколько метров по дорожному полотну навстречу мотоциклистам. Один был выбит из седла, второй попытался объехать место столкновения и слетел в кювет. Хан рванулся к тому, который упал в кювет. Ниндзя, прихрамывая на поврежденную при падении ногу, заковылял к сбитому мотоциклисту.

Пассажиры УАЗа заворожено глядели на происходящее, будто смотрели кадры из остросюжетного фильма. Илья понял, что следующие кадры этой картины будет не для женских и детских глаз. То, что делают двое якудза со своими врагами лучше видеть по телевизору, чем из окна машины. Он утопил педаль газа до пола, громко ругая себя за то, что не взял в свое время автокредит и не купил новую НИВУ Шевроле.

— Ну, везет нам, — прохрипел он, — Со мной за всю жизнь ничего такого не случалось, как за последние полтора месяца. Будет что вспомнить на завалинке, если выберемся живыми.

Илья не отрывал глаз от горизонта, вцепился в руль и постоянно давил на педаль газа. Ивана бубнила, растерянно оглядываясь, одну и ту же фразу: «Нужно что-то изменить, чтобы спасти…»

— Нельзя никого спасти, пока люди такие, — сказала Соня, — Надо изменить людей. Вылечить от ненависти и жадности…

— Угу, — нервно хохотнул Илья, — вся земля — один большой изолятор заразных больных. Нас с земли нельзя выпускать. Где ни припланетимся, везде устроим эпидемию. Меня удивляет, что Ивана не знала об этом событии. Многое в нашем путешествии предсказала, а то, что сейчас случилось, не предвидела.

— Прекрати, Илья, — оборвала его Соня, — Ты опять со своим экспериментом.

Илья крякнул, но ничего не сказал в ответ, потому что в зеркало заднего вида увидел приближающийся сзади мотоцикл. Илья узнала в мотоциклисте Хана. Обгоняя машину, в которой увозили его девушку, по встречной полосе, Хан махнул рукой, приказывая остановиться. Увлеченный погоней, он не заметил мчавшийся ему навстречу микроавтобус с мощным передним обвесом.

Илья резко нажал на педаль тормоза, пытаясь дать мотоциклу дорогу, чтобы он мог уйти от встречной машины, но было уже поздно.

Крик Иваны потонул в треске сминающейся и рвущейся стали, визге резины по бетону.

* * *

За окном сумерки. В комнате горит тусклый свет, но лицо напротив освещено очень ярко. Это настольная лампа. Она повернута не на бумаги, лежащие на столе перед ней, а к собеседнику, сидящему напротив и чуть дальше от стола, чем это удобно для разговора. Ивана с трудом ориентируется в контрастно освещенном пространстве. В сознание, сбивая ее с толку, врываются чужие мысли.

— Признавайся с-сука, кто? Кто тебя послал меня убить? — звучит мужской голос, но ей кажется, что он исходит от нее.

Лицо сидящего напротив нее в ярком пятне света перекошено страхом и отчаянием.

*Ивана узнает в сидящем по ту сторону письменного стола человеке злосчастного Сергея. Он скорчился на жестком стуле, зажмурился, ожидая удара. Но упрямо мотает головой в ответ: «Не понимаю, не знаю, я не виноват», — и тут же летит на пол. Тогда Ивана видит еще одного человека. Он до сих пор стоял в тени, но когда наносит удар, появляется в кольце света настольной лампы.

*Ивана внутренне вся сжимается, ей больно, будто бьют ее, ей стыдно, будто ударила она.

*Олег схватился за правый бок. Кольнуло. В голове какая-то сумятица. Мелькнула мысль, что он поступает незаконно, бить задержанных нельзя.

— Что за херня, — цедит он сквозь зубы, — Сыч, ты ничего сейчас не говорил?

Человек, который только что ударил Сергея, потирает костяшки пальцев, усмехается, глядя на растянувшегося на полу заключенного:

— Чо? Не. Можа, этот что-то вякнул. Щас мы его тряхнем, можа, вывалится еще чего.

Сыч хватает Сергея за ворот и ремень, швыряет его обратно на жесткий стул.

*Ивана видит, что руки Сергея скованы наручниками за спиной. При падении на пол он ударился лицом. От брови и губы текут две темные струйки — кровь. Сергей, оказавшись снова на стуле, скрючивается еще больше, подставляя будущему удару спину, и скулит.

— Гражданин начальник, пощади, я нечаянно…

Кровь стекает с подбородка и капает на рубаху.

* Ивана кричит:

— Прекратите! — но вместо своего звонкого голоса она слышит хриплый баритон.

Сыч смотрит на начальника, который как-то странно говорит, будто каши в рот набрал.

*Олег понимает, что говорит глупость, но не понимает почему. В груди его непривычно тесно от странных чувств. Сердце сжалось. «Вот и первый звонок», — думает он.

— Давай-ка завершим на сегодня, у меня крыша едет после аварии, наверное, здорово приложился головой, — Олегустало откидывается на мягкую спинку офисного креста, — кинь его в крысятник, пусть подумает. Никого к нему не подпускай. Я должен сам его допросить, понял? И скажи там, чтобы отогнали тот хлам, в который эта сволочь превратила мою машину, на милицейскую стоянку.

Он болезненно морщится, трогает ушиб на голове и поправляет повязку на руке, думает, что надо бы проверить голову — с сотрясением не шутят. «Не удачный день, — думает он, — Сашок, Полина, потом этот…, все в один день».

— Чего не понять, — соглашается Сыч, хватает Сергея за наручники, тот вскрикивает от боли.

— Ты полегче, — почему-то говорит Олеги опять удивляется — пожалел задержанного.

Сыч тоже удивлен. Остановился, смотрит на начальника.

— В смысле, смотри не упусти его, — поправляется Олег.

*Ивана провожает чужими глазами стонущего от боли в руках Сергея до двери. Все внутри нее сжалось от сострадания. Она вспоминает слова Хана «смерть неизбежна». Неужели он умер? Тогда что делаю я в этом кабинете?

*Олег цепляется за пролетевшую вскользь мысль.

— Хан! Да хоть бы он сдох вместе со своим… сэнсэем. — он в безысходности хватается за голову, — Якудза убьет меня. Из Японии дотянется. А Полина? Она меня подставит, чтобы самой чистенькой остаться, будто я один все это придумал. Забыла, корова, на чьи деньги жила двадцать лет. Что делать?! Надо было ее во время в психушку сдать.

*Ивана, наконец, понимает: она — это майор Моренюк, который воспитывал Хана. С этим пониманием она обводит кабинет глазами. На подоконнике стоят электронные часы со светящимися цифрами «21:20». Она почему-то знает, что сегодня была авария. Наверное, потому что об этом знает Олег. «Почему он так боится? Он должен просто исправить свою ошибку, ведь это так очевидно. Надо забрать Борю из храма, привезти домой, тогда и все изменится, всем станет хорошо. Хан не станет его искать, Борис не будет вынужден прятаться, Сашок не попытается его убить, а их родителей не посадят в тюрьму. Но самое главное, Хан будет жив и здоров».

— При чем здесь Хан?

*Олег взъерошил волосы, боясь поверить явному, он сходит с ума и тут же вскакивает, пораженный идеей:

— Черт! Черт, черт! Как я раньше не подумал, что Борис может быть жив, привезу Полине — пусть целует, обнимает, лишь бы не мешала мне жить.

— Стоп! — Олег снова падает в кресло, оно откатывается к стене и ударяется об нее спинкой. — Но это никак не решит вопрос с Якудза. Он все равно будет убирать свидетелей. Если даже я его найду, мне все равно — конец. Счастье поцеловать на прощанье сына и умереть. Как в женском романе. Чушь! Я должен думать о том, как спасти свою жизнь.

— Стоп… — Олег опять встает и начинает ходить по кабинету, пять шагов в одну сторону, пять — обратно. — Мне надо попросить защиту у полиции от якудза. Скажу, что под угрозой смерти воспитывал сына Якудза, но предварительно обезопасил своего сына — спрятал его там, где его никто не найдет — у монахов. Почему монахов? Что это мне в голову пришло?

*Ивана пытается вспомнить, где по карте Ильи Парамоновича находится храм, в котором жил (или еще живет, в этом она в данный момент не уверена) Ту. Перед внутренним взором Олега возникает карта времен Отечественной войны со стрелками, показывающими движение войск, и флажок, о котором она точно знает — искать надо там.

*Олег прислушался к себе, пытаясь понять, откуда ему в голову пришла такая фантазия. Но там уже было привычно пусто, только в правом боку посасывало. «Устал уже бояться. Крыша от страха едет. Все беды от него — страха…»

На следующее утро, он попросил у начальника батальона отпуск на 10 дней, чтобы поправить здоровье после аварии. А еще через день он уже ехал по дорогам Китая, сверяя свое местоположение с картой и путеводителем. Как переправить взрослого сына, если он окажется там, где он рассчитывал его найти, он продумал заранее. Если все делать по закону, то все очень просто — пойти к русскому консулу, сделать признание о своем давнем преступлении, начать сотрудничать со следствием. А потом просто ждать расплаты. Посадят или нет — это решит суд. Бояться больше нечего. Зато в его душе впервые за многие годы наступил мир. Он был счастлив, щурился на яркое солнце и радовался знойному ветру, врывающемуся в окно его старого Жигули, который он реанимировал для этой поездки. Белая Тойота последнего года выпуска, которую он приобрел на деньги якудза, осталась на свалке машин в окрестностях Владивостока.

 

Глава 27. ПОСЛЕДНИЙ ПРОГОН

— Илья звонил. — Сказала Соня, поглаживая ее стриженые вихры. — Голос вроде бы веселый, наверное, у него все хорошо получилось. Так что, вставай, родная, будем готовиться к встрече. Он только что пересек границу Китая.

— Опять? — осторожно спросила Ивана.

— Что опять?

— А разве он ещё не приезжал?

— Вот сейчас едет. Ладно, вставай уже. Поможешь мне убраться в доме, — сказала Соня и ушла.

Ивана взглянула на экран мобильного. На этот раз Илья вернулся раньше на день.

* * *

— Как я обожаю эти хрустящие косточки! М-м-м. Сонечка, ты просто волшебница. Я преклоняюсь перед вами вообще, а перед вашим поварским, то есть высоким кулинарным искусством в частности. — Илья оторвал поджаристое крылышко от цыпленка-табака и с удовольствием стал его обгрызать.

— Ну что ты, это просто еда. — Соня смутилась от ласкового обращения своего гостя.

«Сонечка» — это ее имя для очень близких людей. Обратившись к ней так, Илья как бы попросился в близкие люди. Если она ответит тем же, произнесет его имя в уменьшительно ласкательном варианте: «Илюшенька», то мужчина непременно сделает вывод в свою пользу. Соня хотела внимания, любви, но пока еще не была готова передоверить свое будущее другому мужчине. Особенно после недавнего предательства того, которого она считала своим будущим мужем.

— Нет, Сонечка, ты не представляешь, что такое для русского человека «просто еда» после китайских изысков. Ты пробовала когда-нибудь жареную саранчу?

— О боже! — воскликнула Соня с неподдельным отвращением в лице. — Ты там ел насекомых?

— Там считается так — все, что бегает и ползает — это мясо. Бедная страна. Людей много, а продуктов нэма. — Илья развел руками. В правой руке у него была зажата не догрызенная косточка. — А без мяса, сама понимаешь, человек развивается плохо. И умственно и физически. Так что червячки, кузнечики и даже, прошу прощения, клопы — это еда. Не смотри на меня так. Я их не ел. Но прими к сведению, что без мяса я превращаюсь в волка… или в китайца.

— Ясно, — Соня достала из шкафа чистую тарелку, а из духовки еще одного цыпленка, — понимаю, для такого голодного волка одной порции мало.

— Ну, Сонечка, зачем ты пачкаешь чистую тарелку? Ну, что ты меня как какого-нибудь заморского гурмана обслуживаешь? Я по-простому привык, со сковородочки. Не аристократ я, а всего лишь астроном.

— Ангел мой, ты почему ничего не ешь? Ты не заболела, случайно? — Соня наклонилась над сидящей за столом задумчивой племянницей. — Хотела тебе подложить, а ты еще ничего не попробовала. Весь день на одном утреннем чае с бутербродом. — Соня повернулась к Илье, рассчитывая заручиться его пониманием, — Ну что с ней делать.

Ивана сидела над своей почти не тронутой тарелкой с отсутствующим взглядом, подперев кулаками щеки. Ее мысли были далеко отсюда. Когда Илья приехал без Ту — Бориса, Ивана поняла, что изменила реальность. Но, как и что в ней поменялось?

— Да, загрустила наша Ванюша! — Илья вытер руки о бумажную салфетку, лежащую рядом с тарелкой, — Сейчас я тебя развлеку. У меня в машине кое-что интересное лежит.

— Что же у тебя там? — полюбопытствовала Соня.

— Планшет, наверное? — вяло предположила Ивана.

— Какой планшет? — Илья пожал плечами и поднялся из-за стола.

— Который Ту нашел в землянке, где он с Ханом в детстве прятался от злых людей с автоматами.

— Наверное, ты что-то знаешь, чего я не знаю? — Илья остановился на полпути к двери, — о каком планшете речь? Ту это самолет или человек? И в какие игры в детстве играл мой спутник Хан, я не знаю, не довелось пооткровенничать. Он исчез сразу же после прохождения погранпоста.

— Исчез? — переспросила девушка.

— Испарился вместе со своим другом, как джин из бутылки.

Ивана радостно стукнула себя ладонью по лбу.

— А-а-а! Ну, конечно, какая я тупая! Что-то опять изменилось, и все стало по-другому. Гораздо лучше. Я молодец!

Соня сосредоточенно нахмурила брови.

— Ты заговариваешься опять. Иди, отдыхай. Я сама все уберу. Завтра тебе рано идти в колледж. Ступай в постель. Не забудь почистить зубы.

— Спокойной ночи! Я всех вас люблю! Все будет хорошо! — воскликнула девочка и весело бормоча «он теперь не умрёт» ушла.

— Ты слышал? — Соня нервно терла сковородку. — Это как называется? Прикол? Или она переучилась? Она так много занимается.

Действительно, неделю, предшествующую приезду Ильи, Ивана провела в ежедневных учебных подвигах. В расписании появились новые предметы и факультативные занятия. Ивана увлеклась историей Китая, и из-за нехватки времени была вынуждена забросить тренировки по биатлону, к большому облегчению тренера.

Илья видел, как расстроена Соня. Ее глаза и нос покраснели — вот-вот расплачется.

— Это — гормоны. Давай просто забудем о том, что она сказала. Ну, ляпнула что-то.

— Я не могу позволить ее гормонам сводить девочку с ума, — решительно сказала Соня.

— Хочешь, я завтра с Иваной схожу в колледж, поговорю с парнями, присмотрюсь. Может быть, найду среди них пару достойных кандидатов, влюбленных в нашу красавицу, которые согласятся приходить на семейные чаепития вместе студенческих тусовок с пивом и наркотиками.

Соня поставила на сушилку последнюю вымытую тарелку и обернулась к Илье. В ее лице он увидел столько признательности, что засмущался. Ему захотелось обнять и что-то пообещать такое, что добавит этому лицу счастливую улыбку и, может быть, если совсем повезет, то любовное желание.

— Мне так тебя не хватало, — тихо сказа Соня.

Илья встал, подошел к ней, неуклюже обнял, прижал к груди.

— Вот видишь, все вопросы лучше решать сообща… не знаю, что ты добавила в этого цыпленка, пойдем, я расскажу тебе о звездах. Обещаю, тебе понравится. А если нет, нечего на меня тратить цыплят — лучше гони меня за порог.

Соня растрогано прикоснулась губами к жесткой щетине и тут же утонула в жадных поцелуях.

Утром Ивана вскочила чуть свет. Снизу доносились странные звуки. За окном небо было уже серым, но соседский петух молчал. «Бездельник» — подумала Ивана. Она, осторожно ступая по скрипучим ступеням, спустилась с лестницы. Из-за ширмы, где стояла тетина кровать, доносился мужской храп. На плите посвистывал чайник, Соня сидела за столом с семейным альбомом в руках. В этом альбоме были фотографии ее и Сони, еще ее сына, бабушки и дедушки, но не было фотографий мамы и папы, как говорила тетя, из соображений конспирации. Ивана подкралась к тете со спины и обняла ее.

— Я слышала, как ты встала, — сказала тетя, обнимая ее руки, — Надо бы сделать капитальный ремонт и привести дом в божеский вид, а то перед людьми стыдно. Вот сижу, выбираю фотографии. Купим рамки, повесим на стенах. Как тебе эта?

Соня достала из стопки не прикрепленных к страницам альбома фотографий их совместный портрет, сделанный в фотоателье, когда ей было 11 лет. Ивана фыркнула смешливо.

— Сходим в фотоателье сфоткаемся втроем. Сделаем Ба-альшой портрет, во всю стену. Как раз дырки в обоях завесим.

— Опять ты спешишь. Помнишь, ты в прошлый раз поторопилась меня замуж выдать и, что вышло?

— Ты встретила настоящего мужчину, мужчину своей мечты. И теперь он храпит на весь дом так, что распугал всех моих привидений.

— Ох, — Соня покосилась в сторону ширмы, откуда доносился храп, — И не знаю, что мне делать с этим. Я совсем не выспалась. — Она вздохнула устало, аккуратно закрыла альбом. — Все, хватит болтать попусту. Ешь, что хочешь, после вчерашнего остался полон холодильник.

Конечно, на завтрак Соня пыталась заставить ее съесть вчерашнюю курицу, но на счастье девочки, от запаха разогреваемого блюда проснулся Илья. Ни Ивана, ни Соня не заметили, когда прекратился храп, поэтому они вздрогнули, когда в их перешептывание врезался бодрый баритон.

— О! Я требую продолжения банкета! Какие запахи! — Илья потер руки, — прошу меня не обслуживать, не барин, — он взял с сушилки вилку и потянулся к сковородке.

Вопрос с недоеденной с вечера курицей был, таким образом, закрыт и Ивана, с удовольствием приступила сразу же к кофе с печением. Зато Соня была шокирована. С внутренним содроганием она смотрела, как мужчина тычет острой вилкой в тэфлоновое покрытие новой сковородки, но возразить не решалась.

— Во сколько у тебя заканчиваются занятия? — прошепелявил с набитым ртом Илья — Хочу осмотреть твою альма-матер. Познакомишь?

— Мне пора, — Ивана вскочила, на ходу допила кофе, — Я вам позвоню с последней лекции. — Поставила чашку на шкафчик для обуви, стоящий у входной двери, скинула тапки, тряхнув поочередно ногами, влезла в кроссовки, не расшнуровывая их, и выскочила из дома.

— Торпеда, — сказал Илья, поставил сковородку с горой косточек в мойку, сел за стол и приступил к печенью.

Соня налила в чашку дымящийся тонким ароматом свежее сваренный кофе и поставила ее перед ним. Илья вдохнул воздух и в который раз подумал: удачная поездка. Если бы не вспышка сверхновой в созвездии Кассиопеи, он никогда не смог бы поехать к местам боевой славы отца, и тогда никогда бы не познакомился с замечательной женщиной по имени Софья.

— Когда же это было? — Илья напряг память, в своем докладе он записал точную дату, когда его сверхновая была обнаружена радиотелескопом. — Когда? Вот маразматик. Сейчас вспомню.

— Что?

— День, когда небеса пересекли наши судьбы.

— Это когда ты затормозил около нашей машины?

— Нет, — Илья поднял вверх палец, — это случилось семнадцать лет назад 23 февраля 1987 года в созвездии Кассиопея.

— Не знаю, какое отношение имеет Кассиопея к дню рождения моей любимой племянницы. Ты назвал дату ее рождения. И не смотри на меня так. Я могу показать ее Свидетельство о рождении.

— Так. Я вспомнил, что хотел вам вчера показать. Сиди на месте, Сонечка, я сейчас вернусь.

Илья вышел на улицу, открыл машину, достал из бардачка журнал, в котором напечатали его статью, благодаря которой он получил требуемую для путешествия в Китай сумму.

— Я не фаталист, — продолжил разговор Илья, войдя с журналом в дом, — Но, прочитав дату, которая указана в этой статье, под которой, кстати, стоит имя вашего покорного слуги, — он склонил голову, — ты Сонечка, поймешь, что мы трое повязаны на космическом уровне. Я, можно сказать, предсказал рождение твоей племянницы. И если предположить, что древние астрологи не с потолка брали свои теории, то Ивана — космическое дитя, ну, что-то типа «звездного мальчика», но только девочка.

— В этот день родилось много детей. Ивана не одна такая «звездная». И каждый день в космосе что-то происходит. — Соня послушно листала потрепанный журнал. — Астрологи заметили влияние звезд и планет на людей.

— Да, правильно говоришь. — согласился Илья, — И все-таки в их астрологических картах есть много субъективности. Но я не сторонник астрологии. Давай не будем забывать, Сонечка, что я — ученый. И моя гипотеза касается только нас троих, связанных даже не самим взрывом светила, а моментом, когда излучение долетело до нашей планеты. Эта гипотеза может стать теорией, если я смогу собрать доказательства. А для этого мне нужно знать все подробности из жизни Иваны от ее первого вдоха.

Соня отвернула лицо, чтобы скрыть от Ильи выражение замешательства. Поднялась.

— Сонечка, я уже давно понял, что с родителями девочки все очень не просто. Но пойми меня. Проникнись.

— Хорошо, я попробую. Потом. Обязательно проникнусь. А сейчас мне надо готовить обед.

— Сонечка, — Илья подался к ней через стол, — клади побольше афродезиаков, пожалуйста, побольше.

Соня зарделась, от его жаркого взгляда.

 

Глава 28. КОНЦЕНТРАТОР

Илья стоял, сцепив руки за спиной, и делал вид, что с интересом рассматривает здание колледжа снаружи (внутрь его не пустила вахтерша). Он был при параде — одел светло серые летние брюки, которым было чуть меньше лет, чем ему. Брюки были немного мятые, но выглядели на порядок приличнее, чем его промасленный дорожный костюм. Когда он приоделся, накинув сверху китайскую широкую рубаху, приобретенную в дороге в каком-то селе, название которого, только услышав, он тут же забыл, Соня охнула. Но к его сожалению не от восхищения, а от ужаса. Она потребовала тотчас все снять, чтобы лично прогладить вещи до приличного состояния, но Илья самолюбиво отказался, заявив, что мужчина должен быть не страшнее обезьяны, а обезьяны, вообще, ходят голые. Тем не менее, брюки он снял и попросил утюг. Ткань после долгого лежания на дне дорожной сумки не только пропахла бензином и выхлопными газами, она смялась так, что никакие старания хозяина брюк не смогли распрямить заломы, образовавшиеся на не предназначенных для складок местах. А грубая материя рубахи отказалась поддаваться накаленной до самой высокой температуры поверхности утюга. И после глажки одежды Илья выглядел так, будто ехал в поезде несколько дней, а одежду держал под матрацем.

Ивана подкралась к Илье сзади, и звонко крикнула:

— У-у-у-у!

— Ох, напугала! — притворно испугался Илья.

Ивана засмеялась, радуясь тому, что ее детская забава удалась.

— Ну, давай рассказывай, как у вас тут? Студенческие годы! Романтика! Картошка, стройотряды, танцы-шманцы. А вы, современные студенты, чем занимаетесь в свободное от учебы время?

— Я после занятий два раза в неделю хожу на факультатив и дополнительно занимаюсь историей Китая. Это очень интересно. Вы знаете, какая это замечательная страна. Я хотела еще Японией заняться, но у нас такого факультатива нет. А что такое «картошка»?

Илья вытянул губы трубочкой. Лицо его выразило разочарование, а от глаз к ушам побежали насмешливые морщинки.

— У-у-у-у, да ты у нас бумажный червяк, как я поглажу.

— Ну да, — Ивана засмеялась, — не колорадский жук.

— Ты и в стройотряде, поди ж, ни разу не была.

Ивана перепрыгнула с ноги на ногу, ковырнула облупленным носком кроссовки разбитый асфальт, губы ее растянулись в белозубой улыбке.

— Не-ет. У нас такого предмета пока нет.

— Вот послушай меня. Если вдруг у вас будут во время летних каникул набирать отряды в колхоз или на стройку, просись непременно. В наше время такие отряды и были хорошей школой воспитания: взаимовыручка, коллективное самосознание, ну и конечно определенная свобода от ограничений, которые есть во всякой семье.

Илья хотел добавить «не только в твоей семье», но вовремя поостерегся от этого непедагогического по отношению к Соне высказывания.

— Между прочим, многие там находили себе вторую половину. Не понимаю, как вы теперь решаете личные дела. Когда? Днем — занятия, потом факультативы, вечером — домашнее задание. Лучшие годы проходят. Потом начнется работа, весь день под завязку будете пахать на дядю. Мальчик-то у тебя хоть есть?

— Тетя-мама говорит, что мне рано думать о мальчиках, — Ивана широко белозубо улыбнулась.

Илья покачал головой.

— Учение, конечно, свет, и замуж, возможно, тебе собираться рано, но у девочек в твоем возрасте должны быть мальчики, а как же иначе?

Звонок, возвестивший окончание занятий, прозвенел уже давно. Основной поток уставших от сидения за партой молодых людей уже схлынул. Но двери продолжали выпускать замешкавшихся. Вот из темного проема распахнутых створок, щурясь на свет неторопливо выполз Мулат. Лицо его было помято, глаза опухли, он зевал и потягивался. Частые ночные бдения с ученицами текстильного техникума с одновременным употреблением веселящего зелья, пошатнули его здоровье. На занятиях он спал, подперев голову обеими руками и прячась за спину сидящего впереди отличника.

— Я поняла, что для меня это не главное. — сказала Ивана, — Мне интересно узнавать что-то новое, я решила, что после колледжа стану востоковедом, выучу китайский, японский и корейский. Я так хочу еще раз съездить в Китай и потом в Японию!

— Ты сказала «еще раз съездить в Китай». Это означает, что ты уже была там. Значит, ты не совсем бумажный червь, а почти путешественница.

Ивана хотела ответить, что они туда все вместе ездили, но в этот момент Мулат совсем проснулся и заметил ее.

— Ванька, греби сюда! — заорал он.

Ивана помахала ему рукой.

Сзади к Мулату подошёл Лохматый и ткнул его в бок.

— Чего орешь?

Мулат ответил ему тычком в плечо. Лохматый толкнул его бедром и потом ловко увернулся от удара ногой.

— Хорош толкаться, дебилы, — рявкнул на них студент квадратного телосложения, который по неволе оказался между драчунами, — Валите отсюда, пока не вмазал.

Лохматый отскочил от него подальше.

— Пардон, — сказал запыхавшийся Мулат и последовал вслед за другом. Они переместились на ступеньку ниже. Через минуту к ним присоединился Хохмач.

— Кто твой парень? Кто-то из них? — спросил Илья.

— Да нет. Это просто мои друзья. Правда, они смешные?

Хохмач заметил Ивану, которая разговаривала с мужичком пенсионного возраста, и это ему не понравилось.

— Жених собственной персоной? — спросил он, скривив рот.

— Может, это ее отец или дед? — предположил Лохматый.

— Какая разница, кто этот старый хрен. Ты хочешь с ним познакомиться? Я — нет.

— Чойт, ты занервничал, Хохма? Она тебе нравится? Признавайся, нравится, нравится, ха-ха, — засмеялся Лохматый.

— Да, пошёл ты…

— В порт пришла новая партия японок. Айда смотреть товар, может, подфартит на перегон сторговаться. Когда растаможат, будет поздно, — предложил Мулат.

— Давай!

Хмурый Хохмач решительно двинулся вниз по ступенькам, за ним, громко препираясь, покатились его товарищи.

Ивана проводила глазами удаляющиеся спины друзей.

— Они хорошие, я их всех люблю, но не так, как в кино или в книге о любви, где показываю жениха и невесту, чтобы — свадьба и на всю жизнь.

— Ладно, раз на всю жизнь не хочешь, то и не надо. Пусть себе идут, куда хотят. Пойдем и мы. Расскажи мне что-нибудь о себе.

Они шли рядом по улице. Илья с интересом оглядывался по сторонам. Он никогда до этого не бывал во Владивостоке. Мимо сновали прохожие. По проезжей части улицы, громыхая на выбоинах и выступающих чугунных крышек колодцев, проезжали машины. Все как в любом другом городе России, попадавшемся у него по пути, стандартные дома, построенные по типовому проекту, видавшее лучшие времена асфальтовое покрытие дорог, переполненные мусорные контейнеры, окурки и помятые жестяные банки под ногами…

Оценив знакомый любому городскому жителю России пейзаж, Илья подумал, о том, что мог бы остаться во Владивостоке. Тогда, чтобы не стеснять Соню, придется продать свою квартиру в Новосибирске и можно будет купить здесь дом или квартиру со всеми удобствами. Но тогда придется забыть о подработках в университете и вообще о любимой работе, которая с момента его выхода на пенсию, стала его любимым хобби. Потому что здесь ему будет негде применить свои знания, а хобби придется изменить, например, заняться привозом японок из-за кордона. Не веселое занятие, к нему Илью совсем не тянуло.

— Да, я все-таки ученый, а не ремесленник, — произнес Илья в продолжение своих мыслей.

— Дядя Илья, если вы ученый, можете мне ответить на один очень научный вопрос? — Ивана забежала вперед и пошла задом наперед, заглядывая Илье в лицо, — ведь наука все-все может объяснить. А у меня столько вопросов, столько вопросов, голова кругом идет. Мне самой не разобраться.

— Наука пытается что-то объяснить. И некоторым ученым даже кажется, что они все могут объяснить. Но это только на первый взгляд. На самом деле наука — это всего лишь взгляд человека на вещи, как он их понимает, но не какие они есть на самом деле. Принцип относительности применим к любой научной теории. Вот у меня, например, возникла идея, что рождение сверхновой в созвездии Кассиопеи, твое рождение и мой приезд сюда предопределены космосом. Потому что все сходиться. Я ведь открыл сверхновую раньше, чем она вспыхнула, а ты родилась в момент вспышки. Вспышка это что? Это когда излучение достигает Земли, и мы его начинаем различать приборами. Вот долетели кванты света Земли, и ты родилась. Как тебе такая теория? Ивана, перестань идти задом наперед. Упадешь, меня Соня четвертует.

Девочка послушно перевернулась и пошла рядом, не отрывая жадных глаз от лица Ильи.

— Вот такая может получиться наука, но это бездоказательно. А потому называется гипотезой. А если быть совсем консерватором, то это мое лженаучное предположение.

— Нет-нет, дядя Илья. Я согласна с вашей гипотезой. Я сама чувствую, что я какая-то не такая. У меня бывают такие странные случаи. Я, как будто, проживаю какое-то время несколько раз только по-разному. И помню всё, что было.

— Извини, как у вас говорят, я немного «не догоняю». Ты не могла бы выражаться яснее. Доходчивее, что ли. Можно на конкретных примерах.

— Хорошо. Вот, например, вы, дядя Илья, заехали сейчас к нам по пути из Китая. И думаете, что были там один раз. А на самом деле вы уже там были два раза до этого, и почти в это же самое время. В первый раз мы ездили туда вместе и по дороге домой в нашу машину стреляли, она опрокинулась. А во второй раз вы ездили туда с Ханом, а вернулись оттуда вместе с буддистским монахом Ту.

— Стоп! У меня мозга за мозгу зацепилась и буксует не по детски.

— Я знала, что не смогу объяснить. Я косноязычная.

Ивана пошла медленнее, сосредоточенно опустив взгляд под ноги, словно могла найти на потрескавшемся асфальте нужные слова. Неожиданная идея вспыхнула в ее мозгу, будто петарда взорвалась, на лице ее отразились те радостные мысли.

— А у меня есть схема. Я ее допишу и покажу вам. Тогда вы построите для меня гипотезу, правда? Как ученый.

— Пиши. — Кивнул головой Илья, он был рад отложить непонятный разговор. — Только очень подробно пиши. И помни, хронологический порядок в научных исследованиях очень важен.

Ивана сорвалась с места, забыв о правилах приличия, которые налагали на нее ответственность за судьбу гостя в незнакомом ему городе.

— Стой, куда ты?! — окликнул ее Илья.

Она притормозила, обернулась, продолжая идти задом наперёд.

— Мне не терпится. Знаете, как рука чешется. Вот тут прямо у пальцев. Так и хочется скорее взять ручку. А в голове уже так много мыслей. Они толкаются, лезут без очереди. — Ивана продолжала пятиться от Ильи, прижимая пакет с ученическими принадлежностями к груди.

— Ладно, иди уже, раз чешутся. — Илья махнул ей рукой, — Только не забудь — хронологически порядок — это ключ ко всему!

Последнее напутствие ему пришлось прокричать, так как девочка сорвалась с места, будто пущенная из арбалета стрела. «Не глупая девочка, просто впечатлительная фантазерка, — подумал он, глядя ей вслед. — Ничего, я помогу ей разобраться в ее мыслях, а Соня будет мне благодарна и забудет, наконец, это глупое похищение и бегство от полиции. А потом. Что потом? Скажу: прости, но астрономию я люблю больше?»

Одиноко прогуливаясь по улицам города, Илья вспомнил, что когда-то ему уже приходилось делать выбор. Тогда он был молод, волосы его были темны, а сердце в груди билось ради науки. Его жизнь начиналась на лекции, а заканчивалась в обсерватории. Он ел урывками, иногда не ужинал, а, бывало, и не завтракал, с девушкой по ночам не гулял, так как ночь его была отдана звездам. В редкие вечера в непогоду или в выходные дни, когда обсерватория университета закрывалась, он шел к Машке. Она его кормила щами и жареной картошкой. Они познакомились на первом курсе в колхозе, куда отправили пока еще не знакомых друг с другом бывших абитуриентов. Тихая домашняя девочка поступила на физический факультет, только потому, что там был низкий пропускной бал. Она не мечтала о науке, а просто хотела получить интеллигентную профессию. Ее отец работал токарем на заводе, а мать банщицей в общественной бане, куда раз в неделю приходили мыться люди, у которых в домах не была подключена горячая вода. В этой рабочей семье его привечали и очень уважали. Он не помнил как звали мать, а отца звали Славой. Он пытался его напоить, а напившись сам всегда спрашивал, когда свадьба. Но на втором курсе он сделал выбор. Он решил, что создан для науки. Великие планы отняли у него первую любовь. Машка, не дождавшись от него предложения руки и сердца, вышла замуж за оператора станков ЧПУ. Он переживал. Но думал тогда, что поступает как герой, жертвуя собой во имя великого, посвящает себя великому делу на благо своей страны и всего человечества.

Ивана увлеченно писала в старой ученической тетради. Изредка вскидывала голову, грызла колпачок шариковой ручки. Она сидела за своим письменным столом в своей комнате на чердаке, поэтому не слышала, как вернулись сначала Соня, потом Илья. Только, когда ее ноздрей коснулся запах жареных котлет, она вспомнила, что сильно проголодалась. Тогда отложила тетрадь, заложив на открытой странице шариковую ручку с изгрызенным колпачком. Улыбнулась, представив себе лицо Ильи, когда он станет читать ее воспоминания и изучать схемы. «Он просто опешит, скажет: „Ты, Ванечка, моё новое научное открытие. Я защищу о тебе докторскую диссертацию, потому что свет от моей взорвавшейся звезды дал тебе такую невероятную способность. Да-да, это настоящее открытие. В один момент со мной на земле родилось много людей. Значит, они тоже обладают этими способностями. Я не одна. Нас много. Только этих людей никто не понял, и их могли просто отправить в психбольницу, лечить. Но если мы с дядей Ильей сможем доказать, что они не сумасшедшие, то вместо того, чтобы презирать люди начнут их уважать“».

Так думала полная непонятных ей надежд Ивана. Ее размышления прервал голос тети Сони, которая звала ее к ужину. Она спустилась в гостиную. Илья уже активно работал вилкой и с вожделением поглядывал на сковороду, в которой пока еще бесхозно таились три котлеты.

— Садись за стол, труженица, — сказала Соня, указывая на свободное место за столом, где стояла пока еще пустая тарелка.

Но Ивана сначала подошла к Илье и протянула ему тетрадь.

— Дядя Илья, я написала все, как вы сказали. У меня все сошлось. Вы со мной согласитесь, когда внимательно прочитаете. Честное слово, я написала все, как помню, и схемы начертила. Могла немножко перепутать, но это потом можно поправить.

— Ангел мой, ты говоришь загадками. В этом доме происходит что-то, о чем я не знаю? — Сонина рука с котлетой, нанизанной на вилку, зависла над тарелкой племянницы. Илья поперхнулся, постучал себя по груди кулаком.

— Соглашусь… я… — говорил он отрывисто между приступами кашля. — Я думал, что когда ты напишешь все на бумаге, ты найдешь свою ошибку, у меня так всегда и происходило. Когда мысль ложится на чистый лист в виде формулы или постулатов, тут и происходит просветление.

— Так и получилось. Я раньше все время сомневалась. Но теперь я знаю, ошибки нет.

— Что ты знаешь? — спросила Соня с интересом — А мне дашь почитать твою тетрадку?

— Конечно. — Ивана взяла в правую руку вилку, копнула ей котлету, выбирая самые поджаренные места. — Вкусно, только ты тетя-мама, умеешь так жарить котлеты. У нас в столовке котлеты какие-то… — она примолкла, подбирая в уме слова, — жидкие.

— О чем ты написала? Может быть, лучше расскажешь в двух словах?

— Я хочу, чтобы было хорошо, — сказала Ивана. — Никто не должен умирать насильно.

— Похвально. Это письмо деду Морозу? — Соня засмеялась, но Илья ее не поддержал, потому что он знал, когда Соня узнает, какие мысли изложила ее любимая племянница на бумаге, ей будет не до смеха. — Давай тогда не в двух словах, а подробнее. Только не забывай кушать и не жуй, когда говоришь. Вернее, не говори, когда жуёшь.

— Я другая. Даже если вы мне не поверите, я — не такая, как все девушки, вернее, все люди. Когда происходит что-то плохое и человек погибает, я очень сильно переживаю. Со мной случается вот что. Я не знаю как, попадаю в прошлое, из-за которого произошло несчастье. Но попадаю не сама собой, а в другого человека в его мозги, понимаете. Я знаю это, потому что один раз я себя увидела в этот момент в зеркале. Я была… мужчиной. Это был для меня шок, потому что мужчина был голый. Я знала этого мужчину, но никогда до этого его не видела раздетым. И мне было очень трудно думать в этот момент, очень много чужих мыслей, в которых я путалась.

— Ивана! Илья! — Соня отодвинула тарелку. — Это что? Такая шутка? Вроде, не первое апреля.

— Подожди, Соня. Ивана больше не может молчать. Так она сказала. Для нее наш разговор важен, как… как смысл жизни. Поэтому мы должны внимательно ее выслушать и… что-то с этим решить, — Илья поднажал тоном слово «что-то», — Она считает, что все происходило так, как описывает. Мы можем ее попытаться разубедить или принять ее позицию, иного выбора у нас нет.

Илья был спокоен, словно в этой семье не происходило ничего внештатного. Ивана смотрела на нее не привычно серьезно и тоже была спокойна. А что было делать Соне?

— Насчет обнаженного мужчины мне понятно, — сказала, наконец, Соня, стараясь тоже выдерживать спокойный тон, — по Фрейду это может значить, что Ивана выросла и стала девушкой, которой пора замуж. Я согласна, что бываю слишком назойлива в своем желании контролировать ее жизнь и связи. Мне пора принять тот факт, что девочка хочет встречаться с мужчинами наедине. Ты это имела в виду, ангел мой, когда говорила про мужчину? Ты не бойся. Я не стану тебя ругать, если ты… встречалась с парнем, если у вас серьезные отношения. Тебе не надо от меня скрывать свои чувства, придумывать всякие истории, которые меня пугают больше, чем твое естественное желание…

— Да нет же, тетя-мама! — Ивана отложила вилку. — Я ничего не сочинила. Все так и было. Я увидела в зеркале удивительную татуировку на теле этого мужчины, хотя раньше нигде и никогда его не видела обнаженным. Вы понимаете, я впервые увидела его, когда была им. Я не была с ним в этот момент, а была им самим!

— Ванятка, ты устала сегодня. Много думала и писала. Иди к себе, ложись спать. А мы с Соней почитаем твою тетрадку. Утро вечера мудренее, — сказал Илья как можно более безмятежным тоном.

Соня промолчала, хотя ей очень хотелось заставить Ивану немедленно признаться в неудачной шутке. Ивана сложила тарелку и чашку в мойку, включила воду.

— Честное слово, я в первый раз сама думала, что у меня крыша едет. Но это было не один раз. Я сама не могу ничего объяснить. Дядя Илья, помогите мне, пожалуйста.

— Да-да-да, ты не волнуйся, я покумекаю, и мы как-нибудь разберемся в твоей проблеме. — Продолжал соглашаться Илья.

Соня всё время порывалась одернуть, как она считала, расфантазировавшуюся не в меру племянницу, но Илья жестами заставлял ее сдерживать эмоции. Он считал, что спорить с возбужденной девочкой сейчас, не имеет смысла. Он пока сам не знал, чем и на какие доводы он мог бы возразить, а потому считал спор преждевременным.

— Мне кажется, что я родилась не зря. У меня есть смысл жизни, раньше я не знала, для чего живу, а теперь знаю.

— Молодец! Не каждому дано познать смысл жизни, а еще вернее, до сих пор никому этого не удавалось, ты — просто уникум, — усмехнулся наивности девочки Илья.

Ивана улыбнулась в ответ, но настроение ее не испортилось от двусмысленного замечания Ильи. Она была счастлива тем, что о себе думала.

Серое небо, замазанное неровными штрихами перистых облаков, равнодушно смотрело через окно в ее комнату. Город лаял собаками, гудел моторами, стучал, кричал, шипел на последнем предвечернем выдохе. «Дядя Илья — ученый, — думала он, разбирая постель. — Он привык верить в невидимое. Они, ученые, свои теории строят либо на формулах, либо на постулатах, которые никто не может ни проверить, ни высчитать математически. И еще на всяких лабораторных исследованиях. Что мне сделать, чтобы очевидное стало явным? Надо принести что-то из прошлого, как это делают герои в фантастических романах. Я не смогу ничего принести, т. к. перемещаюсь в другого человека. Вот если встретиться с этим человеком потом и рассказать ему, что я о нем узнала, когда была в его уме. Значит, мне нужно провести лабораторные исследования, чтобы мой случай мог стать научной теорией, а не бредом шизофренички».

В комнате было уже довольно темно, когда Ивана достала из-под подушки свою старую пижаму из мягкой фланелевой ткани. Она уже давно выросла из нее, но расставаться, менять на новую не хотела. В сумраке не были видны белые жирафы, нарисованные на ткани, только светлые пятна. Ивана уткнулась лицом в мягкую ткань и откинулась на подушку. «Вот если бы могла возвращаться во времени по желанию, куда хочу, в кого хочу. Например, в Хана на полчаса раньше и подсказать ему, что не надо ему садиться на мотоцикл. Но меня как-то странно вытолкнуло в майора полиции. Я — всего лишь марионетка… в руках… Бога? Он знает лучше меня, куда меня отправить. Я — избранная им, и у меня есть задание — спасать людей. Ой, как трудно быть избранной. Я как разведчик в тылу врага, должна скрываться и делать свое правое дело. Потому что даже тетя-мама смотрит на меня, как на полоумную, а дядя Илья разговаривает, как с маленькой. И не с кем даже посоветоваться, кого и как спасать. И никто никогда меня не похвалит и не объявят героем. — Ивана моргнула, глаза постепенно слипались от усталости, даже переодеваться уже не было сил, нега разливалась по телу девочки, она подложила курточку от пижамы под голову и закрыла глаза. Откуда эта мысль — „ненужное возвращается обратно“?»

 

Глава 29. БЕССМЕРТНЫЙ

— Мы — братья. Мы не должны утаивать друг от друга ничего. Ты согласен со мной?

Хан внимал, глядя поверх головы Итиро на кусок шоссе, который был виден с его места. Хозяйственные постройки и беседки для нечастых посетителей, направляющихся из города к морю или обратно, закрывали большую часть пейзажа и их бронированный седан, припаркованный возле входа в дворик. Они заехали сюда после посещения причала, около которого была пришвартована двухпалубная моторная яхта семьи Такахаси. Ниндзя, взявший на себя обязанности телохранителя, по требованию Хана с большой неохотой остался у машины. Вид у братьев был непрезентабельный, оба предпочли сегодня надеть спортивные костюмы и куртки-ветровки. Костюмы им подарила мама, выбрав модную европейскую марку. Таким образом, братья оказались одеты, как близнецы, с несущественными цветовыми флуктуациями.

Чтобы не привлекать внимание посетителей, которые изредка, но все же заходили в летний дворик кафе, чтобы перекусить по дороге, Хан выбрал столик в глубине двора, закрытый с трех сторон — сзади высоким забором, слева — стеной зимнего зала кафе, справа — густым кустарником, за которым начинались хозяйственные постройки. К ним сразу же подошел официант, молодой парень лет восемнадцати, одетый в светлый хлопчатобумажный костюм, состоящий из свободного покроя брюк и такого же свободного покроя рубашки темно синего цвета. Он склонился в поклоне, приготовившись записывать заказ в свой блокнот.

— Мы оплатим любой счет, если ты принесешь нам чайник и больше не будешь нас беспокоить, — сказал ему Хан.

Официант поклонился, убрал блокнот. Через две минуты перед братьями стоял чайник с зеленым чаем и две белые чашки на блюдцах, а также вазочка с рисовым печеньем.

— Мы долго были чужими, трудно сразу стать хорошим братом и близким настолько, чтобы делиться прошлым, ведь в прошлом бывало всякое, — возразил Хан, — Но я с тобой полностью согласен. Наши планы сейчас совпадают, потому что они написаны не моим и не твоим воображением, они выданы нам, как предназначение. И поэтому мы с тобой здесь вместе. Но давай наше прошлое оставим в прошлом и возьмем из него только то, что сделает нас сильнее — память о наших ошибках.

Заметив в лице брата тень разочарования, Хан поспешил сгладить впечатление от своих не очень учтивых слов шуткой:

— А что? Есть что-то, что я обязан о тебе знать? Ты женат, и в случае своей смерти хочешь, чтобы я женился на твоей вдове и усыновил твоих пятерых детей?

Итиро скривив рот, неохотно хмыкнул на шутку, повертел головой.

\- Нет, тебе это не грозит. Я младше тебя, и надеюсь умереть позже, — парировал он. — Но у нас очень много работы, опасной работы.

Его голос стал глуше, а брови упрямо сошлись на переносице, он требовал серьезного отношения к своим словам.

— Нам придется выкуривать триад с наших законных территорий и избавляться от всех крыс, которые свили себе теплые гнезда внутри нашего клана. Я так возбужден тем, что узнал за последние недели! Я будто родился заново. Ты не знаешь, что мне стоили прежние годы. Я разочаровался во многом и… во многих. Но теперь я — сын великого кумитё, пусть не старший, как внушали мне прежде. И я даже рад, что оказался младшим сыном. Это для меня было облегчением, как ни покажется странным. Когда мама сказала, что у меня есть старший брат, то я понял, что мне всегда не хватало. Старшего брата. Я не трус, а потому мне стыдно признаться, что я всегда боялся ответственности, я страшился оказаться главным над многими людьми. Я не знал, как это быть самым главным, ведь это такая ответственность. Что мне было с этим делать? А теперь я знаю, что делать, и я — в нетерпении, — Итиро оглянулся, проверяя, может ли его кто-то услышать, кроме брата, или нет, — Руки чешутся против этого Сато.

— Да, я тоже хочу начать что-то делать, но надо еще продумать ситуацию и последствия каждого нашего поступка. Ты же сам понимаешь, что мои решения — это очень большая ответственность. Я ее принял и готов отвечать за каждый свой шаг и за каждого «брата». И потому обязан продумать свои действия заранее. Акио Сато осторожный человек, мы не знаем, сколько наших «братьев» он успел перетянуть на свою сторону, и кого убедил, что во главе клана должен стоять он. Он опытный руководитель, знающий расстановку сил внутри клана лучше нас с тобой и даже лучше Мамору, который продержался на месте оябуна так долго только благодаря тому, что он не вникал в дела региональных кланов. Он управлял делами, как мог на расстоянии, оставив многое на усмотрение канкэй и сингиин. Ведь он был занят тобой. А в это время Сато обогащался за счет доходов, которые поступали в клан из регионов, и с каждым годом становился все сильнее и влиятельнее. Он не пришел на оглашение завещания, потому что считает, что дни нашего влияния в клане сочтены, и он сам скоро станет оябуном. Я знаю, что он ведёт переговоры с Тола-киокай. Ему не нравилось подчиняться Такахаси Кацуро, тем более, его не устраивает быть моим кобуном. Мамору ушёл, всё может измениться.

— Убить его, и все тут. Обезглавить это змеиное гнездо. А потом передушить всех. Война! — Итиро вскочил и пару кругов прошел вокруг стола, за которым они сидели. Сбросив немного возбуждение энергичными боксерскими движениями, он снова сел на свой стул.

— Сначала я хотел бы поговорить с Томео, который был старшим канкэй нашей семьи последние пять лет. — Сказал Хан спокойно. — Он скоро будет здесь.

— Этот ради какого-то бухгалтера мы сюда приехали? Велика шишка! Бухгалтер! Чем он может нам помочь?

— Да, это очень важное звено. Я подозреваю, что Томео имеет какие-то отношения с Сато. Томео не всегда был кайкэй клана. Пять лет назад прежний кайкэй Кишо неожиданно для всех исчез. А вместе с ним со счета семьи исчезла внушительная сумма. Ему говорили, что Кишо украл деньги и сбежал. Мамору очень переживал это предательство, так как доверял Кишо, как себе. Поиски предателя ничего не дали. Он, исчез — как в коду канул. Место исчезнувшего Кишо пустовало недолго, его первый помощник Томео стал проявлять большое рвение и, так как он был к делам семьи ближе всех, то быстро включился в процесс управления финансами. Мамору не очень вникал в бухгалтерию. Он привык доверять опытным специалистам.

— Я, кажется, понял! Кишо просто убрали «крысы», чтобы посадить на его место своего человека. Этот Сато ответит за свои козни лично мне.

Итиро сжал пальцы правой руки, которая до этого свободно лежала на бамбуковой поверхности стола рядом с чашкой, в кулак. Хан посмотрел на этот кулак и улыбнулся от мысли, что с таким братом он может свернуть горы. Итиро легко улавливал его мысли, мгновенно реагировал эмоционально.

— Ты угадал, брат. Я так и подумал, запросил во всех банках, где открыты счета клана сведения о последних финансовых операциях. Может быть, я не совсем понимаю в японской бухгалтерии, но я — не катаги. Я — якудза.

Глаза Хана блеснули. Он положил руку на кулак брата и сжал пальцы. И тут из-за плеча брата, который сидел спиной к входу в дворик кафе, он увидел двигающемуся в их сторону мужчину лет сорока. Хан никогда не видел Томео раньше, но понял, что этот невзрачный сутулый человек с некрасивым лицом — тот, кого они ждут.

— Он идет, — сказал Хан, откинулся на спинку стула, взял в руку чашку, чуть пригубил остывшую прозрачную жидкость, не почувствовав ее вкуса. — Только не смотри на него зверем, притворись, что считаешь его корифеем, делай наивный вид и беспомощно улыбайся.

Когда мужчина подошел ближе Хан с поклоном приподнялся ему навстречу. Итиро тоже встал, уступая свое место, отошел за спинку стула. Томео растянул большой тонкогубый рот в масляной улыбке, поклонился с подобострастием подчиненного. Итиро небрежно кивнул в ответ. В маленьких глазах Томео мелькнуло беспокойство, но при этом обезображенное оспой одутловатое лицо продолжало излучать елей.

— Спасибо уважаемый Томео, что согласились встретиться с нами здесь. — Начал беседу Хан. — Кабинеты давят на нас с братом своей излишне деловой обстановкой. Мы бойцы, а не чиновники. Но у нас скоро предстоят большие траты. И я хотел бы обсудить их с вами, как с самым опытным специалистом в семье. Присаживайтесь.

Хан указал рукой на стул, который Итиро уступил при приближении бухгалтера. Томео беспокойно обернулся на Итиро, который оказался бы у него за спиной, если бы он согласился сесть за столик.

— Да, у нас с братом большие финансовые вопросы, очень большие, — сказал Итиро многозначительно, потом скосил хитрый взгляд на брата, добавил, — ваш новый хозяин собрался жениться, а для этого нужно немало средств. Нужно отпраздновать его свадьбу так, чтобы вся Япония радовалась за него.

Хан бросил на Итиро яростный взгляд, но менять предложенную версию не стал. Он оскалил белозубый рот в почтительной улыбке, которая должны была свидетельствовать о его полном профанизме в области финансов и уважении к мнению Томео по этому вопросу.

— Я, как вы знаете, воспитывался в России. И девушку в жены хочу взять русскую. А у них принято гулять на свадьбе так, чтобы весь мир плясал от радости. — Сказал он и с удовольствием отметил про себя, что лицо Итиро вытянулось от удивления. Он поверил.

Он сделал паузу, во время которой внимательно наблюдал за поведением бухгалтера, который так и не решился сесть на предложенное место за столом. Губы Томео тронула невольная улыбка, морщины около внешних уголков глаз проявились резче, поза стала менее напряженной. Посчитав, что собеседник достаточно расслабился, Хан резко перешел от непринужденный беседы к требовательному тону руководителя.

— Но я не нашел достаточно средств для этого, поэтому у меня образовалась пара вопросов по некоторым операциям, которые вы с многоуважаемым Мамору проводили до меня, — сказал он, подавшись корпусом вперед, испуганный этим движением Томео вздрогнул и невольно отшатнулся. — Два года назад крупная сумма денег была отправлена за пределы Японии на Тайвань. Насколько я знаю, у клана нет интересов на Тайване.

Хан внимательно следил за Томео, чьи пальцы начали подрагивать, как только Хан упомянул о Тайване. Уголки губ опустились и поэтому улыбка, которую он старался изобразить на лице, у него получалась кривой испуганной.

— Эту операцию готовил Кишо, я только завершил ее. — Сказал он дрогнувшим голосом. — Я не знаю подробностей. Может быть, уважаемый Мрамору помнит?

— Уважаемый Мамору сказал, что после исчезновения Кишо дела клана пошли хуже. Вы же убеждали его, что это происходит из-за того, что Кишо все запутал, а вам приходится распутывать.

— Да-да, — закивал Томео, он оглянулся, будто искал пути к бегству. — Мне пришлось очень много работать. Я не спал ночами. Возможно, я сделал ошибочный платеж. Но я готов исправить свою ошибку. Я найду деньги и верну их семье и тотчас этим займусь, если вы позволите.

— Хорошо, — неожиданно легко согласился Хан, расслабленно откинулся назад, облокотившись на спинку бамбукового стула. — Идите и верните мне эти деньги.

После упоминания о переводе денег на Тайвань, который Томео сделал по требованию Сато, он не ожидал уйти с этой встречи живым. Потому услышав слово «идите», он торопливо шарахнулся к выходу, уронив при этом навзничь стул, который оказался у него на пути. Поклонился три раза пятясь, и, отойдя на несколько шагов, повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь, ускоряя шаг.

— Ты его просто так отпустишь?! — воскликнул рассерженный Итиро. — Он же сейчас сбежит с оставшимися деньгами семьи, дай ему только добраться до компьютера.

— Не успеет, — спокойно ответил Хан. — В офисе его уже ждут. Но думаю, он помчался не в офис. Сейчас он постарается связаться со своими хозяевами. Но им он уже не нужен, так что у него выбор не большой: просто умереть или умереть предателем. Эта его операция, о которой я только что сказал, была не первой и не последней. Каждые полгода он переводил на счета Сато в Тайване деньги клана, а Мамору говорил о больших убытках, которые терпят региональные группировки.

— Шакал! Что же нам делать? Мы сможем вернуть эти деньги?

— Отменить операции уже невозможно. Деньги у Сато. Томео ничего не сможет, так как у него нет доступа к финансам Сато. А тот сам ничего не отдаст.

— Тогда война?

— Война. Но я не хочу убивать наших людей в этой войне. Если бы мы могли найти слабые места врагов и уничтожить их, сохранив своих братьев, это была бы настоящая победа!

— Отлично. Осталось за малым — найти слабые места. Да, кстати, брат, ты действительно хочешь взять в жены русскую?

Хан усмехнулся.

— Я привык к русским девушкам. Они мне ближе. В моем представлении японка ассоциируется с чем-то бывшим в употреблении.

— Как это?

Хан с удовольствием рассмеялся, откинувшись на спинку стула.

— В том районе России, где я рос, люди зарабатывали тем, что привозили из Японии старые японские машины и продавали их. Такие машины в России называют японками. Теперь понимаешь?

Итиро тоже засмеялся:

— Да. Бедная Россия! Бедные японки! Значит, ты будешь выбирать себе жену в России? А может быть, у тебя уже есть невеста? Расскажи о ней.

Итиро с большой заинтересованностью заглянул в лицо брату. Хан отвел взгляд, воспоминание о девушке, которую он хотел бы видеть в качестве своей жены, были не очень веселыми.

— Я слышал, что русские девушки слишком, как это сказать, мужественные. Говорят, для японца русская жена — большое зло. Но ты воспитался среди русских. Расскажи мне, что в них такого. Может быть, мне понравится, и я тоже поеду выбирать себе жену в Россию. О ком ты подумал, когда говорил о жене из России? Какая она? Наверное, красавица, если ты решился тянуть ее за собой из прошлого? — В голосе Итиро появились насмешливые нотки, он повторил слова Хана, с которых начался их серьезный разговор.

— Мне бы не хотелось вспоминать прошлое, потому что эти воспоминания связаны со смертью близкого мне человека, и она почему-то знает об этом больше, чем должна. Это подозрительно и смахивает на предательство, — ответил Хан.

Итиро вспомнил искаженное злобой лицо своей любовницы, Чунхуа.

— Я тебя понимаю, — сказал он, — Ты ее пощадил?

Хан кивнул. Сомнения вновь всколыхнули память. Тогда, возле мотеля, он был уверен в предательстве Иваны, потому что она слишком много знала об Акено и готовящемся кораблекрушении. Тогда он остался один, ждал нападения. Конечно, теперь он понимал, что поступил опрометчиво. Была ли ее вина или нет, он был обязан допросить ее. Она могла получить сведения из рук Ирины. После того, как та сбежала из гостиницы, они могли встретиться на улице или созвониться по телефону. Настоящей виновницей срыва их планов могла быть Ирина. Тогда возле мотеля он был слишком расстроен, он впервые видел смерть близкого человека, чтобы трезво рассуждать, и потому не смог сдержать эмоций, при упоминании имени погибшей. Он считал, что нет смысла выслушивать оправдания — он уже вынес приговор.

— У нас много общего, хоть ты и против того, чтобы узнать о прошлом друг друга больше. С моей любовью произошла та же история. Я должен был ее убить, но тоже отпустил, — сказал Итиро.

— И если уж мы так откровенны сегодня и у нас, как ты считаешь, не должно быть секретов, то я скажу больше, даже после того, что произошло, я все равно хотел бы, чтобы она была со мной. — Сказал Хан. Потом стукнул по столу кулаком. — И она будет со мной, даже если для этого мне придется выкрасть насильно. Она будет моей.

— Выкрасть? И жениться насильно? Заставить полюбить? Что за варварский способ заполучить жену?

— Да, варварский. С точки зрения русского это звучит так же дико, как с точки зрения европейца и японца. Однако у народов Кавказа в России был такой обычай — воровать невест. Там за девушку жених должен был заплатить ее родителям калым, деньгами или скотом. Поэтому бедные парни там до сих пор крадут себе невест. Мне нравится этот обычай, хотя в моем случае причина не в бедности, а во взглядах. То, что считают в иных кругах преступлением, в понимании якудза обыденно. Вопрос в воспитании. Я думаю, мне удастся ее перевоспитать.

— А если она захочет тебя зарезать, как моя Чунхуа? Я не рассказывал тебе, потому что не хотел выглядеть перед тобой дураком. А теперь, думаю, мой пример, может помочь тебе. Моя девушка, которую я долго искал, сама вернулась ко мне по прошествии нескольких лет. Я как лох, собирался на ней жениться, провел с ней умопомрачительную ночь. А она, как оказалось, трахалась со мной только для того, чтобы усыпить мою бдительность и потом меня зарезать кухонным ножом. Представляешь? Меня? Кухонным ножом?

Хан с удивлением слушал брата.

— Тебя хотела убить твоя девушка? — спросил он, и добавил, поднявшись из-за стола. — Пойдем к машине. Расскажешь мне все по пути.

Итиро постарался уместить в несколько минут пути от кафе к машине историю своей любви. Это было не трудно, потому что ему пришлось опустить многие подробности, за которые ему теперь было стыдно. Они подошли к машине, где их возвращения ждали Самурай и Ниндзя. Самурай сел на место водителя. Ниндзя подождал, пока братья сядут на задние сидения, внимательно посматривая по сторонам. Он отвечал за безопасность кумитё, и ему не нравилась затея своего начальника — вызывать подозреваемого в предательстве человека на встречу в незнакомое место, где враги могли устроить засаду. За два часа до встречи он расставил своих людей вокруг кафе, но все равно был не спокоен. Местность была незнакомая. Кто свой, а кто чужой в этой стране, он пока еще плохо понимал. Сейчас он хотел поскорее захлопнуть за Ханом и Итиро двери бронированного седана, но те не торопились занять свои места.

— Заплати официанту, — сказал ему Хан, усаживаясь в машину.

— Скажи, что я не предусмотрел, где ошибся, когда позволил врагу подойти так близко? — спросил Итиро.

— Если ты рассказал все, как есть, то Чунхуа имела массу возможностей, чтобы убить тебя. Почему же она на долгое время исчезла из твоей жизни, потом снова вернулась? Почему не принесла орудие убийства с собой, яд или пистолет? Почему пошла за ножом в кухню и пыталась убить тебя таким примитивным способом, если могла это сделать, когда ты спал? Неужели триады так плохо готовят своих агентов? Судя по тому, как убили нашего отца, они более изощренные убийцы. Если подозревать твою Чунхуа в измене, то это произошло гораздо позже того, как вы расстались. За то время пока вы были в разлуке, кто-то обработал ее так, что она согласилась тебя найти, старалась соблазнить тебя, но не убить. Почему она вдруг захотела тебя зарезать? Это не логично, это значит, что она не собиралась убивать тебя, когда пришла. Это похоже на то, что она вдруг разозлилась и вдруг захотела тебе отомстить, и ее решение было спонтанным.

Неожиданная мысль, рожденная только что услышанной историей, заставила Хана замолчать. Мысль похитить Ивану становилась все более убедительной: что если, узнав о его интересе к девушке, триады захотят использовать ее также, как Чунхуа, попытаются сделать из нее убийцу. Тогда он должен забрать ее немедленно.

Итиро тоже задумался над словами брата. Ниндзя вынул из кармана наличные, отдал подошедшему к машине официанту сумму, которую тот назвал, потом еще раз окинул окрестности зорким взглядом, сел рядом с водителем и только тогда вздохнул с некоторым облегчением. Оставшийся путь ехал молча. Итиро вспоминал странное поведение Чунхуа в их последний день. Она была слишком другой, невероятно не похожей на его прежнюю нежную Чунхуа. Ее словно подменили. Он никогда не анализировал тот случай, он стыдился его, считая, что повел себя непростительно глупо. Что он упустил? Она говорила, что достойна смерти. Она то плакала, то пылала яростью. Он не помнил ее такой. А как она его ласкала? Как шлюха в борделе, по необходимости. Что ей нужно было? Просто убить? Бросаться на хорошо тренированного мужчину с ножом — глупая затея. «Брат прав, надо сейчас же поговорить с Мамору, иначе я взорвусь от всех этих вопросов», — подумал он.

Но его желание исполнилось не скоро.

Подъехав к офису клана, Хан и Итиро поднялись в кабинет бухгалтерии, где Мамору и Якудза должны были уже допрашивать Томео.

* * *

По пути из кафе домой Томео несколько раз набирал номер мобильного телефона Ронина, канкэя Сато. Но телефон постоянно срывался в короткие гудки. Тогда Томео набрал городской стационарный номер телефона в офисе Сато. Трубку взяла секретарша и приветливым тоном сообщила, что Сато сильно занят, и не сможет уделить ему ни минуты. Томео совсем разволновался, он направился в бухгалтерию в надежде, что успеет найти и уничтожить документы, которые могли бы выдать его. Но там его уже ждали.

* * *

Хан приоткрыл дверь, посмотрел, как проходит допрос. Крики Томео резанули его слух. Он поморщился. «Проклятое воспитание, — подумал он, злясь на себя, — Я — якудза и должен привыкнуть к этому».

— Ты, как хочешь, а я пойду думать в более спокойной обстановке, — сказал он брату, — мое отсутствие здесь никто не заметит. И от меня им будет мало проку. Ты остаешься?

Итиро хотел дождаться, когда Мамору освободится, чтобы немедленно переговорить с ним, но зайти в кабинет он тоже не захотел и сел в кресло для посетителей рядом с дверью. До его слуха время от времени доносились стоны Томео, но вскоре он перестал обращать на них внимание.

За время пути он много думал о своей жизни в Сеуле, о Чунхуа и о том, какую информацию мог утаивать от него его наставник. «Что скажет сэнсэй, когда я его прямо спрошу: что произошло с моей девушкой? Почему она исчезла? Я попрошу его быть честным передо мной, как перед моим отцом. Я был идиотом. Я должен был узнать о ее жизни. Она была рядом, но я не спросил ее».

Итиро зарычал, сжав зубы, чувство досады ядовитым жалом вонзилось в его грудь. Он сжал кулаки, но нанести удар было некому, поэтому он ударил по коленям. Боль тупо отозвалась в ногах.

Когда дверь в кабинет распахнулась, он вскочил. Двое мрачного вида якудза проволокли под руки безжизненное тело Томео. Вслед за ними в дверях показался хмурый и, будто постаревший, Мамору. Он был очень зол, потому что был виноват, он допустил непростительный промах — доверил благополучие Такахаси ненадежному человеку.

Итиро проводил взглядом тело, по полу вслед за ним тянулась неровная полоса розовой жидкости. Запах мочи и крови ударил в ноздри.

Мамору старательно вытирал руки о носовой платок.

— Сато, как черви, проели в нашем бюджете дыру. Нужна помощь хорошего финансиста. Если бы твой брат успел получить образование и имел хорошую практику здесь, в Японии. Если бы я был более осмотрителен. Столько «если»!

— Если бы я тебя послушал и принял руководство кланом… — добавил Итиро.

— Так много пошло не правильно! А где сейчас старший брат?

— Он ушел думать.

— Да, теперь это его работа. А моя — вот, — Мамору показал скомканным кирпичного цвета от крови платком на дорожку, оставленную телом бывшего бухгалтера, — заниматься чисткой… кадров. Сам проспал, сам и разгребаю дерьмо.

Итиро, не мог оторвать взгляд от рук сенсэя, который тщательно вытирал каждый палец, но темные полоски под ногтями оставались. Это, видимо, не нравилось Мамору, и он все тер и тер, пытаясь выскрести оттуда запекшуюся кровь. Итиро смотрел на занозистые пальцы с обезображенными возрастом суставами, щемящее чувство жалости вдруг поднялось в нем, он шагнул к старику, обхватил его руку с платком обеими руками.

— Ну, ладно. Не надо меня жалеть, — сказал Мамору, мягко высвобождаясь, — Твой старик оплошал. Пора вступать в бой вам — молодым. Если у тебя больше нет дел, то поехали домой. Нас там ждут на семейный совет. Где твой старший брат? Ах, да. Он думает. Что ж. Это теперь его работа. А мне пора на отдых.

В хорошо охраняемый трехэтажный дом на окраине Окинава, принадлежащий семье Тахакси третий десяток лет, друг за другом с небольшим временным интервалом съехались все самые близкие родственники по отцу и матери. Мамору занял место у дверей, стараясь не привлекать к себе внимания гостей. Итиро, как только он вошел, обступили тетушки, они сразу повели хвалебные разговоры о его красоте, которой он должен был быть благодарен своей матери — Ёшико. Мужская половина родственников сгруппировалась возле Якудза, расспрашивая его о том, как живут в России, как он сумел воспитать в чужой стране настоящего якудза.

Хан приехал поздно ночью. Его поджидали терпеливо, не беспокоя и не торопя его звонками мобильного телефона. Все понимали, что Хан углублен в дела семьи, он много работает с бумагами и живой информацией, которая поступает к нему из бригад якудза с улиц города. Чтобы научиться управлять кланом, требовалось много опыта, а его у Хана не было. Время теперь было его главным советчиком. Он пытался его увеличить за счет сна и отдыха.

Как только он вошел в гостиную, девушка принесла ему чай в полупрозрачной чашке и печенье в блюде. Хан был голоден, но для более сытного ужина было уже довольно позднее время.

— Ты похудел, — сказала Ёшико, с глубоким вздохом разглядывая осунувшееся лицо сына. — Ты должен хорошо питаться. На тебе остались одни глаза и нос.

— И еще уши, — пошутил Хан.

Он обнял мать, потом поздоровался с остальными присутствующими — подошел к каждому и пожал руки с поклоном. — Такая приятная компания. Почему меня не предупредили? Я бы закончил дела раньше.

— Не переживай, — за всех ему ответил Итиро, — Мы приятно проводили время, пока ты был углублен в изучение тех вопросов, в которых у тебя здесь осталось мало советчиков.

— Я понимаю, как ты устал, — сказала Ёшико и с трудом удержала новый вздох, как не было ей жалко сына, она понимала, что жертвы сейчас необходимы, и усталость не самая ужасная из них. — Я постараюсь коротко выразить наше общее мнение, — она оглядела склоненные в знак согласия с ее словами головы присутствующих родственников. — Большим облегчением в наших делах будет поддержка сильных семей нашего клана, которые не проявили враждебности. Я говорю о семье Ямомото. У него нет сыновей. Мы сможем заручиться поддержкой этой семьи без особого труда, потому что две любимые дочери главы семейства еще не нашли себе мужей.

— Ох, — тяжко вздохнул Хан и присел на корточки у чайного столика, взял свою чашку и залпом опустошил.

Итиро заговорщицки подмигнул ему.

Идею женить сыновей на дочерях Ямомото Ёшико подсказал ее родной брат, который был близок к семье Ямомото и обеспокоен быстрым ростом авторитета и богатства семьи Сато.

— Это наш шанс, Ёшико. — сказал он ей. — Потому что сейчас у Тэтсуя нет того авторитета, который есть у Сато. Наследование прав оябуна у многих вызывает неприятие. Мамору сложил полномочия и среди наших братьев начались разговоры, что пора выбирать нового «старшего брата». И если выборы состояться, если Сато уговорит большинство братьев провести эти выборы, то клан Сей-гьюу может потерять все. А с ней все твои родственники тоже. Ну и я, в том числе, и все наши друзья.

Примерно такими доводами Ёшико и рассказала об этом. Хан выслушал ее молча, поглядывая на гостей. Большинство из них кивали в знак согласия со словами «старшей сестры», даже Якудза одобрительно склонил голову. Раздражение подбиралось к уставшему разуму Хана, затмевая его эмоциями. Он чувствовал себя униженным. Близкие люди в присутствии большого числа людей, которые обязаны его уважать, высказывали сомнение в его способности управлять кланом. Пока мать говорила, он крепился, сдерживал ярость, пульс в висках стучал все чаще, он все сильнее сжимал в кулак чайную чашку. Раздался треск, а затем звон осыпавшихся в блюдце с печеньем осколков. Кровь сочилась из порезов, собираясь в ручейки, стекала на белый фарфор. Ёшико испуганно замолчала. Тогда в полной тишине он встал, оказавшись сразу же выше всех присутствующих, и в этот момент они вынуждены были смотреть на него снизу вверх.

К Хану подбежала девушка из прислуги с аптечкой в руках, стала сноровисто обрабатывать раны, вынимая пинцетом осколки и обильно поливая порезы прозрачной жидкостью из пластиковой бутылочки, потом она туго перебинтовала ладонь и сразу же убежала.

— Я выслушал ваше мнение, — голос Хана слегка дрожал от гнева, — Я надеюсь, что зародилась эта замечательная идея не в уме моей уважаемой мамы, которую я люблю и потому не могу осуждать. Я знаю, что каждый из присутствующих знал, ради чего это уважаемое совещание было созвано. Благодарю всех за то, что проявили к моим делам внимание тем, что пришли сюда. Я ценю и считаю ваше присутствие выражением преданности.

Он огляделся и увидел, что Якудза, прежде смотревший в стол, поднял голову, улыбка тронула его губы. Эта улыбка придала ему сил, чтобы справиться с гневом.

— Спасибо всем, но я терплю от своих людей, которыми обязан руководить только прошенные советы. Мама, спасибо тебе за заботу, но я вырос и перестал писать в пеленки более двадцати лет назад, жаль, что ты пропустила время, когда я сильно вырос и поумнел.

Итиро, который хмурился во время монолога матери, тоже улыбнулся.

— Я с большим уважением отношусь к семье Ямомото, с которыми мне лично не пришлось познакомиться раньше, о чем я глубоко сожалею. — Продолжал Хан, все больше успокаиваясь. — Я готов признать, что краше его дочерей и выгоднее брака с ними нет на этой планете. Но я родился и был воспитан, чтобы стать главой клана. И я буду им. Спасибо всем за то, что почтили меня своим присутствием.

Хан замолчал и поклонился, давая понять, что считает совет завершённым.

Гости после недолгой паузы, когда стало понятно, что выступать в речью никто больше не будет, стали вставать и прощаться. Ёшико провожала родственников до дверей, кланялась, улыбалась, благодарила, извинялась.

— Мама хотела нам помочь, а я нагрубил, как шкодливый подросток. — Вздохнул Хан, обращаясь к Итиро.

К ним подошел Мамору.

— Дочери у Ямомото красивые. Особенно младшая, — сказал он, — Было бы хорошо, если бы Итиро познакомился с одной из них.

— Ты считаешь, она поможет ему забыть Чунхуа? — Спросил Хан.

Широкие густые брови Мамору поползли на лоб, собирая смуглую кожу глубокими морщинами. Он всем корпусом обернулся к Итиро:

— Не верю, что сейчас, когда судьба клана на волоске, Итиро все еще волнует любовная связь с китайской шлюшкой? Неужели, кроме нее, не нашлось женщины, которая разбудили бы в нем огонь желания?

Он устал и поэтому не смог сдержать язвительных слов.

Итиро проглотил насмешку из уважения к своему наставнику, однако набычился.

— Если я скажу тебе, что твоя Чунхуа сейчас работает в борделе Шанхая: обслуживает не простых клиентов, все они — шишки триад, ты забудешь ее?

— Я не хочу с тобой ссориться, сэнсэй, потому что воспитан тобой в уважении к старшим. Но я стал достаточно взрослым, чтобы ожидать уважительного отношения к себе. Я хочу знать правду. Ты виноват в том, что Чунхуа меня бросила?

— Я спас тебя. И сейчас ты с нами, а не в Корее зарабатываешь боями на пропитание жены и сына.

— Сына? Почему сына?

Мамору промолчал.

— Ты хочешь сказать, что она не сделала аборт?

— Только японская женщина может стать женой якудза, только ее дети могут стать якудза. Да, я расстроил ваш союз. Я хотел, чтобы она избавилась от ребенка. Но она поступила глупо, по-китайски глупо. Она родила и стала проституткой.

Итиро был в шоке от услышанного. Чунхуа считала его предателем, он и был предателем, и виноват в этом человек, которому он доверял и которого должен уважать.

— Вместе с Чунхуа ты получишь массу проблем. Сможешь ли ты простить ей всех ее клиентов? Каждый раз, когда она будет целовать тебя, ты будешь думать о том, что она делала этим ртом на протяжении пяти с лишним лет.

На лице Итиро отразились сомнение и отвращение — он представил себе, как милый ротик Чунхуа… Он тряхнул головой, отгоняя наваждение.

— Долго ли ты сможешь испытывать угрызения совести по отношению к той, которая променяла любовь на деньги? Когда-нибудь этих чувств не хватит, чтобы угодить твоей Чунхуа, и она приведет к тебе врагов, чтобы доказать тебе, что достойна большего, чем жалость. Я знаю, что нужно, чтобы ты успокоился. Забери к себе сына. Ты сможешь воспитать из него воина. Сейчас ему светит только одна судьба — судьба евнуха при борделе или мальчика для педерастов.

 

Глава 30. ПОХИЩЕНИЕ

По утрам Чунхуа выпускали на прогулку с сыном, а по вечерам она оставляла сына в своей комнате под присмотром няни, а сама спускалась в зал, где посетители выбирали себе девушку на ночь.

Мальчику исполнилось четыре года. Он пока еще не понимал, чем занимается его мать. И Чунхуа со страхом думала о будущем. Наступит день, когда он её застыдится. Ради чего ей будет жить, если сын ее возненавидит? Идея побега возникала в ее голове, но каждый раз она откладывала ее реализацию на потом. У нее не было личных накоплений, которые позволили бы ей уехать за границу, хотя бы обратно в Корею, и начать жизнь с чистого листа. Ее заработки хозяйка борделя — Сонг — хранила на своем банковском счете. Она объясняла ей, что делает это в ее интересах. Когда Чунхуа станет старой и будет мало зарабатывать, Сонг станет платить ей из этих накоплений.

В это утро Чунхуа гуляла с маленьким Торо по парку. Он попросил покататься на карусели, но у Чунхуа не было денег. Она обхватила сына и стала кружить. Он визжал от счастья.

Она ничего не поняла и даже не успела закричать. Сильные руки схватили ее, в нос ударил едкий запах, она провалилась в пустоту. Очнулась в тесном трюме какого-то небольшого корабля. За обшивкой бились волны. Сына рядом не было. Она вскочила и тут же упала обратно на жесткую кровать, прикрученную к стене. Голова кружилась. Прошло еще пара минут, прежде чем она смогла, наконец, разглядеть окружающую ее обстановку. Маленькая четырехместная каюта. Аскетическое убранство говорило о том, что яхта предназначена для плавания и не является средством роскоши. Четыре узкие двух ярусные кровати по бокам от прохода, один столик в торцевой части. Все сделано из дерева, а не из пластика. Приятный запах сосны щекотал ноздри. Голова кружилась. Лодку мотало. Она осторожно, держась за стены, поднялась по деревянным ступеням на палубу.

Снаружи через дверь, до нее донеслись радостные крики ее сына.

— Лево руля! Право пуля!

Засмеялся мужчина. Чунхуа осторожно выглянула. Неизвестный ей парень с обнаженным, раскрашенным ирэдзуми торсом, стоял за штурвалом, крепко держа его за рукояти. Рядом с ним прыгал маленький Торо, пытался выкрутить штурвал и кричал, как заправский капитан.

— Вы кто? — Спросила Чунхуа, но ее голос был слаб для того, чтобы перекрыть свист ветра и крики малыша.

Чтобы парень ее услышал, ей пришлось подойти ближе. Она осторожно переступала ногами по доскам палубы, крепко держась за канаты. Ей пришлось повторить свой вопрос трижды, но только, когда она напряглась, и, насколько хватило сил, крикнула, парень оглянулся.

— Это не важно, — улыбнулся он, — главное, что мы уже пересекли границу, сейчас находимся в японских водах. Это все, что я могу вам сказать. Я вас отвезу на Мияко. Там есть укромный уголок, где вас никто не станет искать.

Сначала она подумала, что какой-то из клиентов заказал ее похитить, чтобы бесплатно насладиться ее услугами. Вот только почему в Японию и еще эта татуировка. Якудза?

— Мы знакомы? — осторожно спросила она.

Парень засмеялся, покрутил головой. Маленький Итиро с радостным криком вспрыгнул к нему на спину, но не удержался и свалился к ногам матери. Чунхуа подхватила сына.

— Зачем мы вам?

— Не зачем, — парень пожал плечами. — Прибудем на Мияко, спросите у тех, кто нас встретит. А мальчику тоже надо немного успокоиться, а то он ненароком вывалиться за борт. Идите вниз, расскажите ему сказку.

Чунхуа подняла вырывающегося сына на руки. Мальчик хотел играть и беситься. Ей пришлось шлепнуть малыша. Тот гневно закричал, но перестал сопротивляться только тогда, когда мать пообещала ему, что расскажет сказку, если он будет вести себя тихо.

— Две, — приказал он.

— Хорошо две.

— Три.

— Хорошо торгуется, будет миллионером. — Похвалил капитан яхты, смеясь.

— Что с нами будет? — спросила у него Чунхуа, когда сын заснул.

— Я не могу вам сказать, вернее, не стал бы говорить даже, если бы знал. Я просто посыльный. Мы едем в Японию, это вам о чем-то говорит? Нет?

У Чунхуа были клиенты японцы, некоторые проявляли к ней внимание, двое даже обещали помочь выбраться из борделя. Но за несколько лет она научилась не верить обещаниям, которые давали мужчины в постели, разомлённые ее ласками. Она и не надеялась. Но кто же из них решил потратить такую большую сумму, чтобы вывезти ее через границу и кто возьмет на себя ответственности за ее судьбу и судьбу ее сына в незнакомой ей стране. Никто из тех, кто приходил в бордель и даже из тех, кто был ее постоянным клиентом, не стал бы связывать себя такими обязательствами. В этом девушка была уверена.

— Нет, — подтвердила она.

— Тогда не мучайте себя бесполезными вопросами и наберитесь терпения. Скоро вы все выясните.

— Нам ничего не угрожает?

— Я не могу ничего обещать, я же объяснил, что только исполняю поручение. Не приказ, заметьте, а поручение, просьбу. Я уже давно покинул клан и заплатил за это, — капитан показал мизинец правой руки, одна фаланга на нем отсутствовала, — свою цену.

— Вы якудза? — воскликнула Чунхуа громким шепотом.

— Уже нет. — Коротко ответил незнакомец. — Но к просьбам одного человека из семьи отношусь с особым почтением. Я говорил, что тебе не следует расспрашивать. Ты пугаешься, ты можешь сейчас совершить оплошность, а нужно просто подождать. Возможно твоя жизнь изменилась к лучшему. По крайней мере, я так подумал бы, основываясь на той информации, которая мне доступна.

Чунхуа умоляюще сложила руки и рухнула на колени.

— Сбросьте нас в море, прошу вас, дайте нам утонуть. Скажите вашему хозяину, что не смогли меня спасти. Мне нельзя в Японию. Они будут меня пытать, они будут резать на моих глазах моего сына по кусочкам. Я хочу умереть сейчас, сжальтесь. Дайте нам утонуть.

— Чушь. Такие кошмары о якудза говорят только китайские вербовщики убийц. А, кажется, я понимаю, что вы за груз. Ты была наемным убийцей? Кто же был твоей мишенью? Хотя, это не мое дело. Скажу только, что не спеши убивать своего сына из-за своих страхов. Если бы тебя заказали ради мести, то сейчас ты лежала бы в тесном контейнере в наручниках и с кляпом во рту. Я не служу больше клану, я исполняю личные просьбы. Поэтому делаю вывод, что тебе пока ничего не грозит, твоему сыну тоже. Наберись терпения и жди.

Чунхуа поняла, что уговорить бывшего якудзу не удастся. Она сделала вид, что послушалась совета парня. Она перестала плакать и умолять, спустилась в каюту, где, сладко пуская слюни на подушку, спал её малыш. Огляделась. В каюте не было ничего лишнего, койка привинчена к полу огромными болтами, стол также привинчен. Шкаф… Чунхуа открыла дверцы. Ничего, кроме спасательных жилетов. Три жилета, но все большие, даже Чунхуа не по размеру, а Торо из такого выпадет. Сейф. Может быть, там есть оружие? Закрыт. Вернулась к шкафу, одела один спасательный жилет, стянула застежки до самого конца, все равно свободно. Но это ничего, главное не выпасть из него, но хватит ли его одного, чтобы удержать на плаву двоих? Она хотела осторожно поднять на руки сына, но в этот момент услышала голос капитана.

— И что же ты задумала, дура? — насмешливо произнес он. — Ты не продержишься в воде больше двух часов, а ребенок твой умрет еще раньше. Я же сказал тебе, что не нужно торопиться с выводами. У меня нет времени и терпения возиться с тобой.

Бывший якудза быстро подошел к девушке и выстрелил ей в шею из шприца-пистолета снотворным и уложил рядом с сыном.

Она проснулась и сразу же все вспомнила. Вскочила. После лекарства тело плохо слушалось ее. Она упала. Попробовала позвать сына, но язык ее не слушался, вместо имени сына она произносила нечленораздельные звуки. Поползла по полу, подвывая. Проползла по кругу вдоль стен до двери, наконец, смогла встать. Огляделась, комната была небольшая, одно маленькое зарешетённое окно, умывальник и душ в углу. Дверь, на которую она опиралась, чтобы не потерять равновесие, сделана из металла. Ни одной детской вещи. Значит, ее разлучили с ребенком. Она стала стучать в железную дверь кулаками.

— Отдайте мне сына! — кричала она в отчаянии. — Торо верните!

Она стучала и кричала, пока не охрипла. Ее кулаки были в ссадинах. Но никто не подошел к двери, никто не ответил на ее крики.

Чунхуа устала плакать. Слезы больше не хотели вытекать из распухших глаз. Лицо горело. Она не знала, сколько времени просидела на полу рядом с диваном, за окном стало темнеть. В тишине комнаты тренькнул звонок. Она вздрогнула, резко подалась в сторону, откуда донесся звон. В стене открылась автоматическая дверца кухонного лифта. Там стоял поднос, на котором была тарелка с лапшой, вазочка с рисовыми лепешками и чашка с зеленым чаем.

Чунхуа вспомнила, что не ела сутки с прошлого вечера. Она взяла поднос, села на диван, поставив его себе на колени. Рядом с тарелкой лежали пластиковые приборы, какие подают с завтраками в поездах — чайная ложка, вилка и ножик.

Когда она поела, щелкнул замок в двери. Девушка вскочила, держа в руке перед собой пластмассовый ножик.

В дверях стоял Итиро. Все самые плохие воспоминания, страх, который она испытала на яхте, отчаяние и беспокойство за сына в этой маленькой комнате, похожей на тюремную камеру вылились диким криком, в бросок пантеры, загнанной охотниками. Итиро легко перехватил руку с куском пластмассы и крепко прижал ее к груди. Она била его окровавленными кулаками в спину и выла воем волчицы, у которой отняли свободу и волчонка.

— Я знаю, как тебе трудно меня простить. Я не виноват в произошедшем, вернее, я не знал, что ты осталась с ребенком одна. Я никогда не поступил бы так сам. Но я не стану себя выгораживать. Я виноват перед тобой, потому что не был достаточно настойчив и прозорлив, чтобы разгадать козни, которыми нас разлучили. Я не прошу тебя простить. Пусть я буду виноват в твоих глазах. Но об одном я прошу тебя, позволь мне воспитать нашего сына.

— Это не твой сын ужасный якудза. Ты — убийца, которому я никогда не доверила бы своего сына. Ты можешь сделать из мальчика только якудза. Мой сын никогда не будет якудза. Я сама воспитаю его. Уходи от нас. Уходи. Убийца. За что ты убил моего брата?! За что? Предательски из-за угла. Вы якудза — все такие, мерзкие предатели и убийцы.

Чунхуа била кулаками в спину, но с каждым ударом она все больше ослабевала.

— Я не знал твоего брата. О чем ты говоришь, Чунхуа? Как я мог убить того, кого никогда не видел? Ты поносишь моих братьев за то преступление, которое я не совершал. Если я мерзкий предатель и убийца, то что мне мешало убить тебя и привезти сюда только сына? Но ты жива, и я спрашиваю у тебя разрешения воспитывать сына. Я обеспечу тебя всем необходимым. Нам не обязательно встречаться. Ты уедешь отсюда куда захочешь. И сможешь начать жить сначала, без меня, без воспоминаний, которые сделали из нежного цветка, каким ты была, взбесившуюся макаку.

Чунхуа перестала стучать по спине. Слова Итиро ее удивили.

— Ты не убивал моего брата? Сонг сказала мне…

— Так вот, где причина всего. Сонг! Убийца моего отца. Хотела сделать убийцу из моей любимой девушки. Хитрая змея, воспользовалась тем, что Мамору совершил ошибку. Она охотилась на меня и использовала тебя в том, чтобы подобраться ко мне ближе. Но она ошиблась. Я не тот, кто ей нужен. А к Хану ей никогда не пробраться незаметно.

Чунхуа начала понимать, что потратила жизнь на ненависть к человеку, который никогда не замышлял против нее зла. Ее жизнь кончена. Итиро не сможет простить ей годы проституции. Нет, она не сможет этого себе простить.

— Я убью ее, — тихо сказала она, еще сильнее сжимая пластмассовый нож побелевшими пальцами.

— Ты умрешь раньше, чем подберешься к ней с оружием в руках.

— Я задушу ее этими руками, — Чунхуа раскрыла ладони, нож упал на пол, она подняла руки. — А ты убей Мамору, — жестко добавила она, глаза ее блеснули ненавистью. — Убей его ради меня. И я обещаю, что убью Сонг, даже если мне придется умереть вместе с ней. Ты воспитаешь нашего сына. Ты будешь говорить ему, что его мать была героем, она отомстила его обидчикам и умерла. Я больше никогда не потревожу тебя. Только убей Мамору, а я расправлюсь с Сонг.

— Чунхуа, я не стану убивать братьев по клану даже ради тебя. Дни Сонг сочтены, это я тебе обещаю. Ты можешь начать жить заново. Я предложил тебе хорошую жизнь. Тебе не придется зарабатывать на свое содержание. У тебя будет все.

— Кроме сына… Нет. — Девушка толкнула Итиро, но он не хотел ее отпускать.

Почему-то ему казалось, что он сможет договориться с ней, если будет ее крепко держать. Борьба неравных сил все-таки закончилась в пользу разъярённой Чунхуа. Итиро был вынужден отпустить ее. Не возможно удержать в руках рассерженную львицу. Он отступил. Дверь закрылась. Чунхуа кинулась на железо.

— Успокойся сказал с той стороны Итиро. — Я вернусь завтра. Подумай о будущем сына. Если бы я не похитил тебя и его, то его жизнь через пару лет превратилась бы в кошмар.

Чунхуа сползла на пол около двери. Спрятала пылающее лицо в колени, обхватив их руками.

* * *

Пончик был женат и имел двоих детей. Жена его, Нина Григорьевна, по мужу, Пончикова, женщина не любопытная, занятая воспитанием двух сорванцов-погодков, Димы и Дениса, была не очень довольна тем, что муж, уделял семье немного времени, предпочитая свободное время проводить в спортивном зале. Нина выходила замуж четыре года назад за скромного мастера автомастерской города Уссурийска, ничего не зная о том, что в далеком прошлом ее муж, тогда еще совсем юный Кирилл Пончиков, поклялся в верности главе клана якудза Такахаси Кацуро. В школьные годы, Кирилл очень сильно увлекся историей соседнего государства Японии, особенно, военными традициями самураев. Он изучил японский язык, несколько раз вместе с туристическими группами посетил Японию, серьезно занялся каратэ. Познакомился с людьми, которые также как и он чтили традиции и кодекс чести. Чтобы заслужить их доверие и уважение стал выполнять мелкие поручения, так он влился в группу якудза, которая работала во Владивостоке и занималась крышеванием проституток и мошенников. Членами это группы были, в основном обрусевшие корейцы и русские уголовники, а руководителем — отец Акено. Честностью и готовностью прийти на помощь, Кирилл привлек к себе его внимание и заслужил право называться «братом», носить на своем теле красочную ирэдзуми и новое имя Донатсу, что в переводе на русский означало «пончик».

Этой татуировкой тридцатишестилетний Кирилл и пленил восемнадцатилетнюю русоголовую хохотушку Нину, а еще своей силой и ловкостью. Не долго размышляя над тем, нравится ли она ее избраннику, она однажды пригласила его в гости на дачу к родителям, а через пару месяцев сообщила, что беременна. Пончик был ошеломлен таким скорым развитием романа, который он по своей природной наивности принял за легкий флирт. Если бы не Якудза, который приказал ему оформить брак с Ниной из конспиративных соображений, он бы попытался ускользнуть от этих уз. Рождение первого ребенка Пончик отпраздновал не через семь месяцев после свадьбы, как обещала новобрачная, а только через полтора года. Сразу же после свадьбы Нина пожаловалась мужу, что от волнений у нее произошел выкидыш. Подозревая обман, Пончик, тем не менее, разводиться не стал. Однако семейному уюту предпочел работу в мастерской допоздна и тренировки в спортивном зале Якудза в остальное время. Детьми Пончик гордился и собирался, когда они вырастут, слепить из них свое подобие. Он мечтал, что когда-нибудь его продолжение в лице его сыновей займет достойное место в клане. И для этого он готов был сделать все, даже невозможное.

И вот, такая возможность представилась — ему позвонил Хан и дал личное поручение. Он понял, что теперь в его жизни наступает новый этап: его карьера пошла резко вверх. Он получил прямой приказ от кумитё, значит ему прямая дорога в вуку-хомбутё — помощник оябуна. Это как максимум. Ну а минимум на что он рассчитывал — это звание вакагасира Приморского края, которое освободилось после отбытия Якудзы и смерти Акено.

Он сразу приступил к выполнению. Собрал дорожную сумку, жене сказал, что едет в командировку, и отправился во Владивосток. Хан приказал найти его знакомую, о которой ему было известно только ее имя и место учебы, передать ее в руки перевозчиков, которые переправят ее через границу.

В секретариате колледжа, где раньше учился Хан, он представился случайным прохожим, который нашел женскую сумочку.

— Внутри лежал студенческий билет с именем Ивана, к сожалению, фамилия неразборчивая, — сказал он уверенно, глядя в лицо девушки — секретаря, которая сидела за столом и подпиливала себе ноготки.

— Давайте сумочку, я сама ее передам. — девушка небрежным жестом протянула к нему руку.

— Нет-нет, я должен быть уверен, что это именно она.

— За вознаграждением, что ли, зашли, — секретарша смерила его презрительным взглядом. — Ну-ну. Идите-ка вы, гражданин, в милицию?

— Вы же понимаете, что в милиции все будет очень долго. А девушке может быть срочно нужна ее сумочка. Там — дорогая косметика, маникюрный набор. Сами понимаете…

— Косметика? У Иваны?! — секретарша почесала пилкой затылок. — У нее не то что косметики нет, но и в сумочке я сомневаюсь, а маникюрный набор, тем более, не о ней. Знаете, что? Я не обязана каким-то прохожим давать информацию. Если в сумочке был студенческий билет, то вы ее легко найдете по фотографии. Давайте из кабинета, гражданин. Здесь чужим быть не положено. Уходите, или я вызову охрану. — Секретарша угрожающим жестом потянулась к телефону.

Пончик положил руку на трубку раньше, чем ее коснулась Натана.

— Я вижу, у вас здесь есть радио, девушка. Объявите сейчас, чтобы Ивана подошла сюда. Будьте так любезны. — В голосе Пончика послышался металл.

Натана покосилась на микрофон, который стоял слева от ее монитора. Она не могла противиться, когда мужчина говорил с ней таким тоном.

— А что мне сказать?

— Придумайте сами.

Натана приспустила накладные ресницы, томно посмотрела на посетителя, медленным движением поправила локон, вкрадчиво спросила:

— А кто ее вызывает?

Кокетливо улыбнулась, показывая своим видом, что готова продолжить отношения.

— Это не важно. Просто вызывайте.

Девушка обиженно надула губки — мужчина ей не заинтересовался — но все-таки взяла в руки микрофон, щелкнула включателем.

— Ивана Иванова подойдите в канцелярию, — сказала она начальственным тоном, потом добавила, не скрывая раздражение, — Гражданка Иванова, подойди ко мне срочно.

Несколькими минутами позже в кабинет вошла девочка по виду лет пятнадцати, угловатая, одетая в плохо сидящие на ее худосочной фигуре джинсы, такого же цвета джинсовую рубашку на выпуск и сношенные во внутрь кроссовки. Пончик понял, почему чуть было не провалился первый этап операции, которую ему поручил Хан. Идея с сумочкой была идиотской. Было понятно, что ее у девочки никогда не было.

Истинный якудза не раздумывает над причинами и последствиями приказа старшего брата. Поэтому Пончик быстро прогнал из мыслей появившийся там вопрос о том, что такого было в объекте предстоящей операции: похищение ради выкупа или похищение важного свидетеля. Но, зная Хана, он рассчитывал встретиться с сочной красоткой. Поэтому второй этап его плана предусматривал приглашение девушки в бар подпольного казино, которое контролировал клан. Там и должна была состояться передача ее в руки «перевозчиков».

— Натана Павловна, вы меня вызывали? — приветливо спросила вошедшая девушка.

— К тебе пришли, — сказала Натана, смерив фигуру девушки оценивающим взглядом.

Ивана улыбнулась. Она с интересом посмотрела в лицо незнакомца, ожидая от него объяснений.

— Здравствуйте. — сказала она звонко.

— Сумочку он твою нашел. — хмыкнула Натана.

Ивана удивилась.

— Какую?

— А я знаю? Ну, все. Я занята. Не стойте тут. Скоро директор приедет. Если он увидит здесь чужих, мне за вас влетит.

— Идемте, я вам все объясню, — сказал Пончик, вежливо оскалившись, и стал подталкивать девушку к выходу. Ивана послушно пошла с незнакомцем.

— Он там нашел твой студенческий билет! — крикнула вслед Натана. — Если потеряешь его ещё раз, заплатишь штраф.

Ивана потянулась к правому нагрудному карману куртки. Пончик поспешил вытолкнуть девушку за дверь и прикрыть ее за собой.

— Я знаю, что ты ничего не теряла. — сказал он, — Я придумал всё, чтобы найти тебя. У меня к тебе дело. Важное дело.

Какое дело, он еще не придумал, но ему нужно было довести девушку до своей машины, в бардачке которой лежал шприц, наполненный сильно действующим снотворным.

— Я знаю-знаю! — воскликнула Ивана, — Вы от папы с мамой? Где они, скажите скорее!

— Я тебя подвезу к ним, — сказал Пончик, наклоняясь, чтобы достать из бардачка машины шприц со снотворным. Он был доволен. Все складывалась легче, чем он ожидал.