- Поедем в кабаре! - сказала Элиз, когда Дейли-Данн наконец нас оставил: он спешил на аэродром.- Вы когда-нибудь бывали в здешних кабаре?
- С вами на край земли, - сказал я, и мы поехали.
На середине дороги шофер остановил машину, выскочил из нее, поднял капот радиатора, вернулся, взял инструменты и, сказав: «Прошу прощения, небольшая задержка», начал стучать и скрежетать, копаясь в чреве машины.
- Ну вот, этого еще недоставало, - капризно куталась в меховую накидку Элиз. - Мы здесь замерзнем.
Было холодно. Мы вышли из машины и стали прогуливаться, чтобы согреться. Я взял Элиз под руку и крепко прижал ее к себе. Мимо равнодушно проносились машины, шофер все лязгал и гремел своими инструментами. Становилось все холоднее.
Невдалеке темнело небольшое строение. Время от времени оттуда на шоссе падал яркий сноп света, и в нем клубилось и таяло облако вырывавшегося из дверей пара. И тогда до нас доносились музыка, шум голосов.
- А что если мы вместо кабаре пойдем туда? - В голосе Элиз было озорство. - По-моему, это кабачок, там же бывает очень весело! Не раздумывайте, Гиль!
Элиз впервые назвала меня по имени. Схватив меня за рукав, она почти побежала. Я старался не отставать от нее. «Что только не придет в голову женщине, если она хороша собой и знает об этом», - думал я, стараясь справиться со своей одышкой.
В большой, переполненной людьми комнате было жарко и душно. Я в нерешительности остановился и посмотрел на Элиз.
- Сейчас привыкнете,- сказала, беря меня за локоть, Элиз и, гибко лавируя в тесноте столиков, провела меня к столу у стены.
На небольшом, сколоченном из досок возвышении сидел оркестр из трех музыкантов. Руки их со смычками мелькали в каком-то невероятном темпе, под эту стремительную, веселую мелодию кружились и отплясывали пары. Вдруг, взмахнув смычками, музыканты оборвали мелодию, и танцующие, не ожидавшие этого, с разбегу пытались остановиться. Не всем это удалось, они валились друг на друга, хохоча и радуясь.
- Забавно, правда? - щурила свои узкие глаза Элиз. С мороза ее щеки горели, еще более оживляя прекрасное лицо. Простое темное платье как будто подчеркивало ее яркую красоту.
Мы привлекали внимание, на нас смотрели с удивлением. Я видел устремленные на Элиз жадные взоры мужчин и деланно равнодушные взгляды женщин.
Через два столика от нас сидел, перекинув руку через спинку стула, молодой человек в синем свитере и наброшенном на плечи сером пиджаке. Мягкие темно-каштановые волосы падали на его лоб, две четкие полоски темных бровей подчеркивали голубизну глаз.
Молодой человек смотрел на Элиз с откровенным восхищением.
Ужин был скромный, но вино подали недурное. Я поднял свой бокал и сказал, как можно выразительнее взглянув на Элиз:
- За нашу встречу.
В это время музыканты рывком опустили на струны свои смычки, и тотчас же, движением плеча сбросив на стул пиджак, голубоглазый поднялся и, боком пробираясь среди танцующих, направился к нам.
Не глядя на меня, как будто меня здесь и не было, он сказал что-то Элиз. Элиз улыбнулась и, бросая на меня нерешительные взгляды, отрицательно качала головой, что-то тихо объясняя молодому человеку. Я нахмурился, мне это не нравилось. Тогда Элиз сказала мне, что юноша приглашал ее танцевать, но она отказалась.
- Представляете меня танцующей здесь? - Элиз весело смеялась.
У меня настроение было испорчено.
- Но вы его дарили такими улыбками…
- Ревнуете? - легко ударила меня по руке Элиз.- Взгляните на него. Он же совсем еще мальчишка, мне не хотелось его обижать.
Юноша вернулся на свое место и, приняв прежнюю позу, стал снова смотреть на Элиз. Время от времени он перебрасывался словами то с тем, то с другим, видно было, что его здесь все знали.
Я отвернулся и больше на него не смотрел.
Мы ужинали, Элиз была оживлена, она много говорила, а я в это время сблизил под столом наши колени. Я не встретил сопротивления. «Мои дела идут не так уж плохо», - подумал я и повеселел.
Я много пил и, глядя как будто сквозь тонкую дымку на сидевшую против меня Элиз, размышлял: «А что если жениться на ней? Элиз еще довольно молода, ей, наверное, не больше тридцати двух, она очень красива, блестяща, настоящая леди, она сумеет создать респектабельный дом… Почему бы и нет?»
Меня вывели из охватившего оцепенения громкие возгласы.
- Франсуа! Франсуа!
Все стояли и аплодировали, выкрикивая это имя, и когда я тоже поднялся, то увидел, что Франсуа - это был юноша, приглашавший Элиз. Он все еще сидел и улыбался, потом встал, и тогда все стали еще громче и громче аплодировать. Музыканты улыбались и жестами приглашали Франсуа к себе на помост.
- Становись на стол! На стол! - кричали вокруг. - Мишель, здесь Мишель?
Сквозь толпу к музыкантам пробирался одетый в поношенный темный пиджак человек с худым бледным лицом, один глаз его был закрыт черной повязкой, на щеке алел уродливый крупный шрам. Через плечо у него висел нарядный белый аккордеон с перламутровой инкрустацией.
Мишель стал подниматься на помост, потом передумал, поставил стул внизу. Сняв с плеча аккордеон, растянул его в глубоком, мягком аккорде. Франсуа уже стоял на столе.
Еще один аккорд, и Франсуа запел. Запел мягко и тихо, как будто про себя. Я не понимал, о чем он пел, но я видел устремленные на него глаза! Было так тихо, как будто на всем свете только и была одна песня Франсуа. У него был несильный, мягкий баритон, и он больше говорил, чем пел. Этот речитатив вызывал восторг у слушателей. Лицо его было оживлено, он как будто рассказывал и как будто люди узнавали от него что-то очень для них важное, не дыша они слушали его.
Франсуа кончил, и его наградили такими аплодисментами, какие не часто достаются и настоящему артисту.
Все кричали, все о чем-то просили певца, он слушал, улыбаясь, потом поднял руку и, когда стало тихо, снова запел.
Почему-то мне стало не по себе от этой песни. Мне казалось, что я понимаю ее слова.
- Дайте ухо, - притянула мое ухо к своим губам Элиз и стала очень тихо переводить мне то, что пел Франсуа.
Он пел о просыпающихся на заре улицах, о том, как заря окрашивает воду реки, на заре просыпается город, который он безмерно любит. Этот город знал много горя и много мужества… И еще он пел о том, что Галония больше никогда не допустит, чтоб улицы ее городов попирали сапогами враги. Никогда!
- Никогда! - подхватили все громко и слитно. - Никогда! - грозно повторили они.
Все это мне было очень неприятно. Я же знал, чем такое кончается, сейчас они меня узнают и, чего доброго, начнут кричать - вон, домой!..
- Пойдемте отсюда, Элиз, - попросил я тихо.
- Ну что вы, это так интересно. - Элиз с горящими от любопытства глазами смотрела на певца.
Теперь он пел о любви. Он пришел с войны, которая разлучила его с любимой. На войне он потерял все - погибли от рук врагов его мать и сестра, сгорел его дом.
Он пришел к своей любимой больным и израненным. Но в дар ей он принес самое большое сокровище - свою любовь. К ней и к своей стране. За них он готов отдать единственное, что у него осталось, - свою жизнь. За нее и за свою страну…
Как они бурно выражали свой восторг, как они кричали! Как блестели их глаза! Стоявший рядом со мной пожилой человек с густыми черными бровями и черной с легкой проседью бородой, вытянув вверх свои руки мастерового, изо всех сил аплодировал, все время крича: «Франсуа! Еще, еще, Франсуа!»
А Франсуа, прижимая руки к сердцу, церемонно раскланивался, как бы подражая настоящему артисту, и при этом весело смеялся. Вдруг он легко спрыгнул на пол и стал пробираться к нам. Он остановился возле Элиз, откинул рукой упавшие на лицо волосы и что-то сказал. Все подхватили это слово. Элиз поднялась в нерешительности. Он повторил. И все повторили. И я понял, что он сказал: он просил Элиз его поцеловать. Вдруг черный, бородатый стал всех расталкивать, и вокруг Элиз и певца стало пусто. Тогда бородатый поставил всех в круг, все это заняло у него меньше мгновения, и, схватившись за руки, закружился хоровод, все время выкрикивая: «Поцелуйте его!»
Франсуа встал на одно колено и запел. И столько было мольбы и столько торжества в его голосе и вокруг так согласно и громко ему подпевали, что я окончательно вышел из себя.
- Поцелуйте же его, черт возьми! - крикнул я. - Скорее целуйте его и идемте отсюда!
Элиз наклонилась и поцеловала юношу, кажется в губы, я старался не смотреть на них. Прорвав цепь хоровода, я схватил ее за руку и повлек к двери. Музыка заиграла что-то бравурное, но она потонула в хохоте. Они смеялись. «Они, наверное, надо мной смеются»,- подумал я, ощущая холод в груди и стараясь не оглядываться.
Нас ждала машина.
- Это все политика, народ заражен, - говорил я, когда мы уже приближались к городу.- Эти песенки к хорошему не приводят. Как они эти песни встречают! - вспоминал я недавнее, и знакомый холод сжимал мне грудь.
Я не пытался скрывать моего дурного настроения, Элиз, казалось, чувствовала себя виноватой и старалась своим подчеркнутым вниманием заставить меня забыть о неприятных минутах, пережитых в придорожном кабачке.