Он чувствует себя выжатым, изнуренным. Но облегчения нет, напротив. Ему кажется, что сделал еще одну подлость: избавился от доказательства, струсил совсем.
Сережа идет пошатываясь, голова словно распухла, а в вены, у висков, забиты тугие пробки: кровь в них остановилась. Еще немного, и голова лопнет, как пузырь. Пусть лопнет, думает он. Теперь все равно. Хорошо бы умереть. Вернуться на мост, к тому самому месту, откуда бросил он платок с деньгами, кинуться вниз, в смоляную черноту… Пусть думают что хотят…
Он поворачивается, пересекает дорогу, чтобы вернуться к мосту… В мозг острым скальпелем врезается странный визг, что-то с силой толкает его в бок, он падает, переворачивается на земле, ощущает боль в ноге…
Сережа отплевывается, на зубах скрипит пыль, он чувствует приторный вкус крови, но это не пугает его. Как во сне, он поднимается на ноги, равнодушно разглядывает рваные брюки… К нему бежит человек - большая, темная тень. Наверное, надо удирать, но Сережа стоит. Ему все равно.
Запыхавшийся человек хватает его за плечо, молча оглядывает. Сережа видит - это летчик, «аэрофлот». Форменная фуражка, голубая рубаха с крылышками на груди.
- Разбился? - испуганно спрашивает летчик. Голос у него трубный, низкий. Наверное, таким голосом можно свободно с самолета на землю кричать. Услышат.
Сережа молчит.
- Что же ты так, а, милый! - громыхает авиатор. - Ведь я же тебя растоптать мог - крутой поворот, красный свет для пешеходов, и вдруг ты под колеса.
Он радуется, что Сережа жив, тащит его к машине, впихивает в вишневого цвета «Жигули». Рвет с места.
- Сейчас, сейчас! - говорит он. - Ранки промоем, брюки зашьем, все в ажуре будет. Не плачь!
Но Сережу колотит. Ему не хватает воздуха, грудь разрывается, плечи трясутся.
- Потерпи, милый! - умоляет летчик и спрашивает: - Очень больно?
- Нет! - отвечает Сережа.
- Что же так плачешь? - спрашивает он озадаченно.
- Мама! - вырывается из Сережи крик. - Мама умерла! Понимаете?
Летчик молчит, «Жигули» летят по пыльному асфальту, а Сережа плачет навзрыд, плачет тяжело, без слез. Все, все, все, что было… Никодим, размен, эти три сотни, Литература, кража - все, что было, все, что видел он и от чего страдал, - это же не отдельные происшествия. Не случайные факты! Всему этому есть общее имя. Вот оно: мамина смерть.
Смерть! Мамина!.. Мама умерла - вот что произошло. И только поэтому случается все остальное!
Машина тормозит, летчик ведет Сережу по ступеням какого-то дома, нервно звонит, им открывает женщина в стеганом халате, охает, провожает в кухню, тащит таз с теплой водой, промывает Сереже ранку на колене, смазывает йодом…
Ранку нестерпимо щиплет, это приводит Сережу в себя. Он больше не плачет. Его не колотит. Опять наваливается равнодушие.
Летчик приклеивает к коленке большой лист пластыря, объясняя, что пластырь не простой, а особенный, бактерицидный, он уничтожит всех микробов в ранке, не даст ей загнаиваться. Сереже безразлично - даст или не даст. Он идет, прихрамывая, умываться, послушно снимает штаны. Пока жена летчика зашивает их в комнате, Сережа разглядывает огромного мужчину, занимающего почти всю кухню. У него толстый нос, большие толстые губы, брови растут кустами. Боже мой, поражается Сережа, да ведь это тот герой - тогда давным-давно он вручал ему грамоты, и кубок, и часы. Доронин!
- Ну что же, - говорит летчик, - раз так, давай знакомиться. Меня зовут Юрий Петрович.
- А я вас знаю, - говорит Сережа. - Вы герой. Вы мне давали награды во Дворце пионеров.
- Я тоже тебя помню, - отвечает Доронин. - Ты хотел стать летчиком. - Он хмурится. - А мама правда умерла?
- Правдивее правды нет, - отвечает Сережа. - Это она все хотела, чтоб я летчиком стал, говорила, отец мой - летчик, а он, оказывается, никакой не летчик… Я пойду, - говорит, волнуясь, Сережа. Мысль о краже подавляет его - он больше ни о чем не может думать.
- Без штанов? - удивился Доронин. - Сядь. Это быстро.
Властный, рокочущий голос останавливает Сережу.
- Вы на «кукурузнике» летаете? - спрашивает он, лишь бы спросить.
- На Ан-2, - отвечает Доронин.
- Раньше немцев сбивали, а теперь на «кукурузнике» летаете, - говорит с упреком Сережа.
Летчик опускает голову, теребит толстый нос, потом неожиданно говорит:
- Значит, мама хотела, чтобы ты стал летчиком?..
- Все равно, кем быть, - отвечает Сережа, - чем меньше горка, тем легче с нее падать. И вообще, - он вспоминает Андрона, - все эти мечтания, кому они нужны?
- В каком классе? - строго прерывает его Доронин.
- Работаю, - отвечает Сережа. Уточняет: - Осветителем на телевидении.
- Вот так работа! - удивляется летчик. - Лампочки включать да выключать!
Летчик исподлобья разглядывает Сережу.
Женщина в стеганом халате приносит зашитые Сережины брюки, он одевается, идет с летчиком вниз, опять садится в «Жигули», слушает вкрадчивый рокот мотора, показывает дорогу.
- Вот что, парень, - говорит вдруг Доронин. - А кто в тебя все это напихал?
- Разве не правда? - усмехается Сережа.
- Ересь! - громогласно рыкает летчик. - Слыхал такое слово? Ересь это все! С такой философией в гроб ложиться да помирать!
- Я бы хотел, - задумчиво говорит Сережа.
- Между прочим, - зло говорит Доронин, - у меня тоже нет ни отца, ни матери. Даже бабушки нет, я детдомовец. А так, как ты, никогда не ныл, не распускался.
- Вам легче, - говорит Сережа, - вы Герой.
Летчик молчит, опустив голову.
- А летать бы хотел? - неожиданно спрашивает он.
- Нет, - усмехается Сережа. - И вообще! Надоела мне вся эта болтовня. Прощайте!
Он выскакивает из машины, бежит к дому.
- Какая квартира? - кричит ему вслед Доронин.
- Ну четвертая, - врет Сережа. - А вам зачем?
- Будь здоров! - кричит летчик и срывает с места свой автомобиль, будто хочет взлететь.
Сережа идет домой, молча ест ужин. Бабушка что-то шьет, не глядит на него. Потом он умывается, ложится спать, закрывает глаза.
И вскакивает.
Как же? Он забыл? А кража! Ведь надо что-то делать. Что-то соображать. До утра осталось немного - плосколицая буфетчица придет на работу, увидит следы от шпаги, не найдет денег, и… начнется!
Бабушка поглядывает на Сережу поверх очков, смешно опуская нос.
- Что? - говорит она. - Забыл чего? Или примлилось?
- Примлилось, бабушка! - говорит он. - Такое примлилось, и не выговоришь.
Он глядит на нее, разглядывает свою добрую бабушку, не думающую, не ведающую ни о чем, смотрит на мамину маму и думает, что, кроме нее, признаться ему некому.
Некому, да что там говорить… Он глядит на бабушку глазами, полными слез, и произносит:
- Бабушка! Я деньги украл!
Она хихикает, покачивая головой, не отрываясь от шитья, потом испуганно вздергивает очки.