Глава двадцать третья

Стрижка

— Ты уверен, что это она? — спросил Дион на другое утро, придя в кабинет к Джо.

Из внутреннего кармана Джо вынул фотографию, которую Эстебан вчера извлек из рамки. Положил ее на стол перед Дионом:

— А вот посмотри.

Глаза Диона заблуждали по снимку, замерли, расширились.

— Точно. Она самая. — Он покосился на Джо. — Ты Грасиэле сказал?

— Нет.

— Почему это?

— А ты своим женщинам все рассказываешь?

— Ни хрена я им не рассказываю, но ты почувствительней меня. И потом, у нее же твой ребенок в животе.

— Верно. — Он поднял глаза вверх, к медному потолку. — Я ей пока не сказал, потому что не знаю, как это сделать.

— Да запросто, — отозвался Дион. — Скажи: «Детка, крошка, золотце, помнишь ту девчонку, за которой я ухлестывал еще до тебя? Я еще тебе говорил, что она померла? Ну так вот, она живехонька, обитает в своем родном городке и все еще выглядит довольно аппетитно. Кстати, об аппетитном, что у нас на обед?»

Сэл, стоявший у дверей, потупился, чтобы скрыть смешок.

— Доволен собой? — спросил Джо у Диона.

— Как всегда, — отозвался Дион; под его тушей скрипело кресло.

— Ди, — произнес Джо, — мы сейчас говорим о шести годах ярости, о шести годах, когда… — Джо махнул руками в воздухе, не в силах облечь это в слова. — Из-за этой ярости я выжил в Чарлстауне, из-за нее я чуть не сбросил Мазо с долбаной крыши, из-за нее я выставил Альберта Уайта из Тампы, из-за нее, черт побери, я…

— Отгрохал целую империю. Тоже из-за нее.

— Ну да.

— Так что, когда увидишь эту нашу знакомую, передай от меня спасибо, — попросил Дион.

Джо открыл рот, но не мог придумать, что на это ответить.

— Слушай, — продолжал Дион, — мне эта баба никогда не нравилась, сам знаешь. Но она как-то сумела тебя вдохновить, шеф. Тут уж сомнений нет. Я потому и спрашиваю, рассказал ты Грасиэле: она-то мне нравится. Даже очень.

— И мне тоже, — вставил Сэл, и они оба на него поглядели. Он поднял правую руку (в левой был «томпсон»). — Извиняюсь.

— Мы разговариваем определенным образом, — нравоучительно заметил ему Дион, — потому что в детстве мы все время друг друга тузили. Для тебя он навсегда останется боссом.

— Больше не повторится.

Дион снова повернулся к Джо.

— Мы не колотили друг друга в детстве, — возразил Джо.

— Еще как.

— Нет, — произнес Джо. — Это ты меня колошматил.

— А ты в меня как-то раз кирпичом кинул.

— Чтобы ты меня перестал колошматить.

— Вот оно что. — Дион вдруг ненадолго затих и потом сказал: — У меня же к тебе было дело.

— Когда?

— Когда я вошел. Надо ведь потолковать насчет визита Мазо. И еще — ты про Ирва Фиггиса слыхал?

— Да, про Лоретту я слышал.

Дион покачал головой:

— Про Лоретту мы все слыхали. А вчера вечерком Ирв ввалился в заведение к Артуро. Вроде бы это там Лоретта позапрошлым вечером разжилась последней склянкой дряни.

— И?..

— Ну и Ирв измочалил Артуро в кашу.

— Быть не может.

Дион кивнул:

— Все твердил: «Покайся, покайся». И дубасил его кулаками. Артуро чуть глаза не лишился.

— Черт! А Ирв?

Дион покрутил указательным пальцем у виска:

— Его упекли на обследование в психушку на Темпл-террас. На два месяца.

— Господи помилуй, — произнес Джо, — что мы сделали с этими людьми?

Лицо Диона побагровело. Он повернулся и ткнул пальцем в сторону Сэла Урсо:

— Запомни, ты этого не видел, на хрен. Ясно?

Сэл переспросил: «Чего не видел?» — и тут Дион отвесил Джо пощечину.

Джо ударился о стол, а когда разогнулся, его «тридцать второй» уже упирался в складки кожи под подбородком Диона.

Дион произнес:

— Не собираюсь больше смотреть, как ты ходишь на всякие встречи, где тебя запросто могут пришить, когда при этом я знаю, что ты сам надеешься помереть за что-то, к чему ты вообще никаким боком не причастен. Хочешь меня пристрелить сейчас, прямо тут? — Он взмахнул руками. — Валяй, жми на спуск, черт возьми!

— Думаешь, я этого не сделаю?

— Мне плевать, если сделаешь, — отозвался Дион. — Потому что я больше не собираюсь глядеть, как ты себя опять пытаешься убить. Ты мне брат. Понял, тупой ирлашка? Ты. Больше, чем Зеппи или Паоло, упокой, Господи, их душу. И я больше не могу терять братьев, разрази меня гром! Не могу, и все тут.

Дион схватил Джо за запястье, обхватил пальцем палец Джо, лежащий на спусковом крючке, и зарыл ствол в складки у себя на шее. Закрыл глаза, сжал губы.

— А кстати, — произнес он, — когда ты туда едешь?

— Куда?

— На Кубу.

— Кто сказал, что я туда еду?

Дион нахмурился:

— Ты сейчас узнал, что мертвая девчонка, по которой ты с ума сходил, вполне себе жива и пребывает всего в трех сотнях миль к югу, и ты собираешься сидеть сложа руки? Получив такие сведения?

Джо отвел пистолет и убрал его обратно в кобуру. Он заметил, что Сэл побелел как полотно и стал мокрым, точно банное полотенце.

— Да, я собираюсь туда, — признался он. — Сразу после встречи с Мазо. Сам знаешь, как старик может заболтаться.

— За этим я к тебе и пришел. — Дион открыл молескиновую записную книжку, которую повсюду с собой таскал. Пролистнул страницы. — Мне тут много чего не нравится.

— Например?

— Едучи сюда, он со своими ребятами занял полпоезда. Слишком уж большая свита.

— Он же старый. С ним везде медсестра, а может, и врач. Да еще и четыре парня с пушками.

Дион кивнул:

— Ага, только сейчас с ним не меньше двадцати таких парней. Это тебе не двадцать медсестричек. И он занял гостиницу «Ромеро» на Восьмой. Причем всю. Зачем?

— Для безопасности.

— Но он всегда останавливался в отеле «Тампа-Бэй». И занимал всего один этаж. Безопасность гарантирована. Зачем ему целая гостиница посреди Айбора?

— Видно, с годами мания преследования крепчает, — заметил Джо.

Он думал: что он ей скажет, когда увидит? «Помнишь меня?»

Или это слишком сентиментально?

— Шеф, — произнес Дион, — послушай меня хотя бы чуть-чуть. Он едет сюда не прямо, не «Сибордом». Он отправился в путь с Центрального вокзала в Иллинойсе. С остановками в Детройте, Канзас-Сити, Цинциннати и Чикаго.

— Конечно. Там все его партнеры по части виски.

— И там же — все местные боссы. Все, кто что-нибудь значит за пределами Нью-Йорка и Провиденса. А знаешь, куда он ездил две недели назад?

Джо поглядел через стол на своего друга:

— В Нью-Йорк и Провиденс.

— Точно.

— И что ты думаешь?

— Не знаю.

— Ты думаешь, он проводит предварительную кампанию? Испрашивает разрешения нас убрать?

— Может, и так.

Джо покачал головой:

— Слишком глупо, Ди. За эти пять лет мы вчетверо увеличили прибыль его организации. До нас тут была сущая дыра. Деревня. А за последний год мы на одном роме получили — сколько там, одиннадцать миллионов чистого дохода?

— Одиннадцать с половиной, — уточнил Дион. — И его прибыль выросла больше чем вчетверо.

— Тогда какого хрена рушить хорошую вещь? Я не больше тебя покупаюсь на все эти его «Джозеф, ты мне как сын». Но он уважает цифры. А цифры — отличные.

Дион кивнул:

— Согласен, убирать нас нет никакого смысла. Но мне эти знаки не нравятся. У меня от них нутро болит.

— Это от паэльи, которую ты ел вчера на ужин.

Дион криво усмехнулся:

— Ну конечно. Может, и так.

Джо поднялся, раздвинул шторы и стал смотреть вниз, на цех. Дион беспокоится, но Диону и платят за это беспокойство, так что он просто выполняет свою работу. В конце концов все просто: всякий в этом бизнесе делает все, что делает, лишь ради того, чтобы добыть как можно больше денег. Джо это знал. И Джо добывал деньги. Целыми мешками они отправлялись вверх по побережью вместе с бутылками рома и наполняли собой сейф в особняке Мазо в Наханте. Каждый год Джо зарабатывал больше, чем в год предыдущий. Мазо был безжалостен, к тому же по мере ухудшения своего здоровья он делался все менее предсказуемым. Но главное — он был жаден. И Джо подпитывал эту жадность. Он все время набивал ему брюхо, не давая этому брюху опустеть. Зачем Мазо рисковать деньгами, сместив Джо? Никакой логики тут нет. И зачем смещать Джо, заменять его кем-то другим? Он не совершал никаких проступков. Он не брал лишнего. Он не представляет угрозы для власти Мазо.

Джо отвернулся от окна:

— Сделай все, что сможешь, чтобы гарантировать мою безопасность на этой встрече.

— Я тебе не могу гарантировать безопасность на этой встрече, — возразил Дион. — В том-то и штука. Он позовет тебя в здание, где он выкупил каждый номер. Сейчас они наверняка прочесывают все комнаты, так что я не могу туда поставить своих бойцов, нигде не могу спрятать никакого оружия. Ничего не могу. Ты пойдешь туда вслепую. А все мы останемся снаружи и тоже ничего не будем видеть. Если они решат, что ты не выйдешь из этого здания… — Дион постучал по столешнице указательным пальцем. — Значит, ты из него и не выйдешь.

Джо долго смотрел на своего друга.

— Что с тобой такое? — наконец спросил он его.

— У меня предчувствие.

— Предчувствие — еще не факт, — заметил Джо. — А факты говорят: вероятность того, что меня убьют, равна нулю. Это никому не принесет выгоды.

— Может, ты просто чего-нибудь не знаешь.

Гостиница «Ромеро» представляла собой десятиэтажное здание из красного кирпича и располагалась на углу Восьмой авеню и Семнадцатой улицы. Обычными ее постояльцами были приезжающие по делам коммерсанты, не настолько значительные, чтобы селиться в отеле «Тампа-Бэй». Гостиница, впрочем, была превосходная: в каждом номере раковина и унитаз, а постельное белье меняют через день, по утрам, а в пятницу и в субботу вечером в номер можно заказать еду. Но так или иначе, место это было не из роскошных.

У входа Джо, Сэла и Левшу встретили Адамо и Джино Валокко, братья из Калабрии. Джо знал Джино по Чарлстаунской каталажке, и они немного поболтали, проходя через вестибюль вместе с остальными.

— Где ты теперь живешь? — спросил его Джо.

— В Сейлеме, — ответил Джино. — Там не так уж плохо.

— Удалось там осесть?

Джино кивнул:

— Нашел себе славную итальяночку. Уже двое детей.

— Двое? — удивился Джо. — Ты времени даром не теряешь.

— Мне всегда хотелось большую семью. А у тебя как с этим?

Джо не собирался рассказывать какому-то головорезу, даже в столь милой беседе, о своем грядущем отцовстве.

— Пока еще думаю об этом, — произнес он.

— Не жди слишком-то долго, — посоветовал Джино. — Пока они маленькие, тебе нужны силы.

Эта особенность их деятельности всегда казалась Джо и захватывающей, и нелепой: из пяти мужиков, идущих к лифту, четверо вооружены автоматами, у всех пятерых есть пистолеты, при этом двое мило беседуют о детишках.

У лифта Джо позволил Джино еще потрепаться о детях, а сам пытался обнаружить признаки засады. Как только они зайдут в лифт, все иллюзии насчет того, что для них существует обратный путь, рассеются.

Но это были именно иллюзии, ничего больше. Едва войдя в гостиницу, они уже отказались от своей свободы. Отказались от своих жизней, передав их в руки Мазо, а тот по какой-то старческой причуде, непонятной для Джо, легко может взять и решить положить этим жизням конец. Кабина лифта была всего лишь маленькой коробкой внутри большой. Но тот факт, что они попали в замкнутую коробку, никто бы не стал оспаривать.

Возможно, Дион был прав.

А возможно, Дион ошибался.

Есть только один способ это выяснить.

Они вошли в лифт, оставив братьев Валокко снаружи. Роль лифтера исполнял Иларио Нобиле, желтый от больной печени, но настоящий волшебник в обращении с огнестрельным оружием. Про него поговаривали, что он способен подстрелить из винтовки блоху во время солнечного затмения или написать на подоконнике свое имя с помощью «томпсона», не задев стекло.

Пока они ехали на верхний этаж, Джо болтал с Иларио так же непринужденно, как перед этим с Джино Валокко. С Иларио следовало говорить про его собак. В своем доме в Ревере он разводил гончих, которые славились необычайно мягким нравом и необычайно мягкими ушами.

Но, поднимаясь в этой кабине, Джо все-таки снова подумал: может, Дион и правда что-то почуял. Братья Валокко и Иларио Нобиле — всем известные снайперы. Это не гора мышц и не острые мозги. Это убийцы.

Однако в коридоре десятого этажа их поджидал всего один человек — Фаусто Скарфоне, еще один кудесник оружия, но он был один, а значит, в коридоре их было поровну — двое парней Мазо и двое ребят Джо.

Мазо сам открыл двери в люкс «Гаспарилья», самый роскошный в гостинице. Он обнял Джо, взял его лицо в ладони и поцеловал в лоб. Снова обнял, крепко похлопал по спине:

— Как твои дела, сынок?

— Все прекрасно, мистер Пескаторе. Спасибо, что спросили.

— Фаусто, узнай, не нужно ли чего-нибудь его людям.

— Забрать у них пушки, мистер Пескаторе?

Мазо нахмурился:

— Конечно нет. Располагайтесь, джентльмены. Мы недолго. — Мазо указал на Фаусто. — Если кто-нибудь захочет сэндвич или еще что-то, закажешь в номер. Все, что ребята пожелают.

Он провел Джо в люкс и закрыл за ними двери. Часть окон выходила на переулок и соседнее здание из желтого кирпича, где некогда размещалась фабрика роялей, разорившаяся в 1929 году. Осталось лишь поблекшее имя владельца на кирпичной стене, «Гораций Р. Портер», да несколько заколоченных окон. Впрочем, вид из других окон номера ничуть не напоминал о Великой депрессии. Эти окна выходили на Айбор и каналы, впадавшие в бухту Хиллсборо.

В центре просторной гостиной, вокруг дубового столика, располагались четыре кресла. Посреди столика красовались серебряные кофейник, сахарница и сливочник. Кроме того, здесь имелась бутылка анисовой водки и три небольшие рюмки, уже наполненные. Санто, средний сын Мазо, сидел, ожидая их. Он поднял глаза на Джо, наливая себе чашку кофе и ставя ее на столик рядом с апельсином.

Тридцатиоднолетний Санто Пескаторе носил кличку Крот, но почему — никто уже не мог припомнить, даже сам Санто.

— Санто, ты помнишь Джо.

— Не знаю. Может, и помню. — Он приподнялся и сунул Джо влажную вялую руку. — Зови меня Крот.

— Рад снова встретиться. — Джо сел напротив него, а Мазо, обойдя столик, устроился рядом с сыном.

Крот чистил апельсин, бросая корки на столик. На его длинном лице застыла вечная гримаса недоуменного подозрения, словно он только что услышал шутку, которой не понял. Его курчавые темные волосы редели на лбу, шея и подбородок были мясистыми, а глазки он явно унаследовал от отца — темные и маленькие, словно карандашные острия. Но в нем ощущалась какая-то заторможенность, туповатость. Он не обладал отцовским обаянием или отцовским хитроумием, потому что они ему никогда не требовались.

Мазо налил Джо чашку кофе и протянул ее через стол:

— Все в порядке?

— В полном, сэр. А у вас как?

Мазо покачал рукой в воздухе:

— Бывают хорошие дни, а бывают плохие.

— Надеюсь, хороших больше, чем плохих.

Мазо поднял рюмку анисовой, чтобы за это выпить:

— Пока да, пока да. Salud!

Джо тоже поднял рюмку:

— Salud!

Мазо с Джо выпили. Крот бросил в рот дольку апельсина и стал чавкать, не закрывая рта.

Джо в который раз подумал, что в их довольно-таки жестком деле крутится неожиданно большое число самых обычных парней, которые любят жену, проводят выходные с детьми, чинят свои машины, рассказывают анекдоты в ближайшей закусочной, беспокоятся, что о них думает мать, и ходят в церковь попросить у Господа прощения за все те ужасные вещи, которые им, отдавая кесарю кесарево, приходится совершать, чтобы прокормить семью.

Но в их деле существовало такое же количество свиней. Злобных выродков, главное свойство которых заключалось в том, что они сочувствовали ближнему не больше, чем осенней мухе, бьющейся в стекло.

Крот Пескаторе относился как раз ко второй категории. К тому же он являлся сыном отца-основателя того дела, что объединяло их всех. Так уж получилось, что все они оказались причастны к этому делу. Привиты к нему, как к стволу дерева. Зависели от него.

За эти годы Джо успел познакомиться со всеми тремя сыновьями Мазо. Он встречался с Бадди, единственным сыном Тима Хики. Он видел сыновей Чьянчи в Майами, сыновей Батроне в Чикаго, сыновей Диджакомо в Новом Орлеане. Все их отцы являли собой грозный пример людей, которые сделали себя сами. Людей с железной волей и с некоторой долей проницательности. Людей, совершенно не ведающих сочувствия. Но все-таки людей, без всякого сомнения — людей.

А сынки этих людей, думал Джо, слушая, как Крот чавкает на всю комнату, — каждый их сынок — просто оскорбление для человечества, черт побери.

Пока Крот поедал апельсин, а потом еще один, Мазо с Джо обсудили, как прошла эта поездка Мазо на юг, обсудили жару, Грасиэлу и будущего ребенка.

Когда эти темы были исчерпаны, Мазо извлек газету, засунутую в соседнее кресло. Он захватил бутылку, обошел столик и уселся рядом с Джо. Налив им еще по рюмке, он развернул «Тампа трибьюн». С газетной полосы на них глядело лицо Лоретты Фиггис, а сверху шел заголовок:

СМЕРТЬ МАДОННЫ

— Это та девчонка, из-за которой вышли нелады с казино? — спросил он Джо.

— Она самая.

— Почему ты ее не убрал?

— Эффект мог бы получиться противоположным. Весь штат наблюдал за нашим противостоянием.

Мазо освободил апельсиновую дольку от кожуры.

— Верно. Но причина не в этом.

— Не в этом?

Мазо покачал головой:

— Почему ты не шлепнул этого паскудника, о котором я тебе говорил?

— Тернера Джона?

Мазо кивнул.

— Потому что мы с ним пришли к согласию.

Мазо покачал головой:

— Тебе не приказывали приходить к согласию. Тебе приказали убить этого сукина сына. И ты этого не сделал. По той же причине, по какой не убил эту puttana pazo. Потому что ты не убийца, Джозеф. В этом и проблема.

— В этом? И давно?

— Сейчас — проблема. Ты не гангстер.

— Пытаешься задеть мои чувства, Мазо?

— Ты — нелегал, преступник-чистюля. А теперь, как я слышал, ты вознамерился уйти в законный бизнес?

— Подумываю об этом.

— Значит, ты не будешь против, если я тебя здесь кем-то заменю?

Джо почему-то улыбнулся. Нашарил свои папиросы, закурил.

— Когда я сюда приехал, Мазо, здешняя прибыль составляла миллион в год.

— Я знаю.

— А с тех пор мы стали получать в среднем почти по одиннадцать миллионов в год. С тех пор, как я сюда приехал.

— Но это в основном на роме. Те дни подходят к концу. Ты пренебрегаешь другим бизнесом — девками и наркотиками.

— Чушь, — отозвался Джо.

— Прошу прощения?

— Я сосредоточился на роме, потому что он действительно выгоднее всего. Но наши продажи наркотиков выросли на шестьдесят пять процентов. Что касается девочек, то за мое пребывание здесь мы устроили еще четыре заведения.

— Но ты мог устроить и побольше. К тому же девки жалуются, что их редко бьют.

Джо обнаружил, что смотрит на столик, на фотографию Лоретты. Он поднял взгляд, снова опустил. Пришла его очередь глубоко вздохнуть.

— Мазо, я…

— Мистер Пескаторе, — поправил Мазо.

Джо ничего на это не сказал.

— Джозеф, — произнес Мазо, — наш друг Чарли желает внести кое-какие изменения в управление конторой.

«Наш друг Чарли» — Счастливчик Лучано из Нью-Йорка. По сути дела, настоящий король. Император Жизни.

— Поскольку ближайший помощник Счастливчика из жидков, эти изменения могут показаться немного смешными, даже несправедливыми. Я не стану тебе лгать.

Джо натянуто улыбнулся Мазо, ожидая, когда старик перейдет к сути.

— Чарли хочет, чтобы ключевые посты занимали итальянцы, и только итальянцы.

И что смешнее всего, насчет ближайшего помощника Мазо не шутил. Все знали, что при всем своем необычайно остром уме Счастливчик был бы никем без Мейера Лански. Этот Лански, еврей из Нижнего Ист-Сайда, сделал для их бизнеса больше кого бы то ни было, обратив сборище семейных лавчонок в огромную корпорацию.

Но дело в том, что Джо и не хотел достичь постов на верхушке. Его вполне устраивал небольшой местный бизнес, который он вел.

И сейчас он поведал об этом Мазо.

— Ты чересчур скромен, — заметил Мазо.

— Вовсе нет. Я заправляю Айбором. И еще ромом, но эти времена кончились, ты верно сказал.

— Ты заправляешь куда большим, чем Айбор, и куда большим, чем Тампа, Джозеф. Всем это известно. Ты заправляешь побережьем залива отсюда до Билокси. И вывозными маршрутами отсюда до Джексонвилла. И половиной тех путей, что идут на север. Я изучил отчетность. Ты сделал нас здесь серьезной силой.

Вместо того чтобы спросить: «И это твоя благодарность?» — Джо произнес:

— Если я не могу рулить, потому что Чарли говорит: «Ирландцы не допускаются», кем я могу быть?

— Я тебе скажу кем, — изрек Крот, покончив со вторым апельсином и вытирая липкие руки о подлокотники кресла.

Мазо взглянул на Джо с выражением «не обращай на него внимания» и ответил:

— Consigliere. Останешься при Кроте, обучишь его всем тонкостям, познакомишь его с нужными людьми в городе, а может, научишь играть в гольф или рыбачить.

Крот уставился на Джо своими крошечными глазками:

— Я умею бриться и завязывать шнурки.

Джо захотелось ответить: «Но ты делаешь это с большим напряжением мысли, верно?»

Мазо хлопнул Джо по колену:

— Тебе придется немного ужаться в плане денег. Но не беспокойся, мы пришлем в этот долбаный порт много своих людей, подомнем его под себя, и будет немало работы, обещаю.

Джо кивнул:

— Как именно ужаться?

— Твою долю заберет Крот, — ответил Мазо. — А ты сколотишь отдельную бригаду и будешь собирать дань поменьше и оставлять ее себе.

Джо посмотрел в окна. Сначала в те, что выходили в переулок. Потом в те, что смотрели на город. Он медленно сосчитал от десяти до нуля.

— Ты меня понижаешь до бригадира?

Мазо снова похлопал его по колену:

— Это переформирование рядов, Джозеф. Согласно распоряжениям Чарли.

— Чарли так и сказал: «Заменить Джо Коглина в Тампе»?

— Чарли сказал: «Никаких неитальянцев наверху». — Голос Мазо по-прежнему был ровен и даже доброжелателен, но в него стали прокрадываться нотки разочарования.

Джо удостоверился, что его собственный голос звучит нормально: он знал, как быстро Мазо способен сбросить маску любезного старого джентльмена и оказаться необузданным людоедом. Наконец он произнес:

— Мазо, мне кажется, что поставить Крота во главу конторы — великолепная мысль. Вдвоем мы с ним захватим весь бизнес в штате, а заодно и на Кубе. У меня есть связи, это можно сделать. Но доля моя должна остаться близкой к теперешней. Если меня понизят до бригадира, я буду получать вдесятеро меньше, чем сейчас. И на чем я стану зарабатывать? Трясти профсоюзы докеров или хозяев сигарных фабрик? Это не дает никакой власти.

— Может, в этом и дело. — Крот впервые улыбнулся ему, кусочек апельсина застрял у него между верхними зубами. — Не думал об этом, умник?

Джо посмотрел на Мазо.

Мазо тоже поглядел на него.

— Я все это создал, — произнес Джо.

Мазо кивнул.

— Я выжал из этого города в десять-одиннадцать раз больше, чем добывал для тебя Лу Ормино, черт побери, — продолжал Джо.

— Потому что я тебе позволял, — заметил Мазо.

— Потому что я был тебе нужен.

— Эй, умник, — вмешался Крот, — никому ты не нужен.

Мазо похлопал по воздуху в пространстве между собой и сыном, точно успокаивая пса. Крот откинулся на спинку кресла, и Мазо повернулся к Джо:

— Мы могли бы тебя использовать, Джо. Могли бы. Но я чувствую недостаток благодарности.

— Я его тоже чувствую.

На сей раз рука Мазо, опустившись ему на колено, стиснула его.

— Ты работаешь на меня, — процедил старик. — Не на себя, не на латиносов и негритосов, которыми ты себя окружил. Если я тебе велю вычистить дерьмо из моего унитаза, что ты должен будешь сделать, угадай? — Он улыбнулся, голос у него был необычайно тих и мягок. — Я убью твою подружку и спалю твой дом дотла, если мне придет такое желание. И ты это знаешь, Джозеф. Здесь ты немного зазнался, только и всего. Мне уже приходилось видеть такое. — Он снял руку с его колена и шлепнул ею Джо по лицу. — Ну как, желаешь стать бригадиром? Или желаешь вычищать дерьмо из нужника после моего поноса? Я приму твое заявление на любую из этих должностей.

Если Джо примет предложение, у него будет несколько дней, чтобы поговорить со своими агентами, собрать своих бойцов, правильно выстроить фигуры на доске. Пока Мазо с подручными, снова сев в поезд, будет катить на север, Джо может слетать в Нью-Йорк, поговорить с Лучано напрямую, положить ему на стол ведомость с отчетом о доходах, показать, сколько сможет зарабатывать для него Джо и сколько он будет терять на тупице вроде Крота Пескаторе. И велика вероятность, что Счастливчик прозреет, и они справятся с этой проблемой как можно бескровнее.

— Предпочел бы стать бригадиром, — произнес Джо.

— О! — Мазо расплылся в улыбке. — Вот и молодец. — Он ущипнул Джо за обе щеки. — Вот и молодец.

Мазо выбрался из кресла, и Джо встал тоже. Они обменялись рукопожатиями. Они обнялись. Мазо расцеловал его в обе щеки — в те же самые места, которые только что щипал.

Джо пожал руку и Кроту, сообщив, как ему не терпится начать работать с ним.

— У меня, — напомнил Крот.

— Верно, — согласился Джо. — У тебя.

Он направился к выходу.

— Поужинаем сегодня вечером? — предложил Мазо.

Джо остановился в дверях:

— Конечно. «Тропикале» в девять, подойдет?

— Конечно подойдет.

— Хорошо. Я закажу лучший столик.

— Чудесно, — одобрил Мазо. — И позаботься, чтобы к тому времени он уже был мертв.

— Кто? — Джо снял пальцы с дверной ручки. — Кто?

— Твой друг. — Мазо налил себе чашечку кофе. — Тот, жирный.

— Дион?

Мазо кивнул.

— Он ничего не сделал, — возразил Джо.

Мазо поднял на него взгляд.

— Или я что-то упустил? — спросил Джо. — Он всегда приносил отличную прибыль и отлично стрелял.

— Он предатель, — заметил Мазо. — Шесть лет назад он тебя заложил. А значит, он снова может это сделать — через шесть минут, или через шесть дней, или через шесть месяцев. Я не могу допустить, чтобы у моего сына работал предатель.

— Нет, — сказал Джо.

— Нет?

— Нет, он меня не закладывал. Это сделал его брат. Я тебе говорил.

— Я помню, что ты мне говорил, Джозеф. И я знаю, что ты солгал. Одну ложь я тебе позволил. — Он поднял указательный палец, добавляя сливки в свой кофе. — Хватит. Прикончи этого ублюдка до ужина.

— Мазо, — произнес Джо, — послушай. Это сделал его брат. Я точно это знаю.

— Точно знаешь?

— Да.

— И ты не врешь мне?

— Я тебе не вру.

— Ты ведь сам знаешь, что будет, если ты меня обманываешь.

Вот черт, подумал Джо, и ты явился сюда забрать мою контору под своего никчемного сына, долбаного урода. Да уже и забрал.

— Я знаю, что будет, — ответил Джо.

— Стало быть, придерживаешься своей легенды. — Мазо бросил кубик сахара в чашку.

— Потому что это не легенда, а правда.

— Вся правда и ничего, кроме правды, а?

Джо кивнул:

— Вся правда и ничего, кроме правды.

Мазо медленно и грустно покачал головой. Дверь за спиной Джо открылась, и в комнату вошел Альберт Уайт.

 

Глава двадцать четвертая

Как ты встретишь свой конец

Джо сразу же заметил, как постарел Альберт Уайт за эти три года. Канули в прошлое костюмы белого и кремового цвета, пятидесятидолларовые гетры. Ботинки его немногим отличались от башмаков на картонной подошве, какие носят бездомные, живущие на улице или в палатке, заполонившие теперь всю страну. Лацканы его коричневого костюма обтрепались, рукава протерлись, а стрижка была такая, какую человеку может сделать дома неумелая жена или дочка.

И уже потом Джо заметил, что в правой руке тот держит пистолет-пулемет Сэла Урсо. Джо узнал этот «томпсон» по отметинам: Сэл всегда поглаживал тот левой рукой, сидя с оружием на коленях. Урсо по-прежнему носил обручальное кольцо, хотя его жена скончалась от тифа еще в двадцать третьем, незадолго до того, как он перебрался в Тампу работать на Лу Ормино. Когда Сэл поглаживал свой «томпсон», кольцо царапало металл. И теперь, после долгих лет такого баюканья, на казеннике почти не осталось прежней вороненой синевы.

Альберт поднял «томпсон» к плечу, идя через комнату к Джо. Он смерил взглядом костюм Джо — пиджак, жилет, брюки.

— От Андерсона и Шеппарда? — поинтересовался он.

— От Х. Хантсмена, — поправил Джо.

Альберт кивнул. Отпахнул левый борт собственного недорогого пиджака, чтобы Джо восхитился скромным ярлыком: «Кресдж».

— Судьба моя несколько переменилась с тех пор, как я в последний раз тут был, — сообщил ему Альберт.

Джо ничего не сказал. Сказать было нечего.

— Я вернулся в Бостон. Чуть по миру не пошел, представляешь? Продавал вшивые карандаши, Джо. Но потом я столкнулся с Беппе Нуннаро в его подвальном заведеньице в Норт-Энде. Когда-то мы с Беппе дружили. Давно, еще до этой досадной череды взаимных недопониманий с мистером Пескаторе. И мы с Беппе разговорились, Джо. Твое имя всплыло не сразу, а вот имя Диона — сразу. Видишь ли, Беппе еще мальчишкой торговал газетами вместе с Дионом и с Паоло, тупым братцем Диона. Ты знал?

Джо кивнул.

— Так что ты, надо думать, понимаешь, к чему я клоню. Беппе сказал, что почти всю жизнь знал Паоло и все никак не мог поверить, что этот самый Паоло кого-нибудь в состоянии подставить, не говоря уж о собственном братце и о сынке капитана полиции, которые задумали обчистить банк. — Альберт обхватил рукой шею Джо. — На что уже я сам ответил: «Паоло никого не подставлял. Это сделал Дион. Я об этом знаю, потому что именно мне он и стуканул». — Альберт подошел к одному из окон, выходящих на переулок и на бывший склад роялей Горация Портера; Джо пришлось пройти вместе с ним. — И тут Беппе решил, что мне, возможно, следует потолковать с мистером Пескаторе. — Они остановились у окна. — Что подводит нас к нынешнему моменту. Подними руки.

Джо повиновался. Альберт обыскал его, а Мазо с Кротом не спеша подошли к ним и встали у соседних окон. Альберт вытащил у него из-за пояса «Сэвидж-32», из правого носка — однозарядный «дерринджер», из левого ботинка — выкидной нож.

— Что-нибудь еще? — осведомился Альберт.

— Обычно этого достаточно, — пояснил Джо.

— Острит в любых обстоятельствах. — Альберт положил руку на плечо Джо.

Мазо произнес:

— Джо, ты наверняка уже догадался, что мистер Уайт…

— Что, Мазо?

— Что он знает Тампу. — Мазо поднял густую бровь, глянув на Джо.

— А значит, ты уже совсем не так «нужен», — пояснил Крот. — Тупой урод.

— Выбирай выражения, — укорил его Мазо. — Разве так уж необходимо употреблять подобные слова?

И все они снова повернулись к окну, словно дети, ожидающие, когда раздвинется занавес и начнется кукольное представление.

Альберт поднял автомат, держа его перед самым стеклом:

— Неплохая вещица. Как я понимаю, ты знаком с владельцем.

— Да, знаком. — Джо сам услышал грусть в собственном голосе. — Знаком.

С минуту они стояли перед окном, и тут Джо услышал вопль и увидел, как по желтой кирпичной стене перед ним метнулась вниз какая-то тень. Лицо Сэла пролетело мимо окна, руки беспорядочно месили воздух. Вдруг падение остановилось. Голова выпрямилась, ноги дернулись вверх: на шее у него затянулась удавка. Тело дважды качнулось, стукаясь о здание, и потом крутанулось на веревке. Джо решил, что предполагалось повесить Сэла перед самыми их глазами, но кто-то неверно оценил длину веревки, а может, то, как на нее подействует масса повешенного. Так что они видели только его макушку, а тело болталось между десятым и девятым этажом.

Но веревку для Левши отмерили правильно. Он упал без вскрика, руками сжимая петлю. Казалось, он испытывает облегчение, словно только что ему сообщили тайну, услышать которую он не хотел, но всегда ждал, что ему ее раскроют. Поскольку руками он ослабил веревку, его шейные позвонки не переломились. Он очутился перед их глазами, точно кролик, извлеченный из шляпы фокусника. Он несколько раз дернулся вверх-вниз, а потом закачался. Он бил ногами в окна. Его движения не выглядели отчаянными или безумными. Они казались странно точными и спортивными, и выражение его лица при этом не менялось, даже когда он заметил, что они за ним наблюдают. Он все дергал за веревку, даже когда та врезалась ему в трахею и изо рта у него вывалился язык.

Джо смотрел, как его медленно покидают силы, а потом все вдруг кончилось. Свет покидал Левшу, точно робкая птица. Но как только птица вырвалась на волю, она резко взметнулась вверх. Джо нашел в этом зрелище единственное небольшое утешение: перед самым концом веки Левши дрогнули и закрылись.

Он смотрел на мертвое лицо Левши, на макушку Сэла. И мысленно просил у них прощения.

Скоро мы с вами увидимся. И с отцом я тоже скоро увижусь. И с Паоло Бартоло. И с матерью.

А потом:

Я не такой храбрый. Я не могу.

И еще:

Пожалуйста, Господи! Прошу Тебя. Я не хочу в темноту. Я сделаю что угодно. Умоляю, пощади. Я не могу сегодня умереть. Я не должен сегодня умереть. Скоро мне предстоит стать отцом. А ей — матерью. Мы будем хорошими родителями. Воспитаем прекрасного ребенка.

Я не готов.

Он слышал собственное дыхание, когда они подвели его к окну, выходящему на Восьмую авеню, на улицы Айбора и на бухту за ними. Он услышал стрельбу, а уже потом увидел, где стреляют. С этой высоты люди на улице казались не выше двух дюймов. Они палили из «томпсонов», из пистолетов, из автоматических винтовок Браунинга. На них были шляпы, плащи, костюмы. На некоторых — полицейская форма.

Полиция действовала заодно с подручными Пескаторе. Некоторые из людей Джо лежали на мостовых или наполовину вывалились из машин, другие продолжали стрелять, но отступали. Эдуардо Амасу пробили грудь пулеметной очередью, и он упал в витрину одежного магазина. Ноэлю Кенвуду попали в спину, он рухнул на мостовую и сучил ногами, пытаясь достать рану. Остальных Джо не мог отсюда опознать, но битва постепенно, квартал за кварталом, смещалась на запад. Один из его ребят врезался на «плимуте-фаэтоне» в фонарный столб на углу Шестнадцатой. Но вылезти он не успел: полицейские и пара людей Пескаторе окружили машину и разрядили в нее свои «томпсоны». «Фаэтон» принадлежал Джузеппе Эспозито, но отсюда Джо не видел, он ли сидел за рулем.

Бегите, парни. Спасайтесь.

Словно услышав, его люди перестали отстреливаться и рассеялись кто куда.

Мазо опустил ладонь ему на шею, сзади:

— Все кончено, сынок.

Джо не ответил.

— Хотел бы я, чтобы получилось иначе.

— Хотел бы? — переспросил Джо.

Машины Пескаторе и автомобили Тампинского управления полиции мчались по Восьмой. Джо увидел, как некоторые из машин катят на север или на юг по Семнадцатой, на восток по Девятой или Шестой, чтобы обойти его людей с флангов.

Но его люди исчезли.

Кто-нибудь из них бежал по улице — и вдруг исчезал. Машины Пескаторе встречались на углах, стрелки` отчаянно тыкали пальцами в разные стороны и возобновляли охоту.

Они застрелили кого-то на крыльце домишки на Шестнадцатой, но, похоже, это был единственный человек Коглина — Суареса, которого они смогли сейчас отыскать.

Один за другим его люди словно бы растворялись в воздухе. Как будто их никогда не было. Полицейские и люди Пескаторе теперь толпами бродили по улицам, показывали пальцами в разные стороны, орали друг на друга.

Мазо спросил у Альберта:

— Какого хрена, куда они все делись?

Альберт развел руками и покачал головой.

— Джозеф, — произнес Мазо, — а ну-ка, скажи.

— Не зови меня Джозефом, — ответил Джо.

Мазо дал ему пощечину:

— Что с ними случилось?

— Они исчезли. — Джо посмотрел ему прямо в глаза. — Пуф!

— Ну да?

— Ну да, — подтвердил Джо.

Вот когда Мазо повысил голос. Почти до рева. Звук получился устрашающий.

— Какого хрена, где они? — проревел он.

— Черт! — Альберт щелкнул пальцами. — Есть же туннели. Они все попрыгали в туннели.

Мазо повернулся к нему:

— Что за туннели?

— Проходят под всей вшивой округой. По ним и доставляют выпивку.

— Так пошлите людей в эти туннели, — проговорил Крот.

— Никто толком не знает, где они. — Альберт дернул большим пальцем, указывая на Джо. — И все этот дерьмовый гений! Верно, Джо?

Джо кивнул — сначала Альберту, а потом Мазо:

— Это наш город.

— Теперь уже нет. — И Альберт обрушил приклад на затылок Джо.

 

Глава двадцать пятая

С выгодной позиции

Джо очнулся в черноте.

Он не мог видеть и не мог говорить. Сначала он испугался, что кто-нибудь решил зашить ему рот, но примерно через минуту понял, что под носом у него клейкая лента. Но глаза ему не завязали. В темноте перед ним стали проступать очертания — сквозь плотный саван из шерсти или пеньки.

Это колпак приговоренного, сказал ему внутренний голос. Они надели на тебя колпак.

Руки были скованы за спиной. Не связаны веревкой, а именно скованы. А вот ноги были связаны, и, кажется, не очень туго — судя по тому, как он мог ими шевелить.

Он лежал на правом боку, прижавшись лицом к теплой шерсти. Он чувствовал запах отлива, запах рыбы и рыбьей крови. Он осознал, что уже давно слышит звук мотора, просто раньше он не понимал, что это за шум. В своей жизни он побывал на достаточном количестве лодок и кораблей, чтобы понять, к чему этот мотор подключен. Потом и другие ощущения соединились в одно осмысленное целое: и шлепанье волн о корпус судна, и то, что деревянная поверхность, на которой он лежал, то поднималась, то опускалась. Кажется, других моторов нет, — во всяком случае, он не слышал их, как бы ни старался отделить друг от друга всевозможные шумы, которые его окружали. До него доносились мужские голоса, шаги по палубе туда-сюда; а спустя какое-то время он различил резкий вдох и дрожащий выдох человека, который, вероятно, курил где-то совсем рядом. Но больше никаких моторов. И судно двигалось не слишком быстро. Во всяком случае, так ему казалось. Резонно предположить, что за ними никто не гонится.

— Эй, кто-нибудь, приведите Альберта. Этот очухался.

Вскоре они подняли его: одна рука ухватила его за волосы сквозь колпак, две других руки подхватили под мышки. Его протащили по палубе и бросили на стул: он чувствовал жесткое деревянное сиденье под собой и жесткие деревянные планки за спиной. По его запястьям скользнули чьи-то пальцы; наручники отперли, но не успели они разомкнуться, как его руки завернули за спинку стула и снова защелкнули наручники. Кто-то привязал к креслу его руки и торс, затянув веревку так, что он едва мог свободно дышать. Потом кто-то (может быть, тот же самый, а может быть, кто-то другой) проделал такую же операцию с его ногами, туго примотав их к ножкам стула, так что всякие движения ими исключались.

Они наклонили стул назад, и он закричал под клейкой лентой, этот звук ударил ему в уши: они толкали его за борт. Голову покрывал колпак, но Джо все-таки зажмурился. Он слышал, как из ноздрей у него выходит дыхание — отчаянно и прерывисто. Если дыхание может умолять, то его дыхание сейчас умоляло.

Стул остановился, натолкнувшись на стенку. Теперь Джо сидел на нем под углом градусов в сорок пять. Он прикинул, что его ступни и передние ножки стула находятся в полутора-двух футах от палубы.

Кто-то снял с него ботинки. Потом — носки. Потом — колпак.

Он захлопал веками при этом резком возвращении света. И не просто света, а флоридского — невероятно мощного, пусть даже и рассеивающегося сейчас в грядах мутно-серых туч. Солнца он не видел, но его лучи плясали на стальной поверхности моря.

Когда он снова обрел ясность зрения, то сразу увидел отцовские часы. Они покачивались у него перед глазами. Потом за ними проступило лицо Альберта. Он продемонстрировал Джо, как открывает карман своего дешевенького жилета и опускает туда часы. — До этого я обходился «элджином», — сообщил он и наклонился вперед, упершись руками в колени; послал Джо свою знаменитую улыбочку.

Позади него двое тащили к ним по палубе что-то тяжелое. Что-то из черного металла. С серебристыми ручками. Они приблизились. Альберт с поклоном и гостеприимным жестом отступил, и они втолкнули эту штуку прямо под ноги Джо.

Лохань. Такие встречаются на летних вечеринках с коктейлями. Хозяева наполняют их льдом, бутылками белого вина и хорошего пива. Но сейчас в ней никакого льда не было. Или вина. Или хорошего пива.

Лишь бетон.

Джо задергался под веревками, но это было все равно что дергаться под упавшим на тебя кирпичным домом.

Альберт шагнул ему за спину, толкнул стул, тот упал вперед, и ноги Джо погрузились в бетон.

Альберт с отстраненным любопытством ученого наблюдал, как он борется или пытается бороться. В сущности, Джо мог шевелить только головой. Его ноги погрузились в лохань — и ясно было, что там они и останутся. Ноги выше ступней были уже крепко стянуты веревкой, от лодыжек до колен. Он не мог ими дернуть. Вообще не мог. Судя по ощущениям, бетон смешали заранее: он уже не был жидким. Ноги увязли в нем, точно в губке.

Альберт уселся на палубу перед ним и стал смотреть Джо в глаза. Бетон начал затвердевать. Под босыми подошвами, казалось, уже не губка, а что-то потверже. Это ощущение начало пробираться выше, к икрам.

— Схватывается не сразу, — пояснил Альберт. — На это уходит больше времени, чем можно подумать.

Джо чуть приободрился, когда увидел слева небольшой барьерный островок, невероятно похожий на Эгмонт-Ки. Больше вокруг них ничего не было, лишь вода и небо.

Иларио Нобиле принес Альберту холщовый шезлонг. Он не встречался с Джо взглядом. Альберт поднялся с палубы, отрегулировал шезлонг так, чтобы блеск моря не слепил ему глаза. Наклонился вперед, свел ладони между колен. Они были на буксирном судне. Джо вместе со стулом прислонялся к задней стенке рубки, его усадили лицом к корме. Отличный выбор корабля, одобрил Джо: по их виду не скажешь, но буксиры быстроходны и чертовски маневренны, они могут развернуться на крохотном пятачке.

Альберт с минуту повертел часы Томаса Коглина на их цепочке, как мальчишка крутит мячик на резиночке. Он подбрасывал их в воздух и потом со щелчком ловил в ладонь. Он сказал Джо:

— Они отстают. Ты знаешь?

Даже если бы мог говорить, Джо вряд ли стал бы отвечать.

— Такие большие, дорогие часы, а не могут даже время правильно показывать. — Он пожал плечами. — Так и со всеми деньгами в мире, верно я говорю, Джо? Все деньги в мире и еще кое-какие вещи предназначены лишь для того, чтобы следовать своим курсом. — Альберт поднял взгляд на серое небо, посмотрел на серое море. — В эту гонку мы вступаем не для того, чтобы прийти вторыми. Мы все знаем, каковы в ней ставки. Провалил дело — подыхай. Доверился не тому? Поставил не на ту лошадку? — Он щелкнул пальцами. — Привет. Есть у тебя жена? Дети? Большая неудача. Планировал на следующее лето съездить в старую добрую Англию? Планы только что изменились. Думал, ты завтра еще будешь дышать? Трахаться, есть, мыться? Нет, не будешь. — Он подался вперед и ткнул пальцем в грудь Джо. — Ты будешь торчать на дне Мексиканского залива. И весь мир для тебя будет закрыт. Черт побери, да если какие-нибудь две рыбешки заплывут тебе в ноздри, а еще несколько выжрут тебе глаза, ты этого и не заметишь. Ты уже будешь с Богом. Или с дьяволом. Или нигде. А где ты не будешь, Джо? — Он простер руки к тучам. — Вот здесь. Так что хорошенько наглядись напоследок. Сделай несколько глубоких вдохов. Запасись кислородом. — Он сунул часы обратно в жилетный карман, наклонился вперед, обхватил его лицо ладонями и поцеловал Джо в макушку. — Потому что сейчас ты умрешь.

Бетон застыл. Он стиснул пальцы ног Джо, его пятки, его икры. Стиснул с такой силой, что Джо даже решил, может быть, там сломались какие-то кости. А может, и все кости.

Он встретился взглядом с Альбертом и указал глазами на свой левый внутренний карман.

— Поставьте его, — велел Альберт.

— Нет, — попытался выговорить Джо, — загляни ко мне в карман.

— Мм… мм… мм! — передразнил его Альберт, выпучив глаза. — Покажи класс, Коглин. Хоть немного. Не надо умолять.

Они разрезали веревку у Джо на груди. Джино Валокко пришел с ножовкой, опустился на колени и стал перепиливать передние ножки стула, отделяя их от сиденья.

— Альберт, — силился произнести Джо сквозь клейкую ленту, — загляни в этот карман. В этот карман. В этот карман. В этот.

С каждым словом «этот» он дергал головой и глазами в сторону кармана.

Альберт смеялся и продолжал его передразнивать. Его примеру последовали некоторые другие, Фаусто Скарфоне даже изобразил обезьяну, издавая «ху-ху-ху» и почесывая подмышки. Джо снова и снова дергал головой влево.

Левая ножка стула отделилась от сиденья, и Джино принялся за правую.

— Хорошие наручники, — заметил Альберт, обращаясь к Иларио Нобиле. — Сними-ка. Никуда он не денется.

Джо видел: ему удалось заинтриговать Альберта. Тот хотел заглянуть к Джо в карман, но так, чтобы не казалось, будто он уступил желаниям своей жертвы.

Иларио снял с Джо наручники и кинул их к ногам Альберта, видимо, потому, что Альберт еще не заслужил достаточно уважения, чтобы их ему дали в руки.

Правая ножка стула отломилась, они вытянули стул из-под Джо, и теперь он стоял выпрямившись, стоял в лохани с бетоном.

— Тебе разрешается один раз воспользоваться одной рукой, — произнес Альберт. — Или сорви ленту со рта, или покажи мне, за что ты там пытаешься купить свою жалкую паршивую жизнь. И то и другое сделать нельзя.

Джо не раздумывал. Он сунул руку в карман. Вынул фотографию и кинул ее к ногам Альберта.

Альберт подобрал ее с палубы. В этот момент за его левым плечом, возле Эгмонт-Ки, появилась маленькая точка. Альберт смотрел на снимок, подняв бровь, со своей мерзкой улыбочкой. Вначале он не увидел в этой фотографии ничего особенного. Потом его взгляд снова пробежал справа налево и начал медленно двигаться вправо. А потом он застыл.

Точка превратилась в темный треугольник, он быстро скользил над поблескивающим серым морем — куда быстрее, чем мог двигаться буксир при всей своей быстроходности.

Альберт смерил Джо пронзительным и свирепым взглядом. Джо ясно увидел: он рассвирепел не оттого, что Джо случайно раскрыл его секрет, а оттого, что он был в таком же неведении, что и Джо.

Альберт тоже думал, что она мертва. Все это время он так думал.

Господи, Альберт, хотел он сказать. Получается, мы ей оба как сыновья.

Джо знал: даже через шесть дюймов клейкой ленты на его рту Альберт может различить, как он улыбается.

Теперь уже можно было разглядеть, что темный треугольник — это лодка. Обыкновенная моторка, которую приспособили под перевозку дополнительных пассажиров или бутылок на корме. Груз уменьшал ее скорость на треть, но все равно она могла перегнать любое судно. Несколько мужчин, сидевших в лодке, стали показывать в их сторону и толкать друг друга локтями.

Альберт сорвал ленту со рта Джо.

До них донесся звук моторки — далекое осиное жужжание.

Альберт поднес фотографию к его лицу:

— Она мертва.

— Здесь она кажется очень даже мертвой, как по-твоему?

— Где она? — На резкий возглас Альберта обернулось несколько человек.

— На вшивом фото, Альберт.

— Скажи мне, где его сделали.

— Конечно скажу, — отозвался Джо, — и я уверен, что после этого со мной ничего не случится.

Альберт двинул его по уху, и небо закрутилось над головой у Джо.

Джино Валокко что-то закричал по-итальянски. Он показывал в сторону правого борта.

Появилась вторая лодка, еще одна переделанная моторка. В ней сидели четверо. Она вылетела из-за террикона ярдах в четырехстах.

— Где она?

Звон в ушах Джо был как симфония. Он несколько раз помотал головой.

— Рад бы тебе сообщить, — отозвался он. — Но я, черт побери, буду еще больше рад не потонуть.

Альберт показал сначала на одну лодку, потом на другую:

— Им нас не остановить. Ты что, долбаный идиот? Где она?

— О, дай-ка мне подумать, — ответил Джо.

— Где?!

— На этой фотографии.

— Это старая. Ты просто раздобыл старую карточку и…

— Да, я тоже сначала так решил. Но погляди на этого урода в смокинге. Высокий справа, прислонился к роялю, видишь? И посмотри, у его локтя — газета. Прочти заголовок, Альберт. Прочти, черт тебя возьми!

ИЗБРАННЫЙ ПРЕЗИДЕНТ РУЗВЕЛЬТ УЦЕЛЕЛ ПОСЛЕ ПОКУШЕНИЯ В МАЙАМИ

— Это было в прошлом месяце, Альберт.

Обе лодки были уже в трех с половиной сотнях ярдов от них.

Альберт посмотрел на лодки, посмотрел на людей Мазо, снова посмотрел на Джо. Сделал долгий выдох через поджатые губы:

— Думаешь, они тебя спасут? Они вдвое меньше нас, а мы выше. Можем вести огонь с выгодной позиции. Хоть шесть лодок отправляй за нами, мы их все разнесем в щепки. — Он повернулся к своим. — Убрать их.

Они выстроились вдоль бортов. Они опустились на колени. Джо насчитал дюжину: пятеро на правом борту, пятеро на левом, а Иларио с Фаусто зачем-то направляются в рубку. У большинства на палубе — автоматы, кое у кого — пистолеты. Но ни у кого нет винтовок, необходимых для дальней стрельбы.

Но тут Иларио с Фаусто приволокли из рубки ящик. Джо впервые заметил, что к палубе у планшира привинчена бронзовая тренога, а рядом с ней стоит ящик для инструментов. Потом он сообразил, что это не просто тренога. Это станина. Для станкового пулемета. Здоровенного притом. Иларио достал из ящика, который они притащили, две ленты с винтовочными патронами калибра 7,62 мм, положил рядом с треногой. Затем они с Фаусто извлекли из ящика десятиствольный «гатлинг» образца 1903 года. Поставили его на треногу и стали закреплять на ней.

Звук приближающихся моторок слышался все громче. До них оставалось около двух с половиной сотен ярдов, а значит, они еще находились за сотню ярдов от зоны досягаемости всего, кроме «гатлинга». Но когда его закрепят на станине, он сможет выплевывать по девятьсот патронов в минуту. Одна длинная прицельная очередь по любой из лодок — и на ее месте останутся лишь клочья мяса на корм акулам.

— Скажи мне, где она, и я сделаю это по-быстрому, — произнес Альберт. — Один выстрел. Ты даже не почувствуешь. А если ты вынудишь меня силой добиваться от тебя ответа, я буду отрывать от тебя по кусочку еще долго после того, как ты мне скажешь. Я буду складывать их штабелем на палубе, пока этот штабель не завалится.

Люди Мазо начали что-то кричать друг другу, меняя позиции, — моторки задвигались более хаотично: левая — по змеистой траектории, правая — вправо-влево, вправо-влево. Их двигатели, набирая обороты, завывали все пронзительнее.

— Просто скажи мне, — произнес Альберт.

Джо помотал головой.

— Пожалуйста, — добавил Альберт так тихо, что больше никто этого услышать не мог, Джо и сам с трудом разобрал в завывании моторок и в лязганье «гатлинга», который готовили к стрельбе. — Я ее люблю.

— Я тоже ее любил.

— Нет, — ответил Альберт. — Я люблю ее. Сейчас.

Они закрепили «гатлинг» на станине. Иларио вставил ленту в патронник и дунул в лоток на случай, если в нем скопилась пыль.

Альберт наклонился к Джо, почти прижался к нему. Огляделся.

— Я этого не хочу, — произнес он. — Да и кто хочет такого? Я просто хочу опять почувствовать то, что чувствовал, когда мне удавалось ее рассмешить или когда она швыряла мне в голову пепельницу. Можно даже и не трахаться. Я просто хочу смотреть, как она пьет кофе в гостиничном халате. У тебя это есть, как я слышал. С той латиноской?

— Ну да, — согласился Джо. — У меня это есть.

— Кстати, она кто? Негритоска или латиноска?

— И то и другое, — ответил Джо.

— И тебя это не смущает?

— Альберт, — произнес Джо, — почему это меня должно смущать, господи помилуй?

Иларио Нобиле, ветеран Испано-американской войны, пристроился у казенной части «гатлинга». Фаусто сел под станиной, первая лента уютно лежала у него на коленях, точно одеяло.

Альберт вынул свой длинноствольный «тридцать восьмой» и приставил его ко лбу Джо:

— Скажи мне.

Четвертый мотор они услышали, когда было уже слишком поздно.

Джо заглянул в глаза Альберта, глубже, чем он когда-нибудь заглядывал, и увидел там ужас более сильный, чем у кого-либо, кого он встречал прежде.

— Нет, — сказал он.

Из туч на западе появился самолет Фарруко Диаса. Он шел высоко, но пикировал очень резко. На заднем сиденье возвышался Дион, его пулемет был закреплен на консоли, насчет которой Фарруко Диас много месяцев проедал Джо плешь, прежде чем тот разрешил ему поставить ее. Дион был в толстых летных очках. Казалось, он смеется.

Первым делом Дион и его пулемет обратились к «гатлингу».

Иларио повернулся налево, и пули Диона отхватили ему ухо, и прошили шею, точно косой, и отрикошетили от стволов, и от палубы, и от заклепок на палубе, и попали в Фаусто Скарфоне. Руки Фаусто заплясали в воздухе у его головы, и потом он свалился, забрызгивая красным все вокруг.

От палубы тоже летели брызги — щепки, металл, искры. Люди Мазо сгибались, приседали, скручивались. Они вопили, они цеплялись за свое оружие. Двое упали за борт.

Самолет Фарруко Диаса заложил вираж и свечкой пошел к облакам. Стрелки` очнулись. Они вскочили на ноги и открыли пальбу. Чем круче взмывал самолет, тем вертикальнее они стреляли.

И некоторые пули летели обратно вниз.

Одна угодила Альберту в плечо. Кто-то схватил себя сзади за шею и повалился на палубу.

Моторки уже достаточно приблизились, чтобы по ним можно было стрелять. Но все стрелки Альберта повернулись к ним спиной, паля в самолет Фарруко. Стрелки Джо не были снайперами, к тому же они сидели в лодках и эти лодки быстро и беспорядочно двигались, — но им и не требовалась особая меткость. Им удавалось попадать в бедра, колени и животы. И треть из находящихся на буксире падали на палубу и издавали звуки, какие человек издает, когда ему попадает пуля в бедро, колено или живот.

Самолет начал второй заход. Стреляли те, кто сидел в лодках, а Дион орудовал своим пулеметом, как пожарник орудует брандспойтом. Альберт выпрямился, снова наставил свой длинноствольный «тридцать второй» на Джо, но тут вся корма буксира обратилась в вихрь пыли и щепок, люди уже не могли никуда укрыться от шквала свинца, и Джо потерял Альберта из виду.

Осколок пули задел Джо предплечье, а голову ему зацепило куском дерева размером с бутылочную пробку. Рядом с лоханью шлепнулся кольт сорок пятого калибра. Джо подобрал его, выщелкнул магазин в ладонь — не до конца, а просто чтобы убедиться: в нем осталось не менее шести патронов. Потом он снова вставил обойму на место.

К тому времени, когда до него добрался Кармине Пароне, по его лицу струилась кровь из раны на голове. Кармине дал ему полотенце, а потом с одним из новеньких, Питером Уоллисом, принялся обрабатывать бетон топорами. Джо полагал, что бетон уже схватился, но оказалось, что нет, и после пятнадцати-шестнадцати взмахов топорами и лопатой, которые Кармине отыскал в камбузе, они освободили ему ноги.

Фарруко Диас посадил самолет на воду и заглушил мотор. Самолет заскользил к ним. Дион забрался на борт буксира, и они стали добивать раненых.

— Как дела? — спросил Дион у Джо.

Рикардо Кормарто пошел за молодым человеком, который полз к корме. Ноги у того превратились в кашу, но одет он был, как будто собирался на вечеринку: бежевый пиджак, кремовая рубашка, мангово-алый галстук. Кормарто всадил ему очередь в позвоночник, и юноша испустил оскорбленный вздох, так что Кормарто послал еще одну очередь — ему в голову.

Джо посмотрел на трупы, сваленные на палубе в одну груду, и сказал Уоллису:

— Приведите его ко мне, если он после всего этого выжил.

— Есть, сэр. Есть, сэр, — ответил Уоллис.

Джо попытался согнуть ноги в лодыжках, но они слишком болели. Он положил руку на лесенку под рулевой рубкой и обратился к Диону:

— Что ты там спрашивал?

— Как дела?

— О, — произнес Джо, — ты еще спрашиваешь.

Парень у планшира по-итальянски молил сохранить ему жизнь, но Кармине Пароне прострелил ему грудь и пинком отправил за борт.

Затем Фазани перевернул Джино Валокко на спину. Джино поднес руки к лицу, из его бока лилась кровь. Джо вспомнил их разговор о родительской жизни, о том, что подходящего времени, чтобы завести ребенка, не бывает никогда.

Джино сказал то же, что говорят все. Он сказал: «Стой». Он сказал: «Погоди…»

Но Фазани продырявил ему сердце и пинком спровадил в залив.

Джо отвел глаза и увидел, что Дион пристально и неотрывно на него смотрит.

— Они бы всех нас поубивали. Затравили бы и поубивали. Сам знаешь, — произнес Дион.

Джо утвердительно моргнул.

— А почему?

Джо не ответил.

— Нет, скажи, Джо. Почему?

Джо все равно не стал отвечать.

— Жадность, — объяснил Дион. — Не какая-то благоразумная, вообще не разумная, черт подери. Бесконечная жадность. Потому что им всегда мало. — Лицо Диона багровело от ярости. Он наклонился к Джо так близко, что они почти соприкасались носами. — Им никогда не бывает достаточно, черт подери!

Дион отклонился обратно, и Джо долго смотрел на своего друга. И услышал, как кто-то говорит, что больше убивать некого.

— Нам тоже никогда не бывает достаточно, — заметил Джо. — Тебе, мне, Пескаторе. Она слишком вкусная.

— Кто?

— Ночь, — ответил Джо. — Слишком она вкусная. Если ты живешь днем, ты играешь по их правилам. А мы живем ночью и играем по своим. Ночь — наш дом. Но знаешь что, Ди? У нас толком нет никаких правил.

Дион немного подумал. И ответил:

— У нас их не больно-то много, что да, то да.

— Я начинаю уставать от этого.

— Знаю, — сообщил Дион. — Сам вижу.

Фазани с Уоллисом проволокли Альберта Уайта по палубе и бросили перед Джо.

Альберт Уайт лишился затылка, а там, где у него когда-то было сердце, чернел сгусток крови. Джо опустился на корточки перед трупом и выудил отцовские часы из жилетного кармана Альберта. Быстро проверил, нет ли на них повреждений, никаких не нашел и убрал часы в карман. Снова сел на палубу.

— Я должен был посмотреть ему в глаза, — сообщил он.

— Зачем это? — осведомился Дион.

— Я должен был посмотреть ему в глаза и сказать: «Думал, ты меня достанешь, а это я тебя достал, черт побери».

— У тебя имелся такой шанс четыре года назад. — Дион протянул ему руку.

— Мне хотелось еще раз. — Джо ухватился за его кисть.

— Вот хрень, — произнес Дион, помогая ему подняться на ноги, — а ведь, что ни говори, этакий шанс никому не выпадает дважды.

 

Глава двадцать шестая

Назад в черноту

Туннель, который вел к гостинице «Ромеро», начинался у двенадцатого пирса и проходил под восьмью кварталами Айбор-Сити. Требовалось пятнадцать минут, чтобы пройти его из конца в конец, если только его не затапливал прилив или не захватывали ночные крысы. К счастью для Джо и его отряда, они прибыли к пирсу в середине дня и во время отлива, так что это расстояние они покрыли за десять минут. Они обгорели на солнце, они страдали от обезвоживания, а Джо — еще и от ранений. Но Джо, по пути от Эгмонт-Ки, накрепко внушил всем: если у Мазо осталась хотя бы половина того ума, каким он некогда обладал, то старик заранее определил срок, когда он должен получить вести от Альберта. И если он заподозрит, что все пошло к чертям, то сделает ноги тут же, не теряя ни секунды.

Туннель оканчивался лесенкой, которая вела наверх, к двери в котельную. За котельной располагалась кухня, позади нее — кабинет управляющего, а еще дальше — стойка портье. Из трех последних позиций они могли бы видеть и слышать, поджидает ли их что-нибудь за следующей дверью. Но между верхней ступенькой лесенки и котельной находилось препятствие — стальная дверь, которую постоянно держали запертой, поскольку при нормальном течении дел открывали ее лишь изнутри, услышав пароль. На «Ромеро» никогда не устраивали полицейских налетов, ибо Эстебан с Джо платили хозяевам гостиницы, чтобы те в свою очередь подкупали нужных людей. А еще потому, что сама по себе эта гостиница внимания не привлекала. В ней не существовало действующего бутлегерского бара: здесь лишь гнали напиток и отправляли его дальше.

Некоторое время поспорив, как прорваться сквозь стальную дверь на трех задвижках, с цилиндром замка, обращенным к ним не той стороной, они решили, что лучший стрелок среди них (в данном случае — Кармине Пароне) будет прикрывать с верхней ступеньки лестницы Диона, который расправится с замком при помощи дробовика.

— Если за дверью кто-то есть, мы все будем как рыбки в ведерке, — предупредил Джо.

— Нет, — возразил Дион. — Это мы с Кармине будем как рыбки в ведерке. Черт, я даже не уверен, что мы выживем после рикошетов. А вы, мои неженки? Черт вас побери! — Он улыбнулся Джо. — Откроется дыра — палите в нее.

Джо вместе с другими снова спустился по лесенке. Они стояли в туннеле и слышали, как Дион говорит Кармине: «Последний шанс». И потом до них донесся первый выстрел по дверной петле. Звук оказался громким — металлом по металлу, в тесном и замкнутом бетонно-металлическом помещении. Но Дион не медлил: в воздухе еще звенели рикошеты, а он уже выстрелил второй и третий раз. Джо подумал: если в гостинице кто и остался, сейчас они наверняка идут к ним. Даже если люди остались только на десятом этаже, они наверняка уже знают, что мы здесь.

— Пошли, пошли! — крикнул Дион.

Кармине не пережил этой пальбы. Дион оттащил его тело с дороги и усадил к стенке, пока они поднимались по лестнице. Кусочек металла, прилетевший неизвестно откуда, вошел в мозг Кармине через глаз, и теперь он смотрел на них уцелевшим оком, и с губы его свешивалась незажженная папироса.

Они своротили дверь с петель и вошли в котельную, оттуда — в винокурню, оттуда — на кухню. Посреди двери между кухней и кабинетом управляющего имелось круглое оконце, выходящее в коридорчик с резиновым покрытием. Дверь к управляющему была приоткрыта, кабинет за ней демонстрировал следы недавнего военного совета: вощеная бумага в крошках, чашки из-под кофе, пустая бутылка из-под ржаного виски, переполненные пепельницы.

Дион заглянул туда и сказал Джо:

— Я-то никогда не ждал, что доживу до старости.

Джо с силой выдохнул и вошел. Пройдя через кабинет управляющего, они вышли в тыл стойки портье. К этому моменту они уже знали, что гостиница пуста. Не как во время засады, а по-настоящему пуста: такое у них появилось чувство. Идеальным местом для засады могла бы послужить котельная. Если же их хотели заманить чуть подальше, чтобы наверняка поймать всех отставших, то удачным местом стала бы кухня. Но вестибюль — неподходящее место для организации засад: слишком много уголков, где можно спрятаться, к тому же по этому огромному помещению легко рассеяться и оно в паре шагов от улицы.

Они послали нескольких человек на десятый этаж: одну группу — на лифте, другую — пешком, на случай если Мазо придумал план засады, который Джо просто не в силах вообразить. Группы вернулись и сообщили, что на десятом все чисто, только они обнаружили на кроватях в номерах 1009 и 1010 трупы Сэла и Левши.

— Снесите вниз, — распорядился Джо.

— Есть, сэр.

— И пусть кто-нибудь принесет Кармине с лестницы.

Дион зажег сигару.

— Не верится, что я послал Кармине пулю в лицо.

— Это не ты, — возразил Джо. — Рикошеты.

— Лишние тонкости, — отмахнулся Дион.

Джо закурил папиросу и позволил Поццетте, который когда-то служил армейским медиком в Панаме, еще раз осмотреть свою руку.

— Надо вам ее полечить, босс, — заявил Поццетта. — Принять кое-какие снадобья.

— Снадобья у нас есть, — заметил Дион.

— Правильные снадобья, — уточнил Поццетта.

— Выйди черным ходом, — велел Джо. — Принеси мне что там нужно. Или найди доктора.

— Есть, сэр, — ответил Поццетта.

С полдюжины сотрудников тампинской полиции, из тех, что состояли у них на жалованье, были вызваны и вскоре явились. Один пригнал труповозку, и Джо попрощался с Сэлом, Левшой и Кармине Пароне, который всего полтора часа назад выковырял Джо из лохани с бетоном. Хотя его больше всего зацепила смерть Сэла. Только задним числом он в полной мере осознал, сколько для него значит эта утрата после пяти лет, проведенных вместе. Он частенько залучал его к себе в дом на ужин, а иногда ночью приносил ему сэндвичи в машину. Он доверял ему свою жизнь, доверял ему жизнь Грасиэлы.

Дион положил ему ладонь на спину:

— Он был крутой парень.

— Мы с ним паршиво обошлись.

— Что?

— Сегодня утром, у меня в кабинете. Мы с тобой. Мы паршиво с ним обошлись, Ди.

— Ага. — Дион пару раз кивнул, затем перекрестился. — Зачем мы это делали; не напомнишь?

— Даже не знаю, — отозвался Джо.

— Но должна же быть причина.

— Видимо, что-то это означало, — изрек Джо и шагнул назад, чтобы его люди могли погрузить тела в труповозку.

— Что-то это означает, — согласился Дион. — Означает, что мы должны наказать ублюдков, которые его убили.

Когда они вернулись с погрузочной площадки, доктор уже ждал у стойки. Он очистил рану Джо и зашил ее, пока Джо выслушивал доклады полицейских.

— Ваши люди, которые сегодня на него работали, — они у него на постоянной оплате? — спросил Джо у сержанта Бика с третьего участка.

— Нет, мистер Коглин.

— Они знали, что гоняются по улицам за моими людьми?

Сержант Бик потупился:

— Надо думать, знали.

— Вот и я так думаю, — отозвался Джо.

— Мы же не можем убивать копов, — произнес Дион.

Заглянув в глаза сержанту, Джо спросил:

— Почему бы и нет?

— Это не поощряется, — заметил Дион.

— Знаешь каких-нибудь копов, которые сейчас вместе с Пескаторе? — спросил Джо у Бика.

— Все, кто сегодня участвовал в перестрелке, сэр, сейчас пишут объяснительные. Мэр недоволен. Торговая палата бурлит.

— Мэр недоволен? — переспросил Джо. — Вшивая Торговая палата? — Он смахнул фуражку с головы Бика. — Я недоволен! Лично я! Хрен со всеми прочими! Я недоволен!

В комнате повисла странная тишина. Никто не знал, куда девать глаза. Никто, даже Дион, не мог вспомнить, чтобы Джо когда-нибудь повышал на кого-то голос.

Но когда он снова обратился к Бику, голос его звучал как обычно.

— Пескаторе не летает на самолетах. И кораблей он не любит. А значит, у него лишь два пути из города. Либо он едет в колонне, что движется на север по Сорок первому, либо он в поезде. Вот что, сержант Бик. Подбери свою паршивую фуражку и найди мне его.

Несколько минут спустя Джо позвонил Грасиэле из кабинета управляющего.

— Как себя чувствуешь? — спросил он.

— Твой ребенок — настоящая скотина, — ответила она.

— Мой ребенок?

— Лягается, лягается, лягается. Все время.

— Есть и хорошая сторона, — заметил Джо. — Осталось всего четыре месяца.

— Очень смешно, — отозвалась она. — Хотела бы я, чтобы в следующий раз ты сам забеременел. И почувствовал свой живот где-нибудь у себя в горле. И чтобы тебе приходилось бегать в уборную чаще, чем ты моргаешь.

— Мы попробуем. — Джо докурил и зажег новую папиросу.

— Я слышала, сегодня на Восьмой авеню была перестрелка, — произнесла она более тихим, но и более жестким голосом.

— Да.

— Она кончилась?

— Нет, — признался Джо.

— Ты воюешь?

— Да, — ответил он. — Мы воюем.

— И когда закончите?

— Не знаю.

— Закончите хоть когда-нибудь?

— Не знаю.

С минуту они молчали. Он слышал, как она курит, а она слышала, как курит он. Он посмотрел на отцовские часы и увидел, что они отстают уже на целых полчаса, хотя на лодке он выставил их правильно.

— Ты этого не видишь, — наконец проговорила она.

— Чего не вижу?

— Что ты воюешь с того дня, когда мы с тобой познакомились. И зачем?

— Чтобы заработать на жизнь.

— Разве это жизнь — когда умираешь?

— Я не умер, — возразил он.

— К концу этого дня можешь умереть, Джозеф. Можешь. И даже если ты победишь в сегодняшней битве, а потом в следующей и в следующей, в том, что ты делаешь, столько насилия, что оно должно, должно к тебе вернуться. Оно тебя найдет.

Отец говорил ему то же самое. В точности то же самое.

Джо курил, пуская дым в потолок и глядя, как он там рассеивается. Он не мог сказать, что в ее словах нет правды, да и в словах отца тоже, быть может, была правда. Но для правды у него сейчас не было времени.

— Не знаю, что тут надо сказать, — произнес он наконец.

— И я тоже не знаю, — ответила она.

— Эй, слушай-ка.

— Что?

— А откуда ты знаешь, что это мальчик?

— Потому что он все время обо все бьется, — сообщила она. — Совсем как ты.

— А-а.

— Джозеф, — она затянулась, — не оставляй меня растить его одну.

Согласно расписанию, в этот день из Тампы уходил единственный поезд — «Орандж блоссом спешл». Два стандартных состава «Сиборда» уже ушли, а ближайшим предстояло отправиться лишь завтра. «Орандж блоссом спешл», пассажирский поезд класса люкс, курсировал к Тампе и из Тампы лишь в зимние месяцы. Для Мазо, Крота и их людей тут возникла некоторая проблема: оказалось, что все билеты на этот поезд распроданы.

Когда они пытались подкупить кондуктора, явились полицейские. Причем не те, что состояли у них на жалованье.

Мазо с Кротом ждали на заднем сиденье седана «оберн» чуть западнее вокзала Юнион. Им открывался хороший вид на краснокирпичное здание с белой отделкой и на железнодорожные пути, выходившие из-за здания: темно-серые рельсы из стали горячего проката, тянущиеся по бескрайним равнинам на север, восток и запад, охватывающие всю страну, ветвящиеся, словно вены.

— Следовало заняться железными дорогами, — изрек Мазо. — В десятых годах, когда еще имелся шанс.

— У нас есть грузовики, — возразил Крот. — Это получше.

— Грузовики нас отсюда не вытащат.

— Давай просто на машине, — предложил Крот.

— Ты думаешь, они не заметят кучу итальяшек в черных шляпах, на шикарных авто, которые катят через долбаные апельсиновые рощи?

— А мы ночью.

Мазо покачал головой:

— Посты на дорогах. Сейчас этот ирландский недоносок уже поставил их на всех трассах отсюда и до Джексонвилла.

— Поездом все равно не годится, папа.

— Нет, — произнес Мазо, — годится.

— Я могу устроить нам самолет из Джексонвилла через…

— Вот сам и летай на этих паршивых мышеловках. А меня не упрашивай.

— Папа, они безопасные. Они безопаснее, чем… чем…

— Чем поезда? — Мазо показал рукой.

В ту же секунду в воздухе разнеслось эхо, как от удара в далекий барабан, и с поля примерно в миле от них поднялся дымок.

— На уток охотятся? — спросил Крот.

Мазо покосился на него и подумал: как грустно, что такой глупый человек — наиболее смышленый из его трех отпрысков.

— Ты тут поблизости видел хоть одну утку?

— Значит, тогда?.. — Глаза Крота сощурились. Он действительно не мог сообразить, в чем дело.

— Он только что взорвал рельсы, — сообщил Мазо и снова покосился на сына. — Кстати, ты такой тупой в мать. Женщина не могла бы выиграть в шашки даже у тарелки с супом, черт дери.

Мазо и его люди ждали у телефонной будки на Платт-стрит, а Энтони Сервидон отправился в отель «Тампа-Бэй» с чемоданом денег. Через час он позвонил и сообщил, что с номерами все устроилось. Полиции в окрестностях нет, местных бандитов тоже — насколько он может судить. Присылайте отряд охраны.

Они это сделали. Впрочем, от этой охраны не так уж много осталось после того, что случилось на буксире, хоть они и не знали, что там произошло. На буксире они отправили двенадцать парней, даже тринадцать, если считать этого паршивого франтика Альберта Уайта. Таким образом, оставалось семь человек охраны плюс Зеппе Карбоне, личный телохранитель Мазо, родом из того же городка, где вырос он сам, — из Алькамо, что на северо-западном берегу Сицилии. Впрочем, Зеппе был гораздо моложе, и они с Мазо росли в совершенно разное время. Тем не менее Зеппе оставался типичным уроженцем этого города — безжалостным, бесстрашным, верным до самой смерти.

После того как Энтони Сервидон снова позвонил, известив их, что отряд охраны проверил этаж и вестибюль, Зеппе отвез Мазо с Кротом к заднему входу в гостиницу «Тампа-Бэй», и они, воспользовавшись служебным лифтом, поднялись на седьмой этаж.

— Надолго мы? — спросил Крот.

— До послезавтра, — ответил Мазо. — Ляжем на дно до послезавтра. Даже у этого сучьего ирлашки нет такой власти, чтобы столько продержать заставы на дорогах. Поедем на машине в Майами, а оттуда поездом.

— Хочу девочку, — заявил Крот.

Мазо отвесил ему подзатыльник:

— Залечь на дно, ты не понял? Девочку? Девочку, черт тебя раздери? Может, попросишь ее захватить с собой подружек и пару громил с пушками? Тупой урод!

Крот потер голову:

— У мужчины есть потребности.

— Если увидишь тут мужчину, — проговорил Мазо, — покажешь его мне.

Они приехали на седьмой. Энтони Сервидон встретил их у лифта. Он протянул Мазо и Кроту ключи от их номеров.

— Комнаты проверил?

Энтони кивнул:

— Все номера проверил. На всем этаже. Чисто.

Мазо познакомился с Энтони в Чарлстауне, где все они были верны Мазо, потому что другим вариантом была смерть. Зеппе же прибыл из Алькамо с письмом от Тодо Бассины, местного босса мафии, и отличился уже неоднократно — Мазо не мог сосчитать, сколько раз.

— Зеппе, — велел он, — осмотри-ка этот номер еще разок.

— Subito, capo. Subito.

Зеппе извлек из-под плаща свой «томпсон», прошел сквозь кучку людей Мазо, собравшуюся у его люкса, и проскользнул внутрь.

Энтони Сервидон подошел к Мазо поближе и сообщил:

— Их видели в «Ромеро».

— Кого?

— Коглина, Бартоло и шайку всяких кубинцев и итальянцев, которые за них.

— Точно Коглина?

Энтони кивнул:

— Никаких сомнений.

Мазо на миг прикрыл глаза:

— На нем была хоть царапина?

— Была. — Энтони, казалось, торопился выложить хорошую новость. — Здоровый порез на голове, а в правую руку ему, кажись, пальнули.

— Видно, придется нам ждать, пока он не сдохнет от заражения крови, — произнес Мазо.

— По-моему, у нас столько времени нет, — заметил Крот.

Мазо снова закрыл глаза.

Зеппе вышел из люкса Мазо, и Крот проследовал в свой номер. По бокам от него шли двое охранников.

— Все чисто, шеф, — доложил Зеппе.

— Будешь дежурить у двери вместе с Сервидоном, — велел Мазо. — Всем остальным действовать как центурионам, которые охраняют границу от варваров. Capice?

— Capice.

Мазо вошел в люкс, снял плащ и шляпу. Налил себе выпить, причем из бутылки анисовой, которую заказал в номер. Выпивка снова легальна. По крайней мере, большинство ее видов. А что пока незаконно, скоро будет законно. Страна вновь обретала здравый рассудок.

Вот ведь досада, черт его дери.

— Налей-ка и мне, а?

Мазо повернулся и увидел, что на диване у окна сидит Джо. На колене у него лежал его «Сэвидж-32» с максимовским глушителем, привинченным к дулу.

Мазо не удивился. Ничуть. Его заинтересовало лишь одно:

— Где ты прятался?

Он налил Джо и принес ему рюмку.

— Прятался? — переспросил Джо, принимая ее.

— Когда Зеппе проверял номер.

Джо указал Мазо на кресло стволом «тридцать второго», чтобы он сел.

— Я не прятался. Я сидел вот там, на кровати. Он вошел, и я его спросил, хочет ли он работать на того, кто завтра будет жив.

— И больше ничего не потребовалось? — осведомился Мазо.

— Потребовалось, чтобы ты захотел поставить вшивого болвана вроде Крота на ключевую позицию. У нас тут развернулось отличное дело. Великое дело. А ты явился и в один день все порушил.

— Такова человеческая натура, ведь правда?

— Чинить то, что не сломано? — уточнил Джо.

Мазо кивнул.

— Черт побери, — произнес Джо, — так не должно быть.

— Не должно быть, — согласился Мазо. — Но обычно все именно так.

— Знаешь, сколько сегодня погибло людей из-за тебя и из-за твоей паршивой жадности? Из-за тебя, якобы «жалкого итальяшки с Эндикотт-стрит»? Нет, ты не такой.

— Может быть, когда-нибудь у тебя будет сын. И тогда ты поймешь.

— Пойму? — проговорил Джо. — И что же я пойму?

Мазо пожал плечами, будто слова могли запятнать эту истину.

— А как мой сын? — спросил он.

— Сейчас-то? — Джо покачал головой. — Уже всё.

Мазо представил себе, как Крот лежит ничком на полу соседнего номера, с пулей в затылке, и лужа крови растекается по ковру. Он удивился, какая глубокая и внезапная скорбь его охватила. Черная, и беспросветная, и безнадежная, и ужасающая.

— Я всегда хотел такого сына, как ты, — сказал он Джо и сам услышал, как голос его сорвался. Он опустил взгляд на свою рюмку.

— Забавно, — произнес Джо. — А я никогда не хотел, чтобы ты был моим отцом.

Пуля вошла Мазо в горло. Последним, что он увидел, была капля его крови, падающая в рюмку анисовой.

И потом все вернулось в черноту.

Падая, Мазо уронил рюмку, грохнулся на колени, врезался головой в столик. Теперь голова его лежала на правой щеке, пустой глаз уставился в стену слева. Джо встал, осмотрел глушитель, который он сегодня днем приобрел в магазине бытовой техники за три бакса. Ходили слухи, что конгресс намерен поднять цену до двухсот, а потом вообще их запретить.

Жаль.

Джо прострелил Мазо темя, для верности, не более того.

Когда разоружали головорезов Пескаторе, обошлось без борьбы вопреки опасениям Джо. Люди не любят бороться за человека, который так мало заботится об их жизнях, что поставил командовать идиота вроде Крота. Джо вышел из люкса Мазо, закрыл за собой двери и посмотрел на всех, кто стоял вокруг. Он не очень понимал, что будет дальше. Дион вышел из номера Крота, и все они какое-то время постояли в коридоре. Тринадцать мужчин и несколько автоматов.

— Я не хочу никого убивать, — наконец произнес Джо. Он посмотрел на Энтони Сервидона. — Ты хочешь умереть?

— Нет, мистер Коглин, я не хочу умирать.

— Кто-нибудь хочет? — Джо обвел взглядом коридор и получил в ответ серьезные покачивания головами. — Если хотите назад в Бостон — отправляйтесь, счастливого пути. Если хотите остаться здесь, пожариться на солнышке, познакомиться с красотками, тогда у нас есть для вас работа. Нынче мало кто предлагает работу, так что сообщите нам, если вас заинтересовало это предложение.

Джо не мог придумать, что еще сказать. Он пожал плечами, и они с Дионом сели в лифт и спустились в вестибюль.

Неделю спустя, в Нью-Йорке, Джо с Дионом вошли в кабинет, располагавшийся в задней части одной страховой конторы в Среднем Манхэттене, и сели напротив Счастливчика Лучано.

Теория Джо о том, что самые пугающие люди — одновременно и самые запуганные, тут не сработала. В Лучано не ощущалось страха. В глубине его мертвенного, как гиблое море, взгляда не таилось вообще ничего похожего на человеческие чувства. Там слабо виднелась лишь бесконечная черная ярость.

Этот человек знал о страхе лишь одно: как вселять его в других.

Безупречно одетый, он мог бы показаться привлекательным мужчиной, если бы его кожа не напоминала телячью отбивную, по которой хорошенько прошлись мясницким молотком. Его правый глаз все время смотрел вниз: следствие неудачного покушения в двадцать девятом. Его огромные руки, казалось, способны сдавить череп, пока тот не лопнет, как помидор.

— Вы двое, вы надеетесь потом выйти из этой двери обратно? — осведомился он, когда они сели.

— Да, сэр.

— Тогда расскажите мне, почему это я должен заменить свою бостонскую администрацию.

Они это сделали. Пока они говорили, Джо все пытался высмотреть в этом темном взгляде хоть какой-то признак, что собеседник понимает их доводы, но они разговаривали словно с мраморным полом: в ответ получаешь собственное отражение, если поймаешь нужный угол.

Когда они закончили, Счастливчик встал и посмотрел в окно на Шестую авеню.

— Вы в тех краях наделали много шума, — произнес он. — Что случилось с той святошей, которая померла? Ее отец был шеф полиции, так?

— Его вынудили уйти на пенсию, — ответил Джо. — В последний раз, когда я о нем слышал, он находился в каком-то санатории. Он нам не может навредить.

— Но его дочка смогла. А ты ей позволил. Вот почему о тебе ходят слухи, что ты чересчур мягок. Не трус, этого я не говорил. Все знают, что ты был на волосок от смерти, когда в тридцатом расправился с этим болваном, да и на то дело с военным кораблем отважатся только храбрецы. Но ты не убрал того урода в тридцать первом и позволил бабе — черт подери, дамочке, Коглин, — помешать твоей сделке насчет казино.

— Это верно, — согласился Джо. — Оправданий у меня нет.

— У тебя их нет, — подтвердил Лучано. Глянул через стол на Диона. — А ты бы что сделал с этим уродом?

Дион неуверенно покосился на Джо.

— Не смотри на него, — бросил Лучано. — Смотри на меня. Мне и отвечай.

Но Дион продолжал глядеть на Джо, пока Джо не произнес:

— Скажи ему правду, Ди.

Дион повернулся к Счастливчику:

— Я бы его вырубил, на хрен, мистер Лучано. С концами. И его сынков тоже. — Он щелкнул пальцами. — Всю его семейку бы извел.

— А ту святошу?

— Устроил бы ей вроде как исчезновение.

— Зачем?

— Чтобы эти ее почитатели могли превратить ее в святую. Убедить себя, что ее взяли живой на небеса, то да се. Но при этом они прекрасно знали бы, что мы изрубили ее на куски и скормили крокодилам, так что они не стали бы больше с нами заедаться. Вместо этого они в свободное время будут собираться во имя ее и петь ей хвалу.

— Это про тебя Пескаторе говорил, что ты предатель, — произнес Лучано.

— Ага.

— Мы всё недоумевали. — Он обратился к Джо: — Как ты мог в здравом уме довериться предателю, который тебя заложил и на два года отправил за решетку?

— Я и не мог бы, — ответил Джо.

Лучано кивнул:

— Мы так и подумали, когда пытались отговорить старика от этого рейда.

— Но вы его разрешили.

— Разрешили — в случае, если ты откажешься пользоваться нашими грузовиками и нашими профсоюзами в твоем новом бизнесе со спиртным.

— Мазо мне об этом не сказал ни слова.

— Не сказал?

— Нет, сэр. Он объяснил лишь, что я буду получать распоряжения от его сына и что я должен убить своего друга.

Лучано долго глядел на него.

— Ну ладно, — промолвил он наконец. — Излагай свое предложение.

— Сделайте его боссом. — Джо указал большим пальцем на Диона.

— Что?! — переспросил Дион.

Лучано впервые улыбнулся:

— А ты останешься при нем как consigliere?

— Да.

— Погодите секунду. Погодите, — проговорил Дион.

Лучано воззрился на него, и улыбка исчезла.

Дион вмиг прочел выражение его лица.

— Это была бы для меня большая честь, — произнес он.

— Откуда ты родом? — спросил Лучано.

— С Сицилии, есть там городок Манганаро.

Брови Лучано полезли вверх.

— Я из Леркара-Фридди.

— О-о! — восхитился Дион. — Из того большого города.

Лучано обошел стол.

— Только житель паршивой дыры вроде Манганаро может назвать Леркара-Фридди большим городом.

Дион кивнул:

— Потому-то мы и уехали.

— Когда это было? Встань.

Дион встал.

— Мне было восемь лет.

— Возвращался туда потом?

— Зачем мне туда возвращаться? — не понял Дион.

— Это напомнит тебе, кто ты такой. Кто ты на самом деле — а не кем ты притворяешься. — Он положил руку на плечо Диону. — Ты босс. — Он указал на Джо. — А он — мозг. Пойдемте пообедаем. В нескольких кварталах отсюда есть отличное местечко. Лучший мясной соус в городе.

Они вышли из кабинета, и четверо мужчин тут же окружили их и двинулись вместе с ними к лифту.

— Джо, — произнес Счастливчик, — хочу познакомить тебя с моим другом Мейером. У него есть великолепные идеи насчет казино во Флориде и на Кубе. — Лучано обнял Джо за талию. — Ты как, много знаешь про Кубу?

 

Глава двадцать седьмая

Фермер-джентльмен в Пинар-дель-Рио

Когда поздней весной 1935 года Джо Коглин встретился в Гаване с Эммой Гулд, минуло девять лет с ограбления бутлегерского бара в Южном Бостоне. Он вспомнил, как холодно и невозмутимо держалась она в то утро. И как его взволновали эти ее качества. Тогда он принял это волнение за увлечение, а увлечение — за любовь.

Джо с Грасиэлой прожили на Кубе почти год. Сначала они поселились в гостевом доме при одной из кофейных плантаций Эстебана высоко в холмах Лас-Террасас, полусотней миль западнее Гаваны. Утром их будил аромат кофейных зерен и листьев какао, и капли осевшего тумана с легким шелестом и постукиванием сеялись с деревьев. По вечерам они гуляли у подножия холмов, а полотнища гаснущего света забирались все выше в пышные древесные кроны.

Мать и сестра Грасиэлы навестили их как-то в выходные, да так и не уехали. Томас, еще даже не ползавший, когда они прибыли на остров, к концу своего десятого месяца уже сделал первый шажок. Женщины бесстыдно баловали его и закармливали до такой степени, что он обратился в шарик с толстыми ляжками в складочках. Но, начав ходить, он вскоре начал и бегать. Он носился по полям и вверх-вниз по склонам, а женщины гонялись за ним, так что вскоре он уже не походил на шарик, став стройным мальчиком с отцовскими светлыми волосами, темными глазами матери и кожей цвета кокосового масла — смеси отцовского и материнского оттенка.

Джо несколько раз летал в Тампу на «жестяном гусе» — трехмоторном «Форде-5-АТ», который трещал на ветру и иногда без предупреждения кренился или нырял. Пару раз он, добравшись до места, выходил из кабины с заложенными до конца дня ушами. Авиационные фельдшеры давали ему специальную резинку, чтобы он ее жевал в полете, и хлопчатую вату, чтобы он затыкал ею уши, но все-таки воздушный путь сообщения казался ему примитивным, к тому же Грасиэла не желала в этом участвовать. Так что он летал без нее и всякий раз обнаруживал, как ему чисто физически не хватает ее и Томаса. Посреди ночи он просыпался в их айборском доме с острой болью в животе, от которой перехватывало дыхание.

Едва завершив дела, он садился на первый же самолет, летящий в Майами. И там пересаживался на первый из возможных.

Не то чтобы Грасиэла не хотела возвращаться в Тампу — она хотела. Она просто не хотела туда летать. И потом, именно сейчас она не желала туда приезжать. Джо подозревал, что это означает: на самом деле ей вообще не хочется туда возвращаться. Так что они остались на холмах Лас-Террасас вместе с ее матерью и сестрой Бенитой, а вскоре к ним присоединилась третья сестра — Инес. Если между Грасиэлой, ее матерью, Бенитой и Инес еще оставались какие-то недоразумения, их исцелило время и присутствие Томаса. Раза два Джо, в неподходящую минутку случайно услышав их смех, шел на звук и обнаруживал, что они одевают Томаса девочкой.

Как-то утром Грасиэла спросила, нельзя ли им купить здесь дом.

— Здесь?

— Ну, не обязательно прямо здесь. Просто на Кубе. Такое место, которое мы сможем посещать.

— Мы его будем «посещать»? — Джо улыбнулся.

— Да, — ответила она. — Должна же я вернуться на работу.

Но это было совершенно не обязательно. Во время своих поездок Джо справлялся у тех, на чье попечение она оставила свои разнообразные благотворительные учреждения: всем этим мужчинам и женщинам можно было доверять, так что, пребывай она вдалеке от Айбора хоть десять лет, все ее организации к ее возвращению по-прежнему функционировали бы — процветали бы, черт побери.

— Конечно, детка. Что захочешь.

— Не обязательно большой дом или какой-то шикарный. Или…

— Грасиэла, — произнес Джо, — выбери что хочешь. Если не продается, предложи двойную цену.

Такие порядки в ту пору не были редкостью. Куба, которую Великая депрессия затронула сильнее, чем большинство стран, делала первые робкие шаги к возрождению. Злоупотребления мачадовского режима сменились надеждами на полковника Фульхенсио Батисту, вождя Сержантского мятежа, сместившего Мачадо. Официальным президентом республики стал Карлос Мендьета, но каждый знал, что всем заправляет Батиста и его армия. Такое положение дел оказалось настолько выгодным для многих, что американское правительство начало вливать деньги в экономику острова буквально через пять минут после бунта, заставившего Мачадо сесть на самолет и улететь в Майами. Эти деньги шли на больницы, дороги, музеи, школы, на новый торговый квартал, протянувшийся вдоль набережной Малекон. Полковник Батиста обожал не только американское государство, но и американский бизнес, так что Джо, Дион, Мейер Лански и Эстебан Суарес, наряду со многими другими, встретили полнейшее одобрение в верхних эшелонах кубинской власти. Они уже заключили договоры о девяностодевятилетней аренде лучших земельных участков близ Центрального парка и вокруг рынка Такон.

Им светили баснословные барыши.

Грасиэла заявляла, что Мендьета — марионетка Батисты, а Батиста — марионетка компании «Юнайтед фрут» и Соединенных Штатов, что он грабит казну и насилует землю, а США его поддерживают, потому что Америка отчего-то верит: из скверных денег могут неведомым образом произрасти добрые дела.

Джо с ней не спорил. Он даже не напоминал, что они сами совершают добрые дела на дурные деньги. Вместо этого он спросил, как обстоят дела с тем домом, который она подыскала.

Собственно, это была разорившаяся кофейная плантация возле деревни Арсенас, еще в пятидесяти милях вглубь провинции Пинар-дель-Рио. К участку прилагался гостевой дом, где можно будет разместить ее родных. А кроме того, бескрайние поля с черной землей, по которой сможет бегать Томас. В тот день, когда Джо и Грасиэла приобрели эту недвижимость у вдовы хозяина, Доменики Гомес, она тут же, у дверей адвокатской конторы, познакомила их с Иларио Басигалупи и объяснила, что Иларио расскажет им все, что касается выращивания табака, если их это интересует.

Джо глядел на этого толстого коротышку с разбойничьими усами, пока шофер вдовы ловко увозил ее на двухтонном «детройт-электрике». До этого он уже несколько раз замечал Иларио рядом с вдовой Гомес: тот всегда держался в тени, на заднем плане, и Джо предположил, что это ее телохранитель, ибо в здешних краях не так уж редки похищения людей ради выкупа. Но теперь он заметил его огромные, не по росту, кисти рук, иссеченные шрамами, с выпирающими костями.

Он никогда не задумывался, как он распорядится этими полями.

А вот Иларио Басигалупи об этом много размышлял.

Прежде всего он объяснил Джо с Грасиэлой, что никто не зовет его Иларио, его все зовут Сигги, что не имеет никакого отношения к сигарам и табаку: просто в детстве он не умел как следует выговаривать свою фамилию, вечно застревая на втором слоге.

Сигги поведал им, что до недавнего времени двадцать процентов населения деревни Арсенас зависело от плантации Гомеса: на ней работали местные жители. А с тех пор как сеньор фермер Гомес попал в зависимость от алкоголя, упал с лошади и впал в безумие, работы нет. Уже три сезона нет работы, пояснил Сигги. Вот почему многие ребятишки в деревне не имеют штанов. Рубашки старательно заштопывают, и при бережном обращении можно проносить одну рубашку всю жизнь, а вот штаны рано или поздно безвозвратно протираются — на заду или на коленях.

Джо и сам не раз замечал, проезжая через Арсенас, что большинство детей здесь бегают с голым задом. Черт побери, да они бегали просто голые! Деревня Арсенас располагалась у подножия холмов в провинции Пинар-дель-Рио. Не деревня, а одно название: кучка покосившихся лачуг с крышами и стенами из высушенных пальмовых листьев. Отходы человеческой жизнедеятельности попадали в канавы, а оттуда — в ту же реку, из которой деревня брала воду для питья. Здесь не было ни мэра, ни старосты, чтобы с ним потолковать. Улицы представляли собой сплошное месиво грязи.

— Мы ничего не понимаем в сельском хозяйстве, — возразила Грасиэла.

Они уже сидели в одном из баров города Пинар-дель-Рио.

— А я понимаю, — отозвался Сигги. — Очень даже понимаю, сеньорита. А если что и позабыл, так этому обучать все равно незачем.

Джо заглянул в хитрые, всезнающие глаза Сигги и пересмотрел свою оценку взаимоотношений между этим управляющим и вдовой. Поначалу он решил, что та оставила при себе Сигги для защиты, но теперь он понял: в ходе продажи участка Сигги заботился о том, чтобы в будущем не остаться без куска хлеба, и следил, чтобы вдова Гомес поступила, как он рассчитывает.

— С чего бы вы начали? — осведомился Джо, наливая всем еще рома.

— Вам нужно будет подготовить грядки с рассадой и вспахать поля. Это первым делом, patrón. Первым делом. Сезон-то начинается уже в следующем месяце.

— Вы сможете не мешать моей жене, пока она будет приводить в порядок дом?

Тот закивал, глядя на Грасиэлу:

— Конечно, конечно.

— А сколько людей вам для этого нужно? — спросила она у него.

Сигги объяснил, что для устройства грядок с рассадой понадобятся мужчины, а для посева — мужчины и дети. Мужчины или дети будут нужны, чтобы следить за почвой: не заведется ли в ней грибок или плесень. Мужчины и дети потребуются, чтобы сеять, мотыжить, пахать, уничтожать гусениц, медведок и тлю. Им понадобится не очень пьющий летчик, который сможет опрыскивать поля.

— Господи помилуй, — изумился Джо, — сколько ж это труда?

— И мы еще не говорили про обрезку, пасынкование и уборку, — заметил Сигги. — А еще шнурование, развеска, нарезка, и кто-то должен поддерживать огонь в сушильном сарае. — Он взмахнул своей большой ладонью, показывая, сколько предстоит всякой работы.

Грасиэла спросила:

— А сколько мы на этом получим?

Сигги толкнул к ним по столу листок с цифрами.

Посасывая ром, Джо проглядел их, а затем произнес:

— Значит, в хороший год, если не будет голубой плесени, саранчи, ливней, града и если Господь будет постоянно с утра до вечера озарять Пинар-дель-Рио ярким солнцем, мы получим четыре процента от наших первоначальных вложений. — Он посмотрел на Сигги через стол. — Верно?

— Да. Потому что вы используете только четверть вашей земли. Но если вы вложитесь в другие поля и вернете их в то состояние, в котором они находились пятнадцать лет назад, то не пройдет и пяти лет, как вы разбогатеете.

— Мы и так богаты, — заметила Грасиэла.

— Станете еще богаче.

— А если мы не хотим стать еще богаче?

— Тогда смотрите на дело так, — проговорил Сигги. — Если вы бросите деревню помирать от голода, то в одно прекрасное утро вы увидите, что все они спят на вашем поле.

Джо выпрямился в кресле:

— Это угроза?

Сигги покачал головой:

— Все мы знаем, кто вы такой, мистер Коглин. Знаменитый гангстер-янки. Друг нашего полковника. Безопаснее заплыть подальше в океан и перерезать себе там глотку, чем пытаться вам угрожать. — Он истово перекрестился. — Но когда люди голодают и им больше некуда податься, где они, по-вашему, окажутся?

— Только не на моей земле, — заметил Джо.

— Но это не ваша земля. Она Божья. Вы ее взяли в аренду. И этот ром, и эту жизнь. — Он похлопал себя по груди. — Мы всё берем в аренду у Господа.

Главный дом требовал почти такой же большой работы, как и ферма.

Грасиэла, когда они прибыли, велела заново оштукатурить и перекрасить все стены, снять половину полов и заменить их. Изначально в доме имелся лишь один туалет, но их стало четыре, когда Сигги завершил процесс обрезки табака.

К тому времени ряды табачных растений высились уже фута на четыре. Однажды утром Джо проснулся от настолько сладкого благоухания, что тут же с вожделением поглядел на изгиб шеи Грасиэлы. Томас спал в своей колыбели, а Грасиэла с Джо вышли на балкон и стали смотреть на поля. Когда Джо ложился спать, они были коричневыми, но теперь их покрывал сплошной ковер зелени, усеянный розовыми и белыми цветами, поблескивавшими в неярком утреннем свете. Джо с Грасиэлой окинули взглядом всю ширь своих земель, от балкона дома до подножия гор Сьерра-дель-Росарио, и повсюду, сколько хватал глаз, блестели цветы.

Стоя к нему спиной, Грасиэла завела руку назад и опустила свою ладонь ему на шею. Он обхватил руками ее живот и уткнулся подбородком в ямочку у нее на шее.

— И ты еще не веришь в Бога, — произнесла она.

Он поглубже вдохнул ее запах.

— А ты не веришь, что из плохих денег могут вырасти добрые дела, — ответил он.

Она хихикнула, и он почувствовал этот смешок ладонями и подбородком.

В то же утро, чуть позже, объявились работники и их дети. Они проходили по полям, методично обрывая цветки с растений. Те распростерли свои листья, точно крылья огромных птиц, и на другое утро из своего окна Джо не увидел ни голой земли, ни цветов. Под управлением Сигги ферма продолжала работать без малейших заминок. Для следующего этапа работ он привел из деревни еще больше детей, целые десятки. Иногда Томас принимался неудержимо хохотать, потому что слышал их смех, доносящийся с полей. А порой, уже вечером, Джо садился в кровати и слушал, как мальчишки играют в бейсбол на одном из полей, вспаханных под пар. Они играли, пока небо совсем не погаснет, пользуясь только палкой от метлы да остатками мяча, которые где-то подобрали. Его кожа и шерстяная стежка давно стерлись, но им удалось сохранить пробковую сердцевину.

Он слушал их крики, звонкий стук палки по мячу и вдруг вспомнил, как Грасиэла недавно говорила, что неплохо бы вскорости подарить Томасу братика или сестричку.

А он подумал: а почему не нескольких?

Ремонт дома продвигался медленнее, чем воскрешение фермы. В один из дней Джо отправился в Старую Гавану повидаться с Диего Альваресом, художником, специализирующимся на реставрации витражного стекла. Он условился с сеньором Альваресом о цене и о том, чтобы тот отправился за сто миль, в Арсенас, и в течение целой недели приводил в порядок те окна, которые удалось спасти Грасиэле.

После встречи с ним Джо посетил мастерскую на Авенида-ле-лас-Мисионес, которую рекомендовал Мейер. Отцовские часы, которые отставали уже больше года, месяц назад остановились совсем. Часовщик, средних лет человек с заостренными чертами лица и вечным прищуром, взял часы, снял заднюю крышку и объяснил Джо, что сеньор владеет замечательными часами, только вот за ними надо ухаживать почаще, чем раз в десять лет. Он указал Джо: видите вот эти тонкие детали? Их надо заново смазать маслом.

— Сколько это займет времени? — спросил Джо.

— Трудно сказать, — ответил часовщик. — Мне придется разобрать весь механизм и осмотреть каждую деталь.

— Я понимаю, — произнес Джо. — Сколько это займет?

— Если деталям понадобится только смазка и больше ничего? Четыре дня.

— Четыре, — повторил Джо и ощутил сквознячок в груди, как будто сквозь его душу пролетела птичка. — А побыстрее нельзя?

Тот покачал головой:

— И знаете что, сеньор? Если что-то сломано, хоть одна маленькая деталь, а вы же видите, какие они мелкие?..

— Да, да, да.

— Тогда мне придется послать эти часы в Швейцарию.

Джо стал смотреть в пыльные окна на пыльную улицу. Потом вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник, отсчитал сотню долларов, положил купюры на стойку.

— Я вернусь через два часа. Поставьте к тому времени диагноз.

— Что поставить?

— Скажете мне, нужно ли их отправлять в Швейцарию.

— Хорошо, сеньор. Хорошо.

Выйдя из мастерской, он обнаружил, что бесцельно бродит по Старой Гаване. За год он много раз сюда ездил и успел решить для себя: это не просто город, это мечта. Мечта, у которой закружилась голова на солнцепеке, мечта, которая утонула в собственном безграничном стремлении к томной неге, в любви к сладострастному говору собственной агонии.

Он свернул за угол, за другой, за третий. И оказался на улице, где стоял публичный дом Эммы Гулд.

Эстебан дал ему этот адрес больше года назад, вечером накануне того кровавого дня — с Альбертом Уайтом, Мазо, Кротом, с беднягами Сэлом, Левшой и Кармине. Уезжая вчера из дому, Джо в глубине знал, что придет сюда, но поначалу не признавался себе в этом, потому что ему казалось: это глупость и легкомыслие. А в нем осталось очень мало легкомыслия.

Перед входом стояла женщина, смывая шлангом с тротуара осколки стекла, очевидно выбитого ночью. Она отправляла стекло и грязь в канаву, и те устремлялись вниз: мощеная улица шла под уклон. Когда она подняла глаза и увидела его, шланг повис в ее руке, но не упал.

Годы не были безжалостны к ней, хотя и не слишком пощадили. Она походила на прекрасную женщину, чьи пороки не прошли бесследно, на женщину, которая слишком много курит и пьет: обе эти привычки проявились в морщинках у внешних уголков ее глаз, в углах рта и под нижней губой. Нижние веки набрякли, а волосы казались ломкими, несмотря на здешнюю влажность.

Она приподняла шланг и продолжила свою работу.

— Говори, что хотел, — бросила она.

— А ты не хочешь на меня посмотреть?

Она повернулась к нему, но по-прежнему глядела на тротуар. Ему пришлось отступить, чтобы не замочить ботинки.

— Итак, ты попала в аварию и подумала: «Дай-ка я извлеку из этого выгоду»?

Она покачала головой.

— Нет?

Еще одно покачивание головой.

— А что же тогда?

— Когда за нами погнались легавые, я сказала шоферу, что удрать можно, только если свалимся в машине с моста. Но он не послушал.

Джо снова отступил от струи из ее шланга.

— И что же?

— И я ему прострелила затылок. Мы ушли под воду, я выплыла, а наверху меня ждал Майкл.

— Кто это — Майкл?

— Еще один парень, который сидел у меня на крючке. Он меня всю ночь поджидал возле отеля.

— Зачем?

Она хмуро глянула на него:

— Сначала ты, а потом Альберт: мол, я не могу без тебя жить, Эмма, ты вся моя жизнь, Эмма. Завели шарманку. Мне нужна была страховочная сетка, на случай если вы друг друга порешите. Какой еще выбор у девчонки? Я знала, что рано или поздно мне придется ускользнуть из ваших лап. Ну вы были и горазды оба трендеть.

— Приношу глубокие извинения, — произнес Джо, — за то, что тебя любил.

— Ничего ты меня не любил. — Она сосредоточила усилия на особенно упрямом осколке, засевшем между двумя плитами улицы. — Ты хотел мною обладать. Как паршивой греческой вазой или шикарным костюмом. Показывать меня всем своим друзьям, спрашивать: «Правда, она цыпочка?» — Теперь она посмотрела на него по-настоящему. — Я не цыпочка. Я не хочу, чтобы мной кто-то владел. Я хочу владеть сама.

— Я тебя оплакивал, — сообщил Джо.

— Очень мило, дорогуша.

— Много лет.

— И как ты только вынес такой тяжкий крест? Боженьки мои, да ты просто герой.

Он отступил от нее еще на шаг, хотя она уже направляла шланг в противоположную сторону. Он впервые понял всю эту затею — как простофиля, которого надували столько раз, что жена не выпускает его на улицу, пока он не оставит дома часы, бумажник и мелочь.

— Ты забрала те деньги из камеры хранения на автовокзале, верно?

Она явно ждала пули, видимо опасаясь получить ее вслед за этим вопросом. Но он поднял руки, показывая, что они пусты и будут пусты в дальнейшем.

— Не забывай, ты сам отдал мне ключ, — ответила она.

Если у воров существуют законы чести, то по этим законам она права: он отдал ей ключ и она вольна была распоряжаться им по своему усмотрению.

— А та мертвая девушка? Та, чьи части тела нашли в воде?

Она выключила шланг и прислонилась к штукатурной стене своего борделя.

— Помнишь, как Альберт говорил, что подыскал себе новую девку? — спросила она.

— Как-то смутно.

— В общем, он говорил. Она сидела в той же машине. Я так и не узнала, как ее зовут.

— Ты ее тоже убила?

Она мотнула головой, слегка постучала себя по лбу:

— Когда случилась авария, она ударилась головой о спинку переднего сиденья. Не знаю, тогда она умерла или потом. Меня уже рядом не было, чтобы это выяснить.

Он стоял на этой улице, чувствуя себя дураком. Чертовым дураком.

— Ты меня когда-нибудь любила? — спросил он.

С нарастающим раздражением она обшарила взглядом его лицо.

— А то как же, — ответила она. — Может, даже несколько раз. Мы с тобой неплохо повеселились. А когда ты переставал на меня молиться и начинал трахать как следует, было и вовсе славно. Но тебе надо было сделать из этого кое-что еще.

— Что же?

— Ну, не знаю. Что-то такое более красочное. Что нельзя взять руками. Мы не ангелы Божьи, мы не эльфы из книжки про истинную любовь. Наш дом — ночь, и мы пляшем так бешено, что под ногами не успевает вырасти трава. Вот наше кредо. — Она закурила папиросу, сняла с языка табачную крошку, пустила ее по ветру. — Ты же не думаешь, будто я знаю, кто ты теперь? Не думаешь, будто я все переживала: когда же ты явишься? Мы свободны. Никаких братьев, никаких сестер, никаких отцов. Никаких альбертов уайтов. Есть только мы. Хочешь заглянуть в гости? Приглашение действует без ограничения срока. — Она пересекла тротуар, подошла к нему. — Мы всегда много веселились. Мы и сейчас могли бы повеселиться. Проводить жизнь в тропиках, считать наши деньги на атласных простынях. Свободные как птицы.

— Черт! — произнес Джо. — Я не хочу быть свободным.

Она слегка наклонила голову набок, — казалось, она смутилась и даже испытывает настоящую печаль.

— Но это все, чего мы когда-нибудь хотели, — заметила она.

— Это все, чего ты когда-нибудь хотела, — поправил он. — Ну а теперь у тебя это есть. Всего хорошего, Эмма.

Она стиснула зубы, отказываясь попрощаться, словно тем самым она сохраняла какую-то власть над ним.

Такая упрямая, злобная гордость встречается у очень старых мулов и у очень избалованных детей.

— Всего хорошего, — повторил он и зашагал прочь, не оглядываясь, не чувствуя ни малейших уколов сожаления или раскаяния. Потому что все было сказано.

В мастерской ему деликатно и с величайшей осторожностью сообщили, что часам понадобится совершить путешествие в Швейцарию.

Джо подписал разрешение на вывоз и заявку на ремонт. Взял квитанцию, составленную часовщиком с мельчайшими подробностями. Положил ее в карман и вышел из мастерской.

Он стоял на старой улице Старого города и поначалу не мог решить, куда же ему теперь пойти.

 

Глава двадцать восьмая

Может быть, уже поздно

Все парни, работавшие на ферме, любили бейсбол, но у некоторых поклонение ему доходило до религиозного. Перед наступлением поры сбора урожая Джо заметил, что кое-кто залепил себе кончики пальцев медицинской клейкой лентой.

— Где они раздобыли ленту? — спросил он у Сигги.

— Да у нас ее целые коробки, приятель, — ответил Сигги. — Еще при Мачадо нам как-то раз прислали докторскую палатку вместе с какими-то газетными писаками. Чтобы всем показать, как Мачадо любит своих крестьян. Скоро писаки уехали, а за ними и доктора. Потом к нам явились и забрали все докторское оборудование, но мы заначили картонку этой ленты для парней.

— Зачем?

— Вы когда-нибудь сушили табак, позвольте спросить?

— Нет.

— Если я вам покажу «зачем», вы перестанете задавать дурацкие вопросы?

— Наверное, нет, — ответил Джо.

Стебли табачных растений вымахали уже выше мужского среднего роста, а их листья были длинней руки Джо. Он больше не разрешал Томасу бегать по табачным делянкам, опасаясь, как бы тот не заблудился там. Сборщики — в основном мальчики постарше — как-то утром пришли и обобрали листья с самых созревших растений. Эти листья сложили на деревянные салазки, которые затем отцепили от мулов и прицепили к тракторам. Трактора ехали к сушильному сараю на западном крае плантации: эту задачу поручали самым младшим из мальчишек. Однажды утром Джо вышел на крыльцо главного дома и увидел, как парень лет шести, не больше, едет мимо него на тракторе, волоча за собой на салазках целую груду листьев. Мальчишка широко улыбнулся Джо, помахал ему рукой и проследовал дальше.

Возле сушильного сарая листья сваливали с санок и раскладывали на шнуровальных скамьях в тени деревьев. К скамьям крепились специальные желоба. Шнуровальщики и крепильщики (все — парни-бейсболисты с клейкой лентой на пальцах) клали в желоб прут и начинали бечевкой привязывать к нему листья, пока их гирлянда не занимала весь прут, от одного конца до другого. Они занимались этим с шести утра до восьми вечера; в эти недели в бейсбол они не играли. Бечевку следовало натягивать очень туго, нажимая при этом на прут, так что от бечевки нередко появлялись волдыри на пальцах и ладонях. Вот зачем медицинская лента, пояснил Сигги.

— А когда мы это сделаем, patrón, мы развешиваем низки в сарае, от одного его конца до другого. Сидим и ждем пять дней, прежде чем табак дойдет и высохнет. Работа есть только у того, кто следит за огнем в сарае, да у тех, кто присматривает, чтобы там не сделалось чересчур влажно или слишком сухо. Это делают мужчины. А мальчишкам что остается? Играть в бейсбол. — Он коснулся локтя Джо. — Если вы не против.

Джо стоял у сарая, наблюдая, как эти мальчишки шнуруют табак. Даже с желобом им приходилось все время поднимать руки и разводить их в стороны, чтобы перевязывать листья, — поднимать и разводить руки, почти все четырнадцать часов напролет. Он мрачно взглянул на Сигги:

— Конечно я не против. Господи, как они выносят эту работенку?

— Я ее шесть лет делал.

— Как?

— Мне не нравится голодать. А вам нравится голодать?

Джо сделал большие глаза.

— Угу. Еще одному не нравится голодать, — заключил Сигги. — Единственная штука, на которой сходятся все в мире: голодать не очень-то приятно.

На другое утро Джо застал Сигги в сушильном сарае: тот следил, чтобы развешивальщики правильно вешали гирлянды. Джо попросил его ненадолго отлучиться, и они пересекли плантацию, спустились по восточному склону холма и остановились у худшего поля, какое Джо когда-нибудь видел в жизни: каменистого, весь день затененного холмами и выступами породы, к тому же облюбованного вредителями и сорняками.

Джо поинтересовался, сильно ли в пору сушки загружен работой Эродес, их лучший водитель.

— Он еще занят на уборке, — ответил Сигги, — но работает меньше, чем мальчишки.

— Хорошо, — одобрил Джо. — Пускай вспашет это поле.

— Тут ничего не будет расти, — предупредил Сигги.

— Ясное дело, — согласился Джо.

— Зачем тогда его пахать?

— Потому что бейсбольную площадку легче устроить на ровной поверхности, тебе не кажется?

В тот день, когда они соорудили питчерскую горку, Джо шел вместе с Томасом мимо сарая и увидел, как Перес, один из рабочих, бьет своего сына: колотит его по голове, словно мальчик — пес, которого он застукал за поеданием своего ужина. Мальчишке явно было не больше восьми. Джо крикнул: «Эй!» — и двинулся к ним, но дорогу ему заступил Сигги.

Перес и сын Переса смущенно смотрели на него. Перес снова врезал сыну по голове, а потом несколько раз по заднице.

— Это необходимо? — спросил Джо у Сигги.

Томас, не обращая внимания на избиение, кривлялся перед Сигги, которого в последнее время стал просто обожать.

Сигги взял Томаса, поднял высоко над головой, и мальчишка захихикал. Сигги произнес:

— Думаете, Пересу нравится лупить своего парня? Думаете, он просыпается и говорит себе: я хочу быть плохим, хочу сделать так, чтобы парень вырос и стал меня ненавидеть? Нет, нет, нет, patrón. Он просыпается и говорит себе: мне надо кормить семью, мне надо, чтобы им было тепло и сухо, мне надо починить крышу, а то она течет, и мне надо поубивать крыс в их спальне, показать всем, как правильно себя вести, показать моей жене, что я ее люблю, и урвать хоть пять паршивых минуток для себя, и потом четыре часа поспать, а потом я встану и опять пойду в поле. А когда я ухожу в поле, то слышу, как самые маленькие плачут: «Папа, я хочу есть. Папа, молока нет. Папа, меня тошнит». И ко всему этому он возвращается каждый день, и каждый день он уходит от всего этого в поля, а потом вы даете его сыну работу, patrón, и вы ему словно жизнь спасаете. А может, и правда спасаете. Но бывает, что сын не справляется с этой работой. Cono. Тогда этого сына бьют. Лучше быть избитым, чем голодным.

— А с чем не справился мальчишка?

— Он должен был присматривать за огнем в сарае. И заснул. Чуть не спалил весь урожай. — Сигги отдал ему Томаса. — И сам мог сгореть.

Джо посмотрел на отца с сыном. Перес обнял мальчика за талию, тот кивал, отец что-то тихо говорил ему, несколько раз поцеловал в голову, сбоку. Урок преподан. Хотя мальчишку, похоже, эти поцелуи не смягчили. Так что отец оттолкнул его голову, и оба вернулись к работе.

Бейсбольную площадку доделали в тот же день, когда табак переправили из сушильного сарая на склад. Приготовление листьев для продажи оставляли по большей части женщинам: утром они поднимались по склону холма на плантацию, с такими же грубыми лицами и грубыми кулаками, как и мужчины. Когда они рассортировали табак и распределили его по категориям, Джо собрал мальчишек на площадке и вручил им перчатки, новенькие мячи и луисвильские биты, которые прибыли два дня назад. Он устроил три базы и «дом».

Он словно бы показал им, как летать.

Ранними вечерами он брал Томаса посмотреть игру. Иногда к ним присоединялась Грасиэла, но ее присутствие зачастую слишком отвлекало пару ребят, приближавшихся к поре юности.

Томас, обычно непоседа, зачарованно наблюдал за игрой. Он сидел тихо, сложив ладони между колен, и смотрел на то, чего он, видимо, еще не понимал, но что действовало на него словно музыка или теплая вода.

Однажды вечером Джо сказал Грасиэле:

— Кроме нас, для этого городка нет никаких надежд, разве что бейсбол. Они его обожают.

— Так это ведь хорошо, правда?

— Просто отлично. Можно сколько угодно мазать Америку дерьмом, но кое-какие неплохие вещи мы экспортируем.

Она покосилась на него своими карими глазами:

— Но тебе за это приходится платить.

А кому не приходится? Что движет миром, если не свободная торговля? Мы даем тебе, а ты даешь нам что-то взамен.

Джо любил жену, но она, похоже, до сих пор не могла принять, что ее родина, пусть и, без всякого сомнения, многим обязанная его стране, теперь гораздо больше готова к благим переменам. Еще до того, как Соединенные Штаты успели убраться подальше от здешней бучи, Испания оставила жителей острова прозябать среди малярии и скверных дорог, при почти полном отсутствии медицинской помощи. Мачадо ничуть не улучшил положения. Но теперь, при генерале Батисте, инфраструктура здесь развивалась семимильными шагами. В трети страны и половине Гаваны в домах уже имелись водопровод, канализация и электричество. Средняя продолжительность жизни росла. Появились дантисты.

Да, Соединенные Штаты экспортировали часть своей доброй воли на штыках. Но во все времена так поступали все великие страны, продвигавшие цивилизацию.

Взять хотя бы Айбор-Сити. Разве Джо не поступал точно так же? А она? Они строили больницы на кровавые деньги. Они вытаскивали женщин и детей с улиц на доходы от незаконной торговли ромом.

Добрые дела с начала времен часто вырастали из дурных денег.

И теперь, на Кубе, сходящей с ума по бейсболу, в регионе, где могли бы играть палками и голыми руками, у них появились перчатки, скрипящие новенькой кожей, и биты, своей белизной напоминающие очищенные яблоки. И каждый вечер, когда работа сделана и последние зеленые стебли освобождены от листьев, и урожай высушен, рассортирован и упакован, и в воздухе пахнет отволоженным табаком и смолой, он сидит на стуле рядом с Сигги и смотрит, как на площадке удлиняются тени, и они обсуждают, где купить семена для травы ее внешней зоны, чтобы это поле наконец перестало быть мешаниной из грязи и разбросанных камней. Сигги передавал ему слухи о том, что где-то в этих краях есть своя лига, и Джо просил его следить за положением дел, особенно осенью, когда работы на ферме самые легкие.

В базарный день их табак продали на оптовом складе по едва ли не самой высокой цене. Четыреста брикетов табака средним весом по двести семьдесят пять фунтов каждый отошли к единственному покупателю — компании «Роберт Бернс тобакко», выпускавшей панетеллы — тонкие американские сигары, входящие в моду.

В честь этой продажи Джо выдал премии и мужчинам, и женщинам. Он подарил деревне два ящика рома «Коглин — Суарес». А затем, по предложению Сигги, взял напрокат автобус и вместе с Сигги отвез бейсбольную команду на их первый в жизни фильм — в Виньялес, в кинотеатр «Бижу».

Вся кинохроника оказалась посвящена нюрнбергским законам, которые вступили в силу в Германии: кадры, на которых встревоженные евреи паковали свои пожитки и первым же поездом отправлялись прочь, бросая квартиры и мебель. Джо читал в газетах, что самопровозглашенный канцлер, некто Гитлер, представляет реальную угрозу для хрупкого мира, который поддерживался в Европе с 1918 года, но Джо сомневался, что этот потешного вида человечек пойдет далеко теперь, когда весь мир обратил на него внимание и насторожился. Нет-нет, исключено, вероятность — ноль процентов.

Дальше пошли короткометражки, легковесные и легкозабываемые, хотя мальчишки из команды все хохотали от души, глаза у них стали большие и круглые, как пластины баз, которые он им купил. Джо не сразу понял: они так мало знают о кино, что решили — хроника о Германии и есть обещанный художественный фильм.

Но тут как раз и перешли к гвоздю программы — вестерну под названием «Всадники Восточного кряжа», с Тексом Мораном и Эстеллой Саммерс в главных ролях. По черному экрану стремительно бежали титры. Джо никогда не относился к кино серьезно, и ему было совершенно все равно, кто там участвовал в создании фильма. Он уже хотел опустить глаза, чтобы проверить, завязан ли шнурок на правом ботинке, но тут на экране вспыхнуло имя, которое заставило его взгляд снова метнуться на экран:

Автор сценария — Эйден Коглин

Джо покосился на Сигги и мальчишек, но они не обратили на это внимания.

Ему хотелось сказать кому-нибудь: мой брат. Это мой брат.

В автобусе, по пути обратно в Арсенас, он не мог перестать думать об этом фильме. Ну да, типичный вестерн, с кучей перестрелок, с дамочкой, попавшей в беду, с погоней в каретах по осыпающейся горной дороге. Но есть тут и что-то еще. Это заметно, если знаешь Дэнни. Текс Моран играл честного шерифа в нечестном (как выяснилось по ходу действия) городке. Самые важные горожане однажды вечером собрались, чтобы спланировать убийство темнокожего сезонника, который, как заявлял один из горожан, заглядывался на его дочку. В финале хорошие горожане вдруг понимали ошибочность своего поведения, но лишь после того, как темнокожего пришельца убивала группа чужаков в черных шляпах. Насколько мог судить Джо, посыл ленты заключался в следующем: опасность из внешнего мира уничтожает опасность, идущую изнутри. Личный опыт Джо — да и самого Дэнни — показывал: это чушь собачья.

Но все равно они славно повеселились в кино. Мальчишки пришли в полный восторг. Всю дорогу домой они болтали о том, как купят себе шестизарядники с поясным ремнем, когда вырастут.

Тем же летом, позже, его часы вернулись из Женевы. Их прислали почтой, в прелестной коробочке красного дерева, с бархатной подкладкой. Часы блестели от свежей полировки.

Джо пришел в неописуемую радость и лишь через несколько дней сумел признаться себе, что они все-таки немного отстают.

В сентябре Грасиэла получила письмо, извещающее, что Айборский совет попечения о малоимущих избрал ее женщиной года — за ее работу с бедняками латинского квартала Айбора. Совет представлял собой разношерстную компанию кубинских, испанских и итальянских мужчин и женщин, собиравшихся раз в месяц для обсуждения своих общих интересов. В первый год существования этой группы ее трижды приходилось распускать, ибо собрания часто оканчивались драками, выплескивавшимися на улицу из облюбованного советом ресторана. Бои происходили обычно между испанцами и кубинцами, но итальянцы тоже не оставались в стороне. После целого ряда подобных стычек членам совета все-таки удалось найти общую почву в своей сравнительной изоляции от прочей Тампы. За весьма короткое время они сколотили довольно влиятельную группу, представлявшую интересы широких слоев местного населения. Совет указывал в своем послании: если Грасиэла согласна, они с удовольствием вручат ей эту награду на церемонии, которая состоится в отеле «Дон Сесар» на пляже Сент-Питерсберга в первые выходные октября.

— Что ты об этом думаешь? — спросила Грасиэла за завтраком.

Джо клонило в сон. В последнее время ему то и дело снился один и тот же кошмар, с небольшими вариациями. Вместе с семьей он пребывал где-то за границей, похоже в Африке, но точно он определить не мог: их окружала высокая трава и стояла страшная жара. На дальнем крае полей он боковым зрением различал отца. Тот ничего не говорил. Лишь смотрел, как из высокой травы появляются леопарды, гибкие и желтоглазые. Увидев первого, Джо пытался закричать, чтобы предостеречь Грасиэлу и Томаса, но у него уже не было горла, потому что один из леопардов сидел у него на груди. Джо замечал, как ярко алеет его кровь на огромных белых клыках, и закрывал глаза, понимая, что сейчас большая кошка набросится на него снова.

Он налил себе еще кофе и выкинул этот сон из головы.

— Думаю, — проговорил он, — что тебе пора снова увидеть Айбор.

Реставрация дома, к их немалому удивлению, оказалась почти завершена. На прошлой неделе Джо с Сигги заложили дерновую площадку для внешней бейсбольной зоны. На какое-то время Джо с Грасиэлой ничто не привязывало к Кубе — кроме самой Кубы.

Они уехали в конце сентября, на исходе сезона дождей. Они вышли на пароходе из Гаваны, пересекли Флоридский пролив и двинулись на север вдоль западного побережья Флориды. В Тампу они прибыли двадцать девятого сентября, на склоне дня.

Зеппе Карбоне и Энрико Поццетта, оба быстро взлетевшие вверх в организации Диона, встретили их на причале. Зеппе объяснил, что об их прибытии уже пошли слухи. Он показал Джо пятую полосу «Трибьюн»:

ЗНАМЕНИТЫЙ МАФИОЗНЫЙ БОСС АЙБОРА ВОЗВРАЩАЕТСЯ

В статье высказывалось мнение, что ку-клукс-клан снова начнет выступать с угрозами и что ФБР готовит обвинительный акт.

— Боже, — проговорил Джо, — откуда они взяли эту чепуху?

— Принять у вас плащ, мистер Коглин?

Поверх костюма Джо надел шелковый плащ, который купил в Гаване. Легчайший плащ, привезенный на Кубу из Лиссабона, ощущался просто как еще один слой кожи, но сквозь него не проникало ни капли дождя. В последний час на пароходе Джо видел, как собираются тучи, что и неудивительно: пускай сезон дождей на Кубе похуже здешнего, но и в Тампе он нешуточный.

— Я не сниму, — ответил Джо. — Помогите моей жене с чемоданами.

— Конечно.

Четверка вышла из здания причала и направилась к автомобильной стоянке. Зеппе — справа от Джо, Энрико — слева от Грасиэлы. Томас ехал у Джо на спине, обвив руками его шею. Джо посмотрел на часы. И тут они услышали первый выстрел.

Зеппе умер на ходу — Джо часто такое видел и сразу понял, в чем дело. Зеппе еще нес чемоданы Грасиэлы, когда пуля прошила середину его головы. Джо повернулся, Зеппе уже падал, и тут грянул второй выстрел. Стрелявший что-то произнес сухим, спокойным голосом. Джо прижал Томаса к плечу, бросился на Грасиэлу, и все они повалились на землю.

Томас заплакал — скорее от потрясения, чем от боли, решил Джо. Грасиэла хрипло вздохнула. Джо услышал, как Энрико стреляет из пистолета. Покосился в ту сторону. Увидел, что Энрико попали в шею, слишком темная кровь хлестала из него слишком сильно, но он все-таки стрелял из своего кольта сорок пятого калибра образца семнадцатого года. Стрелял под ближайшую машину.

Джо услышал, что говорит тот стрелок.

— Покайтесь. Покайтесь.

Томас захныкал. Не от боли, а от страха: Джо понимал разницу. Он спросил у Грасиэлы:

— Ты как, все в порядке?

— Да, — ответила она. — Дыхание перехватило. Давай.

Джо откатился от них, вытащил свой «тридцать второй» и присоединился к Энрико.

— Покайтесь.

Они стреляли под машину, по паре желто-коричневых сапог и брючин.

— Покайтесь.

С пятой попытки Джо с Энрико удалось одновременно попасть в цель. Энрико продырявил левый сапог стрелявшего, а Джо раздробил ему левую лодыжку.

Джо покосился на Энрико и успел увидеть, как тот, кашлянув, умирает. Миг — и его нет, пистолет в его руке еще дымится. Джо перемахнул через капот машины, отделявшей его от стрелка, и приземлился перед Ирвингом Фиггисом.

Тот был одет в желто-коричневый костюм, полинявшую белую рубашку и соломенную ковбойскую шляпу. С помощью своего пистолета, длинноствольного кольта, он поднялся на уцелевшую ногу. Он стоял на гравии в желто-коричневом костюме, раздробленная ступня болталась на огрызке лодыжки, а пистолет болтался в его руке.

Он посмотрел Джо в глаза:

— Покайся.

Джо направил ствол в центр тяжести груди Ирва.

— Я не понимаю, — заявил он.

— Покайся.

— Отлично, — произнес Джо. — Перед кем?

— Перед Богом.

— А кто сказал, что я не каюсь? — Джо подошел на шаг ближе. — Но вот перед тобой, Ирв, я каяться не стану.

— Тогда покайся перед Богом. — Ирв дышал слабо и прерывисто. — В моем присутствии.

— Нет, — произнес Джо. — Тогда все равно это будет для тебя, а не для Бога, верно?

По телу Ирва несколько раз пробежала крупная дрожь.

— Она была моя девочка.

Джо кивнул:

— Но я ее у тебя не отнимал, Ирв.

— Ее отняли твои.

Глаза Ирва распахнулись и уставились куда-то на пояс Джо.

Джо глянул вниз, но ничего такого не увидел.

— Твои, — повторил Ирв. — Это все твои.

— Кто это — мои? — Джо рискнул еще раз взглянуть себе на грудь, но по-прежнему ничего особенного не увидел.

— Те, у кого в сердце нет Бога.

— У меня есть Бог в сердце, — возразил Джо. — Это не твой Бог, только и всего. Почему она покончила с собой в твоей постели?

— Что? — Ирв уже плакал.

— В доме три спальни, — пояснил Джо. — Зачем ей было убивать себя именно в твоей?

— Ты мерзкий одинокий человек. Ты мерзкий одинокий…

Ирв посмотрел куда-то за плечо Джо и снова уставился на его пояс.

Джо не выдержал. Он хорошенько вгляделся и увидел на себе то, чего не было, когда он сходил с парохода. Не на поясе — на плаще. В плаще.

Дыра. Совершенно круглая дырка на правом отвороте, у правого бедра.

Ирв встретился с ним глазами, и в его взгляде пылал стыд.

— Мне так жаль, — произнес Ирв.

Джо все еще пытался уразуметь, что к чему, когда Ирв наконец увидел то, чего ждал, и в два прыжка на одной ноге выбрался на дорогу и кинулся наперерез грузовику с углем.

Машина ударила в Ирва, водитель ударил по тормозам, но грузовик лишь занесло на красном кирпиче, и Ирв свалился под колеса, и грузовик запрыгал, круша его кости и прокатываясь по его телу.

Джо отвернулся от дороги, слыша, как грузовик продолжает заносить. Он посмотрел на дырку в плаще и понял, что пуля прошла сзади, навылет, разминувшись с его бедром неизвестно на сколько дюймов. Видимо, плащ распахнулся, когда Джо метнулся прикрыть семью. Когда он…

Он посмотрел в сторону машины и увидел, что Грасиэла пытается встать, истекая кровью. Он перепрыгнул капот и упал перед ней на ладони и колени.

Она сказала:

— Джозеф?

Он услышал страх в ее голосе. Услышал в ее голосе знание. Он сорвал с себя плащ. Нашел рану, чуть выше паха, прижал скомканный плащ к ее животу. Он твердил:

— Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.

Она больше не пыталась шевелиться. Наверное, и не могла.

Какая-то молодая женщина решилась высунуть голову из двери причального терминала, и Джо заорал:

— Вызовите врача! Врача!

Женщина исчезла внутри. Джо увидел, как Томас смотрит на него, с открытым ртом, не издавая ни звука.

— Я тебя люблю, — сказала Грасиэла. — Я всегда тебя любила.

— Нет же. — Джо прижался к ее лбу своим. Как можно сильнее прижал плащ к ее ране. — Нет, нет, нет. Ты — весь мой… мой… Нет.

— Ш-ш-ш, — произнесла она.

Он отвел от нее голову. Грасиэла уплывала, уплывала все дальше.

— Мир, — закончил он.

 

Глава двадцать девятая

Люди его профессии

Он остался большим другом Айбора, хотя его мало кто узнавал. И никто теперь не помнил его таким, каким он был при ее жизни. Тогда он был вежливым и удивительно открытым по сравнению с другими людьми своей профессии. Теперь он остался просто вежливым.

Некоторые говорили, что он очень быстро постарел. Он ходил неуверенно, словно хромал, хотя обе ноги у него были в порядке.

Иногда он брал сына на рыбалку. Снуки и морские окуни лучше всего клевали на закате. Вместе они сидели на волноломе, там он учил сына привязывать леску. Он то и дело обнимал мальчика за пояс, что-то негромко говорил ему на ухо и показывал в сторону Кубы.