Когда я приехала в больницу, была уже ночь. У входа курили больные, которых не остановила ни холодная погода на улице, ни волочащиеся за ними капельницы. Они цеплялись за жизнь, сами же ее и разрушая, и крепко сжимали в пальцах сигарету, пока она не превращалась в длинный горячий столбик пепла. Можно было подумать, что они не приближают собственную кончину, а надеются вытянуть из сигарет еще одну жизнь. Интересно, до какой стадии должна дойти болезнь, чтобы страх смерти победил привычку? Я смотрела на мужчину с ампутированной ногой — он зажигал новую сигарету от окурка старой. Выглядел он как типичный курильщик — худющий, с землистым лицом, он буквально стоял одной ногой в могиле. Поймав мой взгляд, он пожал плечами, словно говоря: «Ну что я могу поделать?»

Холл больницы освещали тусклые лампы; за стойкой тихо разговаривала по телефону медсестра, чьи груди, казалось, вот-вот выпрыгнут из тугой форменной рубашки. Я бы сказала, она больше походила на актрису из сериала про врачей, чем на настоящего профессионального медика. Странная штука; даже волнуясь, я не перестаю подмечать совершенно ненужные мне детали; мои переживания лишь подчеркивают их полную абсурдность.

— Вы не подскажете, где лежит Берти Живаго? — спросила я.

— Часы посещения уже закончились, — ответила медсестра, демонстративно опустив глаза на часики, приколотые к пышному бюсту.

— Я его дочь, — объяснила я.

Она окинула меня пытливым взглядом, словно искала в моем облике подтверждение этим словам.

— Вам что, свидетельство о рождении показать? — взорвалась я, от страха позабыв о правилах приличия.

— Койка двенадцать, — пробурчала медсестра, уткнувшись в бумаги и сделав вид, что не слышала. — Только ненадолго.

В каждой палате лежало по четыре пациента, большинство тихо спали. Я заглянула в первую палату, и тут же кто-то громко и хрипло раскашлялся. Запах больницы смешивался с раздражающе сладким ароматом цветов и фруктов, и от этой смеси почему-то тянуло отчаянием и горем, частыми спутниками болезней. У меня закружилась голова. Рядом с папиной кроватью дремала в кресле Хельга, ее грудь мерно вздымалась и опускалась в такт с папиной. Отец показался мне совсем маленьким и хрупким. Его кожа на фоне белоснежных больничных простыней выглядела серой. Я подошла, чтобы взять его за руку, но она была опутана проводами, через которые к нему в кровь поступали лекарства. На груди у него были прилеплены датчики, от которых на монитор поступала информация о работе сердца.

Папа дернулся и открыл глаза. Он всегда чувствовал, рядом я или нет; нас связывала та невидимая нить, какая обычно бывает только у матери и ребенка.

— Прости, доченька, — сказал он. — Заставил я вас всех побегать.

— Это я, я тут, я приехала, — улыбнулась я, сжимая его плечо. Он показался мне удивительно хрупким. Мне хотелось прижаться к его груди, чтобы он утешил меня. Меня, расстроившуюся из-за того, что он заболел. Но сейчас утешать надо было его самого, так что я болтала и шутила, хотя и с трудом — в горле у меня стоял комок.

— Что случилось? — спросила я.

— Сидел в кабинете, хотел записать одну новую песенку, и вдруг меня в грудь лягнула огромная лошадь — ну, во всяком случае, мне так показалось. Ну а потом очнулся тут, весь опутанный этими штуками.

— Слава богу, с тобой была Хельга, — вздохнула я. А если бы он был один, сколько бы он пролежал там с приступом, пока я веселилась с мужчиной, который не был ни моим мужем, ни отцом моих детей?

Хельга открыла глаза и улыбнулась.

— Я, пожалуй, оставлю вас двоих ненадолго, — сказала она бодрым и радостным тоном человека, который пытается сделать вид, будто ему совершенно не о чем беспокоиться.

— Мне уже гораздо лучше, — кивнул папа. — Теперь рядом со мной две мои самые любимые женщины.

Хельга погладила папу по щеке, обняла меня и пошла подышать свежим воздухом.

— Мне она очень нравится, пап, — призналась я. — И она так тебя любит.

— Ты ей тоже нравишься, — ответил папа. — И я очень рад — для меня очень важно, чтобы две самые важные женщины моей жизни подружились.

— А где Сэмми?

— Они с Грегом уехали домой, примерно час назад.

— Грег говорил с врачом? — спросила я.

— Я не уверен, что меня вообще осматривали, — улыбнулся папа. — Одна девчушка в белом халатике, по виду лет двенадцати, пришла, посчитала пульс и заявила, что мне придется провести тут все выходные. Вот с ней Грег точно говорил.

Я отправилась к регистрационной стойке. Медсестра из мыльной оперы все еще говорила по телефону, и, судя по тому, как игриво она вертела пуговицу на своей груди, на другом конце провода был ее бойфренд. Я встала прямо перед ней и начала пристально на нее смотреть.

— Я перезвоню вам через минуту, у меня тут Чэ-Эр, — прощебетала она и повесила трубку.

— Чертов Родственничек, — расшифровала я, и она залилась краской. Откуда ей знать, что я проходила практику в больнице и замужем за врачом, а значит, мне наперечет известны все сокращения, которые использует больничный персонал? Я с удовольствием смотрела, как она краснеет.

— Моего отца уже осматривал врач? — спросила я.

— Да, его недавно осматривала доктор Эшби, ординатор из кардиологии.

Та самая двенадцатилетняя девчушка, поняла я.

— А старший врач его смотрел?

— Нет, в выходные его в больнице не бывает.

— А доктор Эшби тут?

— Нет, уже ушла, но, если что, она сразу приедет. Она сочла состояние вашего отца стабильным, — объяснила медсестра.

— Ясно, — хмыкнула я. — А что, если ему вдруг понадобится врач? Сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь из них сюда доберется?

— Ну, сегодня все же выходные, так что пару часов подождать придется, — ответила она с сочувственной улыбочкой, которую приберегала для таких трудных собеседников, как я.

Я начала закипать.

— Вы так говорите, как будто выходные случаются раз в сто лет, — прошипела я. — Вы вообще понимаете, что выходные выпадают каждую неделю?!

Медсестра перекладывала по столу бумажки. Она аккуратно поставила телефон перпендикулярно башне из пластиковых папок, в которых хранились кучи человеческих жизней, воплощенных в бумаге. Может, она надеялась, что методичное перекладывание неодушевленных предметов меня как-то успокоит?

— Я как-то была не в курсе, что болезни нынче берут отгулы по выходным и нападают на своих жертв только по рабочим дням, — продолжила я.

— Простите, но таков режим работы больницы, — ответила медсестра. — С вашим отцом сейчас все в порядке.

Я перегнулась через ее стол.

— А как бы вы себя чувствовали, если бы это ваш отец лежал в больнице после сердечного приступа? Он ведь не какой-нибудь старик, на которого всем наплевать, не какой-нибудь несчастный неудачник. Все заслуживают лечения, но он — мой отец, человек, у которого полно друзей и любящих родственников, и, если с ним во время вашей смены хоть что-нибудь случится, я персонально прослежу, чтобы вы понесли за это наказание, — выпалила я. Из глаз у меня брызнули слезы, еще немного, и я бы совершенно вышла из себя, но, кажется, моя речь ее проняла. Для нее папа перестал быть обычным пациентом, а стал реальным человеком, у которого есть своя жизнь. За какую-то секунду он стал для нее личностью.

Медсестра нагнулась и положила на мою руку ладонь.

— Не беспокойтесь, мы за ним присмотрим, — пообещала она.

— Спасибо. Простите, что вела себя как типичный Чэ-Эр, — улыбнулась я.

Теперь мы объединились — дочери своих отцов, так что она улыбнулась в ответ и сказала:

— Уверена, будь я на вашем месте, я бы вела себя точно так же.

Когда я вернулась в палату, папа читал газету и имел весьма радостный вид.

— Ну, как твоя поездка на свадебный прием? — поинтересовался он.

— Ха-ха, очень смешно. Что, неужели настолько все заметно?

— Ты же моя дочь, — пожал плечами он.

— Ну, вообще я не уверена, — начала свой рассказ я. — Очень странно было снова его увидеть. И ты был прав, когда говорил о городе повседневной жизни и пригороде романтических забав. Мой город так опустел и зарос, что его скоро сносить уже можно будет, — грустно заметила я. — Покосившиеся дома, разбитые окна. Ты только вспомни, что у меня в последнее время происходило: сын напился и попал в вытрезвитель, муж объявил войну органам местного самоуправления, дочь наверняка в двух шагах от подростковой беременности, а у отца так вообще сердечный приступ.

— Не думаю, что ты хоть чуть-чуть виновата в моем инфаркте или в эксцентричности Грега, — ответила папа. — Правда, поведение Лео и Китти точно на твоей совести, ты же все-таки их мать, — сказал отец и взял меня за руку. — Грег хороший человек, Хло, и он тебя любит. Знаешь известное высказывание Симоны Синьоре?

Я покачала головой.

— «Брак держат не цепи, а нити, тысячи тоненьких ниточек, которыми люди пришивают друг друга многие годы подряд. Вот на чем стоит брак, а не на страсти и даже не на сексе!» И знаешь, мне кажется, она права. Именно это держало меня рядом с твоей мамой и именно поэтому сейчас я так привязан к Хельге.

Тут как раз вернулась Хельга, держа в руках пластиковый стаканчик с безвкусной коричневой жидкостью, которую по какой-то ошибке назвали чаем.

— Берти, ты отлично выглядишь, — заметила она. — Видимо, Хло для тебя — лучшее лекарство.

Папа улыбнулся и похлопал меня по руке.

— Я хочу спать, — заявил он. — Так что, девушки, может, отправитесь по домам и тоже отдохнете?

Мы с Хельгой переглянулись. Я видела, что она не хочет узурпировать мое место, но и оставлять папу одного тоже не желает.

— Вы оставайтесь, но обязательно позвоните, если что, — предупредила я.

— Уж лучше я буду спать в этом кресле, чем в кровати без Берти, — улыбнулась Хельга.

Непросто было передать право ухаживать за папой другой женщине. Обычно он был только моим. Но мне не терпелось попасть домой.

Выйдя из больницы, я включила телефон, на который тут же пришла эсэмэска:

«Позвони мне, чудо. Иван».

Я вдруг поняла, что облик Ивана от меня ускользает. Я с трудом могла вспомнить его лицо и голос, обычно так отчетливо звучавший в моих мыслях. Будто бы я долго болела, и вот наконец вирус отступил, лишив меня всяких сил. Мне показалось, что Иван сейчас странно далек от меня, как будто находился в другой, полузабытой уже жизни. Я набрала его номер.

— Как твой папа? — спросил он.

— В общем, неплохо, только вот бледный очень и слабый, а так все такой же живчик, — ответила я.

— Приезжай обратно в отель, — позвал он и низким хриплым голосом добавил: — Я тебя свяжу и заставлю кончить в пяти разных позах.

— Э-э-э, знаешь, мне правда надо быть рядом с отцом, — пробормотала я. Грязные разговоры как-то не монтировались с больницами и сердечными приступами. — Послушай, мне пора. Поговорим завтра.

Видимо, свидание с Иваном все-таки было передозировкой. Правда, жертвой этой передозировки стала не я, а мой отец.

Дома я увидела Грега, и меня прямо-таки захлестнула волна любви к нему. Было уже глубоко за полночь, и он сидел на диване перед мерцающим экраном телевизора. По бокам от него спали дети, раскинув беспечно руки, как делали в младенчестве. Увидев детей и мужа, я расплакалась. Грег осторожно встал, стараясь не разбудить Лео и Китти. Мы посмотрели друг на друга; он вздохнул и притянул меня к себе. Я разрыдалась у него на плече, всхлипывая от страха за папу, от горя и стыда за то, что произошло между нами.

— Все хорошо, милая, — говорил Грег, гладя меня по голове. — Это ведь небольшой приступ, он немножко отдохнет и снова будет как огурчик.

— Он такой хрупкий, такой худой, — плакала я. — Я не перенесу, если он умрет.

— Я знаю, милая, знаю, — сказал Грег. Он взял меня за подбородок и посмотрел мне в глаза. — Но мы с детьми всегда будем рядом с тобой. Ты была права, когда сказала, что нам нужно быть добрее друг к другу.

И я снова разрыдалась, жалея и папу, и нас с Грегом.

— У всех бывают черные полосы, такова жизнь, — продолжал муж. — Это ведь не значит, что все кончено. Иногда тебе так кажется, а на самом деле ты еще только в середине пути.

Я вдруг поняла, насколько же Грег мудрее и взрослее меня. Именно за это я его когда-то и полюбила. Я ведь ужасно сильно его любила. Когда мы только начали жить вместе, я бежала с работы сломя голову, радовалась, когда видела возле дома его машину — верный признак того, что он уже пришел и ждет меня. Это ведь меня учили понимать людей и их поступки, а не Грега, и все равно он, несмотря на все свои заморочки, оказался гораздо умнее.

Сначала Китти, а потом и Лео открыли глаза и сели. Китти подтолкнула Грега, чтобы он встал ко мне поближе.

— Поцелуйтесь, — велела она.

— Фу, это еще зачем? — возмутился Лео.

— А почему бы и нет? Ты ведь целовался, тогда, в парке, — съябедничала Китти, и Лео ткнул ее в бок.

— Что-что? — переспросила я.

— Он поцеловался с девчонкой, — объяснила Китти.

— Мы это называли «закрутить» с кем-нибудь, — вспомнила я.

— Да-да, нужизньменяетсяитеперьвсеуженетаккаквтвоевремя, — сказал Лео, вспомнив вдруг о карьере белого рэпера. Он угрожающе покосился на Китти.

А мы с Грегом взглянули друг на друга и улыбнулись. Кажется, безумие последних месяцев потихоньку уходило.

— Прости меня, Грег, — сказала я.

— За что?

— За все.

Идиллию вскоре нарушила Дженет, которую рвало в углу, и отдаленные переругивания со второго этажа. Это скандалили Беа и Зузи. Следующий день выдался ясным и солнечным. На кухне Беа нервно намазывала маслом бутерброды, сосредоточенно нахмурив густые брови. На стуле позади стояла Китти и расчесывала Беа волосы, попутно повторяя с ней супружеские клятвы, написанные специально для однополых пар.

— Где ты это откопала? — спросила я, увидев в руках Китти отпечатанные страницы.

— На специальном сайте, миссис и миссис ком, — объяснила Китти со всем превосходством продвинутого ребенка XXI века. — Я их искала, чтобы они знали, что им придется говорить. — Она повернулась обратно к Беа: — Потом ты говоришь: «Я, Беа Хавлова, беру тебя, Зузи Палакову, в законные партнеры».

Хотя до радостного события оставалось еще несколько недель, приготовления к «лесбийской свадьбе», как мы ее прозвали, отнимали у нас все больше и больше времени. (Как-то Лео, учась у Сэмми резьбе по дереву, пока я готовила ужин, выдвинул теорию, согласно которой Беа и Зузи приехали к нам не из Чехии, а с острова Лесбос, и поэтому их следует называть лесбонийками.

— Нужножемнекудатодеватьсвоеобразование, — объяснил он.

— Звучит скорее как название какой-нибудь марсианской расы, — запротестовала я.

— Даодинхренвсеравноонипростокискикоторыхмужикиуженепотискают, — ответил сын, чем немало меня шокировал.)

Лео вошел на кухню и, не глядя, протянул руку и достал из холодильника апельсиновый сок. Никогда еще субботним утром он не вставал так рано.

— Ты очень, очень плохой мальчик, — заговорила Беа. — Ты стоял на стуле и подглядывал за нами с Зузи через дверное стекло!

Лео немного сконфуженно фыркнул, но промолчал.

— Лео! — возмущенно воскликнула я.

— Можетподглядываламожетинетэтоизвестнотолькомнеодномуиникогокромеменяне касается, — протарабанил он, пожав плечами. — Ивообщеянехочуобсуждатьэто сосвоейматерью.

— А еще они с Атласом подглядывают за нами в телескоп, с крыши дома Рути, — добавила Беа, грозно помахивая в сторону Лео ножом.

М-да. Нет, конечно, я ничего не имею против бесхребетных либералов, но все-таки сексуальные игрища лесбиянок в родном доме не очень хорошо влияют на нашего сына и его друзей. Хотя для Атласа это даже полезно — на днях Рути поведала мне, что, по последним сведениям, он все-таки считает себя гетеросексуалом.

Не желая слушать подробности сексуальной жизни своего взрослеющего сына, я сбежала в гостиную. Там уже сидела Зузи. Она вцепилась в кружку с чаем так, словно пыталась получить от нее все тепло, какое только можно. На столике рядом с ней лежал закрытый «Доктор Живаго». Видимо, она наконец-то его дочитала. Остекленевший взгляд Зузи был направлен строго в стену.

— Я всегда думала, что все будет как в сказке, — заговорила она. — Беа… Она любит меня, но достаточно ли сильно? А что, если она найдет себе другую? Что, если я — не ее Лара?

— На такой риск приходится идти ради брака, — ответила я. — Выбери для себя счастье, — вновь изрекла я бессмертную и, похоже, весьма полезную фразу Долли Партон.

Зузи поставила кружку на стол и стала крутить на пальце обручальное кольцо с сапфиром. Символично — сапфир для сапфических невест.

— У нас в Чехии говорят по-другому: «Надейся на лучшее, а жди худшего».

Как я и боялась, чешскую душу примитивной мантрой «будь счастлив» не утешишь. В этом выходцы из Восточной Европы похожи на евреев — только мы умеем перманентно жить на грани катастрофы и постоянно ждать, что будет еще хуже.

— Зузи, а ты когда-нибудь была с мужчиной? — решилась задать вопрос я.

— Пару раз. Но это не для меня. От них так пахнет, что меня прямо тошнит, — призналась она и сморщила веснушчатый нос.

А вот меня в мужчинах чуть ли не больше всего привлекает запах. Конечно, мне нравится, как пахнут только симпатичные мне мужчины. В последнее время в прессе появилось довольно много публикаций на предмет исследований, посвященных феромонам, и я внимательно их изучала, надеясь найти хоть какое-то оправдание своей супружеской измене. Может, во всем виноват мой нос? И что тогда не так с носами геев и лесбиянок, раз им нравятся только представители своего пола? Надо будет рассказать об этом Рути, пусть заставит Атласа понюхать мужчин и женщин. Интересно, чей запах ему понравится больше? Так он быстро и безболезненно выяснит, кто он — гомо- или гетеросексуал. С каждой минутой эта идея захватывала меня все больше и больше; из нее получилась бы неплохая статья для «Психологии сегодня». Впервые за долгое время мне захотелось поработать.

Зузи все еще сидела с кислой миной.

— Вначале Юрий Живаго любит Тоню. Он ведь женился на ней, а потом отправился на войну и влюбился в Лару, заставив Тоню страдать. А что, если я — Тоня, а не Лара? Что, если Беа найдет свою Лару и бросит меня?

— Знаешь, есть одна еврейская поговорка, — сказала я, припомнив один из папиных афоризмов. — Не требуй от сказок слишком многого.

Эта фраза почему-то пришлась Зузи по душе — лицо ее просветлело, и она сбежала вниз к Беа. Похоже, все-таки все в этом мире мечтают жить долго и счастливо.

Когда мы с Сэмми тем же утром пришли навестить папу, он не спал и делал какие-то наброски в нотной тетради. Хельга передала нам, что врач рассчитывает выписать папу через пару дней. Выглядела она совершенно измученной — волосы торчат во все стороны, одежда смятая; даже свеженанесенная помада не могла скрыть ее усталости. Мы велели ей отправиться домой, поспать и переодеться.

— Хельга собирается ко мне переехать, — сообщил нам папа. — Говорит, что будет за мной присматривать. Я-то, конечно, в присмотре не нуждаюсь, но все равно рад, что мы будем жить вместе. Аристотель как-то сказал: «Никто не согласится жить без друзей, даже если ему предложат взамен все прочие блага». Он был прав. В конце концов, раздражение от совместной жизни вполне компенсируют любовь и поддержка. Если инфаркт меня чему и научил, то именно этому, — подытожил папа.

— Я рада за вас, — улыбнулась я. — Хельга нам всем очень нравится. Правда, Сэмми?

— Конечно, — согласился брат. Он старался не встречаться со мной глазами, и я поняла, что даже спустя годы ему кажется, что это нечестно по отношению к маме.

— Тебе тоже пора бы найти себе кого-нибудь, Сэмми, — мягко произнес папа.

— Да у меня есть девушка, испанка. Она работает в «Нивс».

— Здорово. Я не хочу, чтобы ты был одинок.

В другом конце палаты я заметила медсестру, на которую в прошлый раз наорала. Увидев меня, она улыбнулась. Я подошла к ней.

— Спасибо вам, — поблагодарила я. — Ему уже гораздо лучше.

— Он прекрасный пациент. Хорошо бы все были такими, как ваш папа, — ответила она.

Какой-то мужчина с ближней койки начал сердито кричать:

— Сестра, подойдите ко мне! Сестра! Сестра! — С каждым словом его голос становился все громче.

Я вернулась к папе. На соседней кровати лежал бледный и обессилевший старик. Вокруг на стульях мрачно восседала вся его семья. Судя по лицам, они приготовились к самому плохому. Я смотрела на одну из них — женщину примерно моих лет, видимо дочь старика. Словно почувствовав мой взгляд, она подняла глаза, и мы понимающе улыбнулись друг другу. Обе мы были дочками, привязанными к своим отцам. «Хорошо бы папа пораньше вышел отсюда, вернулся бы к нормальной жизни», — думала я. Мне казалось, что роковая судьба соседа по палате может каким-то образом задеть и его.

— Я хочу поспать. А у вас обоих и так куча дел, так что идите отсюда, — сказал папа, послав каждому из нас по воздушному поцелую.

— Я нашел Арми, — сказал Сэмми, когда мы спускались по лестнице.

— Ну и?

— Он уехал обратно на Ямайку.

— И что теперь?

— Не знаю, могу ли я что-нибудь еще сделать. Наверное, свяжусь с местными властями и узнаю, есть ли у них какая-нибудь информация. А Мадж скажу, что все еще ищу его.

Около входа в больницу все так же несли безмолвное дежурство курильщики, кутающиеся от холода в халаты, надетые поверх свитеров. Когда мы проходили мимо них, зазвонил мой телефон. Это была Рути.

— Мне только что звонила Беа; Зузи пропала, — выпалила она.

— Что значит «пропала»?

— Она оставила Беа записку. Написала, что встретится с ней на железнодорожной станции и что им нужно проверить силу их любви. Но самое главное, она не сказала, на какой именно станции!

Сюжет «Доктора Живаго» воплощался в жизнь: Лара уезжает, а Юрий Живаго обещает, что поедет вслед за ней. Хотя, может, Зузи ближе «Анна Каренина» и она собирается броситься под поезд?

— Что за черт, — выругалась я. — Подожди минуту, мне надо подумать.

Станция. Vokzal, вспомнила я русское слово. Однажды, когда мы с Иваном болтали после секса, он рассказал мне, что русское слово «вокзал» пошло от английской железнодорожной станции Воксалл. Легенда гласит, что царь Николай Первый, приехав с визитом в Лондон в 1844 году, отправился на Воксалл полюбоваться на поезда. По ошибке он счел, что словом «Воксалл» называют вообще все станции в Англии. Конечно, это было всего лишь предположение, но я знала, что в последнее время читали в чешско-русском книжном клубе Володи. Это был шанс.

— Я еду, — сказала я Рути, в очередной раз вынужденная бороться за счастье няньки своих детей. — Кажется, я знаю, где она. Запихивай Беа в такси и гоните на станцию Воксалл.

Уже подбегая к вокзальной станции, я увидела Беа. Она выскочила из такси и бросилась внутрь здания. Я остановилась; это их история, не моя. Дожидаясь развития событий, я набрала номер больницы и выяснила, что папа спит. Вскоре со станции вышли Беа с Зузи. Они шли обнявшись и смеялись сквозь слезы. Когда мы с Сэмми были детьми, то дождик, который шел в солнечный день, называли «слепым».

— Как вы узнали, что она приедет именно сюда? — спросила у меня Беа.

— Vokzal, — ответила я, пожав плечами.

«ПНБ», Пассажиры На Борту, отправила я Рути сообщение, вгрызаясь в будничные пробки. На заднем сиденье девушки ворковали на чешском.

— Я говорю ей, что она чересчур трепетно относится к русской литературе, принимает все слишком близко к сердцу. Поэтому она испугалась и сбежала, — объяснила мне Беа. — Но за это я ее и люблю, за доброе сердце.

Я взглянула на них в салонное зеркало. Зузи склонила голову на плечо Беа, а та поглаживала ее по руке.

— Я — ее Лара, — улыбнулась Зузи.

Как же это наивно — верить, что одной только любви для прочного брака достаточно. Они так меня растрогали, что я чуть не разрыдалась.

Остановив машину у светофора, я снова бросила взгляд на девушек. Беа сидела, по-хозяйски положив руку на чуть выпуклый живот Зузи. Неужели та беременна? Но откуда они взяли сперму? На какую-то секунду в моем мозгу появилась жуткая картина: Беа с Зузи украдкой собирают сперму из ночных поллюций Лео с его одеяла. Тут включился зеленый, и я вдруг с пугающей четкостью поняла, что на самом деле беременна-то я, а вовсе не Зузи. Неудивительно, что меня постоянно тошнит. Я напряглась и вспомнила, что последняя менструация у меня случилась за десять дней до того вечера, когда я переспала и с любовником, и с мужем. Ни с тем ни с другим презервативами я не пользовалась. Получается, я уже два месяца как беременна и понятия не имею, кто же из моих мужчин — будущий отец.

— Тебе плохо? — первым делом спросил Грег, открыв мне входную дверь. — Ты чего-то бледная.

Я не могла сразу же рассказать ему о ребенке. Мне надо было подумать. И вообще, разве я могу завести еще одного ребенка? Опять все сначала? Все эти бесконечные бессонные ночи, памперсы, необходимость круглосуточно быть начеку. А книги, в которых никогда не успеваешь дочитать до конца хотя бы один абзац? Но вдруг я вспомнила и другое: сладкий запах молока, маленький человечек тянет к тебе коротенькие, еле достающие ему до головы ручки и корчит смешные рожицы. Маленький, но человек — новый, уникальный, полноценная личность. Конечно, нельзя заводить детей в попытке спасти брак, но мне почему-то казалось, что в нашем случае это как раз сработает. Правда, вполне возможно, что это не его ребенок. И тогда он станет не началом нового, а концом всего, что есть у меня сейчас. Я ведь сказала тогда папе, что хочу сделать еще одну попытку, хочу стереть эту жизнь и начать новую… Так, может, Провидение посылает мне знак, велит остаться с Иваном и начать новую жизнь с ним? Смогли бы мы с ним жить вместе долго и счастливо и растить своего ребенка? Как там говорится в еврейской поговорке? «Когда женятся двое разведенных, в постели оказывается четыре человека». А в моем случае — восемь, учитывая детей. Или даже девять, вместе с новым малышом.

В нашей гостиной собралась целая компания: ПП, развалившись на диване, вещала перед внимательными слушателями о важности сексуальной жизни в браке. Выглядела она сногсшибательно, даже несмотря на убийственно нелепую бело-розовую шляпу, по своей форме больше всего напоминающую перевернутый рожок от мороженого. Рядом с ней расположился Джереми, с другой стороны сидела, вперив взгляд в стену, Джесси. Пока ПП распространялась про сексуальную мощь любовника, Джереми самодовольно ухмылялся, а Джесси, кажется, мечтала сквозь землю провалиться. Немногим ранее Беа призвала к себе на помощь подруг — трех лесбиянок из Восточной Европы, которые сидели и внимали откровениям ПП. Особенно они оживились, когда ПП сказала, что немногие мужчины по-настоящему понимают, что делать с женским телом, и что, если бы ей не нравилось, когда ее трахают, она бы точно стала лесбиянкой. Серьезная высокая блондинка с короткой стрижкой нацарапала что-то на листке бумаги и передала ее ПП прямо на глазах у Джереми.

— Если все-таки передумаете насчет мужчин, позвоните, — сказала она.

Я не сомневалась — ПП не упустит свой шанс. Я прямо наяву представила обложку ее следующей книги: «Сапфическая любовь: настоящий женский оргазм». Самоуверенная улыбочка на лице Джереми как-то померкла, а Джесси, которую явно мутило, наконец нашла в себе силы встать и уйти.

— Мы с Джеззи хотим пожениться, — прошептала мне ПП. — Я как раз собиралась всем об этом сообщить. — Она поднесла вилку к бокалу, чтобы привлечь всеобщее внимание.

— Давай не сейчас, — успела я ее остановить, поглядев на обнимающихся Беа и Зузи. — Все-таки сегодня их день.

— Ты права, — после паузы признала ПП. — Я иногда бываю такой эгоисткой! Не понимаю, как ты меня терпишь.

Я тоже этого не понимала. Наверное, я дружила с ней еще и потому, что она меня все-таки страшно забавляла. Ну а то, что она сама признала, что иногда выходит за грани приличия, вполне искупало ее вину. Мне кажется, у каждой женщины должна быть одна невероятно красивая подруга, вроде как произведение искусства: конечно, приобрести и удержать такую «вещь» сложно, зато сколько удовольствия получаешь, просто глядя на нее!

ПП внимательно на меня посмотрела и тихо спросила:

— У тебя ведь с ним все кончено, да?

— С кем?

— Ну, с Иваном.

— Не понимаю, о чем это ты, — попыталась прикинуться дурочкой я.

— Прекрати, Хло, ты же знаешь, что я ведьма, — отмахнулась ПП. — Я давно подозревала, а в день спектакля Берти поняла, что права. А сейчас вижу, что все кончено.

Неужели и правда все кончено? Возможно. Как там говорила Рути? «Иногда чужой человек может сказать о тебе больше, чем ты знаешь сам».

— А ты правда собираешься выйти за Джереми? — спросила, в свою очередь, я, меняя тему разговора.

— Да. В самом начале брака все так волшебно, правда?

Я знала, что она имеет в виду. Вот только я бы сказала, что все волшебство приходится на начало отношений, а не брака. Это-то мне и нравилось в романе с Иваном. Но, к сожалению, горькая истина заключается в том, что никто не в силах гарантировать тот же накал страстей годы спустя. Скорее всего, мы бы и сами не успели заметить, как оказались среди тех супругов, чьи чувства описываются как нечто среднее между безразличием и привязанностью.

К нам подошел Грег. Лицо у него было серьезное и мрачное. Неужели решил все-таки обвинить меня в измене?

— Хло, только что звонила Хельга. У Берти второй инфаркт. Он в реанимации.