Григорий открыл глаза и увидел в открытом окне высокое дерево. Молодые листочки уже появились из почек, расправились, подставляя себя солнцу.

— Дерево! Оно живет, тянется к солнцу! Каждый на этой земле хочет жить и чувствовать, как жизнь прекрасна. Значит, я живой, — подумал солдат, увидев дерево и голубое небо. — Странно, почему не поют птицы? Вокруг какая-то тяжелая шершавая тишина.

Он повернул голову и увидел лицо молоденькой, конопатой девушки в белом халате. Она зашевелила губами, и Гриша понял, что девушка говорит, только он ее не слышит. Солдат попытался что-то произнести, но в голове где-то далеко отдалось эхом странное еле слышное мычание.

— Понятно. Контузило, — подумал он. Через минуту у его кровати собрались врачи. Пришел полковник — главврач. Он посмотрел в глаза, послушал сердце и, улыбнувшись, что-то сказал присутствующим. Григорий понял по его улыбке, что все будет хорошо и он поправиться.

Через три дня он встал, вышел на улицу и долго сидел на лавочке под зеленым деревом. Через день слух стал постепенно возвращаться и Григорий начал слышать стоны и крики раненых солдат. Они лежали на соседних койках, но кричали откуда-то издалека. И вместе с выздоровлением Гриши эти голоса войны возвращались, напоминая самое страшное, что произошло с ним. Вместе со слухом возвращалась и речь. Постепенно солдат начал выговаривать редкие слова, а позже заговорил нормально. Гриша не мог отлеживаться, он старался быть полезным: помогал санитаркам переворачивать тяжелых бойцов, подавал им воду и даже мыл полы. Он видел изуродованных, но счастливых людей. Безрукие, безногие были рады, что остались на этом свете. Они не желали вспоминать тот ад, в который их завела война. Конечно, встречались среди них и те, кто не хотел жить. Эти бойцы презирали жалость к себе и не понимали, что будет с ними дальше. Считали, что смерть — это лучшее избавление, но медсестры и врачи находили нужные слова и успокаивали этих людей. Особенно старалась баба Маша. Она сошлась с инвалидом без обеих ног и руки. Этот человек остался один. Всю деревню солдата сожгли немцы, и ему некуда было ехать. Врачи хотели оформить его в дом инвалида, но баба Маша уговорила его остаться с ней. А когда в госпиталь привозили тяжелых бойцов, получивших серьезные ранения, она приглашала своего нового мужа и он, своим видом и радостным отношением к жизни, внушал веру тем, кто отчаялся из-за своих увечий.

Григорий видел все это и старался помогать бойцам. Он был в центре внимания и улыбок медперсонала. Не редко даже врачи пользовались его помощью, и ему нравилось это. Он готов был помочь каждому. Единственное, что не нравилось, это отвечать на вопросы о бойцах батальона, которые погибли. Одним девушкам он отвечал, что с первого и второго рубежей увезли много раненых, возможно, их знакомый был среди них, другим говорил, что прибыло пополнение и он находился рядом с комбатом и с прибывшими солдатами. Не знал о потерях в ротах, так как все время шел вперед и не задерживался на взятых позициях. Единственным, о ком он говорил много, был комбат. О нем Григорий рассказывал с удовольствием. О том, как они прошли укрепленные рубежи, вошли в город и там, мчались на немецкой машине по еще не освобожденным улицам. О станции, танкистах и смелых солдатах — «гавнюках».

К майским праздникам Григорий поправился окончательно, к нему вернулся слух и речь. Он уже стал изредка напоминать врачам, что его следует отпустить, но главврач был принципиален и отвечал, что при малейшем взрыве контузия напомнит о себе и тогда он останется навсегда глухим и немым. Подобное ранение требовало полного выздоровления, и главврач отклонял все его прошения об отправке в часть.

Наступили майские праздники. В госпиталь приезжали артисты, а между концертами играл патефон.

На второй праздничный день Григорий встретил Юльку Березкину. Радости было столько, что он хотел прыгать и скакать как мальчишка, Она рассказала, что комбат жив и теперь уже подполковник, командует целым полком. Передавал привет. Но кроме этого, девушка привезла тяжелую для бойца новость.

— Гриш, ты знаешь, Титова погибла, — произнесла она.

Григорий сразу почувствовал тяжесть, но он успокаивал себя тем, что на войне люди гибнут, даже такие симпатичные, и нужно как-то спокойно переживать это.

— Жаль, — ответил солдат. — Она искала смерти раньше, сама. В последние дни войны погибла. Очень жалко, она вроде только начала в себя верить, и наверняка бы встретила хорошего человека. Не знаю, как теперь мне разыскать Таню, ведь только через нее связь поддерживалась. Она и записку мне недавно прислала от нее.

— Ты что, правда, такой дурак, или просто отказываешься верить?

— О чем ты? — удивленно спросил радист.

— О чем? Да о том, что Титова и твоя Таня — одна и та же женщина. Весь батальон об этом знал, а ты что, в самом деле, не догадывался. Игра у нее такая, чтоб не сглазить. Погиб парень, но он был не с ней, а с ее двойником и она, как бы, не причем. Артистка была хорошая. Но все ведь понимали, видели, и что — никто не намекнул? Хотя конечно, зачем? Все знали, что ты парень хороший, умный и конечно думали, что давно ее раскусил.

— Она Таня?! — удивленно переспросил Григорий. Не может быть, я уверен, что это разные девушки. Нет? Ответь правду, не молчи! — закричал он на Юлю.

— Гриш, я понимаю, что тебе тяжело. Пойду, я лучше завтра зайду.

— Подожди! Расскажи мне, как она погибла? Ты что-нибудь об этом знаешь?

— Знаю. Мальчишка из гитлерюгенд застрелил ее из пистолета. Когда его поймали, он рассказал, что два солдата поиздевались над его матерью, а, увидев его немецкую пилотку, застрелили женщину, посчитав ее фашисткой. Пацан, ему лет двенадцать-тринадцать, взял припрятанный пистолет и вышел на улицу. Увидел самую красивую русскую девушку и выстрелил в нее. Вот так он отомстил — по-своему. Тех двоих быстро нашли, арестовали и заперли в подвале. Ночью кто-то бросил туда гранату и обоих насмерть. А пацана куда-то отправили.

— А Титову?

— Не знаю. Ее в штаб армии, оттуда в передвижной поезд-госпиталь и куда-то увезли. Может, на родину? Она где-то под Калугой жила.

— Так что, значит в госпиталь? Может, ее тяжело ранило?

— Нет, ее с трупами офицеров и высшего командного состава положили. Она двадцатого апреля уже ротой связи командовала, а потом ее сразу через дня три повысили. Назначили командиром батальона спецсвязи всего фронта.

— А ты видела, как она погибла?

— Нет, я только тело потом в штабе видела.

— Юль, ты только не злись, но мне кажется, что Таня существует. Она совсем другая, не такая строгая и родинка у нее на щеке.

— Гриш, мне не просто говорить об этом, но я лично ей обещала рассказать правду. Титова меня на Новый год вызвала, попросила отвлечь, потанцевать с тобой. В это время она бегала переодевалась, родинку рисовала. Знаешь, сколько красок для лица девчонкам надарили на праздник и все хорошие — трофейные. В тот вечер она мне сама все рассказала и взяла с меня слово, что если она погибнет, я должна буду рассказать тебе всю правду, чтобы ты не искал девушку, которой нет. Я не знаю, девчонка она была, ну не как я. Но однажды, когда ты ушел в разведку, я увидела у нее слезы и поняла, что она любит тебя по-настоящему. Даже испугалась за тебя и все ей высказала.

— Что ты ей высказала?

— Ну чтоб не трогала и забыла тебя. — А она ответила — мол, знаю, но ничего поделать не могу. Ушла и еще больше заревела.

Гриша замолчал. Все его сравнения и подозрения всплыли. Конечно, он догадывался, но всегда прогонял эту мысль, не хотел даже рассуждать на тему она это или нет.

— Настолько похожих женщин не бывает, даже близнецы и те разные, — подумал он. — А она вот так поступала из-за того, что хотела сберечь солдата — меня. А может из-за комбата, который презирал ее. А если бы все прояснилось раньше, сколько бы у нас было времени и встреч, но на войне все по-другому. Приходится врать и она делала это как могла, а я опьяненный любовью, просто отказывался верить в сходство, хотя и понимал, что Титова и Таня — один и тот же человек. Теперь ее нет, нет игры, что она выдумала, нет тайны, осталась лишь пустота. Шершавая, колючая пустота. Она повисла в душе и тянет. Где-то рядом целый поток слез, но они почему-то не идут, эта пустота все заткнула собой и не выпускает мою боль наружу.

— Гриш, я пойду, — тихонько сказала Юля и ушла, а Григорий остался сидеть на лавочке. Он вспомнил тех двоих, что тащили немку, и был уверен, что это сделали они. Хотя позже решил, что эти ребята оказались игрушками в руках войны. Он честно противостоял ей — верил, что война не сможет победить его. Она проиграла, но нанесла последний, самый тяжелый удар — в сердце.

Солдат весь день сидел на лавочке. Курил одну за одной сигареты, а его мысли были далеко — там, в голубых небесах, где встречаются души погибших. Он попросил прощения у этой девушки, которая так любила его, за то, что не разглядел ее любящих глаз.

Григорий молчал весь день и ходил мрачный. Санитарки даже испугались за него, подумали, что это последствия контузии, но он ответил, что потерял близкого человека и солдата оставили в покое. Он остался один на один со своим горем и несколько дней ни с кем не общался.

Девятого мая 1945-го года в госпитале объявили о том, что война кончилась. В этот день никто не стонал и не кричал от боли — радость была у всех, но ночью пришлось вызывать весь персонал госпиталя. Здоровые мужики рыдали. Нет, не от ранений, а оттого, что в этом мире сломался конвейер смерти и наступил долгожданный мир. Многие переживали оттого, что не смогут отомстить за тех, кто погиб рядом с ними. Они хотели вернуться и взять оружие, чтобы отомстить за близких, за погибших товарищей, но им предстояло жить, и врачи, как могли, успокаивали каждого.

После праздника Победы Григорий старался взять себя в руки. Конечно, ему хотелось как и остальным уехать на фронт, найти недобитых немцев и расстрелять их всех, но это были лишь порывы злости и он, понимая это, пытался справиться с ними. Люди вокруг перестали бояться, и Гриша сразу заметил, что каждый в госпитале уверен — больше никого не убьют, бойцы вернуться домой и начнут новую, счастливую жизнь. Медперсонал заботился о каждом. Все понимали, что это непросто люди, это счастье и радость, которые вернутся лишь в некоторые дома и семьи. Врачи боролись за каждого раненого, чтобы он выжил и, приехав в родной город или деревню, привез с собой часть победы, радости, которой конечно на всех не хватало.

Двенадцатого мая Григорий понял, что нужно жить дальше. Он наконец-то осознал, что в этот мир пришла маленькая девочка с голубыми, как небо глазами — с именем Победа. За ее рождение пришлось дорого заплатить, но она родилась и теперь будет жить вечно, напоминая всем о том, чего стоило ее рождение.

В этот же день приехал Киселев. Григорий переносил раненых бойцов из палаты, и полковнику пришлось ждать солдата. Он, конечно, дождался и, встретившись, они обнялись и долго молчали. Но Киселев нарушил это молчание, встал с лавочки и произнес:

— Рядовой Михайлов! За смелость и храбрость, проявленную в боях при взятии города Кенигсберг, вы награждаетесь медалью «За боевые заслуги!».

— Служу Советскому Союзу! — встав, ответил солдат.

Комбат пристегнул к его гимнастерке медаль и добавил:

— Позже получишь еще одну — за взятие Кенигсберга. Я тебя представил, но дойдет она до тебя позже.

— Служу Советскому Союзу! — еще раз ответил радист и отдал честь. Они вновь обнялись и, немного успокоившись, сели и закурили. Комбат достал из кармана тонкую трофейную фляжку и предложил куда-нибудь отойти, обмыть медаль.

Они нашли укромное место и расположились. Выпили и стали вспоминать товарищей. Григорий рассказал комбату о том, что к нему приезжал офицер и расспрашивал о том, как они относили рацию к подземному заводу.

— И что? — немного удивленно спросил Киселев.

— Да ничего. Я ему сказал, что никого не осталось. Командир Воувка погиб на первом рубеже в окопах, остальные тоже. Никого не осталось.

— А он что хотел узнать?

— Ну, как погиб тот англичанин. Я рассказал, что мы уходили по минному полю, по своей тропе. Немцы подъехали на двух машинах и с дороги стали стрелять по нам. Англичанину пуля попала в голову. Он умер сразу.

— А на самом деле?

— На самом деле. Пуля попала в мину, и она взорвалась. Именно ее осколки пробили рацию. Он прыгнул в эту воронку, задрал руки и хотел сдаться. Но ему не дали. Санек-то остался там в лесу. Мы поняли, что он предатель, и Сашка решил вернуться и забрать позывные из рации. Я их на бумажке написал и под ручку засунул. Он потом вам этот листок отдал. Вы ж его сами сожгли.

— Да, помню. А офицер чего еще спрашивал?

— Больше ничего. Он узнал, что все погибли, я ему сказал, что рацию с позывными оставили в указанном месте и все. Он даже и не записывал.

— Понятно. А ты слышал. Пленные завод еще в конце января взорвали.

— Нет. И что, спаслись?

— Да вышли оттуда, захватив оружие. Но их всех в тыл отправили и, самое смешное, их тайная парторганизация утверждает, что за рацией посылали русского парня. Он хорошо знал немецкий. Никакого англичанина среди них вообще не было. Вот так.

— Ну и ладно, забыли. А в Кенигсберге, как? После того как меня увезли, бой был тяжелый?

— Да. Утром девятого апреля немцы из гарнизона крепости опять решили прорваться. Но мы и солдаты 43-й армии остановили их.

— А потом что? Как командиром полка стали?

— Батальон расформировали. Жору отправили в штаб, он же грузин. Саленко ранили, увези в госпиталь, остался один снайпер-сибиряк и человек двадцать сопляков. Их Замятин в свой полк зачислил.

— К «гавнюкам», что ли?

— Да. Меня назначили командиром одного из полков 43-й армии. Генерал остался доволен тем, что мы станцию удержали. Да и Палыч ему на ушко небось шепнул. Сам-то не мог повысить, так соседа попросил. А потом мы пошли на саму крепость. Бомбили их долго: и морячки, и все армейские орудия и танки. Девятого, на следующий день, после того, как немцы еще раз прорваться не смогли, они вернулись в крепость. Но сам понимаешь, такой обстрел. К вечеру б от крепости ничего бы не осталось. В общем, они поняли это и сдались, но на побежденных и несчастных эти фашисты не были похожи. Представляешь, в крепости были одни солдаты! Ни одного офицера! Ими никто не командовал, они сами дрались за свою землю. Вот спрашивается, какого они на Русь полезли? Вроде посмотреть со стороны, попадаются настоящие солдаты. Помнишь того фрица, что Егор застрелил?

— Конечно.

— Вот и в крепости все такие были. Их даже отдельно от остальных пленных держали. Командование побоялось, что они бунт подымут и попытаются к Берлину уйти. Но ничего, все обошлось. Правда, в лесах еще остались отдельные группы СС. Будем ловить, кто не пожелает сдаться — добьем. Так что повоевать еще придется, хотя и не очень хочется. Ну, давай за Победу! По глотку!

— Давай.

Они выпили, Киселев достал шоколадку, закусили, и Гриша, посмотрев на него, хотел спросить, но промолчал.

— Знаю, хочешь о Титовой узнать? — неожиданно ответил полковник.

— Я все знаю. Юлька приходила. Рассказала.

— Да. Вот такие брат, дела. Видишь, как ее смерть нашла. Войну вы обманули, смерть презирали, а она отомстила. Тебя в том домике спасла, а ее в захваченном городе, где врага уже не было — достала.

— Товарищ полковник. Вы знали что Таня и Титова — одна и та же женщина.

— Конечно. А чего ты думаешь, я на Новый год тебя просил потанцевать с ней, не стесняться и не бояться. Я же тебе кричал — присмотрись, не гони ее — Титову-то.

— Да, а я слепой был, не могу видеть. Все больше мечтал в башке своей.

— Понимаю. Я поначалу невзлюбил ее. Она действительно долго меченой ходила. Многие погибли, но может, она была и не причем — так судьба сложилась. А я еще огня ей в душу подливал, но когда увидел, что не врет она — честно тебя любит — изменил мнение. Ты рации простреленные из разведки приносил и всегда возвращался, доказывал, что сильнее всех этих предрассудков. И она в тебя верила. Смерть ты обманул, а она, видать, не смогла, где-то засомневалась. Хотя, как сейчас говорить? На войне судьба меняется у людей. Одному суждено в первый день погибнуть, а другому идти за своей пулей сотни верст. Давай помянем ее.

Они молча выпили из фляжки спирту, закурили и долго молчали.

— Ладно, ты давай поправляйся и ко мне. Понял?

— Так точно.

— Еще повоюем. Очистим эту землю от тех, кто спрятался, затаился, решил отомстить. А там, глядишь, на Дальний Восток махнем. Говорят, война с Японией будет. Так что вот, не расслабляйся, наша битва еще не закончилась.

Киселев попрощался и уехал на своем джипе, а Григорий вернулся в госпиталь помогать врачам. Он почувствовал новый прилив сил и в этот же день пошел к главврачу проситься, чтобы его отпустили.

Через две недели рядового Михайлова выписали и направили служить в 10-й Отдельный разведывательный авиационный полк в должности радиста. Григорий написал рапорт командиру о переводе его в полк Киселева. Сначала командир летного разведполка с недовольством принял его рапорт, но Григорий рассказал ему, как за последние полгода их батальон несколько раз погибал и рождался заново. Лишь они: радист, комбат, да санитарка Березкина выжили. Он объяснил, что ничего не имеет против авиаполка и даже рад надеть пропеллеры на погоны, но здесь было другое. Их связывали воспоминания о погибших товарищах и преданная друг другу мужская дружба. Ни Киселев, ни радист Михайлов, никогда бы не предали друг друга. Их верность закалилась в боях, они выстояли назло войне и смерти.

Командир летного полка пообещал помочь, но через два дня вызвал Григория и рассказал, что полковник Киселев погиб. Он нарвался на засаду, устроенную остатками отдельного диверсионного отряда СС в пригороде Кенигсберга. В этом районе накануне прочесали весь лес. Никто не мог понять, откуда пришел этот отряд. Видимо, война решила достать героя Киселева, и послала к нему людей, которые смогли пройти через посты и ограждения Красной армии и выполнить ее негласный приказ.

Новый удар выбил солдата из нормального ритма службы. Командир разведполка разрешил Григорию напиться, даже приказал выдать ему спирта, но радист не стал получать его. Он просто молчал неделю, боролся с болью внутри себя.

В начале июня Гриша попрощался с Юлькой. Она уехала с медэшелоном. Решила поступать в медицинский институт. Стала гражданской и через год прислала письмо о том, что выходит замуж. Григорий в последний раз ответил ей и пожелал счастья. Вспомнить о ее смешном прозвище — Пипетка — кроме Георгия, некому уже было помнить о нем… Она, наверное, и не понимала, когда в каждом бою, не боясь смерти, вытаскивала раненых. Она, уж точно, в смерть не верила, мечтала о счастливой послевоенной жизни. Искренне верила в Жизнь и Победу и дождалась их. Эта вера спасла ее. Курносая девочка Юлька стала для Григория примером того, как нужно побеждать в себе сомнения и ту — военную трусость, которой стесняться не надо. Рядовой Михайлов забрал свой рапорт о переводе и остался служить в авиаполку. Командир, зная, что он был разведчиком, стал поручать Григорию особые задания. Мысли о комбате еще долго не покидали радиста. Он не понимал, почему смерть победила Киселева? Где он дал слабину? В чем засомневался? Возможно, никаких сомнений не было, просто у Киселева была своя фронтовая судьба, от которой не убежишь и не спрячешься. А цена Победы как раз и складывалась из жизней вот таких настоящих людей.

Вспомнив слова комбата, Григорий решил выполнить его пожелание и поступить в военно-политическое училище, но до этого прослужил в армии еще семь лет. Стал сержантом, затем старшиной. Получил медали «За отвагу», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией» и еще множество наград. Через семь лет все-таки поступил в Рижское политическое училище. По окончании его, в звании лейтенанта и был распределен на Дальний Восток.

Закончил воинскую службу Григорий в звании капитана, попал под сокращение в 1960-м году. После этого до последнего дня жизни работал в школе учителем начальной военной подготовки, обучал мальчишек ратному делу, мужеству, бесстрашию. Всему тому, чему сам научился на этой великой и страшной войне. Ему-то с учителями повезло: он часто вспоминал Федорчука из «учебки», комбата Киселева, своих однополчан, выживших и тех, кто навечно остался лежать в земле под Кенигсбергом. Часто вспоминал Таню Титову, свою любовь, так безжалостно у него отнятую.

Годы проходят, но война продолжает жить болью в душе народа. Каждый год 9-го мая у многих, кто чудом уцелел, на глазах появляются те самые, фронтовые слезы.