Филипп Федорович Фортунатов (1848–1914)

Русский языковед, академик Петербургской академии наук (1898). Окончил Московский университет (1868), занимался диалектологической работой в Литве, стажировался в Германии (у Курциуса и Лескина) и Франции (у Бреаля). Магистерская диссертация (1875) посвящена анализу ведийского языка. С 1876 по 1902 г. – профессор по кафедре сравнительной грамматики индоевропейских языков Московского университета. Труды по индоевропеистике, славистике, санскриту, проблемам общего языкознания. Заложил основы формальной грамматики.

Сравнительное языковедение

<…> Язык принадлежит людям, как членам того или другого общества; язык в числе других элементов сам образует и поддерживает связи между членами общества, но связи в языке членов общества зависят в свою очередь и от связей членов общества в других элементах. Язык с течением времени видоизменяется, язык имеет историю; но эту историю язык имеет в обществе, т. е. как язык членов общественного союза, а общественный союз с течением времени изменяется сам, имеет свою историю. Таким образом, исследование человеческого языка в его истории входит по известным сторонам как составная часть в науку о природе и жизни общественных союзов. <…>

Язык, как мы знаем, существует главным образом в процессе мышления и в нашей речи как в выражении мысли, а кроме того, наша речь заключает в себе также и выражение чувствований. Язык представляет поэтому совокупность знаков главным образом для мысли и для выражения мысли в речи, а кроме того, в языке существуют также и знаки для выражения чувствований. <…> (Фортунатов: 241–242).

Наше мышление состоит из духовных явлений, называемых представлениями, в их различных сочетаниях и из чувств соотношения этих представлений. Представлением, как известным духовным явлением, называют тот след ощущения, который сохраняется некоторое время после того, как не действует уже причина, вызвавшая ощущение, и который впоследствии может воспроизводиться по действию закона психической ассоциации. Все наши духовные явления (как первичные, называемые ощущениями, так и различные сложные чувствования, а равно и самые представления) способны воспроизводиться по действию этого закона, а именно: духовные явления смежные, т. е. получаемые в опыте вместе или в непосредственной преемственности, способны впоследствии воспроизводить одно другое, и точно так же духовные явления, сходные между собою, способны воспроизводить впоследствии одно другое <…>.

Я вижу, например, снег и слышу звуковой комплекс снег, который для меня, положим, еще не является словом. Впоследствии, когда я увижу опять снег или когда у меня явится представление снега, то вместе с тем способно будет воспроизвести и ощущение звукового комплекса снег, полученное прежде вместе со зрительным ощущением снега. Точно так же, когда я услышу впоследствии такой звуковой комплекс или получу представление этого звукового комплекса, то способно будет явиться и представление снега. Или, например, когда я вижу или представляю себе снег, я могу получить при этом, по действию психической ассоциации, также и представление другого предмета (т. е. воспроизведение ощущений другого предмета), сходного со снегом, равно как и наоборот, ощущение или представление другого предмета, сходного со снегом, способно вызвать за собою представление снега.

Итак, духовные явления связываются между собою, ассоциируются по смежности или по сходству, т. е. два духовных явления, полученные в опыте или как смежные, или как сходные, способны впоследствии воспроизводить одно другое. Что же значит: «способны воспроизводить»? Это выражение имеет тот смысл, что духовные явления, связанные между собой смежностью или сходством, воспроизводят в действительности одно другое, как скоро в данный момент не препятствуют какие-нибудь другие условия. <…> (Фортунатов: 243).

Значения звуковой стороны слов для мышления состоят, следовательно, в способности представлений звуковой стороны слов сочетаться между собой в процессе мышления в качестве заместителей, представителей других представлений в мысли, а поскольку представления звуков слов являются заместителями других представлений в мысли, постольку представляемые звуки слов являются знаками для мысли, именно знаками как того, что дается для мышления (т. е. знаками предметов мысли), так и того, что вносится мышлением (т. е. знаками тех отношений, которые открываются в мышлении между частями мысли или между целыми мыслями).

Из того, что сказано мною о происхождении представлений знаков для мысли, т. е. как заместителей других представлений в мысли, вы видите, что для такого существования представлений вовсе не требуется непосредственная по происхождению связь между представляемыми знаками и тем, что ими обозначается. Действительно, значения слов в любом языке по большей части таковы, что между данными звуками слова и тем, что ими обозначается, не существует непосредственной связи; всякий звук речи или всякий комплекс их сам по себе одинаково способен иметь в языке всякие значения. Например, нет, понятно, ничего общего между ощущениями сладкого и горького вкуса и звуками слов сладкий, горький. <…> (Фортунатов: 247).

Предметы мысли, обозначаемые словами, частью даются в наших ощущениях, частью образуются в мысли путем отвлечения и комбинирования между собою принадлежностей, данных в известных уже нам предметах мысли, и т. д. Понятно, что об отвлеченных предметах мысли мы не можем думать иначе, как при посредстве тех или других знаков, вследствие невозможности иметь непосредственные представления таких предметов <…> (Фортунатов: 248).

Например, я не могу ни видеть, ни представить в уме (следовательно, не имею ни зрительных ощущений, ни зрительных представлений) белый цвет, не видя в то же время или не представляя себе тех или других предметов, которые имеют белый цвет, а между тем представление звукового комплекса белый (или представления звуковых комплексов белая, белое) является в моем мышлении представлением знака, отдельного от знаков тех или других предметов, которые имеют белый цвет, иначе сказать, предмет мысли, обозначаемый этим словом белый, есть отдельное свойство белого цвета, существующее у каких бы то ни было предметов, имеющих белый цвет.

Из данных мною примеров, я думаю, нетрудно уяснить себе, что не только язык зависит от мышления, но что и мышление в свою очередь зависит от языка; при посредстве слов мы думаем и о том, что без тех или других знаков не могло бы быть представлено в нашем мышлении, и точно так же при посредстве слов мы получаем возможность думать так, как не могли бы думать при отсутствии знаков для мышления по отношению именно к обобщению и отвлечению предметов мысли. Знаки языка для мысли становятся в процессе речи знаками для выражения мысли или ее части, именно непосредственно знаками для выражения той мысли или ее части, в состав которой входят представления произносимых слов. <…> (Фортунатов: 249).

Язык как совокупность знаков для мышления и для выражения мысли и чувствований может быть не только языком слов, т. е. языком, материалом для которого служат звуки речи, но он может быть также и языком жестов и мимики, и такой язык существует в человечестве рядом с языком слов. Предметом изучения в языковедении служит именно язык слов, который по самой природе звуков речи способен достигать гораздо большего совершенства сравнительно с языком жестов и мимики, но, чтобы понять физические и духовные условия, делающие возможным появление языка, необходимо принимать во внимание и другие выражения мыслей и чувствований в наших движениях. <…> (Фортунатов: 253).

 

Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845–1929)

Русский и польский языковед. Родился под Варшавой. Научную деятельность начинал под руководством И.И. Срезневского. В 1875 г. учёный стал профессором, а в 1897 г. членом-корреспондентом Академии наук. Работал в Казанском (1874–1883), Юрьевском (1883–1893), Краковском (1893–1899), Петербургском (1900–1918) университетах. В 1919–1929 гг. почётный профессор Варшавского университета и заведующий кафедрой сравнительного языкознания. В течение многих лет изучал разные индоевропейские языки, писал свои научные труды на русском, польском, немецком, французском, чешском, итальянском, литовском и других языках. Создал теорию фонем и фонетических чередований, которая изложена в его «Опыте фонетических чередований» (1895). Первым начал применять в лингвистике математические модели. Доказал, что на развитие языков можно воздействовать, а не только пассивно фиксировать все происходящие в них изменения. На основе его работ возникло новое направление – экспериментальная фонетика. Подготовил третью и четвёртую редакции словаря В.И. Даля, уточнив этимологии, исправив разделение на гнёзда. Активно интересовался искусственными языками, неоднократно выступал сторонником эсперанто. Работая в Казани в 1874–1883 гг., основал Казанскую лингвистическую школу, в рамках которой расцвёл талант выдающегося учёного В.А. Богородицкого, под его непосредственным влиянием проходило становление замечательных русских лингвистов XX в. Л.В. Щербы и Е.Д. Поливанова.

Некоторые общие замечания о языковедении и языке (1871)

<…> Я заметил выше, что языковедение исследует жизнь языка во всех ее проявлениях, связывает явления языка, обобщает их факты, определяет законы развития и существования языка и отыскивает действующие при этом силы.

Закон является здесь формулированием или обобщением того, что при таких-то и таких-то условиях, после того-то и того-то является то-то и то-то, или же что тому-то и тому-то в одной области явлений, например в одном языке, соответствует то-то и то-то в другой области. Так, например, один из общих законов развития языка состоит в том, что звук или созвучие более трудное заменяется с течением времени звуком или созвучием более легким или что из представлений более конкретных развиваются представления более абстрактные и проч. <…>

Общие причины, общие факторы, вызывающие развитие языка и обусловливающие его строй и состав, очень справедливо называть силами. Таковы, между прочим: 1) привычка, т. е. бессознательная память; 2) стремление к удобству, выражающееся: а) в переходе звуков и созвучий более трудных в более легкие для сбережения действия мускулов и нервов, б) в стремлении к упрощению форм (действием аналогии более сильных на более слабые), в) в переходе от конкретного к абстрактному для облегчения отвлеченного движения мысли; 3) бессознательное забвение и непонимание <…>; 4) бессознательное обобщение, апперцепция, т. е. сила, действием которой народ подводит все явления душевной жизни под известные общие категории. <…> как небесное тело, выйдя из области влияния одной планетной системы, движется в пространстве особняком, пока, наконец, не подвергнется влиянию новой системы, так же точно и известное слово или форма, связь которого или которой с другими тождественными или родственными забыта в чутье народа (или, как при словах заимствованных, когда самое слово или форма его не находились прежде ни в какой связи с данным языком), стоит особняком в языке, пока, наконец, оно или она не подвергнется влиянию новой семьи слов или же категории форм действием народного словопроизводства, аналогии и т. п.; 5) бессознательная абстракция, бессознательное отвлечение, бессознательное стремление к разделению, к дифференцировке. Как предшествующая сила представляет в языке силу центростремительную, так эту силу (бессознательной абстракции) можно сравнить со второй из двух сил, на которые разлагается сила тяготения вообще, как их равнодействующая, т. е. с силой центробежной. <…> (Бодуэн: 268–269).

Внешняя история языка тесно связана с судьбами его носителей, т. е. с судьбами говорящих им индивидуумов, с судьбами народа. В круг ее исследований входит распространение языка, как географическое, так и этнографическое, общее влияние иностранных языков на данный язык и, наоборот, решение вопросов, употребляется ли данный язык и как литературный, или же он живет только в народе, каким сословиям принадлежат люди, говорящие известным языком, в большом ли ходу язык (если он, разумеется, литературный) за своими собственными пределами, как по отношению к пространству (французский, немецкий, английский и вообще так называемые универсальные языки), так и по отношению ко времени (латинский, греческий, церковнославянский), и если он в употреблении у других народов, то для каких именно целей, и т. д. – вот вопросы, принадлежащие внешней истории языка. Внутренняя же история языка занимается развитием языка самого по себе, жизнью языка, разумеется, не отвлекая его неестественным образом от его носителей, от людей, а, напротив того, понимая его всегда в связи с физическою и психическою организацией говорящего им народа. Но она не заботится о судьбах языка, а только обращает внимание на перемены, происходящие внутри его же самого. Внутренняя история языка исследует, как народ говорит в известное время или же в течение многих веков и почему так говорит, внешняя – сколько людей говорит и когда (границы языка). <…> Внешняя и внутренняя история языка (объект науки, а не наука) влияют взаимно друг на друга. Влияние внешней на внутреннюю кажется сильнее, чем наоборот. От влияния иностранных языков, от литературной обработки языка, от рода занятий людей, говорящих данным языком, от географических условий страны, ими обитаемой, и т. п. <…> (Бодуэн: 279).

Я не стану разбирать всех ошибок и заблуждений, прямо или косвенно вытекающих из этого предубеждения, что язык есть организм, и прежде чем выскажу окончательное определение языка, обращу предварительно внимание, с одной стороны, на различие речи человеческой вообще как собрания всех языков, которые только где-нибудь и когда-нибудь существовали, от отдельных языков, наречий и говоров и, наконец, от индивидуального языка отдельного человека, с другой же стороны – на различие языка как определенного комплекса известных составных частей и категорий, существующего только in potentia и в собрании всех индивидуальных оттенков, от языка как беспрерывно повторяющегося процесса, основывающегося на общительном характере человека и его потребности воплощать свои мысли в ощущаемые продукты собственного организма и сообщать их существам, ему подобным, т. е. другим людям (язык – речь – слово человеческое). Взвесив все сказанное мною, равно как и все недосказанное и даже вовсе не высказанное, я делаю следующее определение языка:

Язык есть слышимый результат правильного действия мускулов и нервов.

Или же:

Язык есть комплекс членораздельных и знаменательных звуков и созвучий, соединенных в одно целое чутьем известного народа [как комплекса (собрания) чувствующих и бессознательно обобщающих единиц] и подходящих под ту же категорию, под то же видовое понятие на основании общего им всем языка (Бодуэн: 282–283).

 

Задания и вопросы

1. Как решается проблема языка и мышления в трудах Ф.Ф. Фортунатова?

2. Какую роль играет представление в языковой деятельности, по мнению Ф.Ф. Фортунатова?

3. Что такое знак в понимании Ф.Ф. Фортунатова?

4. Как разграничивает И.А. Бодуэн де Куртенэ внешнюю и внутреннюю историю языка?

5. Взгляды какого направления критикуются И.А. Бодуэном де Куртенэ в последней части предлагаемого фрагмента?