Ночь продолжала плыть, словно река. Ее темное течение посветлело, стало прозрачным. Наступало утро. Григорий спал в наушниках, но рация при этом была отключена. Юля натаскала откуда-то соломы, разложила ее, и на ней, укрывшись шинелью, уместилась как дюймовочка в цветке. Из-под грубой, огромной шинели торчал и сопел лишь ее курносый нос.

Ночная река утекала, и ее плавно и незаметно сменяло чистое голубое море-небо. На рассвете Гриша увидел сон: дед-связист с суровым лицом смотрел на него из этого светлеющего неба. Он требовал что-то сделать, но при этом молчал. Его глаза кричали — проснись! Гриша дернулся во сне и проснулся, чувствуя на спине холодный пот.

Осеннее утро пробирало зябкостью. Он быстро набросал веток в тлеющие угли и вскоре согрелся у разгоревшегося огня. Вспомнился сон — и ему стало плохо, даже замутило:

— Неужели этот дед так и будет преследовать меня? — подумал он. Но потом успокоился, решив, что эти кошмары от непривычно большой дозы спиртного, принятой накануне. Старшина не пожалел, плеснул полкотелка, да и у Юльки, как у сансестры, что-то было в заначке.

Он накинул на плечи шинель, и пытался вспомнить, что происходило вчера, у костра.

— Вроде бы ничего особенного, — решил он. И вновь вернулось лицо Петровича. Гриша опять почувствовал тяжесть в душе. — Чего хотел этот дед, зачем снился? — ругал он погибшего старика, но, увидев рацию, тут же вспомнил, что не докладывал всю ночь — проспал. А комбат приказал через каждые два часа выходить на связь.

Схватив наушники, он тут же включил рацию и стал вызывать штаб.

— Орел! Орел! Я Седьмой! Ответь!

В наушниках послышался треск, и сонный голос девушки ответил:

— Орел слушает.

— Я Седьмой, у нас все спокойно! — отрапортовал он.

— Что ж ты так кричишь? Проспал? — спросил голос в наушниках.

Григорий замолчал. Он не знал, стоит ли отвечать простой радистке, или может, он попал на офицера связи?

— Да, ладно успокойся. Я тоже вздремнула, — смеясь, произнесла девушка.

Ее голос проснулся и она, уже не зевая, спросила:

— У вас как там, холодно?

— Да, но я у костра сижу, согрелся.

— Молодец. Ну что, до связи — или поболтаем? Все равно ведь проснулись?

— А нас не накажут?

— А кто услышит-то? Или узнает?

— Да некому, если только фрицы, — пошутил солдат.

— Они пусть слушают.

Услышав знакомые интонации голоса, Григорий понял, что на том конце их невидимой связи лейтенант Титова. Он даже приосанился, расправив плечи. В голове слегка зашумело и напомнило то, что было ночью.

— Тебя как звать? — спросила радистка.

— Григорий. А вас Лена? Лена Титова? Извините, лейтенант Титова?

Минуту рация молчала, Григорий лишь слышал ее дыхание, но ответ все же последовал:

— Нет, я Таня.

— Таня? А я вас видел?

— А ты когда прибыл?

— Три дня назад.

— Вряд ли. А что, тебе Титова понравилась?

Григорий решил, что это она сама его разыгрывает от скуки, но, услышав последующие слова, решил, что ошибается.

— Ты не думай, я тебя не разыгрываю. А голоса у многих женщин похожи, особенно в наших рациях. На немецкой, трофейной, работал?

— Нет.

— Вот на ней за сто километров чистота, кажется, будто рядом сидишь и разговариваешь. Все ловит.

— Да наши тоже вроде ничего.

— Нормальные, и починить их можно, не то, что эти — немецкие.

— Ага, — согласился Григорий и, привстав, подбросил в огонь последние две, найденные с вечера, сухие доски.

— А что Титова, я, между прочим, не хуже. И рост такой же и волосы и все остальное, — решительно произнесла девушка.

— Значит, вы красивая. А я обыкновенный, только с учебки из Ташкента.

— Сколько тебе лет?

— В феврале восемнадцать исполнилось.

— Ну, ты уже взрослый, значит и о любви поговорить можно?

— Можно, только что о ней говорить?

— Как что? Тебе Титова понравилась? Признайся честно?

— Конечно. Она всем нравится.

— А не так как всем, по особенному, понравилась?

Гриша тяжело вздохнул, и это было услышано на другом конце связи.

— Можешь не отвечать, — произнесла девушка, и в ее голосе Гриша услышал смех.

— А что вы смеетесь? Где я мог такую увидеть или встретить? В Ташкенте? Там все или под паранджой, или старые да больные.

— Так ты что — еще ни разу, ни с кем, — девушка на мгновение замолчала, — не встречался?

— Нет. И если вам интересно, даже не дотрагивался.

— А где ж ты жил?

— Сначала в степи, среди казахов, под Павлодаром, потом в интернате, там все девочки отдельно от нас были. Мы их только издалека видели.

— А когда ты говоришь, прибыл?

— Три дня назад.

— Уже воевал?

— Да. Сначала высоту брали, потом сутки ее удерживали, — с гордостью ответил солдат, — А что вы думали, я сопляк?

— Да ты не злись. Я тебя понимаю. Я тоже одна.

— Если вы такая красивая, как Титова, и если вы мне не врете об этом, то я вам не верю. Не может такая девушка быть одна.

— Эх, солдатик, мне двадцать два. Я уже год на фронте. Поверь — может, — с грустью ответила Таня. Григорий даже почувствовал, что она заплакала.

— Успокойтесь, пожалуйста. Я не хотел вас обидеть.

— Да что ты все «Вас», да «Вас». Просто Таня и все!

— Хорошо.

Несколько минут они сидели и слушали в наушниках дыхание друг друга. Рядом с Григорием потрескивал костер и сопела Юлька. Она наполовину скинула с себя шинель, согревшись от теплоты костра. А там, в штабе, за столом сидела Таня. Рядом на буржуйке дымился чайник. Он давно закипел, но она никак не могла встать и снять его.

— Я сейчас, не отключайся, — произнесла Таня. Она все же сняла наушники, взяла тряпку и сняла с печки чайник. Хотела заварить чаю, но передумала. Поставила чайник на пол и вернулась к рации.

— Ты где?

— Я здесь, — ответил Гриша.

— Значит, повоевать успел?

— Ага.

— Послушай, «Ага», хочешь встретиться?

— С вами, то есть с тобой?

— Нет с лейтенантом Титовой, — съязвила девушка и добавила, — конечно со мной.

— Спрашиваете!

— А ты смелый? Тайну хранить умеешь?

— Не волнуйтесь, ся, извини. Я никак на «Ты» перейти не могу. Знай, я в интернате жил. И за болтовню сам многих наказывал. А знаете, что такое интернат, где все как волки, все голодные.

— Представляю.

— Вряд ли. Не дай Бог кому такое пережить, особенно в детстве.

— Хорошо, значит, тебе можно доверять. Только ты не подумай ничего. Да, конечно, многие девчонки на фронте хороших ребят жалеют и встречаются с ними, потому, что понимают, что этот день может быть последним у них. Я не такая. Но у меня тоже и тайна, и проблема есть.

— Это еще что?

— Да не что, а кто? Увязался один полковник, ухаживает, а я от него бегаю. Если он кого со мной увидит, может запросто в штрафбат отправить. Придумает за что, у него это хорошо получается.

— Ну вот, а говорите одна. Я же говорил — врете.

— Дурак! Я с ним никак и даже прячусь. Специально ночью дежурю, чтобы днем спать. Доверилась тебе, а ты…

— Да, нет, что ты. Я же не знаю как оно там у вас. Ты одно говоришь, а он может быть любит тебя.

— У него жена и двое детей. Знаешь, зачем я ему нужна?

— Догадываюсь, слышал о фронтовых подругах.

— Я не такая! Еще раз повторяю! Что, испугался полковника?

— Нет. Я готов встретиться и очень даже хочу этого. У тебя Таня красивый голос, как…

— Ну, знаю, как у лейтенанта Титовой. Проехали, я не обиделась.

— Извини, я все никак не могу привыкнуть.

— А где встретимся-то? Я в поле, ты в штабе. Между нами расстояние огромное.

— Ничего, завтра. Вы в деревню войдете, а мы следом. Там вроде штаб планируют. Следующей ночью на два деления влево волну сбей, и мы с тобой свяжемся. Договорились?

— Да, конечно!

— Ну все, тогда до завтра. Я до двух ночи дежурю. Начиная с двенадцати, каждые полчаса без одной минуты я проверять буду. Выходи на связь. Все, тут офицеры пришли.

В наушниках раздался щелчок, Григорий посмотрел на часы, понял, что прошло два часа. Решил подождать десять минуть и, как положено, выйти на связь, доложить в штаб об обстановке.

Костер постепенно догорал. Нужно было идти искать дрова, но наступившее прохладное утро радовало Григория свежестью и свободой. Он почувствовал, что в нем что-то родилось и это что-то шевелилось в душе и рождало волнение.

Доложив об обстановке, Гриша разбудил Березкину. Он совсем забыл, что эта девочка спит рядом. Перед этим, в отмеренные после разговора с Таней десять минут, он смотрел на нее и думал:

— Вот рядом девчонка. Нормальная, даже симпатичная. Можно, пока она спит, дотронуться до ее волос, лица, узнать, почувствовать, что это такое. Но Юлька была другим человеком. Она не воспринималась как женщина, скорее как друг, мальчишка-сорванец, сбежавший на фронт. Эта девушка еще не обрела свою женственность. Каждый день видя мучения и боль, пачкаясь кровью, она забывала о себе. Она не думала о прическе, одежде и о том, что может кому-то понравиться. В ее голове, жила одна единственная мысль — помочь тем, кто гибнет рядом, спасти, вытащить с поля боя и в этом отношении она стала взрослой и сильной. В ней родилось что-то мужское, несгибаемое, и оно затмило всю ее девичью красоту.

— Ты давно проснулся? — спросила она, ворочаясь под шинелью, пытаясь спасти под ней остатки тепла.

— Давно.

— Доложил?

— Да.

— Наверно, можно еще поспать?

— Да, спи конечно, если что, я разбужу.

— Хорошо, — ответила Юля и еще сильнее укуталась под грубой шинелью.

Гриша встал, все же решив собрать дров и разжечь костер, чтобы этому человеку, что спал рядом, стало теплее.

Он дошел до опавшего кустарника и увидел рядом ящик из-под снарядов. Разломал его на месте, чтобы не стучать у костра. Вернулся, раздул тлеющие угли, бросил в них доски от ящика и сел рядом с рацией.

Где-то там, далеко в штабе была она, та, что сегодня на рассвете вот так запросто поверила в него. Гриша представлял Таню по-разному: высокой, стройной, но все время перед глазами вставал один и тот же образ лейтенанта Титовой.

Он смотрел на разгорающееся пламя и одновременно с ним чувствовал, что такой же огонь рождается в нем, в его чистой не знающей любовной боли и обид душе. Он мечтал, представлял как обнимет ее, поцелует, постарается быть нежным. Еще в ташкентской школе связи он с ребятами, такими же пацанами часто мечтал именно об этом. И вот оно случилось. Но произошло все как-то странно: Гриша ее не видел, она его тоже, что за Таня? Кто такая? Много разных, ненужных и пугающих вопросов возникало в его голове, и он все списывал на странность того, что происходило вокруг. Война, видимо, пожелала дать ему такую награду, а может, решила поиздеваться — дать шанс, почувствовать, что такое любовь перед тем, как отнять и ее и, быть может, саму жизнь.

— Наверно, поэтому девчонки на фронте такие сговорчивые. Гибнут ребята, даже не успевая обсудить с друзьями, как оно произошло и чем закончилось, — думал он.

Рассвет в небе сменился ярким восходом. Солнце купалось, разбрызгивая свои лучи по облакам. Гриша посмотрел на часы и не заметил, как пролетело время. Он решил еще раз связаться со штабом. Доложил об обстановке и неожиданно для себя спросил у радистки с тоненьким голоском, где Таня.

— Какая Таня? — удивилась девушка. — У нас нет никакой Тани? Может из спецсвязи, мы их не знаем. Сами только заступили.

Григорий почувствовал, что эта радистка тоже не прочь поговорить, но он не стал завязывать разговор, сухо извинился за ошибку и отключил рацию. Встал, глубоко вдохнул чистый прохладный воздух, потянулся и заметил, как к нему идет комбат. Григорий поправил гимнастерку, и вышел ему навстречу. В трех шагах от костра доложил о связи со штабом и о том, что никаких указаний не поступало.

— Пошли к костру. Ты что вскочил? — спросил капитан.

— Да там Юлька спит.

— Что подружились?

— Да вы что, товарищ капитан?

— А что, поругались?

— Нет.

— Ну и ладно. Я знаю, ты пацан нормальный, вот только Березкина веселая с вечера к старшине дважды за спиртом прибегала.

— Нет, ничего такого не было, ну выпили, поболтали. Она там, на сене спать легла, а я и к земле привыкший: костер греет и ладно.

— Ну а голова-то не болит.

— Сухо как-то во рту. Попить бы.

— Не вздумай. Снова окосеешь. Это спирт, а не домашняя смага. Он с утреца с водичкой веселую реакцию дает — снова пьянеешь. Так что лучше поешь чего-нибудь.

— Хорошо, сейчас тушенки банку раздавлю.

— Я что шел-то. Ты давай просыпайся, и к кухне подходи. Я там доложу, хотя нет, можешь не торопиться. По голосу комдив тоже вчера отметился. Так что он рано не проснется. Не торопись, но как увидишь, что все встали — подходи. Кухня уже задымила, значит, завтрак скоро. Представляешь, сколько воюем, первый раз кухню в батальон пригнали. Знаешь это к чему?

— Нет.

— К очередному пополнению. Пришлют еще связистов, будешь старшим над ними.

— Да я и сам справляюсь. Мне ребята помогают.

— Да не думай ты, что это тебе замена. Положено в каждой роте своего иметь. А у нас сейчас один ты на весь батальон. Хотя и его вряд ли так назвать можно — рота — вот, все что осталось.

Киселев хлопнул Григория по плечу задумавшись, развернулся, медленно и тяжело пошел к дымящейся полевой кухне. Наверняка вспомнил, сколько народу потерял за последние дни.

Гриша вернулся к костру, подбросил оставшиеся доски и снова погрузился в свои мечты о предстоящей встрече с таинственной незнакомкой. Но долго помечтать не дали. Кто-то у дороги стал громко кричать, кого-то звать. Солдаты проснулись, и большинство из них еще не отошли от вечера: после того, как старшина щедро раздавал спирт. Перед взятием высоты он получил его на целый укомплектованный батальон, а после взятия и суток удержания лишних паек осталось много.

Григорий расслышал голоса — это были минеры. Они вернулись и кричали тем, кто должен был идти по проверенной дороге в разведку.

Пятеро разведчиков, подошли к ним, о чем-то поговорили и медленно, аккуратно ступая в проверенные следы, пошли в деревню.