Рассказ шестой

Сегодня, как и всегда по воскресеньям, отец Илларион повёл ребят в Софийский собор слушать утреннюю службу.

Высоко возносится София над городом своими шестью куполами. Подойдёшь к ней близко, удивишься: громадный каменный храм стоит на земле легко, будто сам тянется ввысь к небу.

Внутри горят множеством огней светильники, празднично сияют золотые и серебряные кресты, сосуды, одеяния священников. Так торжественно здесь, что, входя, все невольно снимают шапки, чинно становятся друг возле друга, говорят вполголоса.

Бояре в нарядных кафтанах важно проходят через толпу, не спеша поднимаются по витой, как домик улитки, лестнице на полати — широкие галереи, расположенные на втором этаже. Внизу же, где молится простой народ, тесно. Ребята кое-как протиснулись вперёд, встали друг за дружкой.

Сначала священник читал молитву, потом началось пение. Слова были ребятам непонятные. Стоять и слушать было скучно. Вишена от нечего делать разглядывал стену. На ней красками написан старик с густой бородой в долгополом кафтане. Но это если глядеть издали. Тогда всё увидишь: и суровое худое лицо старика, и его длинную высокую фигуру. Но Вишена стоит у самой стены. И как ни вскидывает он голову, ему не видно ни лица старика, ни бороды, только тощие босые ноги да край его голубой одежды. А внизу кто-то нацарапал на стене буквы. Царапал, наверное, таким же писалом, как и то, что висит на поясе у Вишены. По-видимому, он думал, что в письменном виде его молитва дойдёт до бога вернее, чем из уст. Вишена пригляделся и разобрал надпись: «Помоги, господи, рабу твоему». Надпись шла косо по стене, сползая вниз. Тот, кто писал, был неважным грамотеем. Имени своего он не написал. Считал, верно, что бог догадается, кто и о чём его просит. Зато другой кто-то рядом нацарапал не только своё имя, но и адрес. Правда, обращался он не к богу с молитвой, а к людям с очень даже земным предложением. Он сообщал, что продаёт дом, и улицу назвал, где живёт: «Редятина, а спросить Гаврилу». Этот, наверное, считал, что не один богомолец, стоя тут, прочитает его объявление о продаже дома и таким образом скорей сыщется покупатель. А третий и вовсе… Наверное, он был порядочным шутником. Сообщал он о себе вот что: «Якиме стоя усне, а лба о камень не растепе». Стоял, значит, и уснул вместо того, чтобы разбивать в поклонах лоб о камень. Вот тебе и «не растепе». Давясь от смеха, Вишена толкнул Бориса и показал ему на стену. Но Борис не понял, что показывает ему Вишена. Поглазел-поглазел и сам толкнул Вишену. Вишена тоже не остался в долгу. Отец Илларион хоть и далеко стоял, но заметил их возню, погрозил. Пришлось обоим стать смирно.

Когда отец Илларион отвернулся, Вишена потихоньку достал писало и тоже начал царапать на стене надпись. Нет, он не обращался с просьбой к богу и не сообщал о том, что хочет что-то продать. Он выцарапывал рядом с шутником Якимом и своё имя. Но дописать ему не пришлось. Вдруг раздался громкий — на всю церковь — визг. Визжала и дёргала плечами стоявшая впереди Василька девчонка. Вишена сразу догадался, в чём дело. И Алёна тоже догадалась. Василёк ещё утром поймал майского жука, засунул его в чехольчик для писала — тот самый, который выменял у Вишены, — а потом позабыл про него. А вот теперь вытащил и… Мальчишки всегда что-нибудь такое придумывают. Например, Пеночкин — самый озорной мальчишка в Ленином классе — недавно принёс кузнечика, посадил его на парту. Кузнечик как прыгнет прямо на сидевшую впереди Натку. Нинель Викторовна долго потом отчитывала Пеночкина.

Отец Илларион тоже, конечно, рассердился. Только он никого не отчитывал. Протолкавшись сквозь народ к своим воспитанникам, он не стал доискиваться, кто виноват. А чтобы неповадно было озорникам баловаться и визжать в божьем храме, начал раздавать подзатыльники — и Вишене, и Борису, и той девчонке, что подняла визг, и всем прочим, кто попался под руку. А Василёк тихонько стоял в стороне, и на лице его было подобающее месту смирение.