Гарри Гент заехал ко мне, чтоб передать вторичное приглашение госпожи Ваф. Был четверг, ее приемный день, и мы отправились.
- Сегодня у госпожи Ваф для гостей два острых блюда - знаменитый господин Тук и таинственный принц Джамил из какой-то экзотической страны, - говорил мне по дороге Гент.
Первым в гостиную вошел Гарри, за ним я, и тотчас навстречу нам вышла из толпы гостей высокая женщина. Ее светлые крашеные волосы были кокетливо перевязаны узкой темной бархоткой. На ней было длинное, волочащееся по полу платье с глубоким вырезом на груди. Для столь открытого туалета госпожа Ваф была слишком худа и, пожалуй, слишком стара.
- Мы так давно вас ждем, милый господин Тук, - приветствовала меня госпожа Ваф.
Госпожа Ваф, как мне показалось, нарочито громко произнесла мое имя. Я не мог не заметить, с каким нескрываемым любопытством посмотрели на меня все, кто оказался поблизости в этой большой, богато обставленной комнате. Свечи, которыми она была освещена, придавали всему необычный вид.
Я склонился над бледной рукой с длинными пальцами и склеротическими венами и вдруг подумал, что это первая женская рука, которую мне доводится целовать в этом веке. Я почувствовал себя ограбленным и мельком окинул взглядом комнату - госпожа Ваф была здесь единственной женщиной. Я подавил готовый вырваться вздох.
- Прежде всего, дорогой господин Тук, мне хочется показать вам собрание картин. - Госпожа Ваф подхватила меня под руку. - Гарри говорил, что вы большой ценитель и знаток живописи. *
- О-о! - многозначительно произнес Гент.
В центре большой группы гостей я переходил от одной картины к другой. Я сосредоточенно разглядывал холсты, слушал объяснения госпожи Ваф и замечания гостей и отмалчивался. Иногда это становилось очень трудно, особенно когда госпожа Ваф непременно хотела знать мое мнение. Тогда приходилось что-нибудь произносить.
- О-о! - говорил я, выслушав какие-то рассуждения о картине, изображавшей домик с ветряной мельницей вдали и коровами на переднем плане.
Один за другим передо мной мелькали портреты предков покойного господина Вафа, старые и молодые дамы и господа. Я никогда раньше не предполагал, что у одного человека может быть так много предков!
Но вот меня подвели к холсту, на котором на фоне густой сетки, посередине, виднелось что-то похожее на подушечку для булавок. Внизу картины была изображена нижняя человеческая челюсть.
- Мой портрет, - с горделивой улыбкой произнесла госпожа Ваф.
- Ваш портрет?! - вырвалось у меня.
- Господин Тук хочет сказать, что оригинал лучше даже этого шедевра живописи, - поспешил мне на помощь Гарри.
- Вы очень милы, господин Тук! - кокетливо метнула на меня взгляд госпожа Ваф и спросила, как я отношусь к современной живописи.
- О! - произнес я, решительно не зная, что сказать. Я смотрел на картины и ничего не понимал.
На одной картине были нарисованы наваленные друг на друга кубики, на верхнем выделялись человеческие глаза. «Голова художника» называлась эта картина. Я было хотел рассмеяться, но вовремя сдержался - все вокруг рассматривали ее, сохраняя на лицах серьезное выражение. На другом холсте была нарисована женская грудь, кончавшаяся большим рыбьим хвостом. Особенно долго стояли перед картиной, на которой, кажется, ничего не было нарисовано - просто какие-то разноцветные полосы. Таких картин было много. У меня от них зарябило в глазах. И когда кто-то настойчиво стал допытываться, какая из картин мне больше всего понравилась, я, еще раз окинув взглядом зал, с удовольствием остановил глаза на чистом холсте, натянутом на стоявшем в углу зала мольберте.
- Пожалуй, вот эта, - пошутил я, показывая на мольберт.
Шепот восхищения пронесся среди гостей. Эта картина называлась «Восторг небытия».
Госпожа Ваф любезно подарила мне картину, которую я отметил среди других.
Так я приобщился к искусству. Вскоре я стал настоящим покровителем айландского искусства. Для того чтобы рассказать об этом, я ненадолго прерву описание интересного вечера у госпожи Ваф.
На следующий день после посещения госпожи Ваф я сказал Генту, что чуть не умер от скуки в ее галерее.
- Что за картины! В них же ничего разобрать невозможно!
- Ничего вы, Гиль, не понимаете. То, что в них невозможно разобраться, это хорошо. Чем меньше будут во всем разбираться, тем будет лучше для вас, Гиль Тук.
Слова Гента запали мне в душу. Я долго о них размышлял и пришел к выводу, что, кажется, начал понимать современное искусство.
Когда я сказал об этом Гарри, он посоветовал мне купить картины известного виспутинского художника Роя Пилла и устроить его выставку.
- Пил привез в Вэлтаун довольно любопытные полотна, ими стоит заняться, - говорил Гарри Гент. - Вы на этом не прогадаете, Гиль. Теперь уже никто не помнит, что Меценат - это имя собственное. Кто знает, друг мой Гиль, может быть, вам повезет еще больше и грядущие поколения назовут вашим славным именем какую-нибудь новую музу!..
Я не прислушивался к болтовне Гента. Меня занимали другие мысли. Я думал о том, что устройством выставки моего соотечественника я докажу Гиппорту свою приверженность ко всему виспутинскому. Это укрепит его доверие ко мне и к моим намерениям.
Рой Пилл оказался самоуверенным молодым человеком спортивного вида, с широкими плечами, редкими светлыми волосами и водянистыми глазами. Со мною Рой Пилл держался весьма почтительно, что, впрочем, ему не помешало заломить огромную цену за свою мазню. Я не торговался, я знал, эти расходы себя оправдают.
Устройство выставки взял на себя Гарри Гент.
Накануне вернисажа, вечером, я заехал на выставку, чтобы убедиться, что она готова к встрече многочисленных и весьма влиятельных гостей. Каково же было мое удивление, когда вместо висящих в строгом порядке картин, я увидел первозданный хаос. Холсты без рам были свалены в кучу посреди высокого двухсветного зала со свежевыкрашенными ярко-красными стенами. В одном углу лежала груда рам, некоторые из них были сломаны, в другом стояли прислоненные к стене новые рамы самых причудливых расцветок.
- Гарри, что здесь происходит? - в полном смятении я остановился на пороге.
- Ничего особенного, Гиль, - бросил через плечо Гент. - Я решил поменять рамы, выкинуть эту старую рухлядь, уж очень она бесцветна па фоне этих стен…
С помощью двух служителей Гент быстро, одно за другим, вставлял полотна в новые рамы. Наконец с этим было покончено. Оставалось развесить картины.
Гарри вынул из кармана смятый листок и, заглянув в него, скомандовал: «Женщину в зеленом» - в правый угол под потолок! Где «Женщина в зеленом»?
Никто не знал, где «Женщина в зеленом». Не знал этого и Гент - таблички с названиями остались на старых рамах..,
- Сейчас разберусь, - взъерошил волосы Гент.
«Женщины в зеленом» нигде не было. Был какой-то женский торс, но желтый. Зеленый цвет встречался на двух картинах, но там не было женщины, а виднелись только зеленые пятна и зеленые зигзаги.
- Черт с ней с этой зеленой женщиной, мы ее потом найдем! - крикнул Гент.- Давайте «Цветы ада»!
Но и эту картину невозможно было обнаружить. Одно за другим мы искали полотна - тут были и «Экстаз смерти», и «Гвоздь в бутылке» (натюрморт), и «Портрет бабушки» - ни одной картины мы не могли узнать.
- А! - махнул рукой, на что-то решившись, Гарри Гент. - В конце концов это не имеет никакого значения! Вешайте картины подряд и прибивайте к ним названия. Все равно какие, все равно!
Я пробовал протестовать, но я и сам уже понимал, что другого выхода не было.
- Это скандал, Гарри, это скандал! - повторял я вне себя от возмущения. Гент только отмахивался.
Но скандала не произошло. Напротив - вернисаж прошел с большим успехом.
Несколько неприятных минут доставил мне художник Рой Пилл. Я видел, как он вспыхнул, как краска залила его лицо, шею, затылок, даже глаза его покраснели. Он подошел ко мне, едва сдерживая душившую его ярость.
- Что вы сделали! Вы же меня погубили! - Рой Пилл был вне себя.
- Не в ваших интересах поднимать шум. - Это поспешил мне на выручку Гарри Гент. - Вы же видите, выставка имеет успех. И я полагаю, что перестановка названий этому только способствовала, - с полной невозмутимостью добавил Гарри.
Рою Пиллу ничего другого не оставалось, как сдаться. Он это и сделал.
С некоторым беспокойством я просматривал вечерние газеты. Газеты поместили отчеты о вернисаже, подробно описывали картины Роя Пилла, находили в них множество выдающихся достоинств. И никаких разоблачений, ни намеков - ничего. Странный век!
После шумного успеха выставки Роя Пилла я утвердился в желании покровительствовать искусствам и основал галерею.
Сначала я просто покупал картины, которые мне рекомендовал Гарри Гент. Однако я еще недостаточно свободно ориентировался в живописи - я никак не мог установить, за какую картину надо платить больше, за какую меньше. Казалось бы, в чем разница - на одной картине нарисовано несколько разноцветных полос, на другой - большое черно-бурое расплывающееся пятно. И почему-то за одну картину просят в два раза дороже, чем за другую! Это было непостижимо. Все мои объяснения с художниками ни к чему не приводили. Тогда я установил твердую расценку: я стал платить определенную сумму за квадратный сантиметр картины.
Достойно удивления, что я, со своим практическим умом, заранее не предусмотрел, к чему приведет мой принцип оценки картин, - мне стали приносить огромные полотна, едва проходившие в широкие двери моей галереи. И тут я сделал важное открытие.
Я открыл, что живопись совершенно не нуждается в художниках. Мою галерею отлично пополняли ее служащие. У них получались совсем недурные картины, моя галерея пользовалась неизменным успехом у любителей искусств.
Теперь вернемся на вечер к госпоже Ваф.
На этот раз я попал в изысканное аристократическое общество. Здесь встретил я и моего друга Паркинса.
Что же касается таинственного Джамила, о котором мне говорил Гент, так он оказался дельным парнем, хоть и был принцем. Впрочем, Гарри утверждает, - мне не хочется это оглашать, но пусть это будет на совести Гарри, - будто этого Джамила он встречал в Виспутии amp;apos; и будто он тогда был не Джамилом из Адонии, а принцем Али из Эклогии.
Госпожа Ваф увела меня и принца в свой обшитый голубым шелком будуар, куда вскоре просунул свою тучную фигуру и вездесущий Паркинс, за ним семенил Дингл.
Принц Джамил только что приехал из Адонии и привез ошеломляющее известие-в Адонии готовится национализация нефтепромыслов!
Мои друзья Дингл и Паркинс владели значительной долей акций адонийской нефтяной компании. Большой пакет акций был и у меня.
Принц предлагал свои услуги. Он имеет возможность через своих влиятельных друзей задержать опубликование декрета о национализации на срок, необходимый для сбыта акций.
- Но мы же можем избавиться от этих акций завтра! - вмешался я.
- Вы слишком оптимистично смотрите на вещи, Тук, - передернул плечами Паркинс. - Поспешная продажа акций неизбежно вызовет подозрения, возникнут нежелательные слухи…
- И операция будет провалена,- подхватил Дингл.- Необходимо какое-то время…
- Ваши условия? - сухо и резко спросил Паркинс, впиваясь маленькими острыми глазами в принца.
Пока мои друзья обсуждали с Джамилом его условия, я лихорадочно размышлял. Мои компаньоны, некогда посоветовав купить злосчастные акции, втянули меня в проигранное дело. Теперь, когда Паркинс и Дингл тонули, надо было во что бы то ни стало не дать им увлечь меня за собой. Спасаться легче в одиночку. Но как это сделать? Я решил посоветоваться с Гиппортом.
- Вы присоединитесь к нам, господин Тук? - прервал мои размышления Паркинс. - Согласны вы на условия его высочества?
- Отвечу на это завтра, мне надо подумать, - сказал я.
Паркинс недовольно передернул плечами, но промолчал.
Когда я вернулся в гостиную, Гарри Гента там уже не было, он уехал, не дождавшись меня. Я был этому рад: не хотелось его видеть.
Я отвез Паркинса в моей машине. Мы оба долго молчали. Паркинс курил, пуская густые клубы дыма в открытое окно, откуда веял влажный ночной воздух. Я заговорил первым:
- А этот принц, надежен ли он? Он производит впечатление авантюриста.
Паркинс повернулся ко мне и вынул изо рта сигару.
- Не все ли равно, кто он, пусть он и авантюрист, - сказал Паркинс. - Нам уже нечего терять…
- Вы когда-нибудь тонули на болоте? - после короткого молчания задал мне неожиданный вопрос Паркинс. - Со мной это однажды случилось. На охоте. Я прыгнул на покрытую зеленью кочку, и вдруг почва стала подо мной расступаться. Представляете? И так она расступалась, пока я не оказался в трясине по грудь. Меня едва вытащили. Мне тогда не приходило в голову расспрашивать моих спасителей, кто они, я им хорошо заплатил, и мы расстались довольные друг другом. Так же и с этим Джамилом. Я не возлагаю на него особых надежд, но в Адонии мы же тонем, а в таком положении ничем и никем нельзя пренебрегать. Что мне до того, авантюрист ли этот принц? Да будь он сам дьявол!