Генерал Стэк пригласил меня участвовать в торжественном открытии новой автомобильной дороги, проложенной нашими войсками вдоль границы Ристландии. На этой границе мы строили большой укрепленный район, в котором должны были разместиться наши многочисленные воинские части и ракетные базы.

Конечно, все это делалось, чтоб обуздать красных, но я подумывал о том, что столь мощные укрепления могут нам пригодиться, если придется обуздывать и самих ристландцев, - этот век изобиловал противоречивыми, казалось бы друг друга исключающими положениями

Военные поселения, вернее - города, строились в долине, носившей поэтическое название Фогельзанг. Были уже построены четыре города, их связала новая дорога. Теперь собирались приступить к строительству пятого города в центре долины. Для этого надо было взорвать гору. На горе стоял ветхий старинный замок. В замке давным-давно никто не жил, но местные жители утверждали, что и гора и замок очень красивы, что с замком связаны исторические воспоминания, легенды и потому они не допустят, чтоб гору взрывали.

Крестьяне не давали рыть тоннель и через вторую гору, хотя на ней не было никакого замка. Из недр горы били целебные источники, к этим источникам съезжались со всех окрестных мест, вообще ристландцы питали особую нежность к этому клочку своей земли. По воскресеньям сюда приезжали семьями, хотя здесь не было ни кабаре, ни даже порядочного кафе. То кафе, которое там было, не могло бы устроить нас с вами, но местным обитателям оно почему-то нравилось. Это был простой деревянный домик с вывеской «Веселый Августин. Здесь можно варить кофе». И приезжающие в долину семьи сами варили себе в этом кафе свой кофе, ели свои бутерброды и, по-видимому, были очень довольны. И еще кегельбан! До позднего вечера отцы семейств, сняв пиджаки, сражались в кегли, забывая о времени и обо всем мире.

Окаймленная невысокими холмами долина, гора со старинным замком, приткнувшийся к ее подножию «Веселый Августин»- на всей земле не найдется лучшего места, утверждали эти наивные ристландцы.

Генерал Стэк решил устроить торжество по случаю открытия дороги - чтоб стать на дружескую ногу с местными парнями, чтоб они не шумели, когда мы взорвем их гору и пошлем к черту их замок, эту «старую дырявую калошу, доверху наполненную глупыми легендами», - это были подлинные слова генерала.

Накануне церемонии открытия дороги, вечером, я вместе со Стэком отправился в Фогельзанг. После ужина в деревенской гостинице, где я остановился, Стэк пригласил меня проехать утром, до начала торжества, по новой дороге.

- Это поднимет ваш дух, Тук, - говорил мне генерал. - Вы увидите, какими силами мы здесь располагаем, и поверите мне, что мы сможем, если будет нужно, прижать хвост этому битому индюку, - так Стэк называл Фаренвага.

- Как бы он сам не наступил на чей-нибудь хвост, - усмехнулся я. - Мне так и кажется, что он только момента ждет. Как вы думаете?

Но Стэк сделал вид, что не слышал, и распрощался со мной.

Я долго не мог заснуть из-за привязавшейся ко мне мысли: где я слышал название Фогельзанг? Долина Фогельзанг… Фогельзанг… Так и не вспомнив, заснул.

Утро было солнечное, ясное. Окна моего номера выходили на восток, и комнаты были залиты слепящими лучами яркого солнца.

Гостиница стояла на холме, из ее окон открывался широкий вид на долину, на холмы, на вьющуюся поодаль белую, блестевшую, как река в лучах утреннего солнца, бетонированную дорогу. Все было весьма живописно и подходило к имени - Фогельзанг. «Но ведь где-то я уже слышал это название!» -с раздражением подумал я, чувствуя, что не избавлюсь от этого, пока не вспомню.

Хорошенькая горничная в сверкавшем белизной переднике и маленькой наколке, с румяным и полным лицом, приветливо пожелав мне доброго утра, спросила, что принести мне на завтрак и не желает ли господин парного молока. Генерал Стэк, когда здесь бывает, помимо сливок, непременно требует парного молока.

- Терпеть не могу парное молоко, - отозвался я. - Оно пахнет хлевом и еще… еще мылом, - сказал я и, обрадовавшись, ударил себя по лбу - госпожа Ахтмайер, Фогельзанг, госпожа Ахтмайер!

- Что вы сказали? - удивилась горничная.

- Ничего, ничего, дайте мне кофе со сливками и еще сдобные булочки. - И я не удержался, чтоб не ущипнуть ее ярко вспыхнувшую щечку.

Так вот откуда я знаю об этих местах! Фогельзанг - так звали деревню, где родилась милейшая госпожа Ахтмайер. Фогельзанг - край, полный пения птиц, да еще такого пения, что даже Михель с его оловянными глазами не устоял от любви.

Мне недолго оставалось предаваться воспоминаниям: генерал Стэк прислал за мной, он ждал меня в машине.

Дорога шла вдоль гряды холмов, по которым сбегали рощи. Иногда над рощей возвышалось строение с башнями, бойницами. Замки… Они напоминали о далеком прошлом… Так и представлялось, что сейчас повиснет в воздухе и ляжет над глубоким рвом тяжелый кованый мост, со скрипом распахнутся железные ворота и из них выскочит и ринется вслед за нашей машиной ватага закованных в броню рыцарей во главе с каким-нибудь ристландским Ланселотом. И хотя я знал, что ничего такого произойти не может,- я же пребывал в трезвом, практическом веке, - смотреть на эти остатки старины было неприятно.

Вообще история меня тяготит. Я считаю, что она излишня. Если бы можно было избавить мир от груза исторических воспоминаний, все было бы гораздо легче и проще.

Я убежден - лишите народы истории, пусть они как будто вчера только на земле появились, и они станут гораздо покладистее.

Все эти мешающие деловым отношениям разговоры о суверенитете, о национальной гордости, они же опираются на исторические воспоминания, традиции…

Вот мы предлагаем многим странам свою помощь, деньги, хотим разместить у них как можно больше своих войск, чтоб защищать их от красных, внешних и внутренних, а они сомневаются, медлят, отказываются. Почему? Они боятся потерять свою самостоятельность, суверенность. Их томят исторические воспоминания… У них мало денег, но они убеждены, что то, что они называют национальным величием, важнее денег. А величие, оно же создается не за один день, оно же создается веками! Вот я и говорю, отнимите у народов их слишком длинную историю, и они будут покладистее.

В этот ранний час шоссе было пустынно, и машина все набирала и набирала скорость. Я обратил внимание, что по сторонам дороги не было видно строений.

- Здесь было густое население, - как будто подслушал мои мысли генерал Стэк. - Все вокруг, все деревни мы снесли. Пусть вас не вводит в заблуждение этот пейзаж. Здесь и под землей, и на земле, и в воздухе всюду наша техника. И какая техника!

Исчезли холмы и рощи. О том, что здесь были деревья, напоминали пни - леса были вырублены. До са-мого горизонта тянулся низкий частокол пней, на смену им надвигались заброшенные невспаханные поля.

Я вспомнил госпожу Ахтмайер с ее птицами. Птицам в этих местах теперь делать было нечего, они здесь были ни к чему. И только я об этом подумал, как отдаленное гудение предупредило нас, что мы приближаемся к аэродрому. Это гудение сопровождало нас позже повсюду, от него некуда было спрятаться.

Мы въехали в Найсвиль, «город будущего», как называл его Стэк. По образцу Найсвиля строились все города укрепленного района. По сторонам очень широкой улицы тянулись серые гладкие здания с плоскими крышами. Они были совершенно одинаковыми, и, если бы не большие номера, висевшие на углу каждого дома, их невозможно было отличить друг от друга. Множество баров с неоновыми вывесками. Вперемежку с вывесками висели красные фонари… Жизнь здесь била ключом.

- Но зачем такие широкие улицы? - спросил я Стэка и заметил, что на улице нет тротуаров.

- Тротуары? - удивился генерал. - Разве эти улицы для людей? Люди могут ходить и задними дворами, если у них нет своих машин. Улицы для танков, для артиллерии, для самолетов, наконец. Взгляните, на эту мостовую может сесть тяжелый бомбардировщик. И взлететь отсюда ему будет удобно. Не правда ли? -с гордостью оглядывался Стэк, он притронулся к плечу шофера, чтоб тот ехал медленнее.

- На этом месте, - продолжал Стэк, - стояла какая-то деревня.

- Фогельзанг, - подсказал шофер.

- Да, да, Фогельзанг, - подтвердил генерал,- мы эту деревню снесли, а на улице, по которой мы с вами едем, был сквер, на котором росли огромные столетние дубы. Крестьяне из-за этого сквера очень волновались, не позволяли рубить деревья. Но кому нужен сквер? Местных жителей мы отсюда убрали, а наши ребята целуют своих девиц и на открытом месте, - Стэк добродушно рассмеялся.

Остальные города, которые показал мне Стэк, повторяли Найсвиль. В это утро я видел не один город. Я видел своими глазами то, что в этом веке придумали, чтоб, не слишком затрудняясь, всего одним выстрелом сносить целые города. Выстрел - город, еще один - второй, в три-четыре выстрела можно было разделаться с государством средних размеров.

Таков был этот век.

* * *

На расчищенной площадке у подножия горы, рядом с «Веселым Августином» стоял увитый зеленью с флагами по углам грузовик. Перед ним простиралась широкая лента новой дороги. Предполагалось, что по обе стороны грузовика, на дороге и на горе, разместится население ближайших еще не снесенных деревень и строившие дорогу рабочие. Но кроме расположившихся поодаль прямо на траве небольших групп, в которых преобладали, как более любопытные, женщины, некоторые держали на коленях детей; кроме этих редких групп, никого не было. Были еще многочисленные наряды полиции и несколько рот из «Национального общества любителей хорового пения». Из кафе «Веселый Августин» доносился стук шаров - там, как всегда, играли в кегли.

Через некоторое время медленно, как будто нехотя, стали стекаться со всех сторон люди. Они шли группами и поодиночке, среди них были строители, были и крестьяне из ближайших деревень.

Мне предстояло произнести здесь главную речь. Я, как представитель Виспутии, должен был передать дорогу, подарить ее представителю Ристландии Отто Галлену.

Гремел оркестр. Ветер развевал флаги. В «Веселом Августине» слышался стук шаров - там продолжали играть. Народу было все еще мало, и мы решили подождать, может, прибавится.

- Хорошо, если б запели что-нибудь местное, национальное, это поднимет дух и придаст колорит, - сказал я Стэку. - Ведь тут дежурят любители хорового пения, певцы…

- Верно, верно, - обрадовался Стэк, он явно беспокоился за успех торжества.

Стэк подозвал долговязого юношу с повязкой распорядителя на рукаве. Когда он приблизился, оказалось, что он не юноша, а существо неопределенного возраста и пола, на его рябом пухлом лице, усеянном прыщами, не было и следа какой-нибудь растительности. Это был командующий обществом любителей хорового пения. Стэк передал мое пожелание. Долговязый стал переступать с ноги на ногу, но с места не сдвинулся. Наконец он признался, что среди его певцов никто не умеет петь. Голос у долговязого оказался высокий, женский.

- Назвались бы тогда как-нибудь иначе. Почему певцы? - раздраженно пожал плечами Стэк. - Идите!

- Слушаюсь, - пропищал долговязый.

Стэк отвернулся, на лице его была брезгливая гримаса. Пора было начинать. Я взобрался на грузовик, за мной последовал Отто Галлен, все это время он стоял у заднего колеса грузовика и, молчаливо попыхивая своей чудовищной трубкой, выпускал густые клубы дыма, как будто желая дымовой завесой отгородиться от того, что происходило на площадке.

Кроме меня и Галлена, на грузовике было еще несколько штатских, Стэка с нами не было, он сидел немного поодаль в своей машине. Он объяснил мне, что праздник должен носить чисто гражданский, штатский характер, что будут фоторепортеры и не следует, чтоб мелькали военные мундиры.

Начальник строительства дороги, мой соотечественник, полковник Фидерлен был также одет в штатское. Пальто неловко сидело на его длинной фигуре с военной выправкой. И сам он чувствовал себя неловко, особенно мучили его манжеты рубашки, они почему-то далеко вылезали из рукавов пальто, и он их непрерывно поправлял.

Запихивая выбившийся манжет, Фидерлен подошел к стоявшему на крыше шоферской кабины микрофону и возвестил начало праздника. Грянул оркестр.

Фидерлен сказал несколько слов о том, что дорога еще больше укрепит дружбу между виспутинцами и местными жителями.

- Не нужна нам эта дорога! - крикнул кто-то из толпы. Толпа сдержанно зашумела.

Фидерлен растерянно оглянулся. Галлен стоял спокойный, бесстрастный, он кивнул Фидерлену, и тот, на что-то решившись, внезапно закончил свою речь, успев только сказать, что для передачи дороги ристландскому народу специально прибыл из Виспутии господин Тук.

Раздались жидкие аплодисменты - это старались любители хорового пения.

Я подошел к микрофону и, откашлявшись, начал.

- Многоуважаемые господа! - громко сказал я. - Я пересек Изумрудный океан для того, чтоб подарить вам эту великолепную дорогу.

- Бери ее себе, эту дорогу, и уезжай с ней домой! - выкрикнул кто-то и одновременно раздался свист.

Я продолжал. Я говорил о том, что весь мир смотрит на Ристландию как на свою защиту от красных.

Вместе с другими глубоко цивилизованными народами ристландцы самим богом призваны уничтожить красную опасность.

- Мы уже раз это попробовали! - крикнули из толпы, и я невольно заткнул уши - такой раздался пронзительный свист.

Я, как недавно Фидерлен, оглянулся, глазами спрашивая, продолжать ли. Отто Галлен с тем же бесстрастным выражением кивнул мне.

- Продолжайте, - прошептал, как будто прошипел, стоявший со мной рядом Фидерлен.

Потеряв уверенность, я продолжал. Мне хотелось задобрить толпу,войти к ней в доверие, и я сказал:

- Вы - нация воинов, все вы рождаетесь солдатами, унтерами, генералами, кому как удается!

Что тут поднялось! Они кричали, свистели, но потом затихли, на их лицах появилось любопытство.

И вдруг меня как будто что-то подхватило и понесло. От необычности обстановки, от того, что на меня смотрели сотни любопытных глаз, я забыл о том, что мне всегда надо быть начеку, что я нахожусь в чужом веке и более всего мне надо помнить о том, чтоб не выйти из своей роли, не проговориться. Обо всем этом я забыл.

Стал говорить о том, что было в покинутом мною веке.

Кажется, впервые за долгое время я говорил о том, что очень хорошо знал: о том, как передовые страны стали приносить цивилизацию в отсталые и как в этих отсталых странах прежде всего строились дороги. Эти дороги разом приобщили отсталые страны к цивилизации. По этим дорогам ввозилось то, что было не нужно цивилизованным государствам, и вывозилось то, что им было нужно. Именно так развивался в мое время прогресс, и на эти исторические воспоминания и натолкнул меня вид новой дороги и толпа туземцев, перед которой я говорил.

Уже давно Фидерлен потихоньку тянул меня за пиджак, но я был слишком увлечен и не мог остановиться.

Трудно описать, что происходило. Толпа кричала, оглушительно свистела, потрясала кулаками, лес кулаков поднялся над головами людей, и, что самое страшное, эти люди стремились к нам, к грузовику, на котором мы стояли. Их не пускали. Полицейские и любители-хористы оттесняли их, но они напирали и напирали.

Отто Галлен собирался произнести речь. Он стоял у микрофона и держал внизу дымящуюся трубку. Струившийся снизу дым делал его полное, как будто распухшее, бесстрастное лицо похожим на вдыхающего курения идола.

Толпа напирала. Кто-то рядом со мной сказал:

- Не вызвать ли войска?

- Не успеем, - сказал я, испытывая безумный страх.

Отто Галлен все-таки попытался произнести свою речь. Он что-то крикнул в микрофон, но его слова потонули в пронзительном свисте. С той стороны, где был «Веселый Августин», метнулся кегельный шар, он пронесся в сантиметре от головы Галлена.

Тот страшно побледнел и вдруг ткнулся в микрофон. Фидерлен упал на меня, все закачалось, грузовик, как бы для разбега, дал задний ход и рванулся вперед.

Не могу сказать, о чем именно я думал в этот миг: кажется, ни о чем не думал. В смертельном ужасе вскочил на борт машины и, зажмурившись, прыгнул.

Град ругательств встретил меня внизу. Кто-то с силой нахлобучил мне на глаза шляпу, теперь я уже ничего не видел. Меня перебрасывали из стороны в сторону, как куль муки, и отовсюду награждали тумаками. Не знаю, сколько это продолжалось, неожиданно кто-то с силой взял меня под руки, и я понял, что нахожусь среди своих.

Кто-то поправил на мне шляпу, и я увидел рядом с собой откуда-то взявшегося Гарри Гента.

- Какого черта вы прыгнули? - ругался Гарри. - Благодарите бога, что ваша голова по-прежнему на ваших плечах.

Я едва поспевал за Гарри. Ноги не слушались, душила одышка, я не мог произнести ни слова.

Гент втолкнул меня в машину Стэка. Я свалился на мягкие подушки рядом с генералом. Гент сел к шоферу, и машина помчалась.

* * *

Вечерние газеты меня огорчили. Не все, конечно, а те, что были заражены опасным духом. В этих газетах было подробно описано неудавшееся торжество открытия дороги и были помещены фотографии. Фотографы запечатлели три момента: я стою на борту грузовика и, втянув голову в плечи, готовлюсь к прыжку. Я - в воздухе. Я - в нахлобученной шляпе и рядом - волокущий меня Гарри Гент.

Было одно благоприятное обстоятельство - ни на одной фотографии нельзя было разглядеть моего лица.

Утренние газеты напечатали мое негодующее письмо. Я писал, что я - это не я.

Не я становился на борт грузовика, не я прыгал, не меня волочил Гент - все это клевета, я решительно утверждал и настаивал, что я - это не я.

Не в первый раз, размышлял я, читая эти строки, приходится мне утверждать, что я - это не я. И это после того, как мне с таким трудом удалось заставить поверить, что я - это я!

Но главное ведь не то, чтоб быть всегда самим собой, главное - всегда выигрывать.