Глава очень важная! Читать внимательно! Тогда всё станет понятно

Оказалось, Коля Пеночкин тоже может задавать хорошие вопросы. Он спросил:

— А почему наша Добрынинская находится наверху, а улица Добрыни — внизу?

Этот вопрос и Лена задала Дмитрию Николаевичу, когда впервые спустилась в котлован. Только Дмитрий Николаевич не успел тогда ответить — прибежала Наталья Ивановна и велела ему поскорей идти в боярский терем.

Дмитрий Николаевич потрепал Колю по вихрам и спросил:

— Помнишь пирог, которым нас угощала бабушка Лены?

— Помню, — сказал Пеночкин. — Вкусный.

— Очень даже вкусный, — подтвердил Дмитрий Николаевич. — Только сейчас я не о том. Как он сделан? Ну, как выглядит?

Пеночкин молчал. А Лена сразу ответила:

— Слоёный. Слой теста, а потом слой варенья. А потом опять — тесто, а потом опять — варенье…

— А при чём тут пирог? — сказал Пеночкин.

Конечно, пирог, даже самый вкусный — бабушкин, никакого отношения к раскопкам не имеет. Дмитрий Николаевич просто пошутил. И всё-таки… Но сначала про дом, про очень старый дом. Приходилось тебе, дорогой читатель, когда-нибудь видеть такой? Как он выглядит? Знаю примерно, что ты скажешь: «Облезлые стены, покосившиеся ступеньки…»

Ну, а если всё приведено в порядок — и стены покрашены и ступеньки починены? Есть у старого, долго прожившего дома одна особенность. Припоминаешь, какая?

«Окна?»

Ну конечно, окна! В старом доме всегда низкие окна, они расположены ближе к земле, чем окна в соседних домах.

«Неудивительно. Долго стоял и врос в землю», — скажешь ты.

А вот и нет! Не дом врос — наросла вокруг земля. Так случается везде, где живёт человек. В старину это было ещё заметнее. Оно и понятно. Пришёл человек на какое-нибудь место, где до него никто не жил, и стал строить дом. Валит лес, обтёсывает брёвна, и вот уже вокруг — щепа, стружки. Мастерит себе оружие, лепит посуду, шьёт обувь… О-го-го сколько всего валяется! Кусочки дерева и металла, остатки глины, обрезки кожи… Пообедал, и, по всей вероятности, неплохо — костей-то, костей! И шелуха от плодов, и черепки от разбитой посуды… Всё это сначала лежит на поверхности, а потом, глядишь, затопчется, затянется землёй, и пожалуйста — новый слой.

— Этот слой земли, который нарастает в тех местах, где живёт человек, называют культурным слоем, — сказал Дмитрий Николаевич.

— Культурным? — удивлённо протянула Лена. — Если все кругом всё бросают — это некультурный слой.

— Против такого довода трудно что-либо возразить, — согласился Дмитрий Николаевич, — но слово «культурный» здесь имеет другое значение. По находкам в этом слое земли археологи определяют, какими пользовался человек орудиями и вещами, какой вёл образ жизни или, говоря по-другому, к какой принадлежал культуре. Теперь, когда недоразумение разъяснилось, я надеюсь, что никто из вас не станет создавать «культурный слой», разбрасывая мусор вокруг дома, — улыбнулся Дмитрий Николаевич и стал рассказывать. — Древний Новгород был большим многолюдным городом.

…Шли годы и столетия. Приходили в ветхость жилища или сгорали во время частых пожаров. Люди сносили их, строили новые. А в земле оставались уже успевшие уйти вглубь основания старых домов, деревянные настилы. Вот и образовался гигантский слоёный пирог толщиной в несколько метров, в котором слоями одна над другой лежат целые улицы с мостовыми, остатками теремов, церквей, изб, амбаров, мастерских…

— Ты в каком доме живёшь? — спросил вдруг Дмитрий Николаевич Пеночкина. — Лена — в маленьком, одноэтажном, — добавил он, поясняя свой вопрос. — А ты?

— А я — в большом! Четырёхэтажном!

— Так. Ну, допустим, ты решил пригласить нас в гости. Что ты нам скажешь — как тебя…

— Приходите, пожалуйста! — сказал Пеночкин, не дав Дмитрию Николаевичу договорить. — Улица Добрынинская, девять, квартира двадцать четвёртая. Третий этаж.

— Спасибо за приглашение! — поблагодарил Дмитрий Николаевич. — Я думаю, нам нетрудно будет найти тебя. Ведь мы знаем не только номер дома и квартиры, но и этаж. В нашем слоёном пироге тоже есть этажи. Но отсчитывают их не снизу, как этажи дома, а, наоборот, сверху. Потому что раскопки начинаются от поверхности земли. Первый ярус — самый поздний. Тот, что лежит под ним, — постарше. А тот, что под вторым, — ещё старше.

— Дмитрий Николаевич, а сколько всего ярусов удалось раскопать? — спросил Серёжа. Он с ребятами из КИСа работал в другом месте — в лавке купца, но сейчас заглянул в гости в домик сапожника и тоже стоял и слушал, что рассказывает Дмитрий Николаевич.

— В некоторых местах — двадцать восемь ярусов…

— Вот это пирог! — засмеялась Лена.

— Да-а, наш «новгородский пирог» особенный, — вступила в разговор Людмила Петровна Синькова. — У нас такая земля, что в ней всё очень хорошо сохраняется. Мостовая улицы Добрыни была проложена в двенадцатом веке — восемьсот лет назад. Тогда же, по-видимому, были построены и дома на ней.

— Ой, когда! — протянула Лена, оглядываясь на столбики фундамента, оставшиеся от маленького домика, в котором жил кожевенных дел мастер с женой и своими озорными ребятами. Об этих ребятах Лена уже кое-что знала. По утрам, прицепив к поясу чехольчик с писалом, сын сапожника выходил из домика и торопливо шагал в школу. Он нарисовал в своей тетрадке для письма чудище-страшилище. Он свистел в глиняную свистульку. Он играл вместе с сестренкой тугим кожаным мячиком на бревенчатой мостовой улицы Добрыни… только как же давно всё это было! И, будто угадывая мысли Лены, Дмитрий Николаевич сказал:

— Ты не огорчайся. Каких-нибудь восемьсот лет — не так уж много, если вдуматься.

Лена не стала спорить, хотя и считала, что восемьсот лет всё-таки многовато.

Лена с Колей Пеночкиным выбрались из котлована, вышли за дощатый забор и очутились на своей Добрынинской улице. Они стояли и смотрели на неё, будто давно не видели. А может, и правда давно? Не полчаса, не час, которые они провели в котловане, а все восемьсот лет, которые, как говорит Дмитрий Николаевич, отделили их Добрынинскую от древней улицы Добрыни. И вдруг Лене пришла в голову одна мысль. Она вертелась, уплывала, возникала снова и не давалась, как решение трудной задачки, и вместе с тем вела за собой. Мысль эта была примерно такая: «Улица Добрыни — это не какая-нибудь неизвестная, чужая улица. Это наша улица — та самая, на которой я живу, где стоит и наш дом, и Наткин, и Коли Пеночкина, и булочная, и автомат с газировкой. Это наша улица — такой она была восемьсот лет назад. И белобрысый озорной мальчишка, сын кожевенных дел мастера, вроде как наш сосед. Ведь его дом — совсем рядом, только перейти дорогу».

Лене стало и радостно и грустно. Радостно, потому что она была уверена: Дмитрий Николаевич опять похвалил бы её. Ведь она сама до всего додумалась. А это, примерно, то же, что и решить самостоятельно какую-нибудь трудную задачку. А грустно и даже немного обидно было оттого, что с сыном сапожника её разделило время. Хоть Дмитрий Николаевич и говорит, что восемьсот лет — это не так уж много, но из-за этих лет им не пришлось встретиться — Лене и этому мальчишке.

И всё же Лена представила себе, как это было бы, если бы они встретились. Лена зашла бы в домик сапожника:

«Здравствуй, сосед!»

Или — ещё лучше — он бы пришёл к ним за чем-нибудь, и они бы познакомились:

«Тебя как зовут?»

«Лена. А тебя?»

«Интересно, как же его звали — этого мальчика? — думала Лена. — Может быть, Твердислав, Слава, или как Александра Невского — Александр, Саша, или… Вот как: Вишена! Ну конечно, Вишена! И ребята на улице Добрыни называли его Вишня, как Андрюшу Вишнякова, или Вишенка».

Вишена пришёл бы к ним в гости, и Лена стала бы его угощать чаем. Только тогда, когда на улице Добрыни жил Вишена, про чай, кажется, не знали, и про сахар — тоже. Это Серёжа говорил. Лена представила себе: взял Вишена в руки стакан с чаем, пригубил.

«Невкусный, — говорит. — Медовый сбитень лучше».

«Так ты же сахар позабыл положить!»

«Сахар? Какой ещё сахар?»

Взял Вишена кусочек сахара, подержал на ладошке, лизнул и улыбнулся:

«Не мёд, а сладкий! Заморская, наверное, диковина».

Посмотрел, как Лена кладёт сахар в чай, и тоже бросил кусочек в чашку. Заглядывает в неё, удивляется: только что был твёрдый белый кубик и вдруг куда-то пропал. Чудеса, да и только! Не иначе как колдовство.

Они бы пили чай и разговаривали:

«Ты в школе учишься?» — спросила бы Лена.

«Учусь».

«А в каком классе?»

«В классе? У нас нет классов. Всех учит один учитель, отец Илларион. Он знаешь какой строгий! А у вас тоже строгий учитель?»

«У нас учительница, Нинель Викторовна. Тоже очень строгая!»

«Часто бьёт вас?»

«Да нет, что ты! Нинель Викторовна никогда не дерётся! В крайнем случае, запишет замечание в дневник или вызовет родителей. Но это тоже неприятно».

«Да, чего уж хорошего. А вот отец Илларион родителей не вызывает. Если рассердится, даст подзатыльник, и всё».

«И девочек бьёт?»

«Девочек? У нас в школе только мальчики учатся. А девочки ходят в школу, которая в женском монастыре».

Да, Лена теперь вспомнила, Дмитрий Николаевич говорил, что в те времена мальчики учились отдельно от девочек. Точно не известно, но, скорей всего, это было так. Жаль! Конечно, мальчишки и балуются больше, и даже обижают девочек иногда, но всё-таки это, наверное, очень скучно, когда мальчики учатся в одной школе, а девочки — в другой. Как же тогда дружить? Правда, играть вместе всё равно можно. Вот и Вишена, и его сестрёнка выходили, наверное, поиграть с другими ребятами. А может, то была вовсе и не сестра его, а просто девочка, с которой он дружил. Ведь могла же какая-нибудь девочка жить где-нибудь по соседству на улице Добрыни. Ну, например, на том самом месте, где теперь стоит дом Лены? Представить себе эту девочку было проще простого: была она очень похожа на Лену. И имя её было Елена. Ведь это очень старое имя. Только называли эту девочку и дома, и в школе, и на улице не Леной, как Лену, а Алёной, Алёнушкой…