Эдуард Сепир (1884–1939)

Американский лингвист и этнолог. Родился в Германии, в детстве в возрасте 5 лет был привезен в США. Изучал лингвистику и антропологию у Франца Боаса в Колумбийском университете. С 1910 по 1925 г. был начальником этнографического отдела Канадской геологической службы в Оттаве. С 1927 по 1931 г. был профессором Чикагского университета, с 1931 г. преподавал в Иельском университете. Член Американской академии искусств и наук (с 1930), президент Американского лингвистического (с 1933) и Антропологического (1938) обществ. Работая научным сотрудником в Калифорнийском университете (1907–1908), занимался описанием нескольких индейских языков Запада США (яна, такелма, вишрам и др.), применяя к ним те же строгие методы анализа, которые используются при исследовании индоевропейских и семитских языков. Позже он занимался языками навахо, хупа, юте и др., а также провел целый ряд широкомасштабных сравнительных исследований. Сепир был одним из крупнейших и влиятельнейших лингвистов первой половины XX в., ему принадлежат пионерские достижения в лингвистической типологии, фонологии, социолингвистике. Исследовал многие индейские языки Северной Америки, выдвинул ряд гипотез об их генетических связях. Его работы оказали влияние на американский дескриптивизм, но во второй половине века активно использовались и представителями функционального и генеративистского направлений. В своих работах высказывал некоторые идеи, близкие «гипотезе лингвистической относительности», которую затем наиболее последовательно сформулировал Бенджамин Ли Уорф, поэтому эта гипотеза известна под названием гипотеза Сепира – Уорфа.

Язык. Введение в изучение речи (1921)

Речь же есть человеческая деятельность, различия в которой, при переходе нашем от одной социальной группы к другой, никакими рамками не ограничены; и это потому, что речь есть чисто историческое наследие коллектива, продукт длительного социального употребления. Она многообразна, как и всякая творческая деятельность, быть может не столь осознанно, но все же не в меньшей степени, чем религии, верования, обычаи, искусства различных народов (Язык: 29).

Язык есть чисто человеческий, не инстинктивный способ передачи мыслей, эмоций и желаний посредством системы специально производимых символов. Эти символы – символы прежде всего слуховые и производятся они так называемыми «органами речи» (Язык: 31).

<…> сущность языка заключается в соотнесении условных, специально артикулируемых звуков или их эквивалентов к различным элементам опыта. <…> Лишь тогда, когда все эти <…> явления опыта автоматически ассоциируются с образом дома, они начинают приобретать характер символа, слова, элемента языка. <…> Ассоциация должна быть чисто символической; иначе говоря, слово должно быть закреплено за образом, всегда и везде обозначать его, не должно иметь иного назначения, кроме как служить фишкой, которой можно воспользоваться всякий раз, как представится необходимым или желательным указать на этот образ. Такая ассоциация, основанная на выборе и в некотором смысле произвольная по своему характеру, требует значительного упражнения сознательного внимания. Но с течением времени эта ассоциация делается в силу привычки почти столь же автоматической, как и другие, и более быстрой, чем большинство из них.

<…> Мир опыта должен быть до крайности упрощен и обобщен для того, чтобы оказалось возможным построить инвентарь символов для всех наших восприятий вещей и отношений; и этот инвентарь должен быть налицо, чтобы мы могли выражать мысли. Элементы языка – символы, фиксирующие явления опыта, – должны, следовательно, ассоциироваться с целыми классами этих явлений, а не с единичными явлениями опыта (Язык: 34).

Неоднократно ставился вопрос, возможно ли мышление вне речи, а также не являются ли речь и мышление лишь двумя гранями одного и того же психического процесса. <…> Язык мы вправе рассматривать как такое орудие, которое пригодно в любых психических состояниях. Поток речи не только следует за внутренним содержанием сознания, но он параллелен ему в самых различных условиях, начиная с таких мыслительных состояний, которые вызваны вполне конкретными образами, и кончая такими состояниями, при которых в фокусе внимания находятся исключительно абстрактные значения и отношения между ними и которые обычно называются рассуждениями. <…> границы языка и мышления в строгом смысле не совпадают. В лучшем случае язык можно считать лишь внешней гранью мышления на наивысшем, наиболее обобщенном уровне символического выражения. Наш взгляд на природу языка можно сформулировать еще следующим образом: язык по своей сути есть функция до-рассудочная. Он смиренно следует за мышлением, структура и форма которого скрыты и лишь при определенных обстоятельствах могут быть истолкованы; вопреки распространенному, но наивному взгляду, язык не есть ярлык, заключительно налагаемый на уже готовую мысль.

На вопрос, можно ли думать без слов, от большинства людей мы, вероятно, получим ответ: «Да, но это нелегкое дело; и все-таки это возможно». Итак, язык только внешний покров? Но не лучше ли сказать, что язык не покров, а скорее заранее приготовленный путь или шаблон? И в самом деле, в высшей степени правдоподобно, что язык есть орудие, первоначально предназначенное для использования на уровне более низком, чем уровень концептуальной структуры, и что мысль возникает как утонченная интерпретация его содержания. Иными словами, продукт развивается вместе с орудием, и говорить о мышлении, что оно в своем генезисе и своем повседневном существовании немыслимо вне речи, столь же правомерно, как утверждать невозможность математического рассуждения без рычага соответствующей математической символики (Язык: 35–36).

Еще несколько слов о связи языка и мышления. Выдвинутая нами точка зрения ни в коей мере не исключает возможности развития речи в существенной зависимости от развития мышления. Мы считаем возможным утверждать, что язык возник до-рассудочно; как именно и на каком именно уровне умственной деятельности, – мы не знаем, но мы не должны воображать, что высокоразвитая система речевых символов выработалась сама собою ещё до появления точных значений, до того, как сложилось мышление при помощи значений. Мы скорее должны предположить, что появление мыслительных процессов как особого рода психической деятельности относится почти к самому началу развития речи, а также, что значение, раз возникнув, неизбежно воздействовало на жизнь своего языкового символа, способствуя дальнейшему росту языка. Этот сложный процесс взаимодействия языка и мышления мы со всей наглядностью наблюдаем и теперь. Орудие делает возможным продукт, продукт способствует усовершенствованию орудия. Зарождению нового значения с неизбежностью сопутствует более или менее суженное или расширенное использование прежнего языкового материала; значение не получает своего особого и независимого существования, пока оно не нашло своего специального языкового воплощения. В большинстве случаев новый символ вырабатывается из уже существующего языкового материала по образу и подобию наличных в языке прецедентов. <…> Лишь тогда, когда в нашем распоряжении оказывается соответствующий символ, мы начинаем владеть ключом к непосредственному пониманию того или иного значения. Были бы мы готовы умереть за «свободу», бороться за «идеалы», если бы сами эти слова не звучали уже в нашем сознании? Но, как мы знаем, слова не только ключи; они могут стать и оковами (Язык: 37–38).

Нет более показательной общей характеристики языка, чем его универсальность. <…> мы не знаем ни одного народа, который бы не обладал вполне развитым языком (Язык: 41).

<…> язык представляет безмерно древнее достояние человеческого рода <…>. Сомневаюсь, можно ли относить какое-либо другое культурное достояние человечества, будь то искусство добывания огня или обтесывания камня, к более древней эпохе, чем язык. Я склонен полагать, что возникновение языка предшествовало даже самому начальному развитию материальной культуры и что само развитие культуры не могло, строго говоря, иметь места, пока не оформился язык, инструмент выражения значения (Язык: 42).

Подлинными значащими элементами языка обычно являются комбинации звуков, выступающие в качестве слов, значащих частей слов и словосочетаний. Каждый из этих элементов характеризуется тем, что он служит внешним знаком определённой идеи, будь то единичное значение или единичный образ, или же ряд таких значений или образов, связанных в одно целое (Язык: 43).

Слово есть только форма, есть нечто определенным образом оформленное, берущее то побольше, то поменьше из концептуального материала всей мысли в целом в зависимости от «духа» данного языка. Поэтому-то отдельные корневые и грамматические элементы, носители изолированных значений, сравнимы при переходе от одного языка к другому, а целостные слова – нет. <…> Формулируя вкратце, мы можем сказать, что корневые и грамматические элементы языка, абстрагируемые от реальности речи, соответствуют концептуальному миру науки, абстрагированному от реальности опыта, а слово, наличная единица живой речи, соответствует единицам действительно воспринимаемого опыта, миру истории и искусства. Предложение является логическим двойником законченной мысли лишь постольку, поскольку оно воспринимается как состоящее из корневых и грамматических элементов, скрытых в тайниках его слов. Оно также – психологический двойник опыта, искусства, поскольку оно воспринимается (как обычно и бывает в действительности) как искусная игра слова со словом (Язык: 49).

У языка есть свое окружение. Народ, на нем говорящий принадлежит к какой-то расе <…>, т. е. к такой группе человечества, которая своими физическими свойствами отличается от прочих групп. Язык не существует и вне культуры, т. е. вне социально унаследованной совокупности практических навыков и идей, характеризующих наш образ жизни. У антропологов повелось изучать человека с трех сторон – расы, языка и культуры (Язык: 185).

Не могу я признать и настоящей причинной зависимости между культурой и языком. Культуру можно определить как то, что данное общество делает и думает. Язык же есть то, как думают (Язык: 193).

Само собой разумеется, что содержание языка неразрывно связано с культурой. <…> В том смысле, что язык в своей лексике более или менее точно отражает культуру, которую он обслуживает, совершенно справедливо и то, что история языка и история культуры развиваются параллельно. <…> Лингвист никогда не должен впадать в ошибку отождествления языка с его словарем (Язык: 194).

Языки для нас нечто большее, чем системы передачи мыслей. Они – невидимые покровы, облекающие наш дух и придающие предопределенную форму всяческому его символическому выражению. <…> Возможности индивидуального выражения безграничны; язык, в частности, есть наиболее текучее из всех средств выражения (Язык: 195).

 

Леонард Блумфилд (1887–1949)

Американский лингвист, один из основателей дескриптивного направления структурной лингвистики. Учился в университетах Гарварда, Висконсина и Чикаго, преподавал в университетах Цинциннати (1908–1909) и Иллинойса (1910–1913). Первоначально специализировался как индоевропеист и германист, стажировался в Германии (в университетах Лейпцига и Геттингена). Ранние работы Блумфилда (в частности, по санскриту и индоевропейским языкам) находятся в русле классических сравнительно-исторических исследований конца XIX в. Постепенный отход от этой проблематики был вызван интересом Блумфилда к неиндоевропейским языкам: тагальскому, к индейским языкам алгонкинской семьи, описанием которых он занимался до конца жизни. Блумфилд считается одним из основателей синхронного и сравнительно-исторического изучения языков этой семьи как целого. В 1933 г. выходит его главная книга «Язык» (первоначальный вариант этой работы был опубликован ещё в 1914), ставшая (наряду с трудами Соссюра, Сепира, Трубецкого и Ельмслева) одной из самых известных лингвистических работ первой половины XX в. и сыгравшая роль теоретического манифеста американского дескриптивизма – течения, безраздельно господствовавшего в лингвистике США вплоть до конца 1950-х годов. Один из основателей Американского лингвистического общества (1924).

Язык (1933)

Предположим, что Джек и Джилл идут вдоль изгороди. Джилл голодна. Она видит яблоко на дереве. Она издает звук, в образовании которого участвуют гортань, язык и губы. Джек перепрыгивает через изгородь, влезает на дерево, срывает яблоко, приносит его Джилл и кладет его ей в руку. Джилл ест яблоко. Такую последовательность событий можно изучать с разных сторон, но мы, изучающие язык, будем, естественно, различать здесь самый акт речи и другие явления, которые мы назовем практическими событиями. С указанной точки зрения все происшедшее распадается во времени на три части:

A. Практические события, предшествовавшие акту речи.

B. Речь.

C. Практические события, последовавшие за актом речи.

Обратимся сначала к практическим событиям А и С. События А касаются главным образом говорящего – Джилл. Она была голодна, то есть некоторые из ее мускулов сокращались и выделялись определенные соки, особенно в ее желудке. Возможно, она также испытывала и жажду: ее язык и горло были сухими. Световые волны, отраженные от красного яблока, попали ей в глаза. Рядом с собой она увидела Джека, и теперь в действие вступают ее прежние отношения с Джеком. Предположим, что они представляли собой какие-то обычные отношения – такие, как отношения между братом и сестрой или мужем и женой. Все эти события, которые предшествуют речи Джилл и касаются ее, мы называем стимулом говорящего.

Рассмотрим теперь С – практические события, которые произошли после того, как Джилл заговорила. Они касаются главным образом слушающего, Джека, и заключаются в том, что он срывает яблоко и дает его Джилл. Практические события, которые следуют за речью и касаются слушающего, мы называем реакцией слушающего. События, следующие за речью, касаются также весьма существенным образом и Джилл: она берет яблоко и съедает его.

С самого начала очевидно, что вся наша история зависит от каких-то более отдаленных обстоятельств, связанных с А и С. Не всякие Джек и Джилл вели бы себя подобным образом. Если бы Джилл была застенчива или была бы плохого мнения о Джеке, она могла бы испытывать голод, видеть яблоко и тем не менее ничего не сказать. Если бы Джек плохо к ней относился, он мог бы не принести ей яблока, даже если бы она его об этом попросила. Речевой акт (и, как мы увидим дальше, его воплощение в слове), а также весь ход практических событий до и после речи зависят от всей истории жизни говорящего и слушающего. В данном случае мы исходим из того, что все эти предопределяющие факторы были таковы, что привели именно к той истории, которую мы изложили. Сделав такое предположение, мы хотим теперь выяснить, какую же роль играло во всей этой истории речевое высказывание В. <…>

Вместо того чтобы перелезть через изгородь и взобраться на дерево, она делает несколько слабых движений горлом и ртом и производит легкий шум. И сразу же за нее начинает действовать Джек. Он совершает то, что было бы не под силу Джилл, и в конце концов она получает яблоко. Язык позволяет одному человеку осуществить реакцию, когда другой человек имеет стимул. <…>

Очевидно, связь между движением голосовых связок Джилл и восприятием Джека очень мало подвержена каким бы то ни было изменениям, поскольку она сопряжена только с прохождением звуковых волн через воздух. Если мы представим эту связь в виде пунктирной линии, мы можем изобразить два типа человеческой реакции на стимул в виде двух следующих схем:

неречевая реакция: S → R, реакция, опосредованная речью: S → r…. s → R.

Различие между двумя этими типами совершенно очевидно. Неречевая реакция возникает только у того лица, которое испытывает стимул; человек, который получает стимул, является единственным, кто может ответить на него реакцией. Ответная реакция в свою очередь ограничена только теми действиями, которые может совершить лицо, получившее стимул. В отличие от этого реакция, опосредованная речью, может иметь место и у того лица, которое практического стимула не испытало. Лицо, которое получает стимул, может побудить другое лицо к той или иной реакции, а это другое лицо может сделать то, что для самого говорящего было бы невозможным. Стрелки на наших схемах показывают последовательность событий в теле человека, последовательность, которая, как мы полагаем, вызывается какой-то особенностью нашей нервной системы. Следовательно, неречевая реакция может иметь место только в теле того человека, который получил стимул. С другой стороны, при реакции, опосредованной речью, имеется связующее звено – звуковые волны, – оно изображается пунктирной линией. Реакция, опосредованная речью, может иметь место в теле любого человека, слышащего речь; следовательно, в этом случае возможности реакции возрастают бесконечно, поскольку разные слушающие могут быть способны на самые разнообразные действия. Через пропасть, существующую между телами говорящего и слушающего и разделяющую две нервные системы, перебрасывается мост в виде звуковых волн. <…>

Конкретные звуки речи, которые произносят люди под влиянием конкретных стимулов, у разных групп людей не одинаковы. Люди говорят на многих языках. Группа людей, которая использует одну и ту же систему речевых сигналов, представляет собой языковой коллектив. Очевидно, язык потому и выполняет свое назначение, что разные люди используют его одинаково. Каждый член той или иной социальной группы должен при соответствующих обстоятельствах произносить определенные звуки речи и, слыша, как эти звуки произносит кто-то другой, надлежащим образом на них реагировать. Он должен понятно говорить и должен понимать, что говорят другие. Это положение сохраняет силу даже для наименее цивилизованных народов; везде, где есть человек, он говорит.

Каждый ребенок, рожденный в определенном коллективе, приобретает соответствующие навыки речи и реакции на речь в первые же годы своей жизни. Это, без сомнения, величайший интеллектуальный подвиг, который когда-либо приходится совершать человеку. <…>

В принципе исследователя языка интересует только сама речь (В); изучение ситуаций говорящего и реакций слушающего эквивалентно всей сумме человеческих знаний. <…>

Изучение звуков речи в отрыве от значения – это абстракция; в действительности звуки речи используются в качестве сигналов. Мы определили значение языковой формы как ситуацию, в которой говорящий ее произносит, и как реакцию, которую она вызывает у слушающего. Ситуация, в которой находится говорящий, и реакция слушающего тесно связаны благодаря тому, что каждый из нас может в равной степени выступать и как говорящий, и как слушающий. <…> (Блумфилд).

 

Бенджамин Ли Уорф (1897–1941)

Американский лингвист, специалист по языкам американских индейцев и автор гипотезы «лингвистической относительности». Окончил Массачусетский технологический институт (1918), по образованию химик-технолог. Интерес к лингвистике возник у Уорфа с ранних лет (в молодости он изучал древнееврейский язык, чтобы прочесть Библию в подлиннике); во время служебных поездок он познакомился с индейцами хопи и увлёкся их языком (юто-ацтекской семьи), поразившим его радикальным несходством с европейскими языками. Им опубликованы работы по языкам индейцев юто-ацтекской семьи и семьи майя, а также ряд статей более общего характера. Большое влияние на Уорфа оказали лекции Э. Сепира, которые он слушал в 1930-е годы в Йельском университете. Сепир, в свою очередь, оказывал разнообразную поддержку научным исследованиям Уорфа; в частности, по его приглашению Уорф в 1937–1938 гг. читал лекции по антропологии в Йеле.

Наука и языкознание (1940) О двух ошибочных воззрениях на речь и мышление, характеризующих систему естественной логики, и о том, как слова и обычаи влияют на мышление

<…> Естественная логика утверждает, что речь – это лишь внешний процесс, связанный только с сообщением мыслей, но не с их формированием. Считается, что речь, т. е. использование языка, лишь «выражает» то, что уже в основных чертах сложилось без помощи языка. Формирование мысли – это якобы самостоятельный процесс, называемый мышлением или мыслью и никак не связанный с природой отдельных конкретных языков. Грамматика языка – это лишь совокупность общепринятых традиционных правил, но использование языка подчиняется якобы не столько им, сколько правильному, рациональному, или логическому, мышлению. <…>

Естественная логика утверждает, что различные языки – это в основном параллельные способы выражения одного и того же понятийного содержания и что поэтому они различаются лишь незначительными деталями, которые только кажутся важными. <…>

Естественная логика допускает две ошибки. Во-первых, она не учитывает того, что факты языка составляют для говорящих на данном языке часть их повседневного опыта и поэтому эти факты не подвергаются критическому осмыслению и проверке. <…> Во-вторых, естественная логика смешивает взаимопонимание говорящих, достигаемое путем использования языка, с осмысливанием того языкового процесса, при помощи которого достигается взаимопонимание, т. е. с областью, являющейся компетенцией презренного и с точки зрения естественной логики абсолютно бесполезного грамматиста. <…>

Когда лингвисты смогли научно и критически исследовать большое число языков, совершенно различных по своему строю, их опыт обогатился, основа для сравнения расширилась, они столкнулись с нарушением тех закономерностей, которые до того считались универсальными, и познакомились с совершенно новыми типами явлений. Было установлено, что основа языковой системы любого языка (иными словами, грамматика) не есть просто инструмент для воспроизведения мыслей. Напротив, грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и их синтеза. <…> Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы – участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного речевого коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка. Это соглашение, разумеется, никак и никем не сформулировано и лишь подразумевается <…>.

Это обстоятельство имеет исключительно важное значение для современной науки, поскольку из него следует, что никто не волен описывать природу абсолютно независимо, но все мы связаны с определенными способами интерпретации даже тогда, когда считаем себя наиболее свободными. <…> Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем. <…> (Уорф: 169–182).

 

Чарлз Карпентер Фриз (1887–1967)

Американский языковед, академик Мичиганской академии наук. Окончил Бакнеллский университет (1909). Преподавал там же (1911–1920, с 1917 профессор) и в Мичиганском университете (1920–1958). Президент Национального совета преподавателей английского языка (1927–1928), президент Лингвистического общества США (1939), директор Лингвистического института (1936–1940, 1945–1947), основатель и директор Института английского языка при Мичиганском университете (1941–1956). Основные труды в области структурной лингвистики; исследовал английский язык в диахронии и синхронии. Подготовил серию учебников английского языка для иностранцев, разрабатывал лингвистические основы обучения иностранным языкам. Главный редактор (1928–1958) Словаря раннего новоанглийского языка.

Значение и лингвистический анализ (1954)

Вместе со многими другими языковедами я полагаю, что известное применение значения в некоторых специфических процессах лингвистического анализа и в дескриптивных определениях не является научным, т. е. не дает удовлетворительных, поддающихся проверке и полезных результатов. Чем больше работаешь с записями живой речи, тем менее возможным становится описание, например, особенностей предложения в терминах его смыслового содержания. Характерные черты, отличающие выражения, функционирующие самостоятельно как отдельные высказывания, от выражений, функционирующих лишь как части больших единиц, зависят не от содержания, или значения, а лишь от формы, различающейся от языка к языку. Определяя «субъект» и «объект» или «части речи» и «отрицание», мы не нашли удовлетворительного подхода к этим вопросам, используя лишь критерий содержания значения. Только после того, как мы смогли обнаружить и описать противопоставленные формальные характеристики, появилась возможность понять грамматические структуры и предугадать их появление в речи. Правда, структуры сигнализируют об известных значениях, и эти значения должны быть описаны. Но значения не могут служить успешной идентификации и различению структур. Каждая структура не только сигнализирует обычно о нескольких различных значениях, но, что важнее в современном английском языке, пожалуй, нет структурного значения, которое не сигнализировалось бы рядом различных структур.

Эти возражения против определенного применения значения, как уже было сказано, ни в коей мере не обозначают полного отказа от всякого использования значения в лингвистическом анализе. <…>

Какую же именно часть лингвистического анализа можно проводить, абсолютно не прибегая ни к какому типу или виду значения? Некоторые значения кажутся чрезвычайно существенными для самого первого этапа работы – выбора материала исследования и описания. Должна быть установлена какая-то «система значений», в пределах которой и будет проводиться исследование. <…>

Мы исходим, например, из того, что все языки обладают каким-то типом значащих единиц – морфемами; что все языки имеют пучки контрастирующих звуков, которые разделяют, выделяют или идентифицируют эти морфемы; что лексические единицы обычно обладают какими-то противопоставляемыми формальными признаками, которые дают возможность классифицировать их по структурно-функциональным единствам; что для всех языков характерно формальное расположение какого-то типа таких структурно-функциональных единств по контрастным моделям, которые являются сигналами определенных признаков значения; что число лингвистически значащих моделей расположения структур ограниченно, значительно меньше, чем общее количество морфем.

Итак, лингвистический анализ следует начинать, располагая знанием большого количества «значений». Следовательно, никто и не говорит о том, что в лингвистическом анализе можно обойтись без значения; вопрос ставится иначе: можно ли проводить надежный и полезный анализ, не обладая некоторым знанием или не прибегая к проверке (например, через посредство информанта) значения языковых форм, которые подвергаются анализу. <…>

Лексическое значение и структурное значение составляют лингвистическое значение наших высказываний. Лингвистическое значение таким образом состоит из лексических значений в пределах структурных значений, т. е. из признаков «стимула реакции», которые сопровождают противопоставительное структурное расположение лексических единиц.

Но лингвистическое значение представляет собой лишь часть общего значения наших высказываний. Помимо регулярно повторяющихся реакций на лексические единицы и структурные расположения, во всем языковом коллективе существуют еще повторяющиеся реакции на конкретные высказывания или последовательности высказываний как целое. <…> Настойчивое заявление капризного ребенка, что он хочет есть, когда ему пора ложиться спать, часто означает для его матери, что он просто не хочет идти спать. Подобные «значения» я называю «социально-культурными». Лингвистическое значение без социально-культурного значения составляет то, что называется «чистым вербализмом». Таким образом, высказывания языка, практически функционирующие в обществе, обладают как лингвистическим, так и социально-культурным значением. <…>

Что же касается лингвистических значений, то изучение их следует строить, исходя из принципа, что все их сигналы – формальные признаки, которые можно описать в физических терминах формы, расположения и дистрибуции. С моей точки зрения, задача лингвиста заключается в том, чтобы обнаружить, испытать и описать внутри системы, в которой они функционируют, формальные признаки высказываний, используемых в качестве сигналов значений, а именно: 1) противопоставительные признаки, составляющие повторяющиеся тождества форм лексических единиц – пучки противопоставительных звуковых признаков, при помощи которых идентифицируются морфемы; 2) противопоставительные приметы, посредством которых могут идентифицироваться группы морфем, имеющие структурное функционирование; 3) противопоставительные модели, которые составляют повторяющиеся тождества структурных расположений, в пределах которых эти структурно-функционирующие классы морфем действуют. При описании результатов такого анализа необходимо привлекать лишь те физические термины формы, расположения и дистрибуции, которые поддаются проверке. Если описание отклоняется от таких формальных категорий, проблема не сможет быть решена. <…>

Социально-культурное значение, связанное с конкретным высказыванием как целым или с последовательностью высказываний, по-видимому, не входит в схему проверки лексических или структурных форм. Хотя для различных аспектов лингвистического анализа проверка определенных типов значения бывает существенной, однако ненаучно использовать значение в качестве общего принципа анализа, когда понимание нами значения удерживает от того, чтобы отыскивать точные формальные сигналы, которые передают это значение (Фриз: 98-116).

 

Ноам Хомский (Чомски) (1928)

Американский лингвист, теоретик и политический публицист. Родился в Филадельфии. С 1945 г. Ноам Хомский изучал философию и лингвистику в университете Пенсильвании. Одним из его преподавателей был профессор лингвистики Зеллиг Хэррис. Хомский – профессор лингвистики Массачусетского технологического института, автор классификации формальных языков, называемой иерархией Хомского. Самая известная работа в области лингвистики – книга «Синтаксические структуры» (1957). Фундаментальное положение – о врождённом характере способности говорить на языке – впервые высказано в ранней работе Хомского «Логическая структура лингвистической теории» (1955, переиздана в 1975), в которой он ввёл понятие трансформационной грамматики. Его работы о порождающих грамматиках внесли значительный вклад в упадок бихевиоризма и содействовали развитию когнитивных наук. Помимо лингвистических работ, Хомский широко известен своими радикально-левыми политическими взглядами, а также критикой внешней политики правительств США.

Синтаксические структуры (1957)

<…> Грамматику лучше всего определять как самостоятельное исследование, не зависящее от семантики. В частности, понятие грамматической правильности нельзя отождествлять с осмысленностью (а также ставить в какую бы то ни было определенную, пусть даже приблизительную связь с понятием порядка статистической аппроксимации). В ходе такого независимого и формального исследования мы обнаруживаем, что простая модель языка, представляющая его в виде марковского процесса с конечным числом состояний, при котором предложения порождаются слева направо, неприемлема и что для описания естественных языков необходимы такие весьма абстрактные лингвистические уровни, как уровень анализа по непосредственно составляющим и трансформационный уровень.

Мы можем сильно упростить описание английского языка и сделать новый и важный шаг к проникновению в его формальную структуру, если ограничим область прямого описания (в терминах анализа по непосредственно составляющим) ядром основных предложений (простых, повествовательных, активных предложений без сложных глагольных или именных групп) и будем выводить все остальные предложения из предложений ядра (точнее, из цепочек, лежащих в их основе) посредством трансформаций, возможно, повторных. Обратно, получив систему трансформаций, переводящих грамматически правильные предложения в грамматически правильные предложения, мы можем определить структуру составляющих отдельных предложений, исследуя их поведение при этих трансформациях в случае иного разложения на непосредственно составляющие. <…>

Вообще, по нашему мнению, понятие «понимание предложения» можно частично анализировать с помощью грамматических понятий. Чтобы понять предложение, необходимо (хотя, разумеется, недостаточно) воссоздать его представление на каждом из уровней, включая трансформационный уровень, где предложения ядра, лежащие в основе данного предложения, могут восприниматься в некотором смысле в качестве «элементарных элементов содержания», из которых предложение построено. Другими словами, один из результатов формального изучения грамматической структуры состоит в том, что выявляется синтаксический каркас, способный подкрепить семантический анализ. При описании значения можно с успехом обращаться к этому глубинному синтаксическому каркасу <…> (Хомский: 412–527).

 

Юджин Алберт Найда (1914)

Американский лингвист. Окончил университет Калифорнии в Лос-Анджелесе в 1936 г. по специальности греческий язык, защитил магистерскую диссертацию в университете Южной Калифорнии и докторскую диссертацию в университете Мичигана в 1943 г. Окончил Восточную баптистскую семинарию в Филадельфии в 1956 г. Доктор богословия. Профессор библейской филологии (1937–1953) и секретарь Американской библейской ассоциации (англ. American Bible Association) (1948). В настоящее время (2005) живёт в Брюсселе (Бельгия). Основные труды Найды посвящены проблемам перевода Библии. Автор руководств для переводчиков библейских книг, составленных на основе новейших достижений лингвистики, филологии и истории, а также обобщающей монографии «Теория и практика перевода», написанной совместно с Ч.П. Табером (1969). Теоретик перевода, основатель теории динамической эквивалентности перевода Библии.

Анализ значения и составление словарей (1958)

Значение, совершенно необходимый, хотя и часто отвергаемый помощник и друг науки, постепенно получает свое признание. Все достижения и характерные черты современного общества: теория информации, вторжение антропологии в область индивидуальной и групповой психологии, настоятельная потребность в применении структурной лингвистики к значению (несмотря на отсутствие у него структурной четкости) и даже политические события в современном мире – все соединилось, чтобы заставить нас оценить необходимость, значимость и научную основу коммуникации. Значительная часть исследований в области семантики находит свое отражение в составлении словарей узкоспециализированной области, однако при этом некоторые важнейшие проблемы, связанные с анализом значения слова, принимаются во внимание лишь в незначительной мере. <…>

Существуют разного рода словари. Но если мы исключим из рассмотрения словари, преследующие лишь чисто коммерческие цели, и будем рассматривать лишь те словари, которые стремятся дать читателю полезную научную информацию, мы можем разделить эти последние на три основных типа:

1) Список слов с идентифицирующими глоссами.

2) Список слов с более или менее полным описанием случаев их употребления, извлеченных из текстового материала.

3) Список слов с более или менее исчерпывающим изложением всевозможных культурных контекстов, в которых такие слова встречаются.

В первом случае перечень глосс, служащих главным образом в качестве опознавательных знаков, существенно помогает при анализе текста и при установлении структурных взаимосвязей. Второй тип словарей представляет собой итоговый перечень слов, при котором слова классифицируются и иллюстрируются на основе лингвистических контекстов. Третий тип – это главным образом «этнолингвистические словари», которые показывают отношение лингвистических единиц с семантической отнесенностью к совокупности контекстов норм культуры. Мало пользы, например, в том, чтобы сказать, что данное слово обозначает половой обряд у женщин, если при этом не приводятся этнологические данные об этом обряде. Равным образом сказать, что слово имеет значение «до свидания», также относительно бесполезно, если мы не знаем, при каких обстоятельствах это произносится: в какое время дня или ночи, на какой срок предполагается расставание, с какого рода людьми, до или после других слов прощания, в сочетании с какими жестами, интонацией, голосовыми данными и т. д. <…>

Принято считать, что в целом составители словарей знакомы с основными принципами семантических соответствий (или их отсутствия); однако некоторые словари составляются с явным пренебрежением к трем основным предпосылкам, которые должны лежать в основе всякого адекватного семантического анализа: 1) ни одно слово (или семантическая единица) никогда не имеет абсолютно одинакового значения в двух различных высказываниях; 2) в пределах одного языка нет полных синонимов; 3) нет точных соответствий между соотносимыми словами в различных языках. Другими словами, совершенная коммуникация невозможна, всякая коммуникация осуществляется в известной степени. Принцип эквивалентности как в словарях, так и в переводах не может быть абсолютным. <…>

Как бы мы ни представляли себе структурный анализ – в отрыве ли от смыслового значения или же вне влияния грамматических категорий на процессы мышления, – мы, безусловно, должны учитывать тесные взаимоотношения между языком и культурой. Правильно анализировать язык можно только с точки зрения его положения и функций, как компонент, процесс и, до некоторой степени, модель культуры, с обязательным учетом всех взаимодействий. Хотя не каждый пожелает следовать во всем за Уорфом, тем не менее нельзя обойти тот факт, что язык создает как бы «каналы для мысли», подобно тому как культурные модели создают нормы для более общих норм поведения. <…> (Найда: 45–71).

 

Задания и вопросы

1. Как разграничивает язык и речь Э. Сепир?

2. Как протекает процесс номинации, по мнению Э. Сепира?

3. Как решается им проблема соотношения языка и мышления, языка и культуры?

4. Как Э. Сепир определяет слово и предложение?

5. Как Л. Блумфилд понимает речевое общение? Что, по его мнению, должен изучать лингвист?

6. Как трактуется Л. Блумфилдом социальная обусловленность языка?

7. В чем суть гипотезы лингвистической относительности Б.Л. Уорфа?

8. Почему, по мнению Ч.К. Фриза, изучение значения не дает удовлетворительных результатов в лингвистическом анализе?

9. Поясните термин «социально-культурное значение», используемый Ч.К. Фризом. Как, по его мнению, должно изучаться лингвистическое значение?

10. Идентичны ли понятия «грамматическая правильность» и «осмысленность»?

11. Для чего необходимо выделять и изучать ядерные предложения, по мнению И. Хомского?

12. Какие аргументы приводит Ю. Найда в доказательство утверждения о том, что принцип эквивалентности может быть только относительным?

13. Изучив предложенные фрагменты, можете ли вы утверждать, что американские структуралисты настаивают на изучении чистой формы и исключают значение из области лингвистического анализа?

14. Ознакомившись с материалами сайтов http://www.vitaeau-ct.narod.ru/01 l/vrb/bk_0001/0907.htm; http://dic.academic. ru/dic.nsf/ruwiki/13886, http://freesovet.ru/; http://www.kru-gosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/lingvistika/STRUKTUR-ALIZM.html, определите, какие направления существовали в рамках американского структурализма и каковы их особенности.