Конфуций (ок. 551–479 гг. до н. э.)

Древнекитайский мыслитель, основатель конфуцианства. Идеалом конфуцианства является создание гармоничного государства по древнему образцу, в котором каждая личность выполняет свою функцию. Много путешествовал по Китаю со своими учениками. Его основные взгляды изложены в книге «Лунь юй» («Беседы и суждения»).

Лунь юй

Цзы-лу спросил:

– Вэйский правитель намеревается привлечь вас к управлению [государством]. Что вы сделаете прежде всего?

Учитель ответил:

– Необходимо начать с исправления имен.

Цзы-лу спросил:

– Вы начинаете издалека. Зачем нужно исправлять имена?

Учитель сказал:

– Как ты необразован, Ю! Благородный муж проявляет осторожность по отношению к тому, чего не знает. Если имена неправильны, то слова не имеют под собой оснований. Если слова не имеют под собой оснований, то дела не могут осуществляться. Если дела не могут осуществляться, то ритуал и музыка не процветают. Если ритуал и музыка не процветают, наказания не применяются надлежащим образом. Если наказания не применяются надлежащим образом, народ не знает, как себя вести. Поэтому благородный муж, давая имена, должен произносить их правильно, а то, что произносит, правильно осуществлять.

В словах благородного мужа не должно быть ничего неправильного (Конфуций: 91).

Лао-цзы (VI–V вв. до н. э.)

Древнекитайский философ, быстро ставший легендарной фигурой, один из основателей течения даосизма. Основное понятие этого учения – дао, которое метафорически уподобляется воде (податливость и неодолимость). Буквально означает «путь», но в этой философской системе получило более широкое метафизическое толкование – это суть и вещей, и тотального бытия Вселенной. Вытекающий из дао образ действий – недеяние (увэй): уступчивость, покорность, отказ от желаний и борьбы.

Дао Дэ Дзин «Канон пути и благодати»

1. Путь, что может быть «Путь», не есть вечный путь.

Имя, что может быть «Имя», – не есть вечное имя.

Имени нет – Неба – Земли это – начало.

Имя есть – всех вещей это – мать.

Вечно бесстрастно оно? В этом видна его скрытая суть.

Вечно в страстях оно – в этом видна его дальняя грань.

Оба они – одно и то же – явились они – имена их различны.

Равно их называют: Мрак.

Мрак… и в нем тот же Мрак. Врата всех и всяких тайн (Лао-цзы: 161–162).

§ 1. Дао, которое может быть выражено словом, не есть постоянное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя. Безымянное есть начало неба и земли, обладающее именем – мать всех вещей.

Поэтому тот, кто свободен от страстей, видит чудесную тайну [дао], а кто имеет страсти, видит его только в конечной форме. Оба они одного и того же происхождения, но с разными названиями. Вместе они называются глубочайшими. [Переход] от одного глубочайшего к другому – дверь ко всему чудесному (Лао-цзы-Дао).

Чжуан-цзы (между 369–286 гг. до н. э.)

Древнекитайский философ, один из основателей даосизма. В молодости был смотрителем лаковых деревьев. Затем ушел в отставку, не желая сковывать себя службой, и вел жизнь «свободного философа». Его трактат написан в форме притч, новелл и диалогов.

<…> Речь – это не выдыхание [воздуха] что сказать, однако то, что он говорит, весьма неопределенно. Тогда действительно ли существует речь? Или же речи никогда не было? Ее считают отличной от щебета птенца – действительно ли есть такая разница? Или же ее нет? Почему так скрыто дао, что существует истинное и ложное? Почему речь так темна, что существуют правда и ложь? Куда же удалиться дао, чтобы прекратилось его существование? Где же пребывать речи, чтобы быть неуместной? Дао затемняется [человеческой] односторонностью; речь затемняется цветистостью. <…>

Нет [в мире] вещи, которая не была бы тем, и нет вещи, которая не была бы этим; через то невозможно познать, через это познаваемо все. Поэтому говорится: «То возникает из этого, а это зиждется на том». Таково учение о том, что то и это взаимно порождают друг друга. Во всяком случае только тогда, когда существует жизнь, существует смерть; только тогда, когда существует смерть, существует жизнь <…>. Вследствие того что существует правда, существует неправда; вследствие того что существует неправда, существует правда. <…>

Дорога возникает, когда ее протопчут [люди]; вещи становятся тем, что они есть, [когда люди] дадут им названия. <…> (Чжуан-цзы: 472–473).

Изменения названий, соответствующие [изменениям вещей] и не соответствующие им, объединяются в пределах природы, [свободно] следуют бесконечным переменам и поэтому полностью исчерпывают [естественный] срок существования. Что означает «Объединяются в пределах природы»? Отвечу: [существуют] правда и неправда, естественное и неестественное. Если правда действительно является правдой, то она отличается от неправды, и не о чем тут спорить. Если естественное действительно является естественным, то оно отличается от неестественного, и тоже не о чем тут спорить. <…> (Чжуан-цзы: 479).

Ригведа (ок. 1700–1100 гг. до н. э.)

Первый известный памятник индийской литературы, собрание преимущественно религиозных гимнов на ведийском языке. Оформился к 10 в. до н. э. Веками сохранялся только в устной традиции. Название «Ригведа» состоит из двух санскритских корней: рич – «хвала, стихи» и веда – «знание». Включает 1028 гимнов, многие из которых предназначены для различных жертвенных ритуалов.

X, 125. К Священной Речи-Вач

Автор, по анукрамани, – Вач, дочь (риши) Амбхрины (Vac букв, «речь» Ambhrini). В Ригведе богине Вач посвящен этот единственный гимн. Никаких мифологических сюжетов с ней не связано. Она – персонификация абстрактного принципа, возвеличенная до уровня космогонической силы. Последовательность мыслей в гимне такова. Священная Речь как хвалебная песня сопровождает богов, но она выше их: она их несет (стихи 1–2). Она распределена по многим местам, притом, что едина (3). Она дает силу жизни всем существам (4), возвеличивает людей и богов (5), вызывает словесные состязания (6), пронизывает собой все мироздание (7), увлекает всех за собой (8).

(Ригведа-1).

В самом центре гимна в стихе 4 содержится призыв вслушаться – указание на то, что сокровенное спрятано внутри, не проявлено, и стремление вовлечь слушателя в постижение тайного смысла этого текста. Представление о том, что высшее знание, как и сокровенная суть Речи, непроявлено и недоступно простым смертным, было глубоко укорененным в Ригведе. Ср., например, стих из гимна-загадки I, 164, 45:

X, 71. Познание

Согласно индийской традиции, автором гимна X, 71 является сам бог молитвы Брихаспати. Тема, по анукрамани, – познание (jnana). Содержание гимна таково. Речь сотворили древние поэты-риши, которые дали имена вещам и тем самым сделали тайное проявленным (стих 1). Мысль их служила фильтром для речи (2), и создание речи представляется как жертвоприношение (3). Сакральная речь доступна лишь немногим избранным (4). Последующие стихи интересны тем, что в них описывается древнейшая корпорация поэтов и певцов, называемая содружеством (sakhya). Тех членов корпорации, кто остановился в своем творческом развитии, перестают посылать на состязания (5). Члены содружества обязаны поддерживать друг друга на состязаниях (6), хотя они могут очень различаться по своим способностям (7, 8, 9), и победа одного певца является общей победой всех его товарищей (10). В последнем стихе перечислены четыре основных типа жрецов и их обязанности (11).

(Ригведа-2).

Задания и вопросы

1. Найдите в Интернете с помощью ключевых слов – китайская письменность, китайское письмо, китайские иероглифы, Эрья, вэньянь – дополнительную информацию по этим вопросам.

2. Ознакомьтесь с биографией и учением Конфуция на сайтах: http://ru.wikipedia.org/wiki/Конфуций и http://www.newacro-pol.ru/Alexandria/philisophy/Philisofs/Konphutsii.

3. Приведите цитаты китайских мыслителей, которые свидетельствуют о том, что связь между именами и вещами понимается: а) как природная; б) как произвольная.

4. Прочитав фрагмент из трактата Чжуан-цзы, как бы вы определили, чем человеческая речь отличается от «щебета птенца»?

5. Ознакомившись с фрагментами Ригведы, сформулируйте, что такое язык и какова его роль в человеческом обществе, согласно воззрениям древних?

6. Найдите в Интернете с помощью ключевых слов – веды, ведийская культура, ведийский язык, санскрит, нирукта, индийская языковедческая традиция – дополнительную информацию по этим вопросам.

7. Найдите интернет-сайты с информацией о грамматике Панини.

Гераклит (конец VI – начало V в. до н. э.)

Древнегреческий философ, родился в Малой Азии в городе Эфесе. Один из основоположников диалектики, для которого первоначало всего сущего – мировой огонь, который есть также душа и разум (логос): он «мерами вспыхивает и мерами угасает». Путем сгущения из огня возникают все вещи, путем разрежения в него возвращаются. Он высказал идею о непрерывном изменении, становлении: «все течет и движется», «в одну реку нельзя войти дважды». Считал, что противоположности пребывают в вечной борьбе: «раздор есть отец всего». И в то же время в космосе существует «скрытая гармония».

Фрагмент 19

Так, в самом деле, согласно мнению (людей), (все) это (некогда) возникло, ныне существует, будет расти в будущем и затем погибнет. Каждой же из этих (вещей) люди положили имя, являющееся ее отличительным знаком (АТЯиС: 35).

Фрагменты (пер. М.А. Дынника)

1. Секст adv. math. VII 132. Хотя этот логос существует вечно, люди не понимают его – ни прежде, чем услышат о нем, ни услышав впервые. Ведь все совершается по этому логосу, а они уподобляются невеждам, когда приступают к таким словам и к таким делам, какие я излагаю, разделяя каждое по природе и разъясняя по существу. От остальных же людей скрыто то, что они делают, бодрствуя, точно так же, как они свои сны забывают.

2. [92] Секст VII 133. Поэтому необходимо следовать всеобщему. Но, хотя логос всеобщ, большинство людей живет так, как если бы имело собственное понимание.

8. Враждующее соединяется, из расходящихся – прекраснейшая гармония, и все происходит через борьбу.

10. [59] [Аристотель] de mundo 5.39 в 7. Связи: целое и нецелое, сходящееся и расходящееся, согласное и разногласное, и из всего – одно, и из одного – все (Фрагменты).

Демокрит (ок. 470 или 460 г. до н. э.)

Древнегреческий философ-материалист, родился во Фракии, много путешествовал, изучая философские воззрения разных народов. Один из основателей античной атомистики: полагал, что существуют только пустота и атомы, из «вихря» которых образуются как отдельные тела, так и все бесчисленные миры. В этике основная его идея заключалась в том, что всё зло и несчастья происходят с человеком из-за отсутствия необходимого знания.

Фрагмент 51

Из этого правила человек должен узнать, что он далек от [подлинной] действительности [что от него действительность скрыта].

В самом деле, мы ничего ни о чем не знаем, но для каждого из нас в отдельности его мнение есть [результат] притекающих [к нему образов]. Однако [далее] выяснится, что трудно познать, какова каждая [вещь] в действительности (Демокрит: 913).

Фрагмент 26 (Прокл, комментарий к Кратилу XVI)

Демокрит, утверждая, что имена от установления, обосновывал это четырьмя умозаключениями. От равноименности: различающиеся между собою вещи называются одним именем; стало быть, имя не от природы. Затем – от многоименности: если различающиеся между собою имена подходят к одной и той же вещи, то, стало быть, они подходят и друг к другу, а это невозможно. Третье – от перемены имени: ибо на каком основании мы переименовали бы Аристокла в Платона, а Тиртама в Теофраста, если бы имена были от природы? Затем – от недостатка в сходных образованиях: ибо на каком основании мы от φρόνησις (разумность) говорим φρονετν (быть разумным), а от δικαιοσύνη (справедливость) уже не образуем такого производного? Стало быть, имена от случая, а не от природы. И сам он называет первое умозаключение многозначностью, второе – равновесием, <третье – переименованием>, четвертое – безымянностью (АТЯиС: 37).

Протагор (ок. 480–410 гг. до н. э.)

Древнегреческий философ, виднейший из софистов. Его обучил философии Демокрит. Преподавал в разных греческих городах, общался с Периклом и Еврипидом. Указывает на относительность нашего знания, на элемент субъективности в нем. В Афинах обвинялся в атеизме. Все его многочисленные произведения утеряны.

Человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют <…> (ИЛУ ДМ: 123).

О Протагоре

Диоген Лаэртий. Жизнь философов, IX, 53–54

Протагор первый разделил речь на 4 (вида) – просьба, вопрос, ответ, приказание – и назвал их разветвлениями речей.

Аристотель. Риторика, III, 5

Протагор разделил роды имен (на имена) – мужские, женские и утварь (АТЯиС: 38).

Платон (428 или 427 г. до н. э. – 348 или 347 г. до н. э.)

Древнегреческий философ-идеалист, ученик Сократа, учитель Аристотеля. Родился в Афинах или Эгине в семье, имевшей аристократическое происхождение. Основал в Афинах школу ок. 387 г. Практически все известные произведения Платона написаны в форме высокохудожественных диалогов. Важнейшие из них: «Апология Сократа», «Федон», «Пир», «Федр» (учение о идеях), «Государство», «Теэтет» (теория познания), «Парменид» и «Софист» (диалектика категорий), «Тимей» (натурфилософия).

Кратил, или О правильности имен

Гермоген – А я, Сократ, после многих рассуждений и с ним (Кратилом. – Н.Л.) и со многими, не могу поверить, что правильность имени состоит в чем-либо ином, чем в договоре и соглашении. Ведь мне кажется, какое имя кто чему установит, таково и будет правильное имя; и если он потом переменит на другое, а тем, прежним, звать больше не будет, то более позднее будет ничуть не менее правильным, чем первое, подобно тому как мы меняем имена рабов: ведь никакое имя никому не врождено от природы, но принадлежит на основании закона и обычая тех, которые этот обычай установили и называют.

<…> Сократ – Возможно, ты и говоришь что-нибудь дельное, Гермоген. Рассмотрим. Каким именем, говоришь, кто установил называть всякую вещь, это и есть имя всякой вещи?

Г. – Мне так кажется.

С. – Называет ли частное лицо или община – безразлично?

Г. – Да, я утверждаю. <…> (АТЯиС: 41).

С. – <…> Итак, не следует ли и нам сначала отделить гласные, затем из остальных, по видам, безгласные и притом беззвучные <…>, а также те, которые, не будучи гласными, не являются и беззвучными; и среди самих гласных все те, которые имеют отличный друг от друга вид? И после того как мы все это разделим, хорошо бы разделить и все то сущее, чему надо назначить имена, если только есть нечто, к чему все восходит, подобно тому как это было у букв алфавита, на основании чего можно узнать самые вещи, и есть ли у них определенные виды, так же точно, как и у букв алфавита? Хорошо рассмотрев все это, надо уметь соотнести каждую вещь по сходству, придется ли отнести одно к одному, или многое к одному, смешав это многое, подобно тому как живописцы, желая отобразить что-либо, наносят на картину иногда только пурпур, иногда другую краску, а бывает и так, что смешивают много красок, как, например, когда они составляют краску телесного цвета, или что-нибудь другое в этом роде, думается, сообразно тому, как, по их мнению, всякое изображение нуждается в той или иной краске. Так и мы будем соотносить буквы алфавита с вещами – и одну к одной, где это нам покажется нужным, и многие, создавая то именно, что называют слогами, и соединяя между собой слоги, из чего составляются имена и речения; а из имен и речений мы опять-таки составим уже нечто великое, прекрасное и целое; подобно тому как там – с помощью живописи – живое существо, здесь – с помощью ономастики или риторики или каким бы то ни было такое искусство – предложение. <…> (АТЯиС: 53–54).

С. – А буква ро, как я говорю, тому, кто устанавливал имена, показалась прекрасным орудием движения в смысле уподобления порыву, и он часто пользуется ею для этого. Во-первых, в самом слове ρεϊν (течь) и ροη (течение) он подражает порыву с помощью этой буквы <…>. Он замечал, думается, что язык при произнесении ро совсем не остается в покое, а приводится в сильное сотрясение <…>. А буквой ι (йота) он воспользовался для всего тонкого, что может легче всего пройти через все. <…>. Заметив, что язык больше всего скользит на λ (ламбде), он в целях уподобления дал имя гладкому (λεία), <…>, лоснящемуся (λιπαρον) и склеивающему (κολλωδες) и всему подобному. <…>. И все прочее законодатель, по-видимому, приводил таким же образом к буквам и слогам, когда создавал для каждой вещи знак и имя, а затем уже из букв и слогов составлял прочее путем подражания. <…> (АТЯиС: 54–55).

С. – Выражать вещи могут и подобные и неподобные буквы, случайные, по привычке и договору. <…> Ведь по привычке, видимо, можно выражать вещи как с помощью подобного, так и с помощью неподобного (ИЛУ ДМ: 135).

С. – Я хочу сказать вот что: случается, что одни живописцы – хуже, а другие – лучше?

К. – Разумеется.

С. – Следовательно, так же и у законодателей: у одних то, что они делают, получается лучше, у других хуже. <…>. Так что и среди имен одни будут хорошо сделаны, а другие – худо. <…> Ведь ясно, что первый учредитель имен устанавливал их в соответствии с тем, как он постигал вещи. <…> Значит, если он постигал их неверно, а установил имена в соответствии с тем, как он их постигал, то что ожидает нас, доверившихся ему и за ним последовавших? Что, кроме заблуждения? <…>

С. – Ведь имя тоже в некотором роде есть подражание (μίμημα), как и картина. <…> Да ведь смешные вещи, Кратил, творились бы с именами и вещами, которым принадлежат эти имена, если бы они были во всем друг другу тождественны. Тогда все бы словно раздвоилось, и никто не мог бы сказать, где он сам, а где его имя (ИЛУ ДМ: 139).

С. – Искусство наименования, видимо, связано не с таким подражанием, когда кто-то подражает этим свойствам вещей. Это дело с одной стороны музыки, а с другой – живописи. <…> А подражание, о котором мы говорим, чт́о собой представляет? Не кажется ли тебе, что у каждой вещи есть еще и сущность? <…> Так что же? Если кто-то мог бы посредством букв и слогов подражать в каждой вещи именно этому, сущности, разве не смог бы он выразить каждую вещь, которая существует? Или это не так?

Г. – Разумеется, так (ИЛУ ДМ: 143).

Аристотель (384–322 гг. до н. э.)

Древнегреческий философ и ученый. Родился в Стагире, греческой колонии, недалеко от Афонской горы. Учился у Платона в Афинах. В 335 г. основал Ликей (Лицей, или перипатическую школу). Воспитатель Александра Македонского. Сочинения Аристотеля охватывают все отрасли тогдашнего знания («Органон», «Метафизика», «Физика», «О возникновении животных», «О душе», «Этика», «Политика», «Риторика», «Поэтика»). Основоположник формальной логики. Создал понятийный аппарат, который до сих пор пронизывает философский лексикон и сам стиль научного мышления. Аристотель был первым учёным, создавшим всестороннюю систему философии, охватившую все сферы человеческого развития – социологию, политику, логику, физику.

Об истолковании

Гл. 1. <…> 2. Слова, выраженные звуками, суть символы представлений в душе, а письмена – символы слов.

3. Подобно тому как письмена не одни и те же у всех людей, так и слова не одни и те же. Но представления, находящиеся в душе, которых непосредственные знаки суть слова, у всех одни и те же, точно так же и предметы, отражением которых являются представления, одни и те же. <…>

4. Подобно тому как мысль иной раз появляется в душе без отношения к истине или лжи, другой раз так, что она необходимо должна быть одним из двух, точно также и слова, ибо истина и ложь состоят в соединении и разделении.

5. Имена же сами по себе и глаголы подобны мысли без соединения или разъединения, например «человек» или «белое», пока ничего не прибавляется; такое слово не ложно и не истинно, хотя и обозначает нечто; ведь слово τραγέλαφος («олень-козел») тоже обозначает нечто, но оно до тех пор не истинно или ложно, пока не присоединено к нему существование или несуществование, притом безусловное или же временное.

Гл. 2. 1. Имя есть звук с условным значением, без отношения ко времени, отдельная часть которого (звука) ничего не обозначает. <…>

3. От природы нет имен; они получают условное значение, когда становятся символом, ибо ведь и нечленораздельные звуки поясняют собою нечто, как, например, у животных, хотя ни один из этих звуков не есть имя. <…> (АТЯиС: 65).

5. Филона же или Филону и тому подобные выражения не суть имена, а падежи имени. Понятие же в этом случае остается тем же самым <…>.

Гл. 3. 1. Глагол есть слово, которое обозначает еще и время, часть которого в отдельности не имеет значения, и которое служит всегда обозначением для высказываемого об ином. <…>

3. Далее, глагол служит всегда обозначением чего-либо сказанного об ином, например, о подлежащем или о том, что в подлежащем. <…>

5. Подобным же образом, «он был здоров» и «он будет здоров» – не суть глаголы, а падежи глагола и отличаются от глагола тем, что глагол обозначает собой нынешнее время, а падежи – время до и после нынешнего. <…>

Гл. 4. 1. Предложение есть звук, имеющий условное значение, в котором (звуке) и отдельная часть имеет некоторое значение, как высказывание, но не как утверждение или отрицание, как, например, «человек» обозначает нечто, но не обозначено, существует ли он или нет, утверждение же или отрицание получается в том случае, когда прибавить нечто. <…> (АТЯиС: 66).

4. Но не всякое предложение есть суждение, а лишь то, в котором заключается истинность или ложность чего-либо; так, например, пожелание есть предложение, но не истинное или ложное. <…>

Гл. 5. <…> 2. Необходимо, чтобы всякое суждение заключало в себе глагол или падеж глагола, ибо выражение «человек» не есть суждение до тех пор, пока не присоединено «есть» или «был», или «будет», или нечто подобное. <…>

5. Одно имя или один глагол назовем высказыванием, ибо таким способом нельзя ответить на вопрос, нельзя и просто разъяснить, когда сам что-либо произносишь. К предложениям же относится, во-первых, простое суждение, например, когда что-либо приписывается чему-либо или отнимается у чего-либо, а во-вторых, состоящее из простых, как, например, сложное предложение.

Поэтика

Гл. 20. 1. Во всяком словесном изложении есть следующие части: элемент, слог, союз, имя, глагол, член, падеж, предложение.

2. Элемент – неделимый звук, но не всякий, а такой, из которого может возникнуть разумное слово. Ведь и у животных есть неделимые звуки, но ни одного из них я не называю элементом. А виды этих звуков – гласный, полугласный и безгласный. <…>

5. Слог есть не имеющий самостоятельного значения звук, состоящий из безгласного и гласного. Но рассмотрение различия слогов также дело метрики.

6. Союз – это не имеющий самостоятельного значения звук, который не препятствует, но и не содействует составлению из нескольких звуков одного, имеющего значение. Он ставится и в начале и в середине, если его нельзя поставить в начале предложения самостоятельно. <…> (АТЯиС: 67).

7. Член – не имеющий самостоятельного значения звук, который показывает начало, или конец, или разделение предложения. <…>

8. Имя – это составной, имеющий самостоятельное значение, без оттенка времени, звук, часть которого не имеет никакого самостоятельного значения сама по себе. Ведь в сложных именах мы не придаем самостоятельного значения каждой части, например в слове Теодор (Богдар) – дор (дар) не имеет самостоятельного значения.

9. Глагол – составной, имеющий самостоятельное значение, с оттенком времени, звук, в котором отдельные части не имеют самостоятельного значения так же, как в именах. Например, «человек» или «белое» не обозначают времени, а «идет» или «пришел» имеют добавочное значение; одно – нынешнего времени, другое – прошедшего.

10. Падеж имени или глагола – это обозначение отношений по вопросам «кого», «кому» и т. п., или – обозначение единства или множества, например «люди» или «человек», или отношений выразительности, например вопрос, приказание: «пришел ли?», «иди!». Это глагольные падежи, соответствующие этим отношениям.

11. Предложение – составной звук, имеющий самостоятельное значение, отдельные части которого также имеют самостоятельное значение. Не всякое предложение состоит из глаголов и имен. Может быть предложение без глаголов, например определение человека. Однако какая-нибудь часть предложения всегда будет иметь самостоятельное значение (например, в предложении «идет Клеон» – «Клеон»). <…> (АТЯиС: 68).

Поэтика: Разновидности имен (пер. В. Аппельрота)

По виду имена бывают простые и сложные. Простым я называю такое, которое состоит из не имеющих значения частей, например «земля». А из сложных одни состоят из части имеющей и части не имеющей значения (но только имеющей это значение не в самом имени), а другие состоят из частей, имеющих определенное значение. Имя может быть и трех-, и четырех-, и многосложное, например, большая часть напыщенных слов, вроде Гермокаикоксанф.

Всякое имя бывает или общеупотребительное, или глосса, или метафора, или украшение, или сочиненное, или укороченное, или измененное. Общеупотребительным я называю то, которым все пользуются; глоссой – которым пользуются некоторые, так что, очевидно, одно и то же имя может быть и глоссой и общеупотребительным, но не у одних и тех же людей, например, слово ίγυνον [дротик] у жителей Кипра – общеупотребительное, а для нас – глосса. Метафора есть перенесение необычного имени или с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии. С рода на вид я разумею, ‹напри-мер›, в выражении: «вон и корабль мой стоит», так как «стоять на якоре» есть часть понятия «стоять». С вида на род, например, «истинно, тьму славных дел Одиссей совершает», так как «тьма» значит «много», то [поэт] и воспользовался тут [этим словом] вместо «много». С вида же на вид, например, «вычерпав душу медью» и «отсекши несокрушимой медью», так как здесь «вычерпать» в смысле «отсечь», а «отсечь» в смысле «вычерпать», а оба [эти слова] значат «отнять» что-нибудь. А под аналогией я разумею [тот случай], когда второе относится к первому так же, как четвертое к третьему; поэтому [поэт] может сказать вместо второго четвертое или вместо четвертого второе; а иногда прибавляют [к метафоре] и то имя, к которому относится заменяющая его метафора, то есть, например, чаша так же относится к Дионису, как щит к Арею; следовательно, [поэт] может назвать чашу щитом Диониса, а щит – чашею Арея. Или: что старость для жизни, то и вечер для дня; поэтому можно назвать вечер старостью дня, а старость – вечером жизни или, как Эмпедокл, закатом жизни. Для некоторых из аналогий нет собственного названия, но тем не менее может употребляться образное выражение; например, «разбрасывать семена» – значит «сеять», а для разбрасывания света солнцем названия нет; но оно так же относится к солнцу, как сеяние к семенам, поэтому сказано: «сея богоданный свет». Этим родом метафоры можно пользоваться еще и иначе, прибавив чуждое слово так, чтобы оно уничтожило какую-нибудь часть собственного значения [употребленного слова], например, если бы «щит» назвать не «чашею Арея», а «чашею без вина». Сочиненное слово – такое, которое вообще никем не употреблялось и составлено самим поэтом; таковы, кажется, некоторые слова вроде ρνύγες [отростки] вместо κέρατα [рога] и аρητήρ [проситель] вместо ερεύς [жрец]. Удлиненное же или укороченное слово получается – первое, если воспользовались гласным, более долгим, чем свойственный [этому слову], или вставкою слога, а второе – если от него что-нибудь отняли; удлиненное слово, например, πόλεως – πόληος, Πηλέος – <Πηλείδου> – Πηληιάδεω; укороченное же, например, κρΐ, δώ и μία γίνεται аμφοτέρων бψ. Измененное слово бывает тогда, когда в употребительной форме одна часть остается, а другая сочиняется, например, δεξιτερoν κατа μαζόν [в правую грудь] вместо δεξιόν.

Из собственных имен одни мужского, другие – женского, а третьи – среднего рода. Мужского все, оканчивающиеся на ν, ρ ‹и σ› и сложные из нее буквы, каковых две – ψ и ξ. Женского рода все, кончающиеся из гласных – не всегда долгие, каковы η и ω, и из удлиняющихся – на а, так что число окончаний мужского и женского рода оказывается одинаково; ψ и ξ относятся к одному окончанию ‹σ›. На безгласный не оканчивается ни одно имя, а также и на гласный всегда краткий. На ι оканчиваются только три имени: μέλι [мед], κόμμι [камедь] и πέπερι [перец]; на υ – пять. А слова среднего рода оканчиваются на эти [гласные] и на ν и σ (Поэтика).

Категории

Глава 1. Одноименное, соименное, отыменное Одноименными называются те предметы, у которых только имя общее, а соответствующая этому имени речь о сущности (logos tes oysias) разная, как, например, dzoon означает и человека и изображение. Ведь у них только имя общее, а соответствующая этому имени речь о сущности разная, ибо если указывать, что значит для каждого из них быть dzoon, то [в том и другом случае] будет указано особое понятие (logos).

Соименными называются те предметы, у которых и имя общее, и соответствующая этому имени речь о сущности одна и та же, как, например, «живое существо» (dzoon) – это и человек и бык. В самом деле, и человек и бык называются общим именем «живое существо» и речь о сущности [их] одна и та же. Ведь если указывать понятие того и другого, что значит для каждого из них быть dzoon, то будет указано одно и то же понятие.

Наконец, отыменными называются предметы, которые получают наименование от чего-то в соответствии с его именем, отличаясь при этом окончанием слова, как, например, от «грамматики» – «грамматик», от «мужества» – «мужественный» (Категории).

Эпикур (341–270 гг. до н. э.) и эпикурейцы

Древнегреческий философ-материалист. Вырос на острове Самос. В 18 лет приехал в Афины. С 306 г. основал в Афинах философскую школу. Философию делил на учение о природе (физику), учение о познании (канонику) и этику. В физике следовал атомистике Демокрита. Девиз Эпикура – «живи уединённо». Цель жизни – отсутствие страданий, здоровье тела и состояние безмятежности духа. Считал, что познание природы освобождает от страха смерти, суеверий и религии вообще.

Письмо к Геродоту

<…> Должно полагать также, что тогда только, когда нечто привходит к нам от внешних предметов, мы видим их формы и мыслим о них… И всякое представление, которое мы получаем, схватывая умом или органами чувств, – представление о форме ли или о существенных свойствах – это [представление] есть форма [или свойства] плотного предмета, возникающие вследствие последовательного повторения образа или впечатления, оставленного образом. А ложь и ошибка всегда лежат в прибавлениях, делаемых мыслью [к чувственному восприятию] относительно того, [что ожидает] подтверждения или неопровержения, но что потом не подтверждается [или опровергается] (Эпикур).

<…> Далее надо полагать, что сами обстоятельства (предметы) научили и принудили (человеческую) природу делать много разного рода вещей и что разум (мысль) впоследствии совершенствовал (развивал) то, что было вручено природой, и делал дальнейшие изобретения, – в некоторых областях (случаях) быстрее, в некоторых медленнее, в некоторые периоды и времена делая большие успехи, в некоторые – меньшие. Вот почему и названия первоначально были даны вещам (возникли) не по соглашению (уговору), но так как каждый народ имел свои особые чувства и получал свои особые впечатления, то сами человеческие природы выпускали каждая своим особым образом воздух, образовавшийся под влиянием каждого чувства и впечатления, причем влияет также разница между народами в зависимости от места их жительства. Впоследствии у каждого народа, с общего согласия, были даны вещам свои особые названия, для того чтобы сделать друг другу (словесные) обозначения менее двусмысленными и выражаемыми более коротко. Кроме того, вводя некоторые предметы, ранее не виданные, люди, знакомые с ними, вводили и некоторые звуки для них: в некоторых случаях они вынуждены были произнести их, а в некоторых выбрали их по рассудку согласно обычному способу образования слов и таким образом сделали их значение ясным. <…> (ИЛУДМ:206).

Диоген из Эноанды

Фрагмент Х – ХI

Представитель Эпикурейской школы, автор записи эпикурейского учения, сделанной ок. 200 г. н. э. на каменной стене зала в его городе Эноанды, между Ликией и Фригией (Малая Азия).

<…> А для звуков (я говорю о первых звучаниях имен и глаголов, которые произвели выросшие из земли люди) мы <…> не верим тем философам, которые говорят, что имена назначены вещам путем установления и обучения для того, чтобы люди имели (средства) легкого общения друг с другом. <…> (АТЯиС: 70).

Тит Лукреций Кар (ок. 95–55 гг. до н. э.)

Римский поэт и философ-материалист. Дидактическая поэма «О природе вещей» – единственное полностью сохранившееся систематическое изложение материалистической философии древности. Популяризирует учение Эпикура. Интересно, что об этой поэме в Европе ничего не знали в течение многих веков. Ее первое издание состоялось лишь в 1473 г. Поэма состоит из шести книг и представляет собой рассказ автора некоему собеседнику – Меммию, к которому автор иногда обращается по имени. Одна из заслуг Лукреция состоит в том, что он ввел в философский оборот слово «материя» (лат. materies) по аналогии от латинского слова mater – «мать».

О природе вещей

(АТЯиС: 70–71).

(Лукреций: 177–178).

(ИЛУ ДМ: 246).

Диодор Сицилийский (ок. 90–21 гг. до н. э.)

Древнегреческий историк родом из Сицилии. В его сочинении «Историческая библиотека», состоящем из 40 книг (дошли 1–5 и 11–20, остальные – во фрагментах), синхронно излагается история Древнего Востока, Греции и Рима с легендарных времен до середины I в. до н. э.

Историческая библиотека, I, 8

Первоначально люди жили, говорят, неустроенной и сходной со зверьми жизнью, выходили вразброд на пастбища и питались вкусной травой и древесными плодами. При нападении зверей нужда научила их помогать друг другу и, собираясь вместе от страха, они начали постепенно друг друга узнавать. Голос их был еще бессмысленным и нечленораздельным, но постепенно они перешли к членораздельным словам и, установив друг с другом символы для каждой вещи, создали понятное для них самих изъяснение относительно всего. А так как такие объединения имели место по всему миру, то язык оказался не у всех равнозвучным, поскольку каждые случайным образом составляли свои слова: отсюда разнообразие в характере языков, а первоначально возникшие объединения положили начало всем племенам (АТЯиС: 37).

Диоген Вавилонский (ок. 240–150 гг. до н. э.)

Философ-стоик, называемый еще Диоген из Селевкии. Ученик Хрисиппа. Автор не дошедших до нас сочинений «О риторике», «О ведущей части души», «Об Афине», «Этика», «О законах», «Мантика», «Музыка» и др. Вслед за Зеноном и Хрисиппом помещал ведущее начало души в сердце. Затрагивал теологические, логические, этические вопросы. Уделял внимание теории общества и государства, риторике, музыке. Учениками Диогена Вавилонского были Антипатр из Тарса, Аполлодор из Селевкии, Архедем из Тарса, Аполлодор Афинский, Боэт Сидонский и др.

Фрагмент 20

Звук и слово отличаются между собою тем, что звуком является и звон, а словом только членораздельное (звучание).

Слово отличается от предложения тем, что предложение всегда значаще, слово (бывает) и не значащим, например βλίτυρι, а предложение – никоим образом.

Высказывание отличается от произнесения: произносятся звуки, высказываются вещи, которые и являются высказываемыми.

Фрагмент 22

Порицание, по Диогену, часть речи, означающая общее качество, например: человек, конь.

Имя – часть речи, показывающая единичное качество, например: Диоген, Сократ.

Глагол – часть речи, означающая несоставной предикат, согласно Диогену, а согласно некоторым, беспадежный элемент речи, означающий нечто приведенное в сочетание с чем-либо единым или многим, например: пишу, говорю.

Союз – беспадежная часть речи, связывающая часть речи.

Член – падежный элемент речи, разграничивающий роды и числа имен (АТЯиС: 75).

Хрисипп (ок. 280–208/205 гг. до н. э.)

Древнегреческий философ, главный систематизатор раннего стоицизма. Возглавлял стоическую школу, а также считался её вторым основателем.

Хрисипп создал учение о периодическом сожжении и возрождении мира божеством. Одним из его учеников был Диоген Вавилонский. Разрабатывал логику высказываний. Ввел принцип двузначности: каждое высказывание либо «истинно», либо «ложно».

Фрагмент 144

Не одно и то же голос и говор… но голос – дело голосовых органов, говор – говорных, из которых первое место занимает язык, а затем нос, губы и зубы. А голосовые органы – гортань и движущие ее мускулы и нервы, доставляющие этим последним силу из мозга (АТЯиС: 74).

Фрагмент 146

Стоики полагают, что имена от природы, так как первые звуки подражали вещам, а им соответствуют имена; в согласии с этим они и вводят некие элементы этимологии (АТЯиС: 77).

Дионисий Фракиец (170-90 гг. до н. э.)

Античный грамматист, видный представитель Александрийской грамматической школы. О его жизни известно лишь то, что он жил (возможно, и родился) в Александрии, а ок. 144 г. до н. э., после изгнания оттуда его учителя – Аристарха Самофракийского, последовал за ним на Родос, где предположительно и умер. Прозвище Фракиец заставляет предполагать фракийское происхождение ученого. Известен как автор греческой грамматики, оказавшейся одной из немногих сохранившихся грамматик Александрийской школы. В грамматике Дионисия были определены некоторые базовые лингвистические понятия (грамматика, пунктуация, слог, тон, слово), а также предложена и поныне используемая для описания европейских языков система частей речи, позаимствованная Фракийцем у Аристарха и слегка модифицированная.

Грамматика

Грамматика – это практическое знание (эмпирия) главным образом того, что говорится у поэтов и прозаиков.

Слово – это наименьшая часть связного предложения.

Предложение – соединение слов, выражающее законченную мысль.

Имя – склоняемая часть речи, обозначающая тело или вещь (бестелесную), например: «камень», «воспитание».

Глагол – это беспадежная часть речи, которая может принимать времена, лица, числа, выражает действие или страдание.

Причастие – это слово, имеющее свойства глаголов и имен. Оно обладает теми же признаками, что имя и глагол, кроме лиц и наклонений.

Местоимение – слово, употребляемое вместо имени, которое указывает на определенные лица.

Предлог – это часть речи, которая стоит перед всеми частями речи – и в составе слова, и в составе предложения.

Наречие – это несклоняемая часть речи, которая характеризует глагол или добавляет что-либо к нему.

Союз – это слово, связывающее мысль в определенном порядке и показывающее разрыв в выражении мысли (ИЛУ ДМ: 216–221).

Секст Эмпирик (конец II – начало III в.)

Греко-римский философ и врач, главный литературный представитель античного скептицизма. Жил в Александрии и Риме, писал на греческом языке. Автор сочинения «Против математиков» (этим греческим словом в античности обозначали ученого вообще), в котором он с позиций скептицизма подверг критике грамматику, риторику, геометрию, арифметику, астрономию, теорию музыки, а также некоторые логические, физические и этические учения. Другое произведение Секста – «Три книги Пирроновых положений» – наиболее полно излагает учение античного скептицизма. Оно издано в русском переводе Н.В. Брюлловой-Шаскольской (СПб., 1913).

Против логиков, II, 11

Стоики утверждают, что три (вещи) между собой сопряжены – обозначаемое, обозначающее и объект. Из них обозначающее есть звук, например «Дион»; обозначаемое – тот предмет, выражаемый звуком, который мы постигаем своим рассудком, как уже заранее существующий <…>; объект – внешний субстрат, например сам Дион. Из них две вещи телесны, именно звук и объект, одна – бестелесна, именно обозначаемая вещь, и это есть высказываемое, которое бывает истинным и ложным.

Против грамматиков

<…> это не только неясно, но и оказывается достойным смеха искажением. Вот что получается «по аналогии». Следовательно, как я сказал, нужно пользоваться не этой последней, а обычаем. <…> Для чистоты греческой речи аналогию надо отбрасывать, а пользоваться надо наблюдением за обычаем. <…> (ИЛУ ДМ: 212).

Марк Теренций Варрон (116-27 гг. до н. э.)

Римский писатель и ученый-энциклопедист. Автор около 74 работ (большинство до нас не дошло) по истории литературы, философии, истории, математике и др. Сохранились целиком «Сельское хозяйство» (три книги), 5-10-е книги работы «О латинском языке» (всего было 25 книг). Большое значение имела энциклопедия Варрона «Книга опыта». Она состояла из грамматики, диалектики, риторики, геометрии, арифметики, астрологии, музыки, медицины и архитектуры. В позднюю античность первые семь наук были выделены в основные, что в дальнейшем заложило основы средневекового европейского образования. Велика роль Варрона в становлении грамматики и лингвистики. Сохранились фрагменты «Истории алфавита» в двух книгах, «О происхождении латинского языка» в трех книгах. Организовал в Риме публичную библиотеку.

О латинском языке, VIII

1. <…> речь по природе троечастна, и первая часть ее – как слова были установлены для вещей; вторая – каким образом они, отклонившись от этих последних, приобрели различия; третья – как они, разумно соединяясь между собой, выражают мысль. <…> все производное по природе вторично, потому что предшествует то прямое, от которого оно произошло: точно так же обстоит и со склонением. Итак, при склонении слов, прямое – homo (человек), косвенное – hominis (человека): последнее отклонилось от прямого. <…>

3. Склонение вошло в речь не только латинскую, но и всех людей в силу пользы и необходимости: ведь если бы этого не произошло, то мы не могли бы и заучить такое число слов, – ибо бесчисленны естества, на которые они отклоняются, – да и из тех, которые мы заучили бы, не было бы видно, какова связь вещей между собой. Теперь же мы видим, что сходно, что производно. Если legi (я прочел) склонилось от lego (я читаю), то видны сразу две вещи: что говорится некоим образом одно и то же и что действие происходит не в одно и то же время. <…> (АТЯиС: 85).

7. <…> ведь и те, которые первыми установили имена вещам, пожалуй, кое в чем ошиблись. Действительно, считают, что они хотели обозначить единичные вещи, чтобы от них шло склонение на множество: от homo (человек) – hominis (люди); хотели также обозначать свободных мужчин, чтобы от них было склонение для женщин, как, например, от Terentius – Terentia, и также устанавливать слова в прямом падеже, чтобы отсюда происходили слова склоненные; но соблюсти это во всем не сумели: так, scopae (веник) употребляется (во множественном числе) об одном предмете, aquila (орел) обозначает и самца и самку, слово vis (сила) одинаково и в прямом и в косвенном падеже (АТЯиС: 86).

О латинском языке, IX

16. Из бытующих в обиходе слов, нарушающих аналогию, одни могут быть легко устранены, другие же укоренились в речи; те слова, которые легко поколебать и внести в них изменения без того, чтобы вызвать неудовольствие (говорящих), следует сразу же исправлять в соответствии с аналогией; тех же слов, что укоренились в языке, а потому не представляется возможным немедленно их исправить, следует по мере возможности избегать: благодаря этому они выйдут из употребления, а когда они забудутся, легче будет их поправить. <…> (ИЛУ ДМ: 211).

17. Речевой обиход находится в постоянном движении, а поэтому хорошее может ухудшаться, а дурное улучшаться (ИЛУ ДМ: 242)

51. Аналогией именуется сходное склонение сходных слов. <…> (ИЛУДМ:212).

Элий Донат (IV в.)

Римский писатель и грамматист IV в., ритор, автор жизнеописания Вергилия, комментариев к классическим сочинениям. О жизни Доната известно лишь то, что он был учителем Иеронима Стридонского. Больше всего известен как составитель авторитетной грамматики латинского языка «Ars grammatical до наших дней почти полностью сохранились его комментарии к Теренцию и частично – к Вергилию. В Средние века (с XVI в. и на Руси) грамматика Доната неоднократно переписывалась и переиздавалась как школьный учебник, его имя стало нарицательным для обозначения латинской грамматики. Это единственное исключительно текстовое произведение, которое было издано в виде блочной книги (вырезано как гравюра на дереве, без использования подвижных литер).

Ars minor. Ars maior

Частей речи сколько? Восемь. Каковы они? Имя, местоимение, глагол, наречие, причастие, союз, предлог, междометие.

Имя есть часть речи, наделенная падежом и обозначающая тело или вещь собственным или общим образом, собственным – например, Рим, Тибр, общим – например, город, река (ИЛУ ДМ: 251).

Глагол есть часть речи, наделенная временем и лицом, лишенная падежа, обозначающая либо действие, либо страдание, либо ни то ни другое.

Местоимение есть часть речи, которая, будучи поставлена вместо имени, обозначает почти столько же и иногда принимает лицо.

Наречие есть часть речи, которая, будучи присоединена к глаголу, поясняет или дополняет его значение, как, например, iam faciam 'сейчас сделаю' или поп faciam 'не сделаю'.

Причастие есть часть речи, названная так потому, что она причастна к имени и глаголу, ибо от имени принимает роды и падежи, от глагола – времена и залоги, от того и другого – число и строение.

Междометие есть часть речи, помещаемая между другими частями речи для выражения душевных переживаний (ИЛУ ДМ: 252–253).

Присциан (VI в.)

Латинский грамматист, автор одного из наиболее широко использовавшихся в Средние века учебников латинского языка. Жил ок. 500 г. н. э. и, по-видимому, был родом из Цезарии (в римской провинции Мавритания). Величайшим из всех его трудов является «Institutiones Grammaticae» («Грамматические наставления») в 18 книгах – наиболее систематический из античных трактатов о латинской грамматике. Присциан был последователем греческих ученых Аполлония Дискола и Геродиана, но он многое взял и у римских грамматистов Флавия Капера, Элия Доната, Марка Валерия Проба и Сервия. Главными достоинствами грамматики Присциана являются полнота описания и изобилие примеров. Благодаря Присциану сохранились многие фрагменты из произведений старых латинских авторов, в частности Энния, Пакувия, Акция, Катона и Варрона.

Institutio de arte grammatica, II, 16–17

Стоики, причисляя причастие к глаголам, называют его причастным или падежным глаголом; наречия они причисляли к именам или глаголам и называли их как бы прилагательными глаголов; причисляя местоимения к членам, называли их определенными членами, а самые члены – неопределенными членами… Присоединяя предлог к союзу, стоики называли его предложным союзом (АТЯиС: 74–75).

Задания и вопросы

1. Что такое логос в понимании Гераклита? С каким понятием китайской языковедческой мысли можно сравнить учение о логосе?

2. Назовите аргументы Демокрита, доказывающие, что имена присваиваются вещам по установлению.

3. Каков вклад Протагора в учение о языке?

4. Какие проблемы поднимаются в диалоге Платона «Кратил»?

5. Какие проблемы, касающиеся языка, рассматриваются в трудах Аристотеля?

6. Как вы считаете, как можно оценить вклад Аристотеля в развитие науки о языке? Аргументируйте свою точку зрения.

7. Что общего во взглядах на язык у Эпикура и Аристотеля?

8. Как определяет значение языка для рода человеческого Тит Лукреций Кар?

9. Как решают стоики проблему связи между словом и обозначаемым им предметом?

10. Как определяют стоики речевой акт?

11. Сформулируйте проблемы, которые затрагиваются во фрагментах произведений Варрона.

12. Сравните определения частей речи в грамматике Дионисия Фракийца и Элия Доната.

13. Найдите интересные и полезные для студентов интернет-сайты, посвященные античному языкознанию.

Боэций (ок. 480–524)

Христианский философ и римский государственный деятель. Происходил из знатного римского рода Анициев. Учился предположительно в Александрии и Риме. Будучи приближённым к королю остготов Теодориху Великому, захватившему в 493 г. Северную Италию, Боэций занимал высшие государственные посты. В 523–524 гг. был обвинён в государственной измене, заключён в тюрьму и казнён. В ожидании казни написал своё главное сочинение «Об утешении философией» («De consolatione philosophiae»), которое стало одной из популярнейших книг Средневековья и оказало сильное влияние на европейскую литературу. В этом трактате Боэций пытается решить проблему совмещения свободы воли с промыслом Бога. Эта книга стала последним произведением древнего мира, в котором отсутствует христианская идеология и ни разу не упомянуто имя Христа. Боэций является автором классических учебников по всем дисциплинам квадривия – арифметике («De institutione arithmetica»), музыке («De institutione musica»), геометрии и астрономии (не сохранились). Много Боэций сделал и в области переводов с греческого языка на латинский важнейших ученых трактатов древности. Он перевёл логические труды Аристотеля «Об истолковании» и «Категории», первые четыре книги «Начал» Евклида. Переводы Боэция нередко носят не буквальный, а толковательный характер, включают его оригинальные размышления, новые понятия и термины.

Каким образом Троица есть единый Бог, а не три божества

<…> принципом множества является инаковость (alteritas); без нее невозможно понять, что такое множество. Всякие три или более вещи отличаются друг от друга (diversitas) либо по роду, либо по виду, либо по числу; ибо отличие устанавливается в стольких же [отношениях], в скольких и тождество. А тождество устанавливается трояко: во-первых, по роду: так, например, человек – то же самое, что и лошадь, поскольку у обоих один и тот же род – животное. Во-вторых, по виду: так, Катон – то же, что и Цицерон, поскольку оба по виду люди. В-третьих, по числу, как, например, Туллий и Цицерон – числом ведь он один. Точно так же и отличие устанавливается либо по роду, либо по виду, либо по числу (Утешение философией: 145–157).

Исидор Севильский (ок. 560–636)

Родился в Новом Карфагене (ныне испанский город Картахена). Архиепископ Севильи с 600 г. Автор «Этимологии» – своеобразной энциклопедии раннего Средневековья. В 20 разделах своей книги Исидор изложил сведения по грамматике, риторике, математике, медицине, истории, праву, космологии, теологии, агрономии, зоологии и другим отраслям знаний. Книга пользовалась чрезвычайной популярностью в Средние века (только до нашего времени дошло более тысячи её рукописных экземпляров). Кроме того, он является автором многочисленных трудов по естествознанию, грамматике, теологии, истории. Наиболее ценным из его исторических сочинений является «История готов, вандалов и свевов».

Этимология, или Начала

Глава 2. О СЕМИ СВОБОДНЫХ ИСКУССТВАХ

[1]Цзы-лу служил у вэйского правителя Чу Гун-чжэ, который намеревался привлечь на службу и Конфуция, приехавшего в Вэй из Чу. Именно поэтому Цзы-лу стал расспрашивать Конфуция о том, что он сделает прежде всего, если вэйский правитель возьмет его на службу. Исправление имен в соответствии с действительностью (чжэн мин) – один из основных элементов социально-политической теории Конфуция. Смысл учения об исправлении имен состоит в том, что социальная роль каждого члена общества должна быть не номинальной, а реальной. Это значит, что государь, чиновник, отец, сын должны не только так называться, но и обладать всеми качествами, правами и обязанностями, вытекающими из этих названий. Появление учения об исправлении имен было вызвано серьезными социально-политическими изменениями в китайском обществе, в результате которых название социальных ролей не соответствовало качествам, реальному положению или поведению их исполнителей. Так, вэйский правитель Чу Гун-чжэ, к которому приехал Конфуций, не был законным правителем, поскольку управление Вэй завещалось Лин-гуном не ему, а Ину – сыну Лин-гуна.
Дисциплин свободных искусств – семь. Первая – грамматика, это практическое знание говорения. Вторая – риторика, которая, как полагают, благодаря изящности изложения и средствам своего красноречия главным образом необходима в судебных расследованиях. Третья – диалектика или логика, которая точнейшими рассуждениями отделяет истинное от ложного. [2]Безымянное и обладающее именем.
Четвертая – арифметика, которая содержит в себе основания и деления чисел. Пятая – музыка, которая состоит в песнях и пении. [3]Перевод с латинского выполнен нами. – Н.Л.
Шестая – геометрия, которая заключает в себе измерение и меры земли. Седьмая – астрономия, которая содержит законы небесных светил.

Глава 6. О ЧАСТЯХ РЕЧИ

[1]Цзы-лу служил у вэйского правителя Чу Гун-чжэ, который намеревался привлечь на службу и Конфуция, приехавшего в Вэй из Чу. Именно поэтому Цзы-лу стал расспрашивать Конфуция о том, что он сделает прежде всего, если вэйский правитель возьмет его на службу. Исправление имен в соответствии с действительностью (чжэн мин) – один из основных элементов социально-политической теории Конфуция. Смысл учения об исправлении имен состоит в том, что социальная роль каждого члена общества должна быть не номинальной, а реальной. Это значит, что государь, чиновник, отец, сын должны не только так называться, но и обладать всеми качествами, правами и обязанностями, вытекающими из этих названий. Появление учения об исправлении имен было вызвано серьезными социально-политическими изменениями в китайском обществе, в результате которых название социальных ролей не соответствовало качествам, реальному положению или поведению их исполнителей. Так, вэйский правитель Чу Гун-чжэ, к которому приехал Конфуций, не был законным правителем, поскольку управление Вэй завещалось Лин-гуном не ему, а Ину – сыну Лин-гуна.
Части речи первым Аристотель определил две: имя и глагол; затем Донат точнее восемь указал. Но все возвращаются к этим двум главным – имени и глаголу, которые обозначают лицо и то, что делается (совершается). Остальные – добавление, и это проистекает из их происхождения. [2]Безымянное и обладающее именем.
Ведь местоимения из имен происходят, обязанности которых они исполняют, как «тот оратор». Наречие происходит из имен, как «ученый – учено, ученым образом». Причастие – из имени и глагола, как «читаю – читающий». Союз же и предлог или междометие восходят и к тому, и к другому. Поэтому некоторые и ограничили пять частей речи, так как эти избыточные.

Глава 29. ОБ ЭТИМОЛОГИИ

Этимология есть происхождение слов, когда сущность глаголов или имен раскрывается посредством объяснения (Etymologiarum libri XX).

Алкуин (ок. 735–804)

Англосаксонский ученый, автор богословских трактатов, учебников философии, математики. Получил образование в Йорке и достиг огромной для своего времени эрудиции. В 781 г. отправился с церковно-дипломатическим поручением в Италию и встретился там с Карлом Великим, который приблизил его к себе. В 793 г. Алкуин переселяется в Аахен и становится во главе придворной школы. Он основал знаменитую Академию, которая стала крупным центром распространения классических знаний в Европе. Идеал Академии – соединение античной формы с христианским духом. Аббат Турского монастыря.

Энхиридион, или О грамматике

Были в школе наставника Альбина два ученика, один франк, другой сакс, еще недавно вступившие в густые дебри грамматики; потому они и решились изучать на память некоторые из ее правил посредством вопросов и ответов. <…>

Учитель. Каждый разговор и беседа (collocutio disputatioque) должны состоять из трех отделов по тем трем сторонам, которые представляются в предметах: 1) о вещи (res); 2) о ее смысле (intellectus) и 3) о ее названии (voces). Вещь есть то, что мы воспринимаем разумом души; смысл – то значение, которое мы придаем вещам; название – чем мы обозначаем постигнутую вещь; для названия вещей, как я сказал, были изобретены буквы. <…>

Франк. Скажи мне прежде, сакс, откуда происходит слово litera, буква?

Сакс. Я думаю, что litera есть сокращенная форма от legitera (leg + itera) и означает то, что буква служит для читающих (legentibus) путем (iter).

Франк. Дай определение буквы.

Сакс. Буква есть малейшая часть произнесенного звука.

Ученики. Нет ли, наставник, другого определения буквы?

Учитель. Есть, но в том же смысле: буквы есть неделимое, потому что речь состоит из частей, части из слогов, и слоги подразделяются на буквы, но букву разделить нельзя. <…>

Франк. Представь мне, товарищ, разделение букв.

Сакс. Буквы бывают гласные и согласные, и согласные подразделяются на полугласные и немые.

Франк. На чем основывается такое разделение?

Сакс. Гласные произносятся отдельно и сами по себе составляют слог; согласные же не могут быть ни выговорены, ни составить слова.

Ученики. Нет ли, наставник, другого основания такого разделения?

Учитель. Есть: гласные составляют душу, а согласные – тело; душа приводит в движение и себя, и тело; тело же неподвижно и бездушно. Таковы бывают согласные без гласных: они могут быть написаны сами по себе, но не могут быть без гласных выговорены и не имеют смысла <…> (Алкуин).

Пьер Абеляр (1079–1142)

Французский философ, богослов и поэт. Родился близ Нанта, в провинции Бретань. Уже в молодости он слушал лекции Иоанна Росцелина, основателя номинализма, и в 1099 г. прибыл в Париж, где представитель реализма – Гийом де Шампо привлекал слушателей со всего света, но вскоре стал соперником и противником своего учителя. Абеляр был всеми признанный глава диалектиков и ясностью и красотой своего изложения превзошёл прочих учителей Парижа – тогдашнего центра философии и богословия. Абеляр доказывал, что одна и та же сущность подходит к каждому отдельному лицу не во всём её существенном (бесконечном) объёме, но только индивидуально. Таким образом, в учении Абеляра заключалось уже примирение двух великих противоположностей, конечного и бесконечного, между собой и поэтому его справедливо называли предтечей Спинозы. Рационалистическая направленность его идей («понимаю, чтобы верить») вызвала протест церковных кругов: учение Абеляра было осуждено соборами 1121 и 1140 г. Трагическая история любви Абеляра и Элоизы завершилась их уходом в монастырь, она описана в автобиографии «История моих бедствий».

СОЧИНЕНИЯ. Пролог к «Да и Нет»

Часто также надо изменять слова по причине различия тех, с кем мы говорим, потому что нередко бывает так, что собственное значение слов или неизвестно некоторым, или ими мало употребляется. А, конечно, если мы желаем говорить с ними, как и должно для их назидания, то следует больше стараться об их пользе, чем о собственном значении слова, как и учит главный грамматик и наставник в речениях – Присциан. Обращая на это внимание, также блаженный Августин, рачительнейший учитель церкви, наставляя учителя в четвертой книге «О христианском учении», увещевает его обходить молчанием все, что мешает пониманию тем, коим он говорит, и пренебрегать как украшениями, так и собственными значениями слов, если без них ему легче достигнуть понимания. «В заботе, – как говорит Августин, – не о том, со сколь великим красноречием он учит, а о том – со сколь великой убедительностью» (Абеляр).

<…> при столь великом множестве существующих слов нечто, высказанное даже святыми, может казаться не только отличным друг от друга, но даже противоположным друг другу. <…> Что же удивительного в том, если при отсутствии у нас того самого духа, при посредстве коего все это было записано и высказано, а также внушено писавшим, нам не хватает их понимания, достигнуть которого нам всего более препятствуют необычный способ речения и разнообразное значение одних и тех же слов, поскольку одно и то же слово является высказанным то в одном, то в другом значении. <…> Если же мы сможем доказать, что одни и те же слова употребляются различными авторами в различных значениях, то мы легко отыщем решение многих противоречий (ИЛУ СЕ: 261).

Миланские глоссы

Имена и глаголы имеют двойственное значение: одно относится к вещи, другое – к познанию. Они обозначают вещи и приводят к познанию их природы и их свойств. Слово воспроизводит представления, находящиеся в уме человека, и рождает аналогичные представления в уме слушателя. Вещи естественным образом предшествуют понятиям; человек, прежде чем найти слово для именования вещи, постигает ее природу. Имя дается вещи для того, чтобы могло возникнуть понятие (ИЛУ СЕ: 262).

Диалектика

<…> является ли вещами то, что говорится в предложении? <…> то, что говорится в предложении, не есть вещь, хотя и сообщает о поведении вещей по отношению друг к другу (modus rerum se hebendi ad invicem) (ИЛУ CE: 263).

Фома Аквинский (1225–1274)

Философ и теолог. Учился в университетах Неаполя, Парижа, Кёльна. Сформулировал пять доказательств существования Бога. Перерабатывал учение Аристотеля применительно к христианству. Основные труды: «Сумма теологии», «Сумма против язычников». Идеи Фомы Аквинского получили развитие в рамках философского направления, называемого «томизмом».

СОЧИНЕНИЯ. Сумма теологии

По закону своей природы человек приходит к умопостигаемому через чувственное, ибо все наше познание берет исток в чувственных восприятиях (Сумма теол., I, q. 1,9 с).

<…> Мы обнаруживаем среди вещей такие, для которых возможно и быть, и не быть; обнаруживается, что они возникают и гибнут, из чего явствует, что для них возможно и быть, и не быть. Но для всех вещей такого рода невозможно вечное бытие; коль скоро нечто может перейти в небытие, оно когда-нибудь перейдет в него. Если же все может не быть, то когда-нибудь в мире ничего не будет. Но если это истинно, уже сейчас ничего нет; ибо не-сущее не приходит к бытию иначе, как через нечто сущее. Итак, если бы не было ничего сущего, невозможно было бы, чтобы что-либо перешло в бытие, и потому ничего не было бы, что очевидным образом ложно. Итак, не все сущее случайно, но в мире должно быть нечто необходимое. Однако все необходимое либо имеет некоторую внешнюю причину своей необходимости, либо не имеет. Между тем невозможно, чтобы ряд необходимых сущностей, обусловливающих необходимость друг друга, уходил в бесконечность (таким же образом, как это происходит с производящими причинами, что доказано выше). Поэтому необходимо положить некую необходимую сущность, необходимую самое по себе, не имеющую внешней причины своей необходимости, но самое составляющую причину необходимости всех иных; по общему мнению, это есть бог. <…>

Наше естественное познание берет свое начало от ощущения. Отсюда следует, что наше естественное познание может простираться до тех пределов, до которых им руководит чувственное восприятие. Но от чувственных ощущений наш интеллект не может дойти до созерцания сущности бога, ибо чувственно воспринимаемые творения суть следствия божественной силы, неадекватные своей причине. Потому сила бога не может быть познана во всей своей полноте из познания чувственно воспринимаемых вещей, из чего следует, что его сущность не может быть созерцаема. Поскольку, однако, творения суть следствия, зависимые от причины, то мы можем от них дойти до познания в отношении бога, того, что он есть, а также того, что с необходимостью ему приличествует как всеобщей первопричине, превосходящей всю совокупность своих следствий <…> (Сумма теол., I, q. 12,12 с).

Поскольку мир возник не случайным образом, но сотворен богом через посредство активного интеллекта, как то будет показано ниже, необходимо, чтобы в божественном уме была форма, по подобию которой сотворен мир. А в этом и состоит понятие «идеи». <…> (Сумма теол., I, q. 15, 1 с).

Сущность есть в собственном смысле слова то, что выражается в дефиниции. Дефиниция же объемлет родовые, но не индивидуальные основания. Отсюда явствует, что в вещах, составленных из материи и формы, сущность означает не одну форму и не одну материю, но то, что составлено из общей формы и материи в соответствии с родовыми основаниями. Однако то, что составлено из «этой материи» и «этой формы», определяется ипостась и через лицо. Ибо душа, плоть, кости определяются как «человек»; но «эта душа», «эта плоть», «эти кости» определяются как «этот человек». Таким образом, ипостась и лицо прибавляют и потому с сущностью не совпадают, насколько это относится к вещам, составленным из материи и формы. <…> (Сумма теол., I, q. 29, 2 ad 3).

Чувственное восприятие не схватывает сущности вещей, но только их внешние акциденции. Равным образом и представление схватывает всего лишь подобия тел. Лишь один интеллект схватывает сущность вещей. <…> (Сумма теол., I, q. 57, 1 ad 2) (Фома Аквинский).

Уильям Оккам (1285–1349)

Английский философ, логик и церковно-политический писатель, главный представитель номинализма XIV в. По Оккаму, абсолютная свобода Божественной воли означает, что в акте творения она не связана ничем, даже идеями. Оккам отрицает существование универсалий в Боге; их не существует и в вещах. Так называемые идеи суть не что иное, как сами вещи, производимые Богом. Сформулировал принцип, названный «бритвой Оккама»: «Не должно множить сущее без необходимости». Если выразить этот принцип современным языком, то получится: «Не следует умножать сущности сверх необходимого». Согласно этому принципу, понятия, несводимые к интуитивному и опытному знанию, должны удаляться из науки. Считается одним из отцов современной эпистемологии и современной философии в целом, а также одним из величайших логиков всех времен.

СОЧИНЕНИЯ. Избранное. Виды знания

Итак, я утверждаю, что могут быть два вида знания несоставного (incomplexi): знание абстрагированное и знание интуитивное (notitia abstractiva et notitia intuitiva). <…> Следует, однако, знать, что и абстрагированное знание можно понимать двояко: в одном смысле это знание чего-то абстрагированного от множества единичных вещей, и тогда абстрагированное знание есть не что иное, как знание чего-то общего, что можно абстрагировать от множества вещей. Об этом будем говорить позже. Если же общее есть истинное качество, существующее в душе как ее субъект (subjective), что можно считать вероятным, то придется согласиться, что постигнуть общее можно интуитивно и что если таким образом понимать абстрагированное знание, то одно и то же знание будет в одно и то же время интуитивным и абстрагированным. В этом же смысле абстрагированное знание и интуитивное знание не будут противоположны друг другу. <…>. В ином смысле абстрагированное знание понимают как знание, абстрагированное от существования или несуществования и от других признаков, которые случайно принадлежат вещи или сказываются о ней. Это не (означает), что то, чего нельзя постигнуть посредством абстрагированного знания, можно постигнуть посредством интуитивного знания. Скорее одно и то же можно целиком постигнуть в одном и том же смысле посредством обоих видов знания. <…>

Но различаются они следующим образом: интуитивное знание вещи есть такое знание, благодаря которому можно знать, существует вещь или нет, так что, если вещь существует, разум немедленно решает, что она существует, и с очевидностью постигает, что она существует, если ему случайно не помешает несовершенство этого знания. И точно так же если бы было такое совершенное, сохраненное божественным могуществом знание о вещи несуществующей, то благодаря несоставному интуитивному знанию разум с очевидностью постиг бы, что эта вещь не существует. <…> Далее, интуитивное знание таково, что когда мы постигаем несколько вещей, из которых одна связана с другой, или одна удалена от другой, или находится в каком-либо ином отношении с другой, то мы благодаря этому несоставному знанию этих вещей немедленно узнаем, связана ли (одна) вещь (с другой) или не связана, удалена ли она (от нее) или не удалена, и узнаем о других случайных истинах, если только это знание не слишком слабое и если нет других препятствий. <…> Абстрагированное же знание – это знание, посредством которого нельзя с очевидностью знать, существует ли нечто случайное или нет. Тем самым абстрагированное знание абстрагируется от существования или несуществования, ибо посредством этого знания в противоположность интуитивному знанию нельзя знать, существует ли то, что существует, или не существует то, чего нет. <…>

Необходимо, однако, знать, что универсалии бывают двух видов: универсалия по природе, то есть естественный знак, который может сказываться о многих вещах, подобно тому как дым, естественно, указывает на огонь, стон – на страдания больного, смех – на внутреннюю радость; и такая универсалия есть лишь интенция души, и потому никакая субстанция вне души и ни одна акциденция вне души не есть такая универсалия. Об универсалии этого вида мы поговорим в последующих главах. Другой вид – это универсалия по установлению (volimtaria institutione). В этом смысле и произнесенное слово, которое поистине есть некое качество, представляет собой универсалию, ибо оно знак, установленный для обозначения множества вещей. Поэтому, так же как говорят, что произнесенное слово общеупотребительно, так и можно сказать, что оно универсалия, но не по природе, а только по установлению… <…> В самом деле, так же как мастер, видя дом или какое-нибудь строение вне (души), создает в своей душе образ подобного ему дома, а затем строит подобный ему дом вовне, который лишь численно отличается от предыдущего, так и в нашем случае образ, созданный в уме на основании того, что мы видели внешнюю вещь, есть образец, ибо, так же как образ дома, если тот, кто создает этот образ, имеет реальную способность производить, есть для самого мастера образец, так и тот образ есть образец для того, кто создает его. И сей (образ) можно назвать универсалией, ибо он образец и одинаково относится ко всем единичным внешним вещам и ввиду этого сходства в объектном бытии может замещать вещи, которые обладают сходным бытием вне разума. <…> Таким образом, в этом смысле универсалия такова не первично, а получается через абстрагирование, которое есть не что иное, как некий вид создания образов. <…>

Я утверждаю, что слова суть знаки, подчиненные понятиям или интенциям души, не потому, что если слово «знак» взять в собственном смысле, то сами слова обозначают понятия души в первую очередь и в собственном смысле, а потому, что слова предназначены для того, чтобы обозначать то же самое, что обозначают понятия ума. Так что сначала по природе понятие обозначает что-то, а затем слово обозначает то же самое, поскольку слово по установлению обозначает то, что обозначено понятием ума. И если это понятие изменит свое значение, то тем самым и слово без всякого нового соглашения изменит свое значение. <…> (Оккам).

<…> обозначать не есть свойство самого слова, а свойство разума через слово. <…> Концепт или интенция души обозначает «естественным» образом то, что обозначает; слово, сказанное или написанное, «обозначает» лишь в силу добровольного установления людей. <…> Одна интенция души воплощается в именах, иные – в глаголах или в других частях речи: местоимениях, наречиях, союзах, предлогах (ИЛУ СЕ: 282).

<…> произнесенное или написанное слово может сколь угодно изменять свое значение, мысленное же слово (концепт) не может изменить своего значения ни по чьему желанию. <…> Синонимы образовывались не из потребности обозначения, а для украшения речи. То, что обозначается синонимами, отлично могло бы обозначаться одним словом, так как множественности синонимов не отвечает множественность концептов (ИЛУ СЕ: 285).

Комментарии

Чистому логику безразлично, являются ли универсалии, каковые суть термины предложений, вещами вне человеческой души или в душе, или представляют собой звуки или написание <…>(ИЛУ СЕ: 278).

Для наглядного познания необходима сама вещь без какого-либо промежуточного звена (sine omni medio) между ней и самим актом рассмотрения или усвоения (ИЛУ СЕ: 280).

Модисты

В конце XIII в., в период общекультурного подъёма в Западной Европе, формируется грамматическое учение модистов. Колыбелью грамматики модистов оказался Парижский университет, дальнейшая её разработка велась в университетах Эрфурта, Болоньи, Праги. Представители – Симон Дакийский, Боэций Дакийский, Мартин Дакийский, Иоанн Дакийский, отчасти Иоанн Дуне Скот, Мишель из Марбэ, Сигер из Куртрэ, Радульф Бритон. Самый знаменитый из модистов – Томас Эрфуртский. Модисты интересовались не столько фактами латинского языка (где они в основном следовали Присциану), сколько общими свойствами языка и его отношениями к внешнему миру и к миру мыслей. Модисты впервые пытались установить связь между грамматическими категориями языка и глубинными свойствами вещей. Модисты внесли также вклад в изучение синтаксиса, недостаточно разработанного в античной науке. Грамматическое учение модистов представляет собой вершину достижений западноевропейской науки позднего Средневековья, первую теорию языка в европейской научной традиции.

Симон Дакийский

Является ли грамматика наукой о речи? <…> Та наука, которая абстрагируется от всякой речи, не является наукой о речи.

Однако грамматика такова. Основной довод: если бы естественная философия абстрагировалась в своем изучении от всяких движущих сил, тогда ее бы не называли естественной философией, потому что она говорит о движущих, побудительных силах. <…> Дополнительный довод: грамматика абстрагируется от всякой речи на греческом, латинском языках и т. д. <…> Хотя грамматика и абстрагируется от всякой конкретной речи, то есть речи греческой или латинской, она, тем не менее, не абстрагируется от речи в ее простоте и универсальности (всеобщности), так как простая и всеобщая речь содержит больше, чем речь конкретная (Modistes: 24).

Томас Эрфуртский

Поскольку во всякой науке приходят к пониманию и знанию благодаря тому, что знают о принципах (основах), как сказано в книге I «Физики» (Аристотеля. – Примеч. сост.), мы – те, кто желает познать науку грамматику – должны, таким образом, сначала заняться всеми ее принципами, то есть способами обозначения <…> (Modistes: 28).

Боэций Дакийский (ок. 1230–1284)

Та наука, которая изучает значащую речь, ее части, ее свойства и ее признаки, является наукой о речи. <…> Второстепенный довод: грамматика рассматривает буквы и слоги, которые являются частями значащей речи, ее свойства, такие как полнота и неполнота, ее признаки, такие как соответствие и несоответствие <…> (Modistes: 24).

Всякий язык – это некоторая грамматика, что само собой разумеется <…> (Modistes: 25).

Таким образом, грамматист обучает способу выражения ментального понятия в правильной речи; таков предмет грамматики и ее высшая цель; вот то, что можно ожидать от этой науки, грамматики <…> (Modistes: 29).

Хотя все языки – это грамматика, не обязательно тот, кто знает все языки, знает то же самое, что и тот, кто знает латинский язык в его «причинах» (основаниях); также не обязательно, что они умеют правильно указать причины соответствия и совершенства своего языка: один может знать по опыту и употреблению, а другой может знать «почему» благодаря науке <…> (Modistes: 35).

Есть одна и та же логика во всех языках, значит, есть также одна и та же грамматика. Все языки – это одна грамматика <…> (Modistes: 37).

Поскольку природы вещей и модусы существования и понимания, от которых берет начало грамматика, сходны у всех, то по этой причине сходны и модусы обозначения… и так вся грамматика, которая есть в одном языке, сходна с той, которая есть в другом языке… поэтому знающий грамматику в одном языке знает ее и в другом, поскольку это касается всего того, что составляет существенные особенности грамматики (Модисты).

Иоанн Дакийский

Грамматика берет свое начало от вещей, ибо она не есть создание разума, ведь созданию разума ничто не соответствует в мире вещей вне души. Но природы вещей и по виду и по существу одни и те же у всех, следовательно, одни и те же свойства вещей, которые суть модусы существования, от которых берут начало модусы понимания и вследствие этого модусы обозначения, а затем и модусы построения (Модисты).

Мартин Дакийский (1220–1304)

Подобно тому как соотносятся вещь внешняя, вещь познанная и вещь обозначенная, точно так же соотносятся модусы существования, модусы познания и модусы обозначения. Но вещь внешняя, вещь познанная и вещь обозначенная суть одна и та же вещь, поэтому и модусы существования, модусы познания и модусы обозначения по существу суть одно и то же, хотя они и различаются между собой побочными признаками (Модисты).

Задания и вопросы

1. Какие средневековые философы и грамматики считали различие особенно важным приемом для грамматики и других наук?

2. Какие части речи Исидор Севильский признает основными и почему?

3. Объясните выражение «семь свободных искусств».

4. Проанализируйте фрагмент из трактата Алкуина: различаются ли в нем такие явления, как буква и звук?

5. Сформулируйте понимание Абеляром проблемы многозначности слова.

6. Как П. Абеляр решает проблему номинации?

7. Каково происхождение языка, по Ф. Аквинскому? Какова роль разума в познании мира?

8. Характеризуя пути познания, У. Оккам выделяет знание интуитивное и абстрагированное. Что объединяет эти виды знания и что их различает?

9. Как У. Оккам решает вопрос об универсалиях? Сформулируйте понимание знака У. Оккамом.

10. Как модисты понимают речь?

11. Чем должна заниматься грамматика, по мнению модистов? Какие вопросы она должна решать?

12. В чем видят модисты универсальность грамматики?

Антуан Арно (1612–1694) и Клод Лансло (1615–1695)

Антуан Арно – французский теолог, философ и математик. Родился в Оверни. Изучал юридические науки, затем занимался богословием. В 1641 г. он был уже священником, в 1643-м членом Сорбонны, а в 1648 г. – одним из монахов монастыря Пор-Рояля. Автор знаменитой «Логики, или Искусства мыслить» и множества других интересных работ, касающихся самых различных областей знания.

Клод Лансло – знаменитый французский языковед, философ и богослов. Родился в Париже, в семье бондаря. В 1627 г. он поступил в духовную семинарию Святого Николая, а в 1628 г. постригся в монахи. Лансло был одним из инициаторов создания так называемых «Маленьких школ» для детей и юношества. Несмотря на то, что поначалу занятия этих школ проходили в старом заброшенном сарае, их посещало избранное общество. Достаточно сказать, что одним из учеников Лансло был Жак Расин – будущий знаменитый драматург. Основные работы – «Сад греческих корней», «Новые методы».

Грамматика Пор-Рояля – один из наиболее значительных и знаменитых текстов мирового лингвофилологического наследия. Авторы грамматики сумели в сжатой, почти афористической форме изложить основы нового подхода к грамматике. Этот подход основан на анализе языка с позиций «разума», его возможностей и основных «операций» (отсюда определение грамматики как «рациональной»). Рациональный аспект языка отражает, по мнению авторов Пор-Рояля, общее в строении всех языков (отсюда определение грамматики как «общей»).

Работа над грамматиками различных языков часто приводила меня к необходимости исследовать внутреннюю сущность некоторых явлений, которые либо являются общими для всех языков, либо свойственны некоторым из них. Так как иногда меня останавливали трудные случаи, с которыми я встречался в ходе работы, я обращался с ними к одному из своих друзей, никогда до того не занимавшемуся этого рода наукой. И он смог предложить мне много идей для разрешения моих сомнений; более того, мои вопросы даже послужили причиной его долгих размышлений о подлинных основах искусства речи, о которых он и сообщил мне в беседе; я же, найдя его доводы чрезвычайно фундаментальными, почувствовал, что моя совесть не позволяет мне не принять их во внимание, тем более что ни у древних грамматистов, ни у новых я не встречал ничего, что было бы более интересным и более верным в этом отношении. Поэтому, воспользовавшись вновь его добротой ко мне, я добился, что он продиктовал мне свои соображения в свободные часы. Таким образом, собрав их и расположив в порядке, я составил этот небольшой трактат. <…> Те, кто питает уважение к философским сочинениям (ouvrages de raisonnement), найдут, возможно, в данной работе немало того, что могло бы удовлетворить их любознательность и заинтересовать самим предметом изложения, ибо речь является одним из великих преимуществ человека, а потому должно владеть этим преимуществом со всем совершенством, присущим человеческому роду, что значит не только сносно владеть обиходом, а проникнуть в основания речи, дабы делать на научных основаниях то, что другие делают единственно по заведенному обычаю (GGR1968,1–2).

Говорить – это выражать свои мысли с помощью знаков, которые люди изобрели для этой цели. Было обнаружено, что наиболее удобными знаками являются звук и голос. Но так как эти звуки преходящи, то изобрели другие знаки, дабы продлить их жизнь во времени и сделать их обозначимыми. Эти знаки – знаки письменности, которые у греков называют γραμματα, откуда и происходит слово грамматика (Там же, 3).

<…> нельзя хорошо понять различные виды значений, заключенных в словах, не поняв предварительно того, что происходит в наших мыслях, ибо слова были изобретены только для выражения мыслей (Там же, 46).

Представление – это простой взгляд рассудка на вещи; это явление или чисто духовное, как в случае представления существования, продолжительности, мысли, бога, или сопровождающееся чувственными образами, как в том случае, когда мы представляем себе квадрат, круг, собаку, лошадь. Суждение – это утверждение того, что вещь, которую мы представляем себе, является такой-то или таковой не является; так, например, представив себе, что такое «земля» и что такое «округлость», я утверждаю, что земля – круглая. Умозаключение, или рассуждение, – это выведение из двух суждений третьего (Там же).

Каждое предложение обязательно имеет два члена: субъект (sujet), т. е. то, о чем утверждается, как, например, земля, и атрибут (attribut), т. е. то, что утверждается, например круглая. Кроме того, имеется связка между этими членами – est 'есть'. Легко заметить, что оба первых члена суждения относятся к первой операции рассудка, поскольку являются тем, что мы себе представляем и что является объектом наших мыслей; связка же принадлежит второй операции рассудка, которую собственно можно назвать действием нашего ума и образом наших мыслей (Там же, 47).

<…> Объекты наших мыслей представляют собой или вещи… которые обычно называют субстанцией, или же образы этих вещей, как, например, быть круглым, красным, твердым и т. д., что называется акциденцией (Там же, 48).

<…> Это способствовало возникновению основного различия между словами, обозначающими объекты мыслей. Те слова, которые обозначают субстанции, были названы именами существительными, а те, которые обозначают акциденции, – именами прилагательными (Там же, 49).

<…> субстанции – это то, что существует самостоятельно, то именами существительными будут названы все имена, существующие самостоятельно в речи и не нуждающиеся в другом имени, даже если они и обозначают акциденции. И наоборот, будут названы прилагательными даже те имена, которые обозначают субстанцию, если по способу обозначения они должны быть присоединены в речи к другим именам (Там же) (Пор-Рояль).

Задания и вопросы

1. Покажите, что в грамматике Пор-Рояля уже проводится различие между звуком и буквой.

2. Как определяется предложение? С чем оно отождествляется? Почему?

3. Какие виды слов выделяют А. Арно и К. Лансло? Сравните перечень частей речи у античных мыслителей и определите, какую новую часть речи выделяют авторы грамматики Пор-Рояля.

4. Как вы считаете, можно ли приводимое ниже высказывание А. Арно использовать в науке о языке: «Деление в логике есть расчленение целого на то, что оно в себе содержит. Главная цель деления – облегчить ум. Правила деления следующие. Первое: оно должно быть полным, т. е. члены деления должны заключать в себе весь объем термина, подвергаемого делению. Например, четное и нечетное заключают в себе весь объем термина число, так как не существует числа, которое не было бы четным либо нечетным. Пожалуй, ничто другое не привело к стольким ложным умозаключениям, как невнимание к этому правилу. В заблуждение нас вводит то, что часто встречаются такие термины, которые, казалось бы, столь противоположны, что не допускают никакой середины, тогда как в действительности она существует»?

5. Ознакомьтесь с биографией А. Арно на сайте http://intencia.ru/Filosof-print-5.html и скажите, чем прославился этот ученый, кроме грамматики, написанной совместно с К. Лансло?

6. Ознакомьтесь с общей концепцией грамматики Пор-Рояля и развитием ее идей в XVII–XVIII вв. на сайте http://philosophy.ungrund.org/филocoфия%20языкa/Teмы/Hoвoe%20вpeмя.

Расмус Раек (1787–1832)

Датский языковед. Профессор Копенгагенского университета. Труды в области германистики, балтистики, иранистики, африканистики, ассириологии. Открыл регулярные соответствия между индоевропейскими и германскими шумными согласными (передвижение согласных). Доказал (1826) древность языка Авесты и его близкое родство с санскритом. Дешифровал ряд клинописных текстов. Знал 25 языков и диалектов.

Исследования в области древнесеверного языка, или Происхождение исландского языка (1818)

<…> ни одно средство познания происхождения народов и их родственных связей в седой древности, когда история покидает нас, не является столь важным, как язык. На протяжении одного человеческого поколения народ может изменить свои верования, традиции, установившиеся обычаи, законы и институты, может подняться до известной степени образованности или вернуться к грубости и невежеству, но язык при всех этих переменах продолжает сохраняться, если не в своем первоначальном виде, то во всяком случае в таком состоянии, которое позволяет узнавать его на протяжении целых тысячелетий. Так, например, греческий народ претерпел все превратности судьбы, но в речи греческого крестьянина еще можно узнать язык Гомера. В других странах, где обстоятельства были более благоприятными, язык изменился еще менее; так, арабы понимают то, что было написано по-арабски за много столетий до Магомета, а исландцы читают еще то, что писал Аре Мудрый и говорил Эйвин Скальд.

<…> Как только берешься за исследование языка, так сейчас же замечаешь, что имеются две различные стороны, с которых он может быть рассмотрен, что соответствует двум частям языка. Первая из них – это грубая и свободная материя, без которой язык вообще не существует, другая состоит из более или менее разнообразных форм и связей, без которых материя может быть зафиксирована в письме, но без помощи которой народ не может говорить, да и сам язык не может быть создан; первая – это отдельные слова (лексика), вторая – это изменение их форм и способы связи, или строй языка (грамматика).

Если мы сравним несколько языков, стремясь к тому, чтобы это сравнение было полным и дало нам возможность судить об их родстве, древности и прочих отношениях, то мы должны непременно иметь в виду обе эти стороны языка и особенно не забывать о грамматике, так как опыт показывает, что лексические соответствия являются в высшей степени ненадежными.

<…> Грамматические соответствия являются гораздо более надежным признаком родства или общности происхождения, так как известно, что язык, который смешивается с другим, чрезвычайно редко или, вернее, никогда не перенимает форм склонения и спряжения у этого языка, но, наоборот, скорее теряет свои собственные. Так, например, английский язык не перенял форм склонения и спряжения у скандинавского или французского, но, напротив, потерял многие древние англосаксонские флексии. Таким же образом ни датский язык не перенял немецких окончаний, ни испанский – готских или арабских.

<…> Язык, имеющий наиболее богатую формами грамматику, является наименее смешанным, наиболее первичным по происхождению, наиболее древним и близким к первоисточнику; это обусловлено тем обстоятельством, что грамматические формы склонения и спряжения изнашиваются по мере дальнейшего развития языка, но требуются очень долгое время и малая связь с другими народами, чтобы язык развился и организовался по-новому. Так, датский язык в грамматическом отношении проще исландского, английский проще англосаксонского; такие же отношения существуют между новогреческим и древнегреческим, итальянским и латинским, немецким и мизиготским, и так же обстоит дело во всех известных нам случаях.

<…> Язык, каким бы смешанным он ни был, принадлежит вместе с другими к одной группе языков, если наиболее существенные, материальные, необходимые и первичные слова, составляющие основу языка, являются у них общими. Напротив того, нельзя судить о первоначальном родстве языка по словам, которые возникают не естественным путем, т. е. по словам вежливости и торговли, или по той части языка, необходимость добавления которой к древнейшему запасу слов была вызвана взаимным общением народов, образованием и наукой; формирование этой части языка зависит от множества обстоятельств, которые могут быть познаны только исторически. <…> Следует отметить, что местоимения и числительные исчезают самыми последними при смешении с другим неоднородным языком; в английском языке, например, все местоимения готского, а именно саксонского, происхождения.

<…> Когда в двух языках имеются соответствия именно в словах такого рода и в таком количестве, что могут быть выведены правила относительно буквенных переходов из одного языка в другой, тогда между этими языками имеются тесные родственные связи; особенно если наблюдаются соответствия в формах и строении языка <…>.

<…> Но даже слова, являющиеся фактически тождественными в обоих языках, очень редко в них употребляются в той же самой связи, так как значение и употребление слов очень редко совпадают в двух даже близкородственных языках <…> (Исследования: 40–51).

Франц Бопп (1791–1867)

Немецкий языковед. Родился в Майнце. Профессор Берлинского университета. Первым возвел сравнительное языкознание на высоту науки, приняв за основание для сравнения не случайное созвучие слов, но весь общий строй языка, насколько таковой проявляется во флексиях и словообразовании, и первый объяснил, «что сходство языков обозначает происхождение их от одного общего первобытного языка».

О системе спряжения санскритского языка в сравнении с таковым греческого, латинского, персидского и германского языков (1816)

Целью настоящего исследования является показать, как в спряжении древнеиндийского глагола определения отношений выражаются соответствующими видоизменениями корня и как иногда verbum abstractum сливается с основой в одно слово, а основа и вспомогательный глагол различаются в грамматических функциях глагола; показать, далее, что в греческом мы имеем аналогичное положение, а в латинском стала господствующей система соединения корня с вспомогательным глаголом, и вследствие этого возникло кажущееся различие латинского спряжения от спряжения в санскрите и греческом, наконец, доказать, что во всех языках, которые произошли от санскрита или вместе с ним от общего предка, ни одно определение отношения не обозначается такой флексией, которая не была бы у них общей с упомянутым праязыком <…>.

Под языками, находящимися в близком родстве с санскритом, понимаю я главным образом греческий, латинский, германский и персидский (О системе: 32–33).

Сравнительная грамматика санскрита, зенда, армянского, греческого, латинского, литовского, старославянского, готского и немецкого (1833–1852)

<…> В исследовании наших европейских языков, действительно, наступила новая эпоха с открытием нового языкового мира – и именно санскрита, относительно которого удалось установить, что он по своему грамматическому строению находится в самой тесной связи с греческим, латинским, германским и т. д. языками, в результате чего было создано твердое основание для понимания грамматической связи обоих названных классических языков и их отношений к германскому, литовскому, славянскому. Кто бы мог каких-нибудь 50 лет тому назад мечтать о том, что из далекого Востока к нам придет язык, который по совершенству своих форм не уступает, а иногда и превосходит греческий и оказывается способным внести ясность в борьбу диалектов греческого, указывая, в каких из них сохраняются древнейшие явления. <…>

В санскрите и родственных ему языках существует два класса корней; из первого и более многочисленного возникают глаголы и имена (существительные и прилагательные), которые находятся в родственной связи с глаголами, а не развиваются из них, не производятся ими, но вырастают совместно, как побеги единого ствола. Однако ради различения и в соответствии с господствующей традицией мы называем их «глагольными корнями»; глагол также находится в близкой формальной связи с ними, так как из многих корней посредством простого примыкания необходимых личных окончаний образуются все лица настоящего времени. Из второго класса возникают местоимения, все первичные предлоги, союзы и частицы. Мы называем этот класс «местоименными корнями», так как все они выражают местоименное значение, которое заключается в более или менее скрытом виде в предлогах, союзах и частицах. Все простые местоимения ни по их значению, ни по их форме нельзя свести к чему-либо более общему – их тема склонения есть одновременно и их корень. Между тем индийские грамматики выводят все слова, включая и местоимения, из глагольных корней, хотя большинство местоименных основ уже и по своей форме противоречит этому, так как они в большинстве случаев оканчиваются на – а, а некоторые и состоят только из одного а. Среди же глагольных корней нет ни одного с конечным – а, хотя долгое а и все другие гласные, за исключением âи, встречаются в конечных буквах глагольных корней. Имеют место также случайные внешние совпадения, например i в качестве глагольного корня означает «ходить», а в качестве местоименной основы – «этот».

Глагольные корни, как и местоименные, состоят из одного слога, и признаваемые за корни многосложные формы содержат или редупликационный слог, как jâgar, jâgr – «бодрствовать», или сросшийся с корнем предлог, как ava-dhir – «презирать», или же развились из имен, как kumâr – «играть», которое я вывожу из kumâra – «мальчик». Кроме закона односложности, санскритские глагольные корни не подлежат никаким дальнейшим ограничениям, и односложность может выступать во всевозможных формах, как в самых кратких, так и в самых распространенных, так же как и в формах средней степени. Это свободное пространство было необходимо, когда язык в пределах односложности должен был охватить все царство основных понятий. Простые гласные и согласные оказались недостаточными, необходимо было создать также и корни, где несколько согласных сливаются в нераздельное единство, выступая одновременно как простые звуки; например: stha – «стоять» есть корень, в котором давность слияния s и th подтверждается однозначными свидетельствами почти всех членов нашего семейства языков… Предположение, что уже в древнейший период языка было достаточно одного гласного, чтобы выразить глагольное понятие, доказывается тем замечательным совпадением, с каким почти все члены индоевропейского семейства языков выражают понятие «ходить» посредством корня i. <…>

При историческом изучении языков, при определении более близкой или более далекой степени родства различных языков речь идет не о том, чтобы установить внешние различия в известных частях грамматики, а о том, чтобы выяснить, не обусловлены ли эти различия общими законами и нельзя ли вскрыть те скрытые процессы, посредством которых язык от своего предполагаемого прежнего состояния пришел к своему нынешнему. Различия перестают быть различиями, как только устанавливаются законы, в силу которых то, что ранее имело определенную форму, либо должно было тем или иным образом перемениться, либо с известной свободой сохраняло прежний вид, либо на место старой формы ставило новую. Подобного рода законы, которые частично обязательны, а частично можно игнорировать, я надеюсь открыть в славянском и тем самым разрешить загадку отличия его типа склонения от типа склонения родственных ему языков (Сравнительная грамматика: 30–35).

Якоб Гримм (1785–1863)

Немецкий филолог. Опубликованные совместно с братом Вильгельмом книги по истории и грамматике немецкого языка явились стимулом к оформлению германистики и лингвистики (языкознания) в самостоятельную научную дисциплину. Основоположник мифологической школы в фольклористике («Немецкая мифология», 1875). Главный труд жизни братьев Гримм – «Немецкий словарь»; вопреки названию, это фактически сравнительно-исторический словарь всех германских языков. Авторы успели довести его только до буквы «F», завершён он был лишь в 1970-е годы. Якоб сформулировал и исследовал закон, впоследствии названный «законом Гримма», о первом германском передвижении согласных.

О происхождении языка (1851)

<…> Нет, язык не есть прирожденное человеку свойство и во всех своих проявлениях и достижениях и успехах он не может быть приравнен к крикам животных; в некоторой степени общим для них является только одно – их основа, необходимо обусловленная физической организацией сотворенного тела (Гримм: 57).

<…> Моей задачей было доказать, что язык также не мог быть результатом непосредственного откровения, как он не мог быть врожденным человеку; врожденный язык сделал бы людей животными, язык-откровение предполагал бы божественность людей. Остается только думать, что язык по своему происхождению и развитию – это человеческое приобретение, сделанное совершенно естественным образом. Ничем иным он не может быть; он – наша история, наше наследие.

Но язык и мышление не существуют изолированно для каждого отдельного человека. Напротив, все языки представляют собой уходящее в историю единство, они соединяют мир. Их многообразие служит умножению и оживлению движения идей. Вечно обновляющийся и меняющийся род человеческий передает это драгоценное, доступное всем приобретение в наследство потомкам, которые обязаны сохранять его, пользоваться им и умножать полученное достояние, так как здесь усвоение и обучение непосредственно и незаметно проникают друг в друга (Гримм: 58).

<…> необходимо предположить не две, а три ступени развития человеческого языка: первая – создание, так сказать, рост и становление корней и слов; вторая – расцвет законченной в своем совершенстве флексии; третья – стремление к ясности мысли, причем от флексии, вследствие ее неудовлетворительности, снова отказываются; и если в первый период связь слов и мысли происходила примитивно, если во второй период были достигнуты великолепные образцы этой связи, то в дальнейшем она, с прояснением разума, устанавливается еще более сознательно. <…> Сам факт обязательного существования первого, неизвестного нам периода, предшествовавшего двум другим, известным нам, как мне кажется, полностью устраняет ложные представления о божественном происхождении языка, потому что божьей мудрости противоречило бы насильственное навязывание того, что должно свободно развиваться в человеческой среде, как было бы противно его справедливости позволить дарованному первым людям божественному языку терять свое первоначальное совершенство у потомков. Язык сохраняет все, что в нем есть божественного, потому что божественное присутствует в нашей природе и в нашей душе вообще (Гримм: 59–60).

<…> Только после удачного выделения флексии и расчленения производных слов – что явилось великой заслугой проницательного ума Боппа – были выделены корни, и стало ясно, что флексии в огромной части возникли из присоединения к корням тех самых слов и представлений, которые в третьем периоде обычно позиционно предшествуют им в качестве самостоятельных слов. В третьем периоде появляются предлоги и четко выраженные сложные слова; второму периоду свойственны флексии, суффиксы и более смелое словосложение; первый период характеризуется простым следованием отдельных слов, обозначающих вещественные представления, для выражения всех случаев грамматических отношений. Древнейший язык был мелодичным, но растянутым и несдержанным; язык среднего периода полон сконцентрированной поэтической силы; язык нового времени стремится заменить потерю в красоте гармонией целого и, располагая меньшими средствами, достигает большего (Гримм: 61).

<…> Но какие бы картины ни открывались перед нашим взором при изучении истории языка, повсюду видны живое движение, твердость и удивительная гибкость, постоянное стремление в высь и падения, вечная изменчивость, которая никогда еще не позволяла достичь окончательного завершения; все свидетельствует нам о том, что язык является произведением людей и несет на себе отпечаток добродетелей и недостатков нашей натуры (Гримм: 63).

Александр Христофорович Востоков (1781–1864)

Русский филолог, поэт, академик Санкт-Петербургской академии наук (1841). Исследователь русского стихосложения, памятников древнеславянской письменности, грамматики славянских языков. Ввёл термин «старославянский язык» (1820) в работе «Рассуждение о славянском языке, служащее введением к Грамматике сего языка, составляемой по древнейшим оного письменным памятникам». В этой же работе выделил три периода истории славянских языков: древний (IX–XIII вв.), средний (XIV–XV вв.) и новый (с XV в.). Установил регулярные фонетические соответствия между гласными звуками славянских языков, открыл носовые гласные (юсы) в старославянском. Был также автором грамматик современного русского языка («полнее изложенная» и «сокращённая» русские грамматики, 1831). Впервые издал Остромирово Евангелие (1843).

Рассуждение о славянском языке, служащее введением к грамматике сего языка, составляемой по древнейшим оного письменным памятникам (1820)

<…> можно разделить оный (славянский язык. – НЛ.) по постепенным его изменениям с течением столетий на древний, средний и новый.

Древний язык заключается в письменных памятниках от IX и за XIII столетие. Он непременно сливается с языком средним XV и XVI столетий, а за сим уже следует новый славянский, или язык печатных церковных книг.

Новый язык утратил многие формы грамматические, которые обогащали древний славянский и которые открываются еще и в среднем языке; но принял зато другие, заимствованные частью из образовавшихся между тем живых языков – русского, сербского, польского, коим говорили переписчики книг, частью же и изобретенные позднейшими грамматиками (Востоков: 48).

Между тем видно по рукописям XIV даже столетия, что сей язык, на который переложены библейские книги, был не только у сербов, <…>, но и у русских славян едва ли не в общенародном употреблении! Замечавшие большую разность между древним русским языком, коего остатки находят в «Русской Правде», в «Слове о полку Игореве» и проч., и между церковнославянским, разумели, конечно, под сим последним язык печатных церковных книг. Они бы не сказали того о древнем церковнославянском. Разность диалектов, существовавшая, без сомнения, в самой глубокой уже древности у разных поколений славянских, не касалась в то время еще до склонений, спряжений и других грамматических форм, а состояла большею частью только в различии выговора и в употреблении некоторых особенных слов. Например, русские славяне издревле говорили волость вместо власть, город вместо град, берег вместо брег и пр.; щ в словах нощь, пещь, вращати и пр. заменяли они издревле буквою ч: ночь, печь, ворочати, так, как поляки в тех же случаях щ заменяют буквою ц: noć, pieć, wracać, сербы ħ (ть): ноħ, njeħ, враħamu. Таким же образом церковнославянское жд заменяется у русских одинаким ж: вожь вместо вождь, дажь вместо дождь, у поляков dz: wodz; у сербов ŋ (дь): воŋ. Русские не имели также звуков, выражаемых буквами ѫ, ѧ кирилловской азбуки, а вместо оных ѭ, ѩвыговаривали. Особенные слова, коими отличался русский диалект от церковнославянского в древнем оного периоде, были некоторые частицы, местоимения, наречия и тому подобные; например, оже вместо еже, аже и аче вместо аще, ать вместо да, оли и олны вместо даже до и проч.

Но чем глубже в древность идут письменные памятники разных славянских диалектов, тем сходнее они между собою (Востоков: 49).

<…> По сему почти заключать можно, что во время Константина и Мефодия все племена славянские, как западные, так и восточные, могли разуметь друг друга так же легко, как теперь, например, архангелогородец или донской житель разумеет москвича или сибиряка.

Грамматическая разность диалектов русского, сербского, хорватского между славянами восточного племени стала ощутительною уже спустя, может быть, 300 или 400 лет после преложения церковных книг и потом, увеличиваясь с течением веков и с политическим разделением народов, дошла, наконец, до той степени, в какой мы видим ее ныне, когда каждый из сих диалектов сделался особенным языком.

<…> Каждый из новославянских языков и диалектов сохранил какие-нибудь особенные, потерянные другими слова, окончания и звуки общего их прародителя, древнего словенского, как сие можно видеть, сличая их грамматики и словари с памятниками, от древнего языка оставшимися (Востоков: 50).

Задания и вопросы

1. Как вы считаете, почему Р. Раек называет лексику «грубой свободной материей»?

2. Какие критерии родства языков выдвигает Р. Раек?

3. В чем суть теории корня Ф. Боппа?

4. Найдите в словарях лингвистических терминов объяснение терминов агглютинация, редупликация.

5. Почему Я. Гримм отвергает идею о врожденном характере языка и его божественном происхождении?

6. Какие черты свойственны языку на разных этапах его развития, по Гримму?

7. Как А.Х. Востоков доказывает родственные отношения между славянскими языками?

8. Опираясь на статьи Лингвистического энциклопедического словаря, специальную литературу, объясните понятия передвижение согласных, закон Гримма.

Немецкий филолог, философ, языковед, государственный деятель, дипломат. Родился в Потсдаме. Основал в 1809 г. Берлинский университет. Друг Гёте и Шиллера. Один из основоположников лингвистики как науки. Развил учение о языке как непрерывном творческом процессе и о «внутренней форме языка» как выражения индивидуального миросозерцания народа. Во многом определил путь и направление развития немецкой (и европейской) гуманитарной мысли своей эпохи.

О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества (1830–1835)

<…> Язык тесно переплетен с духовным развитием человечества и сопутствует ему на каждой ступени его локального прогресса или регресса, отражая в себе каждую стадию культуры. <…> Конечно, язык возникает из таких глубин человеческой природы, что в нем никогда нельзя видеть намеренное произведение, создание народов. Ему присуще очевидное для нас, хотя и необъяснимое в своей сути самодеятельное начало (Selbstthätigkeit), и в этом плане он вовсе не продукт ничьей деятельности, а непроизвольная эманация духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба. Они пользуются им, сами не зная, как они его построили. И все же языки, по-видимому, всегда развиваются одновременно с расцветом народов – их носителей, сотканы из их духовной самобытности, накладывающей на языки некоторые ограничения. Когда мы говорим, язык самодеятелен, самосоздан и божественно свободен, а языки скованы и зависимы от народов, которым принадлежат, то это не пустая игра слов. В самом деле все частные языки стеснены определенными рамками. <…> (О различии: 48–49).

Создание языка обусловлено внутренней потребностью человечества. Язык – не просто внешнее средство общения людей, поддержания общественных связей, но заложен в самой природе человека и необходим для развития его духовных сил и формирования мировоззрения, а этого человек только тогда сможет достичь, когда свое мышление поставит в связь с общественным мышлением. <…> (О различии: 51).

Существование языка доказывает, однако, что бывают творения духа, которые вовсе не передаются от отдельного индивида ко всему обществу, но могут родиться лишь благодаря одновременной самодеятельности всех. Поскольку форма языков национальна, они всегда в подлинном и прямом смысле творятся нациями как таковыми. <…> (О различии: 65).

Духовное своеобразие и строение языка народа пребывают в столь тесном слиянии друг с другом, что коль скоро существует одно, то из этого обязательно должно вытекать другое. В самом деле, умственная деятельность и язык допускают и вызывают к жизни только такие формы, которые удовлетворяют их запросам. Язык есть как бы внешнее проявление духа народов: язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное. <…> Впрочем, не пытаясь определять приоритет одного или другого, мы должны видеть в духовной силе народа реальный определяющий принцип и подлинную определяющую основу для различий языков, так как только духовная сила народа является самым жизненным и самостоятельным началом, а язык зависит от нее. <…> В практических целях очень важно <…> в качестве твердой основы для объяснения влияния духовного начала на образование языков принять то положение, в соответствии с которым строение языков человеческого рода различно потому, что различными являются духовные особенности наций. <…> (О различии: 68).

Язык следует рассматривать не как мертвый продукт (Егzeugtes), но как созидающий процесс (Erzeugung). <…> (О различии: 69).

По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее. <…>

Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Еnergeia). Его истинное определение может быть поэтому только генетическим. Язык представляет собой постоянно возобновляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикулируемый звук пригодным для выражения мысли. <…> в подлинном и действительном смысле под языком можно понимать только всю совокупность актов речевой деятельности. В беспорядочном хаосе слов и правил, который мы по привычке именуем языком, наличествуют лишь отдельные элементы, воспроизводимые – и притом неполно – речевой деятельностью; необходима вся повторяющаяся деятельность, чтобы можно было познать сущность живой речи и составить верную картину живого языка. <…> (О различии: 70).

Так как каждый язык наследует свой материал из недоступных нам периодов доистории, то духовная деятельность, направленная на выражение мысли, имеет дело уже с готовым материалом: она не создает, а преобразует. <…>

Постоянное и единообразное в этой деятельности духа, возвышающей членораздельный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности, и составляет форму языка.

При таком определении форма языка предстает как бы плодом научной абстракции. Было бы, однако, совершенно неправильным рассматривать ее в качестве таковой, то есть как продукт ума, не имеющий реального бытия. В действительности же она представляет собой сугубо индивидуальный порыв (Drang), посредством которого тот или иной народ воплощает в языке свои мысли и чувства. <…> (О различии: 71).

В языке таким чудесным образом сочетается индивидуальное с всеобщим, что одинаково правильно сказать, что весь род человеческий говорит на одном языке, а каждый человек обладает своим языком. <…> (О различии: 74).

Язык есть орган, образующий мысль (Die Sprache ist das bildende Organ des Gedanken). Интеллектуальная деятельность, совершенно духовная, глубоко внутренняя и проходящая в известном смысле бесследно, посредством звука материализуется в речи и становится доступной для чувственного восприятия. Интеллектуальная деятельность и язык представляют собой поэтому единое целое. В силу необходимости мышление всегда связано со звуками языка; иначе мысль не сможет достичь отчетливости и ясности, представление не сможет стать понятием. <…> (О различии: 75).

Как отдельный звук встает между предметом и человеком, так и весь язык в целом выступает между человеком и природой, воздействующей на него изнутри и извне. Человек окружает себя миром звуков, чтобы воспринять в себя и переработать мир вещей. <…> Человек преимущественно – да даже и исключительно, поскольку ощущение и действие у него зависят от его представлений, – живет с предметами так, как их преподносит ему язык. Посредством того же самого акта, в силу которого он сплетает (herausspinnt) язык изнутри себя, он вплетает (einspinnt) себя в него; и каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка. Освоение иностранного языка можно было бы уподобить завоеванию новой позиции в прежнем в́идении мира; до известной степени фактически так дело и обстоит, поскольку каждый язык содержит всю структуру понятий и весь способ представлений определенной части человечества (О различии: 80).

<…> насколько язык объективно действен и самостоятелен, настолько же он субъективно пассивен и зависим. <…> его как бы омертвелая часть должна всегда заново порождаться мыслью, оживать в речи или в понимании, целиком переходя в субъект; и тем не менее самому же акту этого порождения как раз свойственно превращать язык в объект: язык тут каждый раз испытывает на себе воздействие индивида, но это воздействие с самого начала сковано в своей свободе всем тем, что им производится и произведено. Истинное разрешение этого противоречия кроется в единстве человеческой природы. <…> Язык принадлежит мне, ибо каким я его вызываю к жизни, таким он и становится для меня; а поскольку весь он прочно укоренился в речи наших современников и в речи прошлых поколений – в той мере, в какой он непрерывно передавался от одного поколения к другому, – постольку сам же язык накладывает на меня при этом ограничение. <…>

Если подумать о том, как на каждое поколение народа, формируя его, воздействует всё, что усвоил за прошедшие эпохи его язык, и как всему этому противостоит только сила одного-единственного поколения, <…>, то становится ясно, до чего ничтожна сила одиночки перед могущественной властью языка. <…> И все-таки каждый со своей стороны в одиночку, но непрерывно воздействует на язык, и потому каждое поколение, несмотря ни на что, вызывает в нем какой-то сдвиг, который, однако, часто ускользает от наблюдения. <…> (О различии: 83–84).

Только в речи индивида язык достигает своей окончательной определенности. Никто не понимает слово в точности так, как другой, и это различие, пускай самое малое, пробегает, как круг по воде, через всю толщу языка. Всякое понимание поэтому всегда есть вместе и непонимание, всякое согласие в мыслях и чувствах – вместе и непонимание. В том, как язык видоизменяется в устах каждого индивида, проявляется, вопреки описанному выше могуществу языка, власть человека над ним. <…> (О различии: 84).

Под словами следует понимать знаки отдельных понятий. Слог образует звуковое единство, но становится словом только тогда, когда получает значение, для чего часто необходимо соединение из нескольких слогов. Таким образом, в слове всегда наличествует двоякое единство – звука и понятия. Посредством этого слова превращаются в подлинные элементы речи, поскольку слоги, лишенные значения, нельзя назвать таковыми. <…> (О различии: 90).

Истинное развитие протекает постепенно, и то, что возникает вновь, образуется по аналогии с уже существующим. <…>

<…> звуковая форма есть то, на чем главным образом основываются различия языков. Это заключается в самой природе звуковой формы, так как в действительности только материальные, действительно оформленные звуки составляют язык, и звук допускает значительно большее разнообразие различий, чем внутренняя форма языка, которая неизбежно несет в себе больше единообразия. <…> (О различии: 97).

Язык образуется речью <…>, а речь – выражение мысли или чувства. Образ мысли и мироощущение народа, придающие <…> окраску и характер его языку, с самого начала воздействуют на этот последний. С другой стороны, чем больше продвинулся язык в формировании своей грамматической структуры, тем, естественно, меньше остается случаев, когда в ней нужно было бы что-то решать заново. Увлеченность способами выражения мысли ослабевает, и чем больше дух опирается на уже созданное, тем больше коснеет его творческий порыв, а с ним и его творческая сила. К тому же накапливается множество фонетически оформившегося материала, и эта внешняя масса, в свою очередь воздействующая на наш дух, требует соблюдения своих собственных законов и мешает свободному и самостоятельному действию ума (Intelligenz). <…> чтобы лучше проследить за переплетением духа с языком, мы опять же должны отличать грамматический и лексический строй как нечто устойчивое и внешнее от внутреннего характера, который живет в языке, как душа живет в теле, и придает ему то яркое своеобразие, которое захватывает нас, едва мы начинаем его осваивать. <…> (О различии: 163).

<…> каждый индивид употребляет его (язык. – Н.Л.) для выражения именно своей неповторимой самобытности – недаром речь всегда исходит от индивида и каждый пользуется языком прежде всего только для самого себя. Несмотря на это, язык устраивает каждого – насколько вообще слово, всегда в чем-то несовершенное, способно отвечать порыву задушевного чувства, которое ищет себе выражения. <…> Он поистине соединяет в себе оба противоположных свойства: в качестве единого языка дробится внутри одной и той же нации на бесконечное множество языков, а в качестве этого множества сохраняет единство, придающее ему определенный отличительный характер по сравнению с языками других наций. <…> (О различии: 165).

Отделяя характер языков от их внешней формы, без которой невозможно представить себе конкретный язык, и противопоставляя характер форме, мы обнаруживаем, что первый заключается в способе соединения мысли со звуками. Взятый в этом смысле, он подобен духу, который вселяется в язык и одушевляет его, как из него же, духа, сотканное тело. Характер – естественное следствие непрекращающегося воздействия, которое оказывает на язык духовное своеобразие нации. <…> (О различии: 167).

<…> отразившись в человеке, мир становится языком, который, встав между обоими, связывает мир с человеком и позволяет человеку плодотворно воздействовать на мир. <…> (О различии: 198).

О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития (1820)

Язык следует рассматривать, по моему глубокому убеждению, как непосредственно заложенный в человеке, ибо сознательным творением человеческого рассудка язык объяснить невозможно. <…> Язык невозможно было бы придумать, если бы его тип не был уже заложен в человеческом рассудке. Чтобы человек мог постичь хотя бы одно слово не просто как чувственное побуждение, а как членораздельный звук, обозначающий понятие, весь язык полностью и во всех своих взаимосвязях уже должен быть заложен в нем. В языке нет ничего единичного, каждый отдельный его элемент проявляет себя лишь как часть целого. Каким бы естественным ни казалось предположение о постепенном образовании языков, они могли возникнуть лишь сразу. Человек является человеком только благодаря языку, а для того чтобы создать язык, он уже должен быть человеком. <…> (О сравн. изучении: 313–314).

Язык с необходимостью возникает из человека, и, конечно, мало-помалу, но так, что его организм не лежит в виде темной массы в потемках души, а в качестве закона обусловливает (Ьеdingt) функции мыслительной силы человека; следовательно, первое слово уже предполагает существование всего языка. <…> (О сравн. изучении: 314).

Но мышление не просто зависит от языка вообще, – оно до известной степени обусловлено также каждым отдельным языком. <…> (О сравн. изучении: 317).

Однако язык не является произвольным творением отдельного человека, а принадлежит всегда целому народу; позднейшие поколения получают его от поколений предшествующих. В результате того, что в нем смешиваются, очищаются, преображаются способы представлений всех возрастов, каждого пола, сословия, характера и духовного различия данного племени, в результате того, что народы обмениваются словами и языками, создавая в конечном счете человеческий род в целом, язык становится великим средством преобразования субъективного в объективное, переходя от всегда ограниченного индивидуального к всеобъемлющему бытию. <…> (О сравн. изучении: 318).

Из взаимообусловленной зависимости мысли и слова явствует, что языки являются не только средством выражения уже познанной истины, но и, более того, средством открытия ранее неизвестной. Их различие состоит не только в отличиях звуков и знаков, но и в различиях самих мировидений. В этом заключается основа и конечная цель всякого исследования языка. <…> (О сравн. изучении: 319).

Задания и вопросы

1. Объясните выражения Гумбольдта: «язык народа есть его дух», «язык есть орган, образующий мысль», «язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)».

2. Как связаны язык и речь, язык и мышление, по Гумбольдту?

3. Как соотносятся коллективное и индивидуальное в языке?

4. Какое определение Гумбольдт дает слову?

5. Поясните понятия внешняя и внутренняя форма языка.

6. Ознакомьтесь со статьей В.М. Алпатова о В. фон Гумбольдте на сайте http://genhis.philol.msu.ru/article_231.shtml и определите его вклад в развитие типологического языкознания.

Август Шлейхер (1821–1868)

Немецкий языковед. Учился в университетах Лейпцига, Тюбингена, Бонна. Главной чертой научного мышления Шлейхера являлось стремление приблизить языкознание по точности и строгости метода к естественным наукам. Оказал большое влияние на методологию лингвистики конца XIX века. Велики заслуги Шлейхера в области разработки балтийских и славянских языков, в разработке сравнительной фонетики индоевропейских языков.

Компендий сравнительной грамматики индоевропейских языков. Предисловие (1876)

Грамматика составляет часть языкознания, или глоттики. Эта последняя есть часть естественной истории человека. Ее метод в основном – метод естественных наук вообще; он состоит из точного наблюдения над объектом и выводов, которые устанавливаются на основе наблюдения. Одной из главных задач глоттики является установление и описание языковых родов или языковых семейств, т. е. языков, происходящих от одного и того же праязыка, и классификация этих родов по естественной системе. Относительно немногие языковые семейства точно исследованы на сегодня, так что разрешение этой главной задачи глоттики – дело будущего (Компендий: 107).

Невозможно установить общий праязык для всех языков, скорее всего существовало множество праязыков. Это с очевидностью явствует из сравнительного рассмотрения ныне еще живущих языков. Так как языки все более и более исчезают и новые при этом не возникают, то следует предположить, что первоначально было больше языков, чем ныне. В соответствии с этим и количество праязыков было, по-видимому, несравненно большим, чем это можно полагать на основе еще живущих языков.

Жизнь языка (обычно именуемая историей языка) распадается на два периода. 1. Развитие языка – доисторический период. Вместе с человеком развивается язык, т. е. звуковое выражение мысли. Даже простейшие языки есть результат постепенного процесса становления. Все высшие формы языка возникли из более простых: агглютинирующие из изолирующих, флективные из агглютинирующих. 2. Распад языка в отношении звуков и форм, причем одновременно происходят значительные изменения в функциях и строении предложения, – исторический период. Переход от первого периода ко второму осуществляется постепенно. Установление законов, по которым языки изменяются в течение их жизни, представляет одну из основных задач глоттики, так как без познания их невозможно понимание форм языков, в особенности ныне живущих.

Посредством различного развития в разных областях своего распространения один и тот же язык распадается на несколько языков (диалектов, говоров) в течение второго периода, начало которого, однако, также выходит за пределы исторических свидетельств. Этот процесс дифференциации может повторяться многократно (Компендий: 108).

Языки, возникшие первыми из праязыка, мы называем языками-основами; почти каждый из них дифференцируется в языки, а языки могут далее распадаться на диалекты и диалекты – на поддиалекты.

Все языки, происходящие из одного праязыка, образуют языковой род, или языковое дерево, которое затем делится на языковые семьи, или языковые ветви.

Индоевропейскими языками называют определенную группу языков Азии и Европы, которые обнаруживают настолько тождественные и отличающиеся от всех прочих языков свойства, что происхождение их от одного общего праязыка не вызывает сомнений. <…> Древнейшие деления индоевропейского вплоть до возникновения языков-основ и языковых семейств, образующих родословное дерево, можно проиллюстрировать следующей схемой. Длина линий обозначает на ней длительность периода, а отдаленность их друг от друга – степень родственной близости (Компендий: 109).

Схема родословного дерева индоевропейских языков по А. Шлейхеру (http://ambkobll3.narod.ru/kobra/chiyz/shleih.html)

Гейман Штейнталь (1823–1899)

Немецкий языковед. Изучал общую лингвистику, философию и ботанику в Берлине; докторскую степень по лингвистике получил в Тюбингенском университете в 1847 г. В 1852–1856 гг. изучал китайский язык и африканские языки в Париже. Профессор Берлинского университета. Считается основоположником и наряду с В. Вундтом и А.А. Потебней наиболее ярким представителем психологизма в языкознании. Психологические взгляды Штейнталя сформировались под сильным влиянием немецкого философа и психолога И.Ф. Гербарта. Одновременно в деятельности Штейнталя получила развитие традиция философии языка, восходящая к И. Гердеру и особенно В. фон Гумбольдту. Основным предметом интереса Штейнталя был язык как проявление психологии народа и «народного духа», что делало его фактически основоположником этнопсихологии, хотя по сравнению с Гумбольдтом он все более склонялся к изучению индивидуальной психологии.

Грамматика, логика и психология. Их принципы и их взаимоотношения (1855)

Предметом языкознания является язык, или язык вообще, т. е. выражение осознанных внутренних, психических и духовных движений, состояний и отношений посредством артикулированных звуков. При этом мы различаем:

Речь, говорение, т. е. происходящее в настоящее время или мыслимое как происходящее в настоящее время проявление языка.

Способность говорить, т. е., с одной стороны, физиологическую способность издавать артикулированные звуки и, с другой стороны, совокупное содержание внутреннего мира, которое мыслится предшествующим языку и должно быть выражено посредством языка.

Языковой материал, т. е. созданные речевой способностью в процессе говорения элементы, которые постоянно употребляются каждый раз, как только снова должен быть выражен тот самый внутренний предмет, для выражения которого впервые они были созданы, или правильнее: действие, производимое при каждом первом выражении какого-либо отдельного внутреннего элемента и повторяемое каждый раз, когда снова должен быть выражен тот же внутренний элемент.

Какой-либо конкретный язык, или отдельный язык, есть совокупность языкового материала какого-либо народа (Грамматика: 108).

<…> Речь – это духовная деятельность, и, следовательно, языкознание относится к числу психологических наук, подобно тому, как к психологии относится учение о мышлении и воле, т. е. о возникновении мыслей и волевых импульсов, а не о том, какими они должны быть. <…> Языкознание упирается в область психологии. Однако языковой материал, т. е. отдельные языки, – это особые продукты человеческого ума, принадлежащие уже не психологии, а истории, т. е. языкознанию, точно так же, как отдельные определенные волевые импульсы и мысли уже не являются предметом психологии. Но речь, говорение, т. е., как уже было сказано выше, происходящее в настоящее время или мыслимое как происходящее в настоящее время проявление языка, может быть предметом как языкознания, так и собственно психологии, конечно, в различных взаимосвязях. Поскольку в каждом речевом процессе дан язык вообще и создается или применяется языковой материал, эти процессы являются предметом языкознания. Но языковой материал состоит из представлений, и даже простые звуки, артикуляции обусловливаются духовным началом; как таковые они могут быть подвергнуты чисто психологическому наблюдению, которое отвлекается от содержания продуктов духовной деятельности <…> (Грамматика: 110).

<…> мы предпочитаем называть язык системой, проистекающей из единого принципа, индивидуальным духовным продуктом. Но основа этого единства и индивидуальности языков заложена в своеобразии народного духа. Уже в первой части этой книги мы показали, что здесь мы целиком стоим на позиции Гумбольдта (Грамматика: 111).

<…> современная психология есть индивидуальная психология, т. е. ее предметом является психический индивидуум, как он вообще проявляется в каждом одушевленном существе, в человеке и до известной степени и в животном. Но существенным определением человеческой души является то, что она не является обособленным индивидуумом, но принадлежит к определенному народу. Таким образом, индивидуальная психология требует существенного дополнения в виде психологии народов. По своему рождению человек принадлежит к какому-либо народу; тем самым его духовное развитие обусловлено определенным образом. Следовательно, нельзя полностью составить понятие об индивидууме, не принимая во внимание той духовной среды, в которой он возник и живет (Грамматика: 113–114).

<…> Ведь если и следует прослеживать возникновение и развитие языка вообще из индивидуального духа – причем и здесь уже наталкиваются на человека как на общественное существо, – все же при рассмотрении действительного, созданного и, следовательно, в то же время особого языка возникает вопрос: кому он принадлежит? кто его создал? Не индивидуум сам по себе; ведь индивидуум говорит в обществе. Его понимали, когда он в процессе речи создавал язык; следовательно, то, что говорил один и как он говорил, уже присутствовало до момента речи и в уме слушающего. Итак, говорящий создал язык одновременно из своей души и из души слушающего, и потому произнесенное слово принадлежит не только ему, но и другому.

Таким образом, язык по своей сути есть продукт сообщества, народа. Когда мы называем язык инстинктивным самосознанием, инстинктивным мировоззрением и логикой, это означает, что язык является самосознанием, мировоззрением и логикой духа народа (Грамматика: 115).

Задания и вопросы

1. Можно ли утверждать, что А. Шлейхер придерживался теории моногенеза языков?

2. Покажите, опираясь на приведенные фрагменты, что А. Шлейхер является сторонником натуралистического подхода к языку.

3. Как вы считаете, какую роль сыграла схема А. Шлейхера в развитии языкознания?

4. Какие идеи Г. Штейнталя, высказанные в приводимом фрагменте, созвучны идеям В. фон Гумбольдта?

5. Как решает Г. Штейнталь вопрос о коллективном и индивидуальном в языке?

6. Почему Г. Штейнталь относит языкознание к числу психологических наук?

Русский филолог-славист. В 1874 г. он защитил докторскую диссертацию «Из записок по русской грамматике», а в 1875 г. стал профессором Харьковского университета, член-корреспондент Петербургской академии наук (1875). Потебня находился под сильным влиянием идей В. фон Гумбольдта, однако переосмыслил их в психологическом духе. Много занимался изучением соотношения мышления и языка, в том числе в историческом аспекте, выявляя, прежде всего на русском и славянском материале, исторические изменения в мышлении народа. Одним из первых в России Потебня изучал проблемы поэтического языка в связи с мышлением, ставил вопрос об искусстве как особом способе познания мира.

Мысль и язык (1862)

В слове мы различаем: внешнюю форму, т. е. членораздельный звук, содержание, объективируемое посредством звука, и внутреннюю форму, или ближайшее этимологическое значение слова, тот способ, каким выражается содержание. <…> (Мысль и язык: 22).

Внешняя форма нераздельна с внутреннею, меняется вместе с нею, без нее перестает быть сама собою, но тем не менее совершенно от нее отлична; особенно легко почувствовать это отличие в словах разного происхождения, получивших с течением времени одинаковый выговор: для малороссиянина слова мыло и мило различаются внутреннею формою, а не внешнею.

Те же стихии и в произведении искусства, и нетрудно будет найти их, если будем рассуждать таким образом: «это – мраморная статуя (внешняя форма) женщины с мечом и весами (внутренняя форма), представляющая правосудие (содержание)». Окажется, что в произведении искусства образ относится к содержанию, как в слове представление – к чувственному образу или понятию. <…> (Мысль и язык: 22–23).

<…> наука невозможна без понятия, которое предполагает представление; она сравнивает действительность с понятием и старается уравнять одно с другим, но так как количество признаков в каждом кругу восприятий неисчерпаемо, то и понятие никогда не может стать замкнутым целым.

Наука раздробляет мир, чтобы сызнова сложить его в стройную систему понятий; но эта цель удаляется по мере приближения к ней, система рушится от всякого не вошедшего в нее факта, а число фактов не может быть исчерпано. Поэзия предупреждает это недостижимое аналитическое знание гармонии мира; указывая на эту гармонию конкретными своими образами, не требующими бесконечного множества восприятий, и заменяя единство понятия единством представления, она некоторым образом вознаграждает за несовершенство научной мысли и удовлетворяет врожденной человеку потребности видеть везде цельное и совершенное. <…> (Мысль и язык: 38).

<…> в науке же нет образа, и чувство может иметь место только как предмет исследования; единственный строительный материал науки есть понятие, составленное из объективированных уже в слове признаков образа. <…> (Мысль и язык: 39).

Слово только потому есть орган мысли и непременное условие всего позднейшего развития понимания мира и себя, что первоначально есть символ, идеал и имеет все свойства художественного произведения. Но слово с течением времени должно потерять эти свойства, равно как и поэтическое произведение, если ему дана столь продолжительная жизнь, как слову, кончает тем, что перестает быть собою. То и другое изменяется <…> по мере увеличения в говорящем и слушающем массы мыслей, вызываемых образом, следовательно, так сказать, от своего собственного развития лишается своей конкретности и образности. <…> (Мысль и язык: 40).

Из записок по теории словесности (опубл. 1905)

<…> действие мысли в возникающем слове есть сравнение двух мысленных комплексов, вновь познаваемого (X) и прежде познанного (А) посредством представления (а), как tertium comparationis (Из записок: 133).

<…> Уже при самом возникновении слова между его значением и представлением, т. е. способом, каким обозначено это значение, существует неравенство: в значении всегда заключено больше, чем в представлении. Слово служит лишь точкой опоры для мысли (Из записок: 134).

<…> При помощи слова человек вновь узнает то, что уже было в его сознании. Он одновременно и творит новый мир из хаоса впечатлений и увеличивает свои силы для расширения пределов этого мира (Из записок: 134–135).

Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка (опубл. 1892)

Это общее между вновь познаваемым и прежде познанным называется по-латыни tertium comparationis, т. е. третье сравнения, третья величина при двух сравниваемых. Самый процесс познания есть процесс сравнения. <…> Tertium comparationis, т. е. признак, по которому мы в слове обозначаем вновь познаваемое, и называется представлением. <…> Говорить – значит не передавать свою мысль другому, а только возбуждать в другом его собственные мысли. Таким образом, понимание, в смысле передачи мысли, невозможно (Из лекций: 115).

Задания и вопросы

1. Сравните понимание внутренней формы у В. фон Гумбольдта и А.А. Потебни. Совпадает ли оно?

2. Найдите в приведенных фрагментах высказывания, которые позволяют утверждать, что взгляды А.А. Потебни складывались под влиянием В. фон Гумбольдта и Г. Штейнталя.

3. Выделите черты, которые отличают язык поэзии от языка науки, по мнению А.А. Потебни.

4. Какова роль слова в языке, по А.А. Потебне?

5. Какова роль сравнения в познании и жизни людей, по мнению А.А. Потебни?

Герман Остгоф и Карл Бругман

К. Бругман (1849–1919) – немецкий лингвист, специалист в области сравнительного языкознания и индоевропеистики, один из ведущих представителей школы младограмматиков. В 1867–1871 гг. учился в Халле и Лейпциге. Преподавал в Висбадене, Лейпциге и Фрайбурге. С 1887 г. – профессор санскрита и сравнительного языкознания в Лейпциге. В Лейпциге Бругман наряду с Лескином и Остгофом стал ведущим представителем школы младограмматиков. Совместно с Остгофом Бругман выпускал продолжающееся издание «Морфологические изыскания» («Morphologische Untersuchungen», 6 томов, 1878–1887); предисловие к 1-му выпуску считается «манифестом» младограмматиков.

Г. Остгоф (1847–1909) – немецкий лингвист, доктор наук (1869), профессор, представитель школы младограмматиков. Труды по исторической фонетике и морфологии индоевропейских языков. Учился в университетах Берлина, Тюбингена и Бонна; работал в Лейпцигском университете под руководством А. Лескина. С 1877 г. – профессор Гейдельбергского университета, преподавал санскрит и сравнительное языкознание.

Предисловие к книге «Морфологические исследования в области индоевропейских языков» (1878)

<…> Никто не может отрицать, что прежнее языкознание подходило к объекту своего исследования – индоевропейским языкам, не составив себе предварительно ясного представления о том, как живет и развивается человеческий язык вообще, какие факторы действуют при речевой деятельности и как совместное действие этих факторов влияет на дальнейшее развитие и преобразование языкового материала. С исключительным рвением исследовали языки, но слишком мало – говорящего человека <…> (Предисловие: 147).

<…> во всех исследованиях внимание было постоянно направлено в сторону праязыка. <…> Более поздние периоды развития языков рассматривались с известным пренебрежением, как эпохи упадка, разрушения, старения, а их данные по возможности не принимались во внимание. <…>

Мы должны намечать общую картину характера развития языковых форм не на материале гипотетических праязыковых образований и не на материале древнейших дошедших до нас индийских, иранских, греческих и т. д. форм, предыстория которых всегда выясняется только с помощью гипотез и реконструкций. Согласно принципу, по которому следует исходить из известного и от него уже переходить к неизвестному, эту задачу надо разрешать на материале таких фактов развития языков, история которых может быть прослежена с помощью памятников на большом отрезке времени и исходный пункт которых нам непосредственно известен. <…> (Предисловие: 149).

Важнейшими методическими принципами «младограмматического» направления являются два нижеследующих положения.

Во-первых: каждое звуковое изменение, поскольку оно происходит механически, совершается по законам, не знающим исключений, т. е. направление, в котором происходит изменение звука, всегда одно и то же у всех членов языкового сообщества, кроме случаев диалектного дробления, и все без исключения слова, в которых подверженный фонетическому изменению звук находится в одинаковых условиях, участвуют в этом процессе.

Во-вторых: так как ясно, что ассоциация форм, т. е. новообразование языковых форм по аналогии, играет очень важную роль в жизни новых языков, следует без колебаний признать значение этого способа обогащения языка для древних и древнейших периодов <…> и применить этот принцип объяснения так, как он применяется для объяснения языковых явлений позднейших периодов. <…> (Предисловие: 154).

Герман Пауль (1846–1921)

Немецкий лингвист, профессор, идеолог школы младограмматиков, один из выдающихся лингвистов XIX в. Труды по истории немецкого и других германских языков и по методологии исторического изучения языка. Выдающийся специалист по истории немецкого языка. Среди его трудов: «Исследования в области германского вокализма» (1879); вводные главы «Основ германской филологии» (1896); «Словарь немецкого языка» (1896); пятитомная «Грамматика немецкого языка» (1916–1920).

Принципы истории языка (1880)

<…> Выяснение условий исторического становления наряду с общей логикой образует основу методологии, которой следует руководствоваться при установлении каждого факта в отдельности. <…> (Принципы: 27).

Исторические науки в широком смысле мы делим на две основные группы: естественно-исторические и культурно-исторические науки. Важнейшим признаком культуры необходимо считать участие психических факторов. Таков, как мне думается, единственно возможный способ точного отграничения данной области от объектов чистого естествознания.

<…> Психическое начало – важнейший фактор всякого движения культуры, все вращается вокруг этого фактора. Психология является поэтому главной базой культурно-исторической науки во всей полноте ее содержания. Сказанное не означает, однако, что психический фактор – единственный. Культуры на чисто психической основе не существует <…>. Но стоит нам вступить в область исторического развития, как рядом с психическими появляются еще и силы физические. Чтобы произвести какой-либо продукт культуры, человеческий дух должен постоянно взаимодействовать с человеческим телом и окружающей природой. Свойства продукта культуры и способ его возникновения в одинаковой мере зависят как от физических, так и психических условий; знание всех этих условий в равной мере необходимо для полного понимания исторического процесса. <…> (Принципы: 29–30).

Как только исследователь переступает за пределы простой констатации единичных фактов, как только он делает попытку уловить связь между явлениями и понять их, так сразу же начинается область истории, хотя, быть может, он и не отдает себе ясного отчета в этом. Научное оперирование материалом возможно, конечно, не только тогда, когда перед нами различные ступени развития одного языка, но и тогда, когда материал дан в виде ряда сосуществующих фактов. Всего благоприятнее дело обстоит, если нам при этом известны некоторые родственные языки или диалекты. Тогда задачей науки является не только констатация взаимных соответствий в родственных языках или диалектах, но и по возможности реконструкция исходных форм и значений на основе засвидетельствованных данных. Тем самым сравнительное изучение языков явно превращается в историческое. <…> (Принципы: 43).

Подлинным объектом языкового исследования является совокупность проявлений речевой деятельности всех относящихся к данной языковой общности индивидов в их взаимодействии. Все звуковые комплексы, которые когда-либо произносил, слышал или представлял себе какой-либо индивид, все ассоциированные с ними представления, символами которых они являются, все многообразные отношения, в которые вступают между собой элементы языка в душах отдельных лиц, – все это относится к истории языка, и без учета всего этого невозможно, собственно говоря, достичь полного понимания развития. <…>

К числу историко-языковых процессов относятся не только говорение и слышание и не только всплывающие при этом представления и смутно мелькающие в сознании языковые образования. Самым значительным достижением современной психологии является, быть может, открытие, что многие психические процессы протекают не вполне осознанно и что все побывавшее в сознании остается как потенция в сфере бессознательного. Эта истина имеет величайшее значение и для языкознания, и Штейнталь весьма широко применял ее в языковедных целях. Все проявления речевой деятельности вытекают из смутной сферы бессознательного. Все языковые средства, используемые говорящими, и можно сказать даже кое-что сверх того, чем он пользуется в обычных условиях, хранятся в сфере бессознательного в виде сложнейшего психического образования, состоящего из разнообразных сцеплений групп представлений. <…> (Принципы: 46–47).

Прежде всего необходимо уяснить себе, что вообще следует понимать под звуковыми законами. <…> Понятие звукового закона не следует употреблять в том смысле, в каком мы говорим о законах в физике или химии <…>. Звуковой закон не содержит в себе указаний на то, что непременно должно наступить всякий раз при данных общих условиях, он констатирует лишь регулярность определенной группы исторических явлений. <…>

<…> под последовательным действием звуковых законов следует понимать лишь то, что в процессе звукового изменения в данном диалекте все единичные случаи, характеризуемые одинаковыми звуковыми условиями, протекают вполне одинаково. <…> (Принципы: 87–88).

Если при звуковом изменении, осуществляемом путем многократной подстановки незаметных различий, возникновение нового сопровождается отмиранием старого, то при изменении значения слова возникновение нового не исключает возможности сохранения старого. Здесь на первых порах новое, как правило, присоединяется к старому, а если впоследствии, как это часто бывает, старое и уступает место новому, то это уже совершенно другой процесс, не вытекающий с неизбежностью из первого.

Однако в другом отношении изменения значений слов очень сходны с звуковыми изменениями; так же как и последние, они осуществляются путем отклонений в индивидуальном употреблении узуального и путем постепенного превращения такого индивидуального употребления в узуальное. <…> (Принципы: 93).

<…> в нашей психике происходит взаимопритяжение отдельных слов, вследствие чего слова образуют в ней множество более или менее крупных групп. Это взаимное притяжение всегда основано на частичном совпадении звучания или значения отдельных слов, либо и звучания и значения одновременно. <…>

В группы объединяются не только отдельные слова, но также и аналогичные пропорции между различными словами. Толчком для образования таких групп пропорций, представляющих собой в то же время своего рода пропорциональное уравнение, является прежде всего только что упомянутое перекрещивание вещественных и формальных групп. <…> (Принципы: 128–129).

Поскольку новообразование по аналогии представляет собой решение пропорционального уравнения, то ясно, что для составления такой пропорции необходимо наличие по крайней мере трех подходящих для этого членов. Каждый из них должен в чем-то сопоставляться с другим; в данном случае это означает, что с одним из членов он должен быть схож в отношении вещественного элемента, с другим – в отношении элемента формального. Так, например, в латинском можно составить уравнение animus: animi = senatus: x, но не animus: animi = mensa: x. Поэтому флексия того или иного слова может испытать на себе аналогическое воздействие со стороны флексий других слов лишь в том случае, если это слово обладает одной или несколькими формами, образование которых совпадает с образованием таких же форм у других слов. <…> (Принципы: 139).

<…> мы должны отличать психологическое подлежащее (или соответственно сказуемое) от грамматического, поскольку <…> они не всегда совпадают. <…> Психологическое подлежащее – это та совокупность представлений, которая с самого начала имеется в сознании говорящего (думающего) и к которой затем присоединяется другая совокупность – психологическое сказуемое. <…>

В изолированном предложении психологическое сказуемое является более важным элементом, вносящим нечто новое, и поэтому на него всегда падает более сильное ударение. По-видимому, мы вправе рассматривать это явление как закон, общий для всех времен и народов. Вторым средством различения мог бы стать порядок слов. <…> (Принципы: 147–149).

<…> звуковое изменение неизбежно является врагом и разрушителем симметрии системы форм. Трудно себе представить, сколь бессвязным, запутанным и непонятным в конечном счете оказался бы язык, если бы он терпеливо сносил все разрушения, производимые звуковыми изменениями, если бы ничто не противодействовало этим разрушениям. Фактором, противодействующим разрушительному действию звуковых изменений, является образование по аналогии. С его помощью язык непрестанно добивается более регулярных соотношений, более прочной спайки и целесообразной группировки форм как в склонении и спряжении, так и в словообразовании. В истории языка мы наблюдаем постоянную борьбу двух противоположных тенденций. За каждым разъединением следует воссоединение. Чем сильнее было разрушительное воздействие звуковых изменений, тем активнее деятельность новообразования. <…> (Принципы: 240).

<…> Среди всех членов предложения наиболее резко выделяется психологическое сказуемое, поскольку оно является важнейшим элементом, целью сообщения; благодаря этому на него и падает самое сильное ударение. <…>

Наряду с психологическим сказуемым среди прочих членов предложения особо выделяется психологическое подлежащее. По своей значимости, а следовательно, и по силе ударения, которое на него падает, оно в наибольшей мере приближается к психологическому сказуемому. Остальные члены выступают в качестве связующих; они осуществляют связь между подлежащим и сказуемым и уточняют характер этой связи. <…> (Принципы: 339–340).

Бертольд Дельбрюк (1842–1922)

Немецкий языковед. Получил образование в университете Халле (филология), затем в Берлине (санскрит). В 1866 г. защитил диссертацию о синтаксисе в «Ригведе». Преподавал в Галле и в Иене (сравнительное языкознание, санскрит), в 1908–1913 гг. – ректор университета в Иене. Заложил основы изучения сравнительного синтаксиса индоевропейских языков. Многие его наблюдения и выводы не утратили своего значения и по сей день. Издал «Ведийскую хрестоматию».

Введение в изучение языка (1893)

<…> Неизбежность действия аналогии в языке становится очевидной, если уяснить себе, что слова в душе говорящего являются в значительно большей части своей не обособленно, но в тесной связи (ассоциированные) с другими. <…> (Введение: 187).

<…> Звуковые законы, устанавливаемые нами, суть <…> не что иное, как единообразия, возникающие в известном языке и в известное время и имеющие силу только для этого языка и времени. <…>

Но я не могу помириться с определением звуковых законов как законов природы. С химическими или физическими законами эти исторические единообразия, очевидно, не имеют никакого сходства. <…> (Введение: 190).

Задания и вопросы

1. За что критиковали младограмматики своих предшественников?

2. Как понимается ими звуковой закон?

3. Что должно являться объектом изучения в науке о языке, по мнению младограмматиков?

4. Поясните, как действует принцип аналогии в языке. Приведите примеры, опираясь на знание истории изучаемого языка.

5. Какими другими терминами могли бы вы заменить термины «психологическое подлежащее», «психологическое сказуемое»?

Филипп Федорович Фортунатов (1848–1914)

Русский языковед, академик Петербургской академии наук (1898). Окончил Московский университет (1868), занимался диалектологической работой в Литве, стажировался в Германии (у Курциуса и Лескина) и Франции (у Бреаля). Магистерская диссертация (1875) посвящена анализу ведийского языка. С 1876 по 1902 г. – профессор по кафедре сравнительной грамматики индоевропейских языков Московского университета. Труды по индоевропеистике, славистике, санскриту, проблемам общего языкознания. Заложил основы формальной грамматики.

Сравнительное языковедение

<…> Язык принадлежит людям, как членам того или другого общества; язык в числе других элементов сам образует и поддерживает связи между членами общества, но связи в языке членов общества зависят в свою очередь и от связей членов общества в других элементах. Язык с течением времени видоизменяется, язык имеет историю; но эту историю язык имеет в обществе, т. е. как язык членов общественного союза, а общественный союз с течением времени изменяется сам, имеет свою историю. Таким образом, исследование человеческого языка в его истории входит по известным сторонам как составная часть в науку о природе и жизни общественных союзов. <…>

Язык, как мы знаем, существует главным образом в процессе мышления и в нашей речи как в выражении мысли, а кроме того, наша речь заключает в себе также и выражение чувствований. Язык представляет поэтому совокупность знаков главным образом для мысли и для выражения мысли в речи, а кроме того, в языке существуют также и знаки для выражения чувствований. <…> (Фортунатов: 241–242).

Наше мышление состоит из духовных явлений, называемых представлениями, в их различных сочетаниях и из чувств соотношения этих представлений. Представлением, как известным духовным явлением, называют тот след ощущения, который сохраняется некоторое время после того, как не действует уже причина, вызвавшая ощущение, и который впоследствии может воспроизводиться по действию закона психической ассоциации. Все наши духовные явления (как первичные, называемые ощущениями, так и различные сложные чувствования, а равно и самые представления) способны воспроизводиться по действию этого закона, а именно: духовные явления смежные, т. е. получаемые в опыте вместе или в непосредственной преемственности, способны впоследствии воспроизводить одно другое, и точно так же духовные явления, сходные между собою, способны воспроизводить впоследствии одно другое <…>.

Я вижу, например, снег и слышу звуковой комплекс снег, который для меня, положим, еще не является словом. Впоследствии, когда я увижу опять снег или когда у меня явится представление снега, то вместе с тем способно будет воспроизвести и ощущение звукового комплекса снег, полученное прежде вместе со зрительным ощущением снега. Точно так же, когда я услышу впоследствии такой звуковой комплекс или получу представление этого звукового комплекса, то способно будет явиться и представление снега. Или, например, когда я вижу или представляю себе снег, я могу получить при этом, по действию психической ассоциации, также и представление другого предмета (т. е. воспроизведение ощущений другого предмета), сходного со снегом, равно как и наоборот, ощущение или представление другого предмета, сходного со снегом, способно вызвать за собою представление снега.

Итак, духовные явления связываются между собою, ассоциируются по смежности или по сходству, т. е. два духовных явления, полученные в опыте или как смежные, или как сходные, способны впоследствии воспроизводить одно другое. Что же значит: «способны воспроизводить»? Это выражение имеет тот смысл, что духовные явления, связанные между собой смежностью или сходством, воспроизводят в действительности одно другое, как скоро в данный момент не препятствуют какие-нибудь другие условия. <…> (Фортунатов: 243).

Значения звуковой стороны слов для мышления состоят, следовательно, в способности представлений звуковой стороны слов сочетаться между собой в процессе мышления в качестве заместителей, представителей других представлений в мысли, а поскольку представления звуков слов являются заместителями других представлений в мысли, постольку представляемые звуки слов являются знаками для мысли, именно знаками как того, что дается для мышления (т. е. знаками предметов мысли), так и того, что вносится мышлением (т. е. знаками тех отношений, которые открываются в мышлении между частями мысли или между целыми мыслями).

Из того, что сказано мною о происхождении представлений знаков для мысли, т. е. как заместителей других представлений в мысли, вы видите, что для такого существования представлений вовсе не требуется непосредственная по происхождению связь между представляемыми знаками и тем, что ими обозначается. Действительно, значения слов в любом языке по большей части таковы, что между данными звуками слова и тем, что ими обозначается, не существует непосредственной связи; всякий звук речи или всякий комплекс их сам по себе одинаково способен иметь в языке всякие значения. Например, нет, понятно, ничего общего между ощущениями сладкого и горького вкуса и звуками слов сладкий, горький. <…> (Фортунатов: 247).

Предметы мысли, обозначаемые словами, частью даются в наших ощущениях, частью образуются в мысли путем отвлечения и комбинирования между собою принадлежностей, данных в известных уже нам предметах мысли, и т. д. Понятно, что об отвлеченных предметах мысли мы не можем думать иначе, как при посредстве тех или других знаков, вследствие невозможности иметь непосредственные представления таких предметов <…> (Фортунатов: 248).

Например, я не могу ни видеть, ни представить в уме (следовательно, не имею ни зрительных ощущений, ни зрительных представлений) белый цвет, не видя в то же время или не представляя себе тех или других предметов, которые имеют белый цвет, а между тем представление звукового комплекса белый (или представления звуковых комплексов белая, белое) является в моем мышлении представлением знака, отдельного от знаков тех или других предметов, которые имеют белый цвет, иначе сказать, предмет мысли, обозначаемый этим словом белый, есть отдельное свойство белого цвета, существующее у каких бы то ни было предметов, имеющих белый цвет.

Из данных мною примеров, я думаю, нетрудно уяснить себе, что не только язык зависит от мышления, но что и мышление в свою очередь зависит от языка; при посредстве слов мы думаем и о том, что без тех или других знаков не могло бы быть представлено в нашем мышлении, и точно так же при посредстве слов мы получаем возможность думать так, как не могли бы думать при отсутствии знаков для мышления по отношению именно к обобщению и отвлечению предметов мысли. Знаки языка для мысли становятся в процессе речи знаками для выражения мысли или ее части, именно непосредственно знаками для выражения той мысли или ее части, в состав которой входят представления произносимых слов. <…> (Фортунатов: 249).

Язык как совокупность знаков для мышления и для выражения мысли и чувствований может быть не только языком слов, т. е. языком, материалом для которого служат звуки речи, но он может быть также и языком жестов и мимики, и такой язык существует в человечестве рядом с языком слов. Предметом изучения в языковедении служит именно язык слов, который по самой природе звуков речи способен достигать гораздо большего совершенства сравнительно с языком жестов и мимики, но, чтобы понять физические и духовные условия, делающие возможным появление языка, необходимо принимать во внимание и другие выражения мыслей и чувствований в наших движениях. <…> (Фортунатов: 253).

Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845–1929)

Русский и польский языковед. Родился под Варшавой. Научную деятельность начинал под руководством И.И. Срезневского. В 1875 г. учёный стал профессором, а в 1897 г. членом-корреспондентом Академии наук. Работал в Казанском (1874–1883), Юрьевском (1883–1893), Краковском (1893–1899), Петербургском (1900–1918) университетах. В 1919–1929 гг. почётный профессор Варшавского университета и заведующий кафедрой сравнительного языкознания. В течение многих лет изучал разные индоевропейские языки, писал свои научные труды на русском, польском, немецком, французском, чешском, итальянском, литовском и других языках. Создал теорию фонем и фонетических чередований, которая изложена в его «Опыте фонетических чередований» (1895). Первым начал применять в лингвистике математические модели. Доказал, что на развитие языков можно воздействовать, а не только пассивно фиксировать все происходящие в них изменения. На основе его работ возникло новое направление – экспериментальная фонетика. Подготовил третью и четвёртую редакции словаря В.И. Даля, уточнив этимологии, исправив разделение на гнёзда. Активно интересовался искусственными языками, неоднократно выступал сторонником эсперанто. Работая в Казани в 1874–1883 гг., основал Казанскую лингвистическую школу, в рамках которой расцвёл талант выдающегося учёного В.А. Богородицкого, под его непосредственным влиянием проходило становление замечательных русских лингвистов XX в. Л.В. Щербы и Е.Д. Поливанова.

Некоторые общие замечания о языковедении и языке (1871)

<…> Я заметил выше, что языковедение исследует жизнь языка во всех ее проявлениях, связывает явления языка, обобщает их факты, определяет законы развития и существования языка и отыскивает действующие при этом силы.

Закон является здесь формулированием или обобщением того, что при таких-то и таких-то условиях, после того-то и того-то является то-то и то-то, или же что тому-то и тому-то в одной области явлений, например в одном языке, соответствует то-то и то-то в другой области. Так, например, один из общих законов развития языка состоит в том, что звук или созвучие более трудное заменяется с течением времени звуком или созвучием более легким или что из представлений более конкретных развиваются представления более абстрактные и проч. <…>

Общие причины, общие факторы, вызывающие развитие языка и обусловливающие его строй и состав, очень справедливо называть силами. Таковы, между прочим: 1) привычка, т. е. бессознательная память; 2) стремление к удобству, выражающееся: а) в переходе звуков и созвучий более трудных в более легкие для сбережения действия мускулов и нервов, б) в стремлении к упрощению форм (действием аналогии более сильных на более слабые), в) в переходе от конкретного к абстрактному для облегчения отвлеченного движения мысли; 3) бессознательное забвение и непонимание <…>; 4) бессознательное обобщение, апперцепция, т. е. сила, действием которой народ подводит все явления душевной жизни под известные общие категории. <…> как небесное тело, выйдя из области влияния одной планетной системы, движется в пространстве особняком, пока, наконец, не подвергнется влиянию новой системы, так же точно и известное слово или форма, связь которого или которой с другими тождественными или родственными забыта в чутье народа (или, как при словах заимствованных, когда самое слово или форма его не находились прежде ни в какой связи с данным языком), стоит особняком в языке, пока, наконец, оно или она не подвергнется влиянию новой семьи слов или же категории форм действием народного словопроизводства, аналогии и т. п.; 5) бессознательная абстракция, бессознательное отвлечение, бессознательное стремление к разделению, к дифференцировке. Как предшествующая сила представляет в языке силу центростремительную, так эту силу (бессознательной абстракции) можно сравнить со второй из двух сил, на которые разлагается сила тяготения вообще, как их равнодействующая, т. е. с силой центробежной. <…> (Бодуэн: 268–269).

Внешняя история языка тесно связана с судьбами его носителей, т. е. с судьбами говорящих им индивидуумов, с судьбами народа. В круг ее исследований входит распространение языка, как географическое, так и этнографическое, общее влияние иностранных языков на данный язык и, наоборот, решение вопросов, употребляется ли данный язык и как литературный, или же он живет только в народе, каким сословиям принадлежат люди, говорящие известным языком, в большом ли ходу язык (если он, разумеется, литературный) за своими собственными пределами, как по отношению к пространству (французский, немецкий, английский и вообще так называемые универсальные языки), так и по отношению ко времени (латинский, греческий, церковнославянский), и если он в употреблении у других народов, то для каких именно целей, и т. д. – вот вопросы, принадлежащие внешней истории языка. Внутренняя же история языка занимается развитием языка самого по себе, жизнью языка, разумеется, не отвлекая его неестественным образом от его носителей, от людей, а, напротив того, понимая его всегда в связи с физическою и психическою организацией говорящего им народа. Но она не заботится о судьбах языка, а только обращает внимание на перемены, происходящие внутри его же самого. Внутренняя история языка исследует, как народ говорит в известное время или же в течение многих веков и почему так говорит, внешняя – сколько людей говорит и когда (границы языка). <…> Внешняя и внутренняя история языка (объект науки, а не наука) влияют взаимно друг на друга. Влияние внешней на внутреннюю кажется сильнее, чем наоборот. От влияния иностранных языков, от литературной обработки языка, от рода занятий людей, говорящих данным языком, от географических условий страны, ими обитаемой, и т. п. <…> (Бодуэн: 279).

Я не стану разбирать всех ошибок и заблуждений, прямо или косвенно вытекающих из этого предубеждения, что язык есть организм, и прежде чем выскажу окончательное определение языка, обращу предварительно внимание, с одной стороны, на различие речи человеческой вообще как собрания всех языков, которые только где-нибудь и когда-нибудь существовали, от отдельных языков, наречий и говоров и, наконец, от индивидуального языка отдельного человека, с другой же стороны – на различие языка как определенного комплекса известных составных частей и категорий, существующего только in potentia и в собрании всех индивидуальных оттенков, от языка как беспрерывно повторяющегося процесса, основывающегося на общительном характере человека и его потребности воплощать свои мысли в ощущаемые продукты собственного организма и сообщать их существам, ему подобным, т. е. другим людям (язык – речь – слово человеческое). Взвесив все сказанное мною, равно как и все недосказанное и даже вовсе не высказанное, я делаю следующее определение языка:

Язык есть слышимый результат правильного действия мускулов и нервов.

Или же:

Язык есть комплекс членораздельных и знаменательных звуков и созвучий, соединенных в одно целое чутьем известного народа [как комплекса (собрания) чувствующих и бессознательно обобщающих единиц] и подходящих под ту же категорию, под то же видовое понятие на основании общего им всем языка (Бодуэн: 282–283).

Задания и вопросы

1. Как решается проблема языка и мышления в трудах Ф.Ф. Фортунатова?

2. Какую роль играет представление в языковой деятельности, по мнению Ф.Ф. Фортунатова?

3. Что такое знак в понимании Ф.Ф. Фортунатова?

4. Как разграничивает И.А. Бодуэн де Куртенэ внешнюю и внутреннюю историю языка?

5. Взгляды какого направления критикуются И.А. Бодуэном де Куртенэ в последней части предлагаемого фрагмента?

Швейцарский языковед. Родился в Женеве (Швейцария) в семье французских эмигрантов. В 18 лет поступил в Лейпцигский университет в Германии, в 1880 г. получил степень доктора. Затем переехал во Францию, в 1881–1891 гг. преподавал санскрит в Школе высших исследований в Париже. В те же годы Соссюр исполнял обязанности секретаря Парижского лингвистического общества и в этом качестве оказал весьма значительное влияние на развитие лингвистики. Позже, с 1906 по 1911 г., читал лекционные курсы по сравнительной грамматике и общему языкознанию в Женевском университете. Заложил основы семиологии и структурной лингвистики, стоял у истоков Женевской лингвистической школы. Идеи Ф. де Соссюра, которого часто называют «отцом» лингвистики XX в., оказали существенное влияние на гуманитарную мысль XX в. в целом, вдохновив рождение структурализма. «Курс общей лингвистики» был опубликован посмертно в 1916 г. Шарлем Балли и Альбером Сеше по материалам университетских лекций Соссюра.

Курс общей лингвистики (1916)

Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от индивидуального; 2) существенное от побочного и более или менее случайного.

Язык – не деятельность говорящего. Язык – это готовый продукт, пассивно регистрируемый говорящим; он никогда не предполагает преднамеренности и сознательно в нем проводится лишь классифицирующая деятельность <…>.

Наоборот, речь есть индивидуальный акт воли и разума; в этом акте надлежит различать: 1) комбинации, в которых говорящий использует код языка с целью выражения своей мысли; 2) психофизический механизм, позволяющий ему объективировать эти комбинации (Курс: 52).

Итак, изучение речевой деятельности распадается на две части; одна из них, основная, имеет своим предметом язык, то есть нечто социальное по существу и независимое от индивида; это наука чисто психическая; другая, второстепенная, имеет предметом индивидуальную сторону речевой деятельности, то есть речь, включая фонацию; она психофизична.

Несомненно, оба эти предмета тесно связаны между собой и предполагают друг друга: язык необходим, чтобы речь была понятна и тем самым была эффективна; речь в свою очередь необходима для того, чтобы сложился язык; исторически факт речи всегда предшествует языку. <…> Таким образом, устанавливается взаимозависимость между языком и речью: язык одновременно и орудие и продукт речи. Но все это не мешает языку и речи быть двумя совершенно различными вещами (Курс: 57).

<…> обе стороны языкового знака психичны и связываются в нашем мозгу ассоциативной связью. <…>

Языковой знак связывает не вещь и ее название, а понятие и акустический образ. Этот последний является не материальным звучанием, вещью чисто физической, а психическим отпечатком звучания, представлением, получаемым нами о нем посредством наших органов чувств; акустический образ имеет чувственную природу, и если нам случается называть его «материальным», то только по этой причине, а также для того, чтобы противопоставить его второму члену ассоциативной пары – понятию, в общем более абстрактному. <…>

Языковой знак есть, таким образом, двусторонняя психическая сущность, которую можно изобразить следующим образом:

<…> Мы называем знаком соединение понятия и акустического образа <…>. Мы предлагаем сохранить слово знак для обозначения целого и заменить термины понятие и акустический образ соответственно терминами означаемое и означающее <…>.

Связь, соединяющая означающее с означаемым, произвольна; поскольку под знаком мы понимаем целое, <…> то ту же мысль мы можем выразить проще: языковой знак произволен. <…>

Слово произвольный <…> не должно пониматься в том смысле, что означающее может свободно выбираться говорящим <…>; мы хотим лишь сказать, что означающее немотивировано, то есть произвольно по отношению к данному означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи. <…>

Означающее, являясь по своей природе воспринимаемым на слух, развертывается только во времени и характеризуется заимствованными у времени признаками: а) оно обладает протяженностью и б) эта протяженность имеет одно измерение – это линия (Курс: 99-103).

<…> мы предпочитаем говорить о синхронической лингвистике и о диахронической лингвистике. Синхронично все, что относится к статическому аспекту нашей науки, диахронично все, что касается эволюции. Существительные синхрония и диахрония будут соответственно обозначать состояние языка и фазу эволюции (Курс: 114).

Синхроническая лингвистика должна заниматься логическими и психологическими отношениями, связывающими сосуществующие элементы и образующими систему, изучая их так, как они воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием.

Диахроническая лингвистика, напротив, должна изучать отношения, связывающие элементы, следующие друг за другом во времени и не воспринимаемые одним и тем же коллективным сознанием, то есть элементы, последовательно сменяющие друг друга и не образующие в своей совокупности системы (Курс: 132).

Итак, в каждом данном состоянии языка все покоится на отношениях. <…> С одной стороны, слова в речи, соединяясь друг с другом, вступают между собою в отношения, основанные на линейном характере языка, который исключает возможность произнесения двух элементов одновременно. Эти элементы выстраиваются один за другим в потоке речи. Такие сочетания, имеющие протяженность, можно назвать синтагмами. Таким образом, синтагма всегда состоит минимум из двух следующих друг за другом единиц (например, re-lire 'перечитать', contre tous 'против всех', la vie humaine 'человеческая жизнь', s'il fait beau, nous sortirons 'если будет хорошая погода, мы пойдем гулять' и т. п.). Член синтагмы получает значимость лишь в меру своего противопоставления либо тому, что ему предшествует, либо тому, что за ним следует, или же тому и другому вместе.

С другой стороны, вне процесса речи слова, имеющие между собой что-либо общее, ассоциируются в памяти так, что из них образуются группы, внутри которых обнаруживаются весьма разнообразные отношения. Так, слово enseignement 'обучение' невольно вызывает в сознании множество других слов (например, enseigner 'обучать', renseigner 'снова учить' и др., или armement 'вооружение', changement 'перемена' и др., или éducation 'образование', apprentissage 'учение' и др.), которые той или иной чертой сходны между собой (Курс: 155).

Только часть знаков является абсолютно произвольной; у других же знаков обнаруживаются признаки, позволяющие отнести их к произвольным в различной степени: знак может быть относительно мотивированным.

<…> Не существует языков, где нет ничего мотивированного; но немыслимо себе представить и такой язык, где мотивировано было бы все. Между этими двумя крайними точками – наименьшей организованностью и наименьшей произвольностью – можно найти все промежуточные случаи. Во всех языках имеются двоякого рода элементы – целиком произвольные и относительно мотивированные, – но в весьма разных пропорциях, и эту особенность языков можно использовать при их классификации (Курс: 165).

Диахроническая лингвистика изучает отношения не между сосуществующими элементами данного состояния языка, а между последовательными, сменяющими друг друга во времени элементами (Курс: 173).

В то время как синхроническая лингвистика знает только одну точку зрения, точку зрения говорящих, а следовательно, один метод, диахроническая лингвистика предполагает одновременное наличие двух точек зрения или перспектив: проспективную – взгляд, направленный по течению времени, и ретроспективную – взгляд, направленный вспять, против течения времени (Курс: 248).

Заметки по общей лингвистике

Язык изменяется, всегда только изменяется, но никогда не происходит возникновения или создания новой языковой данности, которая в своем существовании отличалась бы от того, что ей предшествует, и от того, что за ней следует. Среди языков нет ни матерей, ни сыновей, но однажды возникший язык бесконечно развивается и развертывается во времени без каких-либо заранее установленных пределов своего существования. Нельзя найти в самом языке возможности прекращения его существования; только случайное событие, насилие или непреодолимая высшая сила внешнего характера могут уничтожить его <…> (Заметки: 47).

Особенности языковой деятельности. Языковую деятельность постоянно рассматривают в пределах отдельного индивида, а это ложная точка зрения. Природа дает нам человека, приспособленного к членораздельной речи, но без членораздельной речи.

Язык является социальным фактом. Индивид, приспособленный для языковой деятельности, может использовать свои органы речи только при наличии окружающего его коллектива, к тому же он испытывает потребность использовать их, лишь вступая с ним в отношения. Он полностью зависит от этого коллектива. <…> (Заметки: 66).

<…> в принципе невозможно, чтобы какая-нибудь языковая сущность (знак) была односоставной, поскольку язык предполагает сочетание двух объектов, между которыми нет связи, сочетание понятия с символом, лишенным всякой внутренней связи с этим понятием. <…> (Заметки: 94).

Ни предшествующие состояния, ни родственные языки, не говоря уже о духе народа (l'esprit de la race), не имеют никакой необходимой связи со способами выражения в данном языке. Их судьба зависит от самого ничтожного изменения в гласном звуке или в ударении, которое может случайно произойти через некоторое время в этом языке. <…> (Заметки: 99).

<…> Осмелимся утверждать, что самым фундаментальным законом языка является положение о том, что один член никогда сам по себе ничего не значит (это прямое следствие того, что языковые символы не связаны с тем, что они должны обозначать); следовательно, <а не в состоянии что-либо обозначать без помощи b (<…>)>, а b ничего не может обозначать без помощи а. Таким образом, оба члена имеют ценность только в силу своих отличий друг от друга; иначе говоря, ни один член, даже ни одна его часть (я имею в виду «корень» и т. д.) не могут иметь ценности без подобного переплетения вечно отрицательных различий. <…> (Заметки: 101).

<…> Для нас безразлично, представляет ли собой язык социальное явление или нет; мы задаем другой вопрос: можно ли в какой-либо иной области найти нечто сопоставимое с языком и симметричное ему по условиям своего существования и изменения!

– I В любой данный момент: 1) язык представляет собой систему, внутренне упорядоченную во всех своих частях, 2) язык зависит от обозначаемого объекта, но свободен и произволен по отношению к нему. <…> (Заметки: 112).

Означивать (signifier) – это не только наделять знак понятием, но также и подбирать знак понятию. Таким образом, какое-либо различие имеет грамматическую ценность, если только оно означено = снабжено знаком. <…> (Заметки: 152).

Всегда состояние с исторической точки зрения и осознание современного состояния противопоставлены друг другу. Это два способа существования знака. Отсюда трудность, но и необходимость не смешивать их ни в чем и никогда. Они противопоставляются как два возможных состояния слова, и пока одно из них не выбрано, слово есть ничто. Каждое слово находится на пересечении диахронической и синхронической перспектив. <…> (Заметки: 159).

Языковую деятельность можно свести к пяти-шести видам ДВОЙСТВЕННОСТИ, или пар сущностей <…>.

Первая пара, или первая двойственность: ‹Две психические стороны знака.›

Вторая пара, или вторая двойственность: Индивид | масса. Язык, который сам по себе независим от существующей в данный момент массы людей, неразрывно связан с этой массой.

Другие формы: Язык социален, или он не существует. Язык, прежде чем он навязывается индивиду, должен получить санкцию коллектива.

Знак, уже сам по себе двойственный в силу внутренней ассоциации, которая его образует, и двойственный в силу своего существования в двух системах, находится под двойным управлением. <…> (Заметки: 170).

Третью пару сущностей образуют язык и речь (la langue et la parole). Язык узаконен обществом и не зависит от индивида. К Индивиду, то есть к Речи, относится: а) Все, что составляет Фонацию, б) Все, что является сочетанием элементов. – Все, что есть Воля.

Двойственность:

Здесь впервые возникает вопрос о двух Лингвистиках. <…> (Заметки: 171).

Напротив, в той ассоциации, которая составляет знак, с самого начала нет ничего, кроме двух ценностей, одна из которых основывается на другой (произвольность знака). Если бы какая-то из двух сторон языкового знака и могла существовать независимо, то это была бы понятийная сторона, понятие как основа знака.

Мы получаем язык из языковой деятельности, отделив его от речи, и имеем такую часть, которая остается в душе говорящих, чего нельзя сказать о речи. <…> (Заметки: 191).

Определение: если из Языковой деятельности (Langage) вычесть все, что является Речью (Parole), то оставшуюся часть можно назвать собственно Языком (Langue), который состоит исключительно из психических элементов;

язык есть психическая связь (noeud) между понятием и знаком, чего нельзя сказать о речи.

Но такой язык будет рассматриваться вне его социальной реальности, будет ирреальным, ибо для существования языка необходима масса говорящих, которая пользуется Языком. Язык пребывает в коллективной душе, и этот второй факт должен быть частью самого определения языка. Но это по-прежнему не Речь. Теперь перед нами потенциально возможный язык, но вне исторической реальности.

Поскольку языковой знак произволен по своей природе, поначалу кажется, что ничто не препятствует тому, чтобы [рассматривать его как] свободную систему, зависящую только от логических принципов и являющуюся предметом чистой науки, изучающей абстрактные отношения.

<…> Язык не свободен, поскольку в нем действует принцип непрерывности или безграничной солидарности с прошлыми эпохами.

Непрерывность включает в себя факт изменения, которое представляет собой смещение ценностей. <…> (Заметки: 192).

Задания и вопросы

1. Как разделяются язык и речь в Курсе общей лингвистики Ф. де Соссюра?

2. В каких отношениях находятся: а) синонимы; б) подлежащее-сказуемое-дополнение; в) слова с одинаковыми суффиксами; г) префикс-корень-суффикс-окончание? Приведите примеры синтагматических и парадигматических отношений на материале русского или изучаемых языков.

3. Приведите примеры мотивированных и немотивированных слов.

4. Как Соссюр понимает социальное и индивидуальное в языке?

5. Как вы понимаете утверждение Соссюра: «Язык зависит от обозначаемого объекта, но свободен и произволен по отношению к нему».

6. Как, по мнению Соссюра, соотносятся понятия речь, язык, языковая (речевая) деятельность?

7. Сравните значимость глагольных времен в русском и изучаемых языках.

8. О каких дихотомиях идет речь в предлагаемых фрагментах? Какие соссюровские дихотомии не представлены в этом материале?

Джулиано Бонфанте (1904–1987)

Итальянский лингвист. Родился в Милане. В 1925 г. окончил Римский университет. В 1930-е годы работал в Испании, в 1940-1950-е годы – в США. Позднее вернулся на родину, был директором Института языкознания при филологическом факультете Туринского университета. Автор работ по общей, индоевропейской и романской лингвистике, этрусскому языку. В программной статье «Позиция неолингвистики» (издана на английском языке в 1947 г.; рус. перев. 1956 г.) Бонфанте изложил основные теоретические принципы этого направления, развивавшего идеи, впервые высказанные В. фон Гумбольдтом. Критиковал изучение языка в отрыве от говорящего на нем человека. Для Бонфанте язык – не «вещь, которую можно взвесить, измерить и снабдить номером», а «духовная деятельность», «беспрерывное творчество»; соответственно, язык и языковые изменения носят индивидуальный характер. Указывал на условность и произвольность резких границ между языками и этапами развития языков, проводимых в лингвистике. Как и другие неолингвисты, придавал значение ареальным исследованиям, лингвистической географии, изучению языковых контактов и языковых союзов.

Позиция неолингвистики (1947)

<…> Основные теоретические различия между неолингвистами и младограмматиками сводятся к следующему.

1. Фонетические законы. Первые и, пожалуй, основные расхождения касаются вопроса о фонетических законах, которые, как утверждают младограмматики, не терпят исключений. Этот принцип был провозглашен еще до младограмматиков Августом Шлейхером в его книге «Теория Дарвина и языкознание» (Веймар, 1873, стр. 7): «Языки суть естественные организмы, которые не зависят от человеческой воли, но рождаются, растут и развиваются по свойственным им законам, а затем стареют и умирают». Понятие фонетического закона, таким образом, отнюдь не изобретение младограмматиков, которые в отношении теоретическом были бесплодны. Это положение вызывает резкие возражения со стороны неолингвистов, которые считают, что оно совершенно не соответствует действительности, что оно неоправданно с философской точки зрения и что оно вредно для лингвистических исследований. <…> (Бонфанте: 336).

3. Слепая необходимость. Фонетические законы, догматически прокламируют младограмматики, действуют со слепой необходимостью. Неолингвист отрицает это. Поскольку фонетическое изменение, как и всякое другое языковое изменение, есть духовное явление, оно свободно и не связано никакой физической или физиологической необходимостью. Творцом языка является человек – в каждый данный момент, в соответствии с его волей и силой его воображения. Язык отнюдь не навязан человеку как внешний и законченный продукт таинственного происхождения.

4. Язык – коллективное явление. Младограмматики рассматривают язык и лингвистическое изменение как коллективное явление, управляемое коллективными законами; <…>. Неолингвисты считают, что только данный наш собеседник является конкретным и реальным – в конкретном и индивидуальном акте его речи. Английский язык, итальянский язык – это абстракции; не существует никаких «типичных» потребителей английской или итальянской речи, точно так же как не существует «среднего человека».

5. Индивидуальное происхождение языкового изменения. Неолингвисты считают поэтому, что всякое языковое изменение – индивидуального происхождения; в своем начале – это свободное творчество человека, которое имитируется и ассимилируется (но не копируется!) другим человеком, затем еще третьим, пока оно не распространится по более или менее значительной области. <…> Одна из основных ошибок младограмматиков заключается в том, что они забывают об индивидуальном происхождении лингвистических явлений. Для младограмматиков язык есть не что иное, как результат звуковых изменений, совокупность фонетических законов. <…> (Бонфанте: 336–337).

8. Что такое язык! Для младограмматиков такие слова, как французский, итальянский, английский, обозначают вещи, которые обладают реальным существованием, реальным единством. В действительности, однако, любой лингвистический атлас и даже простое наблюдение показывают, что нет никакого единства, но только огромное количество диалектов, изоглосс, переходов и разного рода волнообразных движений – безграничное и бурное море борющихся друг с другом сил и течений. <…> (Бонфанте: 338–339).

11. Лингвистические границы. Для младограмматиков каждый язык имеет четкие и определенные границы; <…>. И, действительно, никакая другая концепция и невозможна для них: поскольку язык представляет комплекс фонетических законов, эти фонетические законы по необходимости должны покрывать определенную область с определенными границами. Как ныне известно из бесчисленного количества примеров, подобного рода лингвистических границ не существует. <…>

12. Языковые союзы. Так же как нет реальных границ или барьеров между языками одной группы (например, французским, провансальским, итальянским и т. д.), так нет их и между языками одного семейства (например, французским и немецким или между немецким и чешским) или даже между языками различных семейств (например, русским и финским). В этом случае неолингвисты в их борьбе против младограмматической концепции монолитности языка предвосхитили один из наиболее важных принципов пражской школы – принцип языковых союзов (фактически не существует никаких теоретических расхождений между неолингвистами и пражской школой, только различная степень подчеркивания разных моментов или различие методов исследования). <…>

13. Теория родословного дерева. Отсюда следует, что теория родословного дерева (Stammbautheorie) Шлейхера рушится. И действительно, она логически связана с концепцией фонетических законов <…>. В соответствии с концепцией Шлейхера языки (например, индоевропейские языки) «вырастают» из общей праосновы, т. е. из индоевропейского праязыка, наподобие ветвей из ствола дерева. Как только они отрастают от общего ствола, они полностью изолируются друг от друга и навсегда теряют взаимный контакт. Каждый из них живет и умирает в одиночку, в абсолютной пустоте, без всякой связи с земной реальностью. <…> Как хорошо известно, новая теория, которая, напротив того, кладет географическое местоположение языков в основу их классификации, была выдвинута Иоганном Шмидтом и позднее развита, видоизменена и улучшена Жильероном и неолингвистами. <…> (Бонфанте: 340–341).

19. Этнические смешения – причина языковых изменений. Младограмматики рассматривают каждый язык отдельно, полагая, что он управляется или даже рабски подчиняется абсолютной власти неумолимых и неизбежных законов. Неолингвисты, подобно Леонардо, Гумбольдту и Асколи, думают, что языковые изменения в большинстве случаев вызываются этническими смешениями, под которыми они, конечно, понимают не расовые, а культурные, т. е. духовные, смешения. В этом духовном смысле, и только в нем, допустимы такие термины, как «субстрат», «адстрат» и «суперстрат». <…> (Бонфанте: 343).

25. Язык и человек. Для младограмматиков язык есть явление, отдельное от человека. Он должен изучаться сам по себе, без всякой связи с какой-либо человеческой деятельностью. Язык – «лингвистическое» явление и должен изучаться «лингвистическими» средствами. Цель лингвистики – определить себя и свои цели. <…> Для неолингвиста язык с полным правом занимает место рядом с литературой, искусством и религией, среди благороднейших созданий человеческого духа, и только как духовное выражение он может быть понят. <…> (Бонфанте: 345–346).

28. Языковые изменения происходят в словах. Для младограмматиков фонетические законы находятся над языком и вне его; они управляют им и властвуют над ним, представляя таинственную и неминуемую силу, которая толкает язык на предопределенный для него путь. <…> Для неолингвиста, однако, фонетические изменения (как и все языковые изменения) происходят в словах, а не за их пределами; важно знать, что собой представляют слова, кем они употребляются, когда и откуда они произошли и т. д. Каждое слово должно тщательно изучаться само по себе – в свойственной ему ситуации, отличающейся от слова к слову. <…> (Бонфанте: 346–347).

39. Лингвистическая география. Младограмматики совершенно игнорируют лингвистическую географию и ареальную лингвистику; это лингвисты in abstracto, вне времени и пространства. Неолингвисты утверждают, что каждое слово имеет не только свою историю, но (как и каждая форма, звук, предложение, поговорка) также и свою географию. Поэтому они тщательно изучают географическое распределение лингвистических явлений. <…> (Бонфанте: 351).

41. Язык как объект исследования. Для младограмматиков язык и языковые явления – έργα> мертвые продукты, вещи, объекты, которые можно наблюдать, классифицировать, взвешивать, измерять, изучать статистически, «объективно», как они говорят. Неолингвисты считают, что язык – находящаяся в вечном движении реальность, художественное творчество, часть (и притом какая!) духовной жизни человека, ενέργεια и что он может быть изучен и понят, как и все другие художественные создания, только посредством воссоздания в нашей душе моментов его творчества. <…> (Бонфанте: 351–352).

46. Система фонем, структуральная лингвистика. Вся младограмматическая концепция языка, звуков и звуковых изменений (фонетических законов) совершенно несовместима со структуральной теорией. Это обусловливается двумя причинами:

1. Младограмматики изучают каждое звуковое изменение независимо от других. <…>

2. Для младограмматиков звуки и звуковые изменения – механические бессознательные акты, в то время как вся фонематичная теория строится – и неизбежно должна строиться – на идее фонемы как сознательного акта, сознательно противопоставленного другим. <…> (Бонфанте: 354–355).

Задания и вопросы

1. Какие идеи младограмматиков и А. Шлейхера подвергают критике неолингвисты?

2. Какие идеи В. фон Гумбольдта прослеживаются в воззрениях неолингвистов?

3. Какими лингвистами высказывалась идея языковых союзов до неолингвистов?

4. Прочтите статью «Языковой союз» в Лингвистическом энциклопедическом словаре. Какие языковые союзы выделяются?

5. Неолингвисты ввели термин «ареальная» («пространственная») лингвистика. Этот раздел языкознания активно развивается в XX в. Ознакомьтесь с этим направлением лингвистики: см. статьи «Ареальная лингвистика», «Лингвистическая география» в Лингвистическом энциклопедическом словаре.

6. На сайтах http://bse.sci-lib.com/article081132.html, http://files.school-collection.edu.ru/dlrstore/a27041fe-a62e-97d2-509f-3f767f41 e7d2/l006942A.htm, http://ru.wikipedia.org/wiki/Матео_Джулио_Бартоли, http://www.cultinfo.ru/ fulltext/1/0-01/008/098/777.htm и др. найдите имена лингвистов, принадлежащих к этому направлению.

Тезисы Пражского лингвистического кружка (1929)

а) Представление о языке как о функциональной системе

Являясь продуктом человеческой деятельности, язык вместе с последней обладает целевой направленностью. Анализ речевой деятельности как средства общения показывает, что самой обычной целью говорящего, которая обнаруживается с наибольшей четкостью, является выражение. Поэтому к лингвистическому анализу нужно подходить с функциональной точки зрения. С этой точки зрения язык есть система средств выражения, служащая какой-то определенной цели. <…>

б) Задачи синхронического метода. Его отношение к методу диахроническому

Лучший способ для познания сущности и характера языка – это синхронный анализ современных языков. Они являются единственными данными, представляющими исчерпывающий материал и позволяющими составить о них непосредственное представление. <…>

Представление о языке как о функциональной системе должно приниматься также во внимание и при изучении прошлых языковых состояний независимо от того, предстоит ли их воссоздать или описать их эволюцию. Но нельзя воздвигать непреодолимые преграды между методом синхроническим и диахроническим, как это делала Женевская школа. Если в синхронической лингвистике элементы системы языка рассматриваются с точки зрения их функций, то о претерпеваемых языком изменениях нельзя судить без учета системы, затронутой этими изменениями. <…> Таким образом, диахроническое изучение не только не исключает понятия системы и функции, но, напротив, без учета этих понятий является неполным. <…> (Тезисы: 17–18).

Вилем Матезиус (1882–1945)

Чешский лингвист. Окончив Карлов университет в Праге, он становится приват-доцентом, а с 1912 г. и профессором этого университета. Филолог-англист, специалист по истории английской литературы. Основатель и первый президент Пражского лингвистического кружка. Он оставался на этом посту до конца своей жизни, последние годы которой были омрачены такими событиями, как германская оккупация Чехословакии и связанное с ней приостановление научной жизни в стране. Учёный скончался меньше чем за месяц до освобождения Праги. В историю лингвистики вошёл прежде всего как один из первых исследователей феномена «актуального членения» предложения. Разрабатывал функциональный подход к языку, рассматривающий язык с точки зрения его роли в общении. Большая часть его обширного наследия издана уже посмертно. Основными изданиями являются сборник «Чешский язык и общее языкознание» и очерк современного английского языка.

Задачи сравнительной фонологии (1947)

Историческая школа младограмматиков утверждала, что чем древнее языковая стадия, тем она ценнее, поскольку она вскрывает глубокие исторические корни последующих стадий.

Новая лингвистическая школа, а с ней и фонология, опровергает это положение и утверждает, что только современный язык может дать нам полную, искусственно ничем не упрощенную картину языковой системы. <…> Историческая школа младограмматиков выработала в качестве весьма эффективного инструмента своего исследования особый сравнительный метод, но внесла при этом очень важное ограничение. Согласно этому методу, сравниваются родственные языки, чтобы установить общий источник встречающихся в них явлений. В лингвистике, функциональной и структурной, а следовательно, и в фонологии сравниваются также и неродственные языки, поскольку при сравнении не всегда стремятся лишь к определению общих источников, но и к углублению языкового анализа, к лучшему познанию языковой структуры, которая при сравнивании языков неродственных становится намного яснее. <…>

При анализе фонологической системы возникают две немаловажные частные проблемы. Необходимо прежде всего установить, какие фонологические элементы существуют в исследуемой фонологической системе, в каком взаимоотношении они находятся и какие комбинации их возможны в пределах системы, а затем проследить, в какой мере и каким способом язык, о котором идет речь, использует фонологические элементы своей системы и их возможные комбинации.

К фонологическим элементам при этом относятся фонемы, то есть звуки, обладающие функциональной нагрузкой в исследуемой системе, и фонологические признаки, то есть свойства отдельных звуков или звуковых групп, которые используются для различения двух слов, двух групп слов или двух фонем и которые, следовательно, имеют свое функциональное значение (Задачи: 73).

Функциональное и структурное языкознание является полноправным наследником школы младограмматиков. Пренебрежение к наследию, оставленному этой школой, было бы ошибкой (Задачи: 80).

О так называемом актуальном членении предложения (1947)

Актуальное членение предложения следует противопоставлять его формальному членению. Если формальное членение разлагает состав предложения на его грамматические элементы, то актуальное членение выясняет способ включения предложения в предметный контекст, на базе которого оно возникает. Основными элементами формального членения предложения являются грамматический субъект и грамматический предикат. Основные элементы актуального членения предложения – это исходная точка [или основа] высказывания, то есть то, что является в данной ситуации известным или по крайней мере может быть легко понято и из чего исходит говорящий, и ядро высказывания, то есть то, что говорящий сообщает об исходной точке высказывания (Актуальное членение: 239).

Исходный пункт высказывания и его ядро, если они слагаются из нескольких выражений, сочетаются по-разному в предложениях. И все же, как правило, можно определить, какая часть предложения относится к исходному пункту высказывания и какая – к его ядру. При этом обычным порядком является такой, при котором за исходный пункт принимается начальная часть предложения, а за ядро высказывания – его конец. Эту последовательность можно назвать объективным порядком, ибо в данном случае мы движемся от известного к неизвестному, что облегчает слушателю понимание произносимого. Но существует также обратный порядок: сначала стоит ядро высказывания, а за ним следует исходный пункт. Это порядок субъективный, при нем говорящий не обращает внимания на естественный переход от известного к неизвестному, ибо он так увлечен ядром высказывания, что именно его ставит на первое место. Поэтому такая последовательность придает ядру высказывания особую значимость. <…> Средства, удовлетворяющие потребностям выражения объективного и субъективного порядков при актуальном членении предложения, почти в каждом языке различны, и изучение их весьма важно (Актуальное членение: 244–245).

Николай Сергеевич Трубецкой (1890–1938)

Русский лингвист, философ и публицист. В 1908 г. окончил экстерном гимназию и поступил в Московский университет. В 1912 г. окончил первый выпуск отделения сравнительного языковедения и был оставлен на университетской кафедре; командировался в Лейпциг, где изучал младограмматическую школу. После революции 1917 г. уехал в Кисловодск; затем некоторое время преподавал в Ростовском университете. В 1920 г. эмигрировал в Болгарию; преподавал в Софийском университете. С 1922 г. до конца жизни – профессор Венского университета, с 1930 г. – член Венской академии наук. Писал на русском, немецком, французском языках. Один из крупнейших теоретиков структурализма. В конце 1920-х годов вместе с Р. Якобсоном и В. Матезиусом он стал основателем Пражского лингвистического кружка, ставшего одним из центров мировой науки о языке. Наиболее известен своими исследованиями по фонологии, обобщенными в итоговом труде «Основы фонологии», изданном посмертно на немецком языке в 1939 г. В статье «Вавилонская башня и смешение языков» (1923) сформулировал (в развитие идей Бодуэна де Куртенэ) понятие языкового союза – объединения неродственных или отдаленно родственных языков, на которых говорят народы, имеющие тесные контакты и культурную общность. Трубецкой занимался также сравнительно-историческим языкознанием, изучал славянские и кавказские языки.

Мысли об индоевропейской проблеме (1939)

<…> Понятие «языкового семейства» отнюдь не предполагает общего происхождения ряда языков от одного и того же праязыка. Под «языковым семейством» разумеется группа языков, которые, кроме ряда общих черт языкового строя, представляют собой также еще ряд общих «материальных совпадений», то есть группа языков, в которых значительная часть грамматических и словарных элементов представляет закономерные звуковые соответствия. <…>

Таким образом, нет, собственно, никакого основания, заставляющего предполагать единый индоевропейский праязык, из которого якобы развились все индоевропейские языки. С таким же основанием можно предполагать и обратную картину развития, то есть предполагать, что предки индоевропейских ветвей первоначально были непохожи друг на друга и только с течением времени благодаря постоянному контакту, взаимным влияниям и заимствованиям значительно сблизились друг с другом, однако без того, чтобы вполне совпасть друг с другом. История языков знает и дивергентное и конвергентное развитие. Порою бывает даже трудно провести грань между этими двумя видами развития. Романские языки, несомненно, все восходят к одному латинскому (вульгарнолатинскому) языку. Но эпохе усвоения вульгарнолатинского языка иберами, галлами, лигурами, этрусками, венетами, даками и т. д., несомненно, предшествовал период приспособления языков всех этих племен к латинскому языку, период, когда все эти языки насыщались словарными заимствованиями из латинского и видоизменяли свою грамматику и синтаксис в направлении, сходном с латинским. И не подлежит сомнению, что и сам латинский язык именно в этот же период переживал сильнейшие изменения, вызванные процессом встречного приспособления к варварской речи. А в результате, когда варварские языки в разных частях бывшей Римской Империи исчезли, уступив место латинскому, этот латинский язык в каждой провинции оказался несколько иным, так что полного языкового единства, собственно, так и не получилось. После же вытеснения варварских языков латинским провинциальные разновидности этого языка стали развиваться в разных направлениях и в конце концов породили современные романские языки, настолько отличающиеся друг от друга, что представители двух разных романских языков (а зачастую и двух говоров одного и того же романского языка) уже не понимают друг друга. В то же время в целом ряде частностей те же романские языки (особенно языки литературные) представляют и в дальнейшей своей истории тенденцию к взаимному сближению. Таким образом, здесь конвергенция и дивергенция с самого начала переплетаются друг с другом. <…>

Таким образом, языковое семейство может быть продуктом чисто дивергентного, или чисто конвергентного развития, или, наконец, продуктом сочетания обоих типов развития в разных пропорциях. Критериев, вполне объективно указывающих на то, какому именно типу развития обязана своим происхождением данная группа языков, по-видимому, нет или почти нет. Для семейств, состоящих из языков настолько близких, что почти все словарные и грамматические элементы каждого из этих языков находятся (с закономерными звуковыми изменениями) во всех или в большинстве других языков того же семейства, – для таких семейств чисто дивергентное развитие, конечно, более вероятно, чем чисто конвергентное. Быть может, некоторые указания можно почерпнуть и из внутреннего членения данного языкового семейства. Существуют языковые семейства с се-тевидным (или цепевидным) членением. Таковы, например, славянские языки. Здесь почти каждый язык является как бы связующим звеном между двумя другими, и связь между соседними языками осуществляется переходными говорами, причем нити связи тянутся и поверх границ, между группами. <…>

Однако при сопоставлении славянских языков с прочими индоевропейскими это цепевидное членение прекращается. Не подлежит сомнению, что из всех других индоевропейских языков ближе всего к славянским стоят языки балтийские (литовский, латышский и вымерший древнепрусский). Но нельзя сказать, какой именно балтийский язык ближе всего к славянским и какой именно славянский ближе всего к балтийским. Вместо цепевидного членения здесь имеется иной тип членения, который можно было бы назвать кирпичевидным. И, возможно, что эти разные типы членения групп «родственных» языков связаны с разными типами возникновения этих групп, то есть, что цепевидное членение развивается при преобладании дивергенции, а кирпичевидное – при преобладании конвергенции.

Как бы то ни было, индоевропейское языковое семейство не представляет особо тесной связи между отдельными своими ветвями. Каждая из ветвей индоевропейского семейства обладает значительным числом словарных и грамматических элементов, не имеющих точных соответствий в других индоевропейских языках, – в этом отношении индоевропейское семейство сильно отличается от таких языковых семейств, как тюркское, семитское или семейство языков банту. А при таких условиях предположение, что индоевропейское семейство получилось благодаря конвергентному развитию первоначально неродственных друг другу языков (предков позднейших «ветвей» индоевропейского семейства), отнюдь не менее правдоподобно, чем обратное предположение, будто все индоевропейские языки развились из единого индоевропейского праязыка путем чисто дивергентной эволюции. <…>

Соседние языки, даже не будучи родственны друг с другом, как бы «заражают друг друга» и в результате получают ряд общих особенностей в звуковой и грамматической структуре. Количество таких общих черт зависит от продолжительности географического соприкосновения данных языков. Все это применимо и к языковым семействам. В большинстве случаев языковое семейство представляет определенные особенности, из которых одни объединяют его с одним соседним семейством, а другие – с другим, тоже соседним. Таким образом, отдельные семейства образуют целые цепи. Так, угрофинские языки и тесно с ними связанные языки самодийские представляют целый ряд структурных особенностей, общих с языками «алтайскими» (т. е. тюркскими, монгольскими и маньчжуро-тунгусскими). Алтайские языки в свою очередь некоторыми структурными особенностями напоминают языки корейский и японский, а этот последний, наряду с чертами, сближающими его с алтайскими языками, обладает и другими чертами, сближающими его с языками малайско-полинезийскими. С другой стороны, алтайские языки имеют общие черты и с так называемыми «палеоазиатскими» языками («одульским» – юкагирским, «нивхским» – гиляцким и камчатской группой, состоящей из «ительменского» – камчадальского, «нымыланского» – корякского и «луораветланского» – чукотского), а эти языки (в особенности их камчатская группа) по структуре явно напоминают язык эскимосский и через него соединяются с некоторыми другими североамериканскими языками. <…> (Трубецкой).

Богуслав Гавранек (1893–1978)

Чешский языковед, славист, академик Чехословацкой АН. Профессор университета в Брно (с 1929), Карлова университета в Праге (с 1945). Внёс большой вклад в разработку функционально-структуральной теории Пражской лингвистической школы. Изучал чешский язык в разных аспектах. Автор работ по сравнительной грамматике и сравнительно-историческому изучению литературных славянских языков. Редактор научных журналов «Славия», «Слово и словесность», «Наша речь» и др. Государственная премия ЧССР (1957).

Задачи литературного языка и его культура (1932)

(Гавранек: 365).

Различие между функциональным языком и функциональным стилем заключается в следующем: функциональный стиль определяется конкретной целью того или иного высказывания, то есть «речи» (parole), в то время как функциональный язык определяется общими задачами нормативного комплекса языковых средств и является функцией языка (langue) (Гавранек: 366).

Задания и вопросы

1. Покажите, что Пражскую школу не случайно называют школой функциональной лингвистики.

2. Каково отношение пражцев к определению роли синхронической и диахронической лингвистики? В чем вы видите расхождение взглядов между пражцами и Ф. де Соссюром по этому вопросу?

3. Как определяется фонема в Пражском лингвистическом кружке?

4. Назовите, кто до пражцев высказывал идею об актуальном членении предложения.

5. Что такое объективный и субъективный порядок построения предложения? Приведите примеры на родном и изучаемом языках.

6. Найдите в словарях значения терминов дивергенция, конвергенция.

7. В чем суть взглядов Н.С. Трубецкого по проблеме индоевропейского праязыка?

8. Что такое языковой союз, по Н.С. Трубецкому? Сравните подходы неолингвистов и пражцев к решению этого вопроса.

9. Как понимается функция в теории Пражской лингвистической школы?

10. Ознакомьтесь со статьей «Пражская лингвистическая школа» в Лингвистическом энциклопедическом словаре или с информацией на сайтах, посвященных ПЛШ (например, http://www. krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/lingvistika/PRAZHSKI_LINGVISTICHESKI_KRUZHOK.html) и назовите другие положения, разработанные пражцами, которые сыграли важную роль в развитии языкознания.

Луи Ельмслев (1899–1965)

Датский лингвист. Родился в Копенгагене. В 1923 г. окончил Копенгагенский университет, учился также в Праге и Париже. Испытал значительное влияние франко-швейцарской лингвистики. С 1937 г. профессор Копенгагенского университета; заведовал кафедрой сравнительного языкознания. Начинал как индоевропеист и последователь младограмматизма («Балтийские этюды», 1932), но в 1930-е годы изменил позицию, перейдя к последовательно структурной точке зрения. В 1931 г. вместе с Вигго Брёндалем (1887–1942) основал Копенгагенский лингвистический кружок; с 1939 г. издавались труды этого кружка. Статьи Ельмслева в 1959 г. были собраны в 12-й выпуск под названием «Лингвистические эссе»; 2-й том «Лингвистических эссе» Ельмслева вышел в 1973 г. как 14-й выпуск «Трудов». Разработал оригинальную структуралистскую теорию со значительной математической составляющей (глоссематика). Главный теоретический труд Ельмслева – «Основы лингвистической теории» – впервые издан в 1943 г. В 1953 г. на английском языке вышел его переработанный вариант «Пролегомены к теории языка», получивший мировую известность (рус. пер. 1960). Написанная в те же годы книга «Язык» была издана лишь в 1963 г.

Пролегомены к теории языка (1943)

Язык как знаковая система и устойчивое образование используется как ключ к системе человеческой мысли, к природе человеческой психики. <…> язык, даже будучи объектом научного изучения, оказывается не целью, а средством: средством познания, основной объект которого лежит вне самого языка, хотя, возможно, этот объект полностью достижим только через язык (Пролегомены: 265).

То, что составляло главное содержание традиционной лингвистики – история языков и генетическое сравнение языков, – имело своей целью не столько познание природы языка, сколько познание исторических и доисторических условий и контактов между народами, т. е. знание, добытое с помощью языка как средства. <…> (Пролегомены: 266).

Лингвистика должна попытаться охватить язык как самодовлеющее целое, структуру sui generis. <…> Необходимо построить теорию языка, способную открыть и сформулировать предпосылки такой лингвистики, установить ее методы и обозначить ее пути (Пролегомены: 267).

<…> Она не должна придавать значение отклонениям и изменениям в речи (но вынуждена принимать их во внимание). <…> Она должна искать то постоянное, что делает язык языком, каким бы он ни был, и что отождествляет любой конкретный язык с самим собой во всех его различных проявлениях (Пролегомены: 269).

<…> Цель лингвистической теории – испытать тезис о том, что существует система, лежащая в основе процесса, – постоянное, лежащее в основе изменений <…> (Пролегомены: 271).

Можно сказать, что теория в нашем смысле слова направлена на создание процедуры, посредством которой объекты определенной природы могут быть описаны непротиворечиво и исчерпывающе. Такое непротиворечивое и исчерпывающее описание ведет к тому, что обычно называется знанием или пониманием исследуемого предмета. Таким образом, в некотором смысле мы можем также сказать, не опасаясь запутать и затемнить дело, что цель теории – указать процедуру, дающую познание или понимание данного объекта. Но в то же время предполагается, что теория не только дает нам средство познания одного определенного объекта. Она должна быть построена таким образом, чтобы дать нам возможность познать все мыслимые объекты той же самой природы, что и рассматриваемый объект. <…>

Объекты, интересующие лингвистическую теорию, – суть тексты. Цель лингвистической теории – создать процедурный метод, с помощью которого можно понять данный текст, применяя непротиворечивое и исчерпывающее описание. <…> (Пролегомены: 276).

Поскольку лингвистическая теория начинает с текста как единственно данного и пытается прийти к непротиворечивому и исчерпывающему описанию этого текста путем анализа или последовательного разделения, т. е. с помощью дедуктивного перехода от класса к сегменту и сегменту сегмента (стр. 273, 276), постольку основные положения системы определений этой теории должны относиться к самому принципу анализа. <…> (Пролегомены: 283).

Таким образом, анализ заключается в регистрации некоторых зависимостей между элементами, которые являются частями текста и которые существуют благодаря этим зависимостям и только благодаря им. Тот факт, что мы можем считать эти элементы частями текста, а всю процедуру – делением, или анализом, основывается на том, что между этими элементами и целым (текстом) обнаруживаются зависимости определенного вида, в которые, как мы говорим, эти элементы вступают. Задача анализа и состоит в том, чтобы установить эти зависимости. <…> (Пролегомены: 288).

Зависимость, отвечающую условиям анализа, мы назовем функцией. Так, мы скажем, что существует функция между классом и его сегментами (цепью и ее частями, или парадигмой и ее членами) и между сегментами (частями или членами). Члены функции мы назовем функтивами, понимая под функтивом объект, имеющий функцию к другим объектам. Говорят, что функтив включается в функцию. Из данного определения следует, что функции могут быть функтивами, так как возможно существование функции между функциями. Так, существует функция между функцией, в которую взаимно включаются части цепи, и функцией, в которую включаются цепь и ее части. Функтив, не являющийся функцией, мы назовем сущностью (entity).

В примере, приведенном нами выше, группы слогов, слоги и части слогов будут сущностями. <…> (Пролегомены: 292–293).

Что язык является системой знаков, кажется a priori очевидным и основным суждением, которое лингвистическая теория должна принять на очень раннем этапе. Лингвистическая теория вместе с тем должна быть способной определить, какое значение нужно придать этому суждению и особенно слову «знак». В настоящий момент нам придется удовлетвориться нечетким понятием, установленным традицией. Согласно этому понятию, «знак» (или, как мы скажем, забегая вперед [см. стр. 306], знаковое выражение) характеризуется прежде всего тем, что он является знаком для чего-то. Эта особенность также должна вызвать у нас интерес, так как она указывает, по-видимому, на то, что «знак» определяется по функции. «Знак» функционирует, обозначает, указывает; «знак» в противоположность незнаку есть носитель значения. <…> (Пролегомены: 302).

<…> все знаки строятся из незнаков, число которых ограниченно и предпочтительно строго ограниченно. Такие незнаки, входящие в знаковую систему как часть знаков, мы назовем фигурами; это чисто операциональный термин, вводимый просто для удобства. Таким образом, язык организован так, что с помощью горстки фигур и благодаря их все новым и новым расположениям может быть построен легион знаков. Если бы язык не был таковым, он был бы орудием, негодным для своей задачи. <…>

Это означает, что языки не могут описываться как чисто знаковые системы. По цели, обычно приписываемой им, они прежде всего знаковые системы; но по своей внутренней структуре они прежде всего нечто иное, а именно – системы фигур, которые могут быть использованы для построения знаков. <…> (Пролегомены: 305).

Метод структурного анализа в лингвистике (1950–1951)

<…> В одной из моих ранее вышедших работ я попытался вскрыть, насколько это вообще возможно, разные наслоения, наблюдаемые в мыслях де Соссюра, и показать, что я считаю совершенно новым и плодотворным в его труде. А это, если не ошибаюсь, и есть его понимание языка как чистой структуры соотношений, как схемы, как чего-то такого, что противоположно той случайной (фонетической, семантической и т. д.) реализации, в которой выступает эта схема.

<…> структурный подход к языку в собственном смысле этого слова, т. е. изучение чистых отношений в языковой схеме независимо от проявления или реализации ее, стал применяться языковедами только в наше время.

<…> считаю и всегда буду считать именно такой структурный подход к языку как схеме взаимных соотношений своей главной задачей в области науки. Чтобы провести принципиальную грань между традиционным языковедением и чисто структурным методом лингвистического исследования, для этого метода предлагаю особенное название: глоссематика (от греческого слова γλώδδα – язык). <…> мои устремления будут направлены на изучение языка – langue – в смысле чистой формы или схемы независимо от практических реализаций. Де Соссюр сам следующими словами определил главную идею своих лекций: «Единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя». <…>

С другой стороны, я считаю нужным подчеркнуть, что не следует отождествлять теорию глоссематики с теорией де Соссюра. <…> (Метод: 422–423).

<…> пять основных черт, входящих, по моему определению, в основную структуру каждого языка в традиционном смысле слова, а именно:

1. Язык состоит из содержания и выражения.

2. Язык состоит из последовательного ряда (или текста) и системы.

3. Содержание и выражение взаимно связаны в силу коммутации.

4. Имеются определенные соотношения в тексте и системе.

5. Соответствие между содержанием и выражением не является прямым соответствием между определенным элементом одного плана и определенным элементом другого, но языковые знаки могут разлагаться на более мелкие компоненты. Такими компонентами знаков являются, например, так называемые фонемы, которые я предпочел бы назвать таксемами выражения и которые сами по себе не имеют содержания, но могут слагаться в единицы, имеющие содержание, например в слова (Метод: 426).

Задания и вопросы

1. В связи с широким распространением в современной лингвистике когнитивных исследований покажите, какие мысли Л. Ельмслева могут рассматриваться как предвосхищающие современные подходы?

2. Чем должна заниматься лингвистика, по мнению Л. Ельмслева?

3. Как Л. Ельмслев понимает систему?

4. Что является объектом и целью лингвистики, по Л. Ельмслеву? Каким образом должен проводиться лингвистический анализ?

5. Что такое функция в понимании Л. Ельмслева? Приведите лингвистические примеры, подтверждающие мысль Ельмслева о том, что «существует функция между классом и его сегментами (цепью и ее частями, или парадигмой и ее членами) и между сегментами (частями или членами)».

6. Является ли сущностью фонема?

7. Совпадает ли понимание знака у Л. Ельмслева и Ф. де Соссюра?

8. Приведите примеры фигур плана выражения и фигур плана содержания.

9. Дайте определение термину коммутация, изучив статью «Коммутация» в Лингвистическом энциклопедическом словаре.

10. Ознакомьтесь с общей характеристикой теории глоссематики, представленной на сайте кафедры математической лингвистики СПбГУ: http://matling.spb.rU/files/strling/3.html.

Эдуард Сепир (1884–1939)

Американский лингвист и этнолог. Родился в Германии, в детстве в возрасте 5 лет был привезен в США. Изучал лингвистику и антропологию у Франца Боаса в Колумбийском университете. С 1910 по 1925 г. был начальником этнографического отдела Канадской геологической службы в Оттаве. С 1927 по 1931 г. был профессором Чикагского университета, с 1931 г. преподавал в Иельском университете. Член Американской академии искусств и наук (с 1930), президент Американского лингвистического (с 1933) и Антропологического (1938) обществ. Работая научным сотрудником в Калифорнийском университете (1907–1908), занимался описанием нескольких индейских языков Запада США (яна, такелма, вишрам и др.), применяя к ним те же строгие методы анализа, которые используются при исследовании индоевропейских и семитских языков. Позже он занимался языками навахо, хупа, юте и др., а также провел целый ряд широкомасштабных сравнительных исследований. Сепир был одним из крупнейших и влиятельнейших лингвистов первой половины XX в., ему принадлежат пионерские достижения в лингвистической типологии, фонологии, социолингвистике. Исследовал многие индейские языки Северной Америки, выдвинул ряд гипотез об их генетических связях. Его работы оказали влияние на американский дескриптивизм, но во второй половине века активно использовались и представителями функционального и генеративистского направлений. В своих работах высказывал некоторые идеи, близкие «гипотезе лингвистической относительности», которую затем наиболее последовательно сформулировал Бенджамин Ли Уорф, поэтому эта гипотеза известна под названием гипотеза Сепира – Уорфа.

Язык. Введение в изучение речи (1921)

Речь же есть человеческая деятельность, различия в которой, при переходе нашем от одной социальной группы к другой, никакими рамками не ограничены; и это потому, что речь есть чисто историческое наследие коллектива, продукт длительного социального употребления. Она многообразна, как и всякая творческая деятельность, быть может не столь осознанно, но все же не в меньшей степени, чем религии, верования, обычаи, искусства различных народов (Язык: 29).

Язык есть чисто человеческий, не инстинктивный способ передачи мыслей, эмоций и желаний посредством системы специально производимых символов. Эти символы – символы прежде всего слуховые и производятся они так называемыми «органами речи» (Язык: 31).

<…> сущность языка заключается в соотнесении условных, специально артикулируемых звуков или их эквивалентов к различным элементам опыта. <…> Лишь тогда, когда все эти <…> явления опыта автоматически ассоциируются с образом дома, они начинают приобретать характер символа, слова, элемента языка. <…> Ассоциация должна быть чисто символической; иначе говоря, слово должно быть закреплено за образом, всегда и везде обозначать его, не должно иметь иного назначения, кроме как служить фишкой, которой можно воспользоваться всякий раз, как представится необходимым или желательным указать на этот образ. Такая ассоциация, основанная на выборе и в некотором смысле произвольная по своему характеру, требует значительного упражнения сознательного внимания. Но с течением времени эта ассоциация делается в силу привычки почти столь же автоматической, как и другие, и более быстрой, чем большинство из них.

<…> Мир опыта должен быть до крайности упрощен и обобщен для того, чтобы оказалось возможным построить инвентарь символов для всех наших восприятий вещей и отношений; и этот инвентарь должен быть налицо, чтобы мы могли выражать мысли. Элементы языка – символы, фиксирующие явления опыта, – должны, следовательно, ассоциироваться с целыми классами этих явлений, а не с единичными явлениями опыта (Язык: 34).

Неоднократно ставился вопрос, возможно ли мышление вне речи, а также не являются ли речь и мышление лишь двумя гранями одного и того же психического процесса. <…> Язык мы вправе рассматривать как такое орудие, которое пригодно в любых психических состояниях. Поток речи не только следует за внутренним содержанием сознания, но он параллелен ему в самых различных условиях, начиная с таких мыслительных состояний, которые вызваны вполне конкретными образами, и кончая такими состояниями, при которых в фокусе внимания находятся исключительно абстрактные значения и отношения между ними и которые обычно называются рассуждениями. <…> границы языка и мышления в строгом смысле не совпадают. В лучшем случае язык можно считать лишь внешней гранью мышления на наивысшем, наиболее обобщенном уровне символического выражения. Наш взгляд на природу языка можно сформулировать еще следующим образом: язык по своей сути есть функция до-рассудочная. Он смиренно следует за мышлением, структура и форма которого скрыты и лишь при определенных обстоятельствах могут быть истолкованы; вопреки распространенному, но наивному взгляду, язык не есть ярлык, заключительно налагаемый на уже готовую мысль.

На вопрос, можно ли думать без слов, от большинства людей мы, вероятно, получим ответ: «Да, но это нелегкое дело; и все-таки это возможно». Итак, язык только внешний покров? Но не лучше ли сказать, что язык не покров, а скорее заранее приготовленный путь или шаблон? И в самом деле, в высшей степени правдоподобно, что язык есть орудие, первоначально предназначенное для использования на уровне более низком, чем уровень концептуальной структуры, и что мысль возникает как утонченная интерпретация его содержания. Иными словами, продукт развивается вместе с орудием, и говорить о мышлении, что оно в своем генезисе и своем повседневном существовании немыслимо вне речи, столь же правомерно, как утверждать невозможность математического рассуждения без рычага соответствующей математической символики (Язык: 35–36).

Еще несколько слов о связи языка и мышления. Выдвинутая нами точка зрения ни в коей мере не исключает возможности развития речи в существенной зависимости от развития мышления. Мы считаем возможным утверждать, что язык возник до-рассудочно; как именно и на каком именно уровне умственной деятельности, – мы не знаем, но мы не должны воображать, что высокоразвитая система речевых символов выработалась сама собою ещё до появления точных значений, до того, как сложилось мышление при помощи значений. Мы скорее должны предположить, что появление мыслительных процессов как особого рода психической деятельности относится почти к самому началу развития речи, а также, что значение, раз возникнув, неизбежно воздействовало на жизнь своего языкового символа, способствуя дальнейшему росту языка. Этот сложный процесс взаимодействия языка и мышления мы со всей наглядностью наблюдаем и теперь. Орудие делает возможным продукт, продукт способствует усовершенствованию орудия. Зарождению нового значения с неизбежностью сопутствует более или менее суженное или расширенное использование прежнего языкового материала; значение не получает своего особого и независимого существования, пока оно не нашло своего специального языкового воплощения. В большинстве случаев новый символ вырабатывается из уже существующего языкового материала по образу и подобию наличных в языке прецедентов. <…> Лишь тогда, когда в нашем распоряжении оказывается соответствующий символ, мы начинаем владеть ключом к непосредственному пониманию того или иного значения. Были бы мы готовы умереть за «свободу», бороться за «идеалы», если бы сами эти слова не звучали уже в нашем сознании? Но, как мы знаем, слова не только ключи; они могут стать и оковами (Язык: 37–38).

Нет более показательной общей характеристики языка, чем его универсальность. <…> мы не знаем ни одного народа, который бы не обладал вполне развитым языком (Язык: 41).

<…> язык представляет безмерно древнее достояние человеческого рода <…>. Сомневаюсь, можно ли относить какое-либо другое культурное достояние человечества, будь то искусство добывания огня или обтесывания камня, к более древней эпохе, чем язык. Я склонен полагать, что возникновение языка предшествовало даже самому начальному развитию материальной культуры и что само развитие культуры не могло, строго говоря, иметь места, пока не оформился язык, инструмент выражения значения (Язык: 42).

Подлинными значащими элементами языка обычно являются комбинации звуков, выступающие в качестве слов, значащих частей слов и словосочетаний. Каждый из этих элементов характеризуется тем, что он служит внешним знаком определённой идеи, будь то единичное значение или единичный образ, или же ряд таких значений или образов, связанных в одно целое (Язык: 43).

Слово есть только форма, есть нечто определенным образом оформленное, берущее то побольше, то поменьше из концептуального материала всей мысли в целом в зависимости от «духа» данного языка. Поэтому-то отдельные корневые и грамматические элементы, носители изолированных значений, сравнимы при переходе от одного языка к другому, а целостные слова – нет. <…> Формулируя вкратце, мы можем сказать, что корневые и грамматические элементы языка, абстрагируемые от реальности речи, соответствуют концептуальному миру науки, абстрагированному от реальности опыта, а слово, наличная единица живой речи, соответствует единицам действительно воспринимаемого опыта, миру истории и искусства. Предложение является логическим двойником законченной мысли лишь постольку, поскольку оно воспринимается как состоящее из корневых и грамматических элементов, скрытых в тайниках его слов. Оно также – психологический двойник опыта, искусства, поскольку оно воспринимается (как обычно и бывает в действительности) как искусная игра слова со словом (Язык: 49).

У языка есть свое окружение. Народ, на нем говорящий принадлежит к какой-то расе <…>, т. е. к такой группе человечества, которая своими физическими свойствами отличается от прочих групп. Язык не существует и вне культуры, т. е. вне социально унаследованной совокупности практических навыков и идей, характеризующих наш образ жизни. У антропологов повелось изучать человека с трех сторон – расы, языка и культуры (Язык: 185).

Не могу я признать и настоящей причинной зависимости между культурой и языком. Культуру можно определить как то, что данное общество делает и думает. Язык же есть то, как думают (Язык: 193).

Само собой разумеется, что содержание языка неразрывно связано с культурой. <…> В том смысле, что язык в своей лексике более или менее точно отражает культуру, которую он обслуживает, совершенно справедливо и то, что история языка и история культуры развиваются параллельно. <…> Лингвист никогда не должен впадать в ошибку отождествления языка с его словарем (Язык: 194).

Языки для нас нечто большее, чем системы передачи мыслей. Они – невидимые покровы, облекающие наш дух и придающие предопределенную форму всяческому его символическому выражению. <…> Возможности индивидуального выражения безграничны; язык, в частности, есть наиболее текучее из всех средств выражения (Язык: 195).

Леонард Блумфилд (1887–1949)

Американский лингвист, один из основателей дескриптивного направления структурной лингвистики. Учился в университетах Гарварда, Висконсина и Чикаго, преподавал в университетах Цинциннати (1908–1909) и Иллинойса (1910–1913). Первоначально специализировался как индоевропеист и германист, стажировался в Германии (в университетах Лейпцига и Геттингена). Ранние работы Блумфилда (в частности, по санскриту и индоевропейским языкам) находятся в русле классических сравнительно-исторических исследований конца XIX в. Постепенный отход от этой проблематики был вызван интересом Блумфилда к неиндоевропейским языкам: тагальскому, к индейским языкам алгонкинской семьи, описанием которых он занимался до конца жизни. Блумфилд считается одним из основателей синхронного и сравнительно-исторического изучения языков этой семьи как целого. В 1933 г. выходит его главная книга «Язык» (первоначальный вариант этой работы был опубликован ещё в 1914), ставшая (наряду с трудами Соссюра, Сепира, Трубецкого и Ельмслева) одной из самых известных лингвистических работ первой половины XX в. и сыгравшая роль теоретического манифеста американского дескриптивизма – течения, безраздельно господствовавшего в лингвистике США вплоть до конца 1950-х годов. Один из основателей Американского лингвистического общества (1924).

Язык (1933)

Предположим, что Джек и Джилл идут вдоль изгороди. Джилл голодна. Она видит яблоко на дереве. Она издает звук, в образовании которого участвуют гортань, язык и губы. Джек перепрыгивает через изгородь, влезает на дерево, срывает яблоко, приносит его Джилл и кладет его ей в руку. Джилл ест яблоко. Такую последовательность событий можно изучать с разных сторон, но мы, изучающие язык, будем, естественно, различать здесь самый акт речи и другие явления, которые мы назовем практическими событиями. С указанной точки зрения все происшедшее распадается во времени на три части:

A. Практические события, предшествовавшие акту речи.

B. Речь.

C. Практические события, последовавшие за актом речи.

Обратимся сначала к практическим событиям А и С. События А касаются главным образом говорящего – Джилл. Она была голодна, то есть некоторые из ее мускулов сокращались и выделялись определенные соки, особенно в ее желудке. Возможно, она также испытывала и жажду: ее язык и горло были сухими. Световые волны, отраженные от красного яблока, попали ей в глаза. Рядом с собой она увидела Джека, и теперь в действие вступают ее прежние отношения с Джеком. Предположим, что они представляли собой какие-то обычные отношения – такие, как отношения между братом и сестрой или мужем и женой. Все эти события, которые предшествуют речи Джилл и касаются ее, мы называем стимулом говорящего.

Рассмотрим теперь С – практические события, которые произошли после того, как Джилл заговорила. Они касаются главным образом слушающего, Джека, и заключаются в том, что он срывает яблоко и дает его Джилл. Практические события, которые следуют за речью и касаются слушающего, мы называем реакцией слушающего. События, следующие за речью, касаются также весьма существенным образом и Джилл: она берет яблоко и съедает его.

С самого начала очевидно, что вся наша история зависит от каких-то более отдаленных обстоятельств, связанных с А и С. Не всякие Джек и Джилл вели бы себя подобным образом. Если бы Джилл была застенчива или была бы плохого мнения о Джеке, она могла бы испытывать голод, видеть яблоко и тем не менее ничего не сказать. Если бы Джек плохо к ней относился, он мог бы не принести ей яблока, даже если бы она его об этом попросила. Речевой акт (и, как мы увидим дальше, его воплощение в слове), а также весь ход практических событий до и после речи зависят от всей истории жизни говорящего и слушающего. В данном случае мы исходим из того, что все эти предопределяющие факторы были таковы, что привели именно к той истории, которую мы изложили. Сделав такое предположение, мы хотим теперь выяснить, какую же роль играло во всей этой истории речевое высказывание В. <…>

Вместо того чтобы перелезть через изгородь и взобраться на дерево, она делает несколько слабых движений горлом и ртом и производит легкий шум. И сразу же за нее начинает действовать Джек. Он совершает то, что было бы не под силу Джилл, и в конце концов она получает яблоко. Язык позволяет одному человеку осуществить реакцию, когда другой человек имеет стимул. <…>

Очевидно, связь между движением голосовых связок Джилл и восприятием Джека очень мало подвержена каким бы то ни было изменениям, поскольку она сопряжена только с прохождением звуковых волн через воздух. Если мы представим эту связь в виде пунктирной линии, мы можем изобразить два типа человеческой реакции на стимул в виде двух следующих схем:

неречевая реакция: S → R, реакция, опосредованная речью: S → r…. s → R.

Различие между двумя этими типами совершенно очевидно. Неречевая реакция возникает только у того лица, которое испытывает стимул; человек, который получает стимул, является единственным, кто может ответить на него реакцией. Ответная реакция в свою очередь ограничена только теми действиями, которые может совершить лицо, получившее стимул. В отличие от этого реакция, опосредованная речью, может иметь место и у того лица, которое практического стимула не испытало. Лицо, которое получает стимул, может побудить другое лицо к той или иной реакции, а это другое лицо может сделать то, что для самого говорящего было бы невозможным. Стрелки на наших схемах показывают последовательность событий в теле человека, последовательность, которая, как мы полагаем, вызывается какой-то особенностью нашей нервной системы. Следовательно, неречевая реакция может иметь место только в теле того человека, который получил стимул. С другой стороны, при реакции, опосредованной речью, имеется связующее звено – звуковые волны, – оно изображается пунктирной линией. Реакция, опосредованная речью, может иметь место в теле любого человека, слышащего речь; следовательно, в этом случае возможности реакции возрастают бесконечно, поскольку разные слушающие могут быть способны на самые разнообразные действия. Через пропасть, существующую между телами говорящего и слушающего и разделяющую две нервные системы, перебрасывается мост в виде звуковых волн. <…>

Конкретные звуки речи, которые произносят люди под влиянием конкретных стимулов, у разных групп людей не одинаковы. Люди говорят на многих языках. Группа людей, которая использует одну и ту же систему речевых сигналов, представляет собой языковой коллектив. Очевидно, язык потому и выполняет свое назначение, что разные люди используют его одинаково. Каждый член той или иной социальной группы должен при соответствующих обстоятельствах произносить определенные звуки речи и, слыша, как эти звуки произносит кто-то другой, надлежащим образом на них реагировать. Он должен понятно говорить и должен понимать, что говорят другие. Это положение сохраняет силу даже для наименее цивилизованных народов; везде, где есть человек, он говорит.

Каждый ребенок, рожденный в определенном коллективе, приобретает соответствующие навыки речи и реакции на речь в первые же годы своей жизни. Это, без сомнения, величайший интеллектуальный подвиг, который когда-либо приходится совершать человеку. <…>

В принципе исследователя языка интересует только сама речь (В); изучение ситуаций говорящего и реакций слушающего эквивалентно всей сумме человеческих знаний. <…>

Изучение звуков речи в отрыве от значения – это абстракция; в действительности звуки речи используются в качестве сигналов. Мы определили значение языковой формы как ситуацию, в которой говорящий ее произносит, и как реакцию, которую она вызывает у слушающего. Ситуация, в которой находится говорящий, и реакция слушающего тесно связаны благодаря тому, что каждый из нас может в равной степени выступать и как говорящий, и как слушающий. <…> (Блумфилд).

Бенджамин Ли Уорф (1897–1941)

Американский лингвист, специалист по языкам американских индейцев и автор гипотезы «лингвистической относительности». Окончил Массачусетский технологический институт (1918), по образованию химик-технолог. Интерес к лингвистике возник у Уорфа с ранних лет (в молодости он изучал древнееврейский язык, чтобы прочесть Библию в подлиннике); во время служебных поездок он познакомился с индейцами хопи и увлёкся их языком (юто-ацтекской семьи), поразившим его радикальным несходством с европейскими языками. Им опубликованы работы по языкам индейцев юто-ацтекской семьи и семьи майя, а также ряд статей более общего характера. Большое влияние на Уорфа оказали лекции Э. Сепира, которые он слушал в 1930-е годы в Йельском университете. Сепир, в свою очередь, оказывал разнообразную поддержку научным исследованиям Уорфа; в частности, по его приглашению Уорф в 1937–1938 гг. читал лекции по антропологии в Йеле.

Наука и языкознание (1940) О двух ошибочных воззрениях на речь и мышление, характеризующих систему естественной логики, и о том, как слова и обычаи влияют на мышление

<…> Естественная логика утверждает, что речь – это лишь внешний процесс, связанный только с сообщением мыслей, но не с их формированием. Считается, что речь, т. е. использование языка, лишь «выражает» то, что уже в основных чертах сложилось без помощи языка. Формирование мысли – это якобы самостоятельный процесс, называемый мышлением или мыслью и никак не связанный с природой отдельных конкретных языков. Грамматика языка – это лишь совокупность общепринятых традиционных правил, но использование языка подчиняется якобы не столько им, сколько правильному, рациональному, или логическому, мышлению. <…>

Естественная логика утверждает, что различные языки – это в основном параллельные способы выражения одного и того же понятийного содержания и что поэтому они различаются лишь незначительными деталями, которые только кажутся важными. <…>

Естественная логика допускает две ошибки. Во-первых, она не учитывает того, что факты языка составляют для говорящих на данном языке часть их повседневного опыта и поэтому эти факты не подвергаются критическому осмыслению и проверке. <…> Во-вторых, естественная логика смешивает взаимопонимание говорящих, достигаемое путем использования языка, с осмысливанием того языкового процесса, при помощи которого достигается взаимопонимание, т. е. с областью, являющейся компетенцией презренного и с точки зрения естественной логики абсолютно бесполезного грамматиста. <…>

Когда лингвисты смогли научно и критически исследовать большое число языков, совершенно различных по своему строю, их опыт обогатился, основа для сравнения расширилась, они столкнулись с нарушением тех закономерностей, которые до того считались универсальными, и познакомились с совершенно новыми типами явлений. Было установлено, что основа языковой системы любого языка (иными словами, грамматика) не есть просто инструмент для воспроизведения мыслей. Напротив, грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и их синтеза. <…> Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы – участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного речевого коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка. Это соглашение, разумеется, никак и никем не сформулировано и лишь подразумевается <…>.

Это обстоятельство имеет исключительно важное значение для современной науки, поскольку из него следует, что никто не волен описывать природу абсолютно независимо, но все мы связаны с определенными способами интерпретации даже тогда, когда считаем себя наиболее свободными. <…> Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем. <…> (Уорф: 169–182).

Чарлз Карпентер Фриз (1887–1967)

Американский языковед, академик Мичиганской академии наук. Окончил Бакнеллский университет (1909). Преподавал там же (1911–1920, с 1917 профессор) и в Мичиганском университете (1920–1958). Президент Национального совета преподавателей английского языка (1927–1928), президент Лингвистического общества США (1939), директор Лингвистического института (1936–1940, 1945–1947), основатель и директор Института английского языка при Мичиганском университете (1941–1956). Основные труды в области структурной лингвистики; исследовал английский язык в диахронии и синхронии. Подготовил серию учебников английского языка для иностранцев, разрабатывал лингвистические основы обучения иностранным языкам. Главный редактор (1928–1958) Словаря раннего новоанглийского языка.

Значение и лингвистический анализ (1954)

Вместе со многими другими языковедами я полагаю, что известное применение значения в некоторых специфических процессах лингвистического анализа и в дескриптивных определениях не является научным, т. е. не дает удовлетворительных, поддающихся проверке и полезных результатов. Чем больше работаешь с записями живой речи, тем менее возможным становится описание, например, особенностей предложения в терминах его смыслового содержания. Характерные черты, отличающие выражения, функционирующие самостоятельно как отдельные высказывания, от выражений, функционирующих лишь как части больших единиц, зависят не от содержания, или значения, а лишь от формы, различающейся от языка к языку. Определяя «субъект» и «объект» или «части речи» и «отрицание», мы не нашли удовлетворительного подхода к этим вопросам, используя лишь критерий содержания значения. Только после того, как мы смогли обнаружить и описать противопоставленные формальные характеристики, появилась возможность понять грамматические структуры и предугадать их появление в речи. Правда, структуры сигнализируют об известных значениях, и эти значения должны быть описаны. Но значения не могут служить успешной идентификации и различению структур. Каждая структура не только сигнализирует обычно о нескольких различных значениях, но, что важнее в современном английском языке, пожалуй, нет структурного значения, которое не сигнализировалось бы рядом различных структур.

Эти возражения против определенного применения значения, как уже было сказано, ни в коей мере не обозначают полного отказа от всякого использования значения в лингвистическом анализе. <…>

Какую же именно часть лингвистического анализа можно проводить, абсолютно не прибегая ни к какому типу или виду значения? Некоторые значения кажутся чрезвычайно существенными для самого первого этапа работы – выбора материала исследования и описания. Должна быть установлена какая-то «система значений», в пределах которой и будет проводиться исследование. <…>

Мы исходим, например, из того, что все языки обладают каким-то типом значащих единиц – морфемами; что все языки имеют пучки контрастирующих звуков, которые разделяют, выделяют или идентифицируют эти морфемы; что лексические единицы обычно обладают какими-то противопоставляемыми формальными признаками, которые дают возможность классифицировать их по структурно-функциональным единствам; что для всех языков характерно формальное расположение какого-то типа таких структурно-функциональных единств по контрастным моделям, которые являются сигналами определенных признаков значения; что число лингвистически значащих моделей расположения структур ограниченно, значительно меньше, чем общее количество морфем.

Итак, лингвистический анализ следует начинать, располагая знанием большого количества «значений». Следовательно, никто и не говорит о том, что в лингвистическом анализе можно обойтись без значения; вопрос ставится иначе: можно ли проводить надежный и полезный анализ, не обладая некоторым знанием или не прибегая к проверке (например, через посредство информанта) значения языковых форм, которые подвергаются анализу. <…>

Лексическое значение и структурное значение составляют лингвистическое значение наших высказываний. Лингвистическое значение таким образом состоит из лексических значений в пределах структурных значений, т. е. из признаков «стимула реакции», которые сопровождают противопоставительное структурное расположение лексических единиц.

Но лингвистическое значение представляет собой лишь часть общего значения наших высказываний. Помимо регулярно повторяющихся реакций на лексические единицы и структурные расположения, во всем языковом коллективе существуют еще повторяющиеся реакции на конкретные высказывания или последовательности высказываний как целое. <…> Настойчивое заявление капризного ребенка, что он хочет есть, когда ему пора ложиться спать, часто означает для его матери, что он просто не хочет идти спать. Подобные «значения» я называю «социально-культурными». Лингвистическое значение без социально-культурного значения составляет то, что называется «чистым вербализмом». Таким образом, высказывания языка, практически функционирующие в обществе, обладают как лингвистическим, так и социально-культурным значением. <…>

Что же касается лингвистических значений, то изучение их следует строить, исходя из принципа, что все их сигналы – формальные признаки, которые можно описать в физических терминах формы, расположения и дистрибуции. С моей точки зрения, задача лингвиста заключается в том, чтобы обнаружить, испытать и описать внутри системы, в которой они функционируют, формальные признаки высказываний, используемых в качестве сигналов значений, а именно: 1) противопоставительные признаки, составляющие повторяющиеся тождества форм лексических единиц – пучки противопоставительных звуковых признаков, при помощи которых идентифицируются морфемы; 2) противопоставительные приметы, посредством которых могут идентифицироваться группы морфем, имеющие структурное функционирование; 3) противопоставительные модели, которые составляют повторяющиеся тождества структурных расположений, в пределах которых эти структурно-функционирующие классы морфем действуют. При описании результатов такого анализа необходимо привлекать лишь те физические термины формы, расположения и дистрибуции, которые поддаются проверке. Если описание отклоняется от таких формальных категорий, проблема не сможет быть решена. <…>

Социально-культурное значение, связанное с конкретным высказыванием как целым или с последовательностью высказываний, по-видимому, не входит в схему проверки лексических или структурных форм. Хотя для различных аспектов лингвистического анализа проверка определенных типов значения бывает существенной, однако ненаучно использовать значение в качестве общего принципа анализа, когда понимание нами значения удерживает от того, чтобы отыскивать точные формальные сигналы, которые передают это значение (Фриз: 98-116).

Ноам Хомский (Чомски) (1928)

Американский лингвист, теоретик и политический публицист. Родился в Филадельфии. С 1945 г. Ноам Хомский изучал философию и лингвистику в университете Пенсильвании. Одним из его преподавателей был профессор лингвистики Зеллиг Хэррис. Хомский – профессор лингвистики Массачусетского технологического института, автор классификации формальных языков, называемой иерархией Хомского. Самая известная работа в области лингвистики – книга «Синтаксические структуры» (1957). Фундаментальное положение – о врождённом характере способности говорить на языке – впервые высказано в ранней работе Хомского «Логическая структура лингвистической теории» (1955, переиздана в 1975), в которой он ввёл понятие трансформационной грамматики. Его работы о порождающих грамматиках внесли значительный вклад в упадок бихевиоризма и содействовали развитию когнитивных наук. Помимо лингвистических работ, Хомский широко известен своими радикально-левыми политическими взглядами, а также критикой внешней политики правительств США.

Синтаксические структуры (1957)

<…> Грамматику лучше всего определять как самостоятельное исследование, не зависящее от семантики. В частности, понятие грамматической правильности нельзя отождествлять с осмысленностью (а также ставить в какую бы то ни было определенную, пусть даже приблизительную связь с понятием порядка статистической аппроксимации). В ходе такого независимого и формального исследования мы обнаруживаем, что простая модель языка, представляющая его в виде марковского процесса с конечным числом состояний, при котором предложения порождаются слева направо, неприемлема и что для описания естественных языков необходимы такие весьма абстрактные лингвистические уровни, как уровень анализа по непосредственно составляющим и трансформационный уровень.

Мы можем сильно упростить описание английского языка и сделать новый и важный шаг к проникновению в его формальную структуру, если ограничим область прямого описания (в терминах анализа по непосредственно составляющим) ядром основных предложений (простых, повествовательных, активных предложений без сложных глагольных или именных групп) и будем выводить все остальные предложения из предложений ядра (точнее, из цепочек, лежащих в их основе) посредством трансформаций, возможно, повторных. Обратно, получив систему трансформаций, переводящих грамматически правильные предложения в грамматически правильные предложения, мы можем определить структуру составляющих отдельных предложений, исследуя их поведение при этих трансформациях в случае иного разложения на непосредственно составляющие. <…>

Вообще, по нашему мнению, понятие «понимание предложения» можно частично анализировать с помощью грамматических понятий. Чтобы понять предложение, необходимо (хотя, разумеется, недостаточно) воссоздать его представление на каждом из уровней, включая трансформационный уровень, где предложения ядра, лежащие в основе данного предложения, могут восприниматься в некотором смысле в качестве «элементарных элементов содержания», из которых предложение построено. Другими словами, один из результатов формального изучения грамматической структуры состоит в том, что выявляется синтаксический каркас, способный подкрепить семантический анализ. При описании значения можно с успехом обращаться к этому глубинному синтаксическому каркасу <…> (Хомский: 412–527).

Юджин Алберт Найда (1914)

Американский лингвист. Окончил университет Калифорнии в Лос-Анджелесе в 1936 г. по специальности греческий язык, защитил магистерскую диссертацию в университете Южной Калифорнии и докторскую диссертацию в университете Мичигана в 1943 г. Окончил Восточную баптистскую семинарию в Филадельфии в 1956 г. Доктор богословия. Профессор библейской филологии (1937–1953) и секретарь Американской библейской ассоциации (англ. American Bible Association) (1948). В настоящее время (2005) живёт в Брюсселе (Бельгия). Основные труды Найды посвящены проблемам перевода Библии. Автор руководств для переводчиков библейских книг, составленных на основе новейших достижений лингвистики, филологии и истории, а также обобщающей монографии «Теория и практика перевода», написанной совместно с Ч.П. Табером (1969). Теоретик перевода, основатель теории динамической эквивалентности перевода Библии.

Анализ значения и составление словарей (1958)

Значение, совершенно необходимый, хотя и часто отвергаемый помощник и друг науки, постепенно получает свое признание. Все достижения и характерные черты современного общества: теория информации, вторжение антропологии в область индивидуальной и групповой психологии, настоятельная потребность в применении структурной лингвистики к значению (несмотря на отсутствие у него структурной четкости) и даже политические события в современном мире – все соединилось, чтобы заставить нас оценить необходимость, значимость и научную основу коммуникации. Значительная часть исследований в области семантики находит свое отражение в составлении словарей узкоспециализированной области, однако при этом некоторые важнейшие проблемы, связанные с анализом значения слова, принимаются во внимание лишь в незначительной мере. <…>

Существуют разного рода словари. Но если мы исключим из рассмотрения словари, преследующие лишь чисто коммерческие цели, и будем рассматривать лишь те словари, которые стремятся дать читателю полезную научную информацию, мы можем разделить эти последние на три основных типа:

1) Список слов с идентифицирующими глоссами.

2) Список слов с более или менее полным описанием случаев их употребления, извлеченных из текстового материала.

3) Список слов с более или менее исчерпывающим изложением всевозможных культурных контекстов, в которых такие слова встречаются.

В первом случае перечень глосс, служащих главным образом в качестве опознавательных знаков, существенно помогает при анализе текста и при установлении структурных взаимосвязей. Второй тип словарей представляет собой итоговый перечень слов, при котором слова классифицируются и иллюстрируются на основе лингвистических контекстов. Третий тип – это главным образом «этнолингвистические словари», которые показывают отношение лингвистических единиц с семантической отнесенностью к совокупности контекстов норм культуры. Мало пользы, например, в том, чтобы сказать, что данное слово обозначает половой обряд у женщин, если при этом не приводятся этнологические данные об этом обряде. Равным образом сказать, что слово имеет значение «до свидания», также относительно бесполезно, если мы не знаем, при каких обстоятельствах это произносится: в какое время дня или ночи, на какой срок предполагается расставание, с какого рода людьми, до или после других слов прощания, в сочетании с какими жестами, интонацией, голосовыми данными и т. д. <…>

Принято считать, что в целом составители словарей знакомы с основными принципами семантических соответствий (или их отсутствия); однако некоторые словари составляются с явным пренебрежением к трем основным предпосылкам, которые должны лежать в основе всякого адекватного семантического анализа: 1) ни одно слово (или семантическая единица) никогда не имеет абсолютно одинакового значения в двух различных высказываниях; 2) в пределах одного языка нет полных синонимов; 3) нет точных соответствий между соотносимыми словами в различных языках. Другими словами, совершенная коммуникация невозможна, всякая коммуникация осуществляется в известной степени. Принцип эквивалентности как в словарях, так и в переводах не может быть абсолютным. <…>

Как бы мы ни представляли себе структурный анализ – в отрыве ли от смыслового значения или же вне влияния грамматических категорий на процессы мышления, – мы, безусловно, должны учитывать тесные взаимоотношения между языком и культурой. Правильно анализировать язык можно только с точки зрения его положения и функций, как компонент, процесс и, до некоторой степени, модель культуры, с обязательным учетом всех взаимодействий. Хотя не каждый пожелает следовать во всем за Уорфом, тем не менее нельзя обойти тот факт, что язык создает как бы «каналы для мысли», подобно тому как культурные модели создают нормы для более общих норм поведения. <…> (Найда: 45–71).

Задания и вопросы

1. Как разграничивает язык и речь Э. Сепир?

2. Как протекает процесс номинации, по мнению Э. Сепира?

3. Как решается им проблема соотношения языка и мышления, языка и культуры?

4. Как Э. Сепир определяет слово и предложение?

5. Как Л. Блумфилд понимает речевое общение? Что, по его мнению, должен изучать лингвист?

6. Как трактуется Л. Блумфилдом социальная обусловленность языка?

7. В чем суть гипотезы лингвистической относительности Б.Л. Уорфа?

8. Почему, по мнению Ч.К. Фриза, изучение значения не дает удовлетворительных результатов в лингвистическом анализе?

9. Поясните термин «социально-культурное значение», используемый Ч.К. Фризом. Как, по его мнению, должно изучаться лингвистическое значение?

10. Идентичны ли понятия «грамматическая правильность» и «осмысленность»?

11. Для чего необходимо выделять и изучать ядерные предложения, по мнению И. Хомского?

12. Какие аргументы приводит Ю. Найда в доказательство утверждения о том, что принцип эквивалентности может быть только относительным?

13. Изучив предложенные фрагменты, можете ли вы утверждать, что американские структуралисты настаивают на изучении чистой формы и исключают значение из области лингвистического анализа?

14. Ознакомившись с материалами сайтов http://www.vitaeau-ct.narod.ru/01 l/vrb/bk_0001/0907.htm; http://dic.academic. ru/dic.nsf/ruwiki/13886, http://freesovet.ru/; http://www.kru-gosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/lingvistika/STRUKTUR-ALIZM.html, определите, какие направления существовали в рамках американского структурализма и каковы их особенности.

Джон Руперт Фёрс (1890–1960)

Английский лингвист, основатель и ведущий представитель Лондонской лингвистической школы. Родился в Кигли (гр. Йоркшир). Первую научную степень получил по истории, недолгое время занимался преподаванием истории, однако после военной службы в Африке начал работать в качестве сотрудника Индийской образовательной службы и с 1920 по 1928 г. преподавал английский язык в Панджабском университете в Лахоре (Британская Индия, ныне Пакистан). С 1928 г. до выхода в отставку в 1956 г. преподавал в Лондонском университете на отделении фонетики, а с 1944 г. заведовал первой в Великобритании кафедрой общей лингвистики. С 1932 г. работал в Школе восточных и африканских исследований в Лондоне, с 1941 г. возглавлял там же отдел лингвистики и фонетики. Читал лекции в Египте, Пакистане и США. Благодаря его усилиям в стране возникла школа теоретической лингвистики (ранее Великобритания была известна лишь фонетикой, компаративистикой и традициями изучения восточных языков). Наиболее значительные научные результаты Фёрса – создание концепции просодемы, введение понятия контекста ситуации и создание контекстуальной теории значения, изучающей зависимость значения от культуры, традиций, конкретных обстоятельств коммуникации и т. д. Фёрс положил начало детальному исследованию таких контекстов и особенностей речевого взаимодействия в различных ситуациях, что в дальнейшем повлияло на современные исследования дискурса. Фёрс был также автором работ по языкам Океании и др. Публиковался он мало. В наибольшей степени его теоретическая концепция представлена в книге «Статьи по лингвистике» (1951), куда вошли работы Фёрса за 1934–1951 гг. Многие идеи Фёрса были развиты М.А.К. Хэллидеем и школой системно-функциональной лингвистики.

Лингвистический анализ и перевод

<…> Как я уже неоднократно отмечал в связи с другими поводами, лингвистика должна изучать значение на всех уровнях анализа в соответствии с интеллектуальным климатом современности. <…>

Первым необходимым условием является не принимать как заранее заданные какие-либо грамматические критерии общего характера: в наши дни утверждать, что «род, падеж, число, время, залог, лицо не имеют формальных признаков» или что в языке отсутствуют глаголы – значит противоречить всем канонам дескриптивизма. Выявлять значение с помощью пословного подстрочного или буквального перевода в качестве дополнительного средства анализа равным образом недопустимо, хотя к этому часто прибегают.

В этой статье я хочу обратить особое внимание лингвистов на употребление перевода и злоупотребление переводом при выявлении значения с помощью перевода как вида лингвистического анализа. <…>

Отвергать понятие перевода бессмысленно. Перевод – необходимость как с точки зрения экономики, так и с точки зрения общечеловеческих принципов. Кроме того, сам факт существования перевода – это вызов как лингвистической науке, так и философии. Я не говорю здесь о переводе как о самоцели или о переводе как искусстве, не собираюсь я и обсуждать взаимоотношения между внутренней и внешней языковой формой и другие подобные проблемы немецкой «Sprachphilosophie». Я занимаюсь проблемой, как перебросить мостик по многим линиям и даже на многих уровнях между различными языками с помощью лингвистических методов и материалов. Может быть, и верно, что, когда мы изучаем чью-либо или даже ранее произнесенную нами речь, мы, по сути, занимаемся переводом. В таком случае лингвисту необходимо, понимая перевод в самых широких и общих терминах, включая «перевод» внутри одного и того же языка, выработать критическое аналитическое отношение ко всем тем методам и уровням перевода, которые применяются в лингвистике для выявления значения. <…>

Проблема изучения значения в терминах лингвистики упростится, если мы из множества различных подходов выделим два. Первый из них – подход «лингвиста-инженера», который рассчитывает постичь механизм передачи материала с одного языка, исходного, на другой, язык перевода. <…>

Второй подход – это метод лингвистического анализа. Он основывается на предположении, что язык полисистемен и что различные определения значения в терминах лингвистики можно давать на ряде конгруэнтных уровней. Описываемый язык, который должен представлять собой ограниченный язык (restricted language), подвергается анализу в терминах лингвистических категорий на всех уровнях, и в результате получаются описания, сделанные на «описывающем» языке, которые, как я полагаю, будут являться описаниями значения.

В «описывающем» языке могут применяться различные методы перевода, такие как употребление отождествления (identification names), переводческих значений (translation meaning), и, наконец, некоторые или все тексты в corpus inscriptionum могут быть переведены с помощью специального языка перевода, основывающегося на описаниях, сделанных на «описывающем» языке. При таком подходе описания значения, сделанные на исходном языке, на грамматическом и лексическом уровнях, привязаны к языку перевода. Это дает лингвисту возможность перевести тексты corpus inscriptionum на специальный язык перевода. <…>

Начиная с 30-х годов, я всегда считал, что дескриптивная лингвистика лучше всего выполняет свою задачу, если рассматривает языковое поведение как значимое во всех аспектах его взаимоотношений с жизнью общества, и для того, чтобы справиться с таким обширным предметом, пользуются целым комплексом различных уровней анализа, постепенно умножая их количество. Первая попытка сформулировать этот подход была сделана в 1935 году, и пример его дальнейшей разработки дает моя работа «Аспекты значения». Там я рассматриваю фонологический, фоноэстетический, грамматический и другие аспекты с точки зрения лингвистического анализа, и я полагаю связать эти аспекты значения с аспектами перевода, рассматривая их именно в свете межъязыковых мостов. <…>

Давайте прежде всего признаем, что все лингвисты опираются на общечеловеческий опыт, который является частично их собственным опытом. На основании этого общечеловеческого опыта мы можем делать обобщения и, я полагаю, создавать общечеловеческие ситуации отвлеченного характера, что помогло бы нам создавать мосты между исходным языком и языком перевода. В такой отвлеченной ситуации, объединяющей два языка, можно найти множество общих элементов, за исключением самих текстов.

Если мы намерены предположить, что в такой ситуации есть общие, универсальные вербальные элементы, их нельзя представить в терминах универсальной грамматики. Такой грамматики не существует. Но между любыми двумя языками, особенно если они родственны или подверглись взаимной ассимиляции, может существовать грамматический мостик, в целом как-то связанный с общей ситуацией. В таких случаях можно утверждать, что в данной ситуации вербальность можно описать как именную или глагольную (даже если категории имени и глагола в исходном языке и языке перевода не вполне соответствуют друг другу). <…>

Существование перевода является серьезным вызовом лингвистической теории и философии. Знаем ли мы, как мы переводим? Знаем ли мы хотя бы, что мы переводим? Если бы мы могли ответить на эти вопросы в строго научных терминах, мы значительно продвинулись бы вперед на пути создания новой всеобъемлющей общей теории языка и базы для философских обобщений (Фёрс).

Задания и вопросы

1. Какие подходы к изучению значения выделяет Д. Фёрс?

2. Что, по его мнению, объединяет исходный язык и язык перевода?

3. Изучив статью «Лондонская школа» в Лингвистическом энциклопедическом словаре и материалы сайтов http://www.murm-ix.narod.ru/uch/rus/Osn_napravleniya_v_l_polovine_20_veka. htm; http://www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/ling-vistika/LONDONSKAYA_LINGVISTICHESKAYA_SHKOLA. html; http://www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/ling-vistika/FERS_DZHON_RUPERT.html, определите, чем это направление отличается от других направлений структурализма.

Французский лингвист, специалист по славянским языкам и общему синтаксису. Родился в семье нотариуса; изучал право, затем поступил в Сорбонну (1912), учился у А. Мейе и Ж. Вандриеса; специализировался по славистике в Лейпциге, Берлине и Вене (1913–1914). Во время войны был мобилизован, попал в плен. После войны возобновил занятия в Сорбонне немецким и русским языком. С 1924 г. преподавал славянские языки и литературу в университете Страсбурга, с 1937 г. – в университете Монпелье, где заведовал кафедрой общего языкознания. Теньер, мало оцененный при жизни, в настоящее время считается одним из наиболее значительных лингвистов XX в.; во всех областях он проявил себя как яркий новатор, не скованный традицией и демонстрировавший нестандартный подход к объекту своих исследований. С середины 1930-х годов Теньер начинает интенсивно заниматься проблемами общего синтаксиса. Его главный теоретический труд – монументальная книга «Основы структурного синтаксиса» – был с большими трудностями опубликован только посмертно (1959) и не нашел понимания у современников. В этой работе были намечены контуры одной из двух наиболее значительных синтаксических теорий XX в. – так называемого вербоцентричного синтаксиса зависимостей. Синтаксис зависимостей в настоящее время является основной и наиболее жизнеспособной альтернативой синтаксису составляющих, представленному в англоязычной традиции и лежащему, в частности, в основе генеративной грамматики. Второй фундаментальной идеей Теньера было противопоставление актантов и сирконстантов как, с одной стороны, участников «маленькой драмы предложения» и, с другой стороны, обстоятельств, в которых эта драма разворачивается. Это противопоставление в том или ином виде принято практически во всех современных синтаксических теориях (хотя содержание его часто оказывается уже довольно далёким от первоначальных представлений Теньера). Синтаксическая теория Теньера имеет и много других оригинальных черт: это, в частности, деление на статический и динамический синтаксис, введённые Теньером понятия валентности и диатезы глагола, юнкции (сочинительной связи) и трансляции (перехода слов из одной части речи в другую), понятие грамматической правильности (впоследствии сыгравшее фундаментальную роль в концепции Хомского) и т. д. Все эти понятия оказались необычайно плодотворны в истории дальнейших синтаксических исследований, хотя приоритет Теньера, почти забытого в 1950–1960 гг., не всегда был должным образом оценен и отмечен.

Основы структурного синтаксиса (1959) Ч. 1. Книга А. Введение. Гл. 1. Синтаксическая связь

1. Предметом структурного синтаксиса является изучение предложения (phrase). <…>

2. Предложение представляет собой организованное целое, элементами которого являются слова.

3. Каждое слово, входящее в состав предложения, утрачивает свою изолированность, всегда присущую ему в словаре. Можно заметить, что каждое слово предложения вступает с соседними словами в определенные связи (connexions), совокупность которых составляет костяк, или структуру предложения.

4. Эти связи ничем не выражаются. Но они необходимо обнаруживаются сознанием говорящих, без чего ни одно предложение не было бы понятным. Когда я произношу предложение Alfred parle 'Альфред говорит', я не имею в виду сообщить две отдельные вещи: с одной стороны, 'имеется человек, которого зовут Альфред', а с другой стороны, 'кто-то говорит'. В моем сознании эти сообщения объединены: 'Альфред выполняет действие говорения', или 'тот, кто говорит – это Альфред'.

5. Отсюда вытекает, что предложение типа Alfred parle состоит не из двух элементов: 1) Alfred и 2) parle, а из трех: 1) Alfred, 2) parle, 3) связь, которая их объединяет и без которой не было бы предложения. Говорить, что предложение типа Alfred parle содержит только два элемента, – значит анализировать его с чисто поверхностной, морфологической точки зрения и игнорировать самое существенное – синтаксическую связь.

6. Также обстоит дело и в мире химических веществ: в результате соединения натрия (Na) и хлора (Сl) образуется сложное вещество – поваренная соль, или хлористый натрий (NaCl), – обладающее совершенно иными свойствами, нежели составляющие его натрий и хлор.

7. Синтаксическая связь необходима для выражения мысли. Без нее мы не могли бы передать никакого связного содержания. Наша речь была бы простой последовательностью изолированных образов и идей, ничем не связанных друг с другом. <…>

9. Построить предложение – значит вдохнуть жизнь в аморфную массу слов, установив между ними совокупность синтаксических связей.

10. И обратно, понять предложение – значит уяснить себе совокупность связей, которые объединяют входящие в него слова.

11. Понятие синтаксической связи является, таким образом, основой всего структурного синтаксиса. Важность этого понятия следует решительно подчеркивать (Основы: 22–23).

Гл. 2. Иерархия синтаксических связей

1. Синтаксические связи (connexions structurales) устанавливают между словами отношения зависимости. Каждая связь объединяет некоторый вышестоящий элемент с элементом нижестоящим.

2. Вышестоящий элемент мы будем называть управляющим, или подчиняющим (régissant), а нижестоящий – подчиненным (subordonné). Так, в предложении Alfred parle parle – управляющий элемент, a Alfred – подчиненный.

3. Когда нас будет интересовать восходящая синтаксическая связь, мы будем говорить, что подчиненный элемент зависит (dépend) от управляющего, а когда речь будет идти о нисходящей связи, будем говорить, что управляющий элемент управляет (régit) подчиненным, или подчиняет его. Так, в предложении Alfred parle Alfred зависит от parle, в то время как parle подчиняет Alfred.

4. Одно и то же слово может одновременно зависеть от одного слова и подчинять себе другое. Так, в предложении Моn ami parle 'Мой друг говорит' слово ami 'друг' одновременно подчинено слову parle 'говорит' и подчиняет себе слово топ 'мой'.

5. Таким образом, совокупность слов, входящих в состав предложения, образует настоящую иерархию. Так, в предложении Моn ami parle слово топ зависит от слова ami, которое в свою очередь зависит от parle. И обратно: parle подчиняет слово ami, которое в свою очередь подчиняет себе топ (Основы: 24).

Книга Б. Гл. 48. Глагольный узел

1. Глагольный узел, который является центром предложения в большинстве европейских языков, выражает своего рода маленькую драму. Действительно, как в какой-нибудь драме, в нем обязательно имеется действие, а чаще всего также действующие лица и обстоятельства.

2. Если перейти от плана драматической реальности к плану структурного синтаксиса, то действие, актеры и обстоятельства становятся соответственно глаголом, актантами и сирконстантами.

3. Глагол выражает процесс. Так, в предложении Alfred frappe Bernard 'Альфред ударяет Бернара' процесс выражен глаголом frappe 'ударяет'.

4. Актанты – это живые существа или предметы, которые участвуют в процессе в любом качестве, даже в качестве простого статиста, и любым способом, не исключая самого пассивного.

5. Так, в предложении Alfred donne le livre á Charles 'Альфред дает книгу Шарлю' Charles и даже livre хотя и не действуют сами, тем не менее являются актантами в той же степени, что и Alfred.

6. Актанты – это всегда существительные или их эквиваленты. И напротив, именно существительные, как правило, всегда берут на себя в предложении роль актантов.

7. Сирконстанты выражают обстоятельства (времени, места, способа и пр.), в которых развертывается процесс. Так, в предложении Alfred fourre toujours son nez partout 'Альфред всегда всюду сует свой нос' имеется два сирконстанта: один – времени (toujours 'всегда') и один – места (partout 'всюду').

8. Сирконстанты – это всегда наречия (времени, места, способа и пр.) или их эквиваленты. И напротив, именно наречия, как правило, всегда берут на себя в предложении функцию сирконстантов.

9. Мы видели, что глагол является центром глагольного узла и, следовательно, глагольного предложения. Он, таким образом, выступает в качестве элемента, управляющего всем глагольным предложением.

10. Некоторые грамматисты, сторонники логического подхода, утверждают, что в центре любого простого предложения находится глагол. Другие, оспаривая данное утверждение, указывают на существование субстантивных, адъективных и наречных предложений (phrases substantivales, adjectivales, adverbiales). Возникает противоречие, на первый взгляд, непримиримое.

11. Дело в том, что сам вопрос поставлен неудачно и в слишком категоричных терминах. В простом предложении центральным узлом не обязательно должен быть глагол. Но уж если в предложении имеется глагол, он всегда центр этого предложения <…> (Основы: 117–118).

Книга Г. Гл. 97. Валентность и залог

Мы уже знаем, что существуют глаголы, не имеющие ни одного актанта, глаголы с одним актантом, глаголы с двумя актантами и глаголы с тремя актантами. <…>

Таким образом, глагол можно представить себе в виде своеобразного атома с крючками, который может притягивать к себе большее или меньшее число актантов в зависимости от большего или меньшего количества крючков, которыми он обладает, чтобы удерживать эти актанты при себе. Число таких крючков, имеющихся у глагола, и, следовательно, число актантов, которыми он способен управлять, и составляет сущность того, что мы будем называть валентностью глагола.

Способ представления говорящим глагола с точки зрения его валентности по отношению к возможным актантам является тем, что в грамматике именуется залогом. Следовательно, залоговые свойства глагола зависят главным образом от числа актантов, которые он может иметь.

Необходимо отметить, что вовсе необязательно, чтобы все валентности какого-либо глагола были заняты соответствующими актантами, чтобы они были всегда, если можно так выразиться, насыщены. Некоторые валентности могут оказаться незанятыми, или свободными. Например, двухвалентный глагол chanter 'петь' может быть употреблен без второго актанта. Можно сказать Alfred chante 'Альфред поет', ср. Alfred chante une chanson 'Альфред поет песню'. Подобным же образом трехвалентный глагол donner 'давать, подавать' может употребляться без второго или третьего актанта: Alfred donne aux pauvres 'Альфред подает нищим', Alfred donne la main 'Альфред подает руку'. <…> (Основы: 250).

Задания и вопросы

1. Какие особенности характеризуют слово в составе предложения, согласно Л. Теньеру?

2. Что является основой структурного синтаксиса, по Л. Теньеру, и почему?

3. В чем заключается иерархия синтаксических связей?

4. В чем суть вербоцентрической теории Л. Теньера?

5. Что обозначает термин валентность в концепции Л. Теньера?

6. Ознакомьтесь с биографией и вкладом Л. Теньера в развитие лингвистики на сайтах: http://ru.wikipedia.org/wiki/TeHbep,_Люсьен; http://slovarfilologa.ru/ 191/; http://www.krugosvet. ru/enc/gumanitarnye_nauki/lingvistika/TENER_ LYUSEN. html.

Французский лингвист, один из выдающихся лингвистов XX в. Учился в Сорбонне и в Высшей практической школе; один из наиболее знаменитых учеников А. Мейе, которого сменил в 1937 г. в качестве профессора Коллеж де Франс. Секретарь Парижского лингвистического общества (с 1959). Не принадлежа ни к одной из крупных лингвистических школ своего времени, Бенвенист (во многом продолжая линию Мейе) синтезировал идеи структурализма со сравнительно-историческими исследованиями, но исследования структуры и эволюции языка считал необходимым погрузить в более широкий контекст исследований духовной культуры и «культурных концептов». В этом отношении работы Бенвениста могут рассматриваться как прямые предшественники этнолингвистического и когнитивного направлений в современной лингвистике, а также современной грамматической типологии. Внёс фундаментальный вклад в индоевропеистику, обобщив закономерности структуры индоевропейского корня и описав правила индоевропейского именного словообразования. Составил новаторский «Словарь индоевропейских социальных терминов» (1970, рус. пер. 1995), в котором предпринял попытку реконструкции социальной системы индоевропейцев по данным языка. В небольших работах разных лет (они были собраны в два тома очерков «Проблемы общей лингвистики», 1966 и 1974) он затронул широкий спектр вопросов теории языка, предложив оригинальную и новаторскую трактовку многих проблем, в частности уровневой модели языка, субъективности в языке, семантики личных местоимений и глагольных времён, типологии относительного предложения и др. В этих работах заложены основы теории дейксиса, коммуникативной грамматики языка, теории дискурса и ряд других положений, знаменовавших отход от структуралистских моделей языка в пользу «антропоцентричной» лингвистики.

О природе языкового знака (1939)

<…> Под «произвольностью» знака Соссюр понимает его немотивированность: «означающее немотивировано, т. е. произвольно по отношению к означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи». Эта особенность должна объяснять тот факт, в котором она сама проявляется: обозначения для любого понятия изменяются во времени и в пространстве и, следовательно, не имеют с понятием никакой необходимой связи. <…>

Из приведенной выше цитаты видно, что Соссюр рассматривает языковой знак как состоящий из означающего и означаемого. Существенно, что под означаемым он имеет в виду понятие. Соссюр прямо пишет, что «языковой знак связывает не вещь и имя, но понятие и акустический образ». Несколько ниже Соссюр утверждает, что знак произволен по своей природе, потому что у него нет никакой естественной связи с означающим.

В этом рассуждении содержится ошибка: неосознанное и незаконное обращение к третьему члену, который не участвует в исходных определениях. Этот третий член не что иное, как сама вещь, действительность. Утверждая, что понятие сестра не имеет необходимой связи с означающим s-ö-r, Соссюр не может не иметь в виду действительность, соответствующую этому понятию. Говоря о различии между b-ö-f и o-k-s, он невольно обращается к тому факту, что эти оба термина относятся к одной и той же действительности. И, таким образом, вещь, нарочно исключенная сначала из определения знака, проникает в него с заднего хода и порождает в нем противоречия. <…> (Бенвенист. О природе: 459–460).

Настоящая проблема гораздо глубже. Она состоит в том, что, наблюдая внешние проявления какого-либо феномена, мы должны вскрыть его внутреннюю структуру и описать соотношение между этой структурой и множеством внешних проявлений данного феномена.

Все это относится и к языковому знаку. Один из компонентов знака, акустический образ, – это означающее; второй компонент, понятие, – означаемое. Связь между означающим и означаемым отнюдь не произвольна; напротив, она необходима. Понятие («означаемое») бык неизбежно ассоциируется, в языковом сознании француза, с последовательностью звуков «означающим» böf. Как же может быть иначе? Ведь и понятие и соответствующая последовательность звуков вместе запечатлены в мозгу; в сознании они также возникают только вместе. Между ними существует столь тесный симбиоз, что понятие бык является как бы душой акустического образа böf. Разум не терпит пустых форм и неоформленных понятий. <…>

Верно и обратное: разум принимает только такие звуковые формы, которые служат носителями представлений, идентифицируемых с помощью этих форм. В противном случае звуковые формы отбрасываются как чужие или неизвестные. Означающее и означаемое, акустический образ и мысленное представление – это две стороны одного и того же. Означающее является звуковым воплощением понятия, а понятие – мысленным соответствием означающего. Отсюда вытекает структурное единство языкового знака. Здесь уместно еще раз напомнить слова самого Соссюра: «Язык можно также сравнить с листом бумаги: мысль – это лицевая, а звук – оборотная сторона листа; мы не можем разрезать лицевую сторону, не разрезав в то же время и оборотной стороны. Точно так же в языке невозможно отделить ни звук от мысли, ни мысль от звука. Этого можно достигнуть лишь посредством абстракции, что неизбежно приведет либо к чистой психологии, либо к чистой фонологии». То, что Соссюр говорит здесь о языке, полностью относится к языковому знаку, в котором, безусловно, запечатлены существенные свойства языка.

Итак, мы видим, что зону «произвольного» можно ограничить. То, что именно этот, а не другой знак применяется для обозначения того, а не другого элемента действительности, – это в самом деле произвольно. В этом, и только в этом, смысле можно говорить о случайности. Однако признание этого положения еще не позволяет решить нашу проблему. <…> (Бенвенист. О природе: 461–462).

Произвольность существует лишь по отношению к явлению, или к объекту действительности, но ей нет места в самом строении знака. <…>

Другая не менее важная проблема, с которой непосредственно связано определение знака, – это проблема значимости (valeur). Обращаясь к значимости, Соссюр искал здесь подтверждение своего взгляда: «Выбор данного звукового сегмента для данного понятия совершенно произволен. Если бы это было иначе, понятие значимости утратило бы некую черту из своей характеристики, так как в значимости появился бы привнесенный извне элемент. Однако в действительности языковые значимости полностью относительны, и поэтому связь между понятием и звучанием абсолютно произвольна». <…> (Бенвенист. О природе: 463).

Мы рассуждаем так: значимость есть элемент знака; если знак, взятый сам по себе, не является произвольным (а, как нам кажется, это было доказано), то «относительный» характер значимости не может зависеть от «произвольного» характера знака. Поскольку от соотнесенности знака с действительностью необходимо абстрагироваться, то тем больше оснований рассматривать значимость как атрибут формы, а не субстанции. Следовательно, когда мы говорим, что значимости «относительны», это означает, что они относительны по отношению друг к другу. Именно этим и доказывается их необходимость. Здесь речь идет уже не об отдельном, изолированном знаке, а о языке как системе знаков, и именно Соссюр, быть может, глубже всех других исследователей осознал и описал сущность системности языка. Система предполагает взаимосвязанность и взаимообусловленность частей в рамках единой структуры, стоящей над отдельными элементами и объясняющей их. В системе все необходимо настолько, что любые изменения целого ведут к изменению частей, и обратно. Относительность значимостей есть лучшее доказательство того, что они тесно зависят друг от друга в пределах синхронной системы, всегда находящейся под угрозой изменений и всегда самовосстанавливающейся. Все значимости противопоставлены друг другу и определяются только через отличия друг от друга. Участвуя в противопоставлениях, значимости взаимно необходимы друг для друга. Противопоставление лежит в основе необходимости, а необходимость приводит к оформлению противопоставлений. Если язык – это не просто хаотический конгломерат разрозненных понятий и случайных звуков, то это потому, что необходимость внутренне присуща его структуре, как, впрочем, любой структуре.

Итак, оказывается, что в той мере, в какой случайность находит себе место в языке, она затрагивает только наименование – звуковой символ действительности, точнее – его отношение к действительности. Что же касается связи между означающим и означаемым в составе знака, этого основного элемента языковой системы, то данную связь следует признать необходимой: оба компонента знака в равной мере необходимы друг для друга. Такое понимание абсолютного характера языкового знака влечет за собой признание диалектической необходимости значимостей, постоянно находящихся в противопоставлении, и приводит к структуральному принципу в исследовании языка. <…> (Бенвенист. О природе: 464).

Уровни лингвистического анализа (1962)

Когда предметом научного исследования является такой объект, как язык, то становится очевидным, что все вопросы относительно каждого языкового факта надо решать одновременно, и прежде всего надо решать вопрос о том, что следует считать языковым фактом, то есть вопрос о выборе критериев для его определения как такового. Коренное изменение, происшедшее в лингвистической науке, заключается в следующем: признано, что язык необходимо описывать как формальную структуру, но что такое описание требует предварительно соответствующих процедур и критериев и что в целом реальность исследуемого объекта неотделима от метода, посредством которого объект определяют. <…>

Основным понятием для определения процедуры анализа будет понятие уровня. Лишь с помощью этого понятия удается правильно отразить такую существенную особенность языка, как его членораздельный характер и дискретность его элементов. Только понятие уровня поможет нам обнаружить за всей сложностью форм своеобразие строения частей и целого. Понятие уровня мы будем изучать применительно к языку как органической системе языковых знаков (Бенвенист. Уровни: 434).

Цель всей процедуры анализа заключается в том, чтобы выделить элементы на основе связывающих их отношений. Эта процедура состоит из двух взаимообусловленных операций, от которых зависят и все остальные: 1) сегментация и 2) субституция. <…>

Постепенно, переходя от одного знака к другому, мы можем выявить всю совокупность элементов и для каждого из них – совокупность возможных субституций. Таков вкратце метод дистрибутивного анализа. Этот метод состоит в том, чтобы определить каждый элемент через множество окружений, в которых он встречается, и посредством двух отношений: отношения к другим элементам, одновременно представленным в том же отрезке высказывания (синтагматическое отношение), и отношения элемента к другим, взаимоподставимым элементам (парадигматическое отношение). <…> (Бенвенист. Уровни: 435).

Таким образом, мы приходим к выделению двух классов минимальных элементов: элементы, одновременно поддающиеся операции сегментации и операции субституции, – фонемы и элементы, поддающиеся только операции субституции, – различительные признаки фонем. Вследствие того, что различительные признаки фонем не имеют статуса сегментов, они не могут образовывать синтагматических классов, но ввиду того, что они поддаются субституции, они образуют парадигматические классы. Следовательно, анализ вскрывает и различает два уровня: фонематический уровень, на котором возможны обе операции (сегментация и субституция), и субфонематический уровень, то есть уровень различительных признаков, на котором возможна только операция субституции, но не операция сегментации. Здесь предел лингвистического анализа. Все данные ниже этого предела, получаемые при помощи современной специальной техники, относятся к физиологии или акустике и являются вне-лингвистическими.

Таким путем мы приходим к двум нижним уровням анализа – к уровню минимальных сегментных единиц – фонем, то есть уровню фонематическому, и к уровню различительных признаков, которые мы предлагаем назвать меризмами (греч. μέρισμα, -ατος – «отграничение»), то есть к меризматическому уровню. <…> (Бенвенист. Уровни: 436).

В самом деле, осмысленность – это основное условие, которому должна удовлетворять любая единица любого уровня, чтобы приобрести лингвистический статус. Подчеркиваем, единица любого уровня. Фонема получает свой статус только как различитель языковых знаков, а различительный признак в свою очередь – как различитель фонем. Иначе язык не мог бы выполнять свою функцию. <…> (Бенвенист. Уровни: 437).

Если фонема определима, то только как составная часть единицы более высокого уровня – морфемы. Различительная функция фонемы основана на том, что фонема включается в ту или иную определенную единицу, которая только в силу этого относится к высшему уровню.

Подчеркнем, языковая единица является таковой, только если ее можно идентифицировать в составе единицы более высокого уровня. Приемы дистрибутивного анализа не выявляют этого типа отношений между различными уровнями. <…> (Бенвенист. Уровни: 437).

Между элементами одного уровня имеют место дистрибутивные отношения, между элементами разных уровней – интегративные. <…> (Бенвенист. Уровни: 441).

Форма и значение должны определяться друг через друга, и повсюду в языке их членение совместно. Их отношение, как нам представляется, заключено в самой структуре уровней и в структуре соответствующих функций, которые мы назвали «конститутивной» и «интегративной».

Когда мы сводим языковую единицу к ее составляющим, то тем самым мы сводим ее к ее формальным элементам. Как было сказано выше, разложение одной языковой единицы не приводит автоматически к установлению других единиц. Даже в единице самого высшего уровня, в предложении, разложение на составляющие приводит к выявлению только формальной структуры, как это происходит всякий раз, когда некоторое целое разлагается на части. <…>

Итак, производя разложение языковых единиц, мы выделяем из них лишь формальные конститутивные элементы.

Что же нужно для того, чтобы признать эти формальные конституенты единицами определенного уровня? Необходимо провести обратную операцию и проверить, будут ли конституенты выполнять функцию интегрантов на более высоком уровне. Суть дела заключается именно в этом: разложение языковых единиц дает нам их формальное строение; интеграция же дает значимые единицы. <…> (Бенвенист. Уровни: 443).

<…> предложение не может быть интегрантом для единиц других типов. Это объясняется прежде всего той особенностью, какая присуща только предложению и отличает его от всех других единиц, т. е. предикативностью. Все другие свойства предложения являются вторичными по отношению к этой особенности. <…> «Синтаксис» предложения является только грамматическим кодом, который обеспечивает правильное размещение его членов. <…> единственным признаком предложения является его предикативный характер. Предложение мы отнесем к категорематическому уровню (греч. kategorema, лат. praedicatum). <…> (Бенвенист. Уровни: 446).

<…> нужно признать, что категорематический уровень включает только одну форму языковых единиц – предложение. Оно не составляет класса различимых единиц, а поэтому не может входить составной частью в единицу более высокого уровня. Предложение может только предшествовать какому-нибудь другому предложению или следовать за ним, находясь с ними в отношении последовательности. Группа предложений не образует единицы высшего уровня по отношению к предложению. Языкового уровня, расположенного выше категорематического уровня, не существует.

Ввиду того, что предложение не образует формального класса противопоставленных единиц, которые были бы потенциальными членами более высокого уровня, как это свойственно фонемам или морфемам, оно принципиально отлично от других языковых единиц. Сущность этого различия заключается в том, что предложение содержит знаки, но само не является знаком.

Коль скоро мы это признаем, станет явной противоположность между сочетаниями знаков, которые мы встречали на низших уровнях, и единицами рассматриваемого уровня.

Фонемы, морфемы, слова (лексемы) могут быть пересчитаны. Их число конечно. Число предложений бесконечно. <…>

Предложение – образование неопределенное, неограниченно варьирующееся; это сама жизнь языка в действии. С предложением мы покидаем область языка как системы знаков и вступаем в другой мир, в мир языка как средства общения, выражением которого является речь (le discours). <…> (Бенвенист. Уровни: 447).

Предложение принадлежит речи. Именно так его и можно определить: предложение есть единица речи. Подтверждение этому состоит в том, что предложению присущи определенные модальности. Повсеместно признано, что существуют предложения утвердительные, вопросительные, повелительные, отличающиеся друг от друга специфическими чертами синтаксиса и грамматики, но одинаково основанные на предикации. Эти три модальности отражают три основные позиции говорящего, который воздействует на собеседника своей речью; говорящий либо хочет передать собеседнику элемент знания, либо получить от него информацию, либо приказать что-то сделать. Именно эти три связанные с общением функции речи запечатлены в трех формах модальности предложения, соответствуя каждая одной из позиций говорящего. <…> (Бенвенист. Уровни: 448).

Категории мысли и категории языка (1966)

Применения языка, на котором мы говорим, столь многообразны, что одно их перечисление вылилось бы в обширный список всех сфер деятельности, к каким только может быть причастен человеческий разум. Однако при всем их разнообразии эти применения имеют два общих свойства. Одно заключается в том, что сам факт языка при этом остается, как правило, неосознанным; за исключением случая собственно лингвистических исследований, мы очень слабо отдаем себе отчет в действиях, выполняемых нами в процессе говорения. Другое свойство заключается в том, что мыслительные операции независимо от того, носят ли они абстрактный или конкретный характер, всегда получают выражение в языке. Мы можем сказать всё, что угодно, и сказать это так, как нам хочется. Отсюда и проистекает то широко распространенное и так же неосознанное, как и всё, что связано с языком, убеждение, будто процесс мышления и речь – это два различных в самой основе рода деятельности, которые соединяются лишь в практических целях коммуникации, но каждый из них имеет свои области и свои самостоятельные возможности; причем язык предоставляет разуму средства для того, что принято называть выражением мысли. <…>

Конечно, язык, когда он проявляется в речи, используется для передачи «того, что мы хотим сказать». Однако явление, которое мы называем «то, что мы хотим сказать», или «то, что у нас на уме», или «наша мысль», или каким-нибудь другим именем, – это явление есть содержание мысли; его весьма трудно определить как некую самостоятельную сущность, не прибегая к терминам «намерение» или «психическая структура», и т. п. Это содержание приобретает форму, лишь когда оно высказывается, и только таким образом. Оно оформляется языком и в языке, который как бы служит формой для отливки любого возможного выражения; оно не может отделиться от языка и возвыситься над ним. Язык же представляет собой систему и единое целое. Он организуется как упорядоченный набор различимых и служащих различению «знаков», которые обладают свойством разлагаться на единицы низшего порядка и соединяться в единицы более сложные. Эта большая структура, включающая в себя меньшие структуры нескольких уровней, и придает форму содержанию мысли. Чтобы это содержание могло быть передано, оно должно быть распределено между морфемами определенных типов, расположенными в определенном порядке, и т. д. Короче, это содержание должно пройти через язык, обретя в нем определенные рамки. В противном случае мысль если и не превращается в ничто, то сводится к чему-то столь неопределенному и недифференцированному, что у нас нет никакой возможности воспринять ее как «содержание», отличное от той формы, которую придает ей язык. Языковая форма является тем самым не только условием передачи мысли, но прежде всего условием ее реализации. Мы постигаем мысль уже оформленной языковыми рамками. Вне языка есть только неясные побуждения, волевые импульсы, выливающиеся в жесты и мимику. <…>

Целиком признавая, что мысль может восприниматься, только будучи оформленной и актуализованной в языке, следует поставить вопрос: есть ли у нас основания признать за мышлением какие-либо особые свойства, которые были бы присущи только ему и которые ничем не были бы обязаны языковому выражению? <…> (Бенвенист. Категории: 104–105).

Представляется удобным приступить к решению проблемы исходя из «категорий», играющих посредствующую роль между языком и мышлением. Они предстают не в одном и том же виде в зависимости от того, выступают ли они как категории мышления или как категории языка. Само это расхождение уже может пролить свет на сущность и тех и других. Например, мы сразу отмечаем, что мышление может свободно уточнять свои категории, вводить новые, тогда как категории языка, будучи принадлежностью системы, которую получает готовой и сохраняет каждый носитель языка, не могут быть изменены по произволу говорящего. Мы видим и другое различие, заключающееся в том, что мышление стремится устанавливать категории универсальные, языковые же категории всегда являются категориями отдельного языка. Все это на первый взгляд как будто подтверждает положение о примате мышления над языком и его независимости от языка. <…>

К счастью, мы располагаем как будто специально приготовленными для нашего анализа данными, объективно обработанными и представленными в хорошо известной системе: это категории Аристотеля. Мы позволим себе, не вдаваясь в специально философскую сторону вопроса, рассмотреть эти категории просто как перечень свойств, которые греческий мыслитель считал потенциальными предикатами любого объекта и, следовательно, рассматривал как набор априорных понятий, организующих, по его мнению, опыт. Для наших целей этот источник представляет огромную ценность. <…> (Бенвенист. Категории: 106).

Итак, мы получили ответ на вопрос, который поставили в начале и который привел нас к этому результату. Какова природа отношений между категориями мысли и категориями языка? В той степени, в какой категории, выделенные Аристотелем, можно признать действительными для мышления, они оказываются транспозицией категорий языка. То, что можно сказать, ограничивает и организует то, что можно мыслить. Язык придает основную форму тем свойствам, которые разум признает за вещами. Таким образом, классификация этих предикатов показывает нам прежде всего структуру классов форм одного конкретного языка. <…> (Бенвенист. Категории: 111).

Без сомнения, не случайно современная эпистемология не пытается построить систему категорий. Плодотворнее видеть в мышлении потенциальную и динамичную силу, а не жесткие структурные рамки для опыта. Неоспоримо, что в процессе научного познания мира мысль повсюду идет одинаковыми путями, на каком бы языке ни осуществлялось описание опыта. И в этом смысле оно становится независимым, но не от языка вообще, а от той или иной языковой структуры. Так, хотя китайский образ мышления и создал столь специфические категории, как дао, инь, ян, оно от этого не утратило способности к усвоению понятий материалистической диалектики или квантовой механики, и структура китайского языка не служит при этом помехой. Никакой тип языка не может сам по себе ни благоприятствовать, ни препятствовать деятельности мышления. Прогресс мысли скорее более тесно связан со способностями людей, с общими условиями развития культуры и с устройством общества, чем с особенностями данного языка. Но возможность мышления вообще неотрывна от языковой способности, поскольку язык – это структура, несущая значение, и мыслить – значит оперировать знаками языка. <…> (Бенвенист. Категории: 114).

Задания и вопросы

1. Как уточняет Э. Бенвенист идею Соссюра о произвольности знака?

2. Как связаны понятия значимость и системность, по мнению Э. Бенвениста?

3. Как вы считаете, из какой науки заимствована идея об уровневой организации языка? Почему это понятие стало одним из основополагающих в науке о языке?

4. Сравните, как формулируют цель лингвистического анализа Л. Ельмслев (с. 136) и Э. Бенвенист (с. 177). Есть ли сходства и различия? В чем они заключаются?

5. Как Э. Бенвенист определяет предел лингвистического анализа?

6. Какие отношения, по мнению Э. Бенвениста, существуют между единицами одного уровня и единицами разных уровней? Покажите это на конкретных примерах.

7. Каково значение ментальных операций разложения и соединения (интеграции), согласно Э. Бенвенисту?

8. Почему предложение, по мнению Э. Бенвениста, «не может входить составной частью в единицу более высокого уровня»? Чем оно отличается от других языковых единиц?

9. Различает ли Э. Бенвенист понятия предложение и высказывание?

10. Как решает Э. Бенвенист проблему соотношения языка и мышления? Сравните его взгляды с идеями Э. Сепира, Б.Л. Уорфа.

11. Каковы его взгляды на системность языка?

12. Чем отличаются категории мышления от категорий языка?

13. Ознакомьтесь с биографией и вкладом Э. Бенвениста в развитие лингвистики на сайтах: http://ru.wikipedia.org/wiki/Бенвенист,_Эмиль; http://www.krugosvet.ru/enc/gumanitar-nye_nauki/lingvistika/BENVENIST_EMIL.html; http://web. zone.ee/run / schools.html.