ЛЕСНОЙ ПРОБЕГ

Как только просохла «молния», написанная завкомовским художником, Костя осторожно свернул ее в трубку, и мальчики бросились к заводским воротам. Где автобус? Нет автобуса! Он ушел на Северный Полюс и увез Зиночку Соловьеву. У ворот стояли Катя и Леночка.

- Что вы так долго копались! - сердито сказала Катя. - Нужно было всего одну цифру написать, а вы целый час пропадали! Зиночка очень обиделась… Ждала, ждала и уехала…

- А коли «молния» не сохла! - сказал расстроенный Костя.

- Ну ничего, - решила Леночка. - Зиночка знает, сколько выработала наша бригада. Она выступит на торжественном собрании Северного Полюса и все скажет… Пойдемте, ребята, на заседание в красный уголок. Там будет концерт…

- Дай «молнию»! - крикнул Сева.

Он выхватил из рук Кости «молнию» и бросился прочь; ребята едва нагнали его.

- Ты куда? - кричал Костя.

- Не приставай! На Полюс!

- Ты же дороги не знаешь! - ужаснулась Леночка.

- Знаю! Ребята рассказывали, как они на Северный Полюс бегали. Здесь напрямки семь километров… Через железную дорогу, а потом лесом… За полчаса добегу.

- Оставь его, Леночка, - засмеялась Катя. - Он с ума сошел!

Как видно, Костя тоже сошел с ума.

- Бежим вместе! - сказал он Севе.

- Я могу только вместях, кабысь-кабысь! - пошутил обрадованный Сева. - Нажми, командир!

Девочки кричали им что-то вслед, но Костя и Сева, не обращая внимания, припустили со всех ног, оставили за собой сосновую рощу, пересекли полотно железной дороги, миновали какие-то склады, окруженные колючей проволокой, и наконец достигли лесной опушки. Начался пригородный лесок, очень редкий, по-весеннему сырой, пахнущий только что растаявшим снегом и намокшей хвоей. Дорога была грязная, колеистая, она то и дело двоилась и троилась, огибая болотники, и становилась все хуже.

Мальчики бежали по обочинам дороги, перепрыгивая через корни и муравьиные кучи. Ноги сами несли Костю, грудь дышала широко, он жадно втягивал лесные запахи.

Сева споткнулся о корень.

- Гляди, «молнию» сомнешь! - забеспокоился Костя. - Дай-ка я понесу.

- Пойди прогуляйся! - отказался Сева. - Кто с кем заодно, кабысь-кабысь? Сам «молнию» на филиал принесу и посмотрю, какой у Мингарея нос станет. Двести пятьдесят процентов - это штука!

Конечно, это была штука, этим можно было похвалиться. Предвкушая близкое торжество, мальчики нажали еще резвее, но вдруг Костя замедлил шаг.

- Ты что, скис? - насмешливо спросил Сева. - Ступай-ка лучше домой. Без тебя обойдусь… слабое звено.

- Не так идем, - сказал Костя. - Надо на полночь, а мы все на закат да на закат. Плохая дорога!

- Ври! - фыркнул Сева. - Ребята мне говорили… Шагай, одним словом!

- А что шагать, коли неверно идем…

Подтверждая его слова, дорога круто свернула на запад. Сева тоже сбавил скорость. Они пристально вглядывались в лесную чащу. Впереди стало светлее, что-то заблестело, зарумянилось. Казалось, что лучи заката стелются между стволами деревьев.

- Будто река… - задумчиво предположил Костя.

- Откуда здесь река? - пожал плечами Сева.

Спустя минуту они действительно очутились на берегу какой-то неподвижной реки, которая вплотную подступила к сосновым стволам и ярко отражала закатный огонь. Не сразу мальчики разглядели, что это вовсе не река, а широкая полоса жидкой глины, прорезавшая лес. Тут и там виднелись полузатонувшие стволы изломанных и размочаленных берез и сосен - какая-то страшная сила расправилась с ними, как со спичками.

- Что же это такое? - недоумевая, спросил Сева. - Отчего это?

- Будто дорога… вишь, колеи…

Кое-где среди жидкой глины виднелись продольные гребни обсохшей глины, между которыми застоялась вода.

- Ничего не понимаю! - рассердился Сева. - Вот и переберись на другой берег!

- А ну помолчи! - сказал Костя. Они стали прислушиваться.

РАДОСТНАЯ ВСТРЕЧА

Сначала казалось, что прислушиваться не к чему, а потом стало к чему. Это был тяжелый и глухой шум. Сева неожиданно сорвался с места и, размахивая «молнией», побежал навстречу шуму. Побежал и Костя.

- Знаешь, что это? Знаешь? - задыхаясь от волнения, крикнул Сева.

Костя ответил, но сам не расслышал своего ответа. Шум неожиданно вырос в миллион раз, поднялся из-под земли, качнул каждую сосну, взорвал каждую кровинку в жилах. Неожиданно Костя увидел три танка. Они показались на вершине невысокого холма, откуда спускалась неподвижная река. Три танка отпечатались на горячем медном небе и на минуту застыли. Страшными, Удивительными, чудесными были эти громадные машины со вскинутыми к небу пушками здесь, в лесу, в безлюдье, будто три чудовища вышли на охоту. Не успели они оторваться от медного, пылающего неба, как появился уже второй ряд - семь машин, а за этими появился третий ряд - десять машин…

Сева, подбежав к Косте, схватил его за плечо и припал губами к его уху.

- Танки! Наши танки! Видишь! - кричал он.

У него были сумасшедшие глаза, он закружился на месте, заметался, сорвал с головы кепку, замахал ею - как видно, что-то кричал, но его голос терялся в железном грохоте, который дробился о стволы сосен, делал трудным и прерывистым дыхание, заставлял сердце биться все быстрее, все радостнее.

- Танки! Наши танки! - кричал и Костя, кружась на месте, размахивая руками. - Видишь! Танки с Большого завода! - выкрикивал он, хотя и знал, что это бесполезно, так как Сева не слышит ни слова.

Танки уже поравнялись с мальчиками. Они шли ряд за рядом во всю ширину дороги, проложенной в лесу, неохотно обходя одинокую толстую сосну, сохранившуюся на маленьком островке, зарываясь в глину, разбрасывая ее, выдавливая глубокие колеи, обдавая друг друга брызгами. Они были еще некрашеные, но понизу стали желтыми от глины, и только башни остались черными, а на башнях белели буквы: «Сверх плана - первомайский». «Сверх плана - первомайский», «Сверх плана…», «Сверх плана…», и еще, и еще…

- Невпроворот! - кричал Костя. - Видишь, невпроворот! - И сердце его было нестерпимо горячим, огненным.

Не он сделал эти танки, эти бесчисленные машины. Их сделали люди, которые работали на Большом заводе, - варили, резали, сваривали сталь, сверлили пушки, собирали моторы. Но ведь Костя тоже умел резать сталь, и поэтому он вдруг почувствовал, что это его воля ведет тяжелые машины вперед, вперед по трудной дороге, его сердце бьется в стальной груди грозных машин.

Танки шли своим путем, ряд за рядом, волна за волной, и ярко белели на черных башнях слова: «Сверх плана - первомайский», «Сверх плана…», «Сверх плана…» Сколько их было! Так много, что Костя и не подумал считать.

Конец! Кончилось грозное шествие. Еще пенилась и бурлила желтая глина танковой дороги, прорезавшей лес, но шум моторов быстро сбывал, как спадает вода в реке после бурного половодья; он снова превратился в глухой подземный гул, не рождавший откликов в лесу.

Костя оглянулся, позвал:

- Севолод!

Звук собственного голоса показался ему слабым, дребезжащим. Он набрал побольше воздуха в грудь и завопил:

- Се-во-лод! «Молнию» давай! Се-во-лод!

Тишина… Сева исчез вместе с «молнией». Костя крикнул еще раз-другой, не дождался отклика и побрел по лесу. Не было никакого смысла идти на Северный Полюс: к торжественному собранию он уже опоздал, и, кроме того, «молния» исчезла вместе с Севой. Но дело не только в этом… Его уже не увлекала мысль натянуть Мингарею нос и надавать ему горячих. Не это теперь было важным. А что же было важным? Он шел по тропинке, которая, по его расчетам, должна была вывести к заводской окраине, и старался сообразить, сколько нужно сделать танков, «катюш», самолетов, пушек, чтобы свалить фашиста, бросить его наземь и раздавить, как змею гадюку. Он готов был сделать все оружие для фронта своими руками.

Стемнело, и звезды замигали, замерцали вверху, в неподвижной черной хвое молчаливых сосен. Костя не знал, далеко ли, близко ли от дома, - он просто шел вперед, улыбаясь своим мыслям и не замечая, что улыбается. Потом он забеспокоился - не заблудился ли Сева? - и немного покричал, но ответа не услышал.

ДЕЛУ ВЕНЕЦ

- Явился наконец! - хмыкнул Сева, как только Костя переступил порог боковушки. - Куда ты девался? Пропал, как сквозь землю провалился…

Картина, которую увидел Костя, была такой занятной, что он даже не успел рассердиться. Поджав ноги, Сева сидел на топчане и тянул чай из блюдечка. Вероятно, он занимался этим уже давно - его лицо блестело, глаза от удовольствия стали маленькими и туманными. На стене, прямо над Севой, как победное знамя, висела та самая «молния», которую ребята должны были доставить на филиал и вот не доставили.

Привет фронтовой бригаде Кости Малышева! -гласила «молния». - В последний день первомайского соревнования она выработала 250 процентов бригадной нормы.

- А ты куда пропал? - спросил Костя.

Оказалось, все получилось очень просто: Сева так обрадовался танкам, что забыл о Косте, побежал за танками, бежал долго, а когда опомнился - увидел какой-то пригород и какой-то завод. Это был Большой завод. Ему осталось только сесть в трамвай, а трамвай довез его чуть ли не до Земляного холма. Дома Сева узнал, что Нина Павловна и Катя еще не вернулись с торжественного собрания в клубе, и сел пить чай.

- «Молнию»-то на Северный Полюс не принесли, - сказал Костя.

- Чепуха, - ответил Сева. - Мингарей и без «молнии» узнает, сколько мы выработали… А эта «молния» пускай у нас висит… на память.

- А хотел Мингарею горячих надавать!

- Ну его, - мирно ответил Сева. - Будут у нас еще дела с Мингареем, успеем поговорить.

Только теперь Костя додумал мысль, которая занимала его с той самой минуты, когда он вошел в боковушку. Он прекрасно знал, что Сева в два дня расправился с сахаром, полученным в счет майской нормы, - сахара у него, как и у Кости, не было, и всё же…

- Ты чего не свистишь? - спросил он.

- Дурак я был свистеть, - ответил Сева, отхлебнул из блюдечка и сладко зажмурился. - Сам свисти, если хочешь… Давай кружку - налью!

Костя поднес кружку к губам и понял, что свистеть действительно было бы глупо. Никогда в жизни ему не приходилось пить такого сладкого чая, если можно было назвать чаем густой горячий сироп.

- Жирно живешь! - сказал он. - Где сахар взял?

- Не у тебя, кабысь-кабысь!

Все стало понятно. Стараясь не выдать своей радости, Костя, будто ничего не понял, упрекнул товарища:

- Запас тронул? А в синий туман с чем пойдешь?

- В какой синий туман? - хладнокровно спросил Сева.

- В такой какой… Ясно - за золотом.

- Без твоего золота обойдусь, - ответил Сева. - Хочешь еще чаю? Мне не жалко. - И он щедро долил кружки.

Странное дело: все это только обрадовало, но как-то не удивило Костю. Напротив, теперь было бы гораздо удивительнее, если бы Сева сказал: «Давай тамгу и письмо к румянцевским ребятам, я это заслужил». Уже давно Костя почти неосознанно ждал, что его товарищ под тем или другим предлогом откажется от похода в тайгу, и теперь почувствовал, как много уверенности было в этом ожидании. Костя припомнил все - стычку на Земляном холме, драку на Гималаях, историю с тупым гвоздиком - и усмехнулся, как усмехнулся бы взрослый человек, увидев короткие штанишки, которые он носил в детстве.

Танки! Конечно, танки сыграли свою роль, но не только встречей с танками объяснялся отказ Севы от экспедиции за золотом. Слишком много важного, решительного случилось в жизни мальчиков, большая сила была у нового ветра, который ворвался за колонны в первый день существования фронтовой бригады. Новый ветер прогнал синий туман далеко-далеко, и то, что еще недавно казалось простым, верным и важным, стало шатким и неверным, как полузабытая сказка, как хрупкое сновидение. Святое озеро, поющие рыбы, золотое дно… Разве могло сравниться все это с тем, что окружало мальчиков, что было их жизнью, их борьбой, их трудным и радостным делом? Может быть, об этом же думал и Сева, - он улыбкой ответил на улыбку Кости, не спрашивая его согласия, вылил в кружку все, что было в чайнике, и похлопал себя по животу.

- Спать надо, - сказал он. - Сахару еще на завтра хватит. А Нины Павловны и Кати нет. Наверное, концерт в красном уголке большой. Интересно было бы знать, на сколько сработала бригада Мингарея. А что, если двести пятьдесят пять, например?

- Тоже выдумаешь!

- Спать ложишься?

- Не… подожду…

Был теплый, совсем теплый вечер, и звезды мирно смотрели на землю. Они разыскали Костю, сидевшего на лавочке у ворот, и что-то спросили. Может быть, они спросили: «Почему ты киснешь?» А Костя и сам не понимал, чего ради ему вдруг взгрустнулось. Может быть, это произошло потому, что многое кончилось, развязалось и хотелось знать, как все пойдет дальше. Может быть, взгрустнулось и потому, что после этого тревожного дня со всеми его удивительными событиями все как-то замерло и он остался один на один с самим собой, вспомнил Румянцевку, вспомнил Митрия…

А может быть, виной всему была мысль, что Катя и Леночка слушают концерт, веселятся, а он чего-то ради по-глупому сидит у ворот да ждет их, хотя сон понемногу овладевает им и клонит его голову на плечо Шагистому, который уселся рядом на лавочке.

Шагистый насторожился, заскулил и судорожно зевнул.

Послышались быстрые легкие шаги по деревянному тротуару. Из темноты вылетела маленькая фигурка, Шагистый бросился ей навстречу. Катя - конечно, это была Катя - сказала:

- Не лезь, глупый пес! - разглядела Костю и обрадовалась: - Ты уже дома! И Сева? Уф, как сердце бьется! Мы так волновались! Где вы пропали? Понимаешь, только-только кончилось первое отделение концерта, а тут с филиала приехала Зиночка и сказала, что не видела тебя и Севу на филиале. Мы все так испугались… Думали, что вы в лесу заблудились.

- Ничего не заблудились, - усмехнулся Костя, очень обрадованный тем, что о нем думали, беспокоились. - А Мингарей на сколько сработал?

- На двести сорок пять… Он на митинге выступил и назвал нас молодцами.

- Хорошо!

- Очень, - засмеялась Катя и предложила: - Посидим здесь, подождем Нину и Леночку.

Они сели и долго молчали. Вдруг Катя шепнула:

- Вот все вижу, все слышу и совсем-совсем нисколько не верю, что все так и есть. Мы с Ниной сегодня вообще как сумасшедшие… На торжественном заседании Сергей Степанович доклад сделал. Он хвалил Нину, что она научилась калить «рюмку», а она ничего не поняла… И я не поняла, когда он нашу бригаду очень хвалил… Леночка потом нам все рассказала…

Счастье затопило ее сердечко, тонкие руки вдруг обхватили шею Кости, холодные, дрожащие губы коснулись его щеки.

- Братик мой родимый, вот я заплачу сейчас… - проговорила она со слезами и смехом в голосе. - Вот уже реву… У, глупая такая! Плакса-варакса…

- Глупая и есть, - ответил Костя и почувствовал, будто кровь Большого Митрия наполнила его сердце и сделала его способным творить чудеса ради Кати, ради своих товарищей, ради всех, кто был с ним заодно и в беде и в счастье, кто вместе с ним боролся и вместе с ним должен был победить врага силой своей души и искусством своих рук.

Послышались голоса. Это пришли Нина Павловна и Леночка. Они обрадовались, что Костя и Сева живы-здоровы, немного поговорили, и Нина Павловна приказала ребятам идти спать.

- Ой, совсем забыла! - спохватилась Леночка. - Малышок, Коля просил напомнить, чтобы ты написал удостоверение на фронт, что он стал хорошо работать. Напишешь?

- Ясно, напишу, - пообещал Костя.

«КАКОЙ УЖАС!»

Нина Павловна и Антонина Антоновна принялись варить и печь к завтрашнему званому обеду. Катя тоже хотела хозяйничать, но ее прогнали спать, а Костя попросил у Нины Павловны чернила, перо и бумагу и устроился на уголке стола писать обещанное удостоверение. Удостоверение пойдет на фронт, там его прочтет гвардии капитан Глухих и обрадуется, что его сын Николай уже справляется с двумя станками и вообще ничем не хуже других гвардейцев трудового фронта.

Но какое это ответственное и трудное дело - вести официальную переписку! Костя почувствовал себя таким серьезным и важным, что даже вспотел, но от этого удостоверение не подвинулось ни на шаг, потому что Костя не знал, как это делается…

Хорошо, что Нина Павловна пришла на помощь. Повязав голову чистым полотенцем и вымешивая тесто, она диктовала:

- Пиши: «Уважаемый тов (точка) Глухих (восклицательный знак)». Теперь пиши с новой строки: «От имени нашей фронтовой бригады поздравляю Вас (с большой буквы) с днем Первого мая и желаю боевых успехов (точка)». Пиши с новой строки: «Я рад сообщить Вам (с большой буквы), что Ваш (с большой буквы) сын Николай Глухих…»

Так она продиктовала все письмо, на что потребовалось немало времени, хотя Костя старался писать быстрее и, как говорится, закрыв глаза, решал грамматические загадки, встававшие перед ним в каждом слове. Из этого испытания он вышел покрасневший и разбитый. Конечно, ему было бы легче целую смену работать на всех «Бушах», включая и отделочный, чем вести деловую переписку.

Управившись с тестом, Нина Павловна вымыла руки и, вытирая их, бросила через плечо Кости взгляд на письмо.

- Надо признаться, что почерк у тебя не блестящий, - сказала она. - Странно, я почему-то думала, что ты пишешь лучше. Постой, постой! Что это такое? - Она прочитала письмо, всплеснула руками и воскликнула: - Какой ужас! В два раза больше ошибок, чем слов! Кошмар! - Она схватила перо и стала подчеркивать ошибки.

Только что за столом сидел знатный командир самой лучшей молодежной фронтовой бригады, первый снайпер молотка, победитель Мингарея Бекирова в первомайском соревновании, и вдруг перед пораженной Ниной Павловной предстал маленький, бесконечно смущенный неуч с горящими ушами.

- Ты вообще-то учился в школе? - спросила она Малышка.

- А когда было учиться… - пробормотал он. - Митрий-то дома не сидел, кормильцем не был… Две зимы в школу бегал, а то все робил…

- Разве что так… - вздохнула Нина Павловна. - Что же, придется поправлять дело.

- По осени учиться стану! - решительно пообещал Костя. - Ребята в бригаде уж толковали, чтобы по осени всем заодно в школу взрослых пойти.

- Нет, так не годится, - возразила Нина Павловна. - До осени далеко. Фронту вы должны служить, потому что рабочих рук не хватает, но и превращаться в варваров вы не имеете права. После праздника начнем подготовку к вечерней школе. Тебе придется догонять всех других членов бригады.

- Догоню! - твердо проговорил Костя. - Я учиться люблю… - Он насупился и попросил: - Вы только удостоверение-то Севолоду не показывайте. Засмеет он меня.

- Не расстраивайся, - успокоила его Нина Павловна. - Письмо на фронт я сейчас перепишу начисто… Но имей в виду, я не дам покоя твоей бригаде, пока вы не станете академиками по всем наукам. А пока… - Она посмотрела на часы. - Ровно двенадцать! Праздник наступил! Поздравляю тебя с Первым мая, Малышок, и с победой в соревновании с Мингареем!

- А вас с «рюмкой»! - ответил Костя.

Она выпроводила Костю спать, и будущий академик ушел в боковушку счастливый и обеспокоенный, потому что впереди лежала целая жизнь и потому что его ждал большой труд. Но он не боялся ни работы, ни учения, потому что был на свете не один, и поэтому беспокойство было не страшным, не тяжелым.