Илья заранее отметил на карте, которую приобрел еще в Хабаровске, места, где предположительно стояли отряды советской армии, нарисовав на ней красным карандашом флажки. Флажки располагались плотной кучкой. Поэтому Илья, связанный всю жизнь с астрономией, которая считает расстояния не километрами, а световыми годами, думал, что поиски последнего места службы отца займут немного времени. Но в реальности большинство мест, куда он рассчитывал без труда добраться на машине, оказались вдали от дорог. Машину он оставлял в ближайшем селе под присмотром местных пацанов. За несколько центов они не только охраняли старенький УАЗ от любопытных односельчан, но и вымывали его до блеска. Там же брал лошадей на прокат. Но и лошади не везде могли пройти. Тогда они их привязывали к дереву, а сами шли дальше.

Соня, пыхтела, с трудом пробиралась вслед за Ильей через валежники и кустарники. Терпела колкие замечания Ильи в адрес ленивых городских жителей, одновременно она с сомнением решала для себя вопрос стоит ли ей записать его в «ухажеры», поскольку это место около нее теперь было вакантным, или оставить его в хороших знакомых, потому что с «ухажерами» ей не везло.

Ивана, напротив, искренне наслаждалась путешествием. Это было видно по ее счастливому лицу. Поход, казавшийся Соне напряженным преодолением бесчисленных препятствий, для ее племянницы был интереснейшим приключением. Она получала удовольствие даже в момент восхождения по склонам, забегала вперед, и чтобы не терять зря время успевала осмотреть окрестности.

— Тетя-мама, облака сели на верхушку дальней сопки, будто шапка-ушанка лысину прикрыла. Правда, смешной зверек пробежал?! Дядя Илья вы лучше по этой тропинке идите, тут поглаже.

Однажды они наткнулись на деревянный частокол высотой в человеческий рост. Для Ильи, который вел спутниц по карте, составленной в сороковых годах, препятствие оказалось неожиданным. Частокол перегородил большую поляну, через которую пролегал их путь. Они пошли вдоль частокола в поисках ворот или какой-нибудь калитки. Они нашли ворота. Ворота были открыты настежь, и они беспрепятственно прошли внутрь. Их взору открылось строение, напоминавшее буддийский храм.

Пока Илья и Соня при помощи жестов и звуков, а также нескольких английских слов общались со старыми монахами и изучали религиозные реликвии, Ивана бродила в окрестностях храма. Ее внимание привлекла группа молодых людей в оранжевых халатах, которые слаженно отрабатывали красивые гимнастические упражнения. «Ушу, наверное, — думала Ивана, заворожено наблюдая за красивыми точными движениями, — Это, наверное, буддийские монахи. Они в фильмах всегда в таких одеждах ходят».

Занятия закончились, и монахи гуськом прошли мимо, склонив бритые головы, не глядя по сторонам. И только один парень, проходя недалеко, поднял голову и посмотрел на неё. Ивана отметила про себя, что монах не похож на китайца. Внешне он очень сильно отличался от своих товарищей. У него было европейское лицо с выдвинутым вперед носом и круглые голубые глаза почти без ресниц. Брови у него были рыжие и на покрасневшем лице парня почти сливались с кожей.

Солнце уже начало клонится к горизонту, прохладный ветер пропитался влагой и запахами неизвестных цветов ласково трепал путников по щекам.

— Все — домой, — сказал Илья, — впечатлений на сегодняшний день достаточно. Продолжать путь не будем, и ночевать в этом монастыре мне почему-то не хочется. Кто их знает, может быть, эти монахи нетрадиционные буддисты, а какие-нибудь старообрядцы языческие и приносят на своем алтаре в жертву не животных, а излишне любопытных европейцев.

— Ох, бог с вами, — испугалась Соня и опасливо скосила глаза на приближающегося в этот момент к ним человека в оранжевой одежде.

Это был рыжий монах. Он подошел к Илье, посчитав его главным в группе европейцев и очень энергично на китайском языке, приправляя его жестами, стал что-то ему объяснить.

— Я понял, что тебя зовут Ту. Да, я понял. Но что ты от меня хочешь, я не понимаю. Тебе нужны деньги? Ты извини, не могу дать. Я не знаю, хватит ли нам до конца поездки того, что я наменял на таможне. — Илья отрицательно покачал головой и развел руками.

Ту, видимо, понял, что объяснять что-то гостям бесполезно, повернулся и очень быстро побежал в сторону хижин, расположенных за храмом. И через пару минут он их догнал — путешественники не успели даже выйти за ворота. В одной руке у Ту был увесистый мешок, а в другой — длинная палка по всей длине гладкая, отполированная его ладонями. Ту больше ничего не стал объяснять, просто пошел рядом с ними, изредка поглядывая на Ивану.

— Кажется, он хочет пойти с нами, — догадался Илья. — Не знаю, хорошо это или плохо. Наверное, все-таки хорошо. И если он будет за нас объясняться с местными жителями, то даже очень хорошо. Но, может быть, и не совсем хорошо, потому что, как мы ему будем объяснять, что нам нужно?

Сомнения Ильи по поводу полезности Ту были напрасными. Не смотря на то, что он не говорил ни по-русски, ни по-английски, казалось, он понимает все, что от него хотят. Он очень удачно вел переговоры с местным населением насчет ночевок и питания и был хорошим проводником. Он показывал кратчайшие дороги, находил удобные тропинки, выбирал самые пологие склоны.

Илья заметил, что Ту проявляет к Иване особую заботу. Он не спускал с нее глаз, если она забегала вперед, настораживался и старался от нее не отставать, а на привалах устилал ее место охапкой травы и подавал еду.

— Между прочим, Ту может отказаться от монастырской жизни и вернуться в наш суетный мир, — сказал Илья, подмигнув Иване, — Не ровно к тебе дышит мальчик. Еще бы, не часто здесь встретишь европейку, да еще такую красавицу.

Ивана покраснела от похвалы. Хотела возразить, что это для китайского монаха она кажется красивой, а на самом деле ничего особенного, но ее опередила Соня.

— Не выдумывайте, — возразила она, — Ей еще рано думать о мальчиках.

— Не скажите, — покачал головой Илья. — Замуж, может быть и рано, а вот думать и выбирать уже нужно. А то потом прилипнет к ее неопытной в любви душе какой-нибудь прохиндей, испортит жизнь. Надо — надо чувства с малолетства развивать. И к мальчикам, и к старшим, особенно к родителям…

— Ну, хватит нам мотаться по чужой стране, — Соня быстро свернула неудобный разговор о родителях племянницы, — Поехали уже домой, а то я так всю клиентуру растеряю. Пациенты стали такие нетерпеливые. И врачей развелось слишком много. Только получит диплом, а уже рекламу дает «гарантируем». Что они могут гарантировать? Разве вырванный зуб обратно вставишь? А сломанную челюсть разве восстановишь? А люди хотят верить, что лучшее можно сделать дешевле. Всегда выбирают дешевле. Не знаю, как можно еще дешевле, чем есть… ох, уж эта мне конкуренция. Вот раньше было лучше, когда рекламы такой не было. Люди узнавали по знакомым, знакомые плохого врача не посоветуют. Все, Илья, погуляли немного, спасибо за приятное путешествие, а мне пора уже. Время зря теряю. Останусь на бобах, а мне еще Ивану на ноги ставить…

Илья взгрустнул, слушая монолог Сони. И хотя его усилия по поиску следов полка своего отца пока еще не дали результата, он не считал, что потерял время впустую.

На следующий день Илья решил прекратить поиски, но сначала — сделать последнюю ходку. Их последний привал состоялся на краю оврага, густо поросшего кустарником и деревьями. Где-то недалеко находился китайский пограничный пост, но их никто не беспокоил, хотя в их сторону время от времени сверкал зоркий глаз бинокля. Поверх густых крон деревьев вдали проблескивала поверхность большого водоёма. Ту, держась за ветви деревьев, скатился по склону к речушке, которая протекала по дну оврага, а через полчаса также, хватаясь за ветки, вернулся обратно с парой довольно рыбин. Илья, похваливая домовитость своего проводника, разжег костер. Монах почистил рыбу, разделил улов на четверых, достал из мешочка, привязанного к поясу, китайские пряности, назначение которых неискушенный в азиатской кухне европейский человек не в состоянии запомнить, приправил ими рыбу. Срезал прутики с деревьев, очистил их от коры, и насадил на эти импровизированные шампуры подготовленный полуфабрикат. Костер к тому времени прогорел. Илья поддерживал тлеющие угли в нужной кондиции, постоянно помешивал и обмахивал их своей панамой. При этом он вел пространные политические беседы. Ту разложил свои шампуры с рыбой над поверхностью углей, поворачивая их так, чтобы они прожаривалась равномерно со всех сторон. Когда первая порция — половинка с головой, прожарилась, он показал ее Илье, чтобы тот оценил качество его работы, а затем, улыбаясь во весь рот и гордясь собой, передал ее Соне. Та с наслаждением вдохнула аромат, закрыла от удовольствия глаза, изобразив на лице крайнюю степень восхищения, чтобы порадовать повара, но есть рыбу не стала и передала прутик Иване. Ту этим был несколько озадачен, так как рассчитывал оделить Ивану сам. Следующий шампур с передней частью рыбины он отдал Илье. Но тот так же изобразив на лице наслаждение, передал его Соне, и этим опять удивил парня.

— Не бери в голову, парень. К черту ваши китайские условности. У русских мужчины воспитываются иначе. Добытчик кормит, а еду распределяет хозяйка. Матриархат у нас, привыкай, — Илья подмигнул Иване, но она не видела ужимок астронома, так как была занята поеданием вкусного блюда, которое таяло во рту.

— Мы, русские, и воевать умеем, пух-пух, — Илья вытянул вперед палец, словно целился из пистолета, — пуф-пуф. И заботиться о женщинах и детях отцами нашими приучены.

Ту очень внимательно выслушал Илью. Потом отложил свою часть рыбины сторону, встал и скрылся среди деревьев.

— Обиделся что ли? — спросила Соня, глядя ему вслед.

— Нет, по нужде отошел, — констатировал Илья, приступая к поеданию рыбьего хвоста, который предназначался ему.

— Удивительный народ, китайцы. До сих пор коммунисты правят. Правильно. Не надо своих правителей с дерьмом мешать. Кто не без греха. И всегда есть что-то хорошее. Стоит сомнения в душах людей зародить, так начнется такая смута, что потом белое от черного не отличишь. В такой громаде, как наша страна или Китай, нельзя будить дух бунтарства. Это такая зараза, что ни один строй долго не выдержит.

— Так вы за Советский Союз или за Царскую империю? — улыбнулась Соня, вынимая изо рта мелкие рыбьи косточки.

— Да хоть и империю. Лишь бы народ уважал своих предков, какими бы они ни были.

— Предки! Молодежи надо сначала научиться живых стариков уважать. А оно вон что, за медали готовы убить героев. Деньги во всем виноваты… и сериалы эти про убийства, книги о разных вампирах. Вот от чего сперва надо спасать народ — от культуры нынешней, а потом уже об умерших заботиться. Им-то уж все равно, уважают их или нет. Я девочку свою всегда блюла сама. Телевизор при ней даже новости не смотрела, книги только из старых авторов давала читать. На школу и на улицу надежды нет. Вот если бы каждый дома уделял своим детям внимание, прививал им уважение к родителям…

Соня примолкла, спохватившись, что случайно тронула запретную тему. Илья с жалостью посмотрел на Ивану, подумал: «бедняжка, всегда под контролем, каково ей?». Та увлеченно разглядывала присевшую на травинку красивую бабочку. Она не слушала разговоры, отложив в сторону свою недоеденную рыбу, склонилась над невиданным созданием, которое легко вспархивала яркими крыльями, удерживая равновесие. Открывала и закрывала их, словно показывала свое бесподобное одеяние на бис.

— Фея, фея, где твоя волшебная палочка? — прошептала Ивана улыбаясь.

Вернулся Ту, он заговорил громко возбужденно, размахивая руками. Бабочка испуганно вспорхнула, поднялась над кустарником и исчезла за ним. В потоке фраз Иване послышались звуки, похожие на какие-то русские слова. «А может быть он — внук русских раненных солдат, которых лечили в монастыре?» — подумала Ивана.

Ту потянул Илью за собой. Они ушли вдвоем, оставив женщин убираться у костра, и вернулись, когда мусор и кости были сожжены. Илья казался возбужденным не менее своего проводника. Он рассказал, что Ту нашел несколько окопов и землянку. В землянке Илья обнаружил планшетку с картами и гильзы с именами, которые носили солдаты, чтобы их могли опознать раненными или убитыми. Оружия там не было, но Ту так красноречиво показывал, как стреляет автомат, что Илья не сомневался, раньше он здесь находил оружие. Но почему тогда до сих пор водил вокруг да около, а не привел сразу же в это место? Этот вопрос возник в голове Ильи и тут же пропал. Он перебирал бумаги в планшетке, будто самую большую в жизни ценность — бережно и осторожно. Время не пощадило ни кожаный планшет, ни бумагу, хранящуюся в нем. Гораздо лучше сохранились скрученные бумажки с именами, запаянные в нательные патроны. Соня украдкой утирала глаза, читая вслух имена, Илья сидел, обхватив седую голову руками, Ту нетерпеливо переминался с ноги на ногу поодаль, а Ивана постоянно думала: «Почему я не могу это изменить, ну почему? Так не должно быть. Нельзя, чтобы люди умирали по чужой воле. Это нечестно. Нужно все это исправить».

— Как же все это исправить? — спросила она вслух сама себя.

— Нельзя исправить то, что уже случилось, — ответил Илья, — Мы должны принять это, иначе недолго сойти с ума.

— Люди должны научиться исправлять. — Ивана покачала головой, — Для этого надо немного вернуться назад и все. Нет, не просто вернуться, а вернуться туда, где все началось.

— Ты говоришь логично, — кивнул Илья, — Все хотят изменить страшное в своей жизни и в жизни своих близких, но это желание не исполнимо, а потому люди так жестоки, защищая свои интересы. Вот оно страшное прошлое, которое ни ты, ни я, не изменим, а очень и очень хочется. Может быть, это и правильно? Грустно и все-таки правильно. Надо жить здесь и сейчас и постараться не совершать ошибок, чтобы потом мучительно не хотелось их исправлять.

— Не думаю, что тот, кто послал мальчиков разных национальностей стрелять друг в друга, считает это ошибкой, — сказала тетя Соня, утирая слезы, — Они, наверное, жалеют, что были слишком добры и не поубивали всех русских и китайцев. Они хотят власти и денег, будто деньги сделают их бессмертными, все остальное — средство для их достижения. И вот нет ни жертв, ни тех, кто совершал убийство, остался только прах и имена, и ощущение своего бессилия, что ничего не возможно изменить. Это война. А когда люди гибнут в мирное время троекратно грустно. Вот и мой Иван не доехал до своего японского грузовика. Для кого-то это было просто кораблекрушение — острая новость в череде скучных будней, а для кого-то крах всех надежд, смерть близких.

Ивана удивленно посмотрела на Соню.

— Ой, прости, родная, — Соня спохватилась, что сказала лишнее, но скрывать правду после того, что они испытали только что, читая имена погибших, уже не имело никакого смысла, — я не сказала тебе сразу, не хотела тебя расстраивать, но я была не права. Утонул все-таки тот корабль, на котором Иван плыл.

— Да, — вздохнул Илья, — Горе делает людей мудрее. Жизнь, она такая штука, только через переживание и сопереживание, люди становятся лучше.

— Какая я глупая! — Ивана приложила прохладные ладони к мгновенно вспыхнувшим от волнения щекам. — Я могла всех спасти, если бы отнеслась к словам той странной женщины серьезно. Если бы я могла вернуться в тот момент времени, когда этого еще не случилось!

— Девочка моя, сколько в твоей жизни будет еще моментов, которые тебе захочется исправить. Жизни не хватит, чтобы сделать свою жизнь идеальной и уж тем более, чтобы спасти всех людей от случайной гибели. Смерть ходит рядом постоянно, он поджидает нас на каждом шагу. От нее нет лекарства и нет защиты. — Сказал Илья, качая головой.

Соня погладила по плечам огорченную Ивану, которая сразу же приникла к ее груди, и сказала:

— Вот сколько смертей, мы только что слышали их имена! Ради чего? Ничего! И не война виновата — вот истина. Война — это просто одно из средств убийства. Не людей надо спасать. Надо людей менять. Сколько веков прошло с момента первого убийства, а жадные, как и прежде, зарабатывают свои миллионы на чужой крови.

Ту подошел к Илье и показал ему голубоватую, порядочно выцветшую, бейсболку с прописной заглавной буквой «Д» над козырьком. Он напялил ее на свою бритую голову, которая за время их похода по лесам и долам обросла рыжеватой щетиной. Фуражка была ему мала, не смотря на отсутствие волос. Ту что-то говорил и жестами пытался объяснить свои слова, которые воспринимались всеми, как набор смешных звуков.

— Кажется, он хочет сказать, что это его шапка. Он ее нашел в землянке, еще там нацепил ее себе на голову и изображал, что держит автомат и стреляет, — предположил Илья. — Он, наверное, бывал здесь раньше ребенком, играл в войну. А где его родители? Это же бейсболка с эмблемой Динамо. Неужели где-то неподалеку живут русские? Давайте найдем переводчика, он нам переведет все, что говорит этот парень.

— Тогда придется его уговорить идти с нами до КПП. Там должен быть переводчик, — предложила Соня.

Но на следующее утро, когда путешественники усаживались в машину, чтобы отправиться к контрольно-пропускному пункту, то рядом с Иваной на заднем сидении оказался рыжеволосый монах с холщовым мешком в руках.

— Иногда мне кажется, что он только делает вид, что не знает русский язык, — сказал Илья.

На контрольно-пропускном пункте действительно нашелся переводчик, который за небольшое долларовое вознаграждение перевел рассказ Ту.

Ту жил в монастыре и не помнил ничего о своем детстве, пока не попал в ту самую землянку, с которой началась его иная жизнь. Он вспомнил, что прятался там с каким-то мальчиком от автоматчиков, преследовавших их. Имя мальчика Ту не помнил. Но видел, что он очень испуган. Почему Ту побежал с ним, он тоже не помнил. Когда автоматчики ушли, ребята вышли из землянки и побрели в случайно выбранном направлении. Потом их нашли люди в оранжевых тогах и забрали к себе. Они не могли толком объяснить кто они и откуда, очень были испуганы. Монахи оставили их у себя.

— Понятно, что Ту — русский. Я знаю такую телепередачу, где ищут всех потерявшихся. Мы его фото туда отправим, и его родители откликнутся, — предложил Илья.

— А если он из местных? Тут и русских, и американцев живет не мало, — возразила Соня.

Пока старшие обсуждали услышанную историю, Ту вместе со своим мешком куда-то исчез. Они решили, что, рассказав свою историю, он решил вернуться в храм. Илья громко провозгласил: «по коням» и тут же, как по волшебству, рядом появился, улыбающийся и кланяющийся, Ту. Он снова забрался в кабину, и жестами, будто радушный хозяин, позвал Ивану садиться рядом. Пограничники наблюдали за этой сценой спокойно, не препятствуя нахальному поведению монаха.

— Кажется, наш монах решил ехать в Россию, — сказал Илья, — и его пропускают через кордон вместе с нами. Странно! Что он сделал, чтобы вот так просто перейти границу?

— Ну вот, — поддакнула Соня, — Уже не только товары, но и женихов из Китая в Россию везем.

— А? Ивана? Нравится тебе такой решительный жених? — Илья шутливо подмигнул девочке.

Она засмеялась:

— Неа. Мне жениха не надо…

— Не зарекайся, — продолжал подшучивать астроном, — Ты же сама говорила, что подумаешь, то непременно случится. Вот сейчас подумаешь, что жених не нужен, так на всю жизнь старой девой и останешься.

— Ой, да что вы говорите, Илья Парамонович, — воскликнула Соня, — Не в обиду будет сказано, типун вам на язык.

— Сонечка, ну хватит уже меня, как старика величать. Прямо дряхлым дедом себя чувствую. Сколько вместе соли съели, да и китайского перца изрядно, а ты меня все на «вы» величаешь.

— Ну ладно, это все от вежливости. Какой же вы, то есть ты, дряхлый.

— И то верно, это я так, чтобы на комплимент навязаться. Я не по старости на пенсии. Мне только пятьдесят два стукнуло. Изучал по молодости атомную энергию, вот и попал под пенсионную льготу. Но не пугайтесь, я еще «ого-го» какой шустрый, — Илья по-молодецки запрыгнул на сидение водителя и по-стариковски крякнул, устраиваясь в жестком кресле.

— А когда все войны на земле закончатся, тогда люди перестанут друг друга убивать, а мои родители вернутся домой, — сказала Ивана, теребя сверток, в котором покоилась планшетка.

Он лежал у нее на коленях. Наступило неловкое молчание. Илья уже давно понял, что ситуация с родителями у Иваны скользкая, и лучше на этом не заострять внимание, а расспросить Соню как-нибудь потом или не касаться этой темы, вовсе.

* * *

— Через Данбичжэнь в сторону России прошел монах из буддистского монастыря. У него приглашение на буддистский съезд, который проходит в России. По виду — европеец. Едет с русскими в машине. Что делать? — это известие от «брата», работающего на контрольно-пропускном пункте было кстати. Пин удовлетворенно потер руки. А вот и мальчик, которого подменили, — догадался он, — Я знал, что эти тупоумные якудза не смогут сделать чисто ни одно дело. Оставили младенца в живых. Первое правило любого предприятия — убирать возможные проблемы до их возникновения. Этот Борис нам и поможет выполнить задуманное. Надо только приложить немного фантазии.

— Доставьте мне парня.

— Они уже находятся на русской территории.

— Я, кажется, китайским языком говорю — остановить машину и вернуть объект обратно, — рявкнул Пин в трубку.

Потом набрал номер Ши:

— Нужно убрать лишних людей в Уссурийске. Сделай так, будто якудза вырезали всю семью Моренюк. Информацию подать во все газеты в таком виде — якудза убивали свидетелей. Да, и ту женщину с теплохода, тоже убейте. Теперь она слишком много знает.

«Всё складывается очень хорошо, — Пин ежился от удовольствия, — монах захочет отомстить виновнику гибели своей семьи, в мы ему поможем. Хи-хи-хи, ведь одному ему не справиться».

* * *

Перевалив сухопутную границу в районе контрольно-пропускного пункта Данбичжэнь, и оставив позади КПП русских пограничников Турий Рог, «уазик» споро бежал по бетонной полосе. В салоне машины было не скучно, потому что Ту пытался учить русские слова и очень смешил Ивану своим произношением.

— Куда мы этого монаха денем? Не понимаю, как с ним быть. Куда едет, где будет жить? Надеюсь, не у нас дома. — Сказала Соня, обеспокоено наблюдая за излишним вниманием, которое монах проявлял к ее племяннице.

— Сейчас купим по пути китайский разговорник и спросим, что он за нами в Россию попёрся, — ответил Илья, а потом добавил, поглядывая в левое зеркало заднего вида. — Ой. Что-то мне не нравится вон та машина. Догоняют. Ну-ка, и я притоплю газку.

— Они тоже еще быстрее поехали. — Соня повернулась назад всем корпусом и стала следить за следовавшей за ними машиной. — Ну да. Точно. Они нас догоняют! — воскликнула она.

— Погоня? — Илья почувствовал прилив адреналина, — Наверное, китайские пограничники как-то узнали, что я втихую увез исторические документы, не объявив их в таможенной декларации, теперь хотят отнять. Врешь, не отберешь!

Ивана встала коленями на сидение и приникла к заднему стеклу.

— А может быть, они просто куда-то торопятся, — предположила она.

— И мы поспешим. А. может быть, это его монахи за ним гонятся, он без спросу сбежал. Они его обратно хотят вернуть. Нет, Ту, не бойся, мы тебя не отдадим. Русские своих не бросают, — нервно шутил Илья, все время поглядывая в зеркало заднего вида.

До следующего населенного пункта оставалось несколько десятков километров, это не более часу пути. Вдруг сзади раздался сильный хлопок, и в обшивку машины что-то стукнуло, будто камень попал, и посыпались стекла. Сквозь проем заднего окна, обрамленного осколками выпавшего стекла, Ивана увидела, как из переднего окна машины в нее кто-то целится. Ту навалился на нее всем телом, прижимая к сидению кресла.

— Ай! Они стреляют! — закричала Соня испуганно, — Что это такое? Что им нужно?!

— Что-то или кого-то мы везем. Может быть, этот кто-то — наш монах.

— А нельзя как-то выяснить, чтобы они нас случайно не убили?

— Нет, нельзя. Погранслужба или милиция сначала предупредили бы, а эти сразу стреляют. Мигалки нет, мегафона нет, значит, надо бежать. Шиш они нас достанут. Нас сибиряков голыми руками не возьмешь. Все пригнитесь!

Шлепки по железу застучали чаще. На крутом повороте Илья не успел сбросить скорость, машину занесло, он стал заваливаться на бок. Соня вскрикнула, Ивана почувствовала, что падает куда-то. Ударяется головой, тупая боль в затылке и последняя мысль: «Где, как, и что сделать, чтобы этого не случилось?»

* * *

Ивана открыла глаза. Она лежит. Темно. Полнолуние. Сквозь гардины, которой завешаны окна, в комнату пробивается свет луны, загадочный и манящий. Не возможно оторвать глаза от яркого диска. Он будит в душе неясное беспокойство, которое заставляет всматриваться в него вновь и вновь. За голубоватыми разводами на его лике прячется какая-то тайна, которую хочется непременно разгадать. Свет ложится на пол, стены, мебель и белые простыни постели причудливыми узорами, делает тени особенно контрастными. И сердце тревожно бьет в грудную клетку, мерно отсчитывая секунды. Необычно сильно стучит.

*Ивана: Какой странный свет, кажется, сердце выпрыгивает ему навстречу, и его очень трудно удержать. Дышать легко. Голова немного кружится. Но так приятно, будто от шампанского. Как я люблю полнолуние! Я люблю тебя, жизнь!

*Хан проснулся от легкого напряжения в голове, мысли были непослушными, наивными, чужими. «Смерть неизбежна», — одернул он себя.

*Ивана, удивлена резкими мыслями, которые вторглись в ее лирические рассуждения. «Это очень грустно осознавать. Но, наверное, у каждой смерти есть свой смысл. Например, цыпленок умирает, чтобы накормить человека, значит, он отдает свою жизнь ради доброго дела. И люди должны быть благодарны ему за это».

*Хан в раздражении сбросил с себя простынь: «Чушь полная в башке! У цыпленка не было выбора. Он не умер, его убили! Его мог съесть серийный убийца и тем самым послужить злому делу. Глупости. Что только не придет в голову после неудачного секса! Какое, к черту, доброе дело? Смысл жизни, а в том, чтобы получить желаемое. И не позволить врагам помешать нашим планам. В противном случае барашек, которого я вечером отведал в ресторане, был зарезан напрасно».

*Ивана попыталась вспомнить, что с ней случилось до момента, когда она проснулась, но это ей плохо удавалось. В памяти возникали незнакомые образы и ощущения. И мысли странные, сухие и жесткие, неправильные, с которыми она не согласна: «Если все люди будут просто жить, ни у кого никогда не будет врагов, и они не будут мешать друг другу получать желаемое, и убивать никто никого никогда не будет, все будут счастливы, все будут понимать друг друга, тогда на земле вечно будет радость и мир…» — возразила она этим неправильным мыслям.

*Хан сел на постели, поставил ноги на холодный пол. «Что за слюни в башку лезут?! Много людей однажды могут сами не проснуться, и никто в этом не виноват. Они просто неизлечимо больны. Понимать всех, своей жизни не хватит, чтобы исполнить задуманное» — подумал он. Пружинисто бесшумно поднялся, отметив про себя, что тело слишком вяло отреагировало на команду мозга. «Утомление после полового акта с этой глупой индюшкой, готовой ради штампа ехать с первым встречным к черту на рога». Он оглянулся на только что оставленное ложе, на белых простынях рядом с тем местом, где он только что лежал, осталось обнаженное женское тело.

*Ивана узнала ее. Это была Ирина. «Почему мы лежали вместе с ней в одной постели? — подумала она, — А почему она голая? Что мы с ней делали? Почему мне в голову пришла эта фраза — половой акт?! Я же не мужчина!»

*Хан немного освоился с мусором в голове и начал воспринимать мелькавшие невзначай глупые мысли, как игру сознания, выбитого из привычного ритма внезапными изменениями в его планах на будущее. Он усмехнулся: «Я сомневаюсь, что мужчина?» Он подошел к окну, отдернул гардины. Голубое сияние небесного нимба было слегка размазано по небосклону из-за предрассветного тумана, набегавшего на город от залива.

*Ивана недоуменно оглядела пейзаж, открывшийся из окна номера гостиницы. Несколько минут назад она видела сопки из окна машины, мелкие трещины, разбегающиеся от маленьких дырочек в заднем стекле, которое сыпется внутрь салона, запах старой кожи, громкие хлопки, перевернутый мир, крики тети Сони, боль. А теперь стоит в тихой комнате рядом со спящей обнаженной Ириной и смотрит на улицу, на которой ничего не происходит. «Их надо спасти!» — спохватилась Ивана.

*Хан покрутил головой, словно хотел сбросить навязчивый бред, преследовавший его с момента пробуждения: «Что за хрень? Что за мысли? Я не собираюсь никого спасать ради их спасения. Я исполню свой долг, во что бы то ни стало. Духи предков со мной, они мне помогут…»

*Ивана чувствовала внутреннее сопротивление, которое мешало ей ощущать мир прежним. Ее мучили мысли, которые они никогда не могла бы сама придумать, они были слишком жестоки и несправедливы. «Духи — это Бог. — Возразила она им, — Он говорит, что убивать — нельзя».

*Хан был раздражён. Наивная путаница в голове мешала ему чувствовать себя уверенным. «Если бы бог был, то работал бы более качественно. Раз придумал закон „не убий“, то и следил бы как следует, за его исполнением… — начал он, но спохватился. — Оба-на. Мозги мои круто пошли в раскос. Видения превращаются в тихое умопомешательство. Хватит думать, я от этого только дурею. Почему я постоянно задаю себе глупые вопросы? Я сомневаюсь. Значит ли это, что я не готов исполнить долг? Ради нашей цели будет затоплен теплоход с людьми, на котором мы с этой бабой отправимся в свадебное путешествие. Десятки ничего плохого не сделавших мне лично людей пойдут ко дну. Когда на карту поставлена великая цель, жертвы неизбежны. Мы жертвуем незначительным ради значительного. Акено подготовила все наилучшим образом. Она одна знает, чего ей это стоило. Большая работа ради большой цели».

*Ивана увидела мысленным взором женщину, очень похожую на ту, с которой она разговаривала в порту перед кораблекрушением. «Она это придумала? — изумилась она, — она отняла у людей их единственную жизнь. Это не геройский поступок. Нельзя убивать людей ни ради каких целей! Защищать их — настоящее геройство»

*Хан не заметил, как начал спорить сам с собой вслух:

— Мне нет дела до других людей. Каждый человек в этой жизни выбирает цель и не гнушается никакими средствами в ее достижении. А эти люди, всего лишь торгаши. Их жизнь никчемна и бестолкова. Сегодня за машинами в Японию, завтра обратно. Они ничего не дают миру. Но за свои интересы они перегрызут друг другу горло. Их смерть может дать человечеству больше, чем их жалкое существование.

От звука его голоса проснулась Ирина, прислушалась. Она хотела окликнуть мужа, спросить с кем он разговаривает, но смысл фразы ее заинтриговал, и она решила дослушать все до конца.

— Завтра все пассажиры утонут вместе с судном, и мир не содрогнется, не рухнет в бездну, он этого не заметит! Но в результате он станет лучше, потому что я уберу говно, которое творятся в нем. Я поведу своих братьев за собой, покажу им путь, заставлю жить по чести…

Он подошел к бару, ему захотелось выпить. Он пил очень редко, но сейчас ему было не по себе. Странные мысли вели его чувства по непривычному пути. Уверенность в правоте Акено покидала его. Ему нужна была поддержка, но та, которая могла развеять сомнения, ночевала в другом номере.

Он порывисто открыл дверцу шкафа, так что стеклянные полки звякнули. В зеркале, закрепленном на задней стенке бара, отразился его обнаженный торс. На правом плече и груди красовался дракон, вышедший из пенистых вод и пожирающий маленьких человечков. С телом всё было в полном порядке. «Что-то не так только с головой, — подумал он, непривычно внимательно разглядывая своё, — остальное, вроде бы, все на месте».

*Ивана этого не ожидала и застеснялась. Но сделать ничего не могла. Не свои глаза, чужие, которым она не могла управлять, смотрели на обнаженного мужчину. Она машинально отметила рельеф мышц, красочную татуировку. Ей показалось, что она знала каждую точку на ней, хотя видела в первый раз. Она подняла взгляд и задохнулась от волнения — на нее смотрело лицо Хана глазами Хана! «Я — Хан?» Она протянула к зеркалу руку. Рука была мускулистой, опутанной венами с сильными пальцами, которые ловко привычным движением почесали кучерявую поросль низа живота. «Да, я — мужчина и то же время Хан», — заключила она с обреченностью и страхом. И вдруг ее осенила догадка. Все, что раньше казалось путаницей и бредом шизофреника, выстроилось в ясную и понятную картину: она не спит!

*Хан чертыхнулся, посмотрел на свою руку — рука, как рука. Пенис тоже в порядке.

— Кажется, моё инь слишком уж разыгралось. Эта курица подавила во мне мужчину своей фригидностью. Туда ей и дорога вместе со всеми… — Хан добавил в конце грязное ругательство.

Ирина затаила дыхание так, что ей стало казаться, что она сейчас задохнется. У нее похолодело в груди. В глазах потемнело, но она боялась сделать глубокий вдох. Сейчас ее не беспокоило отношение мужа, который, оказывается, презирал ее и даже не волновал вопрос, почему он ее выбрал. Она поняла, что жизнь ее висит на волоске и завтра вечером, а может быть и раньше случится страшное — она окажется среди десятков пропавших без вести утопленников. Бежать, бежать отсюда, — думала Ирина, зарывшись лицом в подушку, чтобы муж не увидел страха на ее лице.

*Ивана перестала понимать и пытаться ответить на чужие мысли, потому что начали путаться её собственные. «Получается, я не спала и тогда, когда была самогонщицей Марией? И когда Сергей погиб тоже! И когда он выжил, но попал в милицию…»

*Хан достал со стеклянной полки бутылку дорогого французского коньяка, отвинтил крышку, налил в стопку, выпил, прислушался к себе. Мысли ворочались, помимо его воли, возвращая его то к судьбе зелёного грузовика и незнакомой ему Марии, то к обреченным пассажирам рейсового корабля, то к рассуждениям о том, как спасти от погони неизвестных ему пассажиров списанного военного автомобиля. Он опрокинул бутылку, прислонив горлышко к губам. Глотал жадно, взахлеб. Жгучая жидкость выплескивалась в момент глотка изо рта и текла по подбородку, шее, груди.

До кровати он добрался на твердых ногах, в голове, наконец-то, звенела только пустота — глупый внутренний голос замолчал. Он рухнул на белые простыни, рядом с Ириной, сжавшейся в испуганный комок, и заснул.

Ирина, дрожа от унижения, долго не решалась шелохнуться. Она приподнялась, только когда дыхание мужа стало ровным, осторожно дрожащей рукой тронула его за плечо. Убедившись, что он спит крепко, она тихо встала, торопливо оделась, путаясь в вещах, и крадучись вышла из номера. Шла на цыпочках, прячась даже от персонала гостиницы. Когда выбралась из здания, побежала по ночной улице прочь. «Надо позвонить в милицию. — Подумала она. — Нет, это глупо. У меня даже с собой документов, они остались на журнальном столике, где я в последний раз любовалась печатью ЗАГСа. Мне не поверят, посадят до выяснения личности. Не хочу в тюрьму. А если поверят, то все равно плохо. Потом меня затаскают по допросам и судам. А в колледже засмеют. Нет, должен быть другой способ спастись. Хан связан с преступниками. Говорили мне, дуре, что он связан с бандюками, а я не верила. Скажу на него, он отмажется, а меня пришьет. Не-ет. Лучше сделаю вид, что оскорблена его невниманием, скажу потом, что у нас физическая несовместимость. И еще что-нибудь придумаю. А люди? Они пусть тонут? Что делать — то?» Ирина металась по ночным улицам города, не зная, на что ей решиться — спасти людей, обратившись в милицию с заявлением и, тем самым, подвергнуть опасности свою жизнь, или бежать домой и забыть о том, что случилось и может случиться. Утомившись от круговерти в голове, Ирина стала искать, где ей приткнуться до утра. Утро вечера мудренее, — решила она. Но в гостиницу без паспорта не сунешься, на вокзал к бомжам и проституткам — не хотелось. Наконец, Ирина остановила свой выбор на мини-грузовике с Владивостокскими номерами, стоявший на обочине, забралась под тент. Было прохладно, она пошарила в темноте, нащупала в углу кузова затхлый тулуп, с отвращением в него завернулась. Овчина согрела ее тело, и она заснула. Проснулась, только когда грузовик тряхнуло на кочке. Больно ударилась о какую-то бочку, прикрепленную к борту. Тихо завыла, вспоминая прошедшую ночь. Опять тряхнуло так, что у нее лязгнули зубы. Ирина не выдержала, подползла к кабине и забарабанила по железу:

— Остановите! Эй! Возьмите меня в кабину.

Машина остановилась, полог откинулся. В кузов ворвался сноп света. Ирина прищурилась от его яркости.

— Помогите мне. Я убежала от наркоманов. Они хотели увезти меня в Японию на теплоходе, который завтра отплывает, и там продать в бордель за гашиш. Отвезите, пожалуйста, меня домой, — заныла Ирина.